ВВЕДЕНИЕ

Дипломатия занимает огромное место в дея­тельности Петра Великого. Первым из рус­ских царей он стал лично подписывать меж­дународные договоры. Эта деталь как бы сим­волизирует тот факт, что Петр создал новую русскую дипломатию, подобно основанию ре­гулярной армии, флота и других государ­ственных институтов Российской империи. В сфере дипломатии особенно наглядно обна­ружились результаты его титанической работы по укреплению могущества России, превратившейся в великую державу. Быстрый подъем России поразил воображение современников и потомков. Дипломатия, будучи средством, орудием осуществления внешней политики, ее практического проведения в жизнь, помогает понима­нию процесса этого быстрого возвышения. Обычно его объясняют прежде всего воздействием военных побед армии и флота, создан­ных Петром. Действительно, война долгие годы сопровождала петровскую внешнюю политику. Из 35 лет царствования Петра состояние полного мира сохранялось всего около года. Уже этот факт сам по себе заслоняет роль дипломатии, которой трудно было соперничать со славой великих петровских побед. В отличие от пу­шечных залпов, дипломатические акции не вызывают столь гром­кого резонанса.

В самом деле, создание в невероятно короткий срок военно-мор­ского флота, энергичное формирование современной могучей ар­мии, преобразившейся из беспорядочной толпы, в панике бегущей из-под Нарвы, в великолепное победоносное войско Полтавы, не могло не поражать умы. Еще более фантастическим казалось и строительство Петербурга. При этом дело касалось конкретно осязаемых, материальных явлений.

Иное дело — дипломатия. Ее достижения находятся в сфере морального, психологического, политического воздействия на по­ведение партнеров и противников. Различная природа, сущность военных достижений и дипломатических побед легко делает оценки внешнеполитических акций субъективными и произвольными, не поддающимися измерению числом кораблей, полков, количест­вом убитых и раненых, перечнем взятых городов и крепостей, раз­мерами занятых территорий.

А между тем успешное преодоление решительного сопротивле­ния всей Европы (включая и так называемых «союзников») возвы­шению России, разрушение всех попыток образования антирус­ской военно-политической коалиции — величайшее достижение петровской дипломатии. Но были в ней, как и на войне, тяжелые поражения, неудачи и ошибки, имевшие роковые последствия... Сам Петр великолепно понимал значение дипломатии. Поэтому его ликование по поводу заключения Ништадтского мирного дого­вора далеко превзошло все столь пышно и громко отмечавшиеся им военные триумфы. Не только понять, но и объяснить реальны­ми причинами скрытое таинство дипломатических действий — сложнейшая задача исторической науки.

Большая заслуга в изучении истории петровской дипломатии принадлежит замечательному русскому историку С. М. Соловье­ву. Шесть томов своей монументальной «Истории России с древ­нейших времен» он посвятил царствованию Петра. Больше поло­вины их содержания отведено его внешнеполитической деятель­ности.

Хотя некоторые и усматривают в этом некое нарушение про­порций, подобное распределение материала служит лишь объек­тивным отражением реально существовавшего положения. Ведь именно таким образом и распределялись внимание, энергия, воля и труд самого Петра. Если уж искать недостатки у С. М. Соловьева, то они скорее в эмпирико-описательном характере его произведе­ния. Но в целом его конкретные оценки роли дипломатии в петров­скую эпоху справедливы. Когда он пишет, как в разгар Северной войны «дипломатическая борьба загорелась с новой силой и далеко оставила за собой борьбу военную», то это знаменательное призна­ние приоритета дипломатии в определенные критические моменты представляется совершенно обоснованным. Характеризуя между­народное положение России к 1718 году (а до зенита ее влияния было еще далеко), С. М. Соловьев с удовлетворением отмечает: «Прошло много лет, исполненных великих трудов, страшных бед­ствий и неожиданной славы... Сцена русского дипломатического действия охватила  всю  Европу,  русские  интересы  переплелись с интересами Германии, Англии, Франции. Кто мог вообразить что-нибудь подобное лет восемь назад?»

Событий, превосходивших всякое воображение, при Петре и благодаря ему было немало. А это и оправдывает интерес к изу­чению эпохи петровских преобразований новыми поколениями. Советские историки, работая на основе марксистской философии, истории, на базе исторического материализма, создали много цен­ных исследований, посвященных эпохе петровских преобразова­ний  и  конкретным  проблемам  петровской  дипломатии.   Работы советских историков отличаются стремлением объективно и глубо­ко оценивать события петровской эпохи с марксистско-ленинских позиций. Однако еще не предпринято попытки синтетического, ко­мплексного изучения дипломатии Петра во всей ее целостности.

Необходимость такого изучения подчеркивается тем знамена­тельным обстоятельством, что К. Маркс и Ф. Энгельс, беспощадно разоблачавшие внешнюю политику феодальных и буржуазных го­сударств, вскрывая подоплеку их тайной дипломатии, отмечали особое значение дипломатии Петра Великого. Это тем более характерно, что Маркс и Энгельс без всякого снисхождения осуждали хищническую политику всех европейских монархов, особенно рус­ских. Иначе они оценивали   внешнеполитическую  деятельность Петра, которую считали главным элементом его преобразователь­ного царствования. Вовсе не склонный к идеализации коронован­ных глав абсолютных монархий, Ф. Энгельс писал о Петре: «Этот действительно великий человек... первый в полной мере оценил исключительно благоприятное для России положение в Европе. Он ясно... разглядел, наметил и начал осуществлять основные прин­ципы русской политики».

