Часть вторая

СОПЕРНИКИ И ВРАГИ

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ,

Где речь пойдет о том, что увидел пират с высокого дерева и что послужило причиной великого путешествия, о казни в Магеллановом проливе, о сокровищах испанского галиона и о несговорчивых султанах Тернате

В пять  часов мы подошли к  каравелле вплотную.  Три раза выстрелили из пушки и сбили ей мачту.  Взойдя на борт, мы нашли большие богатства — жемчуг и драгоценные  камни, тринадцать сундуков с монетами,  сорок фунтов золота и много слитков серебра

Из описания путешествия Френсиса Дрейка вокруг света,  составленного его спутником, священником Флетчером

11 февраля 1573 года два обра­щенных в христианство индейца провели капитана Френсиса Дрейка на самую высокую точку Панамского перешейка. Там рос­ло громадное дерево, и к стволу его были прикреплены чурбаки, по которым можно было взо­браться на вершину.

Капитан Дрейк влез на дерево по этой лестнице и сверху увидел сразу два океана. Один — Атлантиче­ский — был ему хорошо знаком. Другой — Тихий — оста­вался до сих пор полностью неизвестным для англичан. Ни один английский корабль не побывал еще в его во­дах. Города испанских колоний тихоокеанского побе­режья не были укреплены и могли оказаться легкой до­бычей для того, у кого хватит отваги побывать там.

Через несколько дней Френсис Дрейк поведал о сво­их замыслах старому другу — капитану Оксенхэму. Оксенхэм поклялся, что поддержит Дрейка и поплывет с ним, какими бы опасностями ни грозило подобное предприятие. И капитаны расстались. Дрейк возвратил­ся в Англию, а Оксенхэм остался крейсировать у бере­гов Панамы.

Он не дождался возвращения Дрейка. Слишком ве­лик был соблазн первому броситься к беззащитным берегам западного побережья. Он собрал самых отваж­ных из своих матросов и снарядил для дальнего похода одномачтовый бот. С помощью индейцев перетащил его через Панамский перешеек и неожиданно оказался в тылу у испанцев.

Поход окончился трагически. Оксенхэм успел огра­бить и потопить два испанских галиона, но его бот на­стигли военные каравеллы испанцев. После короткого боя Оксенхэма взяли в плен и повесили на централь­ной площади города Лимы...

В это время капитан Френсис Дрейк, которому пер­вому пришла в голову мысль проникнуть в Тихий океан, находился в Лондоне. Он хотел заинтересовать своей идеей английское правительство.

Дрейк ушел в море мальчишкой, как уходили все в его семье. Он родился, по-видимому, в 1540 году, а уже в 1567-м командовал кораблем в экспедиции к берегам Америки. Вот тогда-то, если верить Дрейку, испанцы отобрали у него все нажитое во время путешествия, за что Дрейк и решил им отомстить.

Дрейк стал пиратом, пиратом на службе английской короны. Ему не нужно было скрываться на необитае­мых островах после удачного рейса. Он победителем возвращался в Лондон, и корабль его останавливался на виду всего города. Английская королева весьма и весьма одобряла подобные действия.

Испанские галионы и транспорты возвращались из Америки груженные золотом, драгоценными порода­ми дерева, табаком... Как коршуны, налетали на них английские пираты. Золото перекочевывало в трюмы их кораблей. В Лондоне, поделившись с казной, на оставшиеся две трети добычи пираты снаряжали новые еще большие корабли и снова бросались в погоню за Испанскими талионами. Далеко не все возвращались благополучно домой. Испанцы, если им удавалось пой­мать пирата, не церемонились. Ему всегда находилось место на рее.

К тому времени, когда Дрейку пришла в голову Мысль побывать на тихоокеанском побережье, он уже совершил несколько плаваний к Америке и островам Зеленого Мыса. И ни разу не удавалось испанцам на­стигнуть Дрейка.

И вот он в  Лондоне.  Дрейка  принимает королева Елизавета. Что же  рассказывает  ей  Френсис? Какой план похода предлагает он? А это немаловажно, ибо высказанные им соображения были настолько резонны, что осторожная и рассудительная королева Англии не только отпустила Дрейка в дальний поход, но, больше того, согласилась лично  участвовать в расходах на снаряжение кораблей.

Дрейк изложил королеве свой план.

