ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

РАСЦВЕТ КХМЕРСКОГО КОРОЛЕВСТВА

Глава  I

СУРЬЯВАРМАН II, СТРОИТЕЛЬ АНГКОР  ВАТА

Еще продолжалось не оставившее заметного следа в истории страны правление Харшавармана III, а на небе камбоджийской истории зажглась новая звезда — Джаяварман VI. За семь лет до смерти законного мо­нарха он уже стал правителем в отдаленном районе страны, к северу от гор Дангрек.

Что же известно о его происхождении? Надпись, сделанная его внучатым племянником, правившим под именем Сурьявармана II, указывает, что Джаявар­ман VI был сыном Хираньявармана и принцессы Хираньялакшми, родом из Кшитиндраграма, города, местонахождение которого неизвестно. Другая, более поздняя надпись, приписываемая Джаяварману VII, говорит о принадлежности Джаявармана VI к коро­левской семье города Махидхарапуры, местонахожде­ние которого также неизвестно. Вероятно, эти два на­звания городов имеют какое-то отношение к отдален­ной северной провинции, присоединенной к кхмерской империи после вступления на трон Сурьявармана I.

Отец Джаявармана VI, видимо, был правителем этого далекого района. Используя беспорядки, вызван­ные междоусобными войнами во время правления Удаядитьявармана, и слабость центральной власти, Джаяварман VI объявил себя независимым правите­лем своего небольшого княжества. Церемония керона-ции в известной мере узаконила эту узурпацию благодаря содействию старого жреца Харшавармана III, пе­решедшего, если можно так сказать, на сторону врага.

Какова бы ни была доля правды в предположениях, связанных с восшествием на престол Джаявармана VI, факт остается фактом: он никогда не стремился при­писать себе мнимые родственные связи с династиями Фунани и Ченлы. Как и многие из его предшественни­ков, он был всего лишь узурпатором, но никогда не старался скрыть свое происхождение, что было необыч­ным для королей Камбоджи.

Можно ли, действительно, считать его королем Кам­боджи? Его политическое положение, по-видимому, ни­когда не было прочным, и возможно даже, что он ни­когда не правил в Ангкоре, ибо не оставил там ника­ких надписей. Его власть распространялась только на северные районы страны, откуда он был родом.

Во время правления Джаявармана VI был построен ряд сооружений на севере страны: шиваитские храмы Пном Сандак, Прах Вихеар, Ват Пху, буддийский храм Пхимаи. В районе Ангкора в годы его правления начали строить два храма: буддийский — Прах Палилай и шиваитский — Бенг Меам, одно из крупнейших сооружений Ангкора, архитектура которого представ­ляет переход от стиля храма Бапхуона к стилю Ангкор Вата.

Эти памятники указывают на религиозную терпи­мость и либерализм Джаявармана VI. Тем не менее в течение всей жизни он сохранил большую склонность к шиваизму, особенно к своему жрецу. По отношению к жрецу он выказывал большую щедрость и пожало­вал ему почти королевские привилегии, что впоследст­вии не помешало этому интригану предать брата Джаявармана VI так же, как ранее он предал своего первого господина.

Джаяварман VI умер, не оставив потомства, в 1107 г. Поскольку его старший брат совершенно не интересовался политикой, Джаяварман VI назначил наследником младшего брата с титулом Ювараджа. Однако из-за его преждевременной смерти престол перешел к старшему брату, принявшему имя Дхараниндравармана I. Надпись в Пном Сандаке, переве­денная Ж. Сёдесом, рассказывает об обстоятельствах, связанных с его приходом к власти: «Не желая трона, после того как король, его младший брат, возвратился на небо, он из сострадания, уступая просьбам людей, оставшихся без покровителя, стал править страной и делал это благоразумно».

Правление этого короля не сохранило отпечатка его личности; следуя чувству долга, он всегда выпол­нял свои обязанности добросовестно, честно и в духе справедливости. Лишенный воображения, он довольст­вовался тем, что продолжал строительство религиоз­ных сооружений, начатое его братом, дойдя в своем стремлении во всем подражать ему до того, что женился на его вдове, принцессе Виджаендралакшми.

Дхараниндраварман I недолго занимал этот так мало желанный для него престол, который тем не ме­нее стоил ему жизни. Ибо если сам король и был ли­шен честолюбия, то этого нельзя сказать о его внуча­том племяннике по материнской линии, будущем коро­ле Сурьявармане II, который, как об этом говорит над­пись в Бан Тхате, «еще совсем молодым, окончив уче­ние, испытал желание завладеть фамильным королев­ским титулом».

Положение было сложным, так как для осуществ­ления своих желаний будущему королю нужно было убрать с дороги двух королей. Как было сказано выше, приход к власти Джаявармана VI не означал конца правления Харшавармана III. Фактически оба прави­теля делили между собой власть; так продолжалось и после смерти Джаявармана VI. Его наследник ока­зался соперником наследника Харшавармана III, имя которого нам неизвестно и который правил в Ангкоре до 1113 г. Это соперничество было мирным и, совер­шенно не мешая соправителям, сильно затрудняло действия честолюбивого Сурьявармана II.

Это подтверждается надписью, которая говорит, что Сурьяварман вырвал власть у двух королей и «завла­дел властью, объединив оба королевства». Битва, если верить надписи, была жестокой: «После сражения, ко­торое длилось целый день, король Шри Дхараниндра­варман был низвергнут Шри Сурьяварманом с престо­ла, и его королевство осталось без защиты... Приведя с собой многочисленное войско, он начал жестокую битву; прыгнув на голову слона, на котором сидел вра­жеский король, он убил его, подобно тому, как Гаруда на вершине горы убила змею».

Обратившись затем против безвестного царька, на­следника Харшавармана III на троне Ангкора, он заста­вил его разделить судьбу его дяди Дхараниндравармана. Так, устранив все препятствия, мешавшие осу­ществлению его честолюбивых замыслов, Сурьяварман II стал законным правителем объединенного коро­левства не без содействия своего знаменитого жреца, искушенного в предательстве, но верного своей старой привычке — всегда становиться на сторону сильней­шего.

Как отмечает Ж. Сёдес, восшествие на престол Сурьявармана II совпало со смертью Джаи Индравармана II в Тямпе и Чанзиты в Пагане; может быть, следует видеть «причинную связь между смертью двух могущественных властителей и захватом власти често­любивым кхмерским королем, готовым воевать как на востоке, так и на западе».

Отмечая отрицательные черты характера и неуме­ренное честолюбие Сурьявармана II, следует признать, что эти недостатки он обратил в достоинства и что правление этого великого короля было одним из самых блестящих в кхмерской истории. Его первым актом как правителя было грандиозное празднество в 1113 г., посвященное его восшествию на престол, великолепнее которого еще никто не видел. Без счета он награждал принцев, вассалов, сановников: среди даров были поро­дистые кони, паланкины, веера, короны, диадемы, перстни, серьги, драгоценности и различные изделия с инкрустациями из драгоценных камней, а также зем­ли, передаваемые в дар, в качестве держания или в аренду.

Болезненно честолюбивый Сурьяварман любил вое­вать, но, будучи умным государственным деятелем, он прежде всего позаботился об укреплении своей власти, завязав выгодные союзнические отношения с самым могучим соседом — Китаем. Он восстановил с ним от­ношения, разорванные при его предшественниках, по­слав туда посольства в 1116 и 1120 гг., упоминаемые в «Истории Танской династии».

После этого он смог начать войны, о которых меч­тал, так как хотел расширить пределы своего королев­ства. Кхмерская надпись говорит о нем как об удачли­вом завоевателе. «Королей других стран, которых он желал подчинить себе,— говорится в надписи в Бан Тхате,— он заставил приносить себе дань. Он сам от­правлялся в земли своих врагов и затмил своей славой победоносного Раху»[1]. В действительности же армия Сурьявармана терпела многочисленные поражения, хотя следует учитывать, что сведения о его войнах с Вьетнамом и Тямпой сообщают враждебные ему источники, пристрастие которых очевидно. Несмотря на сведения о поражениях, военные походы Сурьяварма­на II, как никогда раньше, расширили пределы кхмер­ского королевства.

Его действия были направлены прежде всего про­тив страны Дай Вьет, современного Вьетнама. В тече­ние многих лет на территории Вьетнама укрывались вооруженные отряды, которые время от времени совер­шали набеги на кхмерскую территорию. Первая кампа­ния 1128 г., однако, закончилась поражением Сурья­вармана, и двадцать тысяч его воинов были изгнаны из Нгеан, современной провинции Винь. Однако в сле­дующем году кхмерский король возобновил военные действия, па этот раз с моря; подойдя с флотом из семисот кораблей, он высадился на берег в районе Тханьхоа и основательно разграбил его.

Несмотря на традиционную вражду между Камбод­жей и Тямпой, обе страны неоднократно заключали временный союз против общего врага — Дай Вьета. Это позволило им опять захватить Нгеан, хотя их войска вновь были изгнаны оттуда. Тямпа, которая воспользо­валась своей победой, чтобы перестать платить дань императору Ли Тхань-тону, вынуждена была вновь стать его вассалом.

Новая военная кампания против Дай Вьета была предпринята Сурьяварманом в 1138 г., но Тямпа еще не оправилась от последнего поражения и отказалась принять в ней участие. Когда эта кампания снова окон­чилась неудачей, кхмеры выступили против своих прежних союзников. В 1145 г. Сурьяварман вторгся в Тямпу, овладел Виджаей (современный Биньдинь), а вскоре и всем королевством. Король Тямпы Джая Индраварман III исчез во время сражения: был убит или взят в плен.

В течение двух лет кхмеры владели северными районами Тямпы, однако ввиду того, что на юге Тямпы появился новый король Джая Хариварман 1, Сурьяварман послал против него свои войска, усилен­ные за счет войск, набранных в подчиненных ему рай­онах Тямпы. Эта новая война была менее удачна. Шанкара, командовавший кхмерскими войсками, был разбит в сражении на Раджапурской равнине в 1148 г. Вскоре «армия в тысячу раз сильнее» также потерпела поражение в Вирапуре.

Чтобы оправиться от этих поражений, Сурьяварман предпринял дипломатический маневр. В Виджае, в се­верной части Тямпы, которая долгое время находилась под его властью, он поставил «кшатрия, принца Хари-деву, своего шурина, младшего брата своей первой жены», и объявил его королем Тямпы. Однако закон­ный король Джая Хариварман I воспротивился этому; он направил войска в Виджаю, «разбил и убил Хари-деву, уничтожил этого короля вместе со всеми его тямскими и камбоджийскими придворными и войсками тямскими и кхмерскими; они погибли все». Джая Хари­варман, в свою очередь, обосновался в Виджае и объ­явил себя здесь королем; так было покончено с кхмер­скими завоеваниями в Тямпе; однако попытка Сурьявармана посадить одного из своих родственников на трон в Виджае была позднее повторена его преемника­ми: несколько лет спустя это удалось Джаяварману VII.

Потерпев поражение от Тямпы, Сурьяварман напал на Дай Вьет, однако новая кампания 1150 г. была еще более неудачной, чем предыдущая. Кхмерские войска, страдавшие от малярии, особенно свирепству­ющей в сезон дождей, измученные тяжелым переходом через Вьетнамский хребет, достигли равнины Нгеан в таком состоянии, что не могли сражаться и отступи­ли, так и не начав боя.

Последняя кампания Сурьявармана была направле­на против монов, в район Верхнего Менама, к северо-востоку от его королевства, как сообщают тайские хроники. Военные действия начал некий Адитьяраджа, монский правитель Лампуна с 1150 г. Он послал свои войска против кхмеров из Лаво, но потерпел пораже­ние. Преследуя его, кхмерская армия дошла до мон-ской столицы, но после нескольких неудачных попыток овладеть ею была вынуждена отойти к Лопбури (Лаво).

Несмотря на многочисленные поражения, о которых сообщают противники Сурьявармана II, его захватни­ческая политика имела положительный результат, о чем говорят значительные территориальные приобре­тения, сделанные за время его правления. В «Истории Сунской династии» указывается, что на севере Кам­боджи ее граница совпадала с границами Тонкина, на востоке страна граничила с Южно-Китайским морем, на западе граница совпадала с линией современной границы с Бирмой, и на юге — с линией, пересекающей Малаккский полуостров, немного южнее перешейка Кра.

Таким образом, территория Камбоджи значитель­но превосходила ее современные границы, ибо она включала современный Вьетнам, Лаос, большую часть Таиланда и половину Малайи. Никогда за всю свою историю кхмерское королевство не достигало таких размеров и такого могущества.

Помимо того, что он был великим полководцем, Сурьяварман II известен как замечательный строитель. О его походах, завоеванных странах, могуществе его королевства и его правлении сейчас знают только спе­циалисты, тогда как его религиозные сооружения про­славили его на весь мир. Особенно это относится к строительству Ангкор Вата, вершине кхмерского искус­ства.

К тому же он не был единственным. Сооружения, построенные при Сурьявармане II, весьма многочис­ленны, принадлежность их к периоду его правления подтверждается данными эпиграфики. Прежде всего, это ряд строений, расположенных на северо-западе страны, за пределами столицы. В некоторых местах — в Пном Чизоре, Пном Сандаке, Ват Пху, Преах Вихеаре — уже были сооружения, построенные предшест­венниками Сурьявармана II; он закончил те, которые были недостроены, и выстроил новые. В Ангкоре, вновь обретенной столице, Сурьяварман построил замеча­тельный ансамбль Прах Питху в северной части коро­левской площади, ансамбли Тяу Сай Тевода и Тхомма-ном — в пятистах метрах от ворот Победы, на линии восточной гопуры королевского дворца Ангкор Тхома, ансамбль Бантеай Самре — на восточном конце Во­сточного Барая, центральную часть ансамбля Прах Кхана — в Кампонгсвае и др.

*          *          *

Великим творением Сурьявармана является храм Ангкор Ват. Навечно имя правителя останется связан­ным с этим памятником, совершенным образцом кхмер­ского искусства в период его расцвета, одним из ше­девров всех времен и народов, собратом Парфенона, изумительных ансамблей Карнака, Луксора, Персеполя, Тадж Махала в Агре, пещер Аджанта, храма Неба в Пекине и святилищ в Наре.

Что можно добавить к уже сказанному об Ангкор Вате? Со времени Чжоу Да-гуаня, который видел храм в конце XIII в., незадолго до того, как он был покинут, со времени Муо, который вновь открыл его в 1860 г., вплоть до современных ученых Французской школы Дальнего Востока, не говоря о Франсисе Гарнье, Делапорте, «ангкорском паломнике» Пьере Лоти, Ро-лане Доржелесе, Пьере Бенуа, Поле Моране, Франсисе Круассе, каждый путешественник пропел свой гимн этому храму, не избежав при этом поэтических пре­увеличений и достойных всяческого сожаления ошибок.

Восхищение, вызываемое Ангкор Ватом, было так велико, что и древние кхмеры не считали подобное чудо творением рук человеческих; только боги и, более того, самый главный из них — Индра — мог его заду­мать и выстроить. В очень распространенной легенде рассказывается, что в древние времена король страны Индрапраштхи, существовавшей еще до Камбоджи, имел единственного сына — принца ослепительной кра­соты по имени Прах Кет Меалеа, что значит «божест­венное сияние». Добродетели и совершенства принца были таковы, что слава о нем достигла ушей бога Индры. Покинув волшебную обитель на горе Меру, он сошел на землю и, придя в восторг от обаяния принца, взял его с собой в обитель богов. Но деваты, которым был неприятен человеческий запах, несмотря на кра­соту принца, умолили Индру отослать его обратно.