К. Маркс специально исследовал внешнюю политику России и убедительно показал, что территориальные приобретения Петра, в отличие от завоеваний его современников — Людовика XIV и Карла XII, были исторически оправданы объективными потреб­ностями развития России, что побережья Балтийского и Черного морей, естественно, должны были принадлежать ей. Возвышение России Маркс считал результатом закономерного исторического процесса, а не просто «беспочвенным импровизированным творе­нием гения Петра Великого».

Положительная оценка классиками марксизма достижений и принципиальных направлений петровской дипломатии не исклю­чает, а, напротив, требует критического подхода к ее изучению. Прогрессивная преобразовательная деятельность Петра осуществлялась в рамках феодально-абсолютистского государства. Хотя Петр искренне считал высшей целью своей внешней политики ин­тересы отечества, обеспечение государственных интересов, объек­тивно она служила подымавшемуся тогда дворянскому классу и только еще начинавшей зарождаться буржуазии. Внешняя поли­тика, дипломатия Петра предопределялись в последнем счете со­циальной, классовой природой тогдашней России. Она соответство­вала также социальной сущности господствовавшего в то время ти­па международных отношений, находившихся в переходном со­стоянии. Международные отношения феодального общества все больше замещались отношениями идущего на смену феодализму капиталистического, буржуазного общества. Это особенно ярко проявлялось в политике стран, уже вставших на путь капитали­стического развития, таких как Англия и Голландия. Они сказыва­лись и во внешней политике менее передовых стран, например Франции. Что касается России, то, несмотря на ее отсталость, здесь также элементы старого феодального характера начинают смешиваться с новыми, частично буржуазными тенденциями. Так, в политике Петра причудливо сочетаются экономические интере­сы нового типа, предопределившие борьбу за выход к Балтийско­му морю, с чисто феодальными чертами вроде матримониально-династических увлечений царя.

Вся система европейских международных отношений в XVII — XVIII веках являет картину сложного, противоречивого взаимо­действия новых,  нарождавшихся  принципов и закономерностей со старыми обычаями феодальных времен. Вестфальский мир 1648 года вводит в практику принципы нового времени и открывает эту переходную эпоху. Если раньше участниками международных от­ношений были исключительно коронованные лица, монархи, то после признания независимости Нидерландов и Швейцарии ими становятся государства, страны, нации. Монарх в качестве субъек­та внешней политики действует от имени государства. Серьезно ослабляется влияние   теократического, религиозного фактора, внешняя политика отделяется от церкви, государства становятся светскими.  Поэтому коалиции и  союзы все чаще  представляют собой смешение католических и протестантских стран. Для гер­манского императора-католика врагом становится католик Людо­вик XIV, а друзьями — протестантские Англия и Голландия и т. п. Постепенно утверждается принцип государственного суверените­та, который уже не может, как прежде, ограничиваться надгосударственной духовной или светской властью папы римского или германского императора. Наконец, все страны, независимо от ре­лигиозной принадлежности, размеров, местонахождения, призна­ются равноправными.

Но эти прогрессивные принципы на практике оставались в ос­новном идеалом, а действительные международные отношения чаще всего строились на старых феодальных обычаях. По-прежне­му в дипломатических связях продолжает господствовать личностный фактор, и смена на троне государя часто приводила к измене­нию внешней политики. Внешнеполитическая стабильность, сохра­няющаяся даже при смене соперничающих политических партий у власти, как это происходит в наше время, тогда была явлением новым, но уже реально существовавшим (к примеру, в Англии в моменты, когда виги сменяли партию тори или наоборот). Все это крайне усложняло дипломатическую практику тех времен, как сейчас усложняет работу историка дипломатии. Тем более знаме­нательна та поразительная способность к адаптации, которую проявил Петр и его сподвижники-дипломаты. Петровская дипло­матия использует новые принципы и превосходно ориентируется в феодально-династических интригах старого типа. Московская дипломатия обретает необычайную гибкость, и этим она в решаю­щей степени обязана гениальной интуиции Петра Великого. Пет­ровское царствование знаменательно тем, что в некоторых обла­стях, например в создании флота, армии, отдельных отраслей промышленности, весьма значительное отставание было наверста­но и преодолено в считанные годы. Совершенно аналогичный, если не более интенсивный, процесс происходил и в дипломатии.

Неизбежно возникает вопрос о нравственном уровне тогдашней дипломатии. Возможно, читатель будет шокирован описанием того, как в своей повседневной деятельности дипломаты использовали такие неблаговидные методы, как взятки, подкупы иностранных деятелей и т. д. Между тем тогда это вовсе не считалось зазорным. Моральные, этические принципы служили просто формой дипло­матического красноречия. Для дипломата его частная, личная мо­раль не имела ничего общего с моральным содержанием его слу­жебной дипломатической деятельности. Гарольд Никольсон, счи­тающийся классиком буржуазной дипломатии, скептически заме­чая, что вообще «дипломатия  не является  системой  моральной философии», писал о дипломатах XVII века: «Они давали взятки придворным, подстрекали к восстаниям и финансировали восста­ния, поощряли оппозиционные партии, вмешивались самым пагуб­ным образом во внутренние дела стран, в которых они были аккре­дитованы, они лгали, шпионили, крали». Удивляться надо не тому, что русские послы везли с собой сундуки, набитые соболями и чер­вонцами, что они давали взятки и подкупали алчных иностранных сановников, а тому, что при этом они сохраняли убеждение в пре­досудительности таких действий и явно стыдились их. Историче­ские документы свидетельствуют о многочисленных проявлениях морального негодования петровских дипломатов и самого Петра по отношению  к  фактам  наглого  мошенничества,  прожженного интриганства, обмана и лжи. В такого рода сентенциях сказыва­лась   патриархальная   наивность   и   нравственная   девственность неофитов. Впрочем, они хранили ее не слишком бережно, ибо надо было жить, точнее говоря, России необходимо было выжить в среде сплошной враждебности.

В отличие от других направлений и методов изучения и объяс­нения эпохи петровских преобразований, марксизм требует учета всей ее сложности и полного освобождения от предубеждений, иллюзий и субъективизма. В этом отношении характерно разли­чие между марксистским подходом к оценке Петра и демократи­ческой русской традицией, идущей от Пушкина, декабристов, Герцена, Белинского и Чернышевского. Нам понятно их восхище­ние Петром Великим, образ которого воплощал для них идеал национального героя. Однако в их оценках эмоции часто заменяют научный анализ, возможный лишь на базе марксизма. Многие ве­ликолепные высказывания Пушкина или Белинского о Петре отличаются глубоким историческим чутьем. Но трудно принять характеристику Герценом великого русского царя как «короно­ванного революционера». Научное понятие общественной рево­люции подразумевает не просто любую радикальную перемену, но преобразование классового характера. Петр же, хотя и был отнюдь не консерватором, существенно не затронул основные старые социальные структуры русского общества.

Более того, социальное отставание России от Западной Европы даже усиливалось. Г. В. Плеханов справедливо отмечал, что в эпо­ху Петра Великого в передовых странах «быстро исчезали послед­ние остатки крепостного права», но в России XVIII века «закрепо­щение крестьян доходит до апогея». Наблюдаются два параллель­ных процесса, направленных в противоположные стороны. Быстро догоняя Европу, Россия во многом шла вперед, но в главном, в со­циальном развитии, топталась на месте. Это противоречие и поро­дило неполноценность реформы, непрочность многих прогрессив­ных начинаний Петра. Крепостное право, политическое бесправие даже самого дворянства предопределили сохранение социальной основы отсталости России. Точно так же легендарный петровский демократизм имел чисто личный характер, проявлявшийся лишь в поведении и манерах Петра в узком кругу близких друзей. Он действительно искренне хотел «служить народу». Но фактически его «народом» в ту эпоху был в основном лишь привилегирован­ный класс дворян, за пределами которого оставалась громадная масса «подлого» русского люда.

Вообще все оценки и характеристики людей и событий той да­лекой эпохи имеют неизбежно относительный характер, предопре­деляемый спецификой места и времени. Поэтому самый критиче­ский подход к Петру с классовых позиций не означает посяга­тельства на его несомненное историческое величие. В России на­чала XVIII века не было более реального, активного, передового носителя прогресса, чем Петр I. Даже такое одиозное орудие аб­солютистского государства, каким была деспотическая, самодер­жавная власть, оказавшаяся в его руках, превратилось благодаря исторически оправданным и в максимальной степени соответст­вующим интересам развития России действиям Петра Великого в фактор прогресса. Цель Петра — преодоление отсталости России ради ее собственного спасения — оправдывала пресловутые «край­ности» его правления, делала их неизбежным злом, порожденным объективными, не зависящими от его воли историческими усло­виями. Ошибки, отрицательные качества личности Петра, даже его пороки — проявление случайности, в форме которой всегда дейст­вует историческая необходимость. Поэтому данные «случайности» должны быть на втором, третьем.., десятом и т. д. плане в иоле зре­ния историка, любого, кто берется давать Петру подлинно науч­ную оценку.

Примером служит позиция В. И. Ленина по отношению к Пет­ру Великому и к его деятельности. Как известно, Ленин оставил ряд конкретных суждений об основных этапах развития самодер­жавия в России, о его классовой, социальной природе, его полити­ческой эволюции, о крепостном праве и т. п. Пожалуй, ни к кому из русских царей не относится столь непосредственно, как к Петру, тезис Ленина о независимости монарха от господствующего класса. «Классовый характер царской монархии нисколько не устраняет громадной независимости и самостоятельности царской власти». Действительно, Петр правил деспотически и по отношению к го­сподствующему классу, к боярству и к дворянству. Среди его дей­ствий было немало таких, которые но своей форме и методам Ле­нин считал необходимыми в экстремальных условиях.

Именно в таких условиях оказалась Россия в 1918 году, когда надо было любой ценой налаживать управление расстроенным хо­зяйством огромной страны, чтобы спасти революцию. В. И. Ленин считал крайне необходимым использовать для этого освоение «последнего слова» крупнокапиталистической техники и плано­мерной организации государственного капитализма, особенно развитого в Германии. «Наша задача,— писал он,— учиться госу­дарственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание запад­ничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства».

Хотя слова В. И. Ленина «варварские средства» и содержат оттенок осуждения или неприятия, в целом его отношение к дея­тельности Петра Великого в высшей степени положительное, по­скольку преодолевающая все препятствия, целеустремленная энер­гия Петра рассматривается В. И. Лениным как пример действий, отвечающих требованиям обстановки.

Итак, марксизм не открывает легких путей в изучении и пони­мании петровской эпохи. Напротив, он требует брать ее во всей сложности и противоречивости, не обходя еще не решенных про­блем и загадок, которых достаточно и в истории дипломатии Петра. Конечно, гораздо удобнее и проще идти путем замалчивания этих проблем, делая вид, что они вообще не существуют. Однако для добросовестного историка предпочтительнее хотя бы признавать их существование, даже если он и не имеет возможности предложить их готовое решение. Тем более, что эти проблемы рано или поздно все равно дают о себе знать в ходе естественного развития истори­ческой науки.

Одним из наиболее острых, в сущности, самым кардинальным, продолжает оставаться вопрос о «цене», которую пришлось запла­тить русскому народу за петровские преобразования. Противники этих преобразований разного толка, движимые чувствами вульгар­ного русофильства или примитивного консерватизма, увидели в них «повреждение нравов» старой Руси, опасный «революцион­ный» прецедент и т. п. Для них вся петровская эпоха — сплошное несчастье, роковым образом омрачившее русскую историю. Но даже среди тех, кто признает прогрессивность петровских реформ, некоторые считают, что она не стоила тягот и страданий, перене­сенных Россией. При этом речь идет лишь о масштабах жертв, а не о том, насколько они окупились. Историческая аксиома, в соответ­ствии с которой без усилий и жертв никакой прогресс немыслим, что за прогресс надо платить, просто игнорируется.

А чтобы сделать свою критику Петра более  «убедительной», его противники стремятся всячески преувеличить бесспорные тяго­ты, которые действительно пришлось вынести русскому народу в царствование Петра. Вопреки очевидному факту экономического подъема России в первой четверти XVIII века пытаются доказать, что Петр не усилил Россию, а ослабил ее, особенно экономически. Пальма первенства в «научном» обосновании этой версии принад­лежит известному кадетскому политику и историку П. Н. Милюко­ву. Еще в конце прошлого века он писал в своей работе о хозяйстве России при Петре, что «ценой разорения страны Россия возведена была в ранг европейской державы». Произвольно оперируя прими­тивной статистикой, Милюков пытался доказать, что в результате налоговой реформы Петра (введение подушной подати) тяготы русского крестьянина возросли в три раза, что деятельность Петра разорила страну и привела к уменьшению ее населения. Концеп­ция Милюкова была встречена критически с самого начала, а затем и опровергнута в работах русских и зарубежных специалистов. Однако он продолжал ее пропагандировать. В первом томе «Исто­рии России», вышедшей в 1935 году в Париже на французском языке под редакцией Милюкова, глава о петровских преобразова­ниях имеет характерный заголовок: «Результаты реформы: хаос». В 1959 году с детальным разбором выводов Милюкова высту­пил специалист по истории экономики России академик С. Г. Струмилин.   Что   же   побудило   крупнейшего   советского   экономиста вновь обратиться к уже опровергнутым старым теориям? «Концеп­ция Милюкова об утроении налогов,— писал С. Г. Струмилин,— к сожалению, и доныне еще воспринимается без достаточного ана­лиза и фактической проверки даже в таких солидных коллектив­ных трудах советской академической науки, как «Очерки истории СССР». Действительно, в вышедшем в 1954 году томе «Очерков», посвященном преобразованиям Петра I, который до сих пор остает­ся наиболее обширным (814 стр.) советским трудом по этой теме, воспроизводились основные выводы Милюкова. Они подобным образом фигурировали и в других книгах. Так, в первом томе учебни­ка «История СССР» для исторических факультетов университетов, изданном в 1947 году, говорилось: «Налоговые тяготы крестьянства с введением подушной подати увеличились почти в три раза». Это и заставило С. Г. Струмилина предпринять специальное исследование, в котором он показал несостоятельность теории Ми­люкова. Действительно, Петр добился резкого увеличения бюд­жетных поступлений, но это явилось следствием не утроения на­логовых тягот каждого плательщика, а главным образом их нового перераспределения. Произошло не разорение страны, а рост эко­номической мощи России. Да и мыслимо было бы вообще без это­го небывалое укрепление ее международных позиций, решение важнейших внешнеполитических задач и превращение России в великую державу?

В 1982 году вышла работа советского историка Е. В. Анисимова «Податная реформа Петра I», в которой спорная проблема глу­боко исследована на основе многочисленных архивных материалов. Автор также показал ошибочность милюковских расчетов. Хотя он не во всем согласен с конкретными данными С. Г. Струмилина, в целом он в своих выводах ближе к нему, чем к Милюкову. Нельзя пройти мимо общего заключения академика С. Г. Стру­милина: «Петровская эпоха великих преобразований в России при­влекала к себе внимание очень многих русских историков. И все же экономика этой эпохи не получила и доныне достаточного освещения. Во всяком случае ошибочных оценок и легенд в этой области было до сих пор гораздо больше, чем твердо установлен­ных фактов и бесспорных суждений».

Хотя в изучении петровской внешней политики положение далеко не столь мрачно, нерешенных проблем и в этой области все же хватает.

