ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

УПАДОК

Глава   I

ПРЕЕМНИКИ  ДЖАЯВАРМАНА   VII

Странно, что правитель такого масштаба, как Джая-варман VII, не оставил после себя в эпиграфике ника­ких следов; сохранилось лишь его посмертное имя: Ма-харамашангатапада, которое еще раз подтверждает его буддийское вероисповедание; дата его смерти неизвест­на, неизвестно также, в каком родстве с ним состоял его преемник Индраварман II, вступивший на трон в 1218 г. Вероятно, преемником был один из его сыновей: либо Сурьякумара, автор надписи в Та Прохме, либо Виракумара, автор надписи в Прах Кхане, его сын от первой жены, королевы Раджендрадевы; или Индравар­ман, сын от второй королевы Джаяраджадеви; или, на­конец, Шриндракумара, герой-победитель чудовища Раху. Однако нет данных, которые позволили бы точно определить, о котором из них могла идти речь и, бо­лее того, был ли вообще его преемником один из сы­новей.

О новом короле Камбоджи известна только дата его смерти, 1243 г. В его правление начался упадок кхмер­ского королевства, что ознаменовалось прежде всего из­менением положения в Тямпе. Китайские хроники от­мечают, что в 1216 г. в поход против вьетнамцев, в район Нгеан, отправилась армия из кхмеров и тямпов, но поход закончился их поражением. В 1220 г. кхмеры вывели свои войска из Тямпы, причем причина этого точно неизвестна; вряд ли это было результатом воен­ного поражения кхмеров, но вполне вероятно, что это было «стратегическое отступление», ибо правитель Кам­боджи понял, что невозможно сохранить под своей властью такую обширную территорию, и хотел ограничить поле деятельности. Как бы то ни было, надписи отме­чают, что в 1226 г. на трон Тямпы вступил некий Парамешвараварман, который был не кем иным, как принцем Ангшараджей на Тураивиджаи, внуком Джая Харивармана I, который играл большую роль в уста­новлении зависимости Тямпы от Камбоджи при Джаявармане VII.

Вполне возможно, что уход из Тямпы находился в прямой связи с серьезными осложнениями, которые воз­никли у Камбоджи на западе из-за сиамцев[1]. Камбод­жа более не стремилась восстановить свое господство над Тямпой, кроме отдельных авантюристов, которые вторгались на ее территорию, действуя на свой страх и риск, во время гражданских войн или конфликтов меж­ду соперничающими претендентами на ее трон. «Столет­няя война», как ее назвал Масперо, между Тямпой и Камбоджей была закончена. Однако Камбоджа все еще оставалась могучей державой; под ее властью находи­лись часть Малаккского полуострова и почти весь бас­сейн Менама; но напор тайских государств не замедлил и в этом районе подорвать позиции Камбоджи.

Активизация тайских государств была не чем иным, как реакцией на походы монголов, которые в течение XIII в. покинули территорию Китая и двинулись к странам Внешней Индии и далее, по направлению к Европе. Действительно, перемещение тайцев к югу, по крайней мере в самом начале, проходило скорее в виде постепенного проникновения, чем походов завое­вателей. В VIII в. они основали в Юньнани королевст­во Наньчжао, откуда начали последовательное продви­жение по долинам крупных рек; это еще один пример часто отмечавшегося процесса заселения Индокитая на­родами, спускавшимися из бедных горных районов в богатые орошаемые равнины. В 1215 г. тайцы обоснова­лись в Могаунге, к северу от Бамо, затем в 1223 г. создали новое княжество на одном из правых притоков Салуина, а в 1229 г. завоевали Ассам.

К этому времени, укрепившись в результате союза двух правителей — Чиангрунга и Чиангсена[2], тайское государство простиралось вдоль долины реки Нам У до Луанпрабанга, современной столицы Лаоса. Подчиняя кхмерское население, тайская экспансия развивалась по долинам рек. Тайцы заимствовали тактику монголов, ассимилируя кхмерские правящие классы с тайской ари­стократией.

Вооруженные конфликты между танцами и народа­ми юга Индокитая начались в это время, ибо с IX в. тямские надписи отмечают, что кроме китайских, вьет­намских, камбоджийских и бирманских рабов имелись пленные и рабы из тайцев. В XII в. на некоторых ба­рельефах Ангкор Вата, в южной галерее, изображены группы воинов, одетых отличным от кхмеров образом; краткая надпись обозначает их как «сиамцев».

У кхмеров название «сиамцы» соответствует слову «мои» — «дикие», которое употребляется вьетнамцами для обозначения горных племен, населяющих Вьетнам­ские горы. На самом же деле тайцы обладали культу­рой, следы которой еще и сейчас можно обнаружить в пережитках племенной организации у лаотянцев и фео­дальной организации мыонгов на Северовьетнамском плато. От китайцев, с которыми они вступали в контак­ты, тайцы, жившие в верховьях Менама, восприняли ма­териальную культуру, а через Ассам и Юньнань к ним проник буддизм и искусство пала-сена из Бенгалии.

В начале XIII в. экспансия тайцев бурно развива­лась; обстановка им благоприятствовала и давала воз­можность расширить владения, используя слабость со­седей-кхмеров, истощенных гигантским строительством, которое развернулось при Сурьявармане II и Джаявар-мане VII, и утративших былую военную силу и значе­ние; при Индравармане II Средний Менам стал ареной новых столкновений.

В правление двух великих королей кхмеры, как мы говорили, держали в своем подчинении районы Сукотай и Саванкалок; многочисленные следы их господства го­ворят об этом. Чтобы удержать свои позиции в этом районе и замириться с танцами, Индраварман II вы­брал тайского принца Пха Мыонга, женил его на кхмер­ской принцессе и дал ему титул Камратенг Ань Ши Индрапатиндрадитья. Это не помешало Пха Мыонгу объединиться с другим тайским принцем, Банг Кланг Тао; союзники напали на кхмерского губернатора Сукотая и, изгнав его, завладели городом; Банг Кланг Тао стал правителем нового независимого королевства, а его союзник передал ему свой титул. Кхмерское коро­левство стало разваливаться под ударами соседей.

Отныне правление каждого нового монарха знаме­новало новый шаг к окончательному распаду Камбод­жи. После смерти в 1243 г. Индравармана II новый правитель Джаяварман VIII вступил на престол Ангкора; опять невозможно установить степень его родст­ва с предшествующим королем, и даже неизвестно, был ли он его прямым наследником. При этом короле на Камбоджу обрушилась новая волна завоевателей. На­чалось нашествие монголов.

В 1260 г. Хубилай, внук Чингисхана, взял власть в свои руки и стал великим ханом монголов. Безжалост­но устранив соперников, принадлежавших к его собст­венному роду, он предпринял завоевание Китая, где правила Сунская династия, и после ряда победоносных походов в 1280 г. утвердился в Пекине, где основал новую, Юаньскую, династию, сменив «Сына неба» и пред­шествующие двадцать две династии китайских импера­торов, создавших колоссальную империю.

Не теряя времени, Хубилай стремился укрепить свой сюзеренитет по отношению к соседним королевствам, особенно по отношению к кхмерской империи, слава о которой дошла и до него. Первой возможностью для него вмешаться в дела Камбоджи стала жалоба импе­ратора Вьетнама, просившего помощи и поддержки против нападений со стороны кхмеров и тямов. Хуби­лай ограничился отправкой к нему отряда бирманских войск, и спокойствие восстановилось.

Стремясь скорее получить от Камбоджи дань, Хуби­лай спешно направил первое «посольство» ко двору Джаявармана VIII. В ответ на его требования Джая­варман приказал перебить посольство. В 1283 г. из-за беспорядков в Тямпе Хубилай временно отложил осу­ществление своих замыслов в отношении Камбоджи; он послал в Тямпу своего генерала Сагату во главе армии монголов. Захватив северные и центральные районы Тямпы, армия монголов выступила против Камбоджи. Во главе ее стояли «начальник сотни и начальник ты­сячи» по имени Сулейман. Однако это нападение было отбито кхмерами, которые временно обрели свой бое­вой дух; оба монгольских начальника «были захваче­ны (кхмерами) и больше не возвратились». Несмотря на эту победу, Джаяварман VIII, из боязни мести со сто­роны монголов, согласился в 1285 г. платить дань ки­тайскому императору. С этой стороны опасность была временно устранена, но Камбоджа утратила свою неза­висимость по отношению к Китаю.

Конец правления Джаявармана VIII был отмечен усилением агрессии со стороны тайских государств, ко­торая, однако, достигла своего апогея в годы правле­ния его преемников и закончилась тем, что тайцы пол­ностью освободили весь бассейн Менама; все это при­вело к ряду тяжелых военных поражений для кхмеров, которые завершились падением Ангкора и гибелью кхмерского королевства.

Внутри страны правление Джаявармана VIII отме­чено социальными и особенно религиозными потрясения­ми. Приверженность к буддизму Джаявармана VII и его страсть к религиозному строительству привели по­сле его смерти к жестокой брахманской реакции, кото­рой благоприятствовало то, что новый король был шиваитом, на что указывает его посмертное имя — Парамешварапада[3]. У брахманов и сановников-индуистов было достаточно оснований, чтобы поднять народ и по­будить его к разрушениям, подобных которым не встре­чается более в кхмерской истории. Сверхчеловеческий труд, затраченный на строительство громадных буддий­ских храмов, большей частью принудительный, был пре­красным предлогом, чтобы толкнуть народ на отрицание религии, во имя которой было растрачено столько сил и веры. Это привело к разрушению буддийских храмов, которые были ее символами, и к сожжению того, чему ранее поклонялись. Следы этого варварства хорошо вид­ны в Байоне и многочисленных буддийских храмах Кам­боджи. Большинство изображений Блаженного и его святых систематически разрушались, уродовались и пе­ределывались в лингу или же в статуи аскетов. Единст­венный образ буддийского божества, который более или менее пощадил гнев разрушителей, был образ Локешвары, вероятно, из-за возможного отождествления его с четырехликим Брахмой или пятиликим Шивой.

В действительности, как это часто бывает, религи­озные мотивы служили предлогом для гораздо менее благородных побуждений. Несмотря на терпимость и широту воззрений Джаявармана VII, несмотря на то, что при дворе было много брахманов, их роль, такая зна­чительная при королях-шиваитах, теперь в большой ме­ре была утрачена. Высшие гражданские и религиозные должности, королевские милости, всякого рода пожерт­вования не были отныне только их привилегией; поэто­му, сочтя момент подходящим, они решили вновь до­биться главенствующего положения, восстановить тра­дицию, по которой наиболее влиятельные брахманские семьи имели наследственные должности при разных ко­ролях и большие привилегии (три буддийских королях эта традиция была нарушена).

Личную роль Джаявармана VIII в этой реставрации брахманских привилегий легко проследить по редким надписям, оставшимся после его правления. Мы пом­ним о брахмане из Бирмы, который прибыл ко двору Джаявармана VII, привлеченный славой его брахма­нов, «знатоков вед»; правитель, несмотря на буддий­ское вероисповедание, взял брахмана к себе жрецом и дал ему титул Джаямахаирадханы. Новый индуистский король, Джаяварман VIII, женился на его дочери и воспылал такой любовью к молодому брахману, двою­родному брату королевы, что учредил для него титул Джаямангаларта и выстроил в его честь храм. Джаямангаларта долго сохранял королевское расположение и при преемниках Джаявармана VIII.

Другим примером расположения короля к брахма­нам является история ученого Сарджнамуни, родом с юга Индии, «прибывшего в великую страну Камбу из сострадания». Став великим жрецом Джаявармана VIII, этот брахман совершил обряд коронования его преем­ника Шриндравармана. Подобное покровительство брахманизму, из которого извлекали выгоду одни лишь высшие духовные лица, было в сущности очень непроч­ным из-за его личного характера, а также потому, что оно не имело поддержки в народе.

Тем временем молодое тайское королевство форми­ровалось и начинало сознавать свою силу. Его прави­тели постепенно вытеснили монских князей, которые в начале XIII в. владели еще районом Лампун (Харипунджая), крайней точкой кхмерского проникновения на се­веро-запад; вблизи этого города тайские правители ос­новали новую столицу — Чиенгмай, резиденцию юного Манграя, принца Чиенграй.

В 1250—1260 гг. от кхмерской короны отошел район Сукотая и Саванкалока, образовав независимое госу­дарство во главе с тайским правителем Индрапатиндра-дитьей. Несколько лет спустя от Камбожди отделился и был присоединен к тайским землям район Лоибури (Лаво), который ранее был получен Сурьяварманом I в наследство от отца. В 1289 и 1299 гг. отсюда направ­лялись посольства в Китай.

Напор тайцев на границы Камбоджи продолжался в направлении столицы королевства, постепенно охва­тывая северо-западные районы страны, но, по-видимому, без значительных военных столкновений. В послед­ние годы XIII в. положение изменилось. Эти годы от­мечены ожесточенными войнами, о которых нам извест­но только из рассказа Чжоу Да-гуаня. Как мы уже отмечали, он лосетил столицу Камбоджи в 1296 г. в со­ставе посольства ко двору кхмерского правителя.

В это время на троне в Чиенгмае был Рама Камхенг, сын Шри Индрадитьи и принцессы Нанг Сыонг; о нем можно говорить как о подлинном основателе тай­ского королевства. Нам неизвестно, когда он начал править. Надпись на стеле, составленная им в 1292 г., содержит только три даты. Самая важная из них — да­та изобретения королем в 1283 г. тайской письменно­сти, заимствованной из кхмерской скорописи XIII в., которой пользовались с тех пор для всех тайских над­писей. При правлении Рамы Камхенга и благодаря его влиянию развивается национальная тайская культура, на которую оказали воздействие кхмерская цивилиза­ция и сингальский буддизм. Социальная структура тай­ского государства была заимствована у монголов.

Подобно великому хану монголов, главе «золотой семьи», который считался отцом всех правителей, Рама Камхенг считался отцом кунов, князей и высших са­новников королевства. Так же, как у монголов, социаль­ная структура на завоеванных тайцами землях склады­валась из слоя военной аристократии, «свободных» и местных жителей, которые находились на положении рабов.

По всей вероятности, в 1295 г. разразилась кровавая война, о которой Чжоу Да-гуань говорит так: «В не­давней войне с сиамцами весь кхмерский народ был вынужден взяться за оружие, и страна совершенно обезлюдела». Джаяварман VIII правил уже последние годы, и, как говорит надпись, «страна, которой правил старый король, испытывала затруднения из-за слишком большого числа врагов». Вероятно, военное поражение заставило старого правителя отказаться от престола в пользу молодого принца, взявшего в жены его дочь Шриндрабхупешварачуду и ставшего правителем под именем Шриндравармана.

Если верить Чжоу Да-гуаню, все это произошло со­всем не так просто: «Новый правитель является зятем прежнего; он избрал военную карьеру. Его тесть лю­бил свою дочь, она же похитила у отца золотой меч и отдала мужу. Тогда сын, лишившись наследства, соста­вил заговор с целью возмутить войска. Новый прави­тель узнал об этом, отрезал ему пальцы на ногах и по­садил в темницу». Смысл этой истории довольно темен, но, по-видимому, она говорит о том, что появление Шриндравармана на троне явилось результатом жесто­кого соперничества, что и подтверждается надписью, хо­тя и довольно загадочной, того же Шриндравармаиа: «Страна, которую раньше укрывали одновременно и со всех сторон множество белых зонтов, страдала от жгу­чих лучей солнца; теперь, будучи в тени одного лишь белого зонта, она от них не страдает». «Множество бе­лых зонтов» — это принцы, спорившие за власть, а «один белый зонт» — новый правитель, победивший со­перников.

Когда китайское посольство, в составе которого был Чжоу Да-гуань, прибыло в 1296 г. в Ангкор, Шриндра-варман правил всего только год. Если верить запискам китайского дипломата, жизнь при дворе молодого ко­роля была полна блеска. На самом же деле чрезмерная роскошь двора, великолепие празднеств, утонченность цивилизации были скорее знамением упадка, чем вы­ражением действительной силы и творческого духа.

Разрушительная война опустошила кхмерское коро­левство; но едва лишь она закончилась, как новая большая опасность нависла над столицей. Народ стра­дал от войн, а также от плохих урожаев, поскольку прекратились общественные работы, которые проводи­лись при Джаявармане VII. Буддийские воззрения это­го короля в известной мере приближали его к поддан­ным, и если он требовал от них тяжелой работы для строительства храмов, то в свою очередь для их пользы он строил дороги, лечебницы, водохранилища, каналы, обеспечивая это своим королевским могуществом и все­ми богатствами королевства.

Эта благородная политика не была продолжена на­следниками Джаявармана VII. Ослабленная войнами и внутренними неурядицами, камбоджийская монархия потеряла созидательную мощь, поддерживавшую вели­ких правителей XII в. Власть монархов ослабла, и в той же мере увеличилась власть влиятельных брахманских семей. Даже искусство пришло в упадок и не блиста­ло, как в прошлом. Кхмерское королевство уподобилось другим мировым империям в период упадка. Правите­ли страны, стремясь забыть о бездне, разверзающейся под ногами, окружали себя роскошью, устраивали бле­стящие празднества, проводили время в утонченных удовольствиях и бесплодном великолепии. Чжоу Да-гуань, по-видимому, был глубоко поражен блеском дво­ра Ангкора; мы уже цитировали несколько отрывков из его рассказа о камбоджийской жизни, причем он ни слова не говорит о признаках упадка и ослабления ко­ролевства.

Шриндраварман оставался у власти до 1307 г., за­тем «отрекся в пользу наследного принца и удалился в леса». Из надписей мы знаем, что этот принц был родственником короля, но ничего не знаем о степени этого родства; вступив на престол, он принял имя Шриндраджаявармана.

Сведения о его правлении очень скудны. В столице Ангкоре он постарался украсить храм, который был построен Джаяварманом VIII в честь брахмана Джая-мангалартхи; кстати, именно в его правление, в возра­сте ста четырех лет, умер этот уважаемый брахман. Несмотря на свое брахманское воспитание, Шриндраджаяварман, по-видимому, отличался терпимостью в вопросах веры, что долгое время было характерным для кхмерских правителей, ибо при нем был построен в 1309 г. вихара — буддийский монастырь, украшенный большой статуей Будды. Отметим, что надпись, говоря­щая об этом, составлена на языке пали, каноническом языке буддизма Малой колесницы. Это первая кхмер­ская надпись на пали. До того языком кхмерских над­писей был санскрит или старокхмерский язык, что по­зволяет судить о влиянии Сиама, который являлся в Камбодже проводником буддизма Хинаяны, встретив­шего поддержку и любовь в народе. Нам неизвестно о каком-либо другом событии этого длившегося двадцать лет правления, кроме прибытия в 1320 г. официальной китайской миссии, снаряженной для закупки приручен­ных слонов. Можно полагать поэтому, что отношения между двумя странами значительно улучшились.

Неизвестно, в какой степени родства был с прави­телем наследник, сменивший его на троне в 1327 г. под именем Джаявармадипарамешвары, а также при каких обстоятельствах произошла эта смена. Факт существо­вания этого правителя нам известен из надписи на кхмерском языке, найденной в Байоне, а также из по­следней надписи на санскрите, обнаруженной при рас­копках в Капилапуре, на северо-востоке от Ангкор Ва­та. Последняя составлена брахманом Видьешадхиманом, который провозглашает себя «слугой королей Шриндравармана, Шриндраджаявармана и Джаявар­мадипарамешвары». Текст надписи, проникнутый мисти­кой шиваизма, говорит о том, что эта религия была еще очень распространена при дворе Ангкора, несмотря на успехи буддизма Хинаяны.

Надпись также говорит о военных действиях, раз­вернувшихся в 1312 г. в правление Шриндраджаявар­мана между кхмерами, с одной стороны, и тайцами и тямами — с другой; согласно тексту надписи, война за­кончилась тяжелым поражением тайцев, «город» кото­рых был «вырван подобно кусту». Это, конечно, пустая похвальба придворного льстеца, но здесь заключен на­мек на военный поход, предпринятый правителем Ра­мой Камхенгом против Тямпы, поход, о котором упо­минают китайские хроники. Во время движения на во­сток тайские войска проходили через земли, принадле­жавшие ранее или еще находившиеся под властью камбоджийской короны, не вызывая противодействия со стороны жителей. Это показывает, до какого состоя­ния инертности дошла в то время страна.

О Джаявармадипарамешваре известно только, что в 1330 г. он направил посольство в Китай, а в 1335 г.— посланцев для приветствия императора Вьетнама у пе­ревала Кыа Рао. Мы не знаем причин этого. Известно только, что здесь посланцы кхмерского короля встре­тились с тайскими представителями, направленными властителем Сукотая.

Джаявармадипарамешвара — последний кхмерский правитель, о котором говорят камбоджийские надписи, наиболее надежный источник кхмерской истории дрей-нейших времен. Отныне для изучения кхмерской исто­рии следует обратиться к другому источнику: камбод­жийским анналам. Хронология этого периода совер­шенно неизвестна, ибо мы не знаем годов правления последнего «правителя из надписей», а также событий, что могли произойти до 1340 г., с которого начинается изложение в анналах.

Однако именно в этот период произошло событие, о котором мы уже говорили, имевшее громадное значе­ние для культурной и религиозной жизни Камбоджи: проникновение в страну вместе с тайскими завоевате­лями буддизма Малой колесницы, или Хинаяны, при­шедшего с Цейлона.

Известно, что древняя страна монов, предшествен­ница Бирмы и Сиама, откуда в Камбоджу проникали тайские завоеватели, была первой областью, откуда буддизм распространился по Юго-Восточной Азии, на­чало чему положил легендарный собор в Паталипутре, созванный великим царем Индии Ашокой около 242 г. до н. э. На этом соборе было принято решение послать миссионеров во Внешнюю и Восточную Азию. Двое из них — Сона и Уттара — отправились проповедовать уче­ние Будды в страну Суварнабхуми, «страну золота», что соответствовало Пегу (дельте Иравади в Нижней Бир­ме), населенной монскими народами, близкими по про­исхождению и языку к кхмерам.

Отметим, таким образом, этапы истории религии в Камбодже. Первое учение буддизма в стране кхмеров, вполне вероятно, было Хинаяной. Район Амаравати и Юго-Восточное побережье Индии, откуда это учение пришло, были районами буддизма Малой колесницы. Легенды о Соне и Уттаре, хотя и не имеют историче­ской основы, говорят также о проникновении Хинаяны в Камбоджу, поскольку буддизма Большой колесницы в эпоху Ашоки не существовало. Древнейшие буддий­ские изображения, найденные в Сиаме, Бирме, Фунани,— это изображения Будды, а не бодисатв Махаяны; поклонение реликвиям в том виде, как оно существует в Хинаяне, было обнаружено в стране монов, здесь же найдены отрывки канонов Малой колесницы на языке пали.

Таким образом, форма первого проникновения буддизма в страны Внешней Индии не оставляет сомнений, так же как, впрочем, и параллельное проникнове­ние брахманизма.

Существование буддизма в III в. доказывается над­писью на санскрите в Во Кахне, а также китайскими хрониками. Однако в конце VI и начале VII в. это уче­ние претерпело жестокие гонения от шиваитских пра­вителей Фунани, как об этом говорит рассказ китай­ского паломника И Цзина. Позднее, в VIII в., отмеча­лась новая волна буддизма, на этот раз Махаяны, при­шедшего в Ченлу-на-воде. Махаянистская надпись из Сиемреапа, датированная 791 г., отмечает установле­ние статуи бодисатвы Локешвары и тем самым под­тверждает это.

К концу IX в. буддизм Махаяны достигает расцвета при правлении Яшовармана I, основателя Ангкора; по­сле ряда королей-индуистов, впрочем, как правило, терпимо относившихся к буддизму, в стране кхмеров в начале XI в. появляется буддийский правитель Сурьяварман I, происходивший, между прочим, из страны монов. Он дал новый толчок развитию буддизма Ма­хаяны, не преследуя в то же время и брахманизм; на престоле его сменили великие кхмерские короли XI— XII вв., бывшие вначале шиваитами, затем вишнуитами, как Сурьяварман II, строитель Ангкор Вата, а за­тем буддистами Махаяны, подобно Джаяварману VII, строителю Байона.

Из этого обзора кхмерских религий можно сде­лать важное заключение о постоянном сосущество­вании, начиная с отдаленной эпохи Фунани, четырех главных религиозных учений, пришедших из Индии: буддизма Малой колесницы (Хинаяны), буддизма Боль­шой колесницы (Махаяны), шиваитского индуизма и вишнуитского индуизма. Однако их сосуществование не всегда было одинаковым, и в истории религии страны кхмеров различаются периоды последовательного аб­солютного господства той или иной религиозной формы, что было тесно связано с тем, какую религию исповедо­вал правитель страны. Впрочем, вероятно, что это гос­подство, которое сильно чувствуется при изучении исто­рии строительства официальных храмов, совсем не затрагивало народные массы, привязанные к своим ве­рованиям, часто отличным от официальной религии.

Наконец эти приливы и отливы прекратились. После короткого периода брахманской  реакции, вызванной смертью Джаявармана VII, в страну широким пото­ком хлынул буддизм Малой колесницы, принесенный тайскими завоевателями. Он полностью овладел Кам­боджей и Лаосом, постепенно вытесняя все другие ре­лигии, и стал в современных Камбодже и Лаосе гос­подствующей религией.

Успех Малой колесницы в Камбодже будет поня­тен, если мы обратимся к условиям и эпохе ее появ­ления. В отличие от кхмеров, знавших множество ре­лигий, тайцы были почти исключительно буддистами. Страна монов была, как мы видели, первой, куда на­чалось проникновение буддизма Хинаяны. На этот древ­ний фон наложилось влияние тайцев, пришедших от границ Юньнани, страны целиком буддийской. Буддизм проник туда из Индии через Ассам и Китай. Сиамская надпись 1292 г. дает ценные сведения о культурной, со­циальной, а также и религиозной обстановке в Сиаме: «Король, так же как принцы и знать, горячо исповедует религию Будды и выполняет обряды после окончания сезона дождей». Текст содержит описание буддийского празднества катхин. Все это безошибочно указывает на то, что здесь речь идет о чистой форме буддизма Хи­наяны.

Если новая форма буддизма была принесена в Кам­боджу ,в результате сиамских вторжений, это не значит, что ее можно считать религией, навязанной кхмерскому народу завоевателями. Проникновение этой формы буд­дизма шло без нажима, естественно, часто даже опере­жая приход завоевателей. Тот факт, что Хинаяна отве­чала устремлениям камбоджийцев, порожденным в ре­зультате сложившихся в стране социальных и экономи­ческих условий, мы уже отмечали. Обессиленный и разоренный гигантскими тратами при строительстве громадных храмов ангкорского периода, независимо от того, были ли они брахманскими или буддийскими, кхмерский народ склонялся « тому, чтобы отказаться от нечеловеческих трудов, к которым его принуждали правители и брахманы, отказаться от громадных расхо­дов, связанных с содержанием роскошных храмов и живущих там требовательных монахов.

Глубоко религиозный, испытывающий необходимость в вере, но в вере по своим возможностям, кхмерский народ охотно принял религию победителей, религию мягкую, с демократической организацией, служители которой, приняв обет бедности, удовлетворялись соло­менной подстилкой и чашкой риса. С другой стороны, то обстоятельство, что образование народа было цели­ком сосредоточено в руках буддийских монахов, тоже в большой мере способствовало распространению новой религии. Таким образом, своим успехам Хинаяна была обязана примерно тому же, что и буддизм в Индии в начальной стадии его распространения: он был как бы реакцией против всемогущества брахманов, их кастово­сти, дорогостоящих обрядов жертвоприношения.

По всем этим причинам буддизм Хинаяны стал не только официальной религией новых кхмерских прави­телей, но и религией, принятой народом, который дол­гое время был под гнетом пышных обрядовых культов и стремился теперь только к покою, обещанному Буд­дой. Но этот покой пришел не скоро.

Глава  II

ОСТАВЛЕНИЕ  АНГКОРА

Новая династия кхмерских королей, упоминаемая в анналах, начинается так же, как и в надписях, с ле­генды. Но сначала несколько слов об анналах, кото­рые отныне становятся нашим путеводителем.

Изложение анналов ведется с 1340 г., т. е. с на­чала правления Нипеанбата. И уже с этого момента они приобретают у ученых дурную славу. Некоторые исто­рики их просто не признают за источник. Другие, как, например, Эмонье, считают, что «сухая, краткая и труд­ная для прочтения камбоджийская хроника, с множест­вом пробелов, неясных мест, непоследовательностью, в то же время с весьма тщательно воспроизведенными фактами, лишенными всякого исторического интереса, часто переделывалась людьми, которые меньше всего заботились об исторической правде». Мура приводит типичный пример фальсификации: когда высокий кам­боджийский сановник «переменил свое имя, он изме­нил также имена и титулы своих предшественников под тем простым предлогом, что они были недостаточно красивы!»

Анналы, состоящие из хроник семей королей пли принцев, архивов монастырей или официальных постановлений, были составлены только в XIX в., причем ис­пользовались устные предания и некоторые тексты, со­хранившиеся в Удонге; понятно, что в таких условиях историческая ценность анналов весьма относительна. Но и этими источниками нельзя пренебрегать. Методом сопоставления можно проверить некоторые сведения, которые они содержат, впрочем, зачастую анналы яв­ляются нашим единственным источником по кхмерской истории с середины XIV и до конца XV в. Существует множество вариантов их перевода, из которых одни бы­ли предложены Дударом де Лагре и Фрэнсисом Гарнье, другие — Мура и Адемаром Леклером; тем не менее было бы желательно издать современную критическую публикацию этих анналов,

Камбоджийские анналы можно дополнить сиамски­ми и лаотянскими анналами, но историческая ценность последних как источника не выше, ибо и те и другие написаны на основе одних и тех же данных. Анналы позволили нам восстановить печальную картину внут­ренних смут, войн, убийств, резни, всякого рода опусто­шений, которыми сопровождался упадок кхмерского ко­ролевства, в то время как поднималась другая мощная держава Юго-Восточной Азии — Сиам.