Кет Меалеа был повергнут этим в скорбь. Он при­вык жить среди богов и с особой тоской вспоминал о дворце Индры. Этот дворец отличался редкой красо­той и состоял из пяти башен очень тонкой работы, украшенных бриллиантами и драгоценными камнями. Остроконечные верхушки башен сверкали на солнце. Внутри дворец был обит тканями, расшитыми шелком, золотом и драгоценными камнями. В залах дворца по­стоянно раздавалось пение небесных нимф, а оркестр небесных музыкантов аккомпанировал танцовщицам, тела которых были украшены драгоценностями.

В отчаянье юный принц просил бога Индру взять его обратно к себе. Но, не имея возможности согла­ситься на эту просьбу, Индра сказал ему: «Раз уж тебе так нравится мой дворец, я построю тебе точно такой же на земле». И тут же Индра послал в столицу Индрапраштху великого Прах Пушнука, зодчего богов. Священный бык Нандин сам выбрал наиболее удачное место; все небожители явились сюда, чтобы принять участие в работах; одновременно тысячи искуснейших ремесленников из разных стран приступили под их ру­ководством к работе. Благодаря этому совершенному творению слава о Прах Кет Меалеа, ставшем уже ко­ролем, достигла пределов вселенной. Сто королей при­шли сюда из разных стран, чтобы полюбоваться чудом и воздать почести владыке, который превзошел вели­колепием и могуществом всех земных правителей.

Легенда прекрасна, но и действительность, которая лежит в ее основе, не менее достойна восхищения. Своим величественным ансамблем, четкостью плана, гармоничностью, соразмерными пропорциями всех архитектурных деталей, наконец, общей гармонией и величием Ангкор Ват может выдержать сравнение с самыми прекрасными сооружениями классического искусства на Западе. Вот как пишет об этом А. Мар­шаль: «Век Людовика XIV охотно принял бы эти лу­жайки, бассейны, широкие аллеи перед главным хра­мом, силуэт которого все яснее вырисовывается по мере приближения к нему». Наилучшая степень его сохранности из всего ансамбля Ангкора увеличивает его ценность.

Ориентация храма Ангкор Вата довольно необычна, хотя и определена его назначением. Много было спо­ров о том, является ли Ангкор Ват храмом или погре­бальным памятником, но, как это часто случается, истина лежит посредине. Во всяком случае, мнение многих путешественников, вдохновленных Лоти, видев­шим в Ангкор Вате «один из дворцов, где жили короли в необычайной роскоши», является в свой основе ошибочным. В действительности А.нгкор Ват никогда не был дворцом. Его можно скорее определить как «погребальный храм» в соответствии с концепциями, изло­женными выше, относительно обожествления кхмерских королей и церемонии королевского апофеоза.

Известно, что Сурьяварман II был горячим привер­женцем вишнуизма; культ Вишну был в почете при дворе, и большинство храмов того времени были воз­двигнуты в честь этого бога. Кстати, самое известное из воплощений (аватар) Вишну в образе человека — Кришна — служило темой при украшении этих храмов, в частности Ангкор Вата. Памятник, таким образом, по его плану и внутреннему расположению является храмом, предназначенным для погребения, т. е. по­строенным для того, чтобы хранить пепел правителя, а также статую, которая изображает его в виде бога Вишну. Погребальный храм, мы это подчеркиваем, а не простой погребальный памятник, ибо посмертные останки короля — это уже останки не человека, а бо­жества, которому воздают почести как воплощению бога Вишну. Именно благодаря этому расположение Ангкор Вата так необычно, ибо он ориентирован на запад, который является востоком для умерших; об этом же говорят и некоторые символические сюжеты скульптурных украшений храма.

Для величественного и сложного плана храма ха­рактерна симметрия. Весь ансамбль опоясан четырех­угольным рвом 1300 на 1500 м и занимает площадь около 200 га. Большой пруд, неподвижные воды кото­рого покрыты цветами лотоса, находится на переднем плане и подчеркивает своей спокойной красотой баш­ни, которые вырисовываются вдалеке и кажутся недо­сягаемыми. Западный ров пересекает вымощенная плитами дорога. К ней ведет площадка, окруженная стилизованными изображениями львов. Длина дороги 220 м, по краям ее выстроены балюстрады в виде наг; дорога ведет к первой внешней ограде храма, сделан­ной в виде стены из латерита длиною по внутренней окружности 800 и по внешней 1025 м. Внутрь можно пройти через монументальный портик шириной 235 м, образованный тремя центральными башнями, которые соединены галереями с боковыми башнями. Эти вели­колепные пропилеи раскрывают мотив, который будет повторяться внутри храма, и в то же время они явля­ются как бы ширмой, скрывающей центральный памят­ник с целью разжечь интерес посетителей.

Вторая дорога длиной 350 м тоже с балюстрадами по краям в виде наг, которые являются главной деко­ративной темой Ангкор Вата, ведет ко второй ограде храма. Изящные сооружения, обычно именуемые «библиотеками», квадратные бассейны, небольшие угловые павильоны нарушают однообразие длинной прямой дороги; эта дорога неизменно вызывает пред­ставление о шествиях и процессиях, которые развора­чивались здесь в «золотой век» Ангкора. Затем посети­тель достигает второй ограды, поднимается на несколь­ко ступеней и выходит к большой крестообразной террасе, называемой «террасой почета», с которой, на­конец, открывается вид на величественное здание хра­ма. Так посетитель постепенно приближается к святи­лищу, в то время как детали дверей и стен, а также различные архитектурные украшения служат для того, чтобы как можно дольше отвлекать его внимание.

Храм стоит на высоко поднятой площадке из плит песчаника и представляет собой как бы три последова­тельных этажа, каждый из которых опоясан галереями. Некоторые галереи украшены барельефами. Храм этот — настоящий водопад башен, неотступно ведущих взгляд посетителя к господствующей над ними цент­ральной гопуре. Небольшая площадь основания — 215 на 187 м, узость двориков, разделяющих различные этажи, делают еще более впечатляющим стремление ввысь, выраженное в ступенчатой архитектуре башен. Этим объясняется крутизна лестниц, наклоненных под углом 70° и состоящих из узких ступеней, подъем по которым вызывает сильное головокружение; по ним можно подняться до башен второго этажа, расположен­ных в шахматном порядке, откуда новые лестницы, еще более крутые, ведут на третий этаж. И над всем господствует прямая, как каменная стрела, большая центральная башня-алтарь, поднимающаяся над землей на 65 м, почти на ту же высоту, что и башни собора Парижской богоматери.

Никакое описание не в состоянии дать представле­ний о совершенстве этого уникального ансамбля, мо­литвенного порыва, который он символизирует. Все было рассчитано так, чтобы подчеркнуть полет камня в небо. Высота оснований каждого этажа постепенно увеличивается, украшения смягчают выступающие кон­туры башен, придавая их профилю легкость и изящество. В алтаре завершающей башни находится статуя бога-короля, персонифицированного в образе Вишну. Буддийские монахи, после того как храм перешел в их владение, выбросили брахманского идола и заполнили ложные двери скульптурными изображениями стоящих будд.

Мы говорили о барельефах, которые украшают кру­говые галереи этажей храма. Первая из галерей, не­обычайно богатая иконографическими изображениями, представляет собой один из главных элементов очаро­вания и притягательной силы Ангкор Вата. Внешняя ее стена состоит из ажурных аркад, разделенных ко­лоннами, внутренняя же стена — гладкая, образует изумительную поверхность полированного песчаника, на которую падают лучи света, проникающие через проемы. Восемь панно-барельефов украшают гладкую стену: четыре из них длиной по 50 м, остальные при­мерно по 100 м, высота панно всюду равна 2 м. Таким образом, общая поверхность барельефов достигает 1200 кв. м.

Выполнены эти изображения различно, однако в южной части храма мастерство и техника прибли­жаются к совершенству. Техника довольно своеобразна, так что все это выглядит скорее как настенная живо­пись, чем как скульптура. Рельеф еле заметен, камень лишь тронут резцом, и плоские фигуры только слегка намечены на фоне, украшенном орнаментом из пере­плетенных листьев. Свег ласкает эти изображения, оживляет их игрой полутонов, не нарушая слишком резкими тенями общей гармонии ансамбля, как бы плавающего в прозрачном свете. Черно-серый тон кам­ня на некоторых выпуклых поверхностях как бы «при­поднят» легким слоем лака или бронзовой краски, теп­лые тона которых богаты оттенками. Этот легкий слой патины, прекрасно подчеркивающий рельефные изо­бражения, дело рук бесчисленных посетителей, особен­но камбоджийцев, которые в течение веков благочести­во и торжественно проходили перед этими образами своего легендарного прошлого и с удовольствием про­водили пальцами или ладонью по рельефам, как бы участвуя вместе с их персонажами в изображаемых сценах.

Композиция этих скульптурных панно никоим обра­зом не была случайной, художники тщательно подбирали обрамление, внутри которого двигались персонажи. Несмотря на то, что действие легенд, изображен­ных в камне, развертывается на плоской стене длиною 50—100 м, сами сцены незаметно переходят одна в другую благодаря тонким приемам, позволяю­щим сохранить непрерывной основную линию повест­вования. Это может быть крупноплановое изображение какого-либо персонажа, схватка между двумя воинами, эпизод, служащий связующим звеном для двух сцен. И каждая из сцен выполнена так, что глаз может охва­тить ее целиком, с учетом того, что зритель, ограничен­ный шириной галереи, не может далеко отойти назад.

Сюжеты этих гигантских каменных фресок взяты из вишнуитской мифологии, в частности из двух больших эпосов — «Махабхараты» и «Рамаяны», а также из жизни Сурьявармана II, олицетворенного в облике бога Вишну. Перечисление всех скульптурных сцен га­лереи Ангкор Вата было бы утомительно, тем более что в путеводителях по Ангкору все они подробно опи­саны. В них можно найти несколько сцен, о которых мы уже говорили в главе, посвященной религиозной жизни. Здесь они изображены особенно хорошо.

«Сбивание молочного моря» — одна эта сцена со­ставляет панно длиной 49 м, здесь можно насчитать 88 богов и 92 демона. Мы уже достаточно говорили, чтобы больше не возвращаться к этому, о классиче­ском эпизоде из «Бхагаваты пурана», который также изображен здесь. Другое большое панно занято изо­бражением одного эпизода из «Махабхараты», а имен­но — знаменитой битвы при Курукшетре между пандавами и кауравами; здесь изображен царь Арджуна вместе со своим возничим, которым был Кришна; бесе­да царя с богом послужила, несомненно, источником самого известного религиозного текста индуизма — «Бхагавадгиты». Композиция батальных сцен выполне­на с поразительным реализмом: персонажи живут и умирают на наших глазах с потрясающей правдой же­стов и поз.

Другая сцена сражения, изображенная на запад­ной части северной стены, представляет собой ценный иконографический документ, ибо в ней проходят перед нами все боги брахманского пантеона с их классиче­скими атрибутами верхом на традиционных животных. Кубера, бог богатства, изображен на плечах асура, многоголовый и многорукий бог войны Скандха — вер­хом па павлине, Индра стоит на слоне Аравате, у кото­рого четыре бивня, четверорукий Вишну — верхом на Гаруде, Яма, бог смерти,— на колеснице, запряжен­ной быками, Шива стреляет из лука, Брахма — верхом на священном гусе Хамзе, бог солнца Сурья выде­ляется на фоне диска этого светила, Варуна, бог вод, стоит на пятиголовой наге, запряженной, как боевой конь.

В восточном крыле южной галереи находится так­же замечательное большое панно длиной 66 м, на ко­тором изображена сцена страшного суда. Геенна огненная, к которой ведут осужденных грешников, странным образом напоминает гравюры наших средне­вековых художников; пытки здесь переданы с еще большей изощренностью. В то же время в изображении радостей рая, предназначенных для счастливчиков, чувствуется большая сдержанность, а «видов» этих не­бесных радостей гораздо меньше, нежели способов пыток.

Западная часть этой же галереи посвящена цели­ком жизни Сурьявармана II. Он изображен во главе торжественного парада войск. Короткие надписи пояс­няют назначение каждого воинского отряда, а число зонтиков позволяет различить чин каждого из изобра­женных здесь военачальников. Верхом на слонах с под­нятыми хоботами они окружают короля, который гораздо выше всех ростом; голова короля увенчана конической мукутой и диадемой, над ним пятнадцать зонтиков. Изображения кхмерских воинов в полной форме и амуниции отличаются любопытными деталями от изображений сиамских солдат, считавшихся «варва­рами» и одетых в живописные лохмотья.

Можно бесконечно изучать этот апофеоз кхмерского эпоса, который благодаря точности изобразительного искусства является ожившим документом XII в. Даже в наши дни образы галерей Ангкор Вата служат источ­ником вдохновения для камбоджийцев, для танцев и поз маленьких танцовщиц с изящными жестами. Они — живые сестры всех этих деват и апсар, чьи силуэты несравненной грации сплетаются по всей длине стен храма. Трогательны маленькие богини с миндалевид­ными глазами, с чувственными полными губами, с ма­ленькой головой, несущей на себе тяжелую, перегруженную драгоценностями тиару. Их обнаженные тела, с круглой, красивой формы грудью, с необычайно топ­кой талией, также увешаны тяжелыми драгоценностя­ми, бусами и браслетами. Их роскошные юбки отдела­ны длинными развевающимися полосами материи. Позы танцовщиц выражают изысканную нежность, жесты гармоничны, их образы — воплощение мечты, они останутся запечатленными в сердце путешествен­ника подобно великолепному храму, хранительницами которого они считаются. Этот храм меняет свои очер­тания каждый час, днем и ночью; ранним утром он подернут легкой дымкой, залит ярким солнцем в пол­день и подожжен его лучами на закате, он еле разли­чим на фоне темно-фиолетовых облаков во время гро­зы, бледен, молочно-бел, таинствен и печален в колеб­лющемся свете луны.

В деталях орнамента Ангкор Вата заметны незна­чительные изменения по сравнению со стилем Бапхуона. Перемычки, имеющие большое значение при изучении стилей, очень мало, разве только большим количеством миниатюрных персонажей, отличаются от ветвеобразных перемычек предшествующей эпохи. Од­нако в некоторых храмах, как, например, в Тхомма-ноне и Ангкор Вате, появляется новый тип перекладин, на которых ветви с листвой заменяются изображением параллельных линий. Колонны, по сравнению с преды­дущими стилями, отличаются наибольшим количеством украшений, которые расположены по всей длине колон­ны и представляют собой кольца, перевитые мелкой листвой.

Скульптурные рельефы утрачивают натурализм, свойственный эпохе Бантеай Срея; человеческие фигу­ры снова приобретают религиозный характер, с неко­торой тенденцией к фронтальности. Скульптурные изо­бражения животных достигают максимального распро­странения. Наги играют первостепенную роль, только они и украшают бесконечные балюстрады по бокам мощеных аллей Ангкор Вата. Их тела покоятся на ка­менных ложах, а головы, стилизованные под капюшо­ны, образуют большой ореол в виде языков пламени, причем на каждом языке высечено небольшое изобра­жение гаруды. Львы, стоящие на четырех лапах, все более напоминают завитых пуделей с гордо поднятой головой и приплюснутой мордой.