Они начинаются у самых истоков дипломатии Петра, понима­емой в широком смысле, то есть не только в качестве техники про­ведения внешней политики, но и включающей саму эту политику. Взял ли Петр ее в готовом виде у своих предшественников? Или, напротив, он создал все заново, и между петровской внешней по­литикой и политикой его предшественников лежит непроходимая граница? И первое, и второе мнение представляют собой крайно­сти. Правда, в литературе чаще всего встречаются утверждения, что Петр унаследовал основные направления своей внешней поли­тики. Акцент делается, как правило, на сходстве между старым и новым, тем более что сам Петр не раз подчеркивал, что продолжа­ет политику своих предков. Но эти его высказывания нельзя при­нимать без учета обстоятельств, в которых они были сделаны. Перед лицом оппозиции, обвинявшей его в отречении от всего исконно русского, Петр намеренно подчеркивал свою связь с прош­лым. К тому же в данном случае это выглядело вполне достоверно, особенно в самом начале его царствования, когда Петр продол­жил войну с Турцией, начатую еще до него. Затем, прекратив эту войну, он выступил против Швеции и начал добиваться выхода к Балтийскому морю. Однако и для этого нашлись прецеденты в царствование Ивана Грозного и отца Петра — царя Алексея Ми­хайловича. Балтийское направление, таким образом, не было но­вым. Но тогда оно оставалось только направлением, предопреде­ляемым неизменностью географического положения России. Вот здесь-то и начинались различия, при сохранении преемственности. Историки петровской внешней политики, прибегающие к класси­ческому методу сравнения, почему-то отдают предпочтение сход­ству, то есть выяснению неизменного, постоянного. Однако задача истории — обнаружить движение, найти различия между старым и новым. Такой метод представляется более плодотворным.

Он открывает картину поразительного прогресса, достигнутого Россией в укреплении своих международных позиций. Московское государство оставило в наследство Петру обязанность платить дань крымскому хану и отсутствие заметного влияния в европейских делах. В 1648 году в Вестфальском мирном договоре, надолго опре­делившем политическую карту Европы, великий князь Московский упоминается в списке европейских монархов на предпоследнем месте. После него фигурировал лишь князь Трансильвании.

В конце царствования Петра Россия завоевала славу победите­ля легендарной шведской армии. Она обладала могучей армией, морским флотом и превратилась в сильнейшую державу, способ­ную соперничать и говорить на равных с крупнейшими страна­ми, даже с самой влиятельной и богатой среди них — с Англией. Если взять дипломатию в чисто техническом аспекте, то и здесь видны коренные изменения. До Петра Россия не имеет постоян­ных дипломатических представительств, тогда как Франция, на­пример, держит своих послов и резидентов в 19 странах. Редкие, эпизодически появляющиеся при европейских дворах московские великие послы вызывают смех своими нелепыми требованиями оказывать московскому государю почести, как самому великому монарху в мире, и официальными попытками навязать европей­ским королям немыслимые идеи о войне против их самых близких союзников и о дружбе с опаснейшими противниками. Ведь основ­ные явления мировой  политики московским дипломатам  иногда не были известны. Но проходит какой-то десяток лет после выхода Петра на международную арену, и послы России, образованные, не уступающие ни в чем изощренным западным дипломатам, дейст­вуют в крупнейших европейских столицах. Они становятся влия­тельными и уважаемыми, с ними все считаются, их даже побаива­ются, что особенно показательно. Кроме вновь созданных дипло­матических каналов связи с европейскими странами возникли или были резко расширены связи экономические, культурные, военные, религиозные. Россия стала влиятельнейшим участником между­народных отношений во всех сферах.

Допетровская Россия поддерживала постоянные политические отношения лишь со своими соседями: Швецией, Турцией, особенно с Польшей. Связи с такими странами, как Англия или Голландия, строились на основе внешнеторговых интересов этих стран. Внеш­няя политика Московского государства носила, таким образом, региональный характер. Петровская дипломатия, сохраняя и рас­ширяя эти старые отношения, имеет совершенно иную сферу поли­тических интересов, охватывающих всю Европу. Следовательно, это уже не региональная, а глобальная общеевропейская политика.

Сравнение в главном конкретном вопросе о выходе к Балтий­скому морю также больше говорит о различии. Действительно, предки Петра сознавали жизненную необходимость для России завоевания балтийского побережья. Но Петр пошел дальше осозна­ния этого интереса. Он воплотил его в конкретные внешнеполити­ческие цели, создал средства их достижения и успешно достиг их. Иван Грозный воевал за Балтику 24 года и не только не приобрел вершка побережья, но потерял его важнейшие части. Он потерпел полное поражение и совершенно разорил страну, вызвав действие факторов, которые привели к «смутному времени», поставившему Россию на грань гибели. Петр же за 10 лет разгромил опаснейшего врага, завоевал на огромном протяжении балтийское побережье, а затем заставил Европу признать эти справедливые и оправдан­ные приобретения.