Камбоджийские  хроники    изобилуют драматически­ми историями; они насыщены легендами, одна из кото­рых, по-видимому, предсказывает несчастья королевст­ву: однажды Будда гулял по берегу моря, у подножия гор Дангрек. Вдруг из ствола дерева появилась    боль­шая ящерица и принялась лизать ему ноги. Затем Бла­женный встретил старца, который обрабатывал грядку с огурцами. Увидев Будду,  он предложил  ему  огурец, но, будучи скупым, старец выбрал такой,  который  по­клевали вороны.    Повернувшись к своему ученику Ананде,  Будда  сказал: «Когда  я достигну    нирваны, здесь будет  построен город королей.  В конце  своей жизни этот старец возродится в виде сына короля от­даленного королевства. Поссорившись со своими братья­ми, изгнанный отцом, он покинет страну, и уведет с со­бой десять миллионов людей. На этом месте он создаст королевство Нокор Кук Тхлок. В  нем будут следовать Закону, но это будет страна болтунов, и она будет под­чинена  соседями,  которые отнимут у  нее богатства  и людей. Это  потому, что  старец положил  в  мою чашу огурец, который поклевали вороны».

Огурцы играют большую роль в камбоджийском фольклоре. Это легко понять, путешествуя в легковой машине или грузовике летом, во время изнурительной жары. В каждой деревне голые загорелые детишки ок­ружают машину, предлагая истомленным жаждой и бе­лым от лыли путешественникам яйца, пиво, кокосовые орехи и особенно сладкие огурцы, свежие и сочные.

Другая легенда того же порядка объясняет причи­ны смены династии кхмерских королей и появления первого правителя, упоминаемого в анналах,— Нипеан Бата. В ней даны различные варианты имен лиц и на­званий мест, где происходили события, различны и де­тали рассказа. В основе какого-то варианта лежит исто­рия храма Бантеай Самрэ, одного из самых прекрасных вищнуитских сооружений XII в.

Народ самрэ, в честь которого назван храм, принад­лежит к коренному населению страны и часто обозна­чается словом мои; он расселился на холмистой равни­не у подножия Пном Кулена.

Один бедный крестьянин из народа самрэ, имя ко­торого в текстах дается по-разному — Пу, Та Чей или Неай Трасак Паем, посадил сладкие огурцы, семена ко­торых он получил от колдуна. Эти огурцы были такими вкусными и сочными, что король, которому он подарил несколько штук, взял себе весь урожай и дал крестья­нину копье, строго наказав убивать всякого, кто попы­тается украсть огурцы.

Однажды ночью, решив проверить бдительность ста­рика, а также, быть может, желая съесть огурец, ко­роль проник на участок. Обманутый темнотой, приняв короля за вора, Та Чей схватил оружие и пронзил, сво­его короля. Копье, которое, согласно легенде, принадле­жало огороднику, еще и сейчас можно видеть в коро­левском дворце в Пномпене.

Далее следуют различные версии. Согласно одной, сановники королевства сочли поступок огородника пра­вильным, поскольку он стремился точно выполнить приказ короля, огородник был назначен наследником короля и вступил на трон Камбоджи. Согласно другой версии, «слон победы», который должен был выбрать нового короля, остановился перед огородником, «при­ветствовал его, опустив хобот между ног, затем встал на колени и, обхватив его своим гибким хоботом, осто­рожно посадил себе на спину».

Однако новый король познал много бед из-за своего происхождения; окруженный презрением сановников, он оставил королевский дворец и ушел жить в Бантеай Самрэ, расположенный на некотором расстоянии от го­рода, «где он укрылся за стенами, как черепаха за панцирем, когда, испугавшись, она прячет туда свою голову». Будучи в отчаянном положении, он обезглавил всех принцев, которые были ему враждебны, и закончил свое царствование в спокойствии и мире, женившись на дочери своего предшественника.

Затем анналы ведут нас от легенды к «истории». Король-огородник Неай Трасак Паем имел двух сыно­вей. На трон после смерти отца взошел старший сын — Нипеан Бат. Может быть, во всей этой странной леген­де нужно видеть лишь попытку оправдать приход к власти первого правителя, упоминаемого в анналах, происхождение которого настолько темно, что никаких исторических родственных связей нельзя установить между «им и последним королем периода надписей, и ко­торый, возможно, был не кем иным, как узурпатором-чужеземцем.

Одно обстоятельство чисто языкового порядка за­служивает быть отмеченным, обстоятельство, которое мо­жет смутить читателя, мало знакомого с языками Во­стока. Все имена правителей, которые нам известны до сих пор, были: Джаяварман, Индраварман, Сурьявар-ман и т. д., они встречаются в надписях на стелах. Это санскритские имена, составленные с помощью суффик­са «варман», означающего «принадлежность», «покро­вительство», и префикса, обозначающего религиозные убеждения короля или особенно характерные для него качества: Джая — победа, завоевание, Индра — великий ведический бог, Сурья — бог солнца, Яша — слава, изве­стность, Махендра — великий Индра и т. д. Они свиде­тельствуют о покорении индуизмом древней страны кхмеров.

Эти санскритские формы полностью исчезают в име­нах правителей анналов. Все имена — камбоджийские, но в действительности они только перевод древних санскритских имен: Нипеан Бат соответствует санскрит­скому Нирванапада — «который принадлежит к нирва­не», Лампонг Реачеа — Лампонг раджа, «король Лампонга».

Нам известно о Нипеан Бате только одно — его неожиданное появление в 1340 г. на исторической арейё. Мы не знаем ничего о его предшественниках. Известно только, что он в это время правил в Ангкоре. Его прав­ление было относительно спокойным, и тексты не сооб­щают о войне с внешними врагами вплоть до его смерти в 1346 г. Ему наследовал вначале его младший брат Си Тхеан Реачеа, затем его старший сын Лампонг Реачеа.

Это был несчастный правитель с трагической судь­бой. Ему выпала печальная участь быть свидетелем то­го, как возобновились опустошительные набеги сиам­цев, которые и унесли, подобно волнам моря, последние остатки кхмерской империи, ставшей очень шаткой по­сле смерти Джаявармана VII. Впрочем, Камбоджа не была несчастнее других индуизированных королевств. Тямпу и Малайю постигла такая же участь, они тоже пришли в упадок и, сверх того, потеряли свои столицы. Между тем Камбоджа еще удерживала свою, но, увы, не долго.

Главным фактором начала XIV в. было изменение соотношения сил между странами Юго-Восточной Азии. Это изменение проявилось в исчезновении некогда про­цветавших королевств и в быстром возвышении круп­ных молодых государств: тайского государства Аютии на континенте и островного яванского королевства Маджапахита. С этого времени вокруг них стали группи­роваться менее мощные государства, распределяясь по зонам влияния в географическом, военном и экономи­ческом отношении.

Известно, что тайцы, проникая постепенно в бас­сейн Менама, образовали два различных, быть может, соперничающих княжества: княжество Сукотай на Сред­нем Менаме и княжество Лопбури (Лаво) ближе к устью этой реки, на месте древнего монского королевст­ва Дваравати. Когда тайцы решили начать большое наступление на страну кхмеров, которая, вследствие царившего в ней упадка, стала легкой добычей, тайский князь из Чиенграя, сознавая, что только объединение страны может обеспечить победу, покинул свою север­ную страну и занял Лопбури, где после этого исчезли последние остатки кхмерского влияния. Позднее, в 1350 г., он основал несколько южнее, при слиянии рек Менама и Нам Сака, новый город Аютию.

В это время в Сукотае, местонахождении северных тайцев, под именем Таммарача I правил внук знамени-Того Рамы Камхенга, князь Лы Тай. Он был искушен в науках, и написанный им в 1325 г. трактат по космо­гонии сохранил известность на долгие времена. Будучи горячим приверженцем буддизма, он в 1363 г. оставил трон, чтобы надеть желтые одежды монаха. По доброй воле, чтобы содействовать объединению страны, необхо­димость которого он понимал, Лы Тай уступил гла­венство южной тайской группе, людям из Лопбури. Это позволило князю Чиенграя в 1350 или 1351 г. под име­нем Раматибоди вступить на трон объединенного Сиа­ма с новой столицей в Аютии. Ликвидировав внутрен­нюю разобщенность, сиамское королевство стало гото­виться к новым завоеваниям.

В этот же период образовались и другие государст­ва: в 1347 г. королевство Адитьявармана на Суматре и бирманское королевство Таунгу, будущее Пегу; в 1353 г. яванское королевство под управлением Раджа-санагары; в 1353 г. лаотянское королевство Лан Чанга. Монгольская династия стала клониться к упадку. Во­сточная Азия меняла свой облик.

В 1352 г. во время первого похода сиамцев, во гла­ве с Раматибоди, был осажден Ангкор, где правил Лампоиг Реачеа. Во время осады, продолжавшейся шестнадцать месяцев, Лампонг Реачеа был убит; два его сына, Барон Реачеа и Тхоммо Соккарач, и брат Срей Сориджотей бежали, оставив столицу войскам Раматибоди. Последний посадил на древний кхмерский трон одного из своих сыновей, но несчастный тайский принц скончался через несколько месяцев. Его сменил один из его братьев, которого вскоре постигла та же участь. Третий сын Раматибоди, вступивший на кхмер­ский престол, в 1357 г. был свергнут в результате за­говора кхмерских принцев; Срей Сориджотей, скрывав­шийся в Лаосе, воспользовался этим и вновь захватил кхмерскую столицу; он был коронован под именем Сурьявамши Раджадхираджи.

В результате бесконечных войн с Сиамом новому кхмерскому королю удалось сохранить свою столицу Ангкор и удержать северо-западную границу королевст­ва, проходившую через города Корат и Прачин; это уже был успех. Ему удалось также добиться некоторого ро­ста политического престижа, вновь завязав отношения с Китаем, которые были прекращены с 1330 г.

Монгольская династия  Юаней, которая неоднократно совершала нападения на Камбоджу, пала; ее смени­ла в 1368 г. новая династия Минов. В 1370 г. первый император Минов Чжу Юань-чжан (Тонг-юй), стремясь установить в южных странах традиционное китайское влияние, направил к Сурьявамше своего посланца, что­бы тот взимал дань. По примеру предшествующих пра­вителей Сурьявамши подчинился добровольно, согла­сившись на этот символический жест, который давал ему возможность утвердить в глазах Китая законность его правления в Камбодже и установить между обеи­ми странами выгодные дипломатические и торговые отношения. В «Истории Минов» отмечаются эти отно­шения между императором Чжу Юань-чжанем и коро­лем Камбоджи, которого хроника называет Ху-ель-на. Камбоджа поставляла в Китай слонов, слоновую кость, ценные породы дерева, благовония, перья павлинов; взамен она получала вытканные золотом шелка, фар­фор, не говоря уже о почетных титулах для короля и высших сановников.

Правление Сурьявамши длилось двадцать лет, в те­чение которых Камбоджа временно обрела покой. По­сле этого короля правил Парамарама, его племянник, сын Лампонг Реачеа; это о нем, вероятно, говорит «История Минов», когда отмечает, что в 1379 г. в Кам­бодже появился новый правитель: Чан-та Каньу-чо-че-татче, фонетическая китайская транскрипция слов Сам-дач Камбуджадхираджа. Больше ничего не известно об этом короле.

Несмотря ни на что, отношения между Камбоджей и Китаем продолжались, ибо «История Минов» упоми­нает о смерти в 1404 г. кхмерского правителя, которого называет Чан-ли Понпи-йа и которым мог быть Самдеч Чау Понхеа; кроме того, в ней говорится о китайском посольстве, прибывшем в Ангкор в 1405 г., чтобы при­сутствовать при погребении этого короля и коронации его преемника Чан-ли Чао-пинг-йа — несомненно Сам­деч Чау Пхаи, правителя, который в камбоджийских хрониках, по-видимому, именовался Понхеа Ят.

Стремясь обеспечить могущественное покровительст­во, в котором страна и он сам испытывали большую потребность, новый король взял имя своего славного предшественника Сурьявармана. По-видимому, это по­кровительство потусторонних сил было ему оказано, ибо его правление продолжалось около пятидесяти лет, во всяком случае, у нас есть доказательства того, что в 1419 и 1421 гг. он еще правил в Ангкоре, ибо «История Минов» указывает в эта годы на прием в Пекине кам­боджийских посольств, направленных королем Чан-ли Чао-Пинг-йа, т. е. Понхеа Ятом.

Это долгое правление не было, однако, свободно от тяжелых испытаний, связанных с нападениями сиам­цев. История этих нападений очень запутанна и неясна в том, что касается дат и фактов. Победоносное на­ступление кхмеры предприняли в провинции Чантабури, которая была освобождена кхмерским правителем, по-видимому, Понхеа Ятом. В 1420 г. новое нападение сиамцев на Ангкор закончилось взятием кхмерской сто­лицы. Что можно сказать об этом нападении, описан­ном в анналах? Здесь возможны любые предположения.

В то же время совершенно точно установлено, что последнее нападение на Ангкор было совершено в 1430 г. новым сиамским правителем Боромарачей II. Осада длилась семь месяцев и закончилась в 1431 г. Может быть, город держался бы и дольше, если бы два монаха не перешли на сторону врагов и не сообщили бы им об обороне столицы сведения, которые позволи­ли сломить сопротивление кхмеров. Город был совер­шенно разграблен, храмы разорены, статуи разбиты, жители уведены в рабство. Знаменитая изумрудная ста­туя Будды, составлявшая славу Ангкор Вата, была уве­зена победителями, и сейчас еще ее можно видеть в пагоде Бангкока.

Кхмеры не смогли восстановить разоренную столицу. Это был конец их славного прошлого. Сиамцы одержа­ли блестящую победу, имевшую значение скорее сточ­ки зрения престижа, чем с точки зрения стратегической. Две пагоды, построенные в тайской столице Аютии, дол­гое время прославляли этот «подвиг».

После одержанной победы сиамский правитель Боромарача II посадил на трон Ангкора сына Индрапат-ху, но тот через некоторое время был убит своими под­данными. Быть может, это убийство заставило сиамцев покинуть город? Во всяком случае, в 1432 г., спустя год после падения Ангкора, мы находим там правящего по-прежнему Понхеа Ята. Но он не оставался там долго. Город невозможно было защищать; слишком открытый для сиамских набегов, слишком привлекательный вследствие его славы, он в то же время не находился более в центре того, что осталось от кхмерской терри­тории. Поэтому Понхеа Ят решил его оставить совсем. Сначала он обосновался в Срей Сантхоре (Басан), на Среднем Меконге, но вынужден был покинуть это место из-за наводнений. Тогда он решил построить новую сто­лицу немного ниже по течению, на берегу большого во­доема, образованного слиянием Меконга, Тонлесапа и Бассака, в местности, называемой Чатурмукха, «четыре лика», которую на Западе называют «четыре рукава», на месте современного Пномпеня.

Столица на этот раз была покинута окончательно, но с оговорками, о которых будет сказано ниже. Ни­когда более старая столица кхмеров не возродится к жизни. В мировой истории мы найдем очень мало слу­чаев (если не считать городов майя), когда великолеп­ный город, замечательное средоточие искусства, был бы так решительно вычеркнут из жизни. Королевская площадь, видевшая столько блестящих празднеств, мо­нументальные храмы, где совершала богослужения це­лая армия священников, каменные боги, почитаемые народом, нежные апсары—все исчезло, погребенное все­пожирающим лесом. Лианы проникли в расщелины ка­менных глыб; их упорная сила разорвала камни, опро­кинула статуи и фронтоны. В течение нескольких веков Ангкор спал, скрытый от взоров людей зеленым поло­гом леса. Лишь недавно пытливость людей Запада от­крыла храмы и статуи, возродила мертвый город, преж­ние хозяева которого забыли о его существовании.

Данные истории подтверждаются археологией. Рас­копки, проведенные в 1952—1953 гг. на месте королев­ского дворца в Ангкор Тхоме, показали, что последние жители дворца покинули его не позднее 1430 г., что и определяет дату, когда город был оставлен.

Впрочем, мы должны сделать ряд оговорок относи­тельно оставления Ангкора. Город действительно был оставлен, если рассматривать его лишь как королев­скую столицу. Но если говорить о городе в целом, с его городским и сельским населением, и о районе, центром которого была бывшая столица, то об оставлении Анг­кора можно говорить лишь относительно; это оставле­ние происходило, по-видимому, очень неравномерно. Последние исследования Бернара Гролье (1951— 1954 гг.), фотографии, сделанные с самолета в районе Ангкора, в сочетании с сообщениями испанских и португальских путешественников и историков XVI в.[4] про­лили новый свет на эти сложные проблемы.

Б. Гролье отмечает, что в районах, где вырос густой лес, хотя бы и несколько лет назад, древние каналы, затянутые гумусом, совершенно не видны на снимках, сделанных аэрофотосъемкой, даже если лес уже сведен. Напротив, в зонах редколесья, даже старых, следы древних каналов видны очень хорошо. Это позволило сделать вывод, что гусгой лес разросся в Ангкоре толь­ко в ясно очерченном квадрате, который ограничен на севере линией по Та Ней, на востоке — рекой Сием-реап, на западе — восточной плотиной Западного Барая, на юге — северным рвом Ангкор Вата, т. е. в зоне, соответствующей местонахождению города Ангкор Тхома и его ближайших окрестностей. Остальные участки в течение еще долгого времени обрабатывались, позд­нее же заросли редким лесом[5].

Объясняется это любопытное явление тем, что во времена последних кхмерских королей столичная жизнь сосредоточивалась в самом городе Ангкор Тхоме и его ближайших окрестностях, в районе, где находятся па­мятники, относящиеся к периоду после XIII в. Именно этот район во время войн XV—XVI вв. был сильнее всего разграблен и сожжен; оросительные каналы и бассейны постоянно разрушались сиамскими завоева­телями и были повреждены настолько, что жизнь в этом районе стала невозможной; город и окрестности были полностью и навсегда покинуты населением и вскоре заросли густым лесом, наступлению которого никто больше не препятствовал.

Совсем иной, по-видимому, была судьба обширного района, расположенного на востоке, западе и особенно на юге Ангкор Тхома, соответствующего в общем райо­ну Сиемреапа. Население этого района (кроме жителей Ангкор Вата) в основном занималось сельским хозяйством и, следовательно, было менее связано с судьбой столицы. Здесь повреждения, нанесенные каналам, бас­сейнам и плотинам завоевателями, не были столь зна­чительны. Поэтому, несмотря па оставление Ангкор Тхома и отъезд двора в Пномпень, крестьянское насе­ление, может быть и та часть его, что жила в городе, смогло удержаться. Крестьянам удалось сохранить наи­более плодородные участки, такие же, вероятно, как те, что мы видим и в наши дни в районе Сиемреапа, тог­да как другие, менее плодородные земли, зарастали ле­сом. Но даже и на этих последних участках каналы и плотины XIII в. можно обнаружить при помощи аэро­фотосъемки.

То обстоятельство, что кхмерское население оста­лось в районе Сиемреапа и Апгкор Вата и после раз­грабления столицы, объясняет, почему кхмерские коро­ли несколько раз возвращались в Ангкор на протяже­нии XV—XVI вв., но к этому мы еще вернемся.

Кроме того, надписи, найденные в Ангкор Вате и изученные Эмонье, можно с уверенностью датировать серединой XVI в., в то же время тексты 1563 и 1566 гг. говорят о сооружениях буддийского религиозного, культа в этом же районе. Это объясняет, наконец, «открытие» во второй половине XVI в. одним правителем, жившим, вероятно, в Ангкор Вате, во время охоты неизвестного города, который мог быть только Ангкор Тхомом.

Все эти факты говорят в пользу предположения, что нужно различать, с одной стороны, древний город Анг­кор Тхом, обезлюдевший, разоренный войной, оконча­тельно оставленный жителями в 1430 г., а затем погло­щенный густым лесом и вновь открытый недавно; а с другой — Ангкор Ват и район, примыкавший к не­му с юга, которые были сравнительно мало затронуты войной и до нашего времени остались заселенными, их поля обрабатывались, и время от времени здесь устраи­вали свою резиденцию правители.

Сельская и городская жизнь продолжала теплиться в Ангкоре после печальных событий 1430 г., но кхмер­ская цивилизация, ярко заблиставшая с IX в., достиг­нув расцвета в XII и первой четверти XIII в. в правле­ние Сурьявармана II и Джаявармана VII, сохранив свой мишурный блеск, за которым проглядывалось на­ступление упадка в XIV в., полностью угасла в XV в., чтобы более не возродиться.

Это полное исчезновение великолепного очага ис­кусства и культуры, блестящей цивилизации ставит трудноразрешимые проблемы. Мы уже указали на чаще всего называемую причину быстрого упадка кхмерско­го королевства: слишком большое напряжение сил все­го народа, уставшего от сверхчеловеческих усилий, свя­занных со строительством и содержанием храмов, кото­рых требовали от него правители, чересчур много думавшие о своем престиже и о празднествах; народ был слишком ослаблен, чтобы успешно бороться с силь­ными и энергичными завоевателями, которые жаждали завладеть его богатствами, а слабые правители, утра­тившие созидательную силу своих предшественников, стремились забыть в блеске роскоши об опасности, при­ближение которой они чувствовали.

Может быть, существовала другая, более глубокая причина? Некоторые блестящие цивилизации прожили короткую жизнь; пример тому страна кхмеров. Другие цивилизации — в Индии, Китае, Европе — прошли через все испытания истории. Может быть, они оказались бо­лее жизнеспособными потому, что обладали неким присущим только им духом, культурой, религией, фило­софией, искусством, языком, которые помогли им со­хранить свою индивидуальность в бурных событиях истории. Можно ли сказать то же и о кхмерской циви­лизации?

В стране кхмеров на местную аустро-азиатскую ос­нову наложилась культура, целиком заимствованная из Индии. На этой основе кхмеры сумели создать подлин­но оригинальное искусство, но на этом закончились их усилия по синтезу двух культурных потоков. Свойствен­ный им эклектизм не позволил создать оригинальное и яркое мировоззрение. За исключением культа бога-ко­роля, который, впрочем, существовал не только у них, кхмеры удовлетворились тем, что восприняли без каких-либо изменений религии Индии. Что касается кхмерской философской мысли, то мы знаем о ней так мало, что не можем быть уверены в ее оригинальности, ни даже в том, что она вообще существовала[6]. Социальная организация общества, поскольку в центре ее стояла лич­ность правителя, могла, пока существовали великие короли, явиться залогом могущества страны, но именно в ней таился и зародыш ее упадка.

Кхмерская культура осталась культурой локальной. Иногда, в какие-то благоприятные периоды, она оказы­вала влияние на соседние страны, близкие ей по про­исхождению,— Сиам и Тямпу; но никогда не имела она международного значения[7]. С этой точки зрения ее можно поставить в один ряд с не менее блестящими цивилизациями, но тоже не имевшими мирового зна­чения — цивилизациями Японии или латиноамерикан­ских городов в доколумбову эпоху. Другие же страны, такие, как Индия, Иран, Китай, Палестина, Греция, Рим, сыгравшие в мире роль просветителей, были, по выражению Груссе, «странами более великими, чем они сами». Страна кхмеров никогда не принадлежала к подобным странам.

Можно удивляться размерам тех разрушений, кото­рые претерпел Ангкор, и тех физических разрушений, если можно так выразиться, которые претерпела кхмер­ская земля, прежде такая богатая. Это обстоятельство также выставляется в качестве причины падения кхмер­ской цивилизации. Обычно говорят при этом о громад­ных разрушениях во время сиамских военных походов, в частности во время осад Ангкора, захвата его и ок­купации столицы в 1352, 1420 и 1430 гг. Все это так, но этого недостаточно. То же самое можно сказать о разрушениях, которые причинили стране кхмеров пред­шественники тайцев. Первая столица, построенная во­круг Пном Бакхенга, была разрушена и сожжена Тямпой в 1177 г., а на кирпичах северного алтаря Ангкор Вата до сих пор видны следы пожаров, зажженных си­амскими завоевателями вскоре после завершения строи­тельства храма.

К разрушениям, вызванным войнами, нужно доба­вить и ущерб, нанесенный религиозной борьбой. Не­смотря на традиционную терпимость кхмерских коро­лей, смены правителей — буддистов, шиваитов и виш-нуитов — неизбежно вызывали в стране идеологические столкновения, причем часто разрушались храмы, уродовались и переделывались статуи. Множество алтарей и священных гротов было разорено буддистами; индуи-сты, со своей стороны, когда приходили к власти, не колеблясь уничтожали буддийские алтари, доказа­тельством чему служит надпись в Сдок Как Тхоме. Здесь говорится, что в одном из подобных случаев ко­роль Сурьяварман I был вынужден вызвать войска, чтобы разогнать беснующуюся толпу, которая ворва­лась в буддийский храм, сбрасывая статуи и срывая барельефы. В XIII в. гигантская статуя Будды, изо­браженного на наге, была разбита и части ее выбро­шены в болото. Это сделали окрестные жители, под­давшись агитации шиваитских жрецов. Статуи Локеш-вары постигла та же участь, а некоторым из них была придана форма линти.

К религиозным мотивам подобных варварских по­ступков следует добавить мотивы просто слепой мести. Мы уже отмечали, что многочисленная крестьянская масса видела в приходе тайских завоевателей освобож­дение от своих кхмерских господ, а появление буддий­ских монахов Хинаяны крестьяне рассматривали как освобождение от брахманского и буддийского духо­венства Махаяны. Из ненависти к своим прежним гос­подам они разрушали религиозные сооружения, которые для них являлись символом зависимости. Это было по­добно тому, как революционеры 1789 г. разрушили без­обидную Бастилию, ненавистный символ умирающего режима.

Кроме того, не следует забывать и роли организо­ванного, даже официального грабежа в этих разруше­ниях. Вспомним о вывозе тайцами изумрудной статуи Будды после взятия Ангкор Вата. Многочисленные «изъятия» подобного рода производились и в эпоху, близкую к нам. В рассказе Муо о первом пребывании в Камбодже в 1860 г., во время которого он как бы вновь открыл, пораженный и восхищенный, храмы Ангкора, исследователь упоминает, что находился в Сием-реапе одновременно с официальной археологической экспедицией из Сиама, которая прибыла затем, чтобы отобрать в храмах определенное число статуй и отпра­вить их в Бангкок. Странно, что подобные действия ни­кого не удивили. Нам, кстати, не подобает возмущать­ся этим, если вспомнить о бесчисленном множестве кхмерских статуй, украшающих крупнейшие музеи Европы[8]. Другие «переселения», но уже менее открытые, касающиеся иногда весьма ценных скульптурных дета­лей, также производились до сравнительно недавнего времени. Я уже упоминал о наиболее сенсационном по­хищении подобного рода; однако было и множество других, более мелких, не повлекших за собой судебно­го разбирательства, но совершавшихся бесчисленное число раз туристами или солдатами (во время войны в Индокитае), пожелавшими унести с собой «сувенир», память об их далеком путешествии...

Грабители не всегда были «любителями искусства», многие хотели использовать украденные вещи лишь в качестве материала для каких-либо поделок, не отда­вая себе отчета в их художественной ценности. Подоб­ное применение материалов не ново, это постоянно про­делывали кхмерские строители даже в периоды рас­цвета страны. В более позднее время куски лестницы из лимонита и песчаника в Пном Бакхенге использова­лись для строительства крепости в Сиемреапе.

И как же тогда не извинить тайских или кхмерских солдат, которые во время сражений использовали де­тали храмов, чтобы построить себе временные укрепле­ния, а также камбоджийских крестьян, бравших камни, колонны и фронтоны для хозяйственных построек и до­мов, снимавших черепицу и срывавших гребни с крыш старых храмов, чтобы обеспечить себя металлом. И еще рассказывались легенды о баснословных сокровищах, скрытых в основаниях кхмерских храмов. Как после это­го удивляться, что искатели кладов сбрасывали или раз­бивали камни, опрокидывали статуи, рылись в подвалах в надежде найти там сундуки, полные золота и драго­ценных камней, которые были туда спрятаны кхмер­скими правителями.

Отношение к древним памятникам как к произведе­ниям искусства имеет сравнительно недавнюю историю. Пока еще это понимает только культурная элита. Камни Персеполя использовались для строительства Шира­за, камни Форума — для постройки домов в Риме, кам­ни пирамид — для реконструкции Каира, а камни Парфенона — для строительства домов турецких сановни­ков. Невероятные примеры подобного варварства мож­но назвать и в современной Индии и даже во Франции! В Камбодже только благодаря созданию Французской школы Дальнего Востока можно было приостановить расхищение произведений кхмерского искусства, кото­рые совсем недавно вывозились из страны целыми ящи­ками, когда доступ в храмы и выход с их территории совершенно не контролировался.

Особенно остро, однако, встала другая проблема — проблема запустения, но уже не храмов, а самой зем­ли кхмеров после оставления Ангкора. Запустение, правда, началось гораздо раньше этого события — с па­дением великих династий. В правление Джаявармана VII, как мы помним, проводились гигантские ирри­гационные работы, завершая те, которые были начаты при предшествующих правителях; пруды, баран, пло­тины, каналы составляли совершенную систему иррига­ции и водоснабжения, позволяя осуществлять рацио­нальное орошение камбоджийской равнины, обеспечи­вая выращивание риса, овощей, кукурузы. В то же время сеть дорог давала возможность крестьянам лег­ко добираться до своих земель и перевозить собранный урожай. Камбоджа была настоящим садом.

Преемники Джаявармана VII  были озабочены дру­гими   проблемами.   Они     интересовались   великолепием дворцовых   празднеств  и   совершенно  не  заботились   о содержании  в  порядке дорог и  ирригационных  соору­жений.  В  этой  стране,  попеременно  иссушаемой  солн­цем и затопляемой дождями, такая  беззаботность гро­зила катастрофой. Затопляемые рисовые поля пришлось оставить и заменить «сухими» рисовыми полями на вы­соких  землях  путем  выжигания участков — способ,  ко­торый еще в наши дни применяют мои. Но такой способ, возможный в горных влажных районах, где живут эти племена, неприемлем на равнине, перегреваемой солн­цем,— он вызывает латеризацию почвы, превращая ее в камень, непригодный для земледелия. Более того, зем­ля, не получая плодородного ила, все более истощается. Недавние изыскания показали, что, быть  может, мы преувеличили   ответственность    последних    правителей кхмеров за упадок земледелия и уход крестьян в более плодородные районы. Прекращение ирригационных ра­бот, проводившихся великими правителями, несомненно, было вызвано не только беззаботностью их преемников. Это было в XIII—XIV вв. результатом естественного яв­ления — изменения русла реки Сиемреап и падения уровня ее вод на два-три метра.