Сурьяварман II оставил в камне вечный памятник своего величия, могущества и гения созидателя, но в истории и в надписях упоминания о нем незначитель­ны; последние годы его правления малоизвестны, и мы даже не знаем точной даты его смерти. Последняя над­пись, где он упомянут, относится к 1145 г.; несомненно, он был вдохновителем похода на Тонкий в 1150 г., но китайское посольство 1155 г. ничего не сообщает о переменах в правлении. Напротив, оно указывает, что в это время возобновились политические связи между двумя странами, причем китайскому императору были подарены десять прирученных слонов. Может быть, речь идет о возобновлении дипломатических от­ношений, прерванных на семнадцать лет, что было делом наследника Сурьявармана II; в таком случае смерть его можно отнести к периоду между 1150 и 1155 гг. Нам неизвестны причины этой смерти, а из­вестно лишь посмертное имя правителя — Парамавишнулока, свидетельствующее о его крайней приверженно­сти к вишнуизму.

Судьба империй изменчива. После великолепия царствования Сурьявармана II, когда Камбоджа до­стигла апогея своего могущества и прославилась как страна великих творений, при преемниках великого царя настал трудный период в истории страны. После ряда военных поражений она оказалась на грани ка­тастрофы. Может быть, страна и исчезла бы с лица земли, если бы не провидение в лице Джаявармана VII, который восстановил ее благоденствие. Слава этого великого правителя, принявшего через тридцать лет эстафету Сурьявармана II, затмила и обрекла на забвение имена нескольких слабых и бесцветных коро­лей, которые на троне Камбоджи представляли жалкое зрелище и были неспособны спасти страну в период трудных испытаний.

Двоюродный брат Сурьявармана II, Дхараниндра-варман II был буддистом, порвавшим фактически с традицией всех королей-индуистов, доторых он сме­нил на троне, за исключением Сурьявармана I, также буддиста. Единственный известный факт из жизни Дхараниндравармана II — женитьба на принцессе Шуда-мани, дочери Харшавармана II, факт действительно важный, ибо следствием этого было рождение около 1125 г. будущего Джаявармана VII, Надписи, оставленные последним, когда он уже был королем Камбод­жи, являются единственным источником, из которого мы знаем о существовании Дхараниндравармана II. Несомненно, он сделал из своего сына буддиста, как и он сам. Если бы только в этом была его заслуга, он все равно достоин внимания, так как благодаря этому был создан великий религиозный памятник, сооружен­ный при Джаявармане VII,— Байон в Ангкор Тхоме, новая вершина кхмерского искусства.

Военные походы Тямпы против кхмерского королев­ства начались при Дхараниндравармане П. Будучи больным и, возможно, понимая достоинства своего сына, он поручил ему командовать войсками и умер, не узнав об окончании кампании и временном упадке сво­его королевства. Кажется, что юный Джаяварман совсем не торопился взять в свои руки отцовскую власть; вероятно, он думал, что его час еще не настал, что он будет полезнее во главе войска; а может быть, он предпочитал держаться в тени в тяжелое время, переживаемое королевством. Он дал возможность юному принцу Яшоварману II сесть на трон, так как Джаяварман и его семья всегда проявляли к нему пол­ную лояльность.

Один из сыновей Джаявармана смог даже оказать большую услугу правителю во время инцидента, в та­кой же степени неясного, как и драматического, упоми­наемого в надписи из Бантеай Чмара и изображенного на барельефе этого же памятника. Однажды на коро­ля напало некое таинственное существо, изображаемое в надписи и на барельефе как демон Раху, который в индийской мифологии является пожирателем солнца и луны во время затмений. Несчастный король был бы убит при этом необычном покушении, если бы не вмешательство юного принца, о котором легенда гово­рит, как о сыне будущего Джаявармана VII. Надпись в Бантеай Чмаре сообщает все подробности этой эпи­ческой борьбы: «Когда Бхарата Раху обнаружил свое предательское намерение в отношении короля Яшовармана, чтобы завладеть королевским дворцом, все войска столицы бежали. Принц вступил в бой; два его товарища сражались рядом, чтобы прикрыть его. Принц нанес удар Бхарате Раху в нос и поверг его».

Едва избежав этой опасности, бедный Яшоварман II снова подвергся нападению какого-то «мандарина», о котором вообще ничего не известно. На этот раз Джаяварман появился слишком поздно, чтобы спасти короля; король погиб в схватке, а «мандарин» вступил на трон под именем Трибхуванадитьявармана в 1165 г. Он, впрочем, недолго наслаждался захваченной им властью и в свою очередь потерял королевство под ударами Тямпы.

Война, которая началась при Дхараниндравармане, никак не могла закончиться; с новой силой она раз­горелась в 1166 г., когда на трон Тямпы вступил еще один узурпатор — Джая Индраварман IV. Талантливый воин и ловкий дипломат, он начал с того, что заклю­чил мир с Дай Вьетом, чтобы высвободить свои войска на севере. В 1170 г. «тщеславный, как Равана, он по­садил свою армию па колесницы и направил ее на за­воевание страны Камбу, подобной небу».

Это первое нападение не дало желаемых результа­тов, тогда в 1177 г. он напал с моря. План был хорош! При помощи китайского лоцмана Джая Индраварман направил свой флот вдоль берегов Вьетнама, достиг устья Меконга, поднялся вверх по реке и ее притоку Тонлесапу до озера Тонлесап. Застигнутые врасплох этой неожиданной высадкой кхмерские войска, нахо­дившиеся в других местах, не смогли организовать оборону Ангкора, который вскоре перешел в руки за­хватчиков. Король Трибхуванадитьяварман был убит в сражении, город разграблен, храмы осквернены; по­ражение было полным.

Глава   II

ВЕЛИКИЙ КОРОЛЬ-БУДДИСТ ДЖАЯВАРМАН VII

Кхмерское королевство умирало, раздавленное за­воевателями, столица была разграблена, жители обра­щены в рабство, словом, королевство было стерто с лица земли. Принцу Джаяварману предстояло выве­сти свою страну «из пучины бед, куда она погрузилась» в результате тямского завоевания 1177 г. Задача тяже­лая, почти свыше человеческих сил, но в то же время по силам тому, кто, будучи современником Людови­ка VII и Филиппа II Августа, проявил себя как самый великий король, которого когда-либо знала Камбоджа.

Трон Камбоджи часто занимали узурпаторы, жаждавшие незаконно завладеть властью, иногда це­ной отвратительных преступлений. Но не к таким лю­дям принадлежал Джаяварман. Долгое время он уклонялся от бремени власти, хотя имел на нее полное право, часто даже он оказывал поддержку претенден­там менее достойным, чем он сам. Только в критиче­ский для страны час необходимость заставила его взять в свои руки бразды правления умирающим коро­левством, чтобы через несколько лет возродить его из пепла и сделать вновь могучей империей, более ве­ликой и сильной, чем когда-либо.

Будучи сыном Дхараниндравармана II, он состоял в родстве с Сурьяварманом II, основателем Ангкор Вата, а по материнской линии, через дочь Харшивармана III Шудамани, он был связан родством с Сурья­варманом I, королем чужеземного происхождения, но объединившим в своем лице солнечную династию Ченлы и лунную династию Фунани.

Любопытно, что его роль в истории Камбоджи была долгое время неизвестна. Вплоть до 1900 г. историки считали его второстепенным правителем. Заслуги восстановления его действительного значения принадле­жат ученым Французской школы Дальнего Востока — Сёдесу, Фино, Масперо. Они, открывая на террито­рии Камбоджи и переводя надписи на стелах, расска­зывающие о победах королей, об их свершениях, вос­становили историю Джаявармана VII, который теперь считается одним из самых великих камбоджийских ко­ролей. При нем территория Камбоджи достигла наи­больших размеров, он присоединил, правда временно, королевство Тямпу и выстроил множество храмов.

Еще очень молодым Джаяварман женился на прин­цессе Джаяраджадеви, от которой у него родился ре­бенок. Сохранилось воспоминание о том, что отец по­слал Джаявармана воевать против Тямпы, так как в это время она вновь стала угрожать Камбодже. Расста­вание было очень мучительным для молодой женщины, и одна надпись королевского дворца описывает в тро­гательных выражениях горе принцессы. Она была «вся в слезах, оплакивая, как Сита, своего мужа, с которым расставалась. Она просила богов о его возвращении, стремясь найти утешение своей скорби в аскетических обрядах брахманизма, и наконец обрела утешение в буддизме. Ее познакомила с этим учением старшая сестра Индрадеви. Считая Будду вожделенным объек­том своих стремлений, Джаяраджадеви пошла по спо­койному пути мудрости, который проходит между ог­нем мучений и морем скорби».

Во время похода против Тямпы, когда его войска находились в районе Виджаи (современном Биньдине), Джаяварман узнал о смерти отца и восшествии на пре­стол Яшовармана II, которого он поддержал вместе со своими родственниками, не пытаясь предъявить свои права на корону. Известно, что один из сыновей Джаявармана оказал помощь и содействие новому прави­телю при нападении на него демона Раху.

Джаяварман по-прежнему находился в Тямпе, когда узнал еще одну плохую новость — о восстании Трибхуванадитьявармана, «солнца трех миров». Со­гласно надписи в королевском дворце, «Джаяварман возвратился со всей поспешностью, чтобы помочь коро­лю Яшоварману». Однако Яшоварман уже был лишен узурпатором не только королевства, но и жизни, и Джаяварман, оставшись в Камбодже, стал ждать удобного момента, чтобы спасти несчастную страну. Обретя вновь своего супруга, принцесса сняла с себя обеты: отныне она хотела, «чтобы он вытащил страну из пучины несчастий, куда она погрузилась». Однако чтобы осуществить это, Джаяварман должен был ждать еще пятнадцать лет, будучи бессильным свидете­лем разорения своей родины.

Тямское завоевание, хотя и разорило Камбоджу, имело своим положительным результатом то, что осво­бодило страну от мрачного «солнца трех миров». Побе­дители даже не сочли нужным посадить на трон Кам­боджи своего ставленника, так как считали, что эта далекая страна не представляет для них интереса, и ограничились тем, что разграбили Камбоджу до осно­вания, увезя огромную добычу. Трон был свободен, но прежде чем его занять, Джаяварман хотел изгнать из королевства захватчиков и возродить столицу.

Страна находилась в состоянии анархии. Джаявар­ман прежде всего приступил к восстановлению армии, затем дал Тямпе несколько сражений, закончившихся его победой, в том числе и на море, прославленных бла­годаря изображениям на барельефах Байона и Баитеай Чмара.

Установив мир в стране, Джаяварман в возрасте около пятидесяти лет начал восстанавливать столицу и построил новый королевский город — Ангкор Тхом, центром которого стал Байон. Именно о нем говорит надпись на одной из стел, найденных в четырех углах городской стены. Несмотря на ее название — Яшодхарапура, ее не надо путать со старой Яшодхарапурой, столицей Яшовармана I, примитивным Ангкором с выстроенным в центре Бакхенгом, долгое время отождеств­лявшемся с новой столицей.

В поэтических выражениях надпись повествует о коронации Джаявармана VII, происходившей в 1181 г., спустя четыре года после недолговременного занятия Тямпы: «Город Яшодхарапура, подобный де­вушке из хорошей семьи, составляющей со своим же­нихом прекрасную пару и сгорающей от желания, украшенный дворцом из драгоценных камней и как бы одетый в свои укрепления, был взят королем в качестве жены, чтобы дать его жителям счастье. Это сопровож­далось великолепным празднеством, проходившим в ореоле славы и величия».

Если верить китайскому историку Ма Чжуан-лину, Джаяварман «поклялся обратить на своих врагов без­жалостную месть, и он смог осуществить ее после во­семнадцати лет терпеливого ожидания». Действительно, вступив на престол в 1181 г., Джаяварман освободил страну от тямских захватчиков, но еще не обратил на них свою месть, как намеревался. Именно об этом он думал, но вынужден был отложить свое намерение из-за мятежа, поднявшегося в его собственной стране в Мальянге, к югу от Баттамбанга, вскоре после коро­нации.

Подавление мятежа было поручено молодому тям-скому принцу, скрывавшемуся в Камбодже. Об этом го­ворит надпись, найденная в Мисоне: «В ранней юности, в 1182 г., принц Видьянандана приехал в Камбоджу. Ко­роль Камбоджи, который вступил на трон годом раньше, обратил внимание на то, что принц имеет все тридцать три совершенства[2], почувствовал к нему расположение и обучил его как принца всем наукам и владению всеми видами оружия. Когда он жил в Камбодже, в этой стране был город Мальянг, населенный множеством плохих людей, которые и подняли мятеж против короля Камбод­жи. Тогда король Камбоджи, зная, что принц ловок в обращении с любым оружием, поручил ему повести кам­боджийские войска на этот город и взять его. В соответ­ствии с желанием короля принцу это удалось вполне, Тогда король, видя его достоинства, дал ему титул Юва-раджи и наградил всеми почестями и богатствами, ко­торые имелись в стране».

После этого столкновения Джаяварман VII обратил­ся к Тямпе, главному объекту мести, о которой он по­мышлял в течение стольких лет. Вначале он заручился нейтралитетом Вьетнама, подписав в 1190 г. договор о союзе с императором Ли Као-тонем, и стал терпеливо ждать удобного момента. Некоторое время спустя но­вый правитель Тямпы, Джая Индраварман, сам напал на Камбоджу, это и стало для короля желанным пред­логом.

Армия Джаявармана VII во главе с принцем Видья-нанданой была наготове; Тямпа не знала об этом и бы­ла застигнута врасплох контратакой противника. Кхмер­ская армия легко дошла до Виджаи, столицы Джая Индравармана, взяла его в плен и привезла в Камбоджу. Джаяварман посадил на трон Тямпы своего деверя, принца Ина, в то время как Видьянандана на юге, в районе Пандуранги, современного Пханранга, основал свое собственное королевство. Тямпа, таким образом, была окончательно подчинена, разделена на два коро­левства, причем одно управлялось родственником, а дру­гое — другом Джаявармана VII; однако положение вско­ре изменилось.

Видьянандана, опьяненный своим новым званием ко­роля Пандуранги, не колеблясь предал Джаяварма­на VII, которому он был обязан всем и полным довери­ем которого пользовался. Скоро ему представился под­ходящий случай. В 1192 г. в Виджае был поднят мятеж по наущению местной знати. Принца Ина изгнали, а власть передали одному из тямских принцев — Рашупати, принявшему имя Джая Индраварман V. Во главе войска на Виджаю двинулся Видьянандана. Он овладел городом, убил несчастного короля, едва вступившего на престол, и объявил себя единственным королем Тямпы под именем Сурьявармадева. Спустя некоторое время он убил бывшего короля Тямпы Джая Индравармана IV, который был освобожден из плена Джаяварманом VII и послан против Видьянандана. Этим поступком Видьянан­дана как бы подтвердил свое владычество над всей Тямпой и разрыв со своим прежним покровителем.

Измена не пошла ему на пользу. После безуспешных попыток воззвать к его лучшим чувствам Джаявар­ман VII послал в 1203 г. против нового короля Тямпы его собственного дядю Ювараджу онг Дханапатиграма; потерпев поражение, Видьянандана укрылся во Вьетна­ме и исчез бесследно. Тямпа стала кхмерской провинци­ей. Управлять ею Джаяварман VII поручил Юварадже онг Дханапатиграму, которому дал титул наместника. Его помощником был назначен юный принц Ангшараджа из Турай-Виджаи, внук Джая Харивармана I, воспи­танный при дворе кхмерского короля и весьма предан­ный Джаяварману; именно он в 1207 г., награжденный титулом Ювараджи, возглавил войска во время войны, которую вели Камбоджа, Бирма и Сиам против Вьет­нама; именно он в 1226 г. занял трон Тямпы, ставшей вновь свободной от кхмерской опеки.

Свою клятву Джаяварман VII выполнил; он смыл оскорбление, нанесенное его стране нашествием Тямпы, подчинив ее полностью. Этим он не ограничился; при его правлении владения Камбоджи необычайно расшири­лись.

На севере границы Камбоджи заходили далеко на территорию современного Лаоса. Об этом говорит кхмер­ская надпись, найденная в Сайфонге, недалеко от Вьен­тьяна. На юге Камбоджа владела частью Малаккского полуострова, на западе — частью Бирмы, а на востоке ей была полностью подчинена Тямпа (современный Цен­тральный Вьетнам). Надпись в Прах Кхане является свидетельством значительного влияния, которое имел Джаяварман VII у соседних правителей.

Древний обычай, который частично сохранился еще в наше время в церемониях королевского двора Кам­боджи, требовал, чтобы при важных официальных тор­жествах воду, необходимую королю для ритуального омовения, приносили люди высокого ранга: принцы, да­же правители, находящиеся в большей или меньшей за­висимости от кхмерской короны. Это было знаком вас­сальной зависимости, смирения, возможно, просто ува­жения. Так, надпись в Прах Кхане говорит, что вода для обряда королевского омовения ко двору Джаявармана VII доставлялась «Сурьябхаттой и другими брах­манами, королем Явы, королем джаванов и двумя ко­ролями Тямпы». Сурьябхатта — это, вероятно, глава брахманов; король джаванов — это император Вьетна­ма Ли Као-тон, правивший в 1175—1210 гг.; о двух же королях Тямпы говорилось выше.

Безусловно, из этого нельзя делать такой вывод, что Вьетнам и Ява находились в вассальной зависимости от Камбоджи; в данном случае речь шла, вероятно, о зна­ках уважения между союзными или дружественными правителями; в то же время это указывает на влияние, которым пользовался Джаяварман VII во всей Юго-Во­сточной Азии. Другим показателем его влияния являют­ся матримониальные союзы, которые он заключил и которых, по-видимому, очень добивался, если судить все по той же надписи в Прах Кханс: «Тем, кого он уже осыпал богатствами, он давал в жены своих дочерей замечательной красоты».

Смерть жены, королевы Джаяраджадеви, нанесла тя­желый удар Джаяварману VII, ибо он, по-видимому, был сильно привязан к ней, бывшей ему верной подру­гой в тяжелые годы. После смерти Джаяраджадеви он женился на ее старшей сестре, женщине со многими до­стоинствами, большой культуры; надписи говорят, что ее знания превосходили знания философов. Она занимала высокую должность преподавателя в наиболее почи­таемых в стране буддийских монастырях. Ее замужест­во положило конец преподавательской деятельности, но она по-прежнему сохранила интерес к умственным заня­тиям. И надпись продолжает: «Женщинам, которые из­брали своим наслаждением науку, она раздавала коро­левские милости как чудесный нектар в виде познаний». Именно ей приписывают редакцию составленной цвети­стым слогом надписи на знаменитой стеле королевского дворца, из которой мы приводили многочисленные вы­держки.

Джаяварман VII дожил до преклонных лет. Еще в 1201 г. его имя упоминается в связи с отправкой посоль­ства в Китай. Дата его смерти точно не определена, ве­роятно, ее следует отнести к 1219 г. Что касается обстоя­тельств его смерти, то они остаются загадкой для уче­ных, истративших по этому поводу много чернил.

Легенда, до сих пор распространенная в Камбодже, приписывает смерть Джаявармана VII болезни, весьма распространенной не только в ту эпоху, но и в наши дни: проказе. Джаяварман VII, очевидно, был «королем, больным проказой», подобно его современнику Бодуэну IV, королю иерусалимскому. Нужно признать, что эта легенда основана на ряде волнующих иконографи­ческих документов, которые стали предметом глубоких исследований специалистов. Речь идет прежде всего о двух барельефах из Такео, расположенных на фронтоне небольшого строения, называемого «больницей». Здесь изображен человек, несомненно, с одним из важных симптомов проказы: «орлиной лапой», образованной из-за контрактуры последних двух пальцев руки.

Другой барельеф из Ангкор Тхома, где изображено некое высокое лицо, вероятно король, изучался доктором Менаром, директором Пастеровского института в Сай­гоне. В письме к Виктору Голубеву он следующим обра­зом раскрывает содержание исследуемого изображения: «Предплечья и кисти больного внимательно рассматри­ваются женщинами, которые его окружают. Движение одной из них представляется мне характерным, она от­тягивает правый мизинец как бы для того, чтобы раз­жать «орлиную лапу». По ее движению кажется, будто она просит своих соседок обратить внимание на этот важный признак. Нижние конечности поддерживаются предметом, помещенным у пациента под коленями. Одна из женщин поддерживает левой рукой ногу пациента, а правой рукой, по-видимому, массирует его левую ногу. Жесты этих женщин, по всей вероятности, указывают, что у пациента появились признаки поражения конеч­ностей; это трофические расстройства вследствие пора­жения периферической нервной системы. Другая важная деталь: по сторонам больного стоят два человека с ва­зами, наполненными плодами круглой формы. Может быть, это семена дерева шолмаграа (крабао), очень распространенного в лесах Ангкора и часто употребляе­мого даже и в наши дни при лечении проказы. Возмож­ный диагноз: проказа в стадии поражения нервных окончаний».

Осторожность диагноза не мешает Менару сделать следующий вывод: если изображенное лицо действитель­но король, а это можно предположить по данным ико­нографии, тогда это послужит подтверждением легенды, о которой мы говорили. Другой связанный с этим факт: один из средневековых текстов Индии говорит о паломничестве к священным для буддистов местам, предпри­нятом пораженным проказой королем Камбоджи. Ввиду того, что Джаяварман VII был ревностным буддистом, такое паломничество вполне правдоподобно. Не объяс­няется ли также этой болезнью строительство королем многочисленных больниц для прокаженных? Но как бы то ни было, нельзя связывать эти выводы со знаменитой статуей Ангкор Тхома, так называемым прокаженным королем. Она не имеет никакого отношения к личности Джаявармана VII и, по всей вероятности, изображает дхармараджу, верховного судью ада. Статуя эта весь­ма посредственна по исполнению и более обязана своей известностью литературе о ней, нежели своим действи­тельным художественным достоинствам. Что касается проказы, которой болен изображенный персонаж, то ее симптомы выражены только, как отметил г-н Гэз, не­сколькими участками кожи, пораженной лишаем.

Мирные дела Джаявармана VII имеют гораздо боль­шее значение, чем его политическая и военная деятель­ность. Если он и был великим завоевателем, то только по необходимости,— чтобы восстановить территориаль­ную целостность страны, освободить ее от чужеземных вооруженных банд, разорявших страну, и дать ей воз­можность жить в мире. После того как им была выпол­нена миссия освободителя кхмерской земли, он смог приступить к мирным делам, которые были ему более по сердцу и, как он считал, более подобали как королю; об этом он никогда не забывал, даже в самое трудное для страны время. После установления мира в стране он все свои усилия посвятил его сохранению.

Мы можем примерно представить себе облик Джая­вармана VII, ибо впервые в истории кхмерского искусст­ва барельефы и статуи изображают его как живое су­щество, а не как условную фигуру с чертами божества.

Время сохранило нам две статуи, которые специа­листы считают возможным рассматривать как «портре­ты» Джаявармана VII. Это два бюста: один — из Ангкор Тхома — украшает музей в Пномпене, другой — из Пхи-маи, около Кората, находится в Бангкоке. Первый, мо­жет быть, самое впечатляющее произведение кхмерской скульптуры благодаря глубокому реализму, который, однако, не лишает изображения духовности, и от­сутствию стилизации. На обоих бюстах мы видим одно и то же лицо, чьи изображения находятся на барельефах Байона; это лицо соответствует нашим представле­ниям о Джаявармане, которое можно составить по над­писям: человек в зрелом возрасте (ему было более пя­тидесяти лет, когда он взошел на трон), крепкий, зака­ленный в походах, с суровыми чертами, плотного сложе­ния, с лысой и выбритой головой, на макушке которой он оставлял небольшой пучок волос.

Энергичный и предусмотрительный, терпеливый и тонкий политик, способный годами выжидать удобного момента для осуществления своих планов, Джаяварман был вместе с тем благочестивый и добрый человек, ис­кренне верующий буддист, который предпочитал мир войне и прибегал к ней только при крайней необходимо­сти. Он принадлежал как буддист к Большой колесни­це и всю жизнь подчеркивал свое исключительное пре­клонение перед Локешварой, бодисатвой, особенно по­читаемым в Камбодже.

Жизнь  Джаявармана  некоторыми  чертами  напоми­нает жизнь великого индийского царя-буддиста Ашоки; чтобы  облегчить   путешествия, Джаяварман построил многочисленные дороги, пересекавшие его страну во всех направлениях с севера на юг — от Таиланда до Тямпы, и на этих дорогах ставил убежища для путников. Стела в Прах Кхане перечисляет сто двадцать один такой дом, расположенный радиально   на равных отрезках   дороги вокруг столицы: пятьдесят семь по пути   из   Виджайи, столицы Тямпы, семнадцать на пути в Пхимаи на плато Корат, один в Пном Чизоре, расположение двух других не указано, сорок четыре указаны на дороге, оставшейся для нас неизвестной. Вероятно, в этом случае речь шла о каком-то круговом маршруте паломников, ибо много­численные храмы располагали такими убежищами, сто­явшими обычно внутри ограды, около восточного входа. Некоторые из них были обнаружены. Они располагались на расстоянии 12—15 км друг от друга, что соответство­вало нормальному переходу продолжительностью четы­ре-пять часов. Эти «дома с огнем», как их называет над­пись, имели комнату для отдыха и другую комнату, кото­рая служила кухней, где помещался очаг. Эти помещения были очень удобны, ибо спустя сто лет великий китай­ский   путешественник  Чжоу Да-гуань пишет о них с восхищением:    «На   больших   дорогах   имелись   ме­ста   для   отдыха,  схожие  с нашими  почтовыми станциями».

«Социальная» деятельность Джаявармана VII про­явилась также, как говорят надписи, в строительстве ста двух больниц, расположенных по всей территории страны и связанных между собой сетью дорог, о кото­рых мы говорили выше. Все жилые дома, в том числе и правителей, строились тогда из дерева или легких ма­териалов. Это относится и к больницам, поэтому ника­ких следов подобных строений не сохранилось. Однако небольшой храм при больнице строился из камня, строи­тельного материала, предназначенного для религиозных сооружений. Развалины некоторых из этих больничных часовен сохранили стелы с надписями, которые дают представление о том, как распределялись эти больницы по всему королевству.

По надписям, больницы находились под покровитель­ством Бхайшаджьягуру Ваидурьяпрабха — Будды-вра­ча, целителя, «Властителя лекарств, сверкающего, как берилл», буддийского божества Большой колесницы, глу­боко почитаемого и сейчас в Тибете и Китае. В надпи­сях имелись и правила внутреннего распорядка больниц, о котором перевод Сёдеса дает ценные сведения: «Лишь представители четырех каст могли пользоваться больни­цей. В больнице было два врача, и у каждого помощ­ники— мужчина и две женщины; два человека, в обя-за-нности которых входило распределение лекарств; два повара, имеющих право на получение топлива и воды и обязанные в то же время поддерживать чистоту в храме; два служителя, ведающие подготовкой подноше­ний Будде; четырнадцать фельдшеров; шесть женщин, в обязанности которых входило кипячение воды и расти­рание медикаментов; две женщины, занятые приготов­лением рисовой муки. Штат больницы состоял из три­дцати двух человек, живущих непосредственно на ее тер­ритории; кроме того, при больнице было еще шестьде­сят шесть человек обслуживающего персонала, живущих на собственные доходы вне ее территории. Всего персо­нала — девяносто восемь человек. Количество риса для жертвоприношений богам было установлено в одно буасо[3] в день. Остатки риса отдавались больным. В список продуктов, получаемых три раза в год с королевских складов, входили: мед, сахар, камфара, кунжут, пряно­сти, черная горчица, тмин, мускатный орех, кориандр, укроп, кардамон, имбирь, кубеба, мироболан, корица, перец, индийский нард, сок грудной ягоды, которые от­пускались в точно отмеренных количествах».

Удивительны размеры этих больниц, количество пер­сонала, разнообразие медикаментов, из которых такие, как перец и камфара, еще не так давно широко приме­нялись на Западе. И ведь говорилось только о провин­циальных больницах, тогда как существовали еще и дру­гие, гораздо больших размеров, в крупных городах. В Ангкоре нашли остатки четырех таких больниц в че­тырех углах городской стены. Стела Та Прохм указыва­ет общее количество продуктов питания и лекарств, по­требляемых всеми больницами страны в деревнях и в городах; оно внушительно: «11 192 т риса, произведен­ного 838 деревнями с населением в 81 640 человек, 2124 кг кунжута, 105 кг кардамона, 3042 штуки мускат­ного ореха, 48000 жаропонижающих средств, 1960 коро­бочек мази от геморроя и т. д.». Неизвестно, чем больше надо восхищаться — громадными ли усилиями по уходу за больными или же порядком, царившим в королевской администрации.

Огромное внимание, уделявшееся больницам, говорит о серьезной заботе Джаявармана VII о благополучии и здоровье своих подданных. Текст надписей, кроме то­го, говорит о том, что у этого короля, искренне и глу­боко верующего буддиста, религиозные заботы как бы воплощались в заботах о материальном благополучии и здоровье своего народа. Для буддиста сострадание ко всему живущему является не только первой заповедью, но также и средством приобрести заслуги, исправить плохую карму, созданную в результате прошлых поступ­ков; вероятно, Джаяварман VII стремился искупить большой для каждого буддиста грех, который он со­вершил, ведя войну, даже и ради «справедливого дела».

Несомненно, Джаяварман VII разделял буддийскую религиозную концепцию — между прочим, благородную и прекрасную — о роли правителя, отождествленного с абсолютом, ответственного за судьбу своего народа, за счастье или несчастье своих подданных, что зависит от того, насколько добродетелен сам король. Кроме того, он выполнял функции чакравартина, или «повелителя вселенной, вращающего Колесо Закона»; такой прави­тель имеет возможность и обязан управлять своей жизнью и жизнью своего королевства в соответствии с мировым порядком.

Итак, образ Джаявармана VII полностью отвечает тому представлению, которое мы получаем из указа о больницах: «Он страдает от болезней своих подданных больше, чем от своих собственных: ибо страдание на­рода есть страдание королей». Далее в том же указе говорится: «Полный сострадания к миру, король выра­жает такое желание: Я бы хотел поднять с помощью до­бродетели все существа, погруженные в океан существо­вания. Пусть все короли Камбоджи, стремящиеся делать добро, сохранят мои начинания, тогда со своими потом­ками, женами, чиновниками, друзьями они достигнут состояния освобождения, где не будет больше болезней».

Таковы эти благородные слова, глубоко проникнутые учением Будды; они вызывают в памяти язык некото­рых надписей Ашоки и, что любопытно, один из извест­ных текстов «Махаяны» — «Шикшасамуккаю». Это про­изведение индийского философа Шантидевы может быть датировано примерно 800 г.; оно основано на предшест­вующих ему текстах «Махаяны»; вполне возможно, что Джаяварман был знаком с этими произведениями; вот характерный отрывок: «Необходимо, чтобы я нес на себе бремя грехов живых существ. Не думая о собст­венном освобождении, я хочу привести все создания к высшему познанию Будды. Пусть лучше страдаю я один, чем множество этих созданий, я хотел бы телом, которое принадлежит мне, претерпеть все страдания мира, чтобы облегчить участь всех живущих на земле. Чтобы освобо­дить мир, я пришел к мысли стать Буддой».