Он не намерен повторять ошибки Оксенхэма и перетаскивать суда через перешеек.  Испанцы уже ждут впадения оттуда. Кроме того, большой корабль через перешеек не перетащишь, а маленький обречен на быструю гибель. Нет, нужен даже не один корабль. Нужна эскадра, которая сможет противостоять любым испанским силам в том районе. А раз так, то остается только один путь — вокруг Южной Америки, через пролив, которым полвека назад прошел португалец Магеллан. Испанцы не думают, что пираты осмелятся повторить путь Магеллана.

А потом на север, вдоль берегов Чили и Перу, до Панамы, грабя на пути города испанцев и пуская ко дну корабли...

План был принят.

Путешествие, которому суждено было пробить пер­вую брешь в невидимой стене, воздвигнутой испанцами и португальцами вокруг их владений в Азии, началось при большом стечении народа. На набережную прово­жать Дрейка собрались тысячи лондонцев. Тут были и родственники моряков и просто любопытные.

5 февраля 1577 года из Лондона отплыли пять кораб­лей, на борту которых было 164 человека, в том числе и несколько весьма знатных офицеров. Путешествие обещало быть хотя и долгим, но интересным и при­быльным.

Дрейк поднял флаг адмирала на «Пеликане», самом большом и хорошо вооруженном корабле флотилии. Флотилия была специально оборудована для долгого военного похода. Все корабли были быстроходными, отлично вооружены, и в трюмах их лежали солидные запасы пороха и боеприпасов.

Путешествие чуть не сорвалось в первый же день. Не успели скрыться с тлаз берега Темзы, как налетел неожиданный шторм. «Пеликан» потерял мачту, и Дрейк был вынужден приказать кораблям выбросить­ся на берег.

Целый месяц продолжалась починка потрепанной флотилии. Но Дрейк предпочитал не возвращаться в близкий Лондон. Он опасался насмешек и косых взгля­дов. Некоторые считали, что такое начало — дурная примета. Несколько человек сбежали с кораблей, и Дрейк нанял новых матросов в рыбацкий деревнях.

Наконец флотилия возобновила путешествие и без особых приключений прибыла через некоторое время на острова Зеленого Мыса, принадлежавшие португаль­цам. Там она выбрала бухту потише и остановилась, чтобы набрать свежей воды и последний раз проверить корабли перед выходом в океан.

Не забывал Дрейк и о своих «прямых обязанно­стях». За несколько недель, проведенных там, были за­хвачены португальская каравелла и карака[1], и первая добыча нашла путь в трюмы пиратской эскадры. Дрейк не спешил уходить от островов, пока не убедился, что его эскадра полностью готова к дальнему переходу.

У Дрейка уже был достаточный опыт подобных плава­ний, и он не хотел никаких неожиданностей.

Пятьдесят четыре дня через океан. Пятьдесят четыре дня вдали от берегов. То, что сотню лет назад было не­вероятным подвигом, стало уже довольно обычным пла­ванием, ибо Дрейк и его современники не сомневались в том, что рано или поздно перед ними откроются бере­га Бразилии, и даже знали, сколько до них миль.

Корабельная техника не претерпела больших изме­нений за эти годы, хотя суда стали и вместительнее и быстроходнее. Путешествие занимало немного меньше времени, чем во времена Колумба. Тем более Дрейку надо было следить, чтобы не отстали и не потерялись в пути корабли. Эскадра выросла уже до семи судов: два захваченных у островов Зеленого Мыса корабля были включены в состав эскадры.

Дрейк присматривался к экипажам, к офицерам. То, что было незаметно в Англии, выявлялось в долгом пу­ти. Ведь если Колумб, пересекший океан, закончил этим путешествие, у Дрейка оно только тогда и начнется, когда покажутся берега Америки. И даже позже, когда он пройдет проливом Магеллана. Необходимо сохра­нить суда и экипажи, ибо от состояния их зависит успех смелой авантюры.

Бразилия встретила пришельцев девственными ле­сами, безлюдьем, тишиной. Дрейк дал кораблям отдых. Эскадра медленно продвигалась на юг мимо неиссле­дованных берегов. Однажды на отмели матросы заме­тили большое стадо тюленей. Тюлени не видели до этого людей и подпустили охотников совсем близко. За час было перебито триста тюленей. Сало и шкуры погрузили в трюмы.

Стало холоднее. Корабли приближались к южной оконечности американского материка. Дрейк редко под­ходил к земле и предпочитал держаться вдали от бере­гов. Никто не должен знать о том, что английская эскад­ра идет к Магелланову проливу.