Итак, различие между допетровской политикой и дипломатией Петра огромно, сравнение во многих отношениях бессмысленно, ибо возникла совершенно новая, активно действующая сила ми­ровой политики, а выросший на глазах изумленной Европы Пе­тербург стал одним из важных центров всемирной дипломатиче­ской жизни. И все же нет оснований говорить о полном разрыве и об отсутствии преемственности. Петр вовсе не отказался целиком от полученного им дипломатического наследства. Он использовал все ценное, начиная с сохранения на дипломатической службе ста­рых, опытных московских дипломатов. Все, что было рационально, разумно и проверено на опыте, Петр бережно сохранял, решитель­но отбрасывая устаревшее. Была ли дипломатия Петра совершенно новой или обновленной старой? Каково в ней соотношение старого и нового? Вот, пожалуй, одна из проблем, требующая работы и мысли историка.

Еще одна проблема касается условий, в которых действовала петровская дипломатия. Странным образом возникло убеждение, версия или, если хотите, легенда о необыкновенной легкости, с ка­кой могли действовать дипломаты Петра. России, оказывается, просто случайно повезло в отношении международного положения начала XVIII века, которое сказочным образом играло на руку Петру, облегчая ему реализацию самых смелых замыслов. Возник­новение этого мифа в какой-то мере связано с чрезмерно расшири­тельным толкованием и применением приведенного выше высказы­вания Ф. Энгельса об «исключительно благоприятных» условиях, которые Петр оценил и успешно использовал.

Между тем совершенно справедливая мысль Энгельса была ретроспективной оценкой главных итогов всей внешней политики Петра и общих условий их достижения. Действительно, на протя­жении 21 года Северной войны, которую вела Россия, 12 лет одно­временно шла война за испанское наследство. В ней участвовали крупнейшие европейские государства, в том числе и союзники Швеции. Они, естественно, не могли оказать ей всю ту помощь в борьбе с петровской Россией, на какую они были бы способны, если бы имели свободные руки. Это и в самом деле оказалось весь­ма благоприятным для замыслов Петра.

Однако такое положение вовсе не означает, что условия каж­дой конкретной дипломатической акции были благоприятны. Не значит это и того, что факт скованности действий европейских держав существовал на всем протяжении Северной войны. В дей­ствительности он проявлялся лишь в последнем счете, в определен­ные конкретные моменты, ослабляя невероятно сложные, тяжелые условия, с которыми постоянно сталкивалась внешняя политика России. Возможности антирусской активности стран Западной Ев­ропы были ограничены исключительно в военной области, но отнюдь не в дипломатической. Разве война за испанское наслед­ство помешала Англии, Германской империи, Франции непрерыв­но изощряться в дипломатических интригах против Петра?

Дипломатия считается сложнейшим видом человеческой дея­тельности. Старая Россия во многом отставала в этой области. Петру пришлось иметь дело с дипломатией западных стран, имев­ших многовековой опыт. Во Франции, например, во времена Петра уже была Дипломатическая академия. Возникла наука между­народного права. Были написаны классические труды Греция, Пуфендорфа и других мыслителей. Появилась даже теория между­народных отношений в трудах английского философа Т. Гоббса, которая до сих пор считается классической и лежит в основе вне­шнеполитической мысли буржуазных государств. Что могла про­тивопоставить этому Россия?

Крайне сложной была, например, обстановка, в которой Петр принял решение о войне против Швеции. Достаточно сказать, что Россия в тот момент вообще практически не имела армии, посколь­ку Петру пришлось ликвидировать стрелецкие полки. Россия еще не заключила мира с Турцией, а войну на два фронта вести было немыслимо. Европейские страны действительно готовились к войне за испанское наследство. Однако оставалось неизвестным, когда эта война начнется и начнется ли вообще. В 1698 и 1700 годах состоялись соглашения о мирном разделе испанского наследства, призванные предотвратить войну. Правда, этого не произошло. Но полной изоляции Швеции все же не наблюдалось. Англия и Голландия в начале Северной войны помогли Швеции разгромить Данию, союзника России, позволили ей быстро перебросить вой­ска под Нарву и нанести страшный удар по неопытной, еще необ­стрелянной русской армии. Традиционным союзником Швеции оставалась Франция, выплачивавшая Карлу XII солидные субси­дии. На втором этапе войны, уже после Полтавы, против России пытаются создать коалицию европейских стран. Англия, стоявшая во главе этой комбинации, принимает прямое участие в войне на стороне Швеции. Кроме того, над Петром постоянно висит угроза войны на два фронта, а в 1711 году европейская дипломатия спро­воцировала Турцию на выступление против России, и на Пруте возникла катастрофическая ситуация. Наконец, внутри страны вспыхивают восстания в Астрахани, Булавина, башкир. Измена Мазепы говорит сама за себя. Что касается двуличного, лицемерного, просто предательского поведения «союзников» России вроде саксонского курфюрста или прусского короля, то оно фактически не прекращалось всю войну. Трудно вообразить более сложное нагромождение неблагоприятных обстоятельств. Разве случайно в письмах Петра в разное время прорываются горькие сетования, что «облако сомнений» терзает его, что приходится действовать «как слепым», что он находится «в адской горести»? И так все дол­гие годы Северной войны...

Разумеется, наряду с войной за испанское наследство, отвле­кавшей силы недругов России, существовали и другие положи­тельные факторы, такие как немыслимые дипломатические ошиб­ки Карла XII, противоречия между Англией и Голландией и другие столкновения интересов в Европе. На стороне России был и фактор внезапности ее политического и военного возвыше­ния, заставший врасплох европейских правителей, наивно не­дооценивших Петра. Словом, внимательный анализ международ­ного положения России в начале XVIII века не дает оснований говорить как об исключительно благоприятном, так и о совершенно неблагоприятном стечении обстоятельств. Действительное поло­жение вещей не поддается таким схематическим оценкам и пред­ставляет неизмеримо более сложную и противоречивую картину.

Перечисление и характеристику проблем истории петровской дипломатии можно было бы и продолжить. Их много, поскольку необъятен исторический материал данной темы. Но в конце концов все они сводятся к задаче максимально точной оценки дипломатии Петра. Это тоже проблема, которая концентрирует все остальные. При этом речь идет об оценках двоякого рода: обобщающих всю внешнеполитическую деятельность Петра и оценивающих резуль­таты той или иной конкретной, частной ситуации.

Оценка первого рода, то есть максимально обобщающая, не может сводиться лишь к утверждению, что внешняя политика Пет­ра, ее дипломатическое воплощение, была успешной. Это можно с равным успехом сказать об очень многих периодах в истории русской внешней политики, не идущих ни в какое сравнение с пет­ровской политикой по своей сущности. Что же касается сущности, то прежде всего надо подчеркнуть ее подобие событиям, когда решалась судьба России, таким, например, как спасение ее неза­висимости от польско-шведского завоевания в начале XVII века. Успешное осуществление петровской внешней политики укрепило независимость России, отстояло и обеспечило ее национальное и го­сударственное существование. Угроза этому существованию в кон­це XVII века была совершенно реальной из-за все увеличивающей­ся отсталости России от Европы, из-за явной тенденции и спо­собности Европы к колонизации России. Эту тенденцию выразил, например, знаменитый немецкий философ и ученый Лейбниц, горячо приветствуя победу Карла XII над русскими под Нарвой и высказывая пожелание, чтобы «юный король установил свою власть в Москве и дальше вплоть до реки Амур». Подобное стрем­ление вполне соответствовало духу многовекового германского «натиска на Восток». Планы колонизаторской экспансии в отно­шении России вынашивались в Англии, не говоря уже о Швеции и даже Польше. Не зря Чаадаев впоследствии говорил, что Россия могла оказаться шведской провинцией. Другие опасались раздела русской земли, ее захвата одним или несколькими завоевателями. Внешняя политика, вся преобразовательная деятельность Петра предотвратили такую угрозу, исключили ее.

Как это ни странно, такой очевидный результат петровской внешней политики до сих пор нередко ускользает от внимания отдельных историков. Поэтому придется напомнить некоторые авторитетные характеристики критического состояния, в котором оказалась Россия к началу царствования Петра. С. М. Соловьев писал о «банкротстве экономическом и нравственном» России во второй половине XVII века. Его ученик, тоже знаменитый исто­рик, В. О. Ключевский, указывая на бурный прогресс европейской цивилизации, подчеркивал: «Россия не участвовала во всех этих успехах, тратя свои силы и средства на внешнюю оборону и на кормление двора, правительства, привилегированных классов с ду­ховенством включительно, ничего не делавших и неспособных что-либо сделать для экономического и духовного развития наро­да. Поэтому в XVII веке она оказалась более отсталой от Запада, чем была в начале XVI века».

Первый русский марксист Г. В. Плеханов считал, что накануне царствования Петра Россия находилась «под страхом окончатель­ного поражения и потери независимости». Наиболее компетентные советские историки также разделяют эту точку зрения. Известный петровед профессор В. И. Лебедев писал: «XVII век поставил перед отстававшей Россией вопрос — быть или не быть ей само­стоятельным государством». О необходимости преодоления серь­езной отсталости допетровской России, которая стала жизненно важным вопросом для русского народа, говорила и академик М. В. Нечкина, «иначе более мощные страны поработили бы Рос­сию». Многие другие историки, считающиеся с фактами,— старые русские, советские, иностранные единодушны в таком выводе. Совершенно очевидно, что без учета этой вполне возможной перспективы не может быть никакой серьезной научной оценки общих результатов петровской дипломатии.

Что касается конкретных, частных оценок, то они в необъят­ной петровской историографии колеблются от восторженно-аполо­гетических до уничижительно-презрительных. Такое положение служит естественным отражением различий политических, нацио­нальных, классовых позиций авторов. Актуально отметить третью тенденцию, которую можно назвать тенденцией к «усреднению». Она выражается в том, что иногда вообще не видят никаких оши­бок и неудач в политике Петра. Даже такие явные поражения, как Нарва и Прут, объясняются не его очевидными просчетами и ошибками, но следствием случайного стечения неблагоприятных обстоятельств. При этом речь не идет об идеализации Петра. Дело в том, что одновременно принижаются, затушевываются достиже­ния и победы русской внешней политики петровской эпохи. Так происходит «усреднение», превращающее живое пламя истории в серый, холодный пепел. Между тем жестокая, драматическая, грандиозная эпоха Петра Великого требует суровых рембрандтов­ских красок.