Вспомним, что в начале X в. Яшоварман, строя гро­мадный водоем — Восточный Барай, одновременно сде­лал ответвление от русла реки Сиемреап. Эта река пита­ла всю систему водоснабжения района Ангкора, бас­сейны, восемьсот фонтанов в городе; а когда уровень ее вод понижался, вся система переставала функциониро­вать. Кроме того, громадный резервуар — Восточный Ба­рай, глубиной в 3 м, шириной в 2 км и длиной в 7 км, содержавший 40 млн. куб. м воды, не мог быть зане­сен песком только в результате намывания грунта; для этого должна была произойти катастрофа, прорыв пло­тины, а может быть, другое бедствие, которое и повлек­ло за собой обмеление этого водохранилища.

К стихийным бедствиям и беззаботности правителей нужно добавить и постоянные разрушения системы во­доснабжения сиамскими завоевателями во время осад Ангкора. Как бы то ни было, но цветущий сад, которым был район Ангкора в XII в., постепенно превратился в сухую бесплодную равнину — такую, какой мы ее видим теперь.

Глава  III

ОТ ОСНОВАНИЯ СТОЛИЦЫ В  ПНОМПЕНЕ ДО ВЗЯТИЯ ЛОВЕКА

Как и всем крупным событиям в истории Камбоджи, перенесению столицы в Пномпень сопутствует поэтиче­ская легенда. Вот как она передается в камбоджийских хрониках.

Богатая женщина по имени Пень в конце XIV в. по­строила себе дом недалеко от берега реки, на небольшой возвышенности, переходящей на востоке в холм. Однажды, когда река вздулась от дождей и вышла из берегов, госпожа Пень пошла на берег и увидела большое дерево коки, которое было принесено течением и, захваченное  водоворотом, кружилось недалеко от  берега. Она позвала соседей, которые сели в пироги, чтобы выло­вить дерево. Обвязав ствол веревками, люди отбуксиро­вали его к берегу.

Очищая дерево от покрывавшей его грязи, госпожа Пень нашла в его дупле четыре бронзовые статуи Будды и одну каменную статую. Каменная статуя изображала стоящее божество с собранными в пучок волосами, как у вьетнамцев. В одной руке божество держало палку, в другой — раковину. Госпожа Пень и ее соседи обрадова­лись находке; они торжественно понесли статуи к дому госпожи Пень, которая устроила для них временное по­мещение. После этого она попросила соседей помочь превратить холмик перед ее домом в настоящий холм-гору пном. Затем госпожа Пень распилила ствол дерева коки, чтобы сделать из него основание для алтаря. В 1372 г. госпожа Пень с соседями поставила алтарь на вершине пнома, покрыв крышу травой сув пхлан, и по­местила в алтарь четыре статуи Будды. Каменную же статую она поставила у подножия пнома, с восточной стороны. Поскольку эту статую принесло рекой из Лао­са, ее назвали Неак Та Прах Кау, что значит «Дух Прах Кау». После этого пригласили бонз и попросили их поселиться у подножия пнома с западной стороны. Отсюда название Ват Пном Дон Пень, которое дали этому монастырю. Четыре изображения Будды и пя­тое — духа символизировали могущество и исполнение всех желаний. Таким образом, название города значило: «Холм (пном) госпожи Пень».

Когда Понхеа Ят прибыл в Пномпень, чтобы здесь основать столицу, он построил дворец вблизи пнома, где теперь находятся здания почты и Индокитайского банка. Имя, принятое Понхеа Ятом при коронации, в том виде, как оно упоминается в камбоджийской хронике, очаро­вательно своей простотой, и я надеюсь, что камбоджий­ские школьники ве будут заучивать его наизусть. Оно звучит так: Прах Баромморакатхирак Рамматхипдей Прах Срей Соризопар... Эта же хроника сообщает под­робно, как происходил переезд короля в Пномпень, что позволяет представить некоторые обычаи камбоджий­ского двора XV в. Вот наиболее характерные места из этой хроники, которую перевел на французский язык Жорж Сёдес:

«Король... решил покинуть Басан, подвергшийся на­воднению, и обосноваться в Пном Дон Пене на западном берегу Тонле Крап Тяма. Он послал Кау Пона Кера и Окну... в сопровождении сановников, опытных в изы­скании удобных для поселения мест, чтобы изучить земли по соседству с пномом. Эти сановники отправились в Пном Дон Пень и нашли, что вся его   юго-восточная часть пригодна для поселения. Они доложили королю о результатах  своей  поездки. Его  Величество  предписал всем губернаторам провинций провести массовый набор населения для строительства городских стен и дворца, а также    королевских апартаментов в наикратчайший срок». Методы со времени правления Джаявармана VII не изменились! Короче говоря, работы были закончены в намеченный срок, и в 1434 г., во вторник 9-го дня середины убывающего месяца Писакх года Тигра, 6-го из декады, король покинул Басан, где он провел всего год, и отправился на судне в Пном Дон Пень, сопровождае­мый сановниками и всем двором.

Затем вновь мобилизованные на работы мужчины должны были доставлять землю с равнины, находящей­ся к югу от пнома, на место строительства дворца. Была сделана насыпь и выровнен участок до самого берега реки, на нем устроена набережная, называемая с тех пор набережной Кампонграп.

Король после этого предписал губернатору провинции Бати вырыть канал, чтобы отвести воду из реки в бас­сейн, сооруженный посреди королевской резиденции и предназначенный для снабжения жителей водой; итак, добрые традиции времен великих кхмерских правителей сохранились. После того как канал был вырыт, его вы­ложили камнем и покрыли землей. Канал был назван по имени губернатора провинции Прек Окна Плон.

Затем город был окружен высокой стеной и рвом, во­да из которого использовалась ремесленниками различ­ных цехов: одним ручейком пользовались кожевники, другим — изготовители ваты, третьим — кузнецы-китай­цы и т. д. Насыпь предохраняла город от наводнения в период половодья.

После того как были закончены эти работы, санов­ники и другие жители города приступили к постройке собственных жилищ по своему вкусу. Их дома распола­гались внутри городской стены. Вся западная часть го­рода была отведена под рисовые поля. Наконец, король дал новой столице имя, еще более сложное, чем его соб­ственное, которое можно перевести так: «Столица четы­рех рукавов, счастливая госпожа всей Камбоджи, на­деленный богатством, благородный город Индрапрастха, граница королевства».

Алтарь, воздвигнутый госпожой Пень, грозил рассы­паться, и король решил его перестроить; он воспользо­вался этим, чтобы одновременно изменить облик пнома. Он приказал его расширить и приподнять, после этого построил на вершине террасу, мощенную камнем, на кото­рой скоро появился большой четдей[9]. В нем было два помещения, расположенных одно над другим. В каждом из них находился алтарь. Нижнее помещение имело две­ри, открывающиеся на четыре страны света.

В то же время король основал несколько монасты­рей в различных частях города: два к востоку от пно­ма, один к югу от Прек Окна Плона, один в Четдей Унналоме и один в Кхпоп Та Яне. Затем он послал за статуями из бронзы, которые остались в Нокор Вате[10], а также за статуями львов и торжественно установил их на пноме. Праздник по этому случаю продолжался три дня; четыре бронзовых будды, найденные когда-то госпожой Пень, были поставлены на верхний этаж боль­шого четдея, а статуи из Ангкора помещены на нижнем этаже. После требуемых обычаем обрядов были огла­шены названия выстроенных монастырей. Ват[11] Унналом получил название от «четья», где преподобный Ассаджи поместил останки, названные Унналома. Перед этим мо­настырем, около реки, король под смоковницей поместил изображение Тепперака, или духа по имени Неак Та Прап, который отныне стал символизировать Кхлан Мыон[12]. Заметим, что большинство буддийских монастырей, упомянутых здесь, еще и сейчас существуют в Пномпе­не, особенно почитается камбоджийцами Ват Унналом.

Основание Пномпеня открыло для Камбоджи новую эру процветания и спокойствия. Множество китайских и малайских купцов приехали сюда торговать и оста­лись на жительство; их потомки и теперь еще держат в своих руках всю оптовую торговлю в Камбодже. Ученые и образованные люди со всей Юго-Восточной Азии съезжались сюда, привлеченные славой крупных буддийских монастырей и образованностью монахов. Сюда прибывали посольства из соседних стран, и Камбоджа на время восстановила свой престиж, в значительной степени ут­раченный после падения Ангкора.

Затем события путаются. Камбоджийские хроники по-разному повествуют об отречении Понхеа Ята и о борьбе за его наследство. Хроника, из которой мы заимство­вали рассказ о том, как Понхеа Ят строил Пномпень, отмечает, что король обосновался в своей столице в 1434 г., однако по другим данным это событие нужно датировать 1446г., а его отречение — 1467 г. По другой версии дата отречения называется 1431 или 1433 г. Но в то же время все три источника единогласно утверждают, что у Понхеа Ята было три сына, рожденных от трех различных королев.

Отрывок хроники, которая датируется 1796 г. и явля­ется самой древней, что позволяет считать ее более до­стоверной, называет в качестве преемника Понхеа Ята его старшего сына Гамкхата, по-видимому, то же, что и Прах Нореай, по другим источникам. Вступив на трон в 1467 г. под именем Нараяны Рамадхипати, он правил в Ангкоре двадцать пять лет, женился на королеве Кессе и имел от нее сына Чау Ба, который в тексте Мура зна­чится как Сорьотей. По другим данным, Нараяна Прах Нореай умер в 1437 или 1472 г.

Его преемником был его брат Тьераджа, Тхоммо Реачеа — по данным Мурa и Гарнье. Чтобы захватить власть, он убил своего старшего брата Шри Раджу, иногда называемого Прах Срей. В тексте Мура, наобо­рот, трон оказался в руках Прах Срея, который отпра­вил своего брата Тхоммо Реачеа губернатором в Ангкор Ват, несомненно, чтобы подготовить бывшую столицу к отражению нового нападения сиамцев. В 1473 г. король Прах Срей должен был выступить для подавления восстания своего племянника Чау Ба Сорьотея, сына прежнего правителя. При поддержке сиамцев он сумел отвоевать провинции Чантабури, Корат и Ангкор. Си­амцы после этого захватили в плен и правителя и вос­ставшего принца и отправили их пленниками в Сиам.

Тогда на сцену выступил третий сын Понхеа Ята, Тхоммо Реачеа, или Тьераджа из хроники 1796 г. Со­брав уцелевшие остатки камбоджийского войска, он су­мел одержать победу над сиамцами в течение кампании, длившейся три года — с 1473 по 1476 г. Он был про­возглашен королем вместо своего находившегося в пле­ну брата и вступил на престол в 1477 г. под именем Прах Бат Самдеч Прах Моха Тхоммо Реачеа Тхиреач Тхупдей.

В хронике 1796 г. Тхоммо Реачеа упоминается под именем Тьераджа, а став королем, он принял имя Шри Содая, женился и имел сына по имени Джаммараджа или, по другим данным, Дамката. Шри Содая боялся измены со стороны Дхаммараджи и попытался органи­зовать на него покушение. Однако юный принц, преду­прежденный своей бабкой Кесой о намерениях отца, бе­жал в район Кората, привлек на свою сторону армию и принудил отца оставить столицу, которая временно была в Ангкоре, и бежать в Ловек, а затем в Аютию. В это время вдова Гамкхата провозгласила королем своего сына, принца Чау Ба, который в конце концов разделил трон с Дхаммараджей, принцем-изгнанником.

Как видите, довольно трудно свести воедино все эти версии. Мы приводили эти достойные Рокамболя истории совсем не из желания предложить читателю китайскую или, скорее, камбоджийскую головоломку, которая, впро­чем, не представляет большого интереса, если отбросить в сторону вопрос эрудиции. Мы просто хотели, чтобы читатель представил себе, с какими трудностями прихо­дится сталкиваться историку, когда он пытается распу­тать этот клубок противоречий. Надо еще учесть, что при изложении этих малопоучительных се­мейных историй мы постарались по мере возможности внести в них немного порядка и ясности, тогда как в текстах камбоджийских хроник они выглядят гораздо запутаннее. Этот сравнительно недавний период исто­рии Камбоджи еще менее ясен, чем период IX—XIII вв., относительно которого мы располагаем надписями на камнях, составленных, несмотря на изложение в форме легенд, правителями или чиновниками, которые заботи­лись о точности записи; об этом периоде мы узнаем так­же из китайских хроник, ценность которых как исто­рического источника хорошо известна.

Однако вернемся к Тхоммо Реачеа. Если невозможно рассеять тьму, в которую погружены события его прав­ления, то история его преемников яснее; здесь можно хотя бы свести воедино версии различных хроник и све­рить их с другими источниками.

Все сходятся па том, что преемником Тхоммо Реачеа стал его старший сын, принц Дамкхат. Он родился в 1473 г. и был коронован в 1494 г. под именем Прах Срей Суконтхор Бат Реачеа Тхиреач Реамеа Тхупдей или, по другим источникам, в 1504 г. под именем Прах Реач Ангка Прах Срей Суконтхор Бат Реачеа. Правление его оказалось гораздо короче его имени! Боясь своего бра­га Чана, будущего короля Понхеа Чана, король через некоторое время после коронации удалился со своим вором в Басан в провинции Срей Сантхор, туда, где когда-то его дед Понхеа Ят основал временную столицу,

Едока не переехал  в Пномпень.  Это  место понравилось Прах Срей Суконтхору тем, что его легко было защи­щать, так как оно расположено между Меконгом, озером онлесап и лесом. Впрочем, это не помогло королю сохранить за собой трон, он был вскоре свергнут, но не тем,  кого  опасался,  не  братом, а   интриганом  низкого происхождения, которого он  имел  слабость ввести  в свою семью, неким Неай Каном.

Происхождение этого любопытного персонажа и об­стоятельства, которые привели его к власти, достойны того, чтобы о них рассказать, ибо они проливают свет на нравы камбоджийского двора XVI в. Некий Пичей Неак, человек низкого происхождения, который, несмот­ря на свой пышный титул «раб трех возвышенных и Счастливых блаженных», на самом деле был всего лишь «храмовым рабом», имел дочь замечательной красоты. Он предложил ее королю, согласно обычаю того време­ни. Пленившись красотой девушки, король взял ее в наложницы, но высокого ранга, которые по своему положе­нию следуют сразу за королевой. Затем он сделал ее отца крупным сановником, брата ее, Неай Кана, возвел в ранг «королевского представителя, наблюдающего за теми, кто начальствует». Этим он возвысил его над четырьмя сановниками, и тот стал главным блюстителем нравственности.

Эти почести сделали Кана слишком требовательным, а сановники старались всячески очернить его в глазах короля. Последний увидел однажды сон, будто чужестранец хочет отнять у него власть; прорицатели убедили его, что речь шла именно о Кане, и тогда король приказал утопить его в реке. Однако Кан был преду­прежден, и ему удалось избежать сетей, которые уже были расставлены.

Он укрылся у одного монаха, затем убил губерна­тора провинции Ба Пном и поднял восстание против короля. Восстание было успешным настолько, что ко­роль по совету своего министра попросил отца Кана на­писать сыну и уговорить его сложить оружие. С той же просьбой он обратился к своей наложнице. Заверив ко­роля в чистоте своих намерений, Кан все же поднял против него новые провинции. В это время брат короля, принц Чан, бежал в Сиам.

Когда под его знаменем собралось пятьдесят тысяч человек, Кан напал на королевскую армию, которая бы­ла вынуждена отступить в провинцию Ловек. Король и его двор укрылись в провинции Сантук, где в настоящее время находится город Кампонгтхом.

Победитель королевской армии и хозяин Пномпеня, Кан назначил губернаторов провинций, сановников и послал верных людей в провинции на юге и западе страны, чтобы убедить их присоединиться к нему; боль­шинство согласилось, ибо люди считали его «человеком, наделенным сверхъестественными свойствами». Но из-за поражений Кап рисковал потерять доверие народа и армии, только благодаря чудесам дипломатии ему уда­лось сплотить свои войска, которые теперь уже насчи­тывали сто тысяч человек. Победив в решающем сра­жении, Кап овладел столицей и приказал убить короля, которому было тогда сорок лет и который только восемь лет назад был коронован. Одному из брахманов удалось бежать и унести с собой Прах Кхан, священный меч, символ королевской власти; он спрятал его в стволе мин­дального дерева в провинции Бати.

Кап одержал победу над королем, занял его место па троне, все провинции королевства подчинились ему, но ему недоставало символа власти, священного Прах Кхана! Он обещал пятьсот золотых таэлей[13] тому, кто его принесет, а тем временем приказал изготовить другой, с которым и появлялся на церемониях в блеске ложной славы. В 1498 г. он был коронован под именем Самдеч Прах Срей Четтхатхиреач Раматхипдей.

Он осыпал своих родственников милостями по слу­чаю своего счастливого воцарения, освободил народ от налогов на год, что принесло ему громадную популяр­ность. Затем, решив основать в королевстве новую столицу, он выбрал место Сралап, на границе провинций Тхбонг Кхмум и Ба Пном.  Он построил  за  два года роскошный дворец — настоящую крепость с большим числом сторожевых башен.  Чтобы  обеспечить снабжение города водой, он приказал вырыть громадный бассейн, существующий и поныне. Через три года население этой столицы уже превышало число жителей прежней. Мир снова   воцарился   в   королевстве.   В  страну  прибывало множество чужеземцев. После стольких лет войн и раз­рушений парод, наконец, вздохнул свободно.

Однако принц Чан, который в течение восьми лет скрывался в Сиаме и достиг теперь тридцатилетнего возраста, стал мечтать о том, как бы вернуть себе власть. Не добившись поддержки у короля Сиама, Чан решил действовать на свой страх и риск,— он послал своих эмиссаров в Камбоджу, чтобы поднять против короля Кана население западных провинций. Затем он собрал три тысячи войска и овладел городом Сиемреап, после чего проник в провинцию Баттамбанг, губернатор которой поддержал его и предоставил в его распоряже­ние десятитысячное войско. Однако губернатор другой провинции — Потхисатх, современной Пурсат, известил обо всем Кана, собрал войско в сорок тысяч, чтобы противостоять нападению принца Чана и подготовил к обороне крепость. Но повстанец по имени Та Мыонг убил губернатора и поднял мятеж, объявив населению, что Чан является законным королем и прибыл, чтобы изгнать узурпатора Кана. Жители открыли Чану ворота города и встретили его единодушными криками восторга. Между тем Кан получил послание губернатора Пурсата. Не теряя ни минуты, он приказал своим военачаль­никам поднять войска и выступил навстречу Чану. Ско­ро армии встретились, и между ними началась битва. Армией Чана командовал Та Мыонг. Кан имел сто ты­сяч войска, Чан только двадцать тысяч, но он разделил их на части по пять тысяч человек в каждой, а остав­шиеся пять тысяч оставил для обороны осажденного го­рода. Победы Чана в отдельных сражениях внушили на­селению доверие к нему, и народ массами шел под его знамена.

Кан, однако, решил не уступать. Он также попытался собрать сторонников, чтобы взять обратно Ловек, кото­рым только что завладел Чан. Было решено временно прекратить боевые действия, после того как Кан послал Чану письмо следующего содержания: «Я счастлив, что во главе войск, которые сражаются против меня, стоите вы, однако, ввиду наступления сезона дождей и учи­тывая, что жителям нужно обрабатывать рисовые поля, я предлагаю вам на время прекратить военные дейст­вия при условии, что ян один из нас не воспользуется этим, чтобы завладеть провинциями, находящимися под властью другого, как это сделал бы предводитель шайки воров, и что военные действия возобновятся только по­сле нового объявления войны. Это разумно и достойно королей».

Перемирие соблюдалось обеими сторонами; принца Чана военачальники и члены королевской семьи по­просили принять титул короля Камбоджи; он согласил­ся, но при условии, что религиозная церемония состоит­ся только после окончательного разгрома узурпатора. Это первое возведение на трон произошло в 1516 г. Брахманы дули в раковины, играла музыка, народ со­брался из всех подвластных Чану провинций, чтобы при­ветствовать нового короля.

К концу 1516 г. Каи набрал войска из всех верных ему провинций и привел их в Срей Сантхор. Скоро во­зобновились военные действия, начавшись с боев в про­винции Ловек. Весь 1517 год был отмечен сражениями, не давшими никакого положительного результата; во­енные действия прекратились на период дождей, затем сразу же возобновились. К третьему месяцу 1518 г. вой­скам Чана удалось завладеть провинциями Треанг, Кампот и Кампонгсом, но в провинциях Бассак и Травинь их постигла неудача.

Кан попытался тогда убить соперника, но это ему не удалось. Военные действия продолжались, но поло­жение сторон не менялось. Страной управляли два пра­вителя: Чан, король Запада, и Кан, король Востока. Чан писал в одном из своих указов: «Если я буду по­бежден и убит, народ даст Кану титул короля. Но до этого времени пусть его называют титулом, который дал ему король Срей Соконтхор Бат: Кан, королевский представитель великого короля. Если же он будет по­бежден и убит, единственное название, которого он бу­дет достоин, — это кхат, мятежник».

Мы не можем входить в детали этой настоящей «тридцатилетней войны». В конце концов Кан и послед­ние оставшиеся ему верными сторонники были окружены в маленькой крепости Самролг Прей Нокор. Осада продолжалась три месяца и закончилась полным разгромом узурпатора. Дядя Кана был убит у входа во дворец. Кана же нашли во внутренних покоях, сидящим в окружении своих жен; он был ранен ударом дротика, взят в плен и заключен под стражу. На следующий день его убили по приказу короля. Солдаты и сторонники Кана были обращены в рабство.  Эти  события,  по-видимому, происходили между 1522 и 1525 гг.

Однако Чан  не  смог  долго  наслаждаться  обретенным  спокойствием;   нападения  Сиама заставили его опять взяться за оружие. В течение всего периода военных действий между Чаном  и Каном сиамский король почему-то не вмешивался в войну и даже не ответил на просьбу о помощи, с которой обратился к нему принц Чан накануне отъезда из страны, где он столько лет провел в изгнании. Но такая «незаинтересованность» в делах Камбоджи продолжалась недолго. Как только Чан добился успеха, сиамский король, считая его по-прежнему своим вассалом, отправил к нему посланца с требованием прислать великолепного белого слона, ко­торый был у Чана. Чан, отнюдь не собираясь выполнять этот акт вассальной зависимости, отказался. Посчитав отказ за оскорбление, король Сиама перешел границу Камбоджи со своей армией, думая, что ему удастся быстро покончить со страной, ослабленной после почти тридцатилетней гражданской войны. Он захватил про­винцию Апгкор, но Чан, воодушевленный своими успе­хами в борьбе против Кана, быстро собрал армию и, нанеся поражение сиамским войскам, взял десять ты­сяч пленных. Он их привел в Пурсат, древний Потисатх, который в память о поддержке, оказанной городом Чану еще во время первых войн с Каном, был назван им Бантеай Меан Чей — «крепость победы». И несом­ненно, в честь своей новой победы над сиамцами он на­звал небольшой город около Ангкора, у которого про­изошло победоносное сражение, Сиемреап, что значит «сиамцы, лежащие ниц». Это название город сохранил до наших дней.

В 1531 г. Чан продолжал продвигаться вперед и одер­жал победу, напав на провинцию Прачин. Однако си­амцы перешли в наступление и совершили набеги па камбоджийскую землю в 1533 и 1540 гг. Во главе сиам­ских войск стоял в то время камбоджийский принц Понхеа Опг. Он родился и Сиаме, когда его отец, бывший король Камбоджи Прах Срей, находился там в изгна­нии, и был усыновлен королем Сиама. Источники расхо­дятся в оценке результатов этих походов. По одним дан­ным успех сиамцев был полным, но сиамские хроники признают, что войска Сиама, которые пришли из Аютии, выступили в неблагоприятное время года и были раз­биты камбоджийцами; Понхеа Онг погиб во время от­ступления: он был убит на спине своего слона.

Несомненно, победа камбоджийцев была облегчена тем, что тогда же Сиам подвергся нападению Бирмы. Пользуясь временным ослаблением своих традиционных врагов, Анг Чан неоднократно вторгался на территорию Сиама, дойдя в 1564 г. даже до окрестностей Аютии. Все эти факты подтверждаются рассказами португальцев, которые в это время начали проникать в Камбоджу в качестве торговцев и миссионеров.

Эти победы Чана были временными, однако они вер­нули Камбодже престиж, утраченный при предыдущих правителях. Король понимал всю шаткость положения страны и столицы, слишком уязвимой для карательных экспедиций врага. Покинув Пномпень, он переменил не­сколько столиц и, наконец, остановился на Ловеке, хотя до этого реконструировал Удонг.

Если взглянуть на карту Камбоджи, трудно понять, почему именно Ловек был выбран в качестве столицы: этот город, расположенный к северу от Пномпеня, ме­жду Удонгом и Пурсатом, кажется, во всяком случае, не менее уязвимым для врага, чем прежняя столица. Анналы восхваляют расположение города, окруженно­го мощными укреплениями, находящегося под покро­вительством гигантской статуи Будды и бога-быка. «Об­раз Будды распространял ни с чем не сравнимое сияние, и птицы, пролетая над ним, падали, как будто поражен­ные молнией»; пророчество гласило, что обладатель этой статуи будет непобедим.

Другая легенда, безусловно, относится не к этой ста­туе. Гуляя однажды по лесу, король нашел камень, врос­ший в одну из ветвей дерева коки, и приказал из этого камня и ветви сделать статую четырех Будд. Это было исполнено, и камень стал основанием для группы из че­тырех статуй, лики которых были обращены в разные стороны. Эта четырехликая статуя, помещенная в Лове­ке, в специально выстроенном храме Прах Вихеар Меан Дап, предстала перед восхищенными взорами верующих в 1530 г. «Четырехликий храм» стоит и теперь, но статуя исчезла; от нее остались лишь восемь ног из песчаника. Что касается статуи бога-быка, то в данном случае речь идет, безусловно, о Нандине, верхом на котором обычно изображался Шива; это указывает на ту роль, которую еще играл шиваизм в этой вполне буддийской стране; в Ловеке было много и других шиваитских ста­туй. Пророчество, которое приписывало статуе Будды безмерную силу хранителя и заступника, гласило, что «королевская власть над миром обещана тому городу, где этот бык упадет с неба». Эти обстоятельства, без­условно, и определили выбор столицы в пользу Ловека. Здесь Чан был, наконец, коронован.

Мы помним, что принц Чан, выполняя с 1516 г., по просьбе военачальников, сановников и королевской семьи, функции правителя, тем не менее не хотел офи­циально короноваться, желая сделать это только после разгрома своего старого врага, узурпатора Капа; теперь этот разгром после смерти соперника был окончатель­ным. Кстати, юный принц Понхеа Джое, сын прежнего короля и законный наследник королевства, умер в 1507г., несомненно, убитый Каном. Официально трон был сво­боден. Чан короновался под именем Анг Чана. Его правление было одним из самых примечательных в ди­настии послеангкорских королей.

Анг Чан был первым камбоджийским правителем, имя которого упоминается в европейских хрониках; мис­сионеры и путешественники с Запада все чаще появля­лись в Камбодже; это стало большим подспорьем для историков, так как внесло в историю Камбоджи точность, которой до тех пор не было в хронике. В 1555—1556 гг. португальский доминиканец Гаспар да Крус, первый европейский миссионер, писал: «Король Анг Чан полу­чил права на трон потому, что народ взбунтовался про­тив одного из его братьев, который в то время был ко­ролем. Он победил брата, в результате чего брат пере­дал ему королевство».

Анг Чан в изображении Гаспара да Круса — абсо­лютный монарх, человек легковерный, поддающийся влиянию придворных брахмаиов. В действительности же это был глубоко верующий буддист, добрый и благоче­стивый правитель. Он был одним из крупных королей в смутный период истории Камбоджи, а его правление — одним из наиболее счастливых или, точнее, одним из наименее мрачных в истории страны. По крайней мере, такое мнение более распространено, чем точка зрения португальского миссионера...

Анг Чан возводил религиозные сооружения. Мы уже говорили о тех, которыми он украсил свою столицу Ловек. В городе Удонге он поставил монастырь и громад­ную статую Будды. На холме, который господствует над городом, «горе, откуда исходит королевское величие», он построил другой, меньший храм, в котором находи­лась статуя лежащего Будды, и три бассейна.

По-видимому, он заботился и о благе жителей: стре­мясь развить экономику Камбоджи, содействовал разра­ботке железных рудников, расчистил большие площади от леса, чтобы увеличить размеры пахотных земель. В Удонге, как сказано выше, он выстроил три бассейна: «бассейн воспоминаний», «бассейн дерева бодхи» и «пруд Самроетхи». Пруд, воды которого оставались без употребления, он приказал использовать для орошения. Кроме того, по его приказу был вырублен лес, окружав­ший Удонг, а на этом месте появились рисовые поля, которые смогли обеспечить рисом монастырь, находив­шийся вдали от деревень. Эти рисовые поля обрабаты­вались государственными рабами под надзором специ­ального чиновника.

Мы уже говорили, что правление Анг Чана было од­ним из наиболее счастливых в то смутное время. В дей­ствительности же, если внимательно вчитаться в кам­боджийские хроники, окажется, что правление узурпато­ра Кана было лучше для камбоджийского народа — именно в его правление королевство достигло наиболь­шего расцвета, что бы ни делал сам Кан.

Вскоре после коронации Анг Чан обрел священный меч, который брахман Езей Пхат спрятал в стволе мин­дального дерева около Бати; он вернул себе также пять божеств, от которых зависело процветание королевства, священный лук и стрелы, «Ломпенг Чей» — копье, кото­рым Та Чей, сторож сладких огурцов, убил короля; это копье можно видеть и сейчас еще в ко Преах королев­ского дворца в Пномпене.

После смерти Анг Чана в 1566 г. трон перешел к его единственному сыну Барон Реачеа, родившемуся в 1520г. и принявшему на царстве имя Прах Реачеа Ангка Прах Барон Реачеа Тхиреач Реамеа Тхупдей Прах Анг. Его правление было отмечено усилением столкно­вений с Сиамом, причем военные действия обычно кон­чались в пользу камбоджийцев.