Эта мысль о том, чтобы стать Буддой, другими сло­вами стать бодисатвой, «будущим Буддой», несомненно, была у Джаявармана VII. Она была, впрочем, только первым применением в буддизме культа бога-короля, шиваитской королевской линги, исповедуемого первыми кхмерскими правителями-брахманистами. Далее мы бу­дем свидетелями поразительного отождествления Джая­вармана VII с Локешварой, милосердным бодисатвой.

Другая большая добродетель буддиста — терпимость. Джаяварман обладал ею в большой степени, но нужно признать, что ею обладали и другие его предшественни­ки-буддисты. Во время его правления брахманы играли при дворе чрезвычайно важную роль. Их репутация «зна­токов вед» была так велика, что привлекла в Ангкор Хришикешу, который принадлежал к брахманскому роду Бхарадваджа, происходившему из Нарапатидеша, — эти подробности сообщает надпись в Ангкор Тхоме. Город Нарапатидеша — это, по-видимому, Бирма, где правил в то время король по имени Нарапатиситха. Хришикеша был принят при дворе с большими почестя­ми, и Джаяварман VII сделал его своим придворным священником с титулом джаямахапредхана. В этом нет ничего удивительного, ибо в современной Камбодже, цитадели буддизма Малой колесницы, всегда при дворе существует орден брахманов-баку, которые, как мы уже говорили, играют главную роль в некоторых официаль­ных церемониях: посвящения короля, праздника первой борозды, праздника вод.

Еще более, чем в светских сооружениях, больницах и домах для путников, призвание строителя у Джаявар­мана VII проявилось в сооружении религиозных зданий, камни которых свидетельствуют о его гении.

Они настолько многочисленны и так велики, что ка­жется даже невозможным, чтобы такая масса камней могла быть приведена в движение всего лишь за каких-нибудь двадцать лет царствования Джаявармана VII. Тем не менее в этом трудно усомниться, ибо период во­енных походов, который предшествовал его вступлению на престол, и брахманская реакция, наступившая после его смерти, очень мало сочетаются со строительством огромных буддийских ансамблей, сооруженных в его правление. Следовательно, объяснение этому факту нужно искать в настоящей строительной лихорадке, сверхчеловеческом усилии всего народа, что, в свою оче­редь, объясняет крушение кхмерского королевства, на­ступившее в период правления преемников Джаявар­мана VII.

Одним из наиболее поразительных примеров строи­тельной лихорадки при Джаявармане VII и гигантских усилий, которых она потребовала, является храм Бантеай Чмар. Расположенный очень далеко от столицы, в местности, затерянной на северо-западе страны, труд­нодоступный, почти забытый даже самими камбоджий­цами, он был выстроен в память одного из сыновей ко­роля, принца Шриндракумары. Сейчас храм сильно раз­рушен, но в свое время с пятьюдесятью башнями и чудесными скульптурами он был одним из самых вели­чественных и прекрасных храмов страны кхмеров. По оценке Жоржа Гролье, только одно строительство хра­ма потребовало труда сорока четырех тысяч человек в течение восьми лет при десятичасовом рабочем дне!

Что касается украшений храма, то для них потребо­вались усилия тысячи скульпторов в течение двадцати лет.

Другие храмы были также построены в удаленных от столицы районах: Ват Нокор в Кампонгчаме, Та Прохм в Бати, не считая небольших алтарей, предназначенных для двадцати трех статуй Джаябуддхамаханатхи, о ко­торых говорится в надписи на стеле Прах Кхана и кото­рые находятся в городах Лопбури, Супхане, Ратбури, Печабури, Мыонг Сине, на территории современного Таиланда.

В группе собственно Ангкора укажем па Бентеай Кдей, к востоку от столицы, на берегу красивого пруда Срах Сранга. Детали строения говорят о том, что оно представляет собой перестройку старого храма, соору­женного в стиле Ангкор Вата. Пруд Срах Сранг, над которым расположена терраса-причал, ориентированная к Бантеай Кдею,— одно из самых очаровательных мест Ангкора, спокойный, располагающий к отдыху, всегда с прозрачной водой, окруженный деревьями. Отсюда от­крывается великолепный вид на парк Ангкора, и не случайно путешественники часто сравнивают его со швейцарскими озерами и прекрасной перспективой Вер­сальского парка.

Поблизости от Бантеай Кдея находится Та Прохм, расположенный также вблизи от юго-западной оконеч­ности Восточного Барая. Построенный в 1186 г., он был предназначен для статуй королевы-матери Джаярад-жаиудамани и наставника правителя гуру Джаяманга-лартхи, не считая двухсот шестидесяти других статуй. Королева-мать была представлена в виде великого буд­дийского божества Праджнапарамиты, «совершенства мудрости», «матери божественного знания». Название этого буддийского храма — индуистское, ибо он посвя­щен Та Прохму, «предку Брахме». Действительно, кам­боджийский буддизм включил в свой пантеон значительное число брахманских божеств.

Для посетителя Ангкора Та Прохм представляет особое очарование, ибо он оставлен в том состоянии, в каком его в начале XIX в. обнаружили первооткрыва­тели Ангкора. Восхищенный посетитель испытывает глубокое волнение от этого гармоничного сочетания камня и природы. Археологи Французской школы Даль­него Востока ограничились тем, что восстановили разва­лины храма, укрепили расшатавшиеся камни, очистили подступы к нему от лиан и помешали могучей природе Камбоджи продолжить уже начатую разрушительную работу.

Речь здесь идет скорее о монастыре, чем о храме; нам стали известны все детали его организации благо­даря сохранившейся на его территории большой стеле. «Храм владел 3140 деревнями, и его обслуживало 79365 человек, из которых 18 были верховными жреца­ми, 2740 служителями культа, 2202 помощниками, 615 танцовщицами. Храму принадлежала золотая посу­да общим весом более 5000 кг, почти столько же сере­бряной посуды, 35 бриллиантов, 40620 жемчужин, 4540 драгоценных камней, большая золотая чаша, 967 китайских покрывал, 512 шелковых постелей, 523 зонтика». Далее надпись перечисляет: «Продукты питания всякого рода: рис, масло, молоко, патока, ра­стительное масло, зерно, употребляемые для ежеднев­ных жертвоприношений; продукты, оставленные для праздников; список продуктов, поступающих каждый год из королевской казны, — зерно, масло, молоко, мед, растительное масло, воск, сандал, камфара, 2387 одежд для статуй». Надпись заканчивается обращением к ко­ролеве-матери, в честь которой и был основан этот мо­настырь: «Творя добрые дела, король, благоговевший перед своей матерью, пожелал, чтобы во имя сверше­ния им добрых дел его мать, вырвавшись из власти океана перевоплощений, наслаждалась бы состоянием Будды». Дорого стоили народу Камбоджи эти добрые дела, которые шли на пользу главным образом прави­телям, чья роскошь очень плохо вязалась с духом про­стоты и бедности изначального буддизма.

Красивый и величественный, Та Прохм имеет ряд недостатков, которые мы находим во всех памятниках, относящихся к последнему периоду кхмерского искусст­ва, и которые характерны для стиля, называемого Анг­кор Тхом. План уже не отличается строгостью и урав­новешенной гармонией, свойственной Ангкор Вату. Ис­чезают этажи у террас храма-горы. Впечатление подъ­ема создается только за счет разной высоты башен и центральной башни-алтаря, возникающей из внешне беспорядочного переплетения зданий и галерей. Более того, восприятие ансамбля затрудняется из-за присо­единения случайных павильонов, поддерживающих су­ществовавшие ранее постройки, что уничтожает единст­во архитектурного комплекса.

Детали сооружения отличаются гораздо менее тща­тельной отделкой: видны следы торопливости, переде­лок с многолетними перерывами, весь ансамбль создает впечатление стиля, клонящегося к упадку.

Второй крупный ансамбль, построенный Джаяварманом VII,— Прах Кхан, «священный меч», мавзолей его отца короля Дхараниндравармана II, изображенного с чертами великого бодисатвы Локешвары. В связи с этим интересная проблема была поставлена Жоржем Сёде-сом. Два первых больших храма, построенных Джаяварманом VII, Та Прохм и Прах Кхан, представляют со­бой алтари двух самых важных божеств кхмерского пантеона «Махаяны»: Праджнапарамиты, «матери ме­тафизической мудрости», и Локешвары, «бога милосер­дия», изображенных в облике матери и отца правителя. Эти божества составляют два элемента великой триа­ды буддизма, третьим в которой является Будда. Эта триада многократно изображена на памятниках Ангкор Тхома. Все начальные обращения надписей Джаявармана VII относятся именно к ним. Он, таким образом, стремился в королевском городе воссоздать триаду, бывшую предметом его поклонения. Однако отсутство­вал один самый главный элемент — Будда. Его нашли только в 1933 г. в основании Байона, центрального хра­ма Ангкор Тхома. Это была гигантская статуя Будды, символизирующая Будду-короля. Триада была восста­новлена.

Прах Кхан образует большой четырехугольник раз­мерами 700 на 800 м, окруженный рвами. Его площадь равна 56 га. Для ансамбля характерны недостатки, от­меченные в Та Прохме,— отсутствие гармонии в плани­ровке, изобилие различных строений, галерей, дополни­тельных павильонов, создающих настоящий архитектур­ный хаос. Особенно этот недостаток сказывается, так же как и в Та Прохме, в скученности строений, в огра­ниченном внутренней стеной центре ансамбля, хотя весь ансамбль занимает обширное пространство. Пустое теперь, это пространство раньше было, вероятно, запол­нено различными строениями из легкоразрушающихся материалов, от которых не осталось в настоящее время никаких следов.

В Прах Кхане впечатление нагромождения построек усиливается еще и тем, что на его территории беспоря­дочно размещены строения, воздвигнутые в разное вре­мя. Надписи на стелах говорят о том, что это были ре­лигиозные сооружения, построенные высокопоставлен­ными лицами и посвященные различным персонифицированным божествам. Ансамбль представляет собой не­что вроде некрополя.

Одной из особенностей Прах Кхана является то, что вдоль его широких аллей выстроены балюстрады в форме наг, так же как в Ангкор Вате, Ангкор Тхоме и Бантеай Чмаре; в большинстве других храмов, возве­денных в городе Джаявармана VII, этого нет. Наги яв­ляются символом верховной власти. Из этого можно за­ключить, что Прах Кхан какое-то время был центром настоящего королевского города: отсутствие некоторых архитектурных деталей, например башен с изображени­ем ликов, указывает только на то, что он относится к более раннему периоду, чем Ангкор Тхом. Не исключе­но, что этот город служил для правителя временной столицей, пока велись работы по строительству Ангкор Тхома.

Надписи на стелах говорят, что в Прах Кхане на­ходились 515 статуй, больница и дом для путников. «Поставщиков и обслуживающего персонала было 97 840 человек — мужчин и женщин, среди которых име­лась тысяча танцовщиц. Восемнадцать больших празд­ников в году отмечались здесь с большим великолепи­ем, кроме того, десять дней в месяц здесь тоже счита­лись праздничными».

Джаяварману VII приписывается сооружение и других, менее важных построек: Бантеай Прея, Та Неи, Кроль Ко, башен Суор Прата, Та Прохм Кель, Неак Пеан, относящихся к буддийскому культу. Суор Прат представляет для археологов загадку своими двена­дцатью башнями из латерита с квадратной планировкой, с двумя этажами, из которых один несколько выступает вперед, с окнами по трем сторонам этих башен, причем башни окаймляют восточную сторону Королевской пло­щади Ангкор Тхома. Это не храмы, но в то же время их вряд ли нужно рассматривать, как следует из на­звания, как «башни канатоходцев», между которыми протягивались канаты для упражнений жонглеров и акробатов. Китайский путешественник Чжоу Да-гуань тоже не слишком правдоподобно объясняет их назначе­ние, но сообщает при этом о некоторых обычаях кхме­ров: «Если две семьи спорят между собой и неизвест­но, кто из них прав, то для решения вопроса использу­ются двенадцать невысоких башен из камня, стоящих перед дворцом. Каждый из тяжущихся садится на одну из башен. У подножия башен стоят члены конфликтую­щих семей, которые наблюдают друг за другом. После одного, двух, трех, четырех дней тот, кто неправ, обна­руживает это каким-либо образом: либо он покрывает­ся язвами, либо чирьями, или же у него начинается ка­тар или злокачественная лихорадка. Тот же, кто прав, остается здоровым. Так они определяют правого и не­правого и называют это „судом неба"». Таким образом, здесь идет речь о форме судопроизводства, уже упоми­навшейся в главе о Ченле. Можно добавить только, что, оставаясь неподвижным в течение многих дней на вер­шине каменной башни под лучами жгучего камбоджий­ского солнца, любой, даже самый невинный человек, мог стать виновным!

Другим интересным памятником этой эпохи являет­ся Та Прохм Кель, разрушенная простая каменная башня, стоящая в трехстах метрах от западного входа в Ангкор Ват. Это часовня одной из ста двух больниц, основанных Джаяварманом VII, украшенная изобра­жениями милосердного бодисатвы Локешвары. Над­пись в Та Прохм Келе переносит сюда действие леген­ды о Пона Креке, нищем-паралитике. Он был исцелен лошадью Индры, а затем оседлал ее, чтобы подняться в обитель богов.

Неак Пеан — «змеи, свернувшиеся кольцами», явля­ется одним из самых гармоничных ансамблей Ангкора. Надпись в Прах Кхане дает его поэтическое описание: «Король Джаяварман VII разместил водоем Джая-така как зеркало счастья, украшенное драгоценными камнями, золотом и гирляндами. Воды этого озера оза­рены светом Прасата и кажутся золотыми, окрашенны­ми красным цветом лотосов. Своим отблеском они вы­зывают образ лужи крови, пролитой Бхагаватой. В се­редине возвышается островок, прелестный среди окру­жающих его вод, очищающий от грязи греха всех, кто касается его берегов, и служащий как бы судном, на котором пересекают океан существований». Островок был местом паломничества, особенно посещаемым боль­ными, которые купались в этих водах и возвращались исцеленными.

Чжоу Да-гуань тоже упоминает об этом маленьком храме, называя его «Озером Севера». Это символиче­ский памятник, который олицетворяет озеро Анаватапта, центр мира, находящееся в сердце Гималаев и почи­таемое в Индии за якобы целебную силу его вод. В се­редине озера, окруженный нагами, от которых и произо­шло название храма, возвышается алтарь Будды бессмертного, находящегося в состоянии нирваны. Изо­браженный здесь Будда покоится на цветке лотоса, кото­рый растет в грязи прудов, не теряя своей чистоты. Алтарь украшен скульптурами, изображающими раз­личные сцепы из жизни Блаженного. Из озера вытека­ют четыре великие реки мира, представленные в виде четырех фонтанов, бьющих в направлении четырех стран света и оформленных с использованием мотивов из жиз­ни животных. Весь этот ансамбль образует небольшой остров в центре большого искусственного бассейна, 70 м шириной, с прозрачной водой, с цветущими водя­ными лилиями, среди пышной тропической природы.

Неак Пеан представляет собой один из бесчислен­ных примеров любви кхмеров к воде, бассейнам, фон­танам. Как часто бывает, он стоит на месте древнего священного фонтана, где существовал примитивный аустро-азиатский культ наг, королей-змей, божеств вод и источников, культ, воспринятый индуистами и будди­стами.

Все сооружения, все кхмерские храмы имели свя­щенные бассейны. Каждый город, каждое святилище было окружено рвами: рвы Ангкор Вата, например, до­стигали по протяженности 5 км, рвы Ангкор Тхома—бо­лее 13 км. Поблизости от Бантей Кдея находился бас­сейн Срах Сранг длиной 800 и шириной 400 м; Ангкор Ват величественно возвышался между двумя большими прудами — Восточным и Западным Бараем; Восточный Мебон был построен в центре Восточного Барая, Запад­ный Мебон — в центре Западного. Эта любовь к воде выражалась также в многочисленных сценах кхмерских барельефов: сбивание молочного моря, сцены рыбной ловли, где рыбы изображены с поразительным реализ­мом, сцены сражений на воде, морских походов. Среди мифических животных изображаются макары, крокоди­лы, морские коровы, дельфины... И в наши дни самым важным из камбоджийских праздников является празд­ник вод, и сама жизнь камбоджийских крестьян про­ходит наполовину в воде в их жилищах на сваях, с их пищей, состоящей главным образом из рыбы. Не есть ли это пережитки того, что оставило глубокий след в душе камбоджийца и что можно было бы назвать «культурой рыбы»? Этот культ рыбы и воды является общим для всех аустро-азиатских народов и связан, вероятно, с существовавшим раньше тотемом рыбы.

Глава  III

АНГКОР ТХОМ, КОРОЛЕВСКИЙ  ГОРОД

Вершиной архитектурной и творческой деятельности Джаявармана VII в гораздо большей степени, чем все гражданские постройки, чем все храмы, о которых мы рассказали, является строительство столицы — Ангкор Тхома. Речь идет не о первом брахманском Ангкор Тхоме с центром в Пном Бакхенге, а о новом буддий­ском городе, центром которого является подлинный ше­девр — Байон.

Это был громадный город, площадью 900 га. Каж­дая из сторон его ограды тянулась на 3 км. Высота го­родских стен, сложенных из глыб латерита и увенчан­ных парапетом без зубцов, составляла 8 м. Снаружи стены окружал ров, а изнутри по всей длине шла дорога.

По углам стены стояли четыре небольших храма Прасат Чрунги, посвященные бодисатве Локешваре. Это были небольшие крестообразные башни-алтари с ложным вторым этажом. В них находились стелы с за­гадочной надписью, в которой говорится о постройке Джаяварманом VII «Джаягири, касающегося своей верхушкой ясного неба, и Джаясиндху, достигающего своей глубиной царства змей». В действительности все эти высокопарные определения относятся всего-навсего к стенам и рвам Ангкор Тхома, который сравнивается с мифической горой, возвышающейся над землей и ок­ружающим ее океаном.

Четверо монументальных ворот в городской стене выходили на четыре страны света. Пятые ворота, ори­ентированные на восток, открывались на мощеную до­рогу, что вела к королевскому дворцу X в., где находи­лась резиденция Джаявармана VII. Эти ворота приме­чательны своими башнями со скульптурными изобра­жениями ликов, встречающих посетителей загадочной улыбкой, они — уменьшенная копия большого централь­ного алтаря в Байоне и излучают «а четыре стороны таинственное могущество милосердного бодисатвы, ка­менного изваяния Локешвары.

Но сразу, без соответствующей подготовки, попасть в это возвышенное место нельзя. К каждым воротам ведет величественная аллея, окаймленная двумя ряда­ми огромных каменных бюстов богов с одной стороны и демонов — с другой. Чжоу Да-гуань описывает их следующим образом: «С обеих сторон находятся скульп­туры пятидесяти четырех духов, напоминающих ка­менных воителей, огромных и грозных. Каменные пара­петы имеют форму девятиголовых змей. Эти пятьдесят четыре духа стремятся удержать рукой змею, как бы не давая ей ускользнуть».

В   действительности   ансамбль   изображает  одну   из сцен сбивания  молочного  моря,  но,  выполненные в соответствии с гигантскими размерами города, персонажи обращены к нему спиной и тянутся от одних ворот до противоположных. Например,   изображение богов юж­ных ворот переходит в изображение змея Васуки с од­ной  стороны  и демонов  северных  ворот — с    другой. Тело змея опоясывает   центральный   холм, являющийся как    бы    осью    горы    Меру,    представленной   здесь Байоном.  Что  же  касается напитка бессмертия,  полу­ченного в результате сбивания и  символизирующего наивысшее  блаженство, то он  путем  магического пре­вращения предназначен обеспечить счастье, благоденст­вие и победы стране кхмеров и ее населению. Двойные перила,  образуемые  телом  змея,   являются  символиче­ским изображением радуги, которая, по индийской тра­диции,  представляет связующее звено между землей  и небом,  между  миром людей  и  богов. Таким образом, пройдя по этому магическому пути, верующие попада­ют в центральный храм Байон, обитель богов.

Судя  по  надписям,  Ангкор  Тхом   был  крупным  го­родом. Во времена расцвета Ангкор Тхома за его стенами находило приют около миллиона жителей — сол­дат и рабов, торговцев, священников, сановников, ху­дожников и астрономов, магов и прорицателей, ремес­ленников, знати, нищих и калек. Мы еще вернемся к образу жизни кхмерского населения, к его труду и развлечениям, опираясь на надписи и свидетельства путешественников.

Значение и слава этой столицы привлекли внимание ряда знаменитых людей. Марко Поло, возвращаясь от великого хана Хубилая, основателя китайской династии Юаней, останавливался здесь в 1291 г.; пять лет спустя монгольский император Тимурхан, преемник Хубилая, послал туда посольство, которое после долгого путе­шествия на лодках прибыло в столицу кхмеров; Чжоу Да-гуань побывал там в 1297 г., и его рассказ — один из лучших источников информации. Все они восхища­лись замечательным расположением храмов и других строений, особенно системой водяных рвов и внутрен­них каналов, которые связывали столицу со всей оросительной сетью района, увеличивавшей богатст­ва страны и содействовавшей развитию сельского хозяйства.

Сердцем города была Королевская площадь. Она находилась рядом с храмом Байон, духовным центром столицы. Эта величественная эспланада (550 X 200 м), над которой высились башни Байона, равно была хо­роша и для проведения официальных церемоний, и для народных гуляний, и для военных парадов. Широкая прямая аллея вела от Врат победы к трехсотметровой Террасе слонов, окаймленной балюстрадой из наг, кото­рая тянулась от Бапхуона до Террасы прокаженного короля. Вознесенная над землею примерно на 5 м, Терраса слонов имеет пять выступов, отделенных друг от друга каменными лестницами.

Центральный массив состоит из ряда террас, распо­ложенных уступами и украшенных барельефами, изо­бражающими больших львов и наг; на стенах — скульп­туры гаруд-атлантов, сжимающих в поднятых руках хвосты змей наг, а ногами с когтями попирающих тела наг. На этой центральной площадке правитель прини­мал почетных гостей, которые, поднимаясь вверх по ступеням, тем самым выражали свое к нему уважение. А вдоль всей террасы, на протяжении 300 м, изображе­на необычная вереница слонов в натуральную величину высотой 3 м, с погонщиками, в батальных сценах или в сценах королевской охоты.

На севере Террасу слонов продолжала Терраса про­каженного короля, образующая надежный бастион, каж­дая сторона которого равнялась 25 м. Горельефы Тер­расы прокаженного короля изображают мифических пер­сонажей — девов и асур, окруженных женщинами. Эти прекрасно выполненные статуи — одно из последних зна­чительных явлений кхмерского искусства в области скульптуры.

Что же касается «прокаженного короля», статуя ко­торого дала название террасе, то это, как выяснилось, вовсе не король и не прокаженный, а судья ада. Извест­но, что во времена Ангкора терраса служила местом кремации. И вообще эта статуя, которую часто пред­ставляли как шедевр кхмерского искусства,— работы очень посредственной. Формы ее вялые, лишенные характерности и выразительности. Изображаемый персо­наж сидит «по-явански», в позе «царского отдыха» с поднятым правым коленом, опершись на плиту из пес­чаника. Интересна скульптура только тем, что это единственная в Ангкоре статуя, изображающая нагого человека, правда без половых признаков.

На территории королевского дворца находится не­сколько храмов, о которых мы уже упоминали: Бапхуон, Прах Палилай и Пхименеакас. Первый храм — шиваитский — времен царствования Удаядитьявармана был со­оружен до Ангкор Тхома, Пхименеакас — еще более древний, его строительство продолжалось в царствова­ние Раджендравармана, Джаявармана V и Сурьявармана I. Стиль этих храмов отличается от стиля Ангкор Тхома, и они расположены в отдалении от центра, так как не входят в ансамбль королевского города Джая­вармана VII.

Душа Ангкор Тхома, Байон, помещен в геометриче­ском центре города, на стыке двух больших осевых аллей, пересекающих его с севера на юг и с востока на запад. И если Ангкор Ват бесспорно является ше­девром среди памятников группы Ангкора в силу его архитектурного совершенства, гармонии форм и плани­ровки, воздушной стройности башен, безупречной клас­сической красоты, то Байон излучает какое-то колдов­ское очарование, странное и волнующее, вопреки или, быть может, именно благодаря его несовершенству. Все поддаются этому странному обаянию, оно всюду: в раз­валинах башен, в лабиринтах дворов, террас, аллей с их таинственным полумраком, в его скульптурах, бес­численных ликах из камня, в силе вызываемых ими об­разов, в человеческом тепле, к которому зачастую по­сетитель более чувствителен, чем к несколько холодно­му совершенству Ангкор Вата.

Огромное очарование и сейчас исходит от Байона, насколько же оно было сильнее в те времена, когда лес держал его в своих объятиях! Чтобы понять это, доста­точно прочитать записи тех, кто видел его тогда. Вот свидетельство Пьера Лоти: «В хаосе колючего кустар­ника и свисающих лиан продираешься к храму, расчи­щая себе путь палкой. Лес тесно подступает к нему со всех сторон, душит, разрушает; громадные смоковницы выросли на развалинах и, завершив их разрушение, пу­стили корни всюду, вплоть до вершин башен, которые служат им основанием. Вот двери: они еле видны за бахромой свисающих сверху корней, подобных выцвет­шим прядям волос». Дойдя до самого сердца святили­ща, поэт разражается новым взрывом чувств: «Я под­нимаю голову к башням, которые возвышаются надо мной, утопая в зелени, и невольно вздрагиваю: некто глядит на меня сверху, губы раздвинуты в улыбке... Вот еще одна такая улыбка на другой стене, вот третья, пятая, десятая... Эти улыбающиеся лики отовсюду сле­дят за мной».

Возможно, кто-нибудь и пожалеет об этой романти­ке руин, но слишком велика разрушительная сила тро­пического леса, его лиан, протискивающихся между камнями как уродливые змеи, разрывая их, сбрасывая статуи с пьедесталов, опрокидывая башни. Только ги­гантский труд представителей Французской школы Дальнего Востока содействовал освобождению и со­хранности храмов, которыми мы восхищаемся сегодня. В противном случае все они превратились бы в бесфор­менную груду камней, погребенных под переплетения­ми всеразрушающей растительности. Прекрасную харак­теристику этой природы дал Олдос Хаксли: «Кормите ее обильно, дайте ей сильные дозы тонизирующего тро­пического света, напоите ее тропическим дождем, и она выйдет из подчинения».

Освобождение Байона из-под власти тропического леса не уничтожило ореола тайны, которая окутывала его развалины. Это только позволило подробнее озна­комиться с памятником, но все больше загадок задают исследователю некоторые его детали.

Байон. Он изумляет и потрясает даже археологов — людей, которых самый характер занятий заставляет мыслить рационально и не отдаваться лирическому по­лету воображения. Вот что писал А. Маршаль, старей­ший из археологов, занимавшихся Ангкором, после того как двадцать лет прожил в непосредственной близо­сти от этого памятника: «Неопределенная масса, по­добная скале, обработанной людьми; впечатление стран­ное и тем не менее величественное. Таков Байон, хаотичный, ни на что не похожий, удивительный памятник. Он потрясает настолько, что человек, пораженный не­виданным зрелищем, забывает о недостатках архитек­туры. Когда бы ни любоваться им — днем или ночью, в сиянии полной луны, невозможно отделаться от мысли, что перед тобою творение, принадлежащее другому ми­ру, созданное существами, абсолютно нам чуждыми, с отличным от нашего мировоззрением. Так и кажется, что ты перенесся в те легендарные времена, когда бог Индра приказал возвести для своего сына, женившегося на дочери короля наг, дворец, подобный тому, в котором тот жил в небесной обители».

По правде говоря, когда впервые смотришь на Бай­он, с трудом различаешь детали; он производит впечат­ление каменной горы, доломитовой глыбы серых скал, разрушенных временем. По мере приближения на вер­шине горы вырисовываются силуэты байонских башен с каменными ликами.

И тем не менее тебя не покидает ощущение мелкомасштабности увиденного, особенно если перед этим ты посетил Ангкор Ват. Действительно, Байон гораздо меньше, чем его соперник. Внутри внешней ограды-га­лереи, длиною 160 на 140 м, заключена другая, внутренняя галерея, непосредственно опоясывающая сам храм. Ее размеры — 80 на 57 м. Внутри этого прямоугольни­ка, который в сопоставлении с Ангкор Ватом имеет не­большие размеры — 215 на 187 м, все пространство заня­то круглой площадкой, служащей основанием для круг­лого же центрального массива диаметром 25 м. Этот массив состоит из центральной башни, окруженной две­надцатью другими с высеченными в них ликами, осталь­ные башни сооружены на осевых павильонах и углах второй галереи, тоже с каменными ликами. Все­го их пятьдесят четыре.

Посетителя, особенно если он имеет некоторое пред­ставление об архитектуре, поражает также, что плани­ровка храма, как тонко отметил А. Пармантье, «про­изводит странное впечатление тесноты и скученности; башни нагромождены одна рядом с другой, здания тес­нятся, почти не оставляя свободного пространства, дво­ры представляют собой настоящие колодцы без возду­ха и света».

Причина всех этих конструктивных недостатков в том, что Байон неоднократно перестраивался. Не вда­ваясь в подробности, отметим только, что раскопки на глубине около 3 м под плитами позволили обнаружить следы еще более древнего, первоначального Байона, представление о планировке которого можно получить, только разрушив новый Байон, что, конечно, нереаль­но. Впрочем, все, что осталось от древнего Байона, го­ворит о том, что он ненамного старше дошедшего до нас храма и что, по-видимому, различные этапы строи­тельства храма довольно быстро следовали один за другим.

Как и в Ангкор Вате, стены галерей Байона покры­ты фресками на камне. И хотя их исполнение говорит о недостатке профессионального мастерства художни­ков и о лихорадочной поспешности, с которой они ра­ботали, и потому часто оставляет желать лучшего, все же в целом они удивительно красивы благодаря при­сутствию в них человека и множества оживляющих де­талей. Темы этих громадных композиций относятся к двум совершенно разным мирам. Сюжеты барельефов на стенах внешней галереи представляют собой важные события из истории Камбоджи и различные сцены на­родной жизни, тогда как внутренняя галерея отведена для изображения мира богов, эпизодов из легенд и эпи­ческих поэм.

Невозможно подробно описать все лепные украше­ния; ограничимся лишь беглым обзором наиболее ха­рактерных сцен, начиная с тех, которые находятся во внешней галерее. На трех регистрах восточной галереи изображен смотр войск. Вооруженных копьями воинов сопровождают музыканты, по бокам которых всадники потрясают копьями. Шутливые сцены сменяются воен­ными сценами: перевозка продовольствия для войск на повозках, подобных тем, которые можно встретить на дорогах Камбоджи и в наши дни; принцессы в палан­кинах, разглядывающие проходящих солдат; сцены из домашней жизни, дающие ценные сведения о жилищах того времени, которые схожи с современными жилища­ми камбоджийцев. Угловой юго-восточный павильон дает яркое представление о морском сражении между кхмерами и тямами; на военных джонках видны голо­вы гребцов, а над ними — воины высокого роста, воо­руженные копьями, луками и щитами. Изображение во­ды прелестно и наивно: это затопленный камбоджий­ский лес, наполненный рыбой, которая изображена на­столько искусно, что можно распознать виды рыб. Но после небольшой сцены ловли рыбы накидной сетью совершенно нелогично следуют сцены из дворцовой жизни: танцы, беседы, партии в шахматы, состязания борцов и гладиаторов. Затем снова идет морское сра­жение, заканчивающееся победой короля, изображен­ного во дворце среди своих подданных. Все эти сцены наивно реалистичны и напоминают лучшие образцы примитивного индийского искусства, например на релье­фах Бархута или Санчи.

Совершенно другой характер имеют барельефы внут­ренних галерей, посвященные различным сценам из легенд о Шиве, Вишну и их аватарах, Раме и Кришне. Эти сцены переплетаются с эпизодами, где фигурируют аскеты, принцы, принцессы. Здесь мы снова встречаем­ся со знаменитым сбиванием молочного моря; историей сына Кришны и Рукмини, брошенного демоном в море, проглоченного огромной рыбой и освобожденного по­добно Ионе; десятируким Шивой, исполняющим косми­ческий танец между Вишну и четырехликим Брахмой в сопровождении Ганеши, бога-слона; легендой о Раване, провалившемся под гору, которую он сдвинул с ме­ста, чтобы сбросить с нее Шиву и Уму; сценами из «Махабхараты»; наконец, с легендой о прокаженном короле, отравленном змеиным ядом...

Однако сколь ни интересны эти, впрочем незакон­ченные, фрески Байона, главная его особенность и, бо­лее того, духовное содержание заключено в «башнях с ликами», которые и сделали Байон уникальным памят­ником искусства всех времен и народов. На эти гигант­ские сверхъестественные лики с загадочными улыбка­ми ушло целое море чернил. Кое-кто совершенно не оценил их красоты, например миссионер Буйево в 1850г., увидевший их гораздо раньше Муо и нашедший эти изображения «благодушными и глупыми», или Лоти, который увидел на улыбающихся ликах с полуприкры­тыми веками и плоскими большими носами выражение какой-то увядшей женственности. «О них можно было бы сказать, что это сдержанно насмешливые старые дамы».

Подобные уничижительные оценки в наше время не находят приверженцев. Сейчас наш искушенный взор в состоянии должным образом оценить эстетические пред­ставления Востока, столь отличные от наших. Башни Байона, по мнению всех, кто их видел,— самое волную­щее и высшее достижение художественного гения кхме­ров. Поражает сходство этих каменных ликов с лицами современных камбоджийцев: то же квадратное лицо, немного плоское, тот же нос, расширяющийся у широко вырезанных ноздрей, те же миндалевидные глаза, пол­ные, четко очерченные губы, та же спокойная и доб­рожелательная улыбка — эта улыбка Ангкора, харак­терная для искусства Байона, таинственная, загадоч­ная, которую иногда сравнивают с улыбкой Монны Лизы.

Специалисты-археологи зашли в тупик, пытаясь объяснить назначение этих башен, отбросив все эстети­ческие соображения. Как мы видели, в течение дли­тельного периода времени Байон рассматривали как Главную гору первого Ангкора, столицы Яшовармана I, как святилище бога-короля, королевской линги этого шиваитского правителя. Согласно этой гипотезе, лики, украшающие башни Байона, могут быть изображением Шивы или, что более вероятно, Брахмы, четырехликого бога-созидателя.

Когда Луи Фино установил, что скульптуры на фронтонах Байона несомненно буддийские и изобра­жают Локешвару, пришлось допустить, что четырехликие образы на башнях — это изображения бодисатвы. И есть в них еще один элемент — буддийская символи­ка, одной природы с шиваитской символикой королев­ской линги, воплощающей личность короля и сущность королевства. Поэтическое чутье Пьера Лоти позволило ему понять это, и он написал: «Со своей высоты эти четыре лика проникают взглядом всюду, взирая на мир сквозь опущенные веки с одним и тем же выражением насмешливого сожаления и той же снисходительной улыбкой: они утверждают, они неустанно внушают мысль о всеведении бога Ангкора».

И Лоти был прав, ибо бог Ангкора, о котором он писал,— это Локешвара милосердный, тот, чьи взоры устремлены на все четыре стороны вселенной, чтобы охранить все живущее, но в то же время это и король Джаяварман VII, отождествленный с Локешварой и простирающий, подобно бодисатве, свое высокое по­кровительство над всем королевством.

Байон — это гора Меру, космическая гора, центр ми­ра, буддийский эквивалент Золотой горы, горы-храма, который возвышался в центре столицы короля шиваитов. Что же касается священной линги, предмета куль­та шиваитского короля, то ее буддийским эквивалентом был большой Будда, обнаруженный в 1933 г. в цент­ральном алтаре Байона. Культ бога-короля благодаря Джаяварману VII переходит, таким образом, от брах­манизма к буддизму, а это — главное нововведение ве­ликого правителя в религиозную традицию кхмерских королей и в культ королевского апофеоза.

*          *          *

Многочисленные надписи, отрывки из которых мы цитировали, стелы, иконография храмов и фронтонов, барельефы Ангкор Вата и Байона, рассказы китайских путешественников — все это позволяет составить до­вольно полное представление о жизни Ангкора, кото­рый в XII и начале XIII в. находился в апогее своего могущества в правление двух наиболее выдающихся кхмерских королей: Сурьявармана II и Джаявармана VII. Эти свидетельства дают возможность также понять, почему блестящая цивилизация, эта не имев­шая себе равных материальная и военная сила, создав­шая апофеоз правителей, была лебединой песней Анг-корского королевства: после нескольких десятилетий относительной стабильности наступил упадок, и уже никогда кхмерская империя не возрождалась в былом блеске.

Живая душа страны кхмеров — это король. Но ко­роль не только абсолютный монарх, сосредоточивший в своих руках политическую, военную и административ­ную власть. Он, кроме того, живое воплощение бога: пиетет, которым его окружают подданные,— это рели­гиозный культ бога-короля. Его можно сравнить, да и то лишь в известной мере, с культом далай-ламы в Ти­бете. В Камбодже, однако, власть короля была гораз­до деспотичней.

Естественно, что при этом сердце страны — сто­лица, в которой живет король, а сердце столицы — храм-гора, воздвигнутый в центре ее. Его назначение — хранить королевскую лингу или статую короля-Будды, отождествляемую с государем, в зависимости от того, буддист или брахманист король. Камбоджийский храм—это настоящий город в городе. У него свои вы­сокие стены, своя жизнь, свое население из священни­ков, их помощников, служителей, совершающих жертво­приношения, музыкантов, священных танцовщиц, слуг и рабов; своя сокровищница, где высятся горы золотой и серебряной посуды, драгоценностей, бриллиантов, жемчуга, драгоценных камней, роскошных одежд, ри­туальных украшений, различных предметов культа; на­конец, собственные склады, где хранятся запасы продо­вольствия для питания и жертвоприношений; свой скот, своя кухня и подсобные помещения. Надписи в Та Прохме и Прах Кхане рассказывают о многочисленном персонале этих храмов, об их сказочном богатстве, чрез­мерных расходах на пышные церемонии и содержание алтаря. Они говорят, каким ужасным грузом являлось содержание всего этого великолепия для тысяч дере­вень и сотен тысяч крестьян, которые должны были не только обеспечивать жизнь храма, его священников и служителей, но также отправление культа и связан­ную с ним невероятную расточительность. Понятно, по­чему каста привилегированных, светские или духовные лица ангкорской Камбоджи, пользовавшиеся всеми благами, могли жить безмятежно, с улыбкой, «подоб­ной цветам на деревьях и свету звезд в ночи». Надпись, которая говорит об этом, воздерживается от передачи на этот счет точки зрения сотен тысяч крестьян из ты­сяч деревень...

Культовые церемонии проходили в торжественной обстановке и с необычайной пышностью. Барельефы и надписи описывают бесконечно длинные процессии, со­провождавшиеся разнообразной музыкой — раковин, букцин, барабанов и гонгов; они повествуют о шествии божеств на золотых носилках, под украшенными драгоценностями зонтами, которые и в наши дни символи­зируют религиозную и королевскую власть. Все проис­ходило так, как говорится в надписи: «Множество раз­вевающихся в воздухе знамен, гармоничные звуки музыки, восходящие к небу, мелодичное пение под акком­панемент струнных инструментов, танцовщицы, ожив­ляющие процессию, превращали храм в место, подоб­ное раю Индры».

Содержание храмов ложилось непосильным грузом на плечи народа, но это было лишь малой толикой по сравнению с нечеловеческим трудом, который был за­трачен на их сооружение. Можно представить, каковы были усилия народа, создавшего в течение одного толь­ко царствования целый каменный мир: города, храмы, различные здания, бассейны, дороги, каналы, лечебни­цы, постоялые дворы, можно себе это представить, если вспомнить, сколько труда требовалось, по подсчетам Жоржа Гролье, для сооружения только одного храма Бантеай Чмар.

Ничего удивительного, что сила народа истощилась в этих продолжительных сверхчеловеческих усилиях, он оказался не в состоянии отразить нападения врагов, ко­торые вскоре обрушились на страну. Увеличение нало­гов и повинностей в результате расходов на храмы и духовенство стало одной из причин популярности в на­роде буддизма Хинаяны, который принесли с собой завоеватели из Сиама.

Грандиозные строительные работы, которые были проведены в таком масштабе и за такое короткое вре­мя, смогли осуществиться лишь благодаря прекрасной организации; и мы знаем, что это было до некоторой степени связано с одной из форм рабства. Несом­ненно, рабство было значительно смягчено по сравне­нию с тем временем, о котором говорит китайский ле­тописец, когда правители Фунани «захватывали силой и уводили в рабство жителей городов, которые не под­чинялись добровольно», оно было менее жестоким и кровавым, чем у ассирийцев и египтян, но тем не ме­нее рабство существовало. Из надписей мы узнаем, что существовали наследственные рабы, приписанные к храмам, и другие, приписанные к домам своих господ; у богатых вельмож часто было более сотни рабов из местных племен моев или лолов, или из побежденных. С рабами сравнительно хорошо обращались, и вся система скорее напоминала систему древнего Рима, чем Египта в эпоху строительства пирамид. Несмотря на это, многие рабы с трудом переносили свое положение, и в последние годы кхмерской империи происходили восстания рабов, которые безусловно содействовали ее падению.

Камни для строительства Ангкора доставлялись с гор Кулена, расположенных в 50 км к. северу от города; оттуда их перевозили водой или по суше до места стройки и складывали примитивным способом под присмотром мастеров-каменщиков. Если среди рабочих, занятых на строительстве храмов, были рабы, не сле­дует делать вывод, что эти храмы строились только по принуждению, чтобы прославить правителей, одержи­мых манией величия. Безусловно, Джаяварманом VII владела страсть к строительству, но он заботился так­же и о благе своих подданных. Кроме того, для кхме­ров, глубоко религиозных, участие в строительстве хра­ма было делом весьма богоугодным, дающим большие заслуги.

Впрочем, произведения искусства не могут созда­ваться по принуждению. Архитекторы и скульпторы-профессионалы руководили работами и создавали ста­туи и фронтоны, но тем не менее Ангкор — это образец коллективного творчества, и творчества радостного; он— воплощение глубокой народной веры, подобно нашим романским соборам, его современникам. Правда, ра­дость сменилась усталостью, из-за длительных и напря­женных усилий, но нельзя забывать и об энтузиазме и творческом жаре, благодаря которым Ангкор стал как бы выражением души всего народа.

Поскольку король получал свою власть от бога, во­площением которого он являлся, его власть была абсо­лютной; вся земля в королевстве принадлежала ему; ни одна торговая сделка, ни одно дарение, ни один обмен не проходили без его согласия. Он назначал чиновни­ков, которые стояли во главе армии и руководили внеш­ней политикой королевства. Однако власть, полученную от бога и не принадлежащую лично ему, король дол­жен был употреблять для блага народа. Поскольку ко­роль был частью космического порядка, ему надлежа­ло поддерживать в своем государстве общественный порядок, который был одним из проявлений космическо­го. И несомненно, что для Джаявармана VII буддийское  благочестие  было  движущей  силой   его  социаль­ной и политической деятельности.

Не сохранилось никаких следов от жилищ короля и его двора, которые строились, как известно, из легко разрушавшихся материалов. Однако в записках Чжоу Да-гуаня, который посетил Ангкор в XIII в., вскоре после смерти Джаявармана VII, имеется описание Анг­кор Тхома. Он был такой, каким мы его знаем сейчас, с его стенами, рвами, пятью монументальными ворота­ми, Байоном — «Золотой башней» — в центре города, Б'апхуоном — «Медной башней» — в одном ли[4] к севе­ру от него, Королевской площадью, Пном Бакхенгом, двумя прудами Барая и т. д.

Здания королевского дворца образовали ансамбль сооружений с крышами из черепицы зеленого и золото­го цвета с приподнятыми углами. Они были обнесены высокими стенами из темно-красного латерита с баш­ней, на верхушке которой имелся гонг, отмечающий время. Здания были одноэтажные и сооружались прямо на земле или ставились на сваи. Застройка производи­лась по кварталам, из которых каждый имел свое на­значение: помещения для короля, его семьи, министров, высших религиозных сановников, для приемов, гаремы, службы, кухни... В каждом из этих кварталов под пря­мым углом строились прямоугольные павильоны, с тем чтобы выделить центральный двор; примерно таково же расположение помещений в современном королев­ском дворце в Пномпене.

Единственной частью дворца, открытой для народа, были залы для приемов. Они отличались неслыханной роскошью. Их крыши из позолоченной черепицы свер­кали на солнце. Внутренние перегородки из драгоцен­ного дерева были украшены изящной скульптурой, бронзой, золотом, зеркалами, парчой. Деревянные ко­лонны стояли на консолях и поддерживали богато ор­наментированные балки; колонны были покрыты резь­бой, позолочены и украшены зеркалами. В конце гро­мадного зала перед одним из окон стоял на возвыше­нии трон короля, сделанный из золота и ценных пород дерева. На нем сидел король во время приемов. В осо­бые дни здесь король показывался народу.

Чжоу Да-гуань описал и одежду короля: «Только один король может носить платье из тканей со сплош­ным узором. Он носит золотую диадему, напоминающую те, которые находятся на голове у Ваджрадхаров. Ког­да он без диадемы, он переплетает свои волосы души­стыми цветами, похожими на жасмин. На шее у него около трех фунтов крупных жемчужин, на запястьях, лодыжках и на пальцах он носит браслеты и золотые кольца с камнем «кошачий глаз». Он ходит босиком и подошвы его ног и ладони выкрашены красной краской. Когда он выходит, то держит в руке золотой меч». Краска, о которой говорит Чжоу Да-гуань,— экстракт сандалового дерева. Этот обычай еще и сейчас рас­пространен в Камбодже, но не у знати, а среди народа.

По рассказу Чжоу Да-гуаня, правитель спал на вер­шине «Золотой башни», расположенной в центре двор­ца. Мы знаем, что речь идет о храме Пхименеакас. Ки­тайский путешественник добавляет пикантные детали: «Все местные жители считают, что в башне живет ду­ша девятиглавой змеи, властительницы земли и всего королевства. Каждую ночь она принимает образ жен­щины. Сначала правитель делит с ней ложе, затем по­кидает башню и может идти спать к своим женам и наложницам. Если в одну из ночей душа змеи не по­явится, значит, королю пришло время умереть. Если ко­роль хотя бы одну ночь не поднимется в башню, слу­чится несчастье». Эта легенда интересна тем, что мы узнаем о существовании древнего примитивного культа наг во времена Джаявармана VII.

Сразу за залом для приемов располагалась стража, вооруженная мечами, копьями и щитами с изображе­ниями чудовищ. На стражниках были шлемы, украшен­ные фигурами фантастических животных, стража охра­няла доступ в первый двор, куда разрешалось прохо­дить офицерам и чиновникам королевского дворца, министрам, членам суда, инспекторам административ­ных служб, инспекторам ворот и войск, начальникам над королевскими слонами, начальникам королевских складов и многим другим лицам. Внутри этих помеще­ний тоже стояли стражи, но во избежание несчастных случаев, которые могли произойти в тесной толпе должностных лиц, на копья были надеты предохрани­тельные шары! Разнообразное оружие заполняло госу­дарственный арсенал: латы, сабли, мечи, метательные ножи, копья, соединенные цепью по два, которые в бою держали два солдата, катапульты, арбалеты, баллисты на колесах или предназначенные для перевозки на сло­нах. На озере Тонлесап находился военный флот, со­стоявший из лодок с «броней» от стрел, сплетенной из ивовых прутьев; лодки приводились в движение греб­цами и перевозили «десантные отряды»; в распоряжении флота имелись быстроходные парусные лодки для раз­ведки и внезапных нападений.

Второй двор с высокими деревьями представлял со­бой прекрасный тенистый парк,— в него выходили па­радные комнаты, где король принимал сановников: принцев, министров, священников, глав религиозных сект, королевского жреца — наставника короля, который переживал вместе с ним волнения в день коронации и руководил самыми важными религиозными церемо­ниями.

«Среди этого собрания избранных, в окружении па­жей, носителей опахал, слуг, на троне, украшенном зо­лотом, бронзовые ножки которого сделаны в форме наг, сидит король. Золотая диадема с вкрапленными в нее камнями стягивает ему лоб, двойная перевязь чеканно­го золота перекрещивается на обнаженной груди. Складки парчовой одежды с крупным узором перелива­ются и красиво лежат на бедрах. Его ладони выкраше­ны в красный цвет освежающим сандалом. Все насы­щено благовониями, которые медленно растекаются в воздухе от легкого покачивания опахал в виде хвоста павлина. Одну ногу положив на престол, другую свесив вниз, Хранимый Богами слушает сановников, которые его окружают».

В личных покоях его охраняют амазонки, которые пропускают только женщин, принадлежащих к ко­ролевскому дому, отличая их по специальной прическе. Кроме первой королевы король имеет многочисленных наложниц высокого ранга, часто дочерей властителей других государств. Эти союзы позволяют устанавли­вать полезные связи. «Тысяча молодых принцесс, по­добных богине красоты, были предоставлены в его распоряжение, они различаются одеждами, прическами, сделанными по моде их родины, но всех их объединяет страстная любовь к нему». Помимо высокопоставлен­ных жен в королевском дворце живут еще многочис­ленные наложницы менее высокого ранга, танцовщицы, сотни  женщин,   занимающихся   хозяйством,    скромные горничные и очаровательные цветочницы.

В глубине королевского дворца кухни, служебные помещения, склады составляют целый маленький город, кишащий торговцами, слугами, ремесленниками, с мно­гочисленными конюшнями, ткацкими, ювелирными и оружейными мастерскими. Куча поваров старается при­готовить лакомые блюда, любимые правителем, все пряности Востока, самые редкие продукты используют­ся здесь. Наконец, в одном из уголков королевского дворца имеется и тюрьма для смутьянов и легкомыс­ленных женщин.

Административное управление при Джаявармане VII было одним из самых сложных и одновременно самых совершенных, какие только известны в странах Даль­него Востока; об этом можно получить представление на основании отдельных упоминаний в надписях. Ти­тулы и связанные с ними функции были бесконечно разнообразны. Страна делилась на округа, начиная с самого малого — деревенской общины и кончая вице-королевством. Многочисленная армия чиновников обес­печивала четкую работу административной машины, построенной на строго иерархических принципах.

Одни чиновники обязаны были собирать налоги, другие — изымать у крестьян часть урожая для госу­дарственных складов, запасы которых использовались в случае голода или неурожая.

Теоретически земля принадлежала королю, однако пользовались ее 'плодами крестьяне, которые ее обра­батывали; распределение «высоких» и «низких» земель производилось очень тщательно, с соблюдением закона и справедливости. Кстати, декреты об этом распределе­нии—одна из наиболее часто встречающихся тем в надписях. Торговля регламентировалась королем; ин­спекторы и торговцы обязаны были следить за тем, что­бы цены не- превышали назначенных. Любопытно, что в стране, так строго управляемой, как Камбоджа, не существовало денег и вся торговля велась путем обме­на или при помощи товара-эталона, кусочков серебра или золота. Торговля процветала. В стране было мно­жество торговцев из Китая, Явы, Индии, которые при­езжали за товарами в Камбоджу, поднимались на сво­их джонках к столице и везли туда золото, ртуть, ки­тайскую бумагу, изделия из стекла, серу, посуду из фарфора, киноварь, а вывозили из Камбоджи рис, пря­ности, алоэ, кардамон, рога носорогов, перья диких павлинов и зимородков, медь и олово из рудников Ку-лена. В квартале, расположенном вокруг дворца, жили принцы, высшие чиновники, важные сановники, иност­ранные послы, крупные торговцы, а также ремесленни­ки, обслуживавшие богатых клиентов: ювелиры, ткачи, художники, скульпторы, архитекторы, литейщики, вы­шивальщики, мастера по лаку и золоту, чеканщики.

В Камбодже Чжоу Да-гуань отмечает три категории священников. Он различает «Пан-ки, одевающихся, как остальные люди, за исключением белой тесьмы вокруг шеи, которая служит знаком принадлежности к обра­зованным; затем идут чу-ку, которые бреют голову, но­сят желтые одежды, оставляя открытым правое плечо, и ходят босыми, стремясь во всем подражать Будде Шакья-муни, которого они называют По-лай; едят они только раз в день и читают многочисленные тексты, за­писанные на пальмовых листьях, наконец, идут па-ссе-вей, почитатели линги, большого камня, похожего на камень алтаря бога земли в Китае». В этом описании легко узнать брахманов, находящихся при дворе, буд­дийских монахов и шиваитских аскетов. Описанные здесь буддийские монахи похожи на тех, которые существуют и в наши дни, не отличаясь от них даже в мелочах.

За королевским дворцом и окружающим его кварта­лом простирается бесконечный город простолюдинов, строения которого скрыты листвой деревьев. Он напо­минает не город, а скорее скопление деревень, отделен­ных друг от друга полями или рисовыми плантациями. Притаившись под тенью арека или сахарных пальм, скрывшись за живой изгородью из бамбука или сахар­ного тростника, дома жителей города, вероятно, походи­ли на те, которые мы видим теперь. Это были дома на сваях, куда поднимаются по деревянной лестнице, про­стым ступенькам или по стволу дерева со сделанными на нем зарубками, живописные строения со стенами и потолком из сплетенного бамбука, с крышей из соломы, дающей прохладу и такой удобной в жаркое время. Под домом — тележки, ткацкий станок, гончарный круг или же собаки, свиньи, скот... Каналы пересекают город и соединяют построенные королями громадные баран. Они облегчают орошение рисовых полей; здесь же иг­рают и купаются дети, стирают белье и совершают частые омовения женщины, одетые в саронги[5], которые являются для них одновременно одеждой и своеобраз­ным купальным костюмом; здесь мужчины занимаются рьгбной ловлей для пропитания семьи, а женщины пря­дут, ткут, толкут рис с помощью громадного песта, ко­торый опускают равномерно в огромную каменную сту­пу, или же возятся с детьми. Здесь же в грязи лежит и дремлет в тени буйвол, богатство камбоджийца.

Официально общественная организация кхмерского королевства была скопирована с индийской, вместе с ее четырьмя главными кастами. Брахманы — священники и ученые, которым надлежало совершать ведические жертвоприношения, кшатрии — благородные и воины, вайшьи — торговцы и дельцы, шудра — рабочие, ре­месленники и рабы. Первые две касты являли собой подлинную аристократию королевства, в которую не входили две последующие, а четвертая была даже ли­шена всяких политических прав.

В действительности различия между кастами были гораздо менее резкими, чем в Индии, и правило эндо­гамии, запрещавшее всякие брачные союзы между раз­ными кастами, было тоже гораздо менее строгим. Поло­жение крестьян было не таким тяжелым, как могло по­казаться, если исходить из того, что по традиции земля находилась в полной собственности короля. Фактически крестьянин был владельцем своего рисового поля, даю­щего урожай благодаря ирригационным работам, кото­рые проводились при разных королях. В повседневной жизни не было различий между представителями каст; даже рабы считались как бы членами семьи.

Еще более, чем писаным законам, жизнь камбод­жийцев подчинялась обычаям предков, сохранившимся от древней аустро-азиатской культуры первых жителей Фунани и Ченлы. Таким образом, сохранился старый обычай «предпочтительной женитьбы», обязывающий оп­ределенного члена семьи жениться на определенной двоюродной сестре с целью жесткого регулирования со­става семейного клана и ограничения браков. Все ста­дии жизни камбоджийца — рождение, половая зре­лость, женитьба, смерть — отмечались религиозными обрядами очень древнего происхождения и совершенно отличными от брахманских или буддийских церемоний. Большинство современных камбоджийских праздников также ничего общего не имеют с существующими в стране религиями и являются пережитками анимистических верований кхмеров, предков современных камбод­жийцев; таков, например, праздник Нового года; празд­ник урожая риса, который отмечается состязанием меж­ду юношами и девушками, олицетворяющим соединение двух начал природы; праздник первой борозды; празд­ник сбора урожая; праздник вод, связанный с измене­нием режима вод озера Тонлесап. Трупы умерших либо сжигали, либо оставляли на произвол судьбы, и они пожирались птицами. Этим объясняется тот любопыт­ный факт, что кхмерские города не имели никаких не­крополей типа наших кладбищ[6] и что там никогда не находили костей. В то же время нам известны места кремации, например Терраса прокаженного короля в Ангкор Тхоме.

Нравы были довольно свободными, и проституция, более или менее официально признанная, даже священ­ная, была очень распространена. Странный обычай пре­доставлял право священнику лишать девственности де­вушку в возрасте от семи до девяти лет, если она при­надлежала к семье, занимающей высокое положение, и в возрасте около одиннадцати лет, если она была из ме­нее влиятельной семьи; только священники считались в достаточной степени обладающими силой, чтобы спра­виться с опасностью нарушения «табу крови». В обмен за эту важную услугу они получали от семьи подарки, соответствующие ее положению и доходам: вино, рис, шелковую или льняную ткань, серебро или какую-либо драгоценность; в бедных семьях они делали это бесплат­но, считая своей единственной наградой удовольствие от сознания выполненного акта милосердия... Несомнен­но, они охотно жертвовали собой для выполнения по­добного действия!

По правде говоря, операция носила скорее хирурги­ческий характер, ибо дефлорация совершалась рукой священника, которую он затем омывал вином, после чего все присутствующие смачивали себе лоб этим вином; все это проходило среди песен, танцев и всяких развле­чений. Правда, злые языки того времени говорили, что часто операция производилась более естественным об­разом.

В этом обществе с примитивной организацией жен­щины были окружены большим уважением, идущим от матриархата. Они пользовались неограниченной свобо­дой, могли заниматься торговлей, принимали активное участие в государственных делах и часто занимали вы­сокие административные посты, в том числе судебные. Некоторые женщины пользовались славой за их позна­ния в астрологии и науках, другие — за их заслуги в области религии. И примеры этому мы видели. Насле­дование престола шло часто по материнской линии, и некоторые из претендентов, имея равные права по от­цовской лииии, благодаря материнской получали пре­имущество. Не исключено, что камбоджийский трон на короткое время занимали женщины, как было, напри­мер, с вдовой Джаявармана I, Джаядеви, которая, по мнению некоторых историков, занимала какое-то время трон после умершего короля, своего супруга. Несомнен­но, что вдовы правителей, даже индуистов, выходили вторично замуж за тех, кто сменял их мужа на троне, в то время как вторичное замужество по законам орто­доксального брахманизма считается мерзким грехом. В Ангкоре существовали многочисленные празднест­ва, и часто весь народ, вплоть до самых ничтожных шудра, принимал в них участие. Чжоу Да-гуань дает подробное описание одного из таких празднеств. Оно проходило на королевской площади перед глазами пра­вителя, сидевшего на богато украшенной трибуне в центре Террасы слонов. Весь народ приглашался на этот праздник. «Перед дворцом стоял большой помост, кото­рый вмещал более тысячи зрителей. Его украсили фо­нарями и цветами. Напротив возвели леса и на верши­не расположили петарды и ракеты. Как только спусти­лась ночь, правителя пригласили на праздник...

В каждом месяце по празднику: в девятом месяце года праздник заключается в том, что в городе соби­рают жителей королевства и проводят их перед двор­цом; в пятом месяце года собирают изображения будд со всего королевства, приносят воду и в присутствии ко­роля омывают их...

Когда начинается выход короля, то впереди движет­ся кавалерия, затем несут знамена, штандарты и сле­дует оркестр. Затем выступают придворные дамы, чис­лом от 300 до 500, в узорчатой одежде, с цветами в во­лосах, держа в руках большие свечи. Далее идут при­дворные дамы, несущие золотые и серебряные предме­ты королевского обихода, а также различные украше­ния... За ними женщины, держащие в руках копье и щит; это личная охрана короля... Затем следуют повоз­ки, украшенные золотом, запряженные лошадьми и ко­зами. Министры и принцы едут верхом на слонах; у них бесчисленное множество красных зонтов. Далее появляются жены и наложницы короля в паланкинах и на спинах слонов. Их несомненно более ста, под зон­тами, украшенными золотом. Позади всех едет король, стоя на слоне и держа в руках драгоценный меч. Бив­ни слона позолочены. Рядом с ним несут более двадца­ти белых зонтов с золотыми ручками. Вокруг короля шествует множество других слонов и охраняющая его стража верхом на лошадях».

Читая это описание, думаешь, будто ожили не толь­ко те шествия, которые изображаются на барельефах Ангкор Тхома, по и современные камбоджийские празд­ники, ибо почти все сохранилось в точности, как было. И сейчас народ с чувством уважения и почитания тес­нится вокруг королевского павильона во время праздни­ка вод или первой борозды, падая ниц, когда появляет­ся король. Толпы Ангкора не должны были слишком отличаться от тех, которых мы видим сейчас в Пном­пене. Камбоджийский народ с тех пор не изменился ни морально, ни физически. Уже тогда он страстно любил праздники, шум, песни, музыку, танцы — все, что может развлечь в жизни простой и монотонной, которую он ведет; уже тогда он отличался миролюбивой душой, врожденным благородством, наивной и добродушной веселостью, которые составляют очарование этого ми­лого и мягкого народа.

[1] Мифический персонаж, предок Рамы.

[2] Намек на  мифические совершенства Будды, которые сделали его махапуруша, сверхчеловеком.

[3] Буасо=12,5 л. (Прим. перев.)

[4] Л и — китайская мера длимы, около 0,5 км.

[5] Саронг — кусок хлопчатобумажной или шелковой ткани яркого цвета, который обертывается вокруг талии в виде юбки; главная деталь мужской и женской одежды камбоджийцев.

[6] Я не говорю, конечно, о кхмерских храмах, многие из которых могут считаться погребальными сооружениями, поскольку они служат мавзолеями для обожествленных правителей.