20 июля, уже недалеко от входа в пролив, моряки увидели знак, оставленный Магелланом. Дрейк внима­тельно читал описание плавания португальца, а потому без труда вспомнил, что именно в этом месте Магеллан подавил бунт на борту, произвел суд и расправу.

Эскадра шла дальше. Несколько раз отставал и снова находился бот, принадлежавший кораблю Томаса Доти. Томас смущал Дрейка. Непочтительность, задумчивость не вовремя, замкнутость. Все это привело Дрейка к мысли, что один из его капитанов ненадежен. Ненадежен настолько, что в один прекрасный день адмирал может потерять корабль.

Опасения Дрейка были не беспочвенны. Теперь, когда уже была близка цепь пути, кое-кто в эскадре начинал задумываться о самостоятельном плавании. Одно дело делить деньги и лавры со всей эскадрой, другое — отхватить самому лакомый кусок. Обогнать основной флот, ворваться первым во владения ничего не подозревающих испанцев, чьи корабли с ценным грузом в одиночестве бороздят прибрежные воды Чили и Перу. Ведь со всего побережья испанцы свозили до­бычу в Панаму, на перешеек, откуда переваливали че­рез горы и снова грузили на корабли, уже в Атланти­ческом океане.

И Дрейк, отлично понимая мысли своих подчинен­ных, помня о печальном примере Оксенхэма, решил предвосхитить возможное неповиновение.

Может быть, его подтолкнул к решительным мерам знак, оставленный Магелланом, может быть, его опыт пирата подсказал ему путь, но, так или иначе, как только корабли вошли в Магелланов пролив, где изви­листые берега и загадочные заливы, горевшие на хол­мах костры жителей Огненной Земли, казалось, звали скрыться, отстать от флотилии, он приказал пристать к берегу.

«Всем офицерам собраться к адмиралу!» — передан приказ.

Совещание началось в каюте Дрейка. Неожиданно адмирал заявил, что Томас Доти замышляет измену. Он не дал опомниться ошарашенным офицерам, произ­нес длинную речь, обвиняя Томаса во всех смертных грехах. Потом отпустил капитанов, приказав Томасу остаться. На завтра был назначен суд.

Оставшись наедине с непокорным капитаном (на­сколько тот был непокорен — никому неизвестно), Дрейк сказал ему, что существует только один выход для Томаса. Покаяться во всех грехах, которые намеревастся приписать ему адмирал. Дрейк подробно объ­яснил Томасу, что это не личная месть, не попытка свести счеты. Ведь они плавают вместе не первый год. Но вся судьба будущей экспедиции зависит от того, насколько будут убеждены моряки в том, что у адмира­ла действительно железная рука, что он действительно не собирается спускать никому. Адмирал сказал, что сделает все от него зависящее, чтобы сохранить жизнь старому товарищу, а наказанием будет отстранение от командования.

Адмирал умел убеждать.

Суд проходил на глазах у всех. Капитану не было предъявлено никаких обвинений, кроме слов коман­дира эскадры. Все предполагали, что капитан Доти от­кажется признать себя виновным и на этом дело будет закончено. В конце концов Дрейк не осмелился бы сделать что-либо с одним из шести капитанов, если не будет никаких фактов, подкрепляющих обвинение.

Но, ко всеобщему удивлению, Томас Доти, когда ему дали слово, поднялся и признал себя виновным по всем пунктам. Он-де и замышлял измену, и готовился к то­му, чтобы отделиться, и даже собирался убить самого адмирала.

Собравшиеся  были  потрясены зловещими замыслами такого невинного на вид капитана, старого сподвиж­ника Дрейка. Отказывались верить.

Но кто и зачем будет возводить на себя напраслину?

Дрейк не принимал активного участия в суде, хотя и председательствовал на нем.

Суд совещался недолго. Он постановил — смерть изменнику!

Томас Доти с надеждой взглянул на адмирала. Дрейк не отвел глаз.

Томас снова попросил слова. Ему отказали.

Один из членов суда приказал притащить большой чурбан и поставить его на высокое место на берегу.

Палач — а палач был обязательным участником любого дальнего плавания — принес топор.

Священник подошел к Томасу Доти и причастил его.

— Френсис, — сказал Томас, когда адмирал все-та­ки подошел к нему, — ты же знаешь...

— Не я решал, — ответил адмирал и обнял старого соратника. Руки Томаса Доти беспомощно повисли.

Моряки были тронуты благородством адмирала. И когда, подойдя к колоде, Томас повернулся к ним и со слезами на глазах крикнул: «Я невиновен!», — «Бог про­стит», — ответили ему в толпе.

И с интересом следили за тем, как палач заносил топор...

Сразу после казни Дрейк обратился к командам ко­раблей. Он говорил о долге их перед богом и короле­вой, о богатстве, которое ждет всех, о том, как необхо­димы дружба и единство, чтобы дойти до цели. Потом приказал всем участникам плавания исповедаться.

Правда, результат речи адмирала был несколько неожиданным. Через два дня в тумане на одном из самых опасных участков Магелланова пролива отстал и потерялся один из кораблей флотилии. Дрейк объ­явил офицерам, что корабль погиб, налетев на скалу. Впоследствии оказалось, что он благополучно вернулся домой, обремененный добычей. Просто капитан его не захотел рисковать головой, оставаясь в подчинении у Дрейка.

29 ноября, идя вдоль берегов Чили, эскадра Дрейка остановилась у небольшого острова. Судя по сведениям, собранным еще в Европе, где-то здесь начинались ис­панские колонии.

На острове англичанам встретилось несколько ин­дейцев. Оказалось, что они убежали от преследований испанцев. Это был хороший знак для Дрейка. Добыча близка. Индейцы сначала приняли англичан за испан­цев, им с большим трудом удалось втолковать, что бе­лые — враги испанцев.

Правда, индейцы упорно не хотели делать никакого различия между белыми людьми. И когда несколько матросов отправились к источнику за водой, одного из них, отставшего от товарищей, индейцы убили. Они не хотели терпеть белых на своем острове.

Затевать войну с индейцами не входило в планы адмирала. Он приказал отчалить от острова.

Вблизи, если верить индейцам, находился порт Валь­параисо. Там должны были находиться испанские ко­рабли.

Средь бела дня эскадра Дрейка вошла в бухту. Вальпараисо в те времена представлял собой кучку хижин, окружавших обязательную церквушку.

Испанский галион стоял неподалеку от берегов. Он пришел недавно с грузом из Перу. На палубе нежи­лись под солнцем несколько испанцев.

Они обрадовались, увидев входящие в бухту кораб­ли. Им было скучно в этом богом проклятом местечке. Кто же это? Эскадра из Панамы или груз из Лимы? Может быть, замышляется поход в глубь материка? Испанцы радушно махали руками, приглашая гостей подняться к ним на борт.

Первый из английских кораблей подошел вплотную ко все еще ничего не подозревавшим испанцам, и не­сколько матросов с ходу перескочили на палубу испан­ского галиона. И только тут испанцы заметили свою ошибку. Различия в одежде, небольшие (все моряки ми­ра в то время одевались более или менее одинаково, то есть во что придется), но различия, звук иностран­ной речи... Испанцы так и не поняли, что перед ними пираты. Да англичане и не дали им времени на размыш­ления.

Томас Мун, один из офицеров Дрейка, подскочил к одному испанцу, выхватил меч и крикнул по-испански: «Ложись, собака!».

Только один из восьми испанцев, бывших в тот мо­мент на борту, успел прыгнуть в море и доплыть до бе­рега. Остальные были заколоты. Быстро и безжалостно.

С кораблей было видно, как беглец выбирается на берег, говорит что-то обступившим его людям, и вот они бегут к домикам, появляются снова с детьми, жен­щинами и убегают дальше в горы.

Шлюпки с кораблей нашли город опустевшим. На всякий случай адмирал приказал обстрелять и под­жечь оставленные дома. Конечно, после того как из них было вытащено все ценное.

Ограбили церковь. В этом участвовал сам пастор Флетчер, автор летописи путешествия, который прича­щал казненного капитана. В награду за усердие Дрейк великодушно подарил ему краденое распятие и церков­ную утварь.

На испанском корабле оказалось несколько бочек хорошего вина и 25000 золотых песо. Начало было удачным. Если читать дальнейшее описание путешествия Дрейка вдоль берегов Южной Америки, следуя нетороп­ливому повествованию Флетчера, то оно покажется чем-то весьма напоминающим бухгалтерскую книгу, в которой в основном заполнялась графа прихода.

Флетчер не видел ни бухт, ни гор, ни морских животных. Он считал. Сколько ограблено кораблей, сколько сожжено военных постов и городов...

«Убили двух испанцев, сожгли их дома и захватили две тысячи дукатов...»

«На берегу спал испанец. Наша шлюпка подошла незаметно. Рядом с испанцем лежало тринадцать слит­ков серебра. Мы взяли слитки, а испанца трогать не стали».

«Тут мы увидели на берегу мальчика, и испанца, и восемь лам, груженных серебром. Мы их убили, а се­ребро взяли».

«Город Арика. Здесь мы увидели две небольшие барки. Мы взяли их на абордаж. На каждой было по двадцати фунтов серебра».

Потом долго описывается погоня за испанским ко­раблем, который вез на север драгоценности и восточ­ные товары. Дрейк даже обещал золотую цепь тому, кто первым увидит этот корабль. Погоня вела на север. По дороге удалось разграбить и сжечь Лиму, уничто­жив там двенадцать кораблей. В другом городе за­хватили в заложники судью и заставили его написать письмо, чтобы гарнизон прекратил сопротивление.

Наконец брат адмирала Джон Дрейк первым увидел желанный галион. Он получил золотую цепь, а Френ­сис— 40 фунтов золота и 26 тонн серебра. Такая до­быча даже не снилась пиратам.

Все дальше и дальше на север шла эскадра. И вот однажды — удивительная встреча. Одинокая каравел­ла, захваченная без боя англичанами, оказывается, ве­зет весьма важную персону — губернатор Филиппин­ских островов отправляется к месту своей службы. Корабль ограбили, но отпустили.

Таким образом, пираты узнали, что в этом месте пролегает дорога в Азию, а значит, к Островам Пряно­стей. Больше того, пристрастный допрос капитана кара­веллы позволил выяснить множество интересных дета­лей: сколько дней идти до Азии, какие ветры господст­вуют на пути туда, опасны ли тамошние жители. Дрейк приказал записать все данные допроса. Они могли пригодиться будущим английским мореплавателям.

Ведь никто из англичан еще не подходил так близко к заветным островам.

Последним кораблем, который ограбили в тот поход англичане, было торговое судно, возвращавшееся с тех же Филиппин. Оно было нагружено пряностями, ки­тайским шелком, блюдами и чашками, сделанными из «белой земли». А у хозяина судна Дрейк собственно­ручно отобрал великолепный изумруд, добытый где-то в глубинах Азии.

Пораженные, матросы разглядывали китайские чаш­ки и шелк, который к лицу носить только королям. Азия, пахнущая пряностями, как трюмы ограбленного корабля, Азия, полная жемчуга и драгоценных кам­ней, вдруг стала реальной, близкой... Ведь если мы прошли полмира, то Азия где-то неподалеку, за синими волнами Тихого океана. Вот они, доказательства ее близости — плоды грабежа. Вот они, свидетели ее — за­горелые лица матросов испанского галиона. Сейчас они выражают только туповатую покорность, надежду на то, что их отпустят с богом, а не отправят кормить рыб. А ведь совсем недавно, несколько недель назад, этим глазам представали богатства сказочной Азии, женщины Азии, драгоценности Азии, чудеса Азии...

Но адмирала занимали куда более прозаические мысли. В последнем городе он обнаружил в магистрате приказ губернатора Панамы выслать эскадру для пе­рехвата и уничтожения наглых английских пиратов.

Дрейка не устраивала судьба Оксенхэма. Трюмы бы­ли полны награбленным добром, команды устали, ко­рабли износились. Надо было возвращаться как можно скорее. Идти снова к проливу Магеллана, рискуя на каждом шагу встретить испанскую эскадру? А вернее, она будет ждать его у входа в Магелланов пролив. Он представлял себе, как за черными скалами Огненной Земли затаились быстроходные испанские каравеллы. Нет, опасно. Слишком опасно.

Дрейк достает отнятую у испанского капитана кар­ту. На ней указаны маршруты испанских кораблей на Филиппинские острова и дальше, к Индии. Надо толь­ко подняться на несколько сот миль севернее, поймать попутный ветер...

И наутро Дрейк выступил с речью перед командами. Он полагает, что испанцы уплатили ему долг сполна. Он не хочет больше мстить им и грабить их корабли. Тем более (это он не сказал вслух) некуда помещать новые товары. Нападать на города испанцев адмиралу больше не хочется (он не осмеливается). Пора возвращаться домой. А потому приказ таков — курс на север и по­том на запад. Земля ведь круглая! В этом адмирал уже не сомневался. Флетчер занес эту историческую речь в свое описание не полностью. «И тут наш генерал,— пишет он кратко, — решил, что достаточно отомстил ис­панцам. И мы взяли курс на север».

Итак, началось второе путешествие вокруг света. Путешествие никак не по доброй воле. Если бы не све­дения о готовящейся мести испанцев, Дрейк отправился бы обратно тем же путем, что и пришел. Но страх перед испанскими пушками обеспечил адмиралу лавры. Прав­да, вряд ли он думал тогда именно о них...

В апреле — июне 1578 года эскадра Дрейка шла на север в поисках благоприятного ветра. Корабли дошли до Калифорнии. Индейцы, встретившие их в тех местах, еще никогда не видели таких больших кораблей. Они решили, что с моря пришли боги. Дрейку предложили остаться и править племенем. А в подарок принесли фрукты и табак. Подарки Дрейк принял. Но не остался. Именно отсюда начиналась вторая половина пути, кото­рую надо было пройти как можно скорее.

В октябре того же года Дрейк достиг Филиппинских островов. 17 ноября подошел к Молуккам. С востока, откуда не появлялся еще никто, кроме испанцев.

Неизвестно, какой прием был бы оказан Дрейку на острове Тернате, доберись он туда несколькими годами раньше или позже. Но пирату удивительно везло. А для того чтобы понять, в чем везло, придется обратиться к недавнему прошлому, к событиям, происшедшим за не­сколько лет до появления английской эскадры на Ост­ровах Пряностей.

Жадность и жестокость португальцев, обосновавших­ся на Молукках, были настолько велики, что католиче­ский миссионер Франсиск Ксавье, побывавший там в 1546 году, писал, что знакомство с португальским язы­ком на Молукках ограничивается спряжением глаго­ла «грабить». Местные же жители, по словам Ксавье, «проявляют огромную изобретательность, успешно со­здавая новые причастия и новые временные обороты».

В 1565 году султан Тернате — Хайрун объявил пор­тугальцам войну и решил выгнать их с островов. Хай­рун напал на католические миссии и разрушил их. Под угрозой были все плоды португальских завоеваний и интриг на Молукках. Несмотря на флот, пришедший на помощь португальцам из Гоа, несмотря на перемирие, которое удалось заключить с султаном, положение пор­тугальцев было угрожающим.

Но у португальцев был большой опыт по части об­ращения с сильными врагами. Они предложили Хайруну заключить мирный договор, поклялись установить более справедливые условия торговли. И чтобы под­крепить договор, пригласили султана к себе в качестве почетного гостя.

Договор был подписан в 1570 году. Сразу же после этого султана вероломно убили. Понятия чести и гостеприимства, священные для султана Тернате, были только приманкой, на которую и попался Хайрун.

Но португальцы плохо рассчитали, ибо, вместо того чтобы запугать жителей Тернате, они добились прямо противоположного эффекта. Как только весть о предательстве достигла острова, все способные носить ору­жие поднялись против португальцев. Во главе вос­стания встал новый султан — Баабула.

Почти пять лет португальская крепость на Тернате была осаждена войсками султана. Военные подкрепле­ния из Гоа и Малакки не могли снять осаду, и с каждым месяцем положение оплота португальцев ухудшалось. В 1574 году крепость пала. Султанат Тернате был потерян для португальцев. А с ним и половина Остро­вов Пряностей. Однако португальцы, пользуясь враж­дой султанов Тидоре и Тернате, добились разрешения построить в 1578 году крепость на Тидоре...

И вот корабли Дрейка появляются у Молуккских островов именно в тот год, когда португальцы, убедив­шись в том, что им не победить Тернате, признают свое первое крупное поражение в борьбе за пряности и по­кидают часть островов.

Даже рассчитав путь таким образом, чтобы прибыть на Молукки в самый удобный момент, и то Дрейк не смог бы удачнее выбрать время и место своего появле­ния на Островах Пряностей.

Когда Дрейк к подошел к острову Тернате, появление его было встречено с радостью султаном Баабулой, ко­торый готов был на союз с кем угодно, лишь бы найти защиту от объединенных сил португальцев и тидорцев.

Дрейк встретил султана на палубе корабля. Тот под­плыл со всей помпой, которая приличествовала визи­там государей. Перед его кораблем шли четыре отлич­но вооруженные галеры. У некоторых солдат на гале­рах были мушкеты в руках. Султан был облачен в местные одежды, но на боку у него висела сабля явно португальского происхождения. Да, здесь Дрейк уже не был первооткрывателем. Жители Тернате ничем не напоминали индейцев Чили. Здесь пришлось стать дипломатом.

И Дрейк стал дипломатом. Он принял султана Тернате со всеми подобающими почестями, преподнес ему подарки из своей добычи, обласкал как мог и по­клялся в дружбе английской королевы. Султан, воен­ные дела которого шли неважно, воспрянул духом. Он пригласил Дрейка со всеми его офицерами в гости.

Дрейк согласился. Он, правда, оставил на кораблях солидную охрану, но пришел на пир сам в сопровожде­нии большинства офицеров. На пиру в королевском дворце собралось более тысячи гостей. Султан и ан­глийский адмирал произносили речи, по части которых Дрейк был большим мастером. На прощание султан подарил английской королеве мешки с гвоздикой и пер­цем и передал письмо, в котором соглашался заклю­чить союз с Англией.

Эскадра Дрейка, укомплектованная здесь китайски­ми и малайскими матросами, ибо более половины анг­личан погибло в боях и умерло от болезней, покинула гостеприимный остров. И сразу взяла курс на запад, чтобы не проходить мимо пушек португальской крепо­сти на Тидоре. Султан же остался ждать обещанной помощи от английской королевы.

Индийский океан встретил пиратов недружелюбно. Несколько дней корабли не двигались вперед, не в си­лах справиться со встречным ветром. 9 января следую­щего 1579 года у берегов Явы корабль Дрейка «Золо­тая лань» налетел на скалу. Чтобы спастись, пришлось пожертвовать пушками и частью гвоздики.

Англию моряки Дрейка увидели только через год. Они пришли в Лондон в начале апреля 1580 года. Все путешествие заняло три года. Дрейк в отличие от Ма­геллана шел по изведанным путям и почти ни разу не попадал в такие страны или места, где до него не по­бывали бы испанцы или португальцы.

Кроме того, он привез в Англию богатства, такие, какие и не снились Магеллану. Несколько дней под усиленной охраной сгружали с кораблей золото, сереб­ро, шелк, гвоздику — чего только не было на них! Но главное — он был первым англичанином, который раз­рушил миф о недоступности для других стран испанских и португальских владений. Вот он, английский пи­рат, прошел безнаказанным три океана, ни разу не отступил, привез письмо от султана одного из Островов Пряностей, пробил брешь в португальской и испанской обороне, брешь, которую уже никогда не заделать португальцам. По пути его пойдут многие искатели нажи­вы. И пе только англичане. В первую очередь результа­тами его похода воспользуются голландцы.

И не удивительно, что сама королева Великобрита­нии пришла к Дрейку на корабль. Не удивительно, что там же, на палубе, облизанной волнами многих морей, она посвятила его в рыцари.

Дрейк еще много лет служил короне...

Это он в 1585 году возглавил английскую Великую Армаду. 25 лучших кораблей с 2300 солдатами и мат­росами отправились в величайший в истории пиратский набег на испанскую Америку. Дрейк выторговал себе неплохие условия. Ему шли две трети добычи. Великая Армада в рекордно короткий срок — 18 дней — пересек­ла Атлантический океан, разгромила и потопила не­сметное число испанских кораблей, сожгла Сантьяго, захватила остров Эспаньолу.

Он же в 1588 году принял участие в разгроме испан­ской Великой Армады.

В 1595 голу Дрейк возглавлял еще один пират­ский флот. Но из этого похода он не вернулся. Он за­болел и умер в Америке...

В Оксфорде, в университете, стоит кресло, сделанное из остатков корабля, на котором сэр Френсис Дрейк совершил кругосветное путешествие. Кресло пользуется большим почетом. Ведь возможно, что именно на ту доску, из которой сделано сиденье, ступала нога зна­менитого пирата.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ,

Где речь пойдет о том, почему были расстроены пайщики Ост-Индской компании, о путешествии «Красного дракона» и о том, как генерал ухитрился обмануть и врагов и союзников, а также о том, че­му возрадовались пайщики Ост-Индской компании

С начала столетия англичане, хотя они и были значительно слабее, следовали за голландцами по всему архипелагу, пресле­дуя их, как слепни

Дж. Ферниволл, современный английский историк

Королева Елизавета болела. Она все реже покидала покои и все меньше интересовалась сложными делами королевства. При дворе гадали, кто будет наследником, и шепот сановников по углам воз­вещал о готовящихся заговорах. Затянувшаяся война с Испа­нией давно уже опустошила английскую казну и никак не могла закончиться. Вдобавок опять начались волнения в Ирландии. Английская Ост-Индская компания, с такой помпой основанная совсем недавно, находилась на пороге краха. Во времена все­общей    неуверенности в завтрашнем дне торговцы по­баивались вкладывать капиталы в далекие экспедиции. К тому моменту, когда все-таки был снаряжен первый флот компании и глава его, Джеймс Ланкастер, готов был поднять паруса, долг Ост-Индской компании дости­гал 9000 фунтов — громадной суммы по тем временам. Единственное, что вселяло надежды в торговцев,— успехи голландских экспедиций в Ост-Индию. Корабль за  кораблем возвращались  оттуда  груженные  перцем, гвоздикой и корицей. В случае, если экспедиция Лан­кастера  окажется удачной,  будущее компании  обеспе­чено.

В 1601 году Ланкастер на четырех кораблях отплыл на Восток.

Два с лишним года пайщики компании находились в полной неизвестности о судьбе кораблей. Доходили смутные слухи о стычках между португальцами и гол­ландцами, о поражениях португальцев, но что с Ланкас­тером? Репутация его как опытного мореплавателя все­ляла надежду. Но все-таки...

И вот в июне 1603 года, через несколько недель пос­ле смерти престарелой королевы, в Темзу вошел один из четырех кораблей эскадры. Ланкастера на его борту не было.

Сбежавшиеся к набережной лондонцы увидели не­забываемое зрелище. Из трюмов корабля нескончаемой чередой поднимались грузчики с мешками перца...

Вечером того же дня капитан корабля доложил Со­вету компании о том, что путешествие было успешным и остальные корабли должны прибыть со дня на день. Но прошел еще месяц, прежде чем бросил якорь второй корабль, маленькая «Сюзанна». И только в сентябре вернулся сам Ланкастер с остальными двумя корабля­ми — «Драконом» и «Гектором». Все корабли привезли перец.

Перец, перец, перец... Англия была насыщена пер­цем, и, чтобы не сбивать цены на него, непроданные остатки передали пайщикам. Перец лег мертвым грузом на складах. Европа не нуждалась в нем, ибо ее регулярно снабжали пряностями голландские и поргугальские корабли. Но начало было  положено. А главное, пайщики воспрянули духом и были готовы раскошелиться на новую экспедицию.

Ланкастер сообщил компании, что им основана на Яве, в Бантаме, английская фактория. Там оставлены все излишки товаров  и денег. Служащие фактории должны закупать пряности и хранить их для следую­щей экспедиции. Если немедленно не послать  новую экспедицию, и груз и фактория могут погибнуть. С од­ной стороны, им угрожают европейские конкуренты. С другой — неизвестно, сколько будут терпеть англичан местные правители. Ланкастер признавал, что успехом он обязан в первую очередь не сильному флоту, а удачно сложившимся обстоятельствам. Португальцы и голландцы так были поглощены борьбой за рынки, что не обратили особого внимания на прибытие  четырех  не­больших английских кораблей.

Не мешкая, пайщики начали готовить вторую экс­педицию. Решено было послать те же самые корабли. Но вот кого поставить во главе — решено было только после долгих споров. Решение не всех удовлетворяло, хотя избран был протеже самого Ланкастера. Сомне­ния вызвала молодость нового командира...

Здесь мы и сталкиваемся с Генри Миддлтоном. Давайте присмотримся к нему повнимательнее, ибо рассказ наш будет о нем, о его плавании, его интригах, его поступках и решениях. Мы предупреждаем заранее, что этот рассказ будет несколько отличаться от осталь­ных, хотя бы потому, что герой его — не флотоводец, не завоеватель, не авантюрист, а новый человек, рожден­ный торговой Англией и в трезвости и деловитости сво­ей являющий знамение новой эры. Когда приходят Миддлтоны, романтика умирает, конкистадоры остаются без работы и все определяется процентом чистой прибыли.

Он   хитроумен — этот Миддлтон, успехи его среди моря интриг и вражды порой невероятны, и если бы ему воздвигать памятник, то в руки ему надо дать не подзорную трубу и не меч, а счеты. Истинная сущность этого рыцаря наживы скрыта за свