Глава 8

ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ, КРЫМ И СТРАНЫ ВОСТОЧНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XVI в.

Трудности международного положения польско-литовского го­сударства в конце XV — начале XVI в. определялись не только неудачным исходом его конфликта с Турцией, Крымом и Молдавией в 1497 г., но и важными переменами в тогдашней политической жизни Европы в целом.

Дело в том, что на рубеже XV — XVI вв. рядом с обширными децентрализованными государственными образованиями «универса­листского» типа, освященными средневековыми традициями и санк­циями Римской курии, стали набирать силу государства централизовашше, формировавшиеся либо на «национальной», либо на «многонациональной» основе (в последнем случае часто с сохране­нием ведущего «национального ядра»). Если политическое развитие Франции, Испании, Англии, Московской Руси происходило в рам­ках формирования «национальных» государств с той или иной их централизацией, то историческая жизнь Германской империи, а также династического объединения Ягеллонов в этих новых усло­виях, хотя и была ознаменована отказом от ряда изживавших себя средневековых традиций, от слепого послушания- Римской курии, все же во многом еще сохраняла элементы децентрализации, «полицентризма», острых противоречий между автономными полити­ческими организмами, входившими в состав этих государственных образований ¹.

Весьма характерно, что присущие этим двум государственным системам стремления к приобретению новых территорий, в частно­сти параллельные планы императора Максимилиана и Ягеллонов закрепить за собой короны Чехии и Венгрии, на рубеже XV—XVI вв. привели к резкому обострению их отношений друг с другом ².

В этих условиях идея польско-чешско-венгерской унии под эги­дой Ягеллонов, естественно, находила поддержку среди тех вен­герских и чешских феодалов, которые по тем или иным причинам не хотели сближения с империей Габсбургов. Польско-литовское государство в их глазах становилось надежной опорой в деятель­ности Владислава Ягеллона, короля Венгрии и Чехии ³. Вместе с тем в Венгрии была значительная группировка феодалов, считав­шая, что в намечавшейся венгеро-польско-чешской унии именно Буда должна стать ведущей политической силой, главным застрель­щиком в борьбе против императора Максимилиана и султана Баязида ⁴.

Об этом свидетельствовали, например, такие факты, как пред­принятая летом 1501 г. в связи со смертью Яна Ольбрахта попытка венгерско-чешского короля Владислава стать обладателем поль­ского престола, а также сделанное в 1504 г. венгерской стороной предложение королю Александру выделить для Сигизмунда Ягел-лона особый «королевский удел» либо в Литве, либо в Мазовии, либо, наконец, в самой королевской Пруссии ⁵. Оба эти проекта были нацелены, если не на прямое перемещение центра будущего межгосударственного объединения из Кракова в Буду, то хотя бы на создание для этого благоприятных политических предпосылок. Эти предпосылки должны были появиться в результате усиления реальной власти венгерского короля в Центральной и Восточной Европе, а также в результате ослабления позиций польского короля в самом Польско-литовском государстве.

Не удивительно, что верхи феодального класса Польши отверг­ли оба эти проекта. Имея свой «пропольский» вариант унии, они сделали ставку не на Владислава, который мог превратить Польшу в придаток феодальной Венгрии и ослабить их связи с Литвой, где оставался бы в этом случае свой влиятельный правитель, а на литовского князя Александра, способного надежно обеспечить им доминирующее положение в Польско-литовском государстве, а вместе с тем дать шанс на превращение Венгерского королевства из «ведущей» в «ведомую» составную часть будущего межгосударст­венного объединения ⁶. Понятно, почему в дальнейшем были от­вергнуты все попытки венгерской стороны сузить сферу влияния нового польского короля Александра за счет обособления Литвы, Мазовки или Королевской Пруссии.

Но обороняясь от ухищрений венгерской дипломатии, правя­щие круги Польши не отказывались и сами от предоставлявшихся им возможностей ослабить «удельный вес» короля Владислава, а вместе с тем и усилить свое влияние в Центральной Европе. Так, весьма показательной в этом смысле представляется предпринятая в 1505 г. попытка короля Александра передать власть над Чехией из рук короля Владислава в руки «губернатора» чешских земель, реального ее правителя, которым должен был стать тот же Сигизмунд Ягеллон ⁷. Но учитывая факт скрытого соперничества между Будой и Краковом за лидерство в будущем объединении, мы все же должны признать реальность самой тенденции формирования та­кого объединения, реальность ряда совместных политических ак­ций Польши и Венгрии на международной арене в течение ряда лет после Буковинской кампании.

Напуганные тесным сотрудничеством Порты, Крыма и Молдав­ского княжества, а также обеспокоенные растущими претензиями Габсбургов на Венгрию и Чехию, братья Ягеллоны снова стали действовать согласованно в своих отношениях с европейскими дер­жавами.

Внешняя политика Ягеллонов в эти годы характеризовалась не только соперничеством с Габсбургами и напряженными отношени­ями с Москвой, но и закономерным сближением с Францией, которая вела тогда борьбу против империи за сферы влияния в Цен­тральной   Европе и на Апеннинском полуострове ⁸.

Видимо, не случайно летом 1500 г. в Буде был заключен поли­тический союз Ягеллонов с Людовиком XII Валуа (1498—1515), подкрепленный соглашениями о женитьбе венгерского короля Вла­дислава и польского короля Яна Ольбрахта на племянницах фран­цузской королевы, а также о выдаче замуж Елизаветы Ягеллон за одного из принцев французского правящего дома ⁹.

Однако наметившееся сближение с Францией еще не означало, что Ягеллоны встали тогда на путь разрыва с императором и кур­фюрстами. Учитывая вновь ставшую актуальной проблему анти­османской коалиции, а также имея в виду наметившееся сближение империи с Москвой, Ягеллоны действовали объединенными усили­ями в переговорах со многими европейскими династами, в частности и с Габсбургами ¹⁰, подчеркивая тем самым живучесть планов польско-венгерско-чешской унии. Исходя из того, что, по расчетам Максимилиана I и римского папы Александра VI, Польша и Вен­грия должны были играть важную роль в создавшейся тогда анти­османской коалиции, Ягеллоны направили общее посольство на имперский съезд во Фрайбург (1498), снабдив венгерских и поль­ских дипломатов едиными инструкциями, в которых предусматри­валось обращение к участникам съезда с просьбой оказать помощь Венгрии и Польше в намечавшемся их совместном выступлении против Османской империи ¹¹.

Но если Ягеллоны и поддерживали тогда дипломатические от­ношения с империей, если они и были готовы слушать советы Габс­бургов по поводу участия Польши и Венгрии в антиосманской коалиции, то реальный ход политической жизни региона все же определялся отнюдь не этими дипломатическими контактами Поль­ши с Габсбургами.

Считая Ягеллонов своими главными конкурентами в борьбе за гегемонию в Центральной Европе, Габсбурги видели свою задачу прежде всего в том, чтобы ослабить межгосударственное объедине­ние, возглавленное Ягеллонской династией.

Хорошо зная о напряженных отношениях Польши и Венгрии с Османской империей, Крымом, а также с Московским государст­вом, имперские дипломаты не только стремились форсировать вступ­ление Ягеллонов в вооруженную борьбу с ними, но и старались подорвать позиции Польши в системе государств, объединенных Ягеллонским правящим домом, в частности путем поощрения «се­паратистских» настроений правителей Ордена, Литвы, Мазовии, наконец, Венгрии и Чехии. Так, Максимилиан I, а вместе с ним и зависимые от империи римские папы Александр VI (1492—1503) и Юлий II (1503—1513) стали открыто поддерживать неповинове­ние польскому королю нового магистра Ордена Фридриха Саксон­ского (1498—1510), одобрять его политические и территориальные претензии к Польше, санкционировать планы пересмотра Орденом Торуньского мира 1466 г. ¹²

Предпринятые польской дипломатией в 1502—1505 гг. попытки исправить положение соответствующими демаршами в Риме не да­вали сколько-нибудь заметных результатов. Эти демарши оказы­вались мало эффектными даже в тех случаях, когда польским дип­ломатам все же удавалось исхлопотать у Римской курии моральное осуждение позиции Ордена (например, бреве папы Юлия II 1505 г. с рекомендацией магистру Фридриху уважать Торуньский мир было отменено тем же папой в 1509 г.) ¹³ Антипольская, «проорденская» позиция Апостольского престола была весьма устойчивой на протяжении всей первой четверти XVI в. и обусловливалась, ра­зумеется, не личными антипатиями римских пап к Польше и к польскому правящему дому, как иногда утверждается в историо­графии ¹⁴, а тем обстоятельством, что политика Римской курии в этот период находилась под прямым и непосредственным воздейст­вием Габсбургов, стремившихся ослабить Польшу, для того чтобы легче разорвать ее связи с Венгрией и Чехией.

Вполне понятно поэтому было стабильно негативное отношение Рима в указанный период к попыткам правящих верхов Польши вернуть Орден к статусу Торуньского мирного договора; отсюда и поддержка Римом тогдашней «независимой» политики магистра Фридриха Саксонского (1498—1510), а потом и Альбрехта Бранденбургского (1510—1525), не желавших присягать польскому ко­ролю, а тем более принимать его предложения о переброске Ордена из Пруссии в Северное Причерноморье. Таким образом, развитие польско-орденских отношений доставляло много хлопот как коро­лю Александру, так и королю Сигизмунду I (в первые годы его правления) ¹⁵.

Но влияние габсбургской дипломатии сказывалось в начале XVI в. не только на внешнеполитическом курсе Ордена: оно все в большей мере обнаруживало себя в поведении венгерско-чешского короля Владислава и стоявших за его спиной определенных группировок венгерского правящего класса, видевших теперь в набиравших силу Габсбургах более надежного политического партнера, чем в слабеющих Ягеллонах. Тот факт, что Ягеллоны не смогли обеспечить Венгрии ведущую роль в венгеро-польско-чешском межгосударственном объединении и оказать ей финансо­вую и военную помощь, видимо, также сокращал ряды привержен­цев польско-венгерской унии, а вместе с тем увеличивал число сторонников империи среди венгерских феодалов, все чаще застав­лял венгерского короля Владислава Ягеллона вести политику, независимую от Польско-литовского государства. Весьма показа­тельным в этом смысле был договор 1507 г., заключенный королем Владиславом с императором Максимилианом по поводу будущих браков их детей и внуков. Так, дочь короля Владислава и его суп­руги-француженки — княжна Анна должна была в дальнейшем вступить в брачный союз с внуком Максимилиана (Фердинандом или Карлом), а сын венгерского короля Людовик должен был жениться на одной из внучек Максимилиана. Достигнутое согла­шение, таким образом, намечало перспективу усиления позиций Габсбургов в политической жизни феодальной Венгрии. Слабый здоровьем Людовик Ягеллон должен был, по расчетам Вены, в конце концов уступить венгерскую корону будущему мужу Анны — Фердинанду или Карлу Габсбургу ¹⁶.