Сиам в то время находился в очень тяжелом поло­жении. Он вел войну с Бирмой, которая в 1555 г. даже овладела сиамской столицей Аютией; Сиаму необходи­мы были все силы, чтобы обороняться от бирманцев, и он не мог позволить себе их дробить, действуя против Камбоджи. Он даже обращался к Камбодже за по­мощью в 1566 и 1567 гг.

Барон Реачеа сумел ловко использовать сложившую­ся ситуацию. Он и не думал отвергать предложение о заключении союза, сделанное королем Сиама, и принял его, надеясь извлечь из этого впоследствии большие вы­годы. Камбоджийский правитель направил в Аютию от­ряд своих войск под командой сына, принца Сорьопора. Но камбоджийцы были довольно плохо приняты сиам­цами, свысока смотревшими на сегодняшних союзников, которых еще вчера они побеждали; обидевшись на такое недружелюбное отношение, камбоджийский отряд вер­нулся домой.

Решив воспользоваться затруднениями Сиама и от­воевать у него утраченные ранее камбоджийские земли, Барон Реачеа посылает двадцатитысячную армию с дву­мя военачальниками во главе, которая и захватывает провинции Петриу и Нарнонг.

В то же время войска с флотилии судов, высадив­шись в порту Хатиен, занимают две приморские провин­ции, Чантабун и Райанг, лежащие к югу от недавно за­хваченных Камбоджей провинций. Сражение было чрез­вычайно жестоким, и оба войска понесли большие потери, но игра стоила свеч. В руки камбоджийцев попали по­мимо четырех -провинций семьдесят тысяч пленных: муж­чин, женщин и детей, которые были отправлены для уве­личения населения в центральные провинции Камбо­джи,— из них жители были ранее угнаны сиамцами и обращены в рабство.

Стремясь все подготовить к осуществлению своих во­инственных замыслов, Барон Реачеа перенес столицу в Кампонг Крассанг, поблизости от Ангкора. После не­удачной попытки овладеть Аютией, он напал во главе двадцатитысячной армии на Корат, на северо-востоке от сиамской столицы. Ему удалось овладеть городом, и он назначил туда своего губернатора. Это отмечается в сиамских анналах, признающих новое поражение Сиама.

Вскоре Камбоджа вступила в борьбу с новым вра­гом — Лаосом. Происхождение этого конфликта чрез­вычайно оригинально, хотя в нем нет ничего невероят­ного для того, кто знает психологию жителей Востока и понимает, что значит для них «потерять лицо». Од­нажды король Лаоса отправил Баро« Реачеа двух сво­их сановников и тысячу солдат, которые сопровождали слона высотой в восемь локтей[14], и предложил устроить битву между этим слоном и самым сильным слоном в Камбодже. Исход этого необычного поединка имел боль­шое значение, ибо страна побежденного слона должна была стать вассалом страны слона-победителя. Несом­ненно, король Лаоса верил в силу своего слона и был убежден в его победе, надеясь легко и без особого рис­ка прибрать к рукам кхмерское королевство. Король Камбоджи не мог уклониться от поединка, ибо это зна­чило «потерять лицо», что на Востоке хуже, чем поте­рять жизнь.

Барон Реачеа согласился на поединок. Он приказал своим погонщикам выбрать такого слона, который мог бы противостоять грозному противнику. Поединок был назначен в Ловеке, куда специально прибыл король Камбоджи, временно оставив свою столицу в Кампонг Крассанге.

Слон, который защищал честь Камбоджи, был ро­стом всего в шесть локтей, на два локтя ниже, чем его противник, но отличался боевым духом и храбростью. Он быстро обратил в бегство гигантского слона из Лао­са. В знак победы Барон Реачеа оставил у себя слона лаотянского короля и в качестве пленников тысячу че­ловек, которые его сопровождали. Вестниками его по­беды были посланы в Лаос только два сановника.

Король Лаоса разгневался, узнав об этом пораже­нии, и пожелал отомстить. На следующий год он выста­вил против Камбоджи войско в пятьдесят тысяч, кото­рое на судах спустилось вниз по Меконгу, и другое войско в семьдесят тысяч, которое отправилось в поход пешим порядком под командованием самого короля. Первое войско в Прек Прасапе, в провинции Срей Сантхор, встретила камбоджийская армия численностью в двадцать тысяч под командованием Прах Сатхи, сына короля Камбоджи. Несмотря на численное превосходст­во, лаотянцы были разбиты. Второе, семидесятитысячное войско лаотянского короля также потерпело сокру­шительное поражение у Ппом Сонтхока, где их встрети­ла камбоджийская армия, возглавляемая лично Барон Реачеа. Поражение лаотянцев было полным; камбод­жийцы захватили множество пленных, а бежавших до­бивали крестьяне; лаотянскому королю лишь случайно удалось избежать гибели. Камбоджийские хроники в полном согласии с лаотянскими относят эти события к 1570 г.

Мир был недолгим. Скоро Камбоджа вынуждена бы­ла снова обороняться от нападения своих постоянных врагов — сиамцев. Подписав перемирие с Бирмой, Сиам хотел теперь возвратить четыре провинции, которые Ба­рон Реачеа захватил в самом начале своего правления. Перейдя в наступление, сиамские войска заняли эти провинции, прогнав оттуда камбоджийских губернаторов и войска захватчиков.

Узнав об этом, Барон Реачеа немедленно собрал ар­мию в семьдесят тысяч человек и сам стал во главе вой­ска. Ему удалось, не вступая с сиамцами в большое сражение, отвоевать обратно провинцию Чантабун и, продолжая победоносное движение вперед, захватить две новые сиамские провинции. Чтобы исключить всякую возможность восстания, которого он опасался, Барон прибег к перемещению населения, способу, который из­вестен и современным государствам, и состоявшему в данном случае в том, что он переселил жителей провин­ции Чантабуи во вновь захваченную провинцию Пет-чабури, и наоборот. Эта предосторожность быстро по­теряла свое значение, ибо на следующий год кхмерские войска вновь были изгнаны сиамцами.

Эти «качели» продолжались еще несколько лет — до заключения в 1573 г. мирного договора между Камбод­жей и Сиамом. Но едва только он был подписан, как лаотянская армия в двадцать тысяч человек снова вторг­лась в Камбоджу, спустившись по Меконгу на военных пирогах. Сражение па воде произошло в 30 км севернее Пномпеня, перед небольшой деревней Рока Конг; лао-тянские войска понесли большие потери и не сумели пе­регруппироваться. Те, кому удалось избежать гибели в битве или в воде, безжалостно преследовались населением и уничтожались. Это была последняя битва Барон Реачеа. Его смерть в 1576 г. положила конец трудному и насыщенному событиями правлению.

Во время этих войн осуществлялось новое, вторжение, хотя еще и медленное,— проникновение португальских и испанских миссионеров. И действительно, Индокитай не остался в стороне от этого великого движения, религи­озного и экономического одновременно, которое, начиная с Марко Поло и великих географических открытий, раз­бросало представителей различных религиозных орде­нов по мировым путям. Это движение усилилось после контрреформации, с политикой экспансии, которую ста­ли проводить великие ордена миссионеров. Напомним, что начало этому мирному вторжению было положено еще в правление Анг Чала, когда в Камбоджу прибыл доминиканец из Португалии Гаспар да Крус. До него в различных городах Камбоджи, в частности в Ловеке, селились торговцы той же национальности. Можно даже полагать, что именно по их совету Крус начал пропо­ведь евангелия в этой стране, несмотря на отрица­тельное отношение к этому католической миссии в Малакке; это видно из одного из писем отца Гаспара, где он заявляет, что «слышал, будто там прекрасное поле деятельности для проповедника».

Первая попытка, однако, потерпела неудачу. Отец Гаспар да Крус был встречен резко враждебно буддий­скими монахами и брахманами. Он вынужден был по­кинуть страну и вернуться в свою миссию в Малакке. После этого ничего не известно до 1583 или 1584 г., ко­гда можно с уверенностью говорить о появлении в Кам­бодже новых миссионеров. Но в некоторых текстах есть указание на то, что незадолго до своей смерти Барон Реачеа пригласил португальских миссионеров поселить­ся в стране; об этом имеется сообщение отца Габриэля де Сан Антонио, по даты, которые он приводит, вызы­вают сомнение.

Барон Реачеа имел трех сыновей: Сатху. родившего­ся в 1553 г. и ставшего во главе одной из армий, по­сланных против Лаоса; Срея Сорьопора, возглавлявше­го армию, направленную против Сиама; и Чау Пхонеа Она. Сатха, старший из сыновей, вступил на трон в 1576 г. под именем Прах Реачеа Барон Реачеа Реамеа Тхупдей.

У нас достаточно сведений об этом правителе не только из камбоджийских хроник, но также из сочинений испанских авторов, которые его обычно называют Апрамлангара, что является искажением камбоджий­ского имени Прах Алангхар. К хроникам следует до­бавить такой источник, как надписи, значение которых слишком часто недооценивается современными истори­ками и которые недавно получили новую жизнь благо­даря исследованиям Б. Гролье[15].

Быть может, главным делом Сатхи явилось восста­новление храма Ангкор Вата в качестве династического храма. Две надписи, которые считаются принадлежащи­ми Сатхе и его матери, королеве Кессе, говорят об этом возрождении храма, называя Ангкор Ват «Брах Бишну-лока» (Обитель Вишну).

Первая надпись, датированная 1577 г., т. е. через год после коронации, выражает радость Кессы по поводу того, что ее сын отремонтировал храм Брах Бишнулока, «восстановил его полностью, сделав таким, каким он был в древности».

Другая надпись, датированная 1579 г., возможно, принадлежит самому королю Сатхе. В ней говорится, что, «когда о« вступил на трон с целью прославления буддизма, он отремонтировал большие башни Брах Бишнулока (Ангкор Вата), приказал поднять наверх камни и восстановить девятиглавые вершины прекрас­ных башен, покрыл их золотом, поместил туда святыню; башни он посвятил своим предкам и королю Брах Вара-питатхираджи (Барон Реачеа), почившему королю, свое­му отцу... Сын по имени Брах Парама Раджадхираджа Пабитра... рожденный от него в эту среду августа 1579 г., был отправлен им в Брах Бишнулоку, это ве­ликое владение могучих духов и теней предков, и по­священ им Будде». Сын, о котором упоминает король Сатха,— его второй сын Чау Понхеа Тхон, будущий Ба­рон Реачеа П.

Эти благочестивые и мирные занятия не спасли Сат­ху от нападений сиамцев. Начало этому, впрочем, поло­жила допущенная правителем политическая ошибка. Вскоре после его вступления на трон бирманцы совер­шили новое нападение на Сиам и дошли до стен его столицы Аютии. Король Сиама Пра Нарет, опираясь на договор, который он подписал в 1573 г. с Барон Реачей, потребовал помощи и поддержки от Сатхи. Несмот­ря на то что по договору на Камбоджу не возлагались такого рода обязательства, Сатха имел слабость согла­ситься на просьбу своего врага. Это привело к новым затруднениям.

Он послал двадцатитысячную армию на выручку Аютии. Потерпев поражение, бирманцы отступили. И в то время, когда армии двух победивших союзников от­дыхали, Пра Нарет публично нанес такое оскорбление командующему кхмерской армией, что тот немедленно вместе с войском отправился в Ловек с жалобой Сат-хе. Рассердившись, король немедленно расторг договор, подписанный с Сиамом его предшественником.

Вскоре он получил возможность отомстить за нане­сенное оскорбление. Когда в 1583 г. бирманцы напали на Сиам, к ним присоединилась и камбоджийская армия и захватила две южные сиамские провинции, но из-за слишком быстрого продвижения она получила от сиам­цев удар с тыла и лишь с трудом смогла избежать раз­грома и добраться до Камбоджи.

Судя по некоторым текстам, можно подумать, буд­то Сатха отрекся от трона в пользу старшего сына Честхи, родившегося в 1574 г., Прах Чея Честхи I, как его называют в хрониках.

Однако испанские и португальские тексты, значение которых как исторического источника становится в этот период первостепенным, не говорят ни о какой смене пра­вителей в это время. Вероятнее всего Сатха, сознавая, что ему не хватает авторитета и решительности, к тому же опасаясь популярности своего брата Сорьопора, взял в соправители двух своих сыновей, Честху и Тхона (по­следний позднее стал королем под именем Барон Реачеа II), но сохранил за собой королевский титул и вер­ховную власть. Таким образом он сохранил корону для своих потомков.

Это решение было лишь полумерой, неспособной ос­тановить неотвратимый ход событий, приведших к даль­нейшему упадку кхмерского королевства. Начавшись с падения королевства Апгкор, упадок, несмотря на несколько периодов временного подъема, продолжался, причем этому способствовали нападения Сиама и Лао­са. Скоро Камбоджа вновь оказалась в состоянии вой­ны. В 1591 г. произошло новое нападение сиамских войск под предводительством Пра Нарета, и Камбодже с большим трудом удалось отбить его. Наступила корот­кая передышка.

Вскоре сиамцы возобновили наступление на Ловек, столицу Камбоджи. Камбоджийские и сиамские хро­ники сообщают множество подробностей об этих имев­ших решающее значение боях, которые завершили це­лый период в истории Камбоджи. Эти подробности, быть может, не имеют большой исторической ценности, но нельзя все же их отбрасывать полностью.

Сиамцы тщательно разработали план военных дейст­вий, особое значение в нем придавалось захвату кам­боджийской столицы. Для Сиама этот захват означал бы полное поражение Камбоджи и установление сиам­ского господства над ней. В подготовке кампании про­тив Ловека Пра Нарет не пренебрег «психологической подготовкой», которая столь дорога нашим военным. Опасаясь, что против сиамцев будут действовать боже­ства-хранители Ловека, в особенности статуя Будды, по­читаемая камбоджийцами, он решил вначале уничто­жить их престиж и влияние.

Для этой цели он послал в Ловек двух сиамских мо­нахов, которым удалось дать королю под видом лекарст­ва одно средство, которое будто бы лишило его рассуд­ка. «Почувствовав себя больным, король обратился к этим двум бонзам, которые объяснили его болезнь при­сутствием статуи Будды... Правитель тотчас вызвал ра­бочих и приказал им сбросить вниз статую Блаженного; бонзы поторопились в Сиам с вестью об этом знаке не­уважения, вызвавшем негодование камбоджийцев; ли­шившись своего традиционного покровителя, они чувст­вовали себя беззащитными и готовы были безропотно покориться всякого рода несчастьям».

В это время сиамская армия овладела Коратом, за­тем, после длительного отдыха, начала продвижение к Сиемреапу. Там сиамские солдаты погрузились в две­сти пятьдесят джонок, пересекли озеро Тонлесап и ов­ладели провинцией Кампонгсвай. Другая сиамская ар­мия в двадцать тысяч человек, погрузившись на двести военных джонок, захватила провинцию Бассак, в совре­менном Южном Вьетнаме. Одновременно третья армия из десяти тысяч тямов села в Чантабуне на сто пять­десят морских джонок и направилась для захвата про­винции Бантеай Меас. Окружение Ловека было закон­чено.

Однако камбоджийцы тоже не бездействовали. Во всех провинциях, еще подчинявшихся Сатхе, был объ­явлен набор в армию; одна флотилия судов перегоро­дила Меконг, другая — озеро Тонлесап; тысячи рекви­зированных повозок подвозили довольствие войскам; но все это не могло задержать продвижение сиамцев, кото­рые заняли один за другим города: Срей Сантхор на Меконге, к северу от Пномпеня, затем Бассак, Кампонг-крабей, Баттамбанг, Ангкор; Бадаур, где находилась ставка командующего камбоджийской армией, был ок­ружен. Сорьопор, младший брат Сатхи, который оборо­нял город, узнав, что король и двор покинули Ловек, сделал вылазку, пробился через кольцо вражеских войск и занял Ловек, ибо прекрасно сознавал все его зна­чение.

Это был последний оплот; необходимо было любой ценой отстоять город. Осада началась. Камбоджийские хроники рассказывают о двух забавных хитростях, к ко­торым прибегли сиамцы, чтобы ослабить оборону горо­да. Согласно одной версии, король Сиама «приказал стрелять из пушек, заряженных серебряными монетами, которые камбоджийцы бросились собирать. Пока они удовлетворяли таким образом свою алчность, он со сво­ими войсками проник в город». По другой версии, город «в то время был окружен густыми зарослями бамбука, очень удобными для устройства засад. После первого приступа, не сумев вытеснить из этих зарослей против­ника, сиамцы начали стрелять в чащу из пушек сереб­ряными монетами, а затем, сняв осаду, ушли. Камбод­жийцы, чтобы собрать монеты, немедленно срезали весь бамбук. Подступы к городским укреплениям освободи­лись, и Пра Нарет легко овладел городом».

Некоторые хроники отмечают, что король Сиама при­казал отрубить Сатхе голову. Ему принесли кровь Сатхи в золотой чаше, и он омыл ею ноги, в то время как в покоях дворца гремели военные трубы. Эта вар­варская версия противоречит не только версиям других хроник, но и рассказу португальских и испанских авторов, свидетелей событий.

На самом деле Сатха бежал из Ловека. Кристобаль де Хакс рассказывает в связи с этим историю, которая несколько схожа с той, что мы приводили, говоря об осаде Ловека. Во время своего бегства в Лаос Сатха, чтобы уйти от сиамцев, которые «преследовали его по пятам,  разбросал  деньги  по  берегу  реки,  чтобы  выиг­рать время, пока сиамцы их собирали».

Правдивы эти истории или ложны, несомненно од­но — окончательное падение города произошло в янва­ре 1594 г. Эта точная дата — первое такого рода явле­ние в истории Камбоджи; она подтверждается аннала­ми Аютии и свидетельствами европейцев. Город был разграблен до основания, а затем сожжен. Королевская сокровищница, священные книги, хроники, книги Зако­нов были уничтожены или вывезены в Аютшо. Сорьопор, защитник города, второй сын Барон Реачеа I и млад­ший брат короля, был увезен с семьей пленником в Сиам. Девяносто тысяч жителей города и окрестностей постиг­ла та же участь; многие нз них умерли в пути. Камбод­жа попала в отчаянное положение. Она перестала быть великой державой. Целая эпоха ее истории закончилась, эпоха ненадежного, полного случайностей существова­ния, которая последовала за периодом Ангкора, перио­дом камбоджийской экспансии. Новый период будет от­мечен ее дальнейшим упадком. Камбоджа попадет почти под полное господство иностранцев.

Глава   IV

ПОРТУГАЛЬЦЫ  И  ИСПАНЦЫ В  КАМБОДЖЕ

На предыдущих страницах мы неоднократно цитиро­вали португальских и испанских авторов или называли имена миссионеров, путешественников и торговцев той же национальности, которые были 'свидетелями событий в Камбодже. Этот наплыв людей с Запада, в частности с Иберийского полуострова,— очень важное явление в истории Камбоджи XVI в. Для историка это означает, что появляются документы, позволяющие благодаря их точности и беспристрастности дополнять и проверять местные источники, которые мало заботились о точности и часто искажали факты в угоду легенде или апологии.

Однако поток португальских миссионеров, торговцев и даже военных представляет и более общий интерес: это местное проявление мощного проникновения во все страны Востока быстро развивающихся западных наций, начавших осознавать важное экономическое значение этих отдаленных земель. В течение нескольких веков представители западных государств утвердились во всех азиатских странах, насакдая там свою религию и циви­лизацию, нарушая привычный ход жизни в этих странах и зачастую присваивая их богатства.

Как только закончилась эпоха великих войн, развя­занных монголами и татарами Чингисхана, люди с За­пада стали появляться в местах, далеких от своей ро­дины: в Китае, в Индии. Вначале они делали это по частной инициативе, из любви к риску и приключениям, без поддержки какой-либо официальной организации, и не представляли в то время никакой опасности и ника­кого интереса для той страны, в которую они прибыва­ли. Тем не менее некоторые из них играли видную по­литическую роль, например Марко Поло, ставший совет­ником, доверенным лицом китайского императора Хуби-лая, или же другой его современник — францисканец Одорике де Пордепоне, живший при пекинском дворе. Большинство других — итальянец Николо ди Конти, русский Афанасий Никитин, генуэзец Иеронимо ди Сан-то Стефано — оставили нам свои очень интересные за­писки. Эти великие путешественники направлялись в Индию через Палестину, Персию или Красное море, и Китай через Персию, Русь, Татарию, Монголию — пу­тями, в то время тяжелыми и опасными.

Два столетия спустя, через шесть лет после путе­шествия Христофора Колумба, который, отыскивая путь в Индию с запада, открыл Америку, Васко да Гама начал новую эру экспансии Запада. Он открыл в 1498 г. новый путь в Индию, огибая мыс Бурь, нынешний мыс Доброй Надежды, и его высадка в Каликуте на Мала­барском побережье открывала для европейских наций широкие перспективы благодаря неисчерпаемым богат­ствам Азиатского материка и в то же время предвещала начало борьбы за овладение этими богатствами.

Вскоре на побережье Индии, на Малаккском полу­острове, на Яве и Борнео, в Бирме, Сиаме, Китае и Япо­нии началось массовое нашествие португальцев, гол­ландцев, англичан, французов, датчан, в большинстве своем торговцев. Дележ рынков и сфер влияния часто создавал напряженные отношения между ними, впрочем, как правило, не переходившие границ мирной конкурен­ции; их торговые интересы иногда приводили также к столкновениям с местными властями. Еще более дерз­кими, чем торговцы, были целые толпы авантюристов, дезертиров, пришедших сюда в поисках богатства и по гнушавшихся никакими средствами для достижения сво­ей цели. Они жили в большей или меньшей степени за счет торговых факторий, часто работая подручными; не­которые из корысти поступали на службу к местным правителям, обучая их пользоваться европейским ору­жием, тем самым провоцируя будущие столкновения. Бы­ло здесь и много священников, которых привезли с со­бой торговцы, а некоторые были специально посланы сюда в качестве миссионеров; апостольское усердие ча­сто заводило их далеко в глубь внутренних районов страны, где они подготавливали, более или менее созна­тельно, почву для появления солдат и торговцев.

Все эти люди прибывали в большой порт Тенассерим на западном побережье Малакки, в Бенгальском за­ливе. Лишь через три года после высадки Васко да Гамы в Каликуте, на Малабарском побережье, португаль­цы открыли там свою факторию. Значение Тенассерима было отмечено еще в 1501 г. Амерпго Веспуччи, в 1503 г.— Людовиком Вартемой, в 1506 г.— португальцем Триштаном да Куньей. Три года спустя португалец Ди­его Лопес Сигера, продвигаясь на восток, прошел Малаккским проливом и появился в Сиамском заливе.

Может быть, он и не очень-то понимал торговое н стратегическое значение Малакки, но другой путешест­веник — великий португальский мореплаватель Албу-керки — в этом не ошибся. Через несколько месяцев по­сле своего соотечественника он прошел по намеченному тем пути и попытался в 1509 г. завладеть Тенассеримом, но был отбит. Позднее он возобновил свои попытки, и 24 февраля 1511 г. португальское знамя было водруже­но над этой первой колонией стран Запада в Юго-Во­сточной Азии. Португальское правительство назначило его вице-королем Индии, и он направил в Сиам одного из своих помощников — Дуарте Фернандеса. Этот по­следний прибыл в Аютию, где был принят сиамским ко­ролем. Он возвратился в Тенассерим в сопровождении сиамского посольства, задачей которого было устано­вить добрососедские отношения с вице-королем Индии.

Проникновение португальцев развивалось быстро. В 1517 г. другой помощник Албукерки, Фернао Перес дс Андраде, высаживается на берегах Индокитая; Мендес Пинто в 1539 г. проходит вдоль берегов Явы, Суматры и Малаккского полуострова и высаживается в Лигорс.

В 1540 г. он продолжает свое плавание до берегов Тямпы, останавливается в Пуло Кондоре, затем поднимает­ся по Меконгу и вступает в Камбоджу. После этого он направляется к восточному побережью Индокитая, вы­саживается в Хайнане, где попадает в плен к китайцам, которые привозят его в Пекин, а затем отпускают на свободу. Из Мартабана он доходит до берегов Японии.

Португальцы становятся хозяевами всех рынков Дальнего Востока. Их корабли курсируют вдоль откры­тых ими берегов. Повсюду они основывают фактории, добиваются расположения королей и князей, создают миссии, центр которых в Малакке управляется домини­канцами. Отсюда разъезжаются во все места миссионе­ры, не говоря уж о солдатах и авантюристах.

Первый миссионер, оставивший следы своего пребыва­ния в Камбодже, был португалец, доминиканец Гаспар да Крус, о котором мы уже говорили. До него там по­бывали его соотечественники-торговцы, обосновавшие­ся в Ловеке, и Гаспар да Крус прибыл в Камбоджу, не­сомненно, по их настоянию, в надежде насадить в стра­не христианство. Его пребывание там совпало с правле­нием Анг Чана. В течение года миссионер изучал стра­ну, обычаи, язык жителей, но его проповедь не имела никакого успеха из-за безразличия камбоджийцев, впол­не довольных своей религией — буддизмом Хинаяны — и не желавших менять ее, а также из-за враждебного от­ношения бонз. Отец Гаспар сам рассказывает, что за год он обратил в свою веру всего лишь одного камбод­жийца, который к тому же вскоре после этого умер. Из-за такой неудачи Гаспар да Крус в 1556 г. уехал в Китай «в поисках людей широкого ума и благоразум­ных, способных последовать за ним». Затем он воз­вратился в свою миссию в Малакке во время поста 1557 г.

Вполне возможно, что в правление Барон Реачеа в Камбодже побывали и другие миссионеры, приглашен­ные, как пишет Габриэль де Сан Антонио, самим коро­лем, желавшим получить поддержку от иностранцев. Тем не менее те люди, имена которых называет Сан Ан­тонио,— святые отцы Лопе Кардозу и Жуан Мадейра, по всей вероятности, прибыли туда позднее, в 1583— 1584 гг., т. е. в правление Сатхи.

Оба миссионера встретили у короля сердечный при­ем. Правитель видел в их прибытии возможность установить торговые отношения с Малаккой, которая счи­талась лучшим рынком сбыта для Камбоджи. Правитель был тем более заинтересован в этой торговле, что глав­ные доходы от нее получал он сам; он даже послал Кардозу в Малакку за товарами. Но что касается обра­щения в христианство, миссионеры потерпели такой же полный провал, как и их предшественник. Утратив на­дежду, они уехали в 1584 г., пробыв в Камбодже менее года.

Их сменил отец Сильвестр д'Асеведо, затем отцы Рейнальдо де Сайта Мариа и Гаспар до Сальвадор. Двое последних вынуждены были поспешно оставить страну из-за плохого отношения к ним местных жителей, кото­рые даже угрожали им смертью; один только Асеведо, человек энергичный, прекрасно знавший кхмерский язык, сумел удержаться там, правда, ограничившись пропо­ведью христианства среди тямов, малайцев и китайцев, а также португальцев, проживавших в Пномпене.

Этому провалу не следует удивляться. Китайцы и вьетнамцы мало религиозны, у них пет настоящей ве­ры; они относятся к этому с безразличием и, в зависи­мости от обстоятельств, исповедуют буддизм, даосизм или культ предков. Поэтому они легко соглашаются принять новую религию, считая ее как бы дополнитель­ным обеспечением. Камбоджийцы, напротив, сильно привязаны к буддизму, который для них составляет стержень существования. Не презирая других религий, они, однако, не считают их чем-то высшим по сравнению с их собственной и не видят причины для перемены ре­лигии. Они разделяют взгляды индусов, для которых различные религии представляют всего лишь разные формы одной истины, причем каждая из них лучше все­го соответствует мышлению того народа, который ее ис­поведует. Для чего, собственно, оставлять им свои ве­рования, полностью отвечающие их религиозному миро­ощущению и менять их на другую религию, которой они не понимают? Поэтому христианство так никогда и не было воспринято камбоджийцами, несмотря на весьма значительные усилия, предпринимавшиеся миссиями. И даже в наши дни очень мало камбоджийцев меняет свою религию на христианство; христиане в Камбод­же — это главным образом вьетнамцы или китайцы, жи­вущие в стране и большей частью исповедующие хри­стианство уже в течение нескольких поколений.

Сейчас нам нужно вернуться к событиям, о которых мы уже говорили в предыдущей главе, и рассмотреть их в свете нового обстоятельства, а именно прибытия в Камбоджу испанских и португальских миссионеров и авантюристов. События последних лет правления Сат-хи, в частности усиление сиамской угрозы Ловеку, при­вели к росту престижа иностранцев, особенно миссио­неров, изменили положение в их пользу и тем самым об­легчили для них проповедь христианства.

Пытаясь отвести угрозу, которая,— он это прекрасно понимал,— нависла над его столицей, Сатха, слабый и нерешительный правитель, попытался, как мы помним, укрепить свой колеблющийся трон, пригласив к участию в правлении двух старших сыновей. Но этой меры ему показалось недостаточно. Он попытался также обеспе­чить себе поддержку португальцев, слава о военной мощи которых и об их завоеваниях докатилась даже до столицы Камбоджи. Король знал, что много военных и авантюристов служило в Сиаме и Бирме; в его страну только что прибыли двое — португалец Диего Велозу и испанец Блас Руне; по мнению Сатхи, настал удобный момент, чтобы попытаться получить от них помощь.

Диего Велозу родился в Амаранте около 1560 г. Не­смотря на противоречия в текстах источников и в его собственных письмах, в Камбоджу он прибыл, по всей вероятности, в 1582 или в 1583 г. Он изучил кхмерский язык, был допущен ко двору и женился на двоюродной сестре короля. Авторитет Велозу при дворе скоро силь­но возрос, и камбоджийские хроники уже именуют его «приемным сыном» правителя. За Велозу в Камбоджу последовало несколько его соотечественников с оружи­ем и имуществом, которые образовали при короле неч­то вроде преторианской гвардии.

Интересна личность другого авантюриста — испанца Бласа Руиса де Эрнана Гонзалеса. Побывав в Перу и женившись в Лиме, он отправился на Филиппины, затем в 1592 г. покинул их вместе со своим соотечест­венником Грегорио Варгасом Мачукой и направился в Камбоджу; на их корабль было совершено нападе­ние у берегов Индокитая тямскими пиратами; они были взяты в плен, обращены в рабство и отправлены в глубь страны, откуда оба бежали и после многих приключений достигли Камбоджи в начале 1593 г. Бу­дучи другом Велозу, Блас Руис не замедлил в свою очередь добиться расположения короля. Этих двух лю­дей камбоджийские хроники называют «двумя братья­ми, приемными сыновьями короля».

В представлении короля Диего Велозу и отец Силь­вестр д'Асеведо были его козырями в игре с порту­гальцами. Поэтому, осыпав милостями первого, король сделал и миссионера своим фаворитом. В хрониках того времени указывается: «В прошлом раб, он достиг самой высокой степени уважения, какая только сущест­вовала в королевстве. Король называл его „Пае" („отец" по-португальски) и следовал его советам во всем.., он посылал в качестве милостыни доминикан­скому монастырю в Малакке джонки, груженные ри­сом». Этот «отец» имел право на «большую шапку» — чисто королевский атрибут.

Другой священник, отец Мендоса, в 1580 г. писал: «Король этой страны глубоко чтил отца Сильвестра (д'Асеведо) и испытывал к нему такое же уважение, каким пользовался патриарх Иосиф в Египте; в коро­левстве он занимал второе место, и каждый раз, как король хотел с ним говорить, предлагал ему сесть; он предоставил ему большие привилегии и разрешил бес­препятственно проповедовать Святое Евангелие по все­му королевству, а также строить церкви и другие зда­ния, которые он сочтет необходимыми. Король ему в этом помогал и оказывал широкое покровительство».

Казалось бы, такое необычайно благоприятное поло­жение миссионера должно было облегчить ему пропо­ведь христианства, на самом же деле покровительство короля, по-видимому, не способствовало обращению в христианство камбоджийцев, они остались, несмотря ни на что, верны своему буддизму. К тому же усилия короля заполучить к себе иностранцев не дали тех ре­зультатов, которых он ожидал. Доминиканцы из миссии в Малакке были довольны отношением правителя к католическим священникам вообще, но гораздо в меньшей степени ценили те милости, которые отец д'Асеведо получал от Сатхи; они казались им мало соответствующими евангелической простоте и бедности и тем менее допустимыми, что за ними не следовало новых обращений. В связи с этим они отозвали д'Асе­ведо в Малакку, но король воспротивился его отъезду. Наконец, руководители в Малакке, решив, что все же нужно использовать на благо христианства расположение короля, оставили д'Асеведо в Камбодже, но напра­вили ему в помощь еще двух миссионеров-доминикан­цев: Антонио д'Орта и Антонио Кальдейра, вслед за которыми прибыли четыре или пять францисканцев.

Хотя отец д'Асеведо и пользовался расположением короля, его новые соратники были приняты совсем иначе. Отцы д'Орта и Кальдейра подверглись наказа­нию за то, что проповедовали без разрешения; первый был привязан к хоботу слона, но затем освобожден христианином; оба миссионера были вынуждены вско­ре вернуться в Малакку.

Сатха не отказался от мысли обратиться к помощи иностранцев. При посредстве своих двух друзей, д'Асе­ведо и Велозу, он начал переговоры в Малакке, но положение колонии, где не хватало людей и денег, было далеко не блестящим. Малайские и сиамские пираты нападали на португальские корабли, появились английские и голландские корсары, угрожая португаль­скому преобладанию, до тех пор никем не нарушаемому.

В Европе произошли важные события, совершенно изменившие соотношение сил между Испанией и Пор­тугалией на Дальнем Востоке. После провала в 1578 г. крестового похода португальцев против мусульман в Марокко, который закончился разгромом при Эль-Ксар-эль-Кебире, португальская империя стала кло­ниться к упадку. Лишившись былой экономической мощи, разоренная громадным выкупом, который нужно было отправить в Марокко, чтобы освободить своих пленных, плохо управляемая неспособными королями, Португалия не могла более сопротивляться несгибае­мой воле Филиппа II, короля Испании.

При сильной поддержке иезуитов Филипп II решил отстаивать свои права на португальскую корону, кото­рую он унаследовал от матери. Несмотря на сопротив­ление народа и низшего духовенства, стремившихся со­хранить национальную независимость, испанцам по­требовалось всего четыре месяца, чтобы оккупировать Португалию. Это произошло в 1580 г., после смерти старого кардинала Энрики—последнего потомка Эмма­нуэля Счастливого, В течение шестидесяти лет обе короны были объединены под властью одного короля, управлявшего громадной колониальной империей.

На Дальнем Востоке португальцев сменили испан­цы. На Филиппинах испанские войска основали Манилу, будущую столицу. Деятельность колонизаторов проявлялась прежде всего в торговой и военной сфе­рах. Необходимо было создать фактории, которые бы конкурировали с португальскими, а также вытеснить португальцев, состоявших при дворах правителей мест­ных государств. Нужно было, следовательно, показать свою силу и богатство, оказать максимально возмож­ную помощь правителям, попавшим в затруднительное положение.

Но для такого благочестивого короля, каким был Филипп II, находившийся под сильным влиянием духо­венства и монашеских орденов, миссионерские цели не­избежно должны были выступить на первый план. Все­ми силами он поддерживал стремление испанских орденов разместить монахов в различных странах Дальнего Востока. Вскоре множество доминиканцев, францисканцев, реколетов и иезуитов стали высажи­ваться в новых колониальных владениях. Миссия в Маниле скоро стала соперницей малаккской, и Сатха обратился к новой державе — Испании.

В 1593 г., когда сиамская угроза Ловеку стала яв­ной, Сатха направил в Манилу де Велозу и де Варгаса в сопровождении еще одного испанца — Карнейро; Бласа Руиса он оставил у себя в качестве телохрани­теля. Этому посольству было вручено письмо Сатхи, датированное 20 июля 1593 г., написанное па золотом листе и содержавшее просьбу к испанскому губернато­ру о военной помощи против Сиама. Взамен Сатха обязывался обеспечить полную свободу действий ис­панским миссионерам и способствовать развитию тор­говли между Камбоджей и Испанией.

Однако в Камбодже обстановка быстро ухудша­лась. Еще до прибытия посольства на Филиппины на­чалась осада Ловека сиамцами, и король, как мы уже знаем, бежал из своей столицы. Когда Велозу выса­дился в Маниле, он еще ничего не знал об этих собы­тиях. Занятый подготовкой экспедиции на Молуккские острова, испанский губернатор Гомес Перес Дасмариньяс ограничился отправкой Сатхе послания, в кото­ром предлагал свое посредничество между Сиамом и Камбоджей — это ни к чему Испанию не обязывало, да к тому же предложение запоздало. Три дня спустя, 30 сентября 1593 г. Гомес Перес был убит на собствен­ном корабле, который мятежники увели во Вьетнам.

Вместо него губернатором стал его сын Луис Перес; по просьбе Велозу он написал 8 февраля 1594 г. новое письмо Сатхе, но не пошел далее обязательств, приня­тых его отцом. Велозу должен был передать королю Камбоджи это обманное послание, его сопровождали два испанских представителя. Одним из них был Диего де Вильянуэва, которому было поручено вести пере­говоры с Сатхой об условиях соглашения.

Когда они прибыли в Ловек, война была уже в пол­ном разгаре. Велозу, защитник столицы Сорьопор, Блас Руис и три миссионера были взяты в плен сиам­цами. После того как Ловек пал, Пра Нарет вернулся в Сиам, взяв с собой важных пленников — Велозу, Сорьопора и миссионеров. Блас Руис и его соратники были отправлены морем. Во время плавания им уда­лось захватить корабль и бежать в Манилу.

После прибытия в Аютию Велозу сумел установить хорошие отношения с королем, которому он посулил, как раньше Сатхе, важную военную помощь и выгод­ные торговые связи. Он обещал предоставить ему огнестрельное оружие и даже «философский камень», чтобы употреблять его в качестве рукоятки королев­ского меча, ибо этот камень делает его обладателя не­победимым. Пораженный такими речами, Пра Нарет решил отправить в Манилу судно, груженное росным ладаном и шелковыми тканями, в надежде завязать с Филиппинами взаимовыгодные отношения; эти по­дарки должен был вручить губернатору сиамский по­сол. Велозу, разумеется, выступал в роли переводчика. Король также поручил ему передать испанским вла­стям письмо пленных миссионеров, обрисовывавшее их печальное положение и содержавшее просьбу о по­мощи.

В устье Менама Велозу встретил сиамских бегле­цов, от которых узнал, что король Камбоджи вновь на­ходится у власти и правит в своей стране. Убежденный, что речь идет о его друге Сатхе, Велозу поспешил в Манилу, надеясь прийти ему на помощь.

На самом же деле речь шла не о Сатхе. Бежав в Стунгтренг, находившийся тогда в Лаосе, Сатха умер, по-видимому, в 1594 г., в возрасте пятидесяти одного года, после двадцати семи лет беспокойного правления. Его сын Честха, разделявший с ним управ­ление страной последние годы, тоже умер некоторое время спустя в возрасте тридцати лег. Остался один сын, Понхеа Тхон, но он был слишком молод, чтобы взять власть в свои руки; таким образом, трон Кам­боджи практически был свободен.

В это время появился узурпатор — принц Чунг Прей, пятидесяти лет. Он претендовал на принадлеж­ность к королевской семье, но его родственные связи с прежним королем были очень слабыми; он был толь­ко племянником одной из жен Барон Реачеа I, короле­вы Вонг, матери Сорьопора. Все же он взошел на трон и обосновался в Пномпене; испанские авторы обычно на­зывают его Анакапаран, или Накапаран Прабантул. Со­гласно некоторым текстам, он взял власть, не дожи­даясь смерти Сатхи, отправив его вместе с семьей в Лаос.

Новый король начал свое правление блестящей военной операцией. Сиамцы, не зная о его появлении на троне, чувствовали себя в Ловеке очень спокойно и не принимали никаких мер предосторожности; этим и воспользовался Реачеа Чунг Прей. Тайно собрав войска, он неожиданно напал на город, убил сиамско­го военачальника и уничтожил двадцать тысяч солдат-оккупантов, после чего укрылся в Срей Сантхоре, где чувствовал себя в большей безопасности от мести ко­роля Сиама.

Вернемся в Манилу, где Диего Велозу и его това­рищи вели интриги, чтобы помочь своему другу Сатхе, которого они считали все еще находящимся на троне. Их план, по правде говоря, имел много сторонников, осо­бенно среди священников, которые видели в этой экс­педиции возможность продолжать в благоприятных условиях проповедь христианства, так неудачно нача­тую. Самыми горячими сторонниками военных дейст­вий были доминиканцы из Манильской провинции. Наиболее известному из них — отцу Габриэлю Кирога де Сан Антонио — было поручено собрать для экспеди­ции необходимые средства.

Но у этого проекта были и противники, например генерал-лейтенант островов Антонио де Морга, кото­рый находил план слишком рискованным. Но он не мог бороться против исполняющего обязанности губер­натора Луиса Переса Дасмариньяса, которого к тому же поддерживали доминиканцы и епископ Малакки. Командование экспедицией было поручено генералу

Хуану Хуаресу Гальинато, прославившемуся в походах. В его распоряжении были сто двадцать испанских сол­дат, все те же соратники Велозу, Руис, Варгас и... группа миссионеров-доминиканцев — отцы Хименес и Адуарте, а также один мирянин, опытный в хирур­гии. Накануне отъезда между Дасмариньясом, пред­ставлявшим испанское правительство, с одной стороны, и Велозу и Варгасом, представителями Сатхи, короля Камбоджи,— с другой, было подписано соглашение. В нем содержалось не более и не менее как требова­ния признания главенства Испании над Камбоджей, пребывания испанского гарнизона в столице и... обра­щения в католичество всего народа Камбоджи, вклю­чая короля и королеву. Вопросы тогда решались быстро!

Три корабля вышли из Манилы 16 января 1596 г. Начало путешествия было неудачным. Маленькую армаду в пути захватил сильный шторм. Руису все же удалось достичь Меконга и подняться по реке до Пномпеня. Судно Велозу было выброшено на берег, и ему пришлось добираться до Пномпеня по суше. Гальинато со своим фрегатом вынужден был спасаться от бури в Малакке.

В Пномпене двое авантюристов и сопровождавшая их небольшая группа испанцев с удивлением узнали, что Сатха умер, а трон занимает узурпатор. Чунг Прей принял их неплохо, но оставил жить в квартале для иностранцев. Скоро между испанскими солдатами и ки­тайскими торговцами начались столкновения, кончив­шиеся убийством нескольких торговцев, а также грабе­жами и пожарами в китайском квартале города. Испанцы намеревались принести извинения, но Чунг Прей потребовал возмещения убытков потерпевшей стороне, т. е. китайцам. Отношения обострились, испан­цев предупредили, что король хочет их истребить. Тогда Велозу и его друзья решили действовать и глу­бокой ночью напали на дворец в Срей Сантхоре.

Отец Кирога де Сан Антонио так рассказывает об этом бое: «Испанцы перешли через две реки и обрати­ли в бегство стражу, стоявшую на одном из мостов. Дойдя до дворца к двум часам ночи, они бросились в атаку, как львы. Испанцы разрушали стены и пере­городки, брали приступом башни, ломали двери, уби­вали людей и продвигались вперед с быстротой молнии. Король с женами бежал, но его настигла пуля, и он был убит. Сражение было таким жестоким, что земля дрожала под ногами испанцев. Когда взошло солнце, стали видны следы содеянного: разрушенный дворец, земля, покрытая трупами, улицы, красные от крови, — женщины испускали вопли скорби, одни по своим мужьям, другие по сыновьям и братьям. Город выглядел, как горящий Рим, разрушенная Троя или обращенный в развалины Карфаген. И это не преуве­личение, а чистая правда; и это еще не самое страшное из того, что сделали в ту ночь сорок один испанец»[16]. Печально, что автор этого рассказа, этого восторженно­го повествования о подлой бойне не кто иной, как про­славленный монах-доминиканец!

Миссионеры, которые были в составе экспедиции, по крайней мере некоторые из них, занимали по отно­шению к событиям не более христианскую позицию.

В то время как отец Хименес молился, отец Диего Адуарте с энтузиазмом принял непосредственное уча­стие в этой резне. В одном из своих писем, написан­ном позднее, он хвастался тем, что «нес во время от­ступления на своих плечах человека, больших размеров, чем он сам, и неоднократно, когда ослабевали на­чальники, принимал на себя командование и ободрял солдат». Поистине неплохой способ обращать жителей Камбоджи в христианство!

В то время когда шел бой, Гальинато двигался к Пномпеню. Он пришел туда только на другой день после свершившегося. Возмущенный действиями своих соотечественников, он поспешил компенсировать кам­боджийцев за убийство их короля и разрушение коро­левского дворца, а также возместил убытки ограблен­ным китайцам и заставил вернуть им все, что у них было взято. В июле 1596 г. он покинул Камбоджу, увезя с собой Велозу и Руиса.

Не желая отказаться от своих замыслов, оба аван­тюриста уговорили высадить их в Файфо, на Вьетнам­ском побережье. После многочисленных приключений и стычек с вьетнамцами им удалось перейти через Вьетнамский хребет и прибыть в октябре 1596 г. во Вьентьян, где они надеялись найти Сатху и его сына Честху. Велико же было их разочарование, когда они узнали, что оба соправителя умерли! Из всей королев­ской семьи во Вьентьяне остались только королева Вонг, мать Сорьопора, и Чау Понхеа Тхон в возрасте двадцати лет, ничем не примечательный как личность.

Понхеа Тхон был единственным отпрыском законной династии; Велозу и Руис решили возвести его на трон. Это было не просто: в Пномпене сановники короновали второго сына Чунг Прея под именем Чау Понхеа Нху. Ему оказывали поддержку малайцы, китайцы и ча­стично японцы, но он имел и многочисленных врагов. Они поддерживали его соперника по имени Чау Понхеа Кео, «бежавшего из тюрьмы, где его держал Чунг Прей»; мы знаем о нем только то, что он вскоре был убит малайцами.

В Камбодже узнали, что Велозу и Руис во Вьентья­не действуют в пользу Чау Понхеа Тхона; по стране пошли слухи, будто в устье Меконга прибыли военные корабли испанцев. Камбоджийцы не забыли избиения в Срей Сантхоре и испытывали такой страх перед ино­странцами, что предпочли сплотиться вокруг прави­теля, выдвинутого испанцами, тем более что в данном случае речь фактически шла о законном наследнике. Представители же именитых семей поднялись вверх по Меконгу на судах, чтобы пожелать счастливого прибы­тия Чау Понхеа Тхону. Тот, со своей стороны, спу­скался вниз по реке по направлению к Пномпеню со своей семьей, с Диего Велозу, Бласом Руисом, в сопро­вождении нескольких тысяч лаотянских солдат. Санов­ники, которые до этого горячо поддерживали сына Чунг Прея, не колеблясь стали выказывать себя горячими приверженцами Чау Понхеа Тхона; так молодой пра­витель вступил в столицу Срей Сантхор в мае 1597 г. при всеобщем ликовании. Он принял имя Барон Реачеа II, хотя испанские авторы и называют его постоян­но Праункаром, или Апрам Лангаром. Коронован он был позднее.

Бедный малый был не из того теста, из которого делают королей. Прежде всего, у него не было никако­го вкуса к власти. Он согласился взять на себя эту обузу только по настоянию Велозу и Руиса. Застенчи­вый, боязливый и развращенный, он интересовался только охотой, вином и женщинами. Даже его семья, в частности королева-мать и вдовствующая королева, были недовольны возведением его на трон и интригова­ли против него.

Среди сановников и влиятельных малайцев нача­лись волнения; они были жестоко подавлены Бласом Руисом, который собственноручно убил зачинщиков. Вскоре сыновья Чунг Прея начали осаду Срей Сантхора; осаждающие были отбиты тем же Бласом Руи­сом, которому помогали японцы, жившие в Пномпене. Король Лаоса послал на выручку королю Камбоджи свою армию, но она только внесла еще больше беспо­рядка и ограничилась грабежами имущества как вра­гов, так и друзей.

Для испанцев обстановка осложнялась тем, что среди них тоже не было согласия. Руис, который истра­тил много средств на поддержку короля, признавал только власть Манилы и не желал получать распоря­жений от Велозу. Число солдат Велозу, и без того не­большое, таяло на глазах; одни уезжали в Малакку, другие отправлялись на поиски счастья в Сиам; под­крепления не прибывали, а если и прибывали, то это были недисциплинированные авантюристы, годные лишь па то, чтобы грабить камбоджийцев или вызы­вать различные инциденты. Позиция испанцев, как, впрочем, и короля, была очень шаткой.

Барон Реачеа II прекрасно отдавал себе в этом от­чет. По совету Велозу и Руиса, которым он выделил по провинции, он отправил в 1597 г. посольство к отцу Альфонсо Хименесу, который, как ему казалось, по-прежнему был пленником в Куангчи, и просил его прибыть в Камбоджу, но все члены его посольства по­пали в плен к тямам. Некоторое время спустя он снова написал ему уже в Манилу, умоляя приехать вместе с отцом Диего Адуарте, обещая им построить церкви и предложить камбоджийцам перейти в католическую религию. Он обещал, что не пройдет и года, как число обращенных достигнет миллиона! Оба священника не ответили на этот призыв, но некоторое время спустя, в конце 1597 г. или в начале 1598 г., два францискан­ца — отец Педро Ортис Кавесас и отец Педро де Лос Сантос — прибыли вместо них, но при особых обстоя­тельствах. Присланный в миссию на Филиппинах, отец Ортис Кавесас был в 1596 г. назначен прокуро­ром францисканцев при мадридском дворе. Он сел на корабль вместе с отцом Педро и был вместе с ним по-хищен малайскими пиратами и продан в рабство Пра Нарету. Затем оба священника стали посланцами сиам­ского короля и потерпели кораблекрушение у берегов Камбоджи, где их подобрали два испанских солдата. Велозу и Руис переправили их в Срей Сантхор, где они основали миссию. В XVI в. ремесло миссионера дейст­вительно не давало возможности передохнуть!

Все это, однако, не укрепляло положение ни Барон Реачеа II, ни двух его покровителей. По их наущению король решил написать одновременно на имя дона Франсиско Тельо, губернатора Филиппин, и на имя Антонио де Морга и отца Адуарте, прося их о под­креплениях. В начале 1598 г. он написал также выс­шим чинам доминиканцев, францисканцев и иезуитов, недавно обосновавшихся в Маниле. В качестве любо­пытной детали приведем текст одного из писем, адре­сованного францисканцам. Оно было опубликовано Хасинтосом де Диосом и переведено Б. Гролье; чита­тель сам оценит его стиль и содержание!

«Накве Праункар Король Правитель Камбоджи Ордену и Дому Святого Франциска в Малакке.

В знак благодарности за многочисленные добрые услуги, которыми пользовались от португальцев коро­ли — мои предшественники и которые я надеюсь полу­чить сейчас; чтобы не могли сказать, что память об этом долге сотрется в моем сердце, я направил это по­сольство сразу же, как согласился принять Королев­скую Корону, тогда, когда большие войны могли этому помешать и когда мне нужны были люди, из которых это посольство было составлено. Этим я хотел показать, насколько я уважаю дружбу этого города, а также признать то, что я должен, и установить с ним те же отношения, что и мои предки. Я прошу сейчас у этого Ордена и Дома войти в сношения со мной и позабо­титься о том, чтобы вверить Богу дела моего Королев­ства, как он это сделал во времена короля — моего отца и повелителя. Прошу прислать ко мне священни­ков этого Ордена, так как именно они первыми стали проповедовать христианство в моем королевстве. Еще ребенком я поддерживал с ними отношения и очень их уважаю. Следовательно, христианство здесь имеет полное право на существование; и поскольку мои пред­ки пользовались его благами, я хочу их получить тоже; я говорю это с тем большим основанием, что я то, что эти священники из меня сделали. И для меня пред­ставляет большой интерес призвать всех их, чтобы они могли заниматься здесь своими делами. Я обещаю по­строить для них золоченые храмы и дать им охранные грамоты, чтобы они могли принести утешение здешним христианам, которые с большой настойчивостью проси­ли меня призвать их, поскольку, к моему несчастью, те, кто прибыл сюда, были убиты джаосами[17]. Я был этим глубоко опечален, тем более что невозможно было получить от них удовлетворение; но я обещаю отомстить за обиду сразу же, как только в Королевст­ве будет установлен мир и войны будут окончены. Я глубоко скорблю об этом печальном событии. Я про­шу у Ордена и Дома ходатайствовать, чтобы мое иму­щество в Малакке было бы переправлено мне. Препо­добный отец Кустод, да хранит Вас Бог». Какое ловкое сочетание духовного и материального, интересов «кам­боджийских христиан» и интересов короля!

Эта хитрая просьба не осталась без последствий, и вскоре францисканские миссионеры в Малакке от­правили в Камбоджу двух своих представителей, очень возможно, что это были отец Педро Кустодио и брат Дамьяо де Торрес, которые прибыли в Пномпень в 1599 г. К ним вскоре присоединились еще два их со­брата. Они были хорошо приняты королем, который оказал им поддержку в выполнении их апостольской миссии. Францисканцам, похоже, эта миссия удалась лучше, чем до них доминиканцам, несомненно благо­даря их отказу от богатства и обычаю просить мило­стыню для пропитания. Это приближало их в глазах народа к буддийскому духовенству.

Одна история, случившаяся с отцом Антонио де Магдалена, францисканцем, прибывшим в Камбоджу, довольно примечательна, тем более, что, вероятно, она была выдумана в интересах самих францисканцев: «Однажды, когда он просил милостыню, идя со своей котомкой, как это принято и предписано в нашем ор­дене, по улице верхом на лошади проезжал сановник в сопровождении большой свиты. Он со всей поспеш­ностью послал своего слугу, чтобы тот принес хлеба и фруктов, затем, взяв их и опустившись на колени, наполнил сумку отца Антонио. Разразившись слезами от благочестивых чувств, он настоятельно и с большим смирением попросил отца Антонио препоручить его Богу. Подобный поступок язычника привел христиан в смущение». Нужно добавить к этому, что такой по­ступок очень маловероятен со стороны высокопостав­ленного камбоджийского сановника, ибо речь, вероят­но, шла о губернаторе города!

В это время с помощью Велозу и Руиса юному, правителю удалось более или менее умиротворить стра­ну; он был коронован в конце 1598 г. Чтобы отблаго­дарить двух верных сподвижников его самого и его отца, Барон Реачеа II подарил им провинции Бапхном и Треанг со всеми доходами. Обе эти провинции нахо­дились к югу от Такео и были очень удобно располо­жены, ибо возвышались над устьем Меконга, прикры­вая подступы к столице. Там должен был быть по­строен с помощью испанцев форт; по всей вероятности, сооружение этого форта так и осталось в стадии проекта.

В Маниле среди испанцев начались волнения, кото­рые усиленно подогревались эмиссарами Велозу и Руиса, а также отцами Хименесом и Адуарте. Самыми горячими сторонниками завоевания Камбоджи были доминиканцы, которые выступали с проповедью на­стоящей священной войны; губернатор же дон Франсиско Тельо де Гусман выступал против, главным об­разом из-за недостатка средств. Тем не менее было при­нято решение послать туда экспедицию под командова­нием Луиса Переса Дасмариньяса, сына Гомеса Пере­са Дасмарипьяса, бывшего губернатора, который был убит на собственном корабле. Луис Перес сменил сво­его отца, и мы помним, как в 1594 г. он писал Сатхе, обещая ему свою помощь. Теперь он больше не был губернатором, но продолжал проповедовать политику оказания помощи Камбодже; кроме того, он решил сам снарядить новую экспедицию.

В эту очень небольшую эскадру входили три ко­рабля: два фрегата среднего размера и галиот — ма­ленькая легкая галера; после многочисленных затруд­нений, возникших, как всегда, в последний момент, 17 сентября 1598 г. состоялось отплытие. Вскоре ма­ленькая флотилия попала в страшную бурю. Один из фрегатов исчез бесследно. Тот же, на котором находился штаб экспедиции — Дасмариньяс и неустраши­мые отцы Хименес и Адуарте, сел на мель у берегов Китая 3 октября. С невероятными приключениями оставшиеся в живых достигли Макао, но во время пе­рехода, 25 декабря, в день рождества, бедный отец Хименес умер от изнурения, а отец Адуарте отпра­вился на Филиппины за помощью. Некоторое время спустя он выехал в Малакку, жил в Кочине, затем в Гоа и, наконец, приехал в Испанию в январе 1603 г.

Одному только галиоту под командованием Луиса Ортиса дель Кастильо удалось противостоять буре и вернуться на Филиппины, чтобы исправить поврежде­ния. Затем корабль поднял паруса и в октябре прибыл в Пномпень; на нем были Луис де Вильефанья и два испанских доминиканца: отец Хуан Батиста и брат Диего де Сайта Мариа; они ничего не знали о гибели двух других судов. Вскоре прибыл испанский корабль, шедший в Сиам с группой испанских доминиканцев и везший снаряжение для Дасмариньяса, которого все считали уже несколько месяцев находящимся в Кам­бодже. Среди миссионеров был некий отец Мальдона-до Сан Педро Мартир, который по настоянию Велозу решил прервать свое путешествие в Сиам и остаться в Камбодже; позднее он сыграет здесь важную роль.

Этот человек, как и большинство миссионеров того времени, был яркой личностью, храбрый, дерзкий, авантюрист в не меньшей степени, чем духовное лицо. Он был миссионером в Габоне, затем в Батаане, осно­вал лечебницу в Бинондоке, сменил отца Хименеса в качестве местного главы доминиканцев и, наконец, стал главным инквизитором в Маниле. Его товарищ, отец Педро де Хесу, в прошлом миссионер в Батаане, решил остаться с ним в Камбодже.

Теперь, когда испанцы располагали людьми и сна­ряжением, их положение стало более прочным. Оно еще упрочилось после прибытия японского корабля, который привез с собой небольшую группу испанских авантюристов. Кораблем командовал португальский метис Гувеа вместе с неким Антонио Малавером; послед­ний прибыл на Филиппины в 1595 г., на следующий год отправился в Новую Испанию, но его корабль потерпел крушение, ему удалось добраться до Нагасаки, на по­бережье Японии; здесь он встретил Гувеа, который предложил отвезти его в Сиам.

В ожидании Дасмариньяса маленькая испанская колония выбрала своими представителями Велозу, Руиса и Мальдонадо. Эти трое начали переговоры с Барон Реачеа II, стремясь заключить с ним соглаше­ние о протекторате, которое сделало бы их хозяевами страны,, но не могли добиться подписи короля под соглашением, ибо он постоянно избегал этого под са­мыми различными, типично азиатскими предлогами. В действительности этот слабый и развращенный пра­витель не представлял значительной фигуры в Камбод­же. Его не признавали даже в собственной семье, счи­тая законным правителем его сводного брата Сорьопо-ра, все еще пленника Сиама. Сановники были настрое­ны враждебно по отношению к испанцам и опасались их влияния на короля. Наконец, внутри страны сы­новья прежнего узурпатора Реамеа Чунг Прея про­должали интриговать с целью захвата власти. Король Сиама, со своей стороны, был обеспокоен тем, что в соседней стране успешно развивается испанская ко­лонизация. Ситуация была, таким образом, очень на­пряженной и сложной, доказательством чего служит надпись в Ангкор Вате, датируемая 1599 г., в которой камбоджийские сановники по случаю открытия буддий­ского храма просят богов, чтобы «враги короля Кам­боджи были обращены вспять».

Сам факт присутствия в Пномпене группы испан­цев, вооруженных, ничем не занятых, в значительной мере просто бессовестных авантюристов, представлял уже большую опасность, тем более что испанцы вме­сте с малайцами, китайцами и японцами жили в квар­тале для иностранцев, рядом с городом; можно было опасаться конфликтов между представителями различ­ных национальностей.

Эти конфликты, впрочем, очень бы устроили кам­боджийских сановников, радовавшихся возможности доказать, как опасно для спокойствия страны подобное нашествие иностранцев различного происхождения. Среди сановников, наиболее заинтересованных в отъ­езде испанцев, был малаец Окнха Дечо, которому Чунг Прей дал титул Лакшамана — адмирала камбод­жийского флота. Его любовницей была мачеха Барон Реачеа II, и он являлся наиболее влиятельной фигурой в королевстве. Но его верность королю была более чем сомнительной. Сначала он принял активное участие в возведении па трои сына Чунг Прея, а затем при­соединился к законному королю. Он даже командовал флотилией судов, которые встречали короля на Мекон­ге. Несмотря на все эти внешние изъявления преданно­сти, он вел интриги с целью смещения короля.

Столкновение, которого ждали все и которое было спровоцировано, произошло в июне 1599 г., когда Вело­зу, Руис и Мальдонадо уехали из Пномпеня для об­суждения с королем в Срей Сантхоре текста соглаше­ния. Все началось со стычки между лейтенантом Луи­сом Ортисом и малайцами из свиты Лакшамана. Когда Луис Ортис был ранен, за него вступился комендант испанцев Луис Вильяфанья; при поддержке испанских солдат и японцев он ворвался в квартал малайцев и поджег его. Лакшамана только этого и ждал. Он не­медленно вызвал войска, поднял камбоджийцев и энер­гично атаковал испанцев, после чего они были вынуж­дены оставить свои жилища и укрыться на кораблях.

Король знал о сложности обстановки, но был совер­шенно беспомощен перед «адмиралом», который дер­жал в своих руках все войска. Боясь потерять единст­венных защитников, он просил Велозу, Руиса, а также Мальдонадо остаться с ним, но это значило требовать слишком многого от этих людей, несомненно мало­почтенных, но безусловно храбрых. Не отдавая себе отчета в опасности, они направились в Пномпень, стремясь присоединиться к своим осажденным сооте­чественникам, но не добравшись до них, были убиты[18].

Испанцы не могли удержать свои позиции, ибо силы осаждавших непрерывно росли. Скоро осажденные были все перебиты. Большинство миссионеров погибло в бою: доминиканцы, которые сражались вокруг Луиса Ортиса, в частности отец Педро де ла Бастида, фран­цисканцы Педро Ортис, Педро де Лос Сантос и Дамьен; францисканец Дамьяо де Торрес погиб в Срей Сантхоре. Единственным оставшимся в живых был испанский солдат Хуан Диас, которому вместе с не­сколькими филиппинцами удалось бежать.

Один из испанских кораблей, которым командовал Мендоса, сумел ускользнуть, некоторые из беглецов смогли на нем укрыться, в том числе отец Мальдонадо, Луис де Вильяфанья и Антонио Малавер. С большими трудностями они добрались до Сиама, но, видя, что миссионеры и здесь подвергаются преследованиям, отец Мальдонадо в Сиаме не остался, приказав под­нять якорь, после того как принял на борт отца Жоржи да Мота, португальского доминиканца, взятого в плен в Ловеке и бывшего в очень плохих отношениях с ко­ролем Пра Наретом.

Едва корабль поднял якорь, как сиамцы заметили исчезновение да Мота. В ярости они бросились за ко­раблем и попытались взять его штурмом. Это им не удалось, но большинство людей на испанском судне были тяжело ранены, в том числе отец Мальдонадо, Вильяфанья и Хуан де Мендоса. Во время плавания все раненые умерли. Перед смертью Мальдонадо про­диктовал Жоржи да Мота письмо, адресованное орден­ским властям в Маниле, предупреждая их против но­вой попытки миссионерской деятельности в Камбодже и Сиаме. В Малакку жиным и здоровым прибыл один только отец да Мота.

Длительный период испанского влияния в Камбод­же закончился; это влияние продолжалось еще не­сколько лет до тех нор, пока испанцы и португальцы не были вытеснены из всех стран Дальнего Востока новой поднимающейся колониальной империей — Гол­ландией.

Глава  V

КОНЕЦ   ИСПАНО-ПОРТУГАЛЬСКОГО ВЛИЯНИЯ

Лишившись своих покровителей-иностранцев, ко­роль Камбоджи оказался в безнадежном положении, ибо не рассчитывал на защиту соотечественников. В конце 1599 г. он был убит по приказу Лакшамана, и придворные сановники возвели на трон третьего сына Барон Реачеа I — Понхеа Она, младшего брата Сатхи и Сорьопора. Он был коронован в начале 1600 г. под именем Барон Реачеа III.

Ему было сорок шесть лет, и он мог оценить опас­ность, которую представляли для его королевства Лакшамана и недисциплинированные отряды малайцев и тямов, которыми он командовал. Ему удалось выве­сти их в Тямпу, где большинство погибло.

Избавившись таким образом от наиболее враждеб­но настроенных по отношению к иностранцам элемен­тов, Барон Реачеа III попытался возобновить контакты с испанцами, без помощи которых, как ему казалось, он не мог обойтись. После долгих поисков ему удалось найти солдата Хуана Диаса, единственного, кто уцелел после бойни в Пномпене. Он мирно жил с камбоджий­ской женщиной в одной из хижин небольшой деревни в окрестностях города. Король поручил ему доставить послание главам миссий в Маниле и Малакке, в нем он просил прислать в Камбоджу священников, обещая им свое покровительство. Только миссия в Малакке ответила ему и направила в Пномпень отца Жакомо де Консейсао. Но до прибытия последнего в Пномпень I Барон Реачеа III был убит одним из своих подданных, у которого он соблазнил жену.

Поскольку Сорьопор все еще находился в плену, королем стал Понхеа Нхом, третий сын Сатхи. По просьбе сановников, которые хотели иметь королем только Сорьопора, он принял титул Кео Фа, что озна­чало «третий король», иначе говоря, регент. Обосно­вавшись вначале в Срсй Сантхоре, он вскоре покинул его и перенес свою резиденцию в Пномпень.

Как и его предшественник, Понхеа Нхом был лег­комысленным и беспутным человеком, предававшимся охоте и наслаждениям и постоянно пополнявшим свой гарем, насильно или по доброй воле, девушками, кото­рые ему нравились. Используя его небрежное отношение к делам, губернаторы провинций стали чинить всяческие беззакония, продавая в рабство население целых районов. Слабость Понхеа Нхома вынудила его, подобно своим предшественникам, следовать в отно­шении иностранцев прежней политике.

Тем временем отец Жакомо де Консейсао, посланный в Камбоджу миссией в Малакке по просьбе Барон Реачеа III, прибыл в Пномпень и к крайнему своему удивлению был встречен не тем, кто его звал, так как тот был уже мертв, а Кео Фа. Об этом говорит письмо, направленное последним в 1602 г. настоятелю в Ма­лакке: «Наки Сумадей Пераорашионкар, король Кам­боджи, с уважением отцу Кустоду из Ордена св. Фран­циска в Малакке.

Отец Кустод из Ордена св. Франциска в городе Ма­лакке послал мне письмо с отцом Жакомо де Консейсао, в котором говорит, что этот отец останется в моем королевстве и чтобы я его принял так же, как мой брат Праункар принимал тех, кто находился при нем. Все это меня очень обрадовало. Я всегда относился к отцам-францисканцам с той же любовью, что и мой брат. Я очень благодарен Вашему Преподобию за прибытие отца Жакомо де Консейсао, ибо он человек спокойный, любящий во всем согласие, и он уже разрешил много­численные споры между португальцами и японцами. После приезда он крестил сорок человек, чем я очень доволен, и даю ему разрешение крестить всех в моем королевстве, кого он сможет. Дано при моем дворе 20 октября 1602 года.

Отцу Кустоду будет передан пикуль[19] воска и два слоновых бивня для нужд его монастыря».

Как видно, положение миссионеров улучшилось. Множество иностранцев вновь появилось в Пномпене, но к испанцам и португальцам, чье влияние уменьши­лось, прибавились теперь голландцы, которые начали играть все более важную роль в колонизации страны, а также японцы, которые покидали свою родину из-за религиозных преследований.

После того как миссия в Малакке послала в Пном­пень отца де Консейсао, в Маниле решили послать, со своей стороны, в апреле 1603 г. в Камбоджу группу миссионеров-доминиканцев, а именно: отцов Иньиго де Сайта Марна, Антонио Кольяра и Херонимо де Бе-лема в сопровождении шести солдат, выделенных гу­бернатором Филиппин и поставленных под командова­ние Хуана Диаса, посланца Барон Реачеа III. Не­смотря на внутренние неурядицы, раздиравшие коро­левство, Понхеа Нхом принял миссионеров очень сердечно, приказал построить для них церковь и дал разрешение на проповедь христианства. Он проявлял интерес к их проповедям, часто приглашал их в коро­левский дворец, для бесед и расспрашивал о предписа­ниях католической религии.

Учитывая явный успех и надежды, которые появи­лись в результате такого отношения короля, миссионеры охотно согласились направить в Манилу отца Иньиго да Сайта Мариа с письмом к губернатору от Понхеа Нхома, который просил прислать еще миссионеров и солдат. Несомненно, этот поступок регента был про­диктован прежде всего желанием поднять свой пре­стиж и авторитет, для того чтобы окончательно утвер­диться на троне и отстранить Сорьопора. Таким обра­зом, его духовные запросы были продиктованы утили­тарными соображениями. Миссионеры не были им одурачены, но поддерживали его политику, видя в ней средство ускорить обращение в христианство аd majorem Dei gloriam[20].

Тем    не   менее    их    расчет   оказался    ошибочным, и, если не считать удовлетворенного самолюбия, поло­жение миссии в Камбодже опять стало опасным. Отец Иньиго   умер   во   время   путешествия,   а   до   Манилы в августе  1603  г. добрался только его  сотоварищ. На миссионеров   в   Пномпене   напали   китайские   пираты. Отец Кольяр умер от истощения; два других миссио­нера были  убиты во  время   разразившихся  волнений, последний  оставшийся в  живых отец Херонимо де Белем, видя бесполезность своих усилий и  падение авто­ритета  Понхеа  Нхома,  единственного его покровителя, и опасаясь за существование миссии в случае прихода к   власти   Сорьопора,   попросил   у  своих  начальников разрешения  вернуться  в  Манилу;  это  разрешение  ему было  дано.  Так  же  печально,  как  и  предыдущие,  за­кончилась   эта   четвертая   попытка  основать  христиан­скую миссию в Камбодже.

Регент не смог долго удерживать власть. Он испы­тал враждебное отношение сановников и королевской семьи, сторонников Сорьопора, уже в начале своего правления и был допущен к власти, поскольку Сорьопор давно находился в плену, а нужно было устранить сыновей узурпатора Чунг Прея. Отношение регента к испанцам и миссионерам, помощь, которую он все время просил у них, только усилили враждебные чувства к нему. Уступая неоднократным просьбам вдовствующей королевы, сиамский король Пра Нарет согласился, наконец, освободить Сорьопора и его младшего сына Прах Утея, будущего Барон Реачеа V, но оставил у себя в качестве заложника другого сына Сорьопора, Честху.

Получив свободу,   принц временно    поселился    на юге Камбоджи, где к нему присоединились члены королевской семьи и пысшие сановники королевства; все они принесли ему клятву верности, но нужно было еще отвоевать трон. Регент, делая вид, что склоняется пе­ред его авторитетом, стремился, однако, любым спосо­бом удержать власть. Кончилось тем, что король Сиа­ма, поддерживавший своего бывшего пленника, послал ему на помощь войска. Убив регента, Сорьопор вступил на трон в конце 1603 г. под именем Барон Реачеа IV. Ему было тогда сорок шесть лет.

Годы, проведенные в плену в Аютии, появившиеся там связи, военная поддержка со стороны Пра Нарета, которая помогла ему вернуть трон предков,— все это в какой-то степени поставило его в зависимость от Сиама. Находясь под впечатлением от организации управления, от обычаев Сиама и придворных церемо­ний, он взял это за образец и даже установил в ка­честве формы для себя и высших сановников Камбод­жи длинную желтую одежду, которую обычно носили сиамские аристократы. В истории Камбоджи начался новый период, для которого характерны ликвидация испано-португальского влияния, весьма сильного в те­чение столь долгого времени, и влияние Сиама. Этот период длился недолго, ибо с XVII в. Камбоджа попа­дает в сферу вьетнамского влияния.

Странно, что годы испано-португальского господст­ва, которые едва не превратили Камбоджу в настоя­щую колонию и оставили заметные следы в камбод­жийских хрониках, на жизнь страны и народа оказали лишь поверхностное влияние; только несколько порту­гальских слов, перешедших в кхмерский язык, и не­сколько фамилий сохранили до наших дней память о конкистадорах XVI в. Небольшая португальская ко­лония еще в течение долгого времени существовала в Пномпене; она постепенно исчезла, смешавшись пу­тем браков с камбоджийским населением. Статуя Диего Велозу, воздвигнутая двадцать лет назад в про­винции Бапхном, которой он управлял, одна лишь является памятником наиболее значительному человеку из плеяды отчаянных авантюристов, приключения кото­рых можно сравнить только с теми, что происходили с миссионерами — героями и фанатиками, монахами-воинами, легендарными персонажами подлинно гоме­ровской эпопеи.

Действительно, нелегко было испанцам лишиться того первостепенной важности положения, которое они занимали в Камбодже в течение всего XVI в. Они не хотели отказываться от роли советников и покровите­лей, призываемых сменявшими друг друга королями, от значительных торговых выгод, которые они получа­ли благодаря главенствующему положению, трудно было им отказаться и от духовного влияния, правда скорее поверхностного, чем глубокого, которое оказы­вали на население миссионеры.

Эпопея, пережитая миссионерами и такими выдаю­щимися авантюристами, как Велозу, Руис, Дасмариньяс, Гальинато, только с большим опозданием, из-за медленного сообщения между странами, стала известна в Испании: все эти люди вызывали восхищение у наро­да, видевшего в них героев удивительных приключений, пережитых в далекой Камбодже, сказочной стране из «Тысячи и одной ночи». Целая литература плаща и шпаги и народный театр занимались их жиз­неописанием, рассказами об их путешествиях, приукра­шивая их, сделав, например, из Гальинато мужа кам­боджийской королевы и даже посадив его на трон в Пномпене.

Некоторые из возвратившихся в Испанию героев камбоджийской эпопеи, например Мигель Хаке де лос Риос, Педро Севиль де Гуарга, которые принимали участие в избиении в Срей Сантхоре, и другие, спас­шиеся после экспедиции Гальинато, добивались у вла­стей и влиятельных лиц организации другой экспеди­ции, чтобы снова увидеть те страны, по которым они тосковали.

Со своей стороны миссионеры, подогреваемые апо­стольским рвением и любовью к приключениям, стре­мились убедить своих начальников в необходимости возобновить в Камбодже миссионерскую деятельность, которая, если им верить, могла бы дать большое число обращенных. Один из старых товарищей знаменитого Хименеса, доминиканец Диего де Сориа, ставший епи­скопом Новой Сеговии, резиденция которого находи­лась в монастыре в Вальядолиде, обратился к королю с двумя докладными записками, где представлял осно­вания для отправки группы миссионеров в Камбоджу. Сторонники «интервенции» нашли своего глашатая в лице графа де Байлена, богатейшего человека, гото­вого финансировать экспедицию.

Вскоре к жаждущим стать крестоносцами присоеди­нились еще два сторонника: камбоджийские «ветера­ны» и к тому же значительные личности — отцы Адуарте и Габриэль Кирога де Сан Антонио, посланные своими начальниками из Манилы, чтобы получить под­держку Совета по делам Индии. Они прибыли в Испанию в ноябре 1603 г. Вместе с Мигелем Хаке они написали прошение на имя Филиппа III. Одновременно Педро Севиль подготовил с теологами своего ордена памят­ную записку, в которой обосновывал необходимость завоевания Индокитая с точки зрения морали. Из са­мой Манилы, где он все еще жил, письмо за письмом слал королю Дасмариньяс, мечтавший стать вице-коро­лем Камбоджи. Его послания содействовали тому, что отцу де Сан Антонио удалось получить от Филиппа III официальное обещание поддержки. Не медля долее, Педро Севиль и Пабло Гарручо сели на корабль, иду­щий на Филиппины, чтобы на месте начать вербовать необходимых людей. Вечные неудачи не охладили пыла этих поборников веры.

К несчастью для них, ответственные за это дело лица оценивали обстановку гораздо более трезво и не имели никакого желания снова втягивать свою страну в предприятие, заранее обреченное на провал. Ни ко­роль, несмотря на свои обещания, ни Совет по делам Индии не склонны были официально разрешать экспе­дицию из-за сведений, поступивших из самой Камбод­жи; подчинившись сиамскому влиянию, ее правитель был настроен против новых миссионеров; король Сиа­ма не допускал их высадки на своей территории; сами камбоджийцы, как и раньше, не испытывали потребно­сти в перемене религии. Благодаря терпимости, кото­рая является характерной чертой буддизма, они благо­желательно согласились на присутствие миссионеров, но если даже камбоджийцы и были способны заинте­ресоваться учением новой религии, она сама остава­лась для них совершенно чуждой; святое писание и его средиземноморский фольклор были для них мертвой буквой.

Укрепляя позиции противников экспедиции, гене­ральный прокурор ордена августинцев Португалии, сам в прошлом миссионер в странах Дальнего Восто­ка, написал королю весьма горячее послание, направ­ленное против плана Байлена. В качестве аргументов он выдвигал не только недобросовестность камбоджий­ских правителей, безразличие населения, но и враж­дебное отношение к этому плану со стороны Китая, торговым интересам которого был бы нанесен ущерб в случае нового испанского вторжения в Камбоджу. Если бы экспедиция состоялась, это вызвало бы ответ­ные действия против Макао. Эти аргументы Байлен не смог опровергнуть и изъял свои капиталы. Отцы Адуарте и Сан Антонио остались на Филиппинах, где оба и умерли. Две докладные записки в пользу пред­приятия, опубликованные Мигелем Хаке и Эрнандо де Лос Риос, не нашли отклика; с обращением Кам­боджи в христианство испанцами было покончено на­всегда.

*          *          *

Если португальские и испанские документы, кото­рые мы использовали в предыдущем изложении, имеют большое значение для истории Камбоджи XVI в., то не менее важны они для изучения памятников группы Апгкора. Во время скитаний по всей стране миссионе­ры, солдаты и авантюристы обнаружили заброшенные памятники или здания, вновь занятые камбоджийскими правителями. Именно иностранцам мы обязаны первым точным описанием кхмерских архитектурных ансамблей, не говоря уж о неизданных ими сведениях о судьбе го­рода Ангкор Тхома после его оставления в 1430 г. и пре­вращении его иногда во временную резиденцию камбод­жийских правителей.

Самое древнее и наиболее полное из известных нам описаний Ангкора принадлежит Диогу до Коуту, офи­циальному летописцу Португальской Индии, и отно­сится к периоду между 1543 и 1616 гг. Его рассказ был издан К. Р. Боксером, затем переведен Бернаром Гролье. Сам Диогу никогда не был в Камбодже; его сведения основаны на рукописи монаха ордена капуци­нов Антонио де Магдалена, посетившего Ангкор около 1585—1586 гг. Помимо очень детального описания Анг­кора, рассказ этот интересен тем, что дает сведения о местных традициях, распространенных в то время, а также о новом заселении города, после того как он был оставлен.

Относительно того, как обнаружили заброшенный Ангкор, Диогу До Коуту дает нам одну из версий, несколько деталей которой нам уже известны: «В 1550 или 1551 г. ввиду того, что король Камбоджи собрался на охоту со слонами в самые непроходимые леса, ка­кие только существовали в королевстве, его люди за­нялись расчисткой леса и неожиданно наткнулись на величественные сооружения, заросшие настолько, что они не смогли их расчистить, чтобы проникнуть внутрь. Когда обо всем было доложено королю, он прибыл на место; увидев протяженность и высоту наружных стен, он пожелал проникнуть внутрь сооружения и приказал немедленно расчистить и выжечь непроходимую чащу. Он остался тут же на берегу прекрасной реки, наблю­дая, как пять или шесть тысяч человек выполняли эту работу и, наконец, высвободили целый город как внут­ри, так и снаружи от густого кустарника и высоких деревьев, которые выросли здесь за долгие годы. А когда все было тщательно расчищено, король проник внутрь и, пройдя повсюду, был восхищен размерами сооружений. Поэтому он решил немедленно перевести сюда свой двор, ибо помимо того, что в городе были великолепные здания, его расположение было прекрас­но, а места живописны — здесь были рощи, речки и источники хорошей воды».

Речь идет несомненно об Ангкор Тхоые, ибо описа­ние До Коуту очень точно соответствует тому, что мы знаем о столице Джаявармана VII. Испанский текст содержит подробное описание четырехугольника, обне­сенного стенами, рвов, которые их окружают и через которые переброшены мосты, ведущие к пяти монумен­тальным воротам, аллей с каменными балюстрадами; на них «с поразительным мастерством изображены сидящие каменные гиганты, руки которых лежат на балюстраде; у них всех уши проколоты и очень длин­ные, как у жителей Канары[21], откуда, по-видимому, и происходят эти скульптуры». Он отмечает, что воро­та, украшенные богатой скульптурой, сделаны из кам­ня, который «есть только в двадцати милях от этого места; отсюда можно судить о стоимости, труде, орга­низации и повинностях, которые были для этого при­менены». Он отмечает также существование надписи «на языке бадага — языке, родственном канара, которая гласит, что этот город, храмы и многое другое… были выстроены по приказу двадцати сменивших друг друга королей и что па это ушло семьсот лет»[22].

В тексте отмечается также, что «в одной стороне города есть неоконченные сооружения, которые похожи на дворцы королей, ибо по характеру постройки, ее пышности и величию с первого взгляда можно понять, что она предназначена для королей. Это чувствуется в многочисленных карнизах, в разнообразии орнамен­та, который поражает глаз и свидетельствует о мастер­стве скульпторов». О Байоне в тексте говорится лишь несколько слов: «один из самых замечательных храмов, еще неоконченный».

В то же время рассказчик — и это, быть может, са­мая интересная часть текста — с большими подробно­стями описывает систему каналов и бассейнов, обслу­живающих город, которые в это время, по-видимому, были еще в превосходном состоянии: «От каждых во­рот города к этому последнему (Байону) ведет дорога той же ширины, что и внешние мосты с их парапета­ми... И вдоль каждой стороны этой дороги тянутся пре­красные каналы, полные до краев водой, которая вы­текает из большого рва, окружающего город, и прохо­дит в каналы через восточные и северные ворота города, затем вновь вливается в тот же ров через юж­ные и западные ворота таким образом, что уровень воды в вышеупомянутом рве никогда не уменьшается, поскольку какое бы количество воды ни поступало через двое ворот в каналы, такое же всегда возвра­щается в ров через двое других ворот. Большой же ров всегда полон, ибо туда текут полноводные реки, и в случае избытка воды бывает даже необходимо от­водить ее в определенных местах, чтобы воды рва не выходили из берегов.

И таким образом, вдоль каждой улицы, идущей от ворот города, проходят два канала, по которым в го­род приплывают по рекам многочисленные суда из внутренних районов страны; они везут продовольствие, дрова и другие необходимые вещи, которые выгружают тут же, перед домами жителей, имеющими один выход к каналу и другой — к реке. Так же город очищается и от всякого рода отбросов; они выводятся наружу до самого рва. Так что, когда король обнаружил этот город и перенес туда свой двор, город оказался самым красивым, прекрасно оборудованным для жизни и са­мым чистым из всех городов мира».

Этот текст интересен в том смысле, что время, когда Ангкор Тхом был найден королем Камбоджи, относят к 1550 или 1551 г., т. е. к периоду правления Анг Чана. Он нам говорит также о том, что в период, когда брат Антонио де Магдалена посетил Ангкор Тхом в 1585 или 1586 г. в правление Сатхи, город еще процветал, и си­стема водоснабжения, разрушенная после взятия Анг-кора, вновь функционировала нормально. Его оставле­ние приписывается последним камбоджийским правите­лям XVII и XVIII вв.

В рассказе Коуто упоминается также Ангкор Ват. «В полумиле от города находится храм, называемый Ангар, построенный на прекрасном ровном и открытом участке. Этот храм длиной в шестьдесят шагов отли­чается такой необычной архитектурой, что его невоз­можно описать, а также нельзя сравнить с каким-либо другим сооружением в мире». Затем следует подробное описание храма, его башен-алтарей, его лестниц, окру­жающих его рвов, главного моста, пересекающего ров и ведущего к храму, «у входа в который стоят камен­ные тигры, такие большие и такие страшные, что пу­гают тех, кто сюда попадает». В то же время он ничего не говорит о барельефах большой галереи.

Брат Антонио хорошо подметил любопытное явле­ние, о котором мы говорили в первой части книги: а именно изменение течения в Тонлесапе в конце сезо­на дождей и в конце сухого времени года; он описы­вает его и объясняет вполне разумно. Остальная часть повествования посвящена жизни Камбоджи; мы к этой части вернемся несколько позже.

Другие описания испанских авторов начала XVII в. дополняют рассказ До Коуту и брата Антонио: одно из них, принадлежащее Рибаденейре, было опубликовано в 1601 г., другие же — Габриэля де Сан Антонио — в 1604 г., Кристобаля де Хаке — в 1606 г., X. Дос Сантоса и д'Архенсолы — в 1609 г. Все они основаны на рассказах миссионеров и путешественников, относя­щихся к концу XVI в. Они не дают ничего особенно но­вого, кроме любопытного замечания о том, что Ангкор был построен Александром Великим или римлянами, как у Рибаденейры, или иудеями, как у Сап Антонио; последний пишет также о существовании моста на семидесяти опорах через Меконг. Все рассказчики, впрочем, сходятся на том, что приписывают открытие города кхмерскому королю и отмечают, что восстанов­ленная столица стала местом пребывания двора; Сан Антонио указывает даже, что «в этом месте брат Анто­нио Дорта и брат Луис де Фонсека из ордена Св. Франциска провели много дней».

Различные свидетельства миссионеров, путешествен­ников, торговцев и авантюристов как испанских, так и португальских, посетивших Камбоджу в конце XVI и начале XVII в., дают, кроме того, представление о том, как жило население, а также о политической, социальной и экономической структуре страны.

Самый древний текст, где упоминается Камбоджа,— это «Summa orientali» Томе Пиреша, изданный между 1512 и 1515 гг.: «От Сиама по дороге в Китай на морском побережье находится королевство Камбоджа, которое, если следовать далее в том же направлении, граничит с Тямпой. Король Камбоджи — язычник и воин. Его страна тянется далеко в глубь земель. Он ведет войну с жителями Бремы (Бирмы) и с Сиамом, а иногда и с Тямпой и не подчиняется никому. Народ Камбоджи воинствен.

По земле Камбоджи течет много рек. На них встре­чаются многочисленные ламчарас, которые часто пла­вают к побережью Сиама, в районе Лугора. Они со­бираются в эскадры для того, чтобы преследовать каж­дого, кто появляется в этих водах; страна Камбоджа производит в изобилии разнообразные продукты пита­ния; в этой стране много лошадей и слонов.

В стране Камбодже производят много риса очень хорошего качества, а также мяса, рыбы и местного вина. Кроме того, в этой стране есть золото, она про­изводит лак, бивни слонов, сушеную рыбу.

Камбоджа покупает следующие товары: белое тон­кое хлопчатобумажное полотно, перец, гвоздику, кино­варь, ртуть, росный ладан, красный бисер.

В этой стране сановники сжигают себя после смер­ти короля, то же делают его жены и другие женщины, когда умирают их мужья. Они бреют себе голову во­круг ушей, стремясь быть элегантными».

Это очень общее описание содержит явные ошибки, как, например, самосожжение вдов, практиковавшееся в Индии и Тямпе, но совершенно неизвестное в Кам­бодже. Нужно было подождать до последней четверти XVI в., чтобы получить более точные сообщения об этой стране благодаря путешествиям миссионеров и искателей приключений, а также благодаря «Трактату» Гаспара да Руиса, опубликованному в 1569 г. В нем дается прекрасное описание Меконга, по которому Гаспар да Руне плавал, а также подробно рассказывается о таком явлении, как изменение течения р. Тонлесап, и говорится о «четырех рукавах», которые образуют большой резервуар воды для Пномпеня.

В этих текстах упоминается о некоторых городах — Срей Сантхоре, Ловеке, Ангкоре, Пномпене; в них, по словам рассказчика, двадцать тысяч дворов, из кото­рых три тысячи принадлежат китайцам. Гаспар да Руис много места уделил перечислению того, что производится в Камбодже: шелк, хлопок, конопля, опиум, сандал, камфара, благовония, лак, воск, слоно­вая кость, золото, серебро, свинец, медь, олово, квасцы, драгоценные камни, рис, скот, рыба. Все авторы гово­рят об изобилии риса и его превосходном качестве. В районе озера Тонлесап крестьяне собирали дико­растущий рис, и До Коуту сообщает интересные под­робности об этой культуре. В то время, так же как и сейчас, рис, скот и рыба были главным богатством Камбоджи, и эта страна была одной из главных жит­ниц Юго-Восточной Азии. Обилие слонов, особенно белых, также отмечается всеми авторами, и До Коуту дает нам живое описание ловли диких слонов, причем способ тот же, что и сейчас,— при помощи приручен­ных слонов.

Хотя Камбоджа и утратила положение великой азиатской державы и былое влияние, хотя ее и раздира­ли внутренние смуты, престиж ряда выдающихся коро­лей XVI в. по-прежнему был значительным. Г. да Крус дает красочное описание жизни двора при Анг Чане, которое говорит о том, что кхмерская концепция коро­левской власти, выдвинутая ангкорскими правителями XI и XII вв., оставалась в силе и сохранилась в из­вестной мере до нашего времени.

Абсолютная власть делает короля единственным главой и собственником королевства, земли и ее обитателей, которые фактически являются рабами. Г. да Крус приводит даже довольно странный пример: когда камбоджиец умирает, его недвижимая собствен­ность возвращается королю, а семья вынуждена идти на положение слуг к другому собственнику. Да Крус видит в этом обычае одну из причин отказа крестьян от земельной собственности, поскольку они считали бесполезным свой труд, ибо семья не могла воспользо­ваться его плодами. Этот обычай, впрочем, в какой-то форме сохранился, ибо, согласно Эмонье и Мура, «в современном обычном праве король предоставляет земли только во временное пользование и перераспре­деляет их в случае смерти, равно как и получает поло­вину наследства своего умершего подданного, если у того нет наследника мужского пола». Доходы страны были собственностью короля, и он имел право их ис­пользовать по своему усмотрению. Впрочем, весь пер­сонал королевского дома, все его многочисленные рабы зависели только от его воли.

Судьи, выбранные из сановников, были распределе­ны по провинциям, где они заседали ежедневно. Они присуждали к тяжелым наказаниям, в зависимости от характера преступления,-сажали на кол, сдирали кожу, отрубали члены, отдавали на съедение москитам и даже погружали в кипящее масло. Практика «божьего суда» существовала по-прежнему, как когда-то в Тям­пе и Фунани. Преступника, которому посчастливилось бежать и укрыться в монастыре, прощали, если ему уда­валось вскарабкаться на верхушку большого столба, где были укреплены религиозные эмблемы.

То немногое, что нам известно о церемониале двора, показывает, что он упростился со времени посе­щения Чжоу Да-гуаня: правитель принимал посетите­лей, сидя на небольшом возвышении из позолоченного дерева, и сановники падали перед ним ниц, положив руки ладонями на землю. Отец Адуарте описал вруче­ние королю в Пномпене в 1603 г. послания от губерна­тора Филиппин. Послание лежало на золотом блюде под позолоченным балдахином, который нес слон. Впе­реди шли оркестр и стража, сзади ехали испанцы вер­хом на лошадях. Благородное животное было приведе­но в королевский дворец, и послание подано королю на блюде.

Тексты называют только титулы сановников королевства: мамбарай, несомненно соответствовавший премьер-министру, высшей должности в королевстве; окунья, дечу, чофа, чапина, без уточнения их назначе­ния. Они называют также и другие титулы, существую­щие в настоящее время в камбоджийской иерархии: окнеа, дечо, чау фа, чау понхеа и др. Сановники в офи­циальных случаях передвигались только на спинах слонов или в позолоченных паланкинах с четырьмя но­сильщиками.

В административном отношении страна была раз­делена на провинции; названия некоторых из них со­хранились вплоть до наших дней: Барара, современная Бария, Басано, современный Бапхном и т. д. Эти про­винции делились на «города», находившиеся под управ­лением сановников.

Сведения, которые сообщают нам миссионеры о ре­лигии камбоджийцев, никакого интереса не представ­ляют, кажется, что миссионеры этим почти не интере­совались, чаще всего они рисуют ее в искаженном, тенденциозном и малопривлекательном свете. Единст­венное, что заслуживает внимания,— сообщение о су­ществовании при дворе баку — брахманов, в обязанно­сти которых входило выполнение официальных церемо­ний. Мы уже отмечали существование этого пережитка в буддийской Камбодже, а именно — наличие предста­вителей религии, которая долгое время была государ­ственной. Баку существовали еще во времена короля-буддиста Джаявармана VII и сохранились до наших дней. Число буддийских монахов в Камбодже XVI в. было велико, и все они принадлежали к Малой колес­нице. Г. да Крус, посетивший страну в правление Анг Чана, определяет численность бхиккху[23] в треть муж­ского населения страны; в 1596 г. Адуарте насчитывал в Пномпене тысячу пятьсот монахов.

О жизни камбоджийского народа испанские лето­писцы не дают нам достоверных сведений, за исключе­нием нескольких живописных подробностей, поразив­ших их воображение: широко распространены рабство, полигамия, ритуал «срезания первой пряди волос» как часть церемонии, которая совершается и в наши дни; настоящее табу, которое представляет голова у кам­боджийцев: самое сильное оскорбление для них — положить им руку на голову, где пребывает могучий дух. Испанцы описывают также церемонию клятвы друзей, которая состоит в том, что каждый пьет чашу крови другого, смешанной с освященной водой, в которой было смочено лезвие ножа. В числе наиболее популяр­ных развлечений авторы часто называют игру в поло, завезенную из Индии, запуск воздушных змеев, снаб­женных веревкой, служащей виброфоном. Обычай, описанный До Коуту, посвященный сбору риса, встре­чается еще и сейчас в деревнях па северном побережье озера Тонлесап. Сбор урожая производится сообща, и по этому поводу устраивается празднество с танцами, ритуальными играми, гонками на пирогах.

Растительные, животные и минеральные ресурсы Камбоджи те же, которые перечислил Пиреш сто лет назад. Страна ввозила главным образом шелковую пряжу, киноварь, серу, ртуть, медь, свинец, изделия из фарфора. Торговля, как и в наши дни, находилась пол­ностью в руках китайцев и частично японцев и вся контролировалась королем. По данным Хаке, в Пном­пене насчитывалось три тысячи китайцев. Меры веса и длины, использовавшиеся в торговле, были китайски­ми. В течение долгого времени в качестве монеты при­менялся определенный вид товара-эталона. По-видимо­му, деньги появились впервые в правление узурпатора Кана в начале XVI в. В музее Пномпеня хранится не­сколько монет, соответствующих описанию испанских летописцев. Они рассказывают о золотых, серебряных и бронзовых монетах с изображением «дракона» или «петуха, змеи, сердца с цветком посредине». Петух — это, конечно, хамза, священный гусь; змея — бутон цветка лотоса с длинным витым стеблем; сердце с цветком посредине — несомненно изображение кокосо­вого ореха.

Самые интересные сведения, сообщаемые испански­ми и португальскими текстами XVI в., относятся к ирригационным работам кхмерских королей и их влия­нию на экономику королевства. В стране, где происхо­дит чередование сухого времени года и сезона дождей, смысл этих работ заключается в том, чтобы умерить, с одной стороны, засуху, которая свирепствует в тече­ние семи месяцев в году, с другой — предотвратить разрушительные наводнения в сезон дождей. Иррига­ционная сеть должна строиться с таким расчетом, чтобы создавать запасы воды во время дождей и иметь возможность использовать ее во время периода засухи.

Для этой цели страна была буквально застроена бассейнами и фонтанами, объединенными в чрезвычай­но развитую сеть каналов и рвов. Эти бассейны, дно которых было водонепроницаемым, в период дождей наполнялись естественным образом. Весь район Ангко-ра состоял из прямоугольных рисовых полей, располо­женных в шахматном порядке, примерно так же, как в наши дни рисовые поля располагаются в дельтах рек. В Камбодже культура рисоводства значительно упала по сравнению с XII в. Рисовые поля, правильно оро­шаемые, давали в то время три-четыре богатых уро­жая в год. В настоящее время рис высевается один раз в год, и забота о его поливе перекладывается на дож­ди в соответствующий сезон.

Другой целью при создании ирригационной системы было стремление сохранить структуру почвы, сделать так, чтобы плодородные земли не уносились вместе с водой во время сезона дождей, как происходит те­перь. Плотины позволяли пешеходам передвигаться по городу во всякое время года, а по каналам плавали пироги.

Королевский дворец был сердцем города, но сам го­род занимал гораздо большее пространство, дома стоя­ли на сваях вдоль каналов, как современные деревни по берегам рек. Город был в известной мере средоточи­ем ирригационной системы. Его главная роль состояла в орошении полей соседних деревень. Система, состав­лявшая «группу Ангкора», центра кхмерского могущест­ва, представляла собой обширный район площадью 35 X 22 км.

Эти весьма значительные работы были заслугой кхмерских королей. Прежде чем приступить к сооруже­нию храмов, они считали своей первоочередной задачей общественные работы. Стела Прах Ко подтверждает это. В данном случае речь идет об Индравармане, строителе Барая в Лолее: «Как только он стал королем, он дал обещание: через пять дней я начну земляные ра­боты...» И это действительно была мудрая политика: до того как построить город, нужно обеспечить существо­вание его будущих жителей. Надписей такого рода бес­численное множество не только в столицах, но и в ме­нее важных городах. Так, каждый новый король, каждая новая столица увеличивали и совершенствовали систему водоснабжения на благо населения. Эта полез­ная деятельность кхмерских королей была, к сожале­нию, подорвана, как мы уже говорили, гигантскими уси­лиями в области строительства, которые требовались от народа. Великолепное социальное равновесие, состояв­шее в правильном чередовании работ общественного ха­рактера и строительства религиозных сооружений, на­рушилось, что повлекло за собой крушение всей си­стемы.

Глава VI

КАМБОДЖУ РАЗРЫВАЮТ НА  ЧАСТИ

Возвратимся к Сорьопору, сиамскому ставленнику, который был враждебно настроен к испанцам. Его цар­ствование положило конец их влиянию в Камбодже. Вступив на трон, он попытался восстановить мир, который слишком долго нарушался соперничеством раз­личных мятежных группировок в стране, возвратить под свою власть некоторые провинции королевства, ставшие почти самостоятельными. Он направил войска в провинции Кампонгсвай, Срей Сантхор, а также в Ангкор Ват и Ба Пном; они не встретили там серьез­ного сопротивления и без труда добились подчинения губернаторов этих провинций. Одного мятежника в провинции Треанг, который попытался было воспроти­виться королю, быстро призвали к порядку, и на время Камбоджа восстановила свое единство.

Сорьопор оставил после себя несколько сооружений, в частности буддийский монастырь в Самбоке, которо­му он подарил земли значительной площади. В его прав­ление небольшая горстка европейцев — торговцев и миссионеров — продолжала жить в Камбодже, но не от­личалась, по-видимому, большой активностью. Сорьопор был достаточно терпимым по отношению к ним, не ока­зывая, однако, им поддержки и не давая привилегий, как делали его предшественники.

В 1618 г. Сорьопору исполнилось семьдесят лет. Утомленный долгим пребыванием в плену в Сиаме, больной, уставший от бремени власти, непрочность кото­рой он сознавал, Сорьопор отрекся от престола в пользу своего старшего сына Честхи. В действительности это отречение имело смысл только как выражение его на­мерений, ибо Честха по-прежнему находился в Аютии, пленником у короля Сиама. Уступая настойчивым прось­бам Сорьопора, сиамский король наконец разрешил Честхе вернуться на родину. Честха возвращался в со­провождении эскорта сиамских солдат и нескольких камбоджийцев, принадлежавших к королевскому дому, которые были с ним в плену в Аютии и теперь полу­чили разрешение сопровождать его. Прибыв в Барибаур, уже на камбоджийской территории, Честха отослал назад сиамский эскорт и направился далее к Ловеа Ему.

В столице Сорьопор принял его с распростертыми объятиями и почестями, которые полагаются правите­лю. Он сам короновал Честху, который стал править под именем Прах бат самдач прах реачеа онгка прах Чей Четтха тхиреач Раматхипдей бараммо баупит... Первое, что сделал новый король, будучи в возрасте сорока шести лет,— дал своему юному брату Прах Утею титул обареач (вице-король). Сорьопор умер в следующем, 1619 году. Труп его был сожжен, а пепел помещен в «ступу» на горе Прах Реач Трапья, около старого города Удонга.

На следующий год, отправившись поклониться пра­ху отца, король пленился этой местностью и решил пе­ренести сюда свою столицу; вскоре он выстроил здесь дворец, который долгое время оставался резиденцией камбоджийских королей. В первые годы правления Чей Четтха II занимался внутренней организацией коро­левства и пересмотром его законов. В 1620 г. он взял в жены вьетнамскую принцессу, которая была присла­на ему императором Вьетнама. Она была очень краси­ва и быстро добилась большого влияния на короля. Горячая патриотка, принцесса привезла ко двору камбод­жийского короля своих родственников, друзей, советни­ков, а также придворных, принцев и фаворитов. Самые важные посты в королевстве были отданы вьетнамцам, вьетнамская мануфактура была построена неподалеку от столицы, кроме того, вьетнамцы основали свои тор­говые дома. Эта женитьба имела большое значение для дальнейшей судьбы страны, ибо ознаменовала начало нового влияния, которое в дальнейшем усиливалось и привело к тому, что Камбоджа оказалась вассалом Вьетнама. При некоторых обстоятельствах сближение двух стран могло бы усилить позицию Камбоджи по отношению к Сиаму, но чаще оно приводило к тому, что Камбоджа, к несчастью, оказывалась плацдармом воен­ных действий между ее соседями.

В 1623 г. две сиамские армии вторглись в Камбод­жу. Одну из них возглавил сын сиамского короля. Чей Четтха стал во главе своих войск и разбил сиамцев при Барибауре. Нападение тайцев с моря было также от­ражено. В память о своих победах Чей Четтха прика­зал построить в Удонге «ступу» рядом с той, где хра­нился прах его отца.

В том же году к королю прибыло вьетнамское по­сольство с богатыми дарами и попросило его разреше­ния основать вьетнамские торговые фактории на юге страны, а также таможню в Прей Коре, современном Сайгоне, находившемся тогда на камбоджийской тер­ритории. Чей Четтхе трудно было ответить отрицатель­но на просьбу своего тестя! Он дал свое согласие, но тем самым в сущности отказался от камбоджийского суверенитета над этой территорией. В эту область на­чалось систематическое проникновение вьетнамцев, и камбоджийцы оказались почти полностью вытесненны­ми оттуда. Кохинхина больше не вернулась под власть Камбоджи, и сейчас еще одно из главных требований Камбоджи[24] заключается в том, чтобы вернуть в лоно матери-родины эту провинцию, в которой проживают теперь более 300 тыс. кхмеров.

После смерти Чей Четтхи II в 1628 г. его младший брат обареач Прах Утей взял на себя управление де­лами королевства с титулами абджорган (соответствую­щим приблизительно значению «регент») и «великого поборника справедливости, хранителя высшего Закона». По закону трон должен был перейти к Понхеа То, сыну Чей Четтхи II, образованному принцу, которого отец хорошо воспитал и обручил с принцессой Анг Водей. Однако юный принц, хотя и был влюблен в принцессу, отказался на ней жениться и стал буддийским монахом. На покинутой принцессе женился Прах Утей.

Религиозные устремления Понхеа То были не очень устойчивыми; некоторое время спустя он ушел из монастыря и с согласия своего дяди-регента вступил на трон под именем Тхоммо Реачеа П. Точности ради надо сказать, что он получил во время священной церемонии коронации имя, которое в самых скромных выражениях переводится так: «Высшая опора, господин король, высшая королевская личность и счастливый Дхамма, король королей, Рама, высший властитель». Он мог бы, согласно протоколу, который сам и учредил, требовать, чтобы его называли «великий король самых высоких совершенств», но он не обнаружил любви к власти, предпочитая ей занягия литературой и созерцательную жизнь. Он решил уединиться на маленьком островке на Меконге, неподалеку от Пномпеня, оставив регентом Прах Утея, имевшего официальный титул «Великий по­кровитель Земли», и поручив ему управлять королевст­вом от своего имени.

Такое положение, устраивавшее всех, могло бы просуществовать очень долго, если бы не вмешалась лю­бовь... Ибо мы находим в хрониках, написанных язы­ком, не лишенным поэтичности, трогательную историю, первую запись, свидетельствующую о чувствах, среди мрачных повествований о смене царств и королей, о трудах, войнах, соперничестве и преступлениях, кото­рыми полна история Камбоджи XVI и XVII вв.

В 1630 г. обареач Прах Утей, как настоящий турист, в сопровождении придворных решил посетить древние развалины. Его племянник, король Тхоммо Реачеа II, сопровождал его в этой семейной прогулке. Принцесса Анг Водей, жена Прах Утея, тоже принимала участие в поездке. И вот под влиянием романтики руин король почувствовал, как в нем загорелось прежнее пламя любви. В тексте об этом очень целомудренно говорится: он имел «тайное свидание с принцессой на лестнице внеш­ней террасы Ангкор Вата, где они дали друг другу нежные клятвы». Хроника не сообщает подробностей, но может быть, это свидание происходило вечером при поэтическом лунном свете, который особенно благоприя­тен для излияния чувств, как хорошо известно всем по­сетителям Ангкора!

Сначала судьба благоприятствовала любовникам; регент заболел, и они могли легко встречаться друг с другом, однако Прах Утей оказался настолько нелюбе­зен, что выздоровел. Свидания для влюбленных стали затруднительны; они рисковали стать жертвой доноса, поскольку об их связи знали уже все. Анг Водей до­пустила неосторожность, а именно: тайно покинула дом своего мужа и ушла к королю во дворец. В придворных кругах разразился скандал. Одни стали на сторону ко­роля, верного своей юношеской любви, другие были на стороне бедного обманутого мужа, третьи, наконец,— на стороне несчастной принцессы. Узнав о случившем­ся, регент отнюдь не почувствовал себя польщенным вы­бором короля, как сделал бы на его месте настоящий придворный; более того, он поступил, как самый обык­новенный обманутый муж, — захотел отомстить и под­нял для этого армию! Король встал во главе другой армии, и началась гражданская война. В первом же сражении войска короля были разбиты, и многие из его военачальников китайского происхождения погиб­ли. Король и Анг Водей бежали; но их настигли люди регента и предали смерти.

Ввиду того, что Тхоммо Реачеа уже не было в жи­вых, трон в 1630 г. перешел к Понхеа Нху, который был коронован в Удонге в возрасте двадцати трех лет. Нам почти ничего не известно о его происхождении и о под­робностях его десятилетнего царствования. Он боролся с мятежом, поднятым неким индусом в провинции Ролеан Трул, и быстро его подавил.

После его смерти в 1640 г. Прах Утей, полностью сохранивший свое влияние, посадил на трон своего сы­на Анг Нона двадцати четырех лет. Несмотря на хоро­шие черты нового короля — серьезность, доброту и мяг­кость, его правление было недолгим. Принц Чан, третий сын Чей Четтхи II, жаждал власти и считал себя, не без основания, единственным законным наследником. Кроме того, он поклялся отомстить за смерть своего брата — Тхоммо Реачеа II. На охоте его охрана из ма­лайцев убила Прах Утея и арестовала юного короля Анг Нона, которого затем привезли в Удонг. Несколько позже, под предлогом мятежа, он приказал убить двух внуков Прах Утея. Голландский летописец рассказыва­ет об ужасных подробностях казни двух юных принцев, которых сначала заставили съесть зажаренные куски мяса, вырезанные из их собственного тела... Этот эпи­зод, которому с трудом можно поверить,— яркое свиде­тельство жестоких нравов камбоджийских владетелей того времени!

Мы упомянули о голландских хрониках. В XVII в. в Юго-Восточной Азии начался новый приток иностран­цев, главным образом голландского происхождения. Они некоторым образом заняли место португальцев и испанцев, лучшие времена для которых кончились вме­сте с XVI веком.

Голландцы были в основном торговцами. Ими была создана в 1602 г. Ост-Индская компания, установления которой послужили позднее образцом для подобных же компаний, основанных англичанами и французами. Это была могущественная организация, капитал которой равнялся 6600 тыс. флоринов, основанная сроком на двадцать лет, однако этот срок мог быть увеличен про­стым продлением полномочий. Ее суда обладали ис­ключительным правом плавания в Ост-Индию, т. е. в водах к востоку ог мыса Доброй Надежды и к запа­ду от Магелланова пролива, и могли захватывать лю­бое чужое судно, плавающее в этих водах, и конфиско­вать его груз.

Не имея никаких политических или колонизаторских планов, эти торговцы ставили перед собой только одну цель — учредить свои фактории и вести как можно бо­лее широкую торговлю с местными жителями; и эти последние, как правило, довольно хорошо относились к ним. Португальцы же и испанцы, которые продолжали вести торговлю в этих местах, совершенно не переноси­ли голландцев и обвиняли их в том, что те строят на фундаменте, заложенном другими европейцами, и поль­зуются не только зданиями и сооружениями, но и пло­дами их усилий по приобщению местных жителей к тор­говле с Западом. Это было верно, но таковы уж зако­ны торговой войны. Фанатичные католики — испанцы и португальцы — ненавидели голландцев еще и потому, что те были мерзкими еретиками и мятежниками. Гол­ландцы, со своей стороны, выдвигали различные обви­нения против испанцев и возбуждали в местных жите­лях ненависть к ним; короче говоря, война была объяв­лена.

Испанцы, несмотря на значительное ослабление сво­его влияния в Камбодже, со временем добились чего-то вроде права первенства; они пустили корни в стране, поэтому их было трудно вытеснить отсюда; таким обра­зом, борьба здесь развернулась острая. Первая попыт­ка голландцев высадиться в Камбодже натолкнулась на яростное сопротивление испанцев, которые перебили большинство экипажа на двух первых голландских кораблях.

В правление Четтхи II голландцам, однако, удалось основать в Камбодже торговую факторию, которая вско­ре стала процветать.

Первая известная нам голландская хроника — это хроника Герарда Ван Вустхоффа, которая повествует о сделанной в 1621 г. Чей Четтхой II неудачной попыт­ке добыть золото в районе Аттопе, перешедшем в руки короля Вьентьяна. Эта попытка из-за тяжелого климата и болезней закончилась катастрофой: почти все ее участ­ники погибли.

В смутное время, наступившее после смерти Чей Четтхи II, при королях, оспаривавших власть друг у друга, влияние португальцев сильно возросло. В 1637 г. им удалось убедить Понхеа Нху, что окружающие его голландцы — шпионы сиамского короля, и добиться, что­бы он задержал их судно «Нордвик». Ост-Индская ком­пания пригрозила королю репрессиями, но, по-видимо­му, эта угроза не возымела действия.

Отныне влияние испанцев и голландцев будет под­вержено изменениям, любопытным образом связанным с политическими переменами. После периода испанско­го влияния при Понхеа Нху голландцы снова заняли прежнее положение с приходом к власти Анг Нона Герард Ван Вустхофф пишет: «Этот властитель выказал расположение к голландцам... Но в январе 1642 г. про­изошло ужасное событие. Старый и молодой короли были неожиданно убиты по приказу принца Чана, сы­на покойного короля Чей Четтхи II от одной лаотянки».

Интересно, что голландские хроники постепенно вы­тесняют португальские и испанские, оказавшие нам большую помощь в изучении XVI в.; но голландские хроники гораздо менее ценны, ибо голландцев больше занимала торговля, чем политика, и они показали себя очень посредственными историками по сравнению с ис­панцами. Тем не менее, нам придется с ними сталки­ваться на протяжении XVII и XVIII вв., и их данными пренебрегать нельзя.

Вернемся снова к принцу Чану, который, как мы видели, достиг власти при помощи ужасных злодеяний. Ему было двадцать шесть лет, и он пользовался печаль­ной репутацией человека, имеющего, как говорят гол­ландские хроники, «сердце, полное ненависти и жестокости». Чтобы опровергнуть сложившееся о нем мнение, он возвысил до звания обареача третьего внука Прах Утея, чудесным образом избежавшего гибели во время чзбиения королевской семьи и укрытого королевой-ма­терью.

Новый король продолжал политику балансирования между португальцами и голландцами. Понхеа Нху был расположен к португальцам, которые его толкали    на враждебные действия по отношению к голландцам; Анг Нон, наоборот, благоволил и голландцам. Чан, короно­ванный под именем Понхеа Чан Рама Дхипати  (Рама Тхупдей), также  был  связан  узами дружбы  с  порту­гальцами.   По  их   наущению   он   приказал  убить  двух служащих   фактории   Ост-Индской   компании   в   Пном­пене и заключить в тюрьму матросов двух голландских кораблей, потерпевших крушение у берегов Камбоджи; однако  взятие  голландцами  Малакки    заставило    его призадуматься.  Он  написал  письмо генерал-губернато­ру Явы, в котором выражал желание завязать добрые отношения    с    Ост-Индской   компанией.    Голландский губернатор, учитывая, что его соотечественники находят­ся в тяжелом положении, тотчас же постарался исполь­зовать благоприятное настроение правителя; он напра­вил   к тому   «главного    купца»    Корнелиуса   Клекса, чтобы поздравить правителя с «победой, одержанной над врагами, которые лишили его законных прав, и с изгна­нием королей-узурпаторов». Кроме того, он предостерег правителя против португальцев, которые на Яве и Су­матре интригуют против местных князей.

Казалось бы, все шло хорошо, и ситуация начинала благоприятствовать голландцам, как вдруг Понхеа Чан спутал все карты, взяв в жены малайку магометанско­го  вероисповедания;  под ее влиянием  он  сделал  себе обрезание, принял ислам и взял имя Ибрагим. Это был неслыханный   переворот,   подобного  которому в  Камбодже еще не было, ибо все кхмерские правители были  по традиции либо брахманистами, либо  буддистами.

Этот святотатственный поступок вызвал сильную не приязнь к правителю его подданных, которые награди­ли его не слишком лестным прозвищем: Прах Реам Чальса, т. е. «король Рама, который переменил религию». Все это привело к тяжелым для правителя по следствиям.

У голландцев не было оснований, в отличие от кам­боджийцев, возмущаться переменой им религии, но они опасались, что это неблагоприятно отразится на их положении в Камбодже. «Вскоре Рама Дхипати из­менил религию,— рассказывает Герард Ван Вустхофф,— сделал обрезание и объявил себя последователем Ма­гомета; он старается привлечь к себе малайцев и яван­цев, которым он дает большие привилегии, выбирает среди них телохранителей и поддерживает добрые от­ношения с худшими врагами христианства». Это послед­нее обстоятельство внушало особенное беспокойство голландцам, и их опасения были не напрасны. Несколь­ко месяцев спустя король приказал перебить всех гол­ландцев, проживавших в Пномпене. Пьер де Рожморт, управляющий факторией, был убит среди бела дня вместе с несколькими служащими, а остальные были об­ращены в рабство.

Голландцы в ответ направили в Камбоджу три ко­рабля, но они были слишком плохо вооружены, чтобы сражаться с войсками короля, состоящими из малай­цев, и сочли более благоразумным отступить. Губерна­тор Батавии обратился в связи с этим к Сиаму и про­сил у него помощи против Камбоджи. Не желая видеть на территории Камбоджи ее исконных врагов, Рама Дхипати написал в Батавию письмо с извинениями и вернул пленных голландцев и захваченные товары. Был подписан договор, по которому голландцы получали возмещение убытков в размере 20 тыс. таэлей за убийство их соотечественников, но в том, чего они до­бивались больше всего, им было отказано: в монополии на торговлю с Камбоджей.

Эта «потеря лица» оказалась роковой не только для голландцев, но и вообще для всех иностранцев, влияние которых в течение более чем двух веков в Камбодже было сведено на нет. Когда в 1652 г. голландцы сдела­ли новую попытку добиться заключения торгового со­глашения, на более благоприятных условиях для гол­ландских торговцев по сравнению с португальскими, они получили уклончивый ответ. Основанная в конце концов фактория просуществовала очень недолго; она была захвачена, разграблена и сожжена вьетнамцами, а ее служащие, случайно избежав гибели, укрылись в Батавии.

Внутреннее положение страны при Раме Понхеа Чане было неблестящим; короля поддерживали только тямы и малайцы, религию которых он принял, против же была вся масса кхмеров. В 1668 г. началось восста­ние под руководством принца Прах Батом Реачеа, сы­на Прах Утея. Однако, несмотря на поддержку народа, принц был разбит в сражении и должен был искать убежища у старой королевы, вдовы Чей Четтхи П. Она тоже была настроена враждебно к принцу Чану за его переход в ислам. Благодаря своему вьетнамскому про­исхождению она добилась согласия двора в Хюэ на поддержку Батом Реачеа. Это был необдуманный по­ступок, стоивший Камбодже очень дорого.

Правители Дай Вьет, недавно освободившиеся от подчинения Тонкину, стремились прибрать к рукам Кам­боджу, чтобы тем самым уравновесить влияние Сиама, союзника Тонкина. Кроме того, Камбоджа с ее плодо­родными рисовыми плантациями привлекала вьетнам­цев и как богатая житница, завладеть которой было весьма соблазнительно; поэтому они решили направить в октябре 1658 г. двухтысячное войско для поддержки Батом Реачеа. Чан-Ибрагим был разбит, взят в плен, заключен в железную клетку и в таком виде до­ставлен в Куангбинь на границе Южного и Северного Вьетнама, где он и умер в, 1659 г. в возрасте сорока трех лет.

Победив при помощи вьетнамцев, Прах Батом Реа­чеа вступил на трон в 1659 г. Но Камбоджа дорого за­платила за помощь своих бывших врагов. Как только закончилась война, правитель Хюэ потребовал, прежде чем возвратить пленных камбоджийцев, заключить с ним договор, который бы гарантировал регулярную вы­плату дани, а также большие привилегии для вьетнам­цев, живущих в Камбодже.

В скором времени по всей стране начались мятежи, организованные тямами и малайцами, недовольными утратой привилегий, которые были им дарованы Чаном-Ибрагимом. Потерпев поражение, мятежники укрылись на территории Сиама вместе с тремя дочерьми Понхеа Чана, его придворными, священнослужителями высоко­го ранга и 2280 сановниками... Но в 1672 г. король Ба­том Реачеа был убит своим зятем, который и стал пра­вить страной под именем Чей Четтхи III. Он заставил жену своей жертвы выйти за него замуж; она организо­вала его убийство через пять месяцев после начала его правления. Это совершили малайцы, желавшие отомстить за смерть Ибрагима. Трудно представить, что эта серия кровавых дворцовых переворотов, напоминаю­щая самые мрачные дни упадка Римской империи, происходила во времена, когда Версаль славился своими празднествами и монархия при Людовике XIV переживала свой расцвет.

Эти внутренние неурядицы не повлияли на намере­ния голландских торговцев. В 1664 г., используя крат­кое затишье, установившееся после прихода к власти Прах Батом Реачеа, они направили к нему Яна де Мейера и Пьера Шатэна, двух управителей, уцелев­ших после грабежа и разгрома вьетнамцами их факто­рии. По договору, подписанному в 1665 г., они добились права монопольной торговли перцем, оленьими шкура­ми, рогом буйвола и слоновой костью. Это было послед­нее проявление торговой активности голландцев в Ин­докитае; после долгого периода смут, когда иностранцы здесь никак себя не проявляли, голландцы должны бы­ли столкнуться с новыми пришельцами.

В июле 1664 г., в правление Батом Реачеа, в исто­рии Камбоджи впервые появляется имя француза, отца Луи Шевреля, миссионера из Конгрегации пропаганды веры[25]. Он прибыл из Сиама и обосновался в Бассаке, неподалеку от современного Свайриенга (на границе Камбоджи и Южного Вьетнама), где он основал вьет­намскую христианскую общину. По-видимому, успехи его миссии были неблестящими, ибо три года спустя он жаловался в письме своему начальству на то, что ему не удалось еще обратить в христианство ни одного местного жителя.

В 1666 г. в результате столкновений, которые про­изошли между жителями Камбоджи и Кохинхины, зда­ние миссии было разрушено; сам отец Шеврель укрыл­ся в Камбодже в Понхеалу, где он основал небольшую общину, в которой были португальцы, китайцы и вьет­намцы. Вскоре ему удалось собрать вокруг себя четы­реста обращенных, но его успех вызвал недовольство португальцев, стремившихся вернуть свое былое влия­ние; отец Шеврель был арестован и выдворен в Гоа под каким-то благовидным предлогом.

Растущая волна преступлений и убийств — таков удручающе монотонный ход истории Камбоджи в XVII в.; сменяют друг друга посредственные правители, коронованные убийцы, переходящие от жестокостей к предательству и от предательства к преступлению. Бес­цветные личности этих жалких наследников великих королей прошлого не представляют никакого интереса, и мы не будем задерживаться на этих печальных стра­ницах истории кхмеров, а укажем только на события, представляющие интерес с точки зрения их влияния на дальнейшую судьбу Камбоджи.

После того как Чей Четтха III был убит своей же­ной, на трон в 1673 г. вступил принц Анг Чи, старший сын Прах Батом Реачеа. В 1674 г. вьетнамская армия вторглась в страну по просьбе Анг Нона, двоюродного брата короля, укрывшегося у вьетнамцев после убийст­ва Батом Реачеа. Анг Чи был убит, и Анг Нон захва­тил власть, но чтобы подчеркнуть, что им руководила только месть, а не стремление к власти, он принял ти­тул абджореач — регент. В 1675 г., всего лишь через пять месяцев после того, как Анг Нон обосновался в Удонге, он был изгнан принцем Анг Сором, бра­том Анг Чи, и нашел убежище в Кохинхине, едва избе­жав смерти.

Под именем Чей Четтхи IV Анг Сор правил в те­чение тридцати лет. Оп царствовал дольше всех в ту эпоху недолговечных правителей. Его правление отли­чалось весьма редко встречающейся практикой: король три раза уступал власть своим преемникам, но каждый раз их неспособность заставляла его снова брать власть в свои руки, чтобы поправить пошатнувшееся положе­ние страны. Его опыт использовали преемники и усвоили его настолько хорошо, что вплоть до середины XVIII в. камбоджийские правители доставляли себе удовольствие отказываться от власти на короткое вре­мя, чтобы при первой же возможности вновь завла­деть ею.

Чей Четтхе IV при вступлении на трон было всего девятнадцать лет. Он короновался в Удонге и сделал местом своего пребывания Транам Чрунг, в провинции Самронг Тонг, где по его приказанию был выстроен деревянный дворец. Первая часть правления Чей Четтхи IV прошла в отражении непрерывных нападений его предшественника  Анг  Нона,  укрывшегося   в  Кохинхине. Для Анг Нона это был удобный плацдарм, ибо при­надлежность  Кохинхины  к Камбодже  была  чисто  но­минальной. Там обосновалось множество вьетнамских торговцев, буквально наводнивших страну. Между прочим, около 1680 г. трехтысячная китайская армия прибыла во Вьетнам в поисках убежища. Правитель Хюз не   нашел   ничего   лучшего,   как   направить   этих не­желательных    пришельцев     в    Кохинхину,     в    район  Митхо   и    Бария,    где уже   существовали   настоящие колонии вьетнамцев. Они вели себя там, как в завоеван­ной стране.

Анг  Нон  счел   возможным  набрать  среди  этих  изгнанников целую армию, с которой он напал на Камбоджу, но был разбит войсками Чей Четтхи IV и вер­нулся обратно. Еще    два раза Анг Нон    возобновлял свои нападения с помощью не только вьетнамцев и ки­тайцев, но и сиамцев; он доходил даже до Удонга, но был разбит. Его смерть в 1691 г. положила конец борь­бе за власть; Чей Четтха IV стал   единственным правителем    Камбоджи,   признанным  всем  населением страны.

В 1687 г. король заболел оспой и дал обет стать буддийским монахом; выздоровев, он отказался от вла­сти в пользу своего племянника Прах Утея, но тот умер, процарствовав всего десять месяцев, и Чей Четтха IV был вынужден вновь вернуться к исполнению королевских обязанностей.

Во время своего нового правления король должен был еще раз вступить в борьбу с вьетнамцами и китай­цами из Кохинхины. Нападение вьетнамцев с Минь Выонгом во главе заставило Чей Четтху IV бежать в Пурсат для перегруппировки армии; затем, после по­бедоносной контратаки у Кампонгчама, он отбросил вьетнамские войска, но ему не удалось выбить их окон­чательно из устья Меконга. Беглецы остались в райо­нах Бария, Бьенхоа и Сайгона, где Минь Выонг обра­зовал провинцию, которая на самом деле уже двадцать лет только номинально считалась камбоджийской. Он создал там несколько районов под управлением вьет­намских мандаринов; дельта Меконга была потеряна для Камбоджи,

В течение еще нескольких лет Чей Четтха IV оста­вался на троне, издавал законы, реорганизовывал су­допроизводство, затем он отрекся от престола во второй раз в пользу своего зятя Анг Ема. Однако последний обнаружил такую неспособность к правлению, что бед­ный Чей Четтха IV должен был в третий раз взять в свои руки власть, которую он совсем уже было собрал­ся оставить, следуя своему религиозному обету. К кон­цу года он вновь отказался от власти в пользу своего сына Тхоммо Реачеа. Этот последний во время новых нападений вьетнамцев так плохо защищал страну, что Чей Четтха в четвертый раз взял власть в свои руки. Он окончательно удалился от власти лишь в 1709 г., облачившись в желтые одежды монаха, когда Тхоммо Реачеа достиг совершеннолетия.

Дурной пример Чей Четтхи IV повлиял на всю ди­настию неустойчивых кхмерских королей, которые пра­вили после него в течение XVIII в. Последствием не­стабильности королевской власти были все больший упадок Камбожи и постепенное ослабление ее под уда­рами вьетнамских и сиамских завоевателей. Недоста­ток индивидуальности у этих правителей Камбоджи, от­сутствие у них выдающихся качеств позволяет нам лег­ко подвести итог их посредственной деятельности и пе­рейти к двум великим королям XIX в.— Анг Дуонгу и Нородому, вдохновителям установления французского протектората над Камбоджей.

Вскоре против Тхоммо Реачеа выступил зять Чей Четтхи IV — Анг Ем, который обнаружил полную не­способность управлять в тот короткий период, когда он находился у власти. В соответствии с уже установив­шейся традицией претендент опирался на вьетнамцев. Будучи уже властителем Кохинхины, Минь Выонг был очень рад этой новой возможности вмешаться в дела Камбоджи; он поставил Анг Ема во главе значитель­ного войска из вьетнамцев и моев самрэ. Узурпатор низ­ложил Тхоммо Реачеа, который бежал в Сиам вместе со своим двоюродным братом Анг Тонгом.

В надежде вернуть себе трон несчастный Тхоммо Реачеа допустил в свою очередь крупную полити­ческую ошибку, попросив короля Сиама о военной помощи.

Только и мечтая о том, чтобы вмешаться в дела Кам­боджи, сиамский правитель откликнулся на просьбу низложенного монарха. Первая попытка не увенчалась успехом;  тогда  Тхоммо  Реачеа  потребовал  подкрепле­ний, чтобы подавить сопротивление Анг Ема.

Но тот почувствовал приближение опасности. Идя на все, чтобы сохранить за собой трон, он не колеблясь обратился в свою очередь к королю Сиама за помощью, и вероломство достигло такой степени, что он пообе­щал взамен подписать договор, ставящий Камбоджу в зависимость от Сиама. Король Сиама, конечно, согла­сился на такое выгодное предложение: без малейшего зазрения совести он лишил Тхоммо Реачеа своей под­держки и признал Анг Ема единственным правителем Камбоджи.

Так несчастную Камбоджу рвали на части ее два злейших врага. Отдав сначала юго-восточную часть страны Вьетнаму, Анг Ем теперь превратил Камбоджу в вассала Сиама. Измена была полной. Свершив все эти недостойные поступки, Анг Ем передал трон своему сыну Прах Сотхе II.

Короткое правление последнего ознаменовалось но­выми нападениями вьетнамцев. В 1731 г. произошло антивьетнамское выступление в камбоджийской про­винции Бапхном, спровоцированное одним авантюристом из Лаоса. Это было выступление, не имевшее серьез­ных последствий, однако, используя обстановку, прави­тель Хюэ потребовал «в качестве платы за убитых вьет­намцев» уступки двух провинций — Митхо и Виньлонг, которые увеличили территорию вьетнамской Кохинхи­ны. Некоторое время спустя в результате дворцового переворота Прах Сотха II был низложен.

Этим воспользовался Тхоммо Реачеа и вновь за­явил о своих правах на престол, пытаясь вернуть власть, отнятую у него Анг Емом. Собрав армию своих сторон­ников, он обосновался в Кампоте и, не колеблясь, сно­ва обратился за помощью к Сиаму. Считая на этот раз, что Тхоммо Реачеа имеет шансы на победу, Сиам со­гласился оказать ему военную помощь, что дало воз­можность его кузену Анг Тонгу занять западные райо­ны Камбоджи и освободить Удонг, где в 1738 г. Тхоммо Реачеа был коронован в третий раз. Анг Тонг получил титул абджореача — регента.

После смерти Тхоммо Реачеа в стране начинаются беспорядки; преступления и убийства разрушают коро­левскую семью. Отстраненные от власти в пользу Анг Тонга, которому удалось короноваться, сыновья Тхоммо Реачеа, следуя уже установившейся традиции, укры­ваются в Кохинхине и стараются выпросить помощь у Во Выонга. С войсками, полученными у главы вьетнам­цев, они идут на Удонг. Узнав об этом, Анг Тонг бе­жит в Сиам, тоже следуя столь же прочно установив­шейся традиции. Его сторонникам, оставшимся в Удон-ге, удается отразить натиск агрессоров, и Анг Тонг возвращается в столицу в 1755 г. Некоторое время спу­стя его собственный сын Прах Утей II, опираясь на вьетнамцев, свергает его с трона. Став королем, он прежде всего в благодарность уступает вьетнамцам провинции Травинь и Соктранг, хотя это и была чисто номинальная уступка; уже с 1683 г. эти провинции бы­ли оккупированы войсками Во Выонга. В этих кохинхинских провинциях еще и в настоящее время прожива­ет значительное число кхмеров.

Камбоджийские хроники изображают Прах Утея мудрым и милосердным королем, который тратил день­ги на милостыню бедным и приношения Будде, настав­лял чиновников и давал им добрые советы, словом, вы­давал себя за бодисатву. На самом же деле он был честолюбив, жесток и вероломен. Он не только лишил страну еще двух провинций, но и с двумя внуками Тхом-мо Реачеа обращался жестоко. Чтобы быть уверенным, что они никогда не будут претендентами на престол, он арестовал их и, заключив в железную клетку, приказал перевезти в Удонг. Однако в пути один из сановников, тронутый печальной участью братьев, помог бежать старшему из них — Анг Нон Реамеа, вместе с которым нашел убежище в Сиаме. Младщий внук был убит в Удонге.

Это случилось, когда Сиам переживал тяжелые вре­мена. Король Бирмы напал на страну и захватил Та-вой, Мергуи и Тенассерим; в 1767 г. он овладел столи­цей Аютией, которую разграбил и сжег, в то время как сиамский король бежал в Удонг. В стране царила пол­ная анархия: в этот момент китайский метис по имени Пья Таксин, правитель одной из северных провинций, набрав банду наемников, заставил провозгласить себя королем. Одержав ряд побед над своими противника­ми, он утвердил свою власть на всей территории страны, а своим местопребыванием сделал Тонбури, ранее за­нятый Францией.

Считая  Камбоджу  своим  вассалом,  он  направил  в Удонг посланца с письмом для Прах Утея. В нем он требовал, чтобы  «традиции прошлого оставались в силе, несмотря на перемены, которые по воле судьбы про­изошли в сиамском королевстве». Прах Утей ответил ему, что он «не может пойти на переговоры на равных условиях с человеком, который, каковы бы ни были его достоинства, все же происходит от союза китайского торговца с сиамской женщиной из народа».

Придя в ярость от такого оскорбления, Пья Таксин решил свергнуть  Прах Утея.   Прекрасная   возможность представилась ему в лице жившего в его королевстве Анг Нон Реамеа, внука Тхоммо Реачеа. Одно  сиамское войско сопровождало претендента в Удонг, чтобы там возвести его на престол, в то время как другая армия высадилась в Хатиене, чтобы обойти защитников Камбоджи; Прах Утей с двором бежал в Удонг. Однако здесь выступило на сцену соперничество между Сиамом  и  Вьетнамом.  Вьетнам  выставил  войско  с целью защитить короля Камбоджи, который доказал ему свою покорность.   Сиамское   войско   потерпело   поражение   и вынуждено   было   отступить,   унося   богатую   добычу   и уводя множество пленных.

Разумеется, вьетнамская помощь не была безвоз­мездной; и на этот раз она была оплачена, правда, не уступкой новых территорий, а согласием на пребывание при дворе в Удонге вьетнамского чиновника в качестве советника. Отныне король Камбоджи находился под по­стоянной опекой. Вооруженные банды сиамцев продол­жали бродить по стране, всюду царил беспорядок, гу­бернаторы провинций не подчинялись более королю, в стране господствовала анархия, а в районе Камтюта к тому же начался мятеж; при таком отчаянном положе­нии Прах Утей решил отречься от престола в поль­зу того, кого он когда-то хотел убить и против кого сражался. Он сам посадил Анг Нон Реамеа на трон.

Анг Нону было тридцать шесть лет, когда он в 1775 г. получил власть. Его правление продолжалось четыре года, прошло под знаком войны и закончилось, как и правление его предшественника, мятежом и анар­хией. Получив трон при помощи Сиама, он боялся мести вьетнамцев и поэтому приказал укрепить Пномпень и отлить пушки.

Однако у Вьетнама было достаточно других забот, чтобы заниматься Камбоджей. Губернатор Сайгона и император Хюэ в этот момент были заняты борьбой с мятежами, в частности с восстанием тэйшонов, семья­ми изгнанников, родом из Анг Кхе в стране моев. Им­ператор попросил помощи у Анг Нона, но получил от­каз.

Естественно, что эта обида не была забыта. Как только мятеж был подавлен, губернатор Сайгона дви­нулся с войском на Пномпень, но ему пришлось столк­нуться с камбоджийской армией перед стенами крепо­сти, где она окопалась; понеся тяжелые потери, он вы­нужден был повернуть обратно.

Несмотря на эту победу, беспорядки в Камбодже усиливались. Первый мятеж, начатый офицером Среем, был потоплен в крови. На следующий год король Сиа­ма предложил Анг Нону принять участие в походе на Лаос; Анг Нон выставил войско в десять тысяч чело­век, однако со стороны Камбоджи было большой ошиб­кой стать союзником страны, от которой она перенесла столько бед, чтобы воевать с той страной, которая ни­когда на нее не нападала. Солдаты восстали, а вслед за ними и жители провинции Кампонгсвай при под­держке губернатора этой провинции. Чтобы подавить это восстание, королю пришла в голову неудачная мысль опереться на крупного сановника Му, брата гу­бернатора провинции Кампонгсвай.

Однако вместо того чтобы выступить против мятеж­ников, этот последний стал на их сторону и был поддер­жан другим мандарином — Сюром. С помощью вьетнам­цев они захватили короля в плен и предали его смерти в 1779 г.

У Му не было никакого желания вступать на такой шаткий трон, он удовлетворился тем, что короновал сы­на Прах Утея II, шестилетнего принца Анг Енга, сохра­нив для себя функции премьер-министра, а также фак­тическое управление всеми делами страны. На этот раз сиамцы отнеслись враждебно к новому королю, особен­но к регенту, умертвившему их бывшего союзника Анг Нона. Пья Таксин выставил три войска по семь тысяч человек каждое и бросил их на Удонг, Ват Нокор и Кампонгсвай. Му поспешил собрать войско и сконцент­рировать его вокруг Удонга, где находился король, а кроме того, попросил помощи у губернатора Кохинхины. Последний послал ему небольшой отряд, который расположился перед Пномпенем, в то время как ко­роль-дитя был надежно укрыт в городе.

Сиамцы двигались к Удонгу, когда узнали, что ко­роль Пья Таксин неожиданно сошел с ума и что дворец захвачен мятежниками. Военный министр, командовав­ший сиамскими войсками, немедленно направился в Топбури вместе со всем войском, чтобы объявить себя там королем, отведя, сам того не желая, страшную уг­розу от Камбоджи.

Во Вьетнаме тоже дела шли не лучше, и Камбоджа снова оказалась втянутой в события, которые отнюдь не поправили ее положения. Восстание тэй-шонов пре­вратилось в серьезную угрозу: в этой обстановке принц Нгуен Ань, наследник правителя Юга, будущий Зя Лонг, бежал из Хюэ и укрылся в Сайгоне. В это вре­мя мятежники пересекли границу Кохинхины, чтобы здесь, на территории Камбоджи, перегруппировать свои войска. Нгуен Ань попросил у Камбоджи помощи для борьбы с восставшими. Му и Сюр послали ему отряд солдат, но его начальник был убит, а солдаты рассея­ны. Вскоре тэй-шоны взяли Сайгон, а Нгуен Ань бе­жал в Сиам.

В 1792 г. крупные разногласия возникли между дву­мя регентами Камбоджи. Сюр призвал на помощь дру­гого сановника — Бена. Вместе они подняли восстание в провинции и пошли на Удонг, взяли его и предали смерти несчастного Му. Однако как только власть ока­залась в их руках, между ними начался конфликт. Опа­саясь, что Бен убьет его, Сюр призвал на помощь ар­мию, чтобы прогнать соперника; тем не менее Сюр был убит, а Бен вынужден бежать в Сиам, увозя с собой юного Анг Енга.

Достигнув совершеннолетия в 1794 г., Анг Енг был коронован в Бангкоке. В сопровождении сиамцев он прибыл в Удонг и при их поддержке обосновался там. Мандарин Бен был назначен губернатором провинций Баттамбанг и Ангкор, с условием всегда быть покор­ным только Сиаму и не выполнять приказов юного короля. Странный способ сохранить свое положение выс­шего камбоджийского сановника! Для Сиама, однако, это была единственная гарантия того, что Камбоджа будет находиться у него в подчинении, а молодой ко­роль не мог воспротивиться этому; кстати, его правление продолжалось лишь два года: он умер в августе 1796 г. в возрасте двадцати трех лет.

Анг Енг оставил сына — Анг Чана, но ему в момент смерти отца было всего четыре года. В течение десяти лет регентом оставался премьер-министр Пок. Бен же вел спокойную жизнь в своем владении, которое со­стояло из двух богатейших провинций Камбоджи; он зависел только от Сиама, хотя и сохранил на всякий случай войско, благодаря которому он тогда посадил на трон короля. Ангкор и Баттамбанг практически от­делились от Камбоджи, оставалось только оформить это официально.

В 1806 г. Анг Чан, достигший пятнадцати лет, был коронован под именем Анг Чана II, однако коронация состоялась в Бангкоке, что сразу же ставило молодого короля в зависимость от Сиама. Чтобы усилить эту за­висимость, Бен не нашел ничего лучше, как предложить одну из своих дочерей в жены королю, который, не по­смев отказаться, женился на ней. Таким образом, Бен занял особое положение в Камбодже, которую он отдал Сиаму.

Вьетнамцы не могли согласиться с таким сильным преобладанием Сиама в Камбодже, ибо они рисковали утратить свои права (которые они делили с Сиамом). В это время на троне Вьетнама находился император Зя Лонг. Это был не кто иной, как бывший принц Нгуен Ань, который, как мы видели, был изгнан тэй-шонами, бежал из Хюэ, затем из Сайгона и, наконец, укрыл­ся в Сиаме. Обладая храбростью и несокрушимой во­лей, Нгуен Ань сумел собрать вокруг себя сторонников, получить военную помощь от Сиама и отвоевать для начала Нижнюю Кохинхину. В течение шестнадцати лет героической борьбы, получая поддержку оружием и людьми, которых Франция предоставила в его распоря­жение по просьбе французского миссионера Пиньо де Беэна, епископа Адранского, Зя Лонг отвоевывал свое королевство. В 1802 г. он был провозглашен императо­ром.

С приходом к власти Акг Чана II Зя Лонг направил в Пномпень свои войска и согласился признать нового короля при условии, что он будет также считаться и вассалом Вьетнама, в знак чего будет регулярно при­сылать «двух слонов-самцов, высотой в пять локтей, два рога носорогов, три пары бивней, кардамон, воск, лак и т. п.». Король Камбоджи согласился, считая, что в конце концов два сюзерена лучше, чем один, поскольку один может полностью поглотить страну, тогда как два подерутся из-за нее и оставят ее в покое. Вьетнамская армия вернулась в Сайгон, а в Пномпене остались два военачальника для наблюдения за выполнением усло­вий соглашения.

Сиамцы, которые рассчитывали быть единственны­ми хозяевами Камбоджи, разумеется, остались недо­вольны таким оборотом дела и, не поставив в извест­ность короля, назначили для исполнения обязанностей абджореача и обареача двух братьев короля — Анг Ема и Анг Дуонга; последний сыграл важную роль в истории Камбоджи.

Эта борьба шла в течение некоторого времени с переменным успехом. Вскоре положение осложни­лось. Начались разногласия между королем и его бра­том Анг Дуонгом. Последний счел себя в опасности и укрылся с семьей в провинции Баттамбанг. Опасаясь, что против него будут двинуты сиамские войска, Анг Чан решил опередить их и попросил у Зя Лонга помо­щи и содействия; последний послал ему отряд в пять­сот человек, который был достаточен только для лич­ной охраны короля. Тогда король Сиама, заподозрив неладное, направил в Камбоджу два войска по пять ты­сяч каждое. Перед лицом этой угрозы Анг Чан оставил столицу и укрылся с семьей и вьетнамской охраной на одном из островов на Меконге, к югу от Пномпеня. За­тем, узнав, что его маленькое войско разбито сиамцами и оба его брата находятся в Удонге, король покинул свое убежище и бежал в Сайгон под покровительство Зя Лонга.

Анг Ем и Анг Дуонг назначили временное прави­тельство, составленное поровну из сиамцев и камбод­жийцев, а затем отбыли в Бангкок. Но такое положение не могло продолжаться долго, и в 1813 г., в результате соглашения между Бангкоком и Сайгоном, Анг Чан вер­нулся в Удонг и снова взял на себя выполнение коро­левских функций.

Тем не менее не все вопросы были решены, и оба соперника продолжали оспаривать друг у друга остат­ки Камбоджи. Правитель Кампонгсвая восстал против короля и с помощью Сиама постарался получить в свое распоряжение эту важную провинцию. В следующем году сиамская армия овладела двумя провинциями — Мелупрей и Тонлерепу. Вскоре после этого, в связи со строительством канала Тяудок, вьетнамцы захватывают территорию, расположенную к югу от этого канала, и устанавливают таможенные посты по правому берегу Меконга. В конце концов император Вьетнама дает гу­бернатору Кохинхины право решать военные и граж­данские вопросы, связанные с Камбоджей, превратив последнюю таким образом в настоящую колонию Вьетнама.

Несчастья продолжали преследовать страну, как будто небо и люди объединились, чтобы окончательно ее уничтожить. Годы сильной засухи следовали за го­дами страшных наводнений. Снесены дома, погибли люди и животные; те, кому удалось спастись, должны были переселиться на плоскогорья, где хищники истреб­ляли стада. Крепость, построенная вьетнамцами, раз­рушилась, королевский дворец был затоплен; рис гнил под водой, и в стране свирепствовал голод; банды раз­бойников разоряли деревни, холера и оспа уносили де­сятки тысяч жертв...

В довершение всего сиамцы и вьетнамцы начали войну на территории Камбоджи, опустошая страну. Сиамская армия под командованием знаменитого вое­начальника Бодина, который только что отличился тем, что разграбил и сжег Вьентьян, столицу Лаоса, захва­тила Удонг и Пномпень, а затем спустилась к Хатиену и Тяудоку. Пользуясь отсутствием короля, два его бра­та обосновались в Пномпене. Однако контрнаступле­ние вьетнамцев заставило сиамскую армию повернуть вспять; ее поражение было таким же быстрым, как и победа. Анг Ем и Анг Дуонг бежали в Баттамбанг, оставив почти всю страну вьетнамцам. Восстановив на троне Анг Чана, они вернулись в Кохинхину, уверенные в том, что сиамцы больше не станут оспаривать их сюзе­ренные права на Камбоджу.

Когда Анг Чан умер в 1834 г. от дизентерии, на тро­не во Вьетнаме был император Минь Манг, преемник Зя Лонга. Будучи уверен в своей власти над Камбод­жей, Минь Манг собрал высших сановников, минист­ров, священнослужителей и бакху, чтобы решить, кто же займет место умершего Анг Чана, не спрашивая мнения ни Сиама, ни Камбоджи. Анг Дуонг и Анг Ем были сразу же отвергнуты, как настроенные просиамски; поскольку единственный сын Анг Чана умер в младенческом возрасте, то его вторая дочь Анг Мей была посажена на трон Камбоджи, а ее младшая сест­ра Пу получила титул обареача. Королеве было всего двадцать лет, и она, по-видимому, весьма мало была под­готовлена к выполнению своих обязанностей, но совер­шенно очевидно, что в глазах вьетнамцев она была удобной ширмой, которая могла бы прикрыть их усилен­ное хозяйничанье в стране.

Действительно, вьетнамцы, считая себя единствен­ными хозяевами страны, начали полную реорганизацию ее административной системы по своему образцу. Кхмерское королевство было поставлено под прямое управление трех вьетнамских сановников, которым под­чинялись камбоджийские министры и губернаторы про­винций. Даже название Пномпень было заменено на Намвьянг. Камбоджийские сановники и чиновники должны были одеваться, как принято при вьетнамском дворе. Деление на провинции было уничтожено, их за­менили тридцатью тремя новыми административными единицами, получившими вьетнамские названия. Впо­следствии это число было сокращено до восьми. Вьет­намская армия оккупировала страну, делясь на два­дцать пять подразделений, каждое из которых занимало свою территорию и включало несколько камбоджий­ских частей. Наконец, стратегическая дорога соедини­ла Пномпень с Кохинхиной. Эта дорога была построе­на за счет бесплатной трудовой повинности, что вызва­ло сильное недовольство населения, и без того задав­ленного налогами.

В дни этих тяжелых испытаний взоры камбоджий­ского народа были постоянно обращены к Баттамбангу и Монгкол Борею, где укрывались два камбоджийских принца. Они совершили чудовищное предательство по отношению к своему народу, но остались тем не менее в его глазах единственными наследниками богов-коро­лей прошлого. Несмотря на то что народ слишком ча­сто подвергался с их стороны эксплуатации, он все же сохранил к ним привязанность одновременно сыновнюю и религиозную. Вьетнамский правитель был этим очень озабочен и решил устранить обоих принцев из опасе­ния, что в один прекрасный день они снова станут стре­миться к власти, быть может, при поддержке сиам­цев.

[1] Из-за появления на границах Камбоджи молодых и динамичных тайских государств. (Прим. перев.)

[2] Два тайских княжества в верховьях Менама.  (Прим. перев.)

[3] От Ишвара, санскритского названия Шивы.

[4] В. Р. Groslier, Аngkor et le Cambodge au XVI^е siecle d`apres les soueces portugaises et espagnoles, Раris, 1958 (Аnnales dи Миseе Сuimet. Вibliotheque d`etudes, t. LХШ).

[5] В сообщении (ноябрь 1959 г.), сделанном в Институте надпи­сей и изящной словесности, Бернар Гролье доложил о результатах своих последних изысканий, дополняющих те, о которых мы гово­рили. Пользуясь аэрофотосъемкой, дополненной наземными работа­ми, он сумел уточнить условия жизни древнего сельского населения в районе Ангкора и результаты его воздействия на природу в связи с переносом кхмерских городов.

[6] В предисловии отмечалось, что автор преувеличивает индий­ское влияние на Камбоджу. Факты, приводимые самим же автором, говорят о том, что кхмерам удалось внести свой самобытный вклад во все области культуры. (Прим. перев.)

[7] Теперь достижения    кхмерской    культуры    получили широкое международное признание. (Прим. перев.).

[8] Это не относится к экспонатам Музея Гимэ. Большинство из них приобретены в результате соглашений с камбоджийским правительством в знак признания того, что сделала Франция для реставрации кхмерских памятников.

[9] Четдей, или Четия,— камбоджийская форма индийских слов шаитья, или ступа,— громадное сооружение из камня, где хранятся останки буддийского святого.

[10] Нокор Ват не что иное, как Ангкор Ват. Следовательно, существовали связи между старой и новой столицей.

[11] Ват (кхмерск.) — пагода. (Прим. перев.)

[12] Кхдам Мыон — дух-хранитель города. Назван по имени древ­него камбоджийского военачальника, пожертвовавшего собой ради спасения родины. (Прим. перев.)

[13] Около 18 кг.

[14] Мера длины, около 50 см. (Прим. перев.)

[15] В. Р. Groslier, Аngkor et le Cambodge au XVI^е siecle d`apres les soueces portugaises et espagnoles, р. 17.

[16] G. Quiroga de San Antonio, Breve et veridique relation des evenements du Cambodge, trad. А. Саbaton, Раris, 1914.

[17] Джаосы — яванцы.

[18] Кроме Мальдонадо. (Прим. перев.)

[19] Пикуль — мера веса, около 60 кг.

[20] К вящей  славе господней   (лат.)   (Прим. перев.)

[21] Жители Южной Индии.

[22] Речь идет несомненно  о  стеле,  посвященной  основанию Ангкор Тхома; она до нас не дошла и, безусловно, утрачена.

[23] Название буддийских монахов на языке пали.

[24] Позднее это требование было снято правительством Нородома Сиаиука и более не выдвигалось. (Прим. перев.)

[25] Конгрегация пропаганды веры — миссионерская католическая организация, основанная в 1572 г. для пропаганды католической веры, в частности в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Являлась важным орудием французской коло­ниальной политики. (Прим. перев.)