Наконец, вопрос о характеристике личной роли императора в истории русской дипломатии начала XVIII века. Петр Великий воплощал неограниченную власть феодально-абсолютистского го­сударства и воплощал ее со всеми особенностями своей необуздан­ной гениальной натуры. Во всех областях государственной деятель­ности железная воля Петра была высшим, непререкаемым зако­ном, хотя он порой и терпел критику и ворчание таких своих спо­движников, как князь Я. Ф. Долгорукий. Но реального, прямого противодействия он, конечно, не допускал, не делая исключений ни для кого вплоть до собственного сына. Иное дело — дипломатия. Здесь перед нами совершенно другой человек, способный к беско­нечному терпению, гибкости, уступкам, компромиссам.

Однако личностные моменты освещаются в данной работе лишь в той мере, в какой это необходимо для выяснения проблем внеш­ней политики. Это не биография Петра, а синтетическая, обобщаю­щая книга о дипломатии и внешней политике России в конце XVII и в начале XVIII века. Все дело в той роли, которую играл Петр в осуществлении этой политики. Исключительная концентрация власти отличает любую сферу его разносторонней деятель­ности. Но ни в одной области она не была столь полной, как в дипломатии. Известно, что Петр доверял другим проведение важных военных операций. Он даже часто намеренно и демонстра­тивно уклонялся от формального верховного командования. В дип­ломатии дело обстояло совершенно иначе. Здесь он все решал сам. Петр выдвинул и воспитал целую плеяду выдающихся диплома­тов. И, однако, не было среди них никого, кто бы мог подняться до величия грандиозных и необычайно смелых внешнеполити­ческих замыслов Петра. Если его отец, царь Алексей Михайлович, имел такого выдающегося политика, как Ордин-Нащокин, то Петру не повезло. Россия в это время не выдвинула ни одного министра, подобного тем, кто, например, направлял внешнюю политику Франции. Сюлли, Мазарини, Ришелье, Кольбер и другие вырабатывали внешнеполитический курс и добивались принятия его королями. Вокруг Петра не было политического мыслителя и ди­пломата подобного масштаба. Однажды в беседе с лучшими своими генералами — Шереметевым, М. Голицыным и Репниным о слав­ных полководцах Франции он сказал одновременно с удовлетво­рением и горечью: «Слава богу, дожил я до своих Тюреннов, толь­ко вот Сюллия у себя еще не вижу».

Зато, несмотря на свою сравнительно короткую жизнь, он до­жил до того времени, когда в международных делах увидел Россию такой, какой хотел ее видеть: полноправной, уважаемой, а когда надо — грозной участницей общеевропейской истории.

Петр добился блестящих внешнеполитических успехов. После того как русский народ могучим усилием разгромил считавшуюся непобедимой шведскую армию, Россия небывало и надолго укре­пила свое международное положение. В течение целого столетия на землю нашей родины не смела ступить нога иноземного захват­чика. Ни до, ни после Петра за всю историю России не было такого продолжительного времени прочно огражденной внешней безопас­ности русского государства.

Реально осязаемые плоды деятельности петровской диплома­тии проявились не столько при жизни Петра, сколько после нее. Фундаментом, основой, источником, причиной всех внешнеполити­ческих успехов России на протяжении всего XVIII столетия была преобразовательная деятельность начала века. Как писал Вольтер, «Петр Великий строил на твердом и прочном основании». Преем­ники преобразователя долго еще пользовались оставленным им внешнеполитическим наследием. Огромное, часто решающее влия­ние России на европейскую международную жизнь сказывалось спустя много десятков лет после Петра. В конце XVIII века канц­лер А. А. Безбородко говорил молодым русским дипломатам: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела».

*

На протяжении почти всей своей деятельности Петр вынужден был вести тяжелую, жестокую войну. Но, в отличие от таких своих современников, как Людовик XIV, Карл XII, Георг I, он не был завоевателем. Об этом с неотразимой убедительностью говорит вся история петровской дипломатии. Территориальные присоедине­ния при Петре были оправданы жизненно необходимыми интере­сами безопасности России. И они в последнем счете отвечали по­стоянной заботе Петра об установлении «генеральной тишины в Европе», или, выражаясь современным языком, его стремлению к обеспечению общеевропейской безопасности. Незадолго до смер­ти, в январе 1725 года, вручая адмиралу Ф. М. Апраксину инструк­цию камчатской экспедиции, Петр говорил, что его давняя мысль состоит в том, что, «оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусство и науки». Таков главный завет Петра потомкам.

Сущность сложнейших исторических явлений и процессов в массовом сознании часто связывается с какой-либо крылатой фразой, создающей яркий образ. Так, дипломатия Петра Великого ассоциируется с выражением, впервые появившимся в 1769 году в «Письмах о России» Франческо Альгоротти, где он писал, что Петр прорубил для России окно в Европу. В преобразованной, сти­хотворной форме оно повторилось у А. С. Пушкина: «Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно». Слова гениального поэта, словно отлитые из драгоценного металла, создали всеобщий стереотип представления о петровской внешней политике. Между тем сущность дипломатии Петра гораздо точнее передает другой пушкинский образ: «Россия вошла в Европу, как спущенный ко­рабль — при стуке топора и громе пушек». Географически Россия всегда была частью Европы и лишь злосчастная историческая судьба временно разделила развитие западной и восточной частей одного континента. Значение петровских преобразований в том и состоит, что они сделали международные отношения на нашем континенте подлинно общеевропейскими, соответствующими гео­графическим рамкам Европы от Атлантики до Урала. Это всемир­но-историческое событие приобрело огромную важность для всей последующей трехвековой истории Европы, вплоть до наших дней.