Еще более важное значение в соперничестве Габсбургов с пра­вителями Польско-литовского государства за влияние на феодаль­ную элиту Венгерского королевства имел съезд представителей имперского польского и венгерского дворов, прошедший в конце 1510 г. в Познани. Хотя поводом для съезда стал вопрос внутри­политической жизни Польско-литовского государства — об отно­шениях короля Сигизмунда с его вассалом магистром Ордена, сам факт его обсуждения на таком высоком межгосударственном уровне превращал его в проблему международного масштаба ¹⁷. Габсбурги, выступавшие в роли «арбитров» в споре между Сигизмундом и Орде­ном, естественно, встали на защиту антипольской политики нового магистра — Альбрзхта Бранденбургского и тем самым содейство­вали ослаблению позиции Ягеллонов как в Европе вообще, так и в Венгрии в частности.

В этих условиях усилившегося наступления империи, Рима и Ордена на государства Ягеллонов стали все большую роль играть внутренние силы феодальной Венгрии, особенно активизировался глава магнатского рода Запольяи, не скрывавшего уже тогда своих претензий на венгерскую корону (они должны были реализоваться в случае смерти бездетного наследника Владислава — Людовика).

Не случайно Янош Запольяи выдвигал в то время планы своей женитьбы на сестре Людовика Анне, не случайно и сам Сигизмунд женился в 1512 г. на сестре Яноша Запольяи — Барбаре, обнару­живая тем самым свою готовность противодействовать расчетам Габсбургов на венгерский престол ¹⁸.

Попытки Ягеллонов использовать внутренние силы феодальной Венгрии для отпора претензиям Габсбургов на корону св. Стефана привели к тому, что Максимилиан стал усиливать свою поддержку магистра Ордена Альбрехта Бранденбургского, а также добиваться более тесного сотрудничества с тогдашними противниками Поль­ско-литовского государства на международной арене, в частности с Москвой, Данией, Ливонским орденом.

Однако рост влияния Яноша Запольяи в самой Венгрии, а так­же за ее пределами, особенно устанавливавшиеся его связи с королем Сигизмундом и с самим турецким султаном, заставили Габсбургов применять более энергичные меры по обеспечению своих интересов в Центральной Европе, заставили их согласиться на новый съезд трех монархов, который собрался весной 1515 г. в Братиславе, а летом того же года завершился в Вене подписанием ряда доку­ментов, закрепивших выгодную для империи расстановку сил в данной части европейского континента. Речь шла о прекращении тесного сотрудничества империи с Московским государством, а вместе с тем и о сближении Габсбургов с Ягеллонами, что прояви­лось не только в отказе от поддержки антипольской политики Ордена, но и в «усыновлении» Максимилианом наследника венгер­ского престола Людовика, сына Владислава и племянника Сигизмунда, в назначении Людовика «генеральным викарием Священной Римской империи» и даже в объявлении его преемником самого «римского короля» Максимилиана. Речь, кроме того, шла о выдаче замуж сестры Людовика — Анны за представителя дома Габсбур­гов, наконец, просто о заключении договора о мире и дружбе между императором и польским королем¹⁹.

Таким образом, планам польско-венгерско-чешской унии был нанесен еще один удар: фактически Сигизмунд санкционировал утверждение сильного влияния Габсбургов в Венгерском королев­стве, содействуя вместе с тем и ослаблению внутриполитических и международных позиций венгерского магната Яноша Запольяи ²⁰.

Но сколь ни авторитетны были рекомендации Венского съезда трех монархов 1515 г., радикальным образом изменить уже наме­тившиеся ранее тенденции международной жизни региона они все же не могли.

Когда 13 марта 1516 г. умер Владислав Ягеллон, Максимилиан и Сигизмунд попытались установить свою опеку над новым коро­лем — юным и болезненным Людовиком. Этому намерению воспро­тивилась сильная группировка венгерских феодалов Яноша Запольяи; она выдвинула идею подчинения юного короля Людовика регент­скому совету, который должен был действовать под опекой венгер­ского сейма ²¹.

Таким образом, перед феодальной Венгрией вырисовывались две перспективы: либо торжество группировки Яна Запольяи, и тогда заметное усиление Венгерского королевства как такового, либо утверждение Габсбургов на венгерских землях и тогда созда­ние мощного политического объединения в составе империи с ее курфюрстами, Венгрии и Чехии.

Ни тот, ни другой вариант развития событий, видимо, не устра­ивал Османскую империю. В середине второго десятилетия в Стамбуле уже хорошо знали о том, что Ягеллоны значительно осла­били свои позиции в Венгрии и что Польско-литовское государство потеряло в 1514 г. Смоленск — важный стратегический центр на восточных его рубежах. Все это, с одной стороны, содействовало дальнейшему сближению султана Селима с королем Сигизмундом, а с другой — предопределяло подготовку Порты к вооруженной борьбе как против усилившихся Габсбургов и Венгрии, так и про­тив окрепшего Московского государства.

Получив от Сигизмунда обещание нейтралитета и даже сотруд­ничества (в 1516 и в 1520 г. были заключены союзы с Крымом, в 1519 г.— договор о мире и дружбе с Портой), Османская империя стала вести вместе с крымским ханом Мухаммед-Гиреем прямые атаки на русские территории, а потом приступила к операциям по овладению Венгрией.

В этих условиях снова возник план создания широкой антиту­рецкой коалиции, в которой должны были участвовать прежде всего Габсбурги и Ягеллоны, предусматривавший и оборону Вен­грии, и отвоевание Килии, Белгорода, а потом захват Адрианополя и Стамбула. Успеху задуманных операций должна была содейство­вать и сформированная Максимилианом наемная армия ²².

Однако плану складывания антиосманской коалиции и на этот раз не суждено было осуществиться. Хотя папа Леон X многое делал для того, чтобы толкнуть Польшу и Венгрию на борьбу с Портой (в марте 1517 г. королю Сигизмунду было направлено осо­бое послание по этому поводу, а весной 1518 г. в этом направлении энергично действовал в Буде римский эмиссар Николай Шенберг) ²³, тем не менее реальной помощи эти государства не получили ни от римского престола, ни от других государств Европы, в том числе и Габсбургов. Более того, несмотря на решения Венского съезда 1515 г., наметившие тесное сотрудничество Габсбургов с Ягелло-нами в венгерском и турецком вопросах, отношения между импе­рией и Польско-литовским государством становились все более напряженными. Максимилиан продолжал игнорировать жизнен­ные интересы Польши и Литвы на международной арене, не пре­кращал сотрудничество с Орденом и с Москвой, содействовал их сближению ^23а.

В результате венгерский король Людовик, последовав совету своего дяди — польского короля, заключил в марте 1519 г. трех­летнее перемирие с Османской империей. Тем не менее данный договор все же не изменил радикальным образом наметившихся тенденций международной жизни региона, не избавил Венгрию от дальнейших попыток Порты изолировать ее от Польско-литовского государства и распространить на нее турецкое влияние, тем более не избавил он и польский правящий дом от соперничества с Габс­бургами за обладание венгерской короной.

Тогдашняя активность Габсбургов на международной арене бы­ла связана еще и с тем обстоятельством, что в тот период значитель­но усилился их западный противник — французский король Фран­циск I (1515—1547), с которым приходилось соперничать не только на Рейне, но и в Италии. Одержав важную победу в 1515 г., Фран­циск I обеспечил себе контроль над Северной Италией, в частности над Миланским княжеством²⁴. Однако уже в 1516 г. Габсбурги взяли реванш в Испании, где королем стал Карл, один из внуков Максимилиана. Но главный спор между империей и Францией был впереди — спор за то, кто станет преемником стареющего Мак­симилиана. Франциск I объявил себя претендентом на «римскую» корону, Габсбурги стали выдвигать своих кандидатов (им был преж­де всего испанский король Карл). Смерть самого Максимилиана (12.1 1519 г.) придала борьбе за императорский престол еще боль­шую остроту. Поскольку на Аугсбургском сейме обе враждующие группировки имели равное число сторонников, особое значение приобрел голос чешского короля Людовика Ягеллона ²⁶.

Франциск I сделал все, чтобы перетянуть на свою сторону и Людовика и Сигизмунда, пытаясь использовать как польско-им­перские трения, так и договор, заключенный еще в 1500 г. между Францией, Польшей и Венгрией. Несомненно, в данном случае играли роль и политические связи, установившиеся тогда между Францией  и   Османской   империей,   уже   сотрудничавшей,   как  мы знаем,  в  этот период с  Польшей²⁶.

Но одновременно с французским королем усиленно добивались расположения у короля Сигизмунда и Габсбурги, а также пере­шедший на их сторону папа Леон X (1513—1521). Им удалось до­биться взаимопонимания с чешскими феодалами и с чешско-венгерским королем Людовиком Ягеллоном, который обещал поддер­живать их кандидатуру при избрании императора.

Что касалось Венгрии, то часть ее феодалов старалась в этом споре занимать все более самостоятельную позицию, пытаясь даже выдвинуть кандидатом на имперский престол все того же Людо­вика ²⁷.

Наконец, 25 июня 1519 г., несмотря на выжидательную позицию польской дипломатии, преемником Максимилиана все же стал его внук — испанский король Карл. Было очевидным резкое усиление Габсбургов на международной арене; разумеется, оно ощущалось и в Польско-литовском государстве, поскольку их союзниками оставались Орден, Московская Русь, а также влиятельные груп­пировки феодальной Венгрии ²⁸.

Сложность внешнеполитического положения Польши и Литвы состояла еще и в том, что, несмотря на мир с Османской империей, им приходилось время от времени иметь дело с набегами Крыма, напоминавшими прежде всего о необходимости регулярной выплаты дани (15 тыс. золотых ежегодно). Но в данном случае Мухаммед-Гирей, заинтересованный в сохранении «благоприятных» полити­ческих условий для продолжения крымских атак на Москву, а следовательно, и в затягивании московско-литовской войны, забо­тился о том, чтобы польско-литовские войска в борьбе с Москвой не добивались значительного перевеса, чтобы их чрезмерные до­стижения не склонили Василия Ш к поискам мира с Сигизмундом. Не удивительно поэтому, что после военных успехов польско-ли­товского оружия в 1518 г. Мухаммед-Гирей организовал летом 1519 г. большой набег на киевские, волынские и даже люблинские земли²⁹, несколько ослабив таким путем Польско-литовское госу­дарство и поддержав вместе с тем веру московского правительства в возможность успешного продолжения войны.

Между тем атака Крыма на Польшу в 1519 г. не ломала тогдаш­ней стратегической линии Османской империи в Восточной Европе. Она создавала лишь благоприятные условия для последующего развертывания военно-политической активности Порты и Крыма в главных направлениях — в направлении Московского государст­ва и Венгрии. И, видимо, не случайно уже в 1520 г. хан просил у Сигизмунда прощения за «необдуманный» набег крымцев, в то же время напоминал о необходимости своевременной выплаты «упоминок», а также выдвигал идею заключения нового союза с Поль­ским государством, которая вскоре была реализована посольством Остафия Горностая в Бахчисарае ³⁰.

В результате восстановленного крымско-польского сотрудни­чества были достигнуты значительные военно-политические успехи Крыма и Порты уже в 1521 г.: в Казани утвердился Сахиб-Гирей, а войска Мухаммед-Гирея вместе с польско-литовскими отрядами Дашкевича в этом же году нанесли серьезное поражение москов­ским силам. На 1522 г. намечалось новое совместное выступление крымских и польско-литовских войск против Русского государства.

Все эти события открыли путь к мирным переговорам между Василием III и Сигизмундом, предопределили и само заключение мирного договора в конце 1522г., по которому Московской Руси удалось закрепить за собой не только рубежи 1508 г., но и Смолен­скую землю.

Заключение этого договора означало возникновение новой си­туации в международной жизни региона и нового этапа во внешней политике как Москвы, так и Кракова.

Василий III оказался перед необходимостью сосредоточить все свои усилия на противодействии натиску Крыма, Казани и Осман­ской империи. А Сигизмунд, хотя и находился в мирных отноше­ниях с Портой, тем не менее также вынужден был думать об угрозе интересам Польши и всей его династии со стороны Габсбургов, не скрывавших теперь своих претензий на приобретение венгерского и чешского престолов, своих намерений сохранять постоянную политическую напряженность между Орденом и Польшей.

Видимо, не случайно еще в 1521 г. под нажимом Габсбургов польский король вынужден был заключить с Орденом особый до­говор (так называемый Торуньский компромисс), по которому все спорные проблемы взаимоотношений Польши с крестоносцами, в частности вопрос об окончательном признании Торуньского мира в 1466 г., должны были рассматриваться не польским королем, а международным «арбитражем», в котором решающий голос дол­жен был принадлежать Габсбургам ³¹.

При этом следует иметь в виду, что происходившая тогда борь­ба между Габсбургами и Ягеллонами за влияние на политику Ор­дена, Венгрии и Чехии оказалась весьма удобным обстоятельством для развертывания дипломатического и военного наступления Пор­ты в Юго-Восточной и Центральной Европе, для реализации давно готовившихся завоевательных планов Османской империи в Сред­нем Подунавье, для осуществления давно назревшего ее намерения ликвидировать польско-венгерско-чешское династическое объеди­нение.

Утверждению такой политики Порты способствовал и тот факт, что еще в 1520 г. в Стамбуле к власти пришел весьма энергичный правитель — султан Сулейман, ряд лет проведший в Каффе в ка­честве представителя султана и поэтому хорошо знакомый с рас­становкой сил в регионе, со всеми аспектами международной жизни Юго-Восточной и Центральной Европы ³².

Так, уже в 1521 г., собрав хорошо подготовленное войско, Су­лейман бросил его на захват важного в стратегическом отношении города Белграда, в 1522 г. он направил османские силы на о-в Ро­дос, занятый тогда рыцарями-иоаннитами и представлявший в связи с этим угрозу для плавания турецкого флота в восточном Средиземноморье,   летом 1523 г. он предпринял еще одну наступа­тельную операцию у берегов р. Савы ³³. И хотя эта последняя операция обернулась для Порты поражением, тем не менее само  направление осуществлявшейся тогда османской экспансии не могло не встревожить правителей европейских  государств.

Не случайно именно в этот период снова стали возрождаться планы крестового похода против Османской империи, снова рим­ская курия стала призывать почти все европейские страны к учас­тию в антиосманской коалиции. И это несмотря на то, что тогда же, в 1521 г., началась война между Францией и империей, между Франциском I (1515—1547) и Карлом V (1519—1556), война, кото­рая быстро превратилась из локального спора за сферы влияния на Апеннинском полуострове в большой конфликт за гегемонЕЮ на всем европейском континенте (борьба между двумя группиров­ками государств протекала с переменным успехом) ³⁴.

Тем не менее этот конфликт не позволял Габсбургам направлять значительные силы на борьбу с османским натиском, исключал воз­можность их активного участия в антитурецкой коалиции. Возмож­но, именно поэтому римско-габсбургская дипломатия делала все, чтобы переложить задачу сдерживания османской экспансии на Венгрию и Польшу, чтобы создать боеспособный антитурецкий союз в составе этих государств. Под прямым впечатлением военно-полити­ческой активности Порты в Среднем Подунавье был созван уже в марте 1522 г. имперский съезд в Нюрнберге, который должен был обсудить проблему противодействия османскому натиску, наметить основной круг участников создаваемого антиосманского фронта. На этом съезде венгерские дипломаты не скрывали того, что Венгрия ждет с нетерпением помощи от Европы, и прежде всего от Габсбургов; и польского короля Сигизмунда. Однако испрашиваемой помощи Нюрнбергский съезд не обеспечил Венгерскому королевству. Рас­смотрение данной проблемы было перенесено на следующую встречу дипломатов ведущих стран региона, которая должна была состоять­ся летом 1522 г. в Вене. Однако и здесь не было принято нужных решений.

В марте 1523 г. Рим опять обратился к ряду европейских стран: с предложением сформировать боеспособную антиосманскую лигу ради того, чтобы предотвратить появление турецких войск на собст­венно венгерских землях, а также, чтобы не допустить их высадки на юге Италии — на Апулийском полуострове. Большие надежды тогда возлагались и на съезд правителей ряда государств Европы, который должен был состояться осенью 1523 г. в Винер-Нейштадте ³⁵.

Однако ни воззвания папы Адриана VI, ни сам упомянутый съезд не изменили политическую конъюнктуру в Среднем Подунавье, становившуюся все более грозной для Венгрии. Дело в том, что на съезде обнаружились серьезные разногласия между различными его участниками. Если представители Рима и Габсбургов предлага­ли свою военную и финансовую помощь Людовику в весьма скромных размерах (да и то в случае затухания борьбы с Францией) и в то же время настаивали на широкомасштабном выступлении венгерских и польских войск против османских сил, то польские дипломаты не только сами отказались от открытой вооруженной борьбы против Порты (ссылаясь, в частности, на возможность крымских набегов на южные земли Польско-литовского государства), но и выдвинули идею параллельного примирения с Сулейманом как Польши, так и Венгрии ³⁶.

Однако такой поворот событий не устраивал, видимо, ни римско-габсбургскую дипломатию, ни самого султана Сулеймана. Если Рим и Габсбурги в совместном польско-венгерском предложении мира Османской империи видели прямую угрозу не только планам созда­ния широкой антиосманской коалиции, но и надеждам на возможность «перехвата» у Ягеллонов венгерской короны, то султан Сулейман в этом совместном выступлении Польши и Венгрии на международ­ной арене усматривал еще одно препятствие на пути реализации на­меченных им завоевательных планов в Среднем Подунавье, еще один вариант консолидации антиосманских сил, способный не только по­мешать реализации этих планов, но и продлить существование край­не нежелательного Порте польско-венгерского династического союза.

Весьма показательно, что Османская империя осудила идею тако­го сотрудничества на дипломатическом уровне (предложив Сигизмунду перезаключить мирный договор с Портой без участия Людо­вика), вместе с тем она прибегла к военным мерам, имея в виду сде­лать практически нереальным политическое партнерство Польши и Венгрии. Так, именно летом 1524 г. Порта санкционировала боль­шой поход крымских и турецких войск на окраины Польско-литов­ского государства (в кампании участвовало 13 тыс. турок и 40 тыс. татар) ³⁷. Тем самым Стамбул не только исключил даже теоретиче­скую возможность оказания военной помощи венгерскому королю со стороны Польши, но и указал Сигизмунду на два условия сохра­нения турецко-польского мира: первым условием было перезаклю­чение мирного договора только с Польшей (без участия Венгрии); вторым — своевременное внесение в турецко-крымскую казну поль­ско-литовских «упоминок».

Так, умело пользуясь польско-габсбургскими спорами за влия­ние в Центральной Европе, стараясь всемерно противодействовать как австро-венгерскому, так и польско-венгерскому сотрудничеству, Османская империя обеспечивала таким путем внешнеполитическую изоляцию Венгерского королевства, а вместе с тем и благоприятные условия для давно запланированного появления своих войск на тер­ритории Среднего Подунавья.

Разумеется, все эти акции Порты не оставались тогда незамечен­ными в Европе. Активно действовала против планов Османской им­перии в Юго-Восточной части европейского континента римская дип­ломатия. Кардиналы Дж. Бургио и Лоренцо Кампеджио стреми­лись сблизить империю, Венгрию и Польшу и создать на этой основе боеспособную антитурецкую коалицию (при этом они указывали на якобы возникавшую тогда перспективу примирения Франциска I с Карлом V) ³⁸.

Выполняя их рекомендации, польский король направил в Буду своего посла Кжицкого, надеясь на возможность восстановить сот­рудничество с прогабсбургскими, проримскими элементами венгер­ской правящей элиты (с примасом Салкаи, а также с женой короля Людовика — Марией Габсбург). Однако итоги миссии Кжицкого оказались   весьма скромными ³⁹.

В результате Сигизмуяд, желая «спасти» Венгрию от надвигав­шегося вторжения османов, а вместе с тем «спасти» и польско-венгер­скую династическую унию, предпринял две важные дипломатические акции, основанные на старой идее параллельного примирения Польши и Венгрии с Османской империей.

В мае-июне 1525 г. в Буду был направлен польский посол Карнковский, который должен был склонить правящие круги Венгрии к примирению с Портой (главной его надеждой в этом плане был Ян Запольяи). Однако миссия Карнковского кончилась неудачей — примас Шалкай дал ему отрицательный ответ ⁴⁰.

Другим важным шагом короля Сигизмунда в этой области было посольство Одровонжа, направленное в августе 1525 г. к турец­кому султану в Адрианополь. Здесь были рады продлить переми­рие с Польско-литовским государством, но совершенно исключали при этом возможность присоединения к данному договору Венгер­ского королевства. В результате в ноябре 1525 г. был подписан до­говор о трехлетнем перемирии Турции с Польско-литовским госу­дарством. Попытка Одровонжа оказать Венгрии дипломатическую поддержку в форме подключения ее к достигнутому тогда соглаше­нию завершилась полной неудачей ⁴¹. Другим важным обстоятельством, содействовавшим внешнеполитической изоляции Венгерского королевства, было создание антигабсбургской коалиции в Западной Европе в составе Франции, Венеции и даже римского папы Климен­та VII. Тогда сформировалась так называемая «Коньякская лига» (22.V 1526 г.), которая, несомненно, осложнила положение Габс­бургов в Европе, лишила их возможности оказать Венгрии даже ту символическую поддержку, которую они ей обещали ⁴².

Так выглядела политическая обстановка в Центральной Европе, когда летом 1526 г. 100-тысячная турецкая армия под командованием визиря Ибрагима двинулась в направлении Венгрии, обороняв­шейся всего лишь четырехтысячным отрядом короля Людовика. 29 августа 1526 г. при Мохаче Венгерское войско было сокрушено. Эта победа надолго определила судьбу страны ⁴³.

Теперь стала в полной мере очевидной близорукость политики Габсбургов и Ягеллонов в Центральной и Юго-Восточной Европе. Ведя напряженную борьбу за короны Венгрии и Чехии, переклады­вая задачу сдерживания османского натиска друг на друга, Габс­бурги и Ягеллоны, в сущности, содействовали утверждению пози­ций Османской империи на Среднем Дунае.

* * *

Если на протяжении первой четверти XVI в. правители Польши, несмотря на многие сложности, все же продолжали так или иначе сотрудничать с чешско-венгерским королем Владиславом, а потом и с его преемником Людовиком, то совсем иначе складывались в этот период отношения Польско-литовского государства с Московской Русью, ставшие на рубеже XV—XVI вв. крайне напряженными.

Здесь играли роль многие обстоятельства: растущие взаимные претензии территориального характера, активизация попыток нас­тупления польско-католических сил и Римской курии на православ­ное население Великого княжества Литовского, а также стремление Москвы и самого православного населения Литвы противодейство­вать этим попыткам, по-разному ориентированные позиции Москов­ской Руси и Польско-литовского государства на международной арене.

Происходившие в 1499—1500 гг. сложные дипломатические пере­говоры между Москвой и Вильно не давали сколько-нибудь замет­ных результатов ⁴⁴. Показателем крайней напряженности взаимо­отношений были переходы на сторону Ивана III ряда западнорусских феодалов, что, видимо, ускорило решение московского прави­тельства начать вооруженную борьбу с Польско-литовским госу­дарством. Дело было, разумеется, не в защите «вотчин» князей-пе­ребежчиков, а в изменении общего соотношения сил между Русским государством и Великим княжеством Литовским, в реализации про­граммы собирания русских земель вокруг Москвы.

Успехи московских войск в 1500 г., поражение литовской армии К. Острожского у р. Ведроша произвели, видимо, мало благоприят­ное впечатление на крымского хана. Несмотря на то что Иван III отказался зимой 1500—1501 гг. от похода на Смоленск, Менгли-Ги­рей все же прекратил вооруженную поддержку московского войска, а кроме того, стал форсировать дипломатические переговоры с Кра­ковом и Вильно ⁴⁵. Весьма показательными были попытки литовско­го посла — киевского воеводы кн. Дм. Путятича напугать Менгли-Гирея военными успехами Москвы, перспективой приближения гра­ниц Московской державы к самому Крыму и в то же время попытки предложить хану антимосковский союз, регулярную выплату дани и т. д. Эти демарша, видимо, были рассчитаны на полную переориен­тацию политики Крыма; однако они не оказывали еще большого воздействия на Менгли-Гирея: он хорошо знал им реальную цену.

Дело в том, что одновременно с переговорами польских диплома­тов в Крыму происходили переговоры польско-литовских послов с правителем Большой орды, главной целью которых было спрово­цировать выступление Ших-Ахмата, как против Московской Руси, так и против Крымского ханства ⁴⁶. Если добавить к этому существо­вание тесных контактов литовского князя Александра с Ногайски­ми ордами, кочевавшими между Южной Волгой и Днепром ⁴⁷, то нужно будет признать, что реальная расстановка политических сил в Восточной Европе оставалась пока прежней.

Позиция Литвы в конфликте с Москвой была усилена не только заключением в 1499 г. «вечного союза» с Польшей, еще раз давшей обязательство оказывать всемерную поддержку Великому княжест­ву Литовскому на международной арене, но также установлением союзных отношений с Ливонским орденом (3.III 1501 г.) ⁴⁸

Имел значение и тот факт, что польско-литовская дипломатия действовала тогда совместно с венгерской. В январе 1501 г. венгер­ские, польские и литовские послы находились в Москве с одной целью — заставить Ивана III прекратить борьбу против Александ­ра, вернуть московские войска на старые границы ⁴⁹. На лето 1501 г. намечались новые вооруженные столкновения между Московским государством, с одной стороны, Литвой, Ливонией и Большой ор­дой — с другой. Однако важные события внутриполитической жиз­ни Польско-литовского государства (смерть Яна Ольбрахта, после­довавшая 17^11 1501 г., избрание Александра Казимировича общим главой Польши и Литвы в октябре 1501 г.), а также напряженные отношения между Большой ордой и Крымским ханством внесли су­щественные коррективы в планы военной кампании 1501 г. ⁵⁰

Были еще обстоятельства, которые, возможно, также оказывали влияние (правда, косвенное) на весь ход тогдашней международной жизни Восточной Европы, в частности и на развитие отношений между Польско-литовским государством и Московской Русью. Эти­ми обстоятельствами были тогдашние польско-турецкие мирные пе­реговоры (посольства в Стамбул 1501—1502 гг. Лянцкоронского и Фирлея), а также сам факт заключения 9.Х 1502 г. мирного дого­вора между султаном Баязидом и польским королем Александром сроком на пять лет. Хотя этот договор не касался реальных крымско-польских отясипэнин в данный период, не запрещал крымским тата­рам совершать набеги на окраины Польши и Литвы, тем не менее он создавал видимость нейтрально-доброжелательного отношения Стамбула в Польско-литовскому государству и тем самым облегчал военно-дипломатическую деятельность Александра в юго-восточной части европейского континента.

В условиях наступавшего польско-турецкого сближения сотруд­ничество короля Александра с правителем Большой орды Ших-Ахматом продолжалось, однако в отношениях Польши с Крымом стали возникать новые моменты. Менгли-Гирей теперь более охотно, чем раньше, принимал польских дипломатов, в то же время он проявлял некоторую «медлительность» в организации набегов на юго-восточ­ные территории Польско-литовского государства. Так, весной 1501 г. Менгли-Гирей как будто был готов выступить против Литвы (об этом доносили Ивану III московские послы), тем не менее данную опера­цию он все же не осуществил. Почему это произошло, объяснить трудно. Возможно, Менгли-Гирею помешала совершить набег на Литву перспектива появления у Перекона большого войска из За­волжской орды. Движимые не то неурожаем и голодом, не то какими-то особыми политическими устремлениями, ордынцы действительно выступили весной 1501 г. против Крымского ханства. Об этом доно­сила крымская' разведка, сообщал и сам султан Баязид, к которому обратился правитель Большой орды Ших-Ахмат с просьбой разрешить ему переселить значительную часть ордынцев в Южное Поднепровье, в тот район Северного Причерноморья, который примыкал к Белгороду. Если иметь в виду тсгдапшее политическое сотрудни­чество Большой орды с Польско-литовским государством, если учитывать присутствие польских и литовских дипломатов в войске Ших-Ахмата, то появление ордынцев в районе Белгорода, разумеется, могло иметь большие политические последствия, крайне нежела­тельные прежде всего для самой Османской империи. Поэтому откло­нение Баязидом просьбы Ордынского правителя было шагом право­мерным.

Зная о позиции Порты, Менгли-Гирей тем решительнее повернул крымские войска против своего недруга Ших-Ахмата. Ордынцы собирались, видимо, действовать летом 1501 г. в двух направлениях; одни намеревались идти к Перекопу, а другие — на Дон, в район московско-литовского пограничья с целью перерезать речной путь по Дону, удобный для сношений Москвы с Крымом, разорить «отчины» князей-перебежчиков на сторону Ивана III, создать угрозу для московских войск, действовавших тогда против сил Великого княжества Литовского.

Движение Ших-Ахмата к Дону, в район московско-литовского пограничья должно было предотвратить военное сотрудничество Крыма с Русским государством на «литовском» театре военных дейст­вий и создать благоприятные условия для последующей реализации другой задачи ордынской политики — выхода Орды к Северному Причерноморью ⁶¹.

Но весь этот план в 1501 г. реализован не был, видимо, по каким-то важным причинам. Возможно, здесь сыграли роль внутренние трудности Большой орды (неурожай, голод), не исключено, однако, что Ших-Ахмат просто испугался столкновения с основными силами Менгли-Гирея, а также с московским войском.

Но его отказ от операций против Крыма и Москвы был вызван не отсутствием у правителя Орды программы выхода к берегам Се­верного Причерноморья и тем более не каким-то тайным его согла­шением с Менгли-Гиреем.

Если бы Менгли-Гирей достиг какого-то устойчивого антимос­ковского соглашения с Ших-Ахматом уже в августе 1501 г., вряд ли была бы возможна предпринятая ханом в декабре 1501 г. разработка плана военной кампании 1502 г., которой намечалось проведение совместных с Московским государством боевых действий против Большой орды при сохранении с ним антилитовского союза. Пред­положению о скрытом соглашении Ших-Ахмата с Менгли-Гиреем в августе 1501 г. противоречат и общие опасения крымского хана и молдавского господаря по поводу возможности перехода весной 1502 г. ордынцев Ших-Ахмата через Днепр для смычки с польско-литовскими силами, а возможно, и для последующего выхода к устью Днепра и Днестра, т. е. к берегам Северного Причерно­морья.

Обеспокоенный такой перспективой Менгли-Гирей уже весной 1502 г. приступил к активным действиям. Он вывел свои довольно многочисленные войска в расположение ордынских сил Ших-Ахмата и в начале июня 1502 г. где-то в районе р. Сулы нанес им сокруши­тельное поражение. После этой битвы Большая орда фактически пе­рестала существовать ⁵².

Падение Волжской орды было важным фактом всей международ­ной жизни региона, что стало очевидным не сразу. На первых порах политическая жизнь региона развивалась как бы по инерции. По­лучив известие о поражении ордынцев Ших-Ахмата, Иван III про­должал осуществлять ранее намеченный план смоленской кампании (с июля по октябрь 1502 г.).

Крымский хан Менгли-Гирей, оправившись от решающего столк­новения с силами Большой орды, предпринял разорительные похо­ды на окраины Польско-литовского государства, на территорию Во­лыни и Галичины, в результате которых сильно пострадали окрест­ности Луцка, Львова, Браславля, Киева, Белза, Турова, а также Люблина и Кракова. Энергичным союзником Менгли-Гирея и на этот раз оказался молдавский господарь Штефан: осенью 1502 г. он за­хватил ряд городов на Днестре (Коломыю, Галич, Покутье, Снятии и др.).

Происходившее, таким образом, очевидное ослабление Польско-литовского государства, а вместе с тем и польско-чешско-венгерского объединения заставляло римских пап — Александра VI Борджиа и Юлия II, находившихся под угрозой османских ударов в Пелопон­несе и на Адриатике, принимать срочные меры для создания анти­османской коалиции, для прекращения московско-литовской войны. После неудачного совместного выступления венгерских, польских и литовских дипломатов в Москве в 1501 г. было признано целесооб­разным послать туда в конце 1502 г. только одного венгерского дип­ломата Сигизмунда Сантая в качестве нейтрального арбитра. С. Сантай от имени венгеро-чешского короля Владислава и папы Алек­сандра VI предложил Ивану III не только войти в состав антйосман-ской коалиции, но и предварить это вступление заключением мира с Польско-литовским государством (на условиях восстановления до­военных границ) ⁵³.

Демарш венгерской дипломатии первоначально успеха не имел. Он приобрел реальное значение лишь тогда, когда Иван III убедил­ся в нежелании Менгли-Гирея продолжать активное сотрудничество с Московским государством на международной арене, когда были получены сведения о настойчивых попытках польской дипломатии заключить с Крымом мир и союз. Этот момент наступил весной 1503 г., когда в Москву приехали польские, литовские и ливонские послы. В ходе длительных переговоров (4 марта — 7 апреля), в которых участвовал и венгерский посредник С. Сантай, было достигнуто со­глашение. По его условиям, за Русским государством были закрепле­ны те территории, которые «отошли» к Москве еще до 1494 г. (В. Нов­город, Тверь, Рязань, Пронск), а также новые земли (Чернигово-Стародубское, Новгород-Северское и Бельское княжества) ⁵⁴. Новая граница создавала весьма выгодные позиции для будущей политики Русского государства — для наступления на Смоленск, а также для обороны юга страны от возможных вторжений со стороны татар.

Результаты договора были настолько выгодны для Москвы, что Иван III боялся резко негативной реакции на него со стороны крым­ского хана. Видимо, не случайно к Менгли-Гирею посольство Още-рина с этим известием было направлено лишь в конце августа 1503г., да и то, вероятно, потому, что король Александр задержал летом 1503 г. в Вильно московских послов, приехавших для ратификации договора главой Польско-литовского государства ⁵⁵.

Осуществленный королем Александром арест московского по­сольства мог быть обусловлен какими-то чрезвычайными обстоя­тельствами, а не просто нежеланием короля признавать территори­альные статьи договора 1503 г. Здесь могли сыграть роль расчеты на пересмотр договора с помощью «третьих сил». При этом речь мог­ла идти о политическом «воскрешении» Ших-Ахмата, об активизации Ногайских орд и, наконец, об установлении сотрудничества с самой крымской дипломатией. Хотя у короля Александра были основания возлагать надежды на возможность использования данных обстоя­тельств, тем не менее тогда они ему реально ничего не дали.

На протяжении 1503 — первой половины 1504 г. Ших-Ахмат пы­тался возродить Волжскую орду на базе Астрахани, а также на ос­нове сотрудничества с ногайцами, однако к осени 1504 г. бесперспек­тивность всех его усилий стала очевидной: он вынужден был искать убежища  сначала в  турецких  городах Северного   Причерноморья, а потом у властей Великого княжества Литовского. Не оправдали себя и надежды на использование Ногайских орд, которые в 1503 — первой половине 1504 г. не проявляли склонности к сотрудничеству с Литвой. Преждевременными оказались и расчеты короля на воз­можность сближения с крымской дипломатией.  С одной стороны, Менгли-Гирей уже встал на путь переговоров с польско-литовским правительством, принимал польских послов в 1502—1504 гг., пред­лагавших ему и антимосковский союз, и выплату ежегодной дани, тогда же организовывал походы в район Чернигова, находившегося уже под контролем Русского государства, проявлял определенный интерес к смене ханов на казанском престоле, с другой стороны, он боялся политического «воскрешения» Ших-Ахмата, его связей с но­гайцами, боялся и восстановления ордьшо-польского военного сою­за ⁵⁶. Поэтому позиция Менгли-Гирея была весьма осторожной. Он, например, намеренно затягивал в 1503—1504 гг. московско-крымские переговоры, заставляя русского посла  Ощерина почти целый год ждать в Путивле «пропуска» на въезд в Крым. Вместе с тем он ста­рался замедлить и ход переговоров Ивана III с итальянскими госу­дарствами,   сознательно   задерживая   в   Крыму   послов   Д. Ралева и М. Карачарова, возвращавшихся из Италии в Москву. Он хорошо знал  о  замене  на  казанском престоле  его  пасынка Абдул-Латифа Мухаммед-Эмином,  ханом промосковской  ориентации,  но   относил­ся к этому сначала весьма спокойно ⁵⁷.

Но уже с зимы 1504—1505 гг. позиция крымской дипломатии в отношении Москвы становилась все более жесткой. Менгли-Гирей не только решительно требовал возвращения в Крым бывшего ка­занского правителя — его пасынка Абдул-Латифа, но и, видимо, одобрял, а может быть, и готовил с помощью ногайской жены Му-хаммед-Эмина антимосковский «мятеж», вспыхнувший летом 1505 г. в Казанском ханстве ⁵⁸.

Действуя в контакте с Менгли-Гиреем, казанский хан Мухаммед-Эмин сначала выступал лишь против «злоупотреблений» московских воевод, потом попытался сам организовать наступление на Нижний Новгород и Муром, а после прихода к власти Василия III открыто провозгласил разрыв отношений с Московским государством ⁵⁹. При этом он выдвинул такую мотивировку этого шага, которая сви­детельствовала о том, что данный факт был не столько эпизодом в развитии московско-казанских отношений, сколько важным звеном в цепи событий широкого международного значения.

Он дал понять новому правителю Москвы, что до сих пор мирил­ся с зависимостью от Русского государства лишь по причине совпа­дения его политических устремлений с той политической програм­мой Москвы, которую олицетворял предшествующий наследник престола великий князь Дмитрий Иванович, связанный своим проис­хождением и своей политической ориентацией со Стамбулом, а так­же с его тогдашними союзниками, в частности с молдавским господа­рем Штефаном (как известно, Дмитрий был внуком Штефана).

Устранение Дмитрия из политической жизни, приход к власти Василия III, сына Софьи Палеолог (представлявшей интересы Рима при московском дворе), казанского хана решительно не устраивали.

В течение весны и лета 1506 г. проходила трудная военная кам­пания, в ходе которой московские войска потерпели ряд неудач. Однако они не оказались все же столь значительными, чтобы создать условия для продолжения вооруженной борьбы Казани против Мос­квы. К тому же общее соотношение сил в Среднем Поволжье не су­лило Мухаммед-Эмину больших успехов. Московское государство стало быстро наращивать здесь свой военный потенциал, строить новые крепости, подновлять старые, увеличивать воинские контингенты. В результате Мухаммед-Эмин счел нужным восстановить дип­ломатические отношения с Москвой, но при этом он добился все же сохранения определенной автономии Казанского ханства ⁶⁰.

Более сложной оказалась восточно-европейская политика крым­ского хана Менгли-Гирея и стоявшего за его спиной султана Баязида. На протяжении 1505—1510 гг. крымско-османская дипломатия постепенно меняла свой внешнеполитический курс, свертывая прак­тику набегов на окраины Польско-литовского государства и присту­пая к осуществлению все более регулярных атак на южные окраины Московской Руси.

Наступившие в эти годы важные перемены внешней политики Крыма и Порты не раз привлекали внимание исследователей. Пы­таясь выявить причины этих перемен, историки часто сводили все дело к проблеме приближения после 1503 г. государственных тер­риторий Московской Руси к границам Крымского ханства, к вопро­су якобы возросшей воинственности самой Москвы в отношении Кры­ма ⁶¹. Такая трактовка тогдашней международной жизни региона не может быть целиком принята. На наш взгляд, двусторонние крымско-московские отношения должны быть вписаны в систему международных отношений региона в целом.

У крымско-османской дипломатии были широкие экспансионист­ские планы в отношении Юго-Восточной, Восточной и Центральной Европы, достаточно четко оформленные уже во второй половине XV в. и продолжавшие свое существование в тех или иных вариантах на протяжении двух последующих столетий. Смена направлений военно-политической активности Крыма и Порты в данном регионе, в частности ослабление этой активности в отношении одного их се­верного соседа и усиление ее против другого, отнюдь не свидетельст­вовали об отказе крымско-османской дипломатии от ее масштабной завоевательской программы в этом районе вообще, а только говори­ли о применении ею новых тактических приемов, нацеленных в ко­нечном счете на создание здесь таких политических условий, которые оказались бы более благоприятными для реализации той же самой программы.

В рассматриваемый период крымско-османская дипломатия и ве­ла борьбу за обеспечение этих условий, учитывая меняющуюся по­литическую конъюнктуру в регионе.

Пока Крым и Порта видели главную для себя опасность в сущест­вовании польско-ордынского союза, подкрепляемого также планами польско-венгерско-чешской унии, они охотно сотрудничали с Мос­ковской Русью, справедливо считая, что именно она способна про­тивостоять дальнейшему усилению Ягеллонов и Большой орды. Но как только польско-ордынский союз распался, перед Крымом и Портой возникла необходимость прекратить атаки на Польско-литов­ское государство и форсировать наступательные операции против Московской Руси (независимо от того, что польско-литовские «украи-ны» все еще были ближе и доступнее Крыму, чем «украины» москов­ские).

Эта политика стала фактом во втором десятилетии XVI в., а на протяжении 1505—1510 гг. происходило лишь медленное «сполза­ние» к такому внешнеполитическому курсу, поскольку крымско-османская дипломатия была вынуждена считаться с некоторыми сложностями конкретно-исторической жизни региона, в частности с перспективой политического «воскрешения» как хана Ших-Ахмата, так и самой Большой орды, а кроме того, и с перспективой усиления Польши на Западе (в связи с симптомами нового сближения Ягел­лонов, обусловленного попытками Сигизмунда и Владислава про­должать борьбу против Габсбургов при поддержке Франции) ⁶².

В результате Порта старалась тогда не только разрушить поль­ско-венгерский союз, но и разжечь польско-московское соперни­чество. Так, не случайно, видимо, Османская империя и Крым, про­должая поддерживать дипломатические контакты как с Москвой, так и с Краковом, использовали все средства для ослабления двух своих восточноевропейских соседей — державы Василия III и го­сударственного комплекса Ягеллонов, Владислава и Сигизмунда (последний в январе 1507 г. заменил на польском престоле умершего еще 20 августа 1506 г. короля Александра). Такими средствами были набеги крымских татар на «украины», поощрение выступления Казани против Москвы (1505—1506), Молдавского княжества против Польши (1506—1509) и даже прямое сталкивание Московской Руси с Польско-литовским государством. Последнее достигалось одновре­менной поддержкой их устремлений к гегемонии в Восточной Евро­пе, предоставлением параллельных «гарантий» военной помощи как Польше, так и Москве в случае возникновения вооруженного конф­ликта между ними.

Эта тактика была широко использована Османской империей и Крымом в годы подготовки литовско-московского конфликта 1507— 1508 гг., во время самой войны и развертывания движения Михаила Глинского.

Одним из средств подстрекнуть Польшу к выступлению против Москвы было заключение в 1507 г. мира и союза между королем Сигизмундом и крымским ханом, как бы дополнявшего османо-польский договор 1502 г., а также выдача Менгли-Гиреем польскому королю (на сей раз «великому князю литовскому и русскому») ярлы­ка на русские земли ⁶³.

Одновременно Крым позаботился о том, чтобы встревоженное этим союзом правительство Василия III не встало на путь отказа от внешнеполитической активности. Крымский хан дал понять Моск­ве, что он не только не собирался предоставлять Польше значитель­ную военную помощь, но даже не отказывался от организации татар­ских набегов на польско-литовское Поднепровье ⁶⁴. Более того, уже давно поддерживавший контакты с главой «русской» партии Велико­го княжества Литовского Михаилом Глинским крымский хан, по существу, предложил Василию III оказать этому влиятельному по­литическому деятелю совместную помощь.

В результате такой «параллельной» поддержки двух конкурирую­щих сторон московский и краковский дворы не только не думали ус­тупать друг другу, но готовы были решать все спорные вопросы (прежде всего территориальные) на поле брани.

Так была предрешена литовско-московская война 1507—1508гг., протекавшая с переменным успехом. Весьма характерно, что ход этой войны и одновременное развертывание движения Глинского бы­ли тесно связаны с теми или иными акциями крымско-османской дип­ломатии. Поощряя обе стороны к продолжению борьбы, Порта и Крым оказывали поддержку движению Глинского как фактору, явно содействовавшему обострению этой борьбы. Они сначала поддер­живали Глинского против короля Сигизмунда, надеясь таким путем создать в Поднепровье вассальное русское княжество * (* Менгли-Гирей принял участие в деле М.  Глинского, предлагал последнему подчиниться Крыму и обещал посадить его «на княжение» в Киеве ⁶⁵.). Потом, когда выяснилась нереальность этих расчетов и наметилось тесное сотрудничество Глинского с Москвой, они изменили свой политиче­ский курс. Летом 1508 г. Крым отказался от поддержки Глинского и в своем стремлении ослабить Москву стал ориентироваться главным образом на   польского   короля.   Менгли-Гирей выдал Сигизмунду военные планы Глинского, нацеленные на взятие Киева, снова обе­щал королю помощь татарскими войсками. И действительно, летом 1508 г.  крымцы совершили  набег в район  Новгород-Северского ⁶⁶. Все эти акции Крыма привели к активизации вооруженной борь­бы между Москвой и державами Ягеллонов, однако не надолго. Ос­лабленные военными   действиями,  а также   внутриполитическими трудностями Московское государство и Литва заключили в октябре 1508 г. «вечный мир» ⁶⁷ на условиях закрепления за Москвой Северщины. Реакцией Крыма на этот договор явился новый татарский на­бег на польско-литовские окраины, совершенный глубокой осенью того же года ⁶⁸.

Во втором десятилетии XVI в. Крымское ханство продолжало содействовать развертыванию вооруженной борьбы между Москов­ской Русью с Польско-литовским государством (1512—1522). Одна­ко политический курс Крыма в этот период определялся уже не столь­ко мерами параллельного ослабления восточноевропейских госу­дарств, как это было в первом десятилетии XVI в., сколько такими акциями, которые свидетельствовали, с одной стороны, о начавшем­ся сближении и даже сотрудничестве Бахчисарая с Польшей, а с другой — о резком усилении враждебности Крыма к Московскому государству.

Весьма характерно, однако, что перемены восточноевропейской политики Крыма, осуществлявшиеся практически под руководством Порты, формально выглядели переменами, совершавшимися незави­симо от Османской империи. Как бы игнорируя реальное развитие отношений Крыма со своими северными соседями, Порта на протяжении длительного времени, в частности в годы правления Баязида (1481—1512) и Селима (1512—1520), устойчиво сохраняла видимость «доброжелательного» нейтралитета по отношению к Польше ⁶⁹ и к Москве ⁷⁰.

Становится, таким образом, очевидным, что реальное отношение Крымского ханства и Османской империи к восточноевропейским государствам определялось наличием у Порты и Бахчисарая особой тактики, постоянно используемой для осуществления их стратеги­ческих задач в данном регионе. Эта тактика предполагала и «рацио­нальное» разделение труда между «миролюбивой» Османской импе­рией и воинственным Крымом, и продуманную смену направлений их военно-политической активности в данной части европейского континента, основанную на стремлении сохранить равновесие между восточноевропейскими государствами, не допустить преобладания одного северного соседа над другим ⁷¹.

Умелое применение указанной тактики позволяло крымско-османской дипломатии добиваться значительных успехов на между­народной арене. Правители Порты и Крыма не оставались в стороне от конфликта 1512—1522 гг. между Москвой и Польско-литовским государством. Султан продолжал декларировать свое миролюбие по отношению к Польше ⁷² и к Москве ⁷³, а Крым усиливал атаки на окраины Московской Руси и вместе с тем расширял сферу сотрудничества с Польшей (3 сентября 1513 г. Менгли-Гирей заключил до­говор с польским королем) ⁷⁴. Более того, опасаясь выхода Москов­ской Руси из конфликта с Польско-литовским государством, Крым вставал на путь скрытого «заигрывания» с правительством Василия III. Так, явно стараясь поощрить московского великого князя на активизацию борьбы с Литвой, «второй правитель» Крыма — Мухаммед-Гирей, действуя как бы за спиной Менгли-Гирея, не только отказался в 1514 г. совершить набег на «русские окраины», но и пред­ложил Василию III заключить союз, направленный непосредствен­но... против короля Сигизмунда ⁷⁵. Не удивительно, что в этих ус­ловиях обе стороны — и Московская Русь, и Польша — готовились к «решающим» столкновениям друг с другом. В результате Василию III удалось летом 1514 г. овладеть важнейшим стратегическим цент­ром Московско-литовского пограничья — Смоленском, а польско-литовские войска сумели нанести серьезное поражение московским армиям у Орши (8.IX 1514 г.) ⁷⁶.

Переход под московский контроль Смоленска имел крупное меж­дународное значение. Это, видимо, было неожиданностью как для Крыма, так и для Стамбула, и поэтому крымско-османская диплома­тия сразу встала на путь еще более тесного сближения с Польско-литовским государством, а также непосредственных контактов с та­тарскими государствами Поволжья, прежде всего с Казанским хан­ством.

Весьма показательными в этом смысле были события того времени в последнем. Если в период правления хана Мухаммед-Эмина (1502— 1518) Казань формально находилась в сфере влияния Московского государства ⁷⁷, то, по существу, здесь все более усиливалась анти­московская феодальная группировка. Когда умер Мухаммед-Эмин, эта группировка предприняла попытку посадить на ханский престол одного из Гиреев. В 1518 г. с этой целью из Казани в Крым было направлено специальное посольство. И хотя немедленное вмеша­тельство московского двора отодвинуло реализацию этого плана на четыре года (с 1518 по 1521 г. на казанском престоле сидел ставлен­ник Василия III — касимовский царевич Шах-Али), тем не менее в дальнейшем Казань все же оказалась под контролем османско-крымской дипломатии. В 1521 г. Шах-Али был свергнут братом крым­ского хана Мухаммед-Гирея — Сахиб-Гиреем, который овладел ка­занским престолом, опираясь на вооруженную помощь отрядов крым­ских войск, а также на политическую поддержку Порты. Появление в Поволжье в начале 1521 г. Сахиб-Гирея и его военная активность против Нижнего Новгорода, Владимира и Рязани находились в оп­ределенной связи с походом самого Мухаммед-Гирея на Москву в июле-августе 1521 г. ⁷⁸

Характерно, что в широкую антимосковскую «коалицию» входи­ли тогда не только Крым, Казань, замаскированно Порта, но также и Ягеллоны. В 1521 г. Мухаммед-Гирей действовал согласованно с Сигизмундом как по военной (против Москвы был послан отряд литовских войск Остафия Дашкевича) ⁷⁹, так и по политической ли­нии (была сделана попытка отделить Рязанское княжество от Московской Руси, а также спровоцировать «мятежи» в отдельных рус­ских   городах) ⁸⁰.

Осуществленный при поддержке польского короля Сигизмунда казанско-крымский поход против Русского государства 1521 г., несомненно, содействовал упрочению династии Гиреев на казанском престоле, вместе с тем он создал вокруг Московской Руси почти замк­нутое кольцо враждебных сил. Московско-литовский мирный дого­вор 1522 г. не ослабил крымско-турецкого натиска. Серьезность си­туации подчеркивалась тем, что в 1523 г. казанский хан Сахиб-Ги­рей в специальной грамоте султану объявил себя его вассалом ⁸¹. Попытка правительства Василия III разорвать это кольцо, органи­зовав в 1523 г. поход на Среднюю Волгу, хотя и дала некоторые результаты (тогда был построен город-крепость Васильсурск) ⁸², тем не менее не могла ликвидировать напряженность на восточных границах Русского государства. В том же году Сахиб-Гирей обра­тился в Крым с просьбой прислать пушки, пищали и янычар для борьбы с наступавшим войском Василия III. Саедат-Гирей вынуж­ден был ограничиться дипломатической поддержкой Казани, напра­вив султану грамоту с просьбой о помощи и предложив Москве прекратить атаки на Казанское ханство. Так как правительство Василия III не только отклонило требование Крыма, но и про­возгласило свое право «сажать» на казанский престол угодных ему ханов, весной 1524 г. Сахиб-Гирей отправил в Стамбул специальное посольство (вероятно, не без подсказки самой Порты) с поручением заключить с Сулейманом договор о превращении Казанского ханства в «юрт» Османской империи, которая, сбросив маску невмешательст­ва в политическую жизнь стран Восточной Европы, открыто объяви­ла о превращении Казанского ханства в своего прямого вассала ⁸³.

Значение этого события трудно переоценить. Оно раскрывало реальную сущность тогдашней политики Порты в данной части Ев­ропы, показывало откровенное стремление Османской империи до­биться действительного подчинения себе всех бывших ордынских улусов данного региона, а с их помощью установить контроль и над политической жизнью Русского государства, т. е. расширить сферы своего влияния в Восточной Европе.

При этом проявилась еще одна характерная особенность тактики османов в этой части европейского континента. Распространяя свою власть не только на Крым, но и на Поволжье, Порта отнюдь не стре­милась создавать на территории Восточной Европы такое объедине­ние татарских государств, которое было бы способно противопоста­вить себя Стамбулу. Поэтому она не допустила в 1523 г. поглощения Крымом Астраханского ханства: когда Мухаммед-Гирей попытался раздавить Астрахань, Порта санкционировала выступление против него ногаев, которое привело к разгрому крымского войска в ни­зовьях Волги и к физической ликвидации самого хана ⁸⁴. Новый, назначенный Портой хан Саедат-Гирей (1523—1533) сразу же при­знал независимость астраханского хана Хуссейна, а затем отказал­ся от дальнейших попыток распространения собственно крымского влияния на Казань.

В сущности, к такой трактовке происшедших сдвигов в восточно­европейской политике Порты позволяют прийти и визиты султан­ского посла в Москву 1522 и 1524 г., которые в полной мере раскры­вали реальные цели Османской империи в отношении Казани, Крыма и Русского государства ⁸⁵.

Впервые открыто демонстрируя заинтересованность в восточно­европейских делах, Порта устами своего посла Скиндера настаивала в 1524 г. на признании Казанского ханства «юртом» султана. Не­смотря на длительные переговоры с османами по поводу мира и со­юза в предшествующие годы, правительство Василия III оказалось в полной мере подготовленным к столь воинственным требованиям посла. Об этом свидетельствовали не только военные мероприятия русского правительства, в частности отправка войск на Волгу, в сто­рону Казани (на крымском направлении войска находились постоян­но), но также и политические акции руководителей Русского госу­дарства — резкое и вполне «квалифицированное» осуждение пред­ложений Скиндера о признании Казани «юртом» Порты. Решительно отклонив эти требования, они заявили, что Казань «изначала юрт государя нашего». Подкреплением этой позиции московского двора оказался и вынужденный уход из Казани в Крым хана Сахиб-Гирея⁸⁶.

Стремясь «проучить» великокняжеских политиков за отказ при­нять требования Скиндера и организацию похода 1524 г. на Казань, Османская империя стала подготавливать новое грандиозное вы­ступление против Руси, в котором должны были принять участие и султанские войска. Однако задуманный поход осуществить в силу ряда обстоятельств не удалось. Ему помешала, в частности, новая вспышка феодальных усобиц в Крымском ханстве. Острая внутри­политическая борьба в ханстве продолжалась в течение нескольких лет (с 1525 по 1532 г.). Во главе одной группировки крымских фео­далов стоял Саедат-Гирей, другую возглавлял претендент на престол Ислам-Гирей ⁸⁷. Это время характеризовалось определенным ослабле­нием крымского натиска на Московскую Русь. Устранение обоих соперников и назначение Портой нового хана Сахиб-Гирея, бывшего правителя Казани, знаменовало наступление нового периода в раз­витии крымско-русских, а вместе с тем и османско-русских отно­шений. Заняв крымский престол, Сахиб-Гирей стал на путь еще более активной борьбы с Московским государством.

¹ Historia Polski. W., 1957, t. 1, cz. 2; Historia powszechna XVI — XVII, w. W., 1973; Deutsche Geschichte im Ausgange des Mittelalters. Stuttgart, Berlin, 1912, Bd. II; Wiesflecker H. Kaiser Maximilian I. Das Reich, Oterreichund Europa an der Wende zu Neuzeit. Wien, 1971 — 1975, Bd. I, II; Perroy E., Doucet R., Latreille A. Historia Francji. W., 1969, t. 1.

² Przegla.d Historyczny, W., 1963, t. LIV, z. 4, s. 651—665.

³ HDP, 1, s. 532.

⁴ Studia Historyczne, 1969, t. 12, z. 2, s. 223—227; Papee F. Aleksandr Jagiellonczyk. Krakow, 1949, s. 46; 47 и  след.

⁵ HDP, 1, s. 557, 569.

⁶ Akta Aleksandra, krola Polskiego, wielkiego ksicia Litewskiego (1501 — 1506)/Wyd. Papee F. Krakow, 1927, N 234, 237; Kolannowski L. Polska Jagiel-lonow. W., 1936, s. 174.

⁷ HOP, 1, s. 569.

⁸ Papte F. Jan Olbracht. Krakow, 1936, s. 196.

⁹ Hirschberg A. Koalicja Francji z Jagiellonami z r. 1500.— Przewodnik naukowy i literacki, 1882, t. 10; Studia Historyczne, 1977, t. 20, z. 2.

¹⁰ Ubersberger H. Osterreich und Russland seit dem Ende des XV Jahrhundert. Wien; Leipzig, 1906, Bd. I, S. 58 h caefl. Pastor L. Geschichte der Papste seit dem Ausgang des Mittelalters. Freiburg, 1928, Bd. Ill, S. 461.

¹¹ Уляницкий В. А. Материалы для истории взаимных отношений России, Поль­ши, Молдавии, Валахии и Турции в XIV— XVI вв. М., 1887, с. 134, 150, 157, 169; Materialy do dziejow dyplomacji Polskiej z lat 1486—1516: (Kodeks Zagrebski)/Krakow, 1966, N 15, 16, 18, 19, 22, 24—28; HDP, 1, s. 546, 548; Papee F. Jan Olbracht..., s. 170—171.

¹² Akta Aleksandra..., N 234; Forstreuter K.Vom Ordenstaat zum Fiirstentum. Gsistige und politische Wandlungen im Deutschordensstaate Preussen unter den Hochmeistern Friedrich und Albert 1498—1525. Kitzingen am Main, 1950.

¹³ HDP, 1, s. 563, 620.

¹⁴ HDP, 1, s. 547, 607, 639, 646.

¹⁵ Akta Aleksandra.., N 167; Papee F. Aleksandr Jagiellonczyk. Krakow, 1949, s. 86-96.

¹⁸ WojciechowskiM. i Z. Polska Piastow.— Polska Jagiellonow. 1946, W., s. 376— 377.

¹⁷ Forstreuter K. Vom Ordenstaat zum Fiirstentum..., S. 41—44; Балязин В. Н. Россия и Тевтонский орден в 1461—1525 гг.: Автореф. дне.... канд. ист. наук, М., 1963.

¹⁸ HDP, 1   c. 620—621.

¹⁹ Dogiel M. Codex Diplomaticus Regni Poloniae et Magni Ducatus Lithuaniae. Wilno, 1758, t. 1, N 20—23;

²⁰ HDP, 1, 625; Ubersberger H. Osterreich und Russland..., S. 96—108 h cjiefl.; Akta Tomiciana, t. IV, N 118;

²¹ Pajewski J. Stosunki polsko-wegierskie i niebezpieczeistwo tureckie w latacb 1516—1526. W., 1930, s. 10.

²² Pastor L. Geschichte der Papste. Freiburg, 1906, Bd. 4, Abt. 1, S. 153—155, Anhang, N 17, 19, 20; Zinkehen J. Geschichte des Osmanischen Reiches, 1854, Bd. 2, S. 594; Хорошкевич А . Л. Русское государство в системе международных отношений. М., 1980, с. 205.

²³ Pajewski J. Stosunki Polsko-wegierskie..., s. 19—23; Ubersberger H. Osterreich und Russland..., s. 149.

^23а В 1517 — 1518 гг. в Москве побывали имперские послы С. Герберштейн и Ф. де Колле, уговаривавшие Василия III войти в состав антитурецкой коа­лиции и примириться в этой связи с Польшей (ПДС, т. 1, с. 198—200). Воз­можность участия Русского государства в этой борьбе европейских госу­дарств против Османской империи рассматривалась в публицистике Москов­ской Руси того времени (см.: Казакова Н. А. Западная Европа в русской пись­менности XV— XVI веков. Л., 1980, с. 146—158).

²⁴ Pastor L. Geschichte..., Bd. 4, Abt. 1, S. 78—86.

²⁵ Pfehled dejin Ceskoslovenska. Praha, 1980, 1/1, s. 528—530 и др.

²⁶ Konopczynski Wl. Historia Polski nowozytnej. W., 1936, t. 1, s. 33—34.

²⁷ HDP, 1, s. 633-634.

²⁸ Egelhaaf G. Deutsehe Geschichte im 16. Jahrhundert. Stuttgart, 1889, Bd. 2, S. 3—9; Ubersberger H. Osterreich und Russland..., S. 162 и след.

²⁹ Konopczynski Wl. Historia Polski..., t. 2, s. 22.

³⁰ HDP, 1, s. 638.      

³¹ Ibid., s. 637.

³² Смирнов В. Д. Крымское ханство под верховенством оттоманской Порты до начала XVIII в. СПб., 1887, с. 370—379.

³³ lorga N. Geschichte des Osmanischen Reiches. Gotha, 1909, Bd. 2, S. 359, 373— 374, 385—392.

³⁴ HDP, 1, s. 637.

³⁵ Konopczynski Wl. Historia Polski..., t. 1, s. 33, 34.

³⁸ Pajewski J. Stosunki..., s. 36—39.

³⁷ HDP 1 s. 639.

³⁸ Pastor L.  Geschichte...,  Bd. 4, Abt. 2, S. 121-123, 437—442.

³⁹ PajewskiJ. Stosunki..., s. 43-44.     

⁴⁰ Ibid., s. 46.      

⁴¹ Ibid., s. 41.

⁴² Pastor L. Geschichte..., Bd. 4, Abt. 2, S. 443—447.

⁴³ История Венгрии, т. 1, с. 238; Jorga N. Geschichte..., S. 395—402.

⁴⁴ Сб. РИО, т. 35, с. 294-300; ПСРЛ, т. 8, с. 239.

⁴⁵ Сб. РИО, т. 41, с. 301—306, 308—309, 318, 333, 335; Базилевич К. В. Внешняя политика русского централизованного государства. Вторая половина XV в. М., 1952, с. 450—456, 459.

⁴⁶ АЗР, т. 1, № 103, 184: Сб. РИО, т. 41, с. 367.

⁴⁷ Сб. РИО, т. 41, с. 380—381, 452—456, 462, 471, 478.

⁴⁸ Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Рига, 1876, т. 1. с. 298; Гильдебранд Г. Отчеты о розысканиях, произведенных в Риж­ском и Ревельском архивах. СПб., 1877, № 433; Базилевич К. В. Внешняя по­литика..., с. 466, 473; Pociecha W. Geneza holdu pruskiego (1467—1525). Gdynia, 1937, s. 200.

⁴⁹ Сб. РИО, т. 35, с. 300-325.

⁵⁰ Базилевич К. В. Внешняя политика..., с. 473—474; Kolankowski L. Polska Jagellonow..., s. 173—1744.

⁵¹ Сб.  РИО, т. 41, с. 354—356, 367; Базилевич К. В. Внешняя политика..., с. 484-485, 488.

⁵² Сб. РИО, т. 41, № 78, с. 376—382; № 82, с. 414; № 83, с. 420; № 97, с. 516.

⁵³ Сб. РИО, т. 35, № 73, с. 341—361.

⁵⁴ Сб. РИО, т. 35, с. 363—412; т. 41, № 87, с. 488-489; № 90, с. 477—478; Бази­левич К. В. Внешняя политика..., с. 518—522.

⁵⁵ Сб. РИО, т. 35, № 76, с. 412—439.

⁵⁶ Базилевич К. В. Внешняя политика..., с. 507, 527—529.

⁵⁷ Сб. РИО, т. 41, № 90—96, с. 472—514; Базилевич К. В. Внешняя политика..., с.   529—530.

⁵⁸ АЗР, т. 2, № 15; Очерки истории СССР: Период феодализма. Конец XV в. — начало XVII в. М., 1955, с. 155.

⁵⁹ ПСРЛ, т. 4, с. 535, т. 28, с. 338; т. 33, с. 134.

⁶⁰ Смирнов И. И. Восточная политика Василия III.— ИЗ, 1948, т. 27, с. 23; Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. М., 1972, с. 68—69.

⁶¹ Базилевич К. В. Внешняя политика..., с. 528.

⁶² HDP, 1, s. 621—623.

⁶³ AЗР, Т. 2, № 6; Pulaski K. Stosunki Polski z Tatarszczyzna. od polowy XV w. Krakow, 1881, s. 110, 298.

⁶⁴ Зимин А. А. Россия на пороге нового времени, с. 92—93.

⁶⁵ Карпов Г. Ф. История борьбы Московского государства с Польско-литов­ским. 1462—1508. М., 1867, ч. 1, с. 130—131; Зимин А. А. Россия..., с. 87; АЗР, т. 2, № 33.

⁶⁶ Греков И. Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Ев­ропы XV—XVI вв. М., 1963, с. 239—240.

⁶⁷ Сб. РИО, т. 35, с. 485—486; Кашпровский Е. И. Борьба Василия III с Сигиз-мундом. 1507—1522. Нежин, 1899.

⁶⁸ Kolankowski L. Polska Jagiellonow..., s. 195.

⁶⁹ Порта заключала с Польшей мирные договоры на протяжении всего рассмат­риваемого периода: в 1489, 1494, 1502, 1507, 1514, 1519, 1525 гг. см.: Katalog dokumentow tureckich. W., 1959, cz. 1, N 3, 5, 9, 11, 14, 15, 17, 20).

⁷⁰ На рубеже XV—XVI вв. Порта неоднократно декларировала свое доброжелательное отношение к Москве. См.: Сб. РИО, т. 41, № 93; т. 95, № 33; с. 620 и др.

⁷¹ Высказывающиеся часто в историографии мнения о том, что «зигзаги» поли­тики Крыма и Порты будто бы определялись либо личными симпатиями или антипатиями османско-крымских правителей к тем или иным северным со­седям, либо необыкновенными талантами и чрезмерной щедростью польских или московских дипломатов (Зимин А. А. Россия..., с. 172, 241—242, 252; HDP, 1, c. 631), не представляются нам в полной мере убедительными. См. также: Греков Я. Б. К вопросу о характере политического сотрудничества Османской империи и Крымского ханства в Восточной Европе в XVI— XVII вв. по данным Э. Челеби.— В кн.: Россия, Польша и Причерноморье в XV—XVIII вв. с. 299—314.

⁷² Katalog …, cz.. 1, N 15.

⁷³ Сб. РИО, т. 95, с. 96—97; Зимин А. А. Россия..., с. 158.

⁷⁴ Зимин А. А. Россия..., с. 153; Малиновский А. К. Историческое и дипломати­ческое собрание дел, происходивших между российскими великими князь­ями и бывшими в Крыме татарскими царями с 1462 по 1523 г.— Зап. Одес. о-ва истории и древностей, 1863, т. V, с. 482—483.

⁷⁵ Зимин А. А. Россия..., с. 154; Кашпровский Е.И. Борьба Василия III... с. 226—231.

⁷⁶ Зимин А. А. Россия..., с. 156—168. Кузнецов А. Б. Борьба Русского госу­дарства за Смоленск и его освобождение в 1514 г.— Тр. Молд. н.-и. ин-та языка, литературы, истории и экономики. Саранск, 1966, вып. 30, с. 155.

⁷⁷ Соловьев С. М. История России. М., т. V, с. 1411—1420, 1581—1582.

⁷⁸ Смирнов И. И. Восточная политика..., с. 39, 42; Каргалов В. В. На степной границе. М., 1974, с. 60—61; Lemercier-Quelquejay Ch. Les Khanats de Kazan et de Crimee face e la Moscovie en 1521. — CMRS, 1971, .vol XII, N 4; данная публикация, по существу, подтверждает факт тесного политического сотруд­ничества Казани, Крыма и Порты, направленного против Москвы, хотя в сво­их комментариях публикатор этого не признает, что верно отметил А. М. Не­красов (см.: Некоторые вопросы политических взаимоотношений на восточных и южных рубежах России в XVI в. в зарубежной историографии.— История СССР, 1983, № 1, с. 200).

⁷⁹ Kolankowski L. Polska Jagellonow..., s. 218.

⁸⁰ Смирнов И. И. Восточная политика..., с. 42—43.

⁸¹ Кузнецов А. Б. Россия и политика Крыма в Восточной Европе в первой трети XVI в.— В кн.: Россия, Польша и Причерноморье в XV — XVIII вв., с. 67— 69; Смирнов И. И. Восточная политика... Важное значение для раскрытия некоторых тенденций в развитии отношений Порты, Крыма и России имеет публикация А. Беннигсеном и Леммерсье-Келькеже новых архивных доку­ментов. Bennigsen A., Lemercier-Quelquejay Сh. Le Khanat de Crimee au debut du XVI siecle. De la tradition Mongole a la suzarainete ottomane.— CMRS, 1972, vol. XIII, №3, р. 321—337.

⁸² Смирнов И. И. Восточная политика..., с. 43.

⁸³ Дунаев Б. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. М., 1916, с. 75—80; Зимин А. А. Россия..., с. 267 и след.

⁸⁴ Смирнов В. Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты дo начала XVIII в. СПб., 1887, с. 397—404; Смирнов Н.А. Россия и Турция в XVI —XVII вв. М., 1945, т. 1, с. 87.

⁸⁵ Дунаев Б. Максим Грек..., с. 77.

⁸⁶ Смирнов И. И. Восточная политика..., с. 60; Каргалов В. В. На степной гра­нице: Оборона крымской «украины» Русского государства в первой половине XVI в. М., 1974, с. 71-72.

⁸⁷ Смирнов И. И. Восточная политика..., с. 60; Смирнов В. Д. Крымское хан­ство..., с. 393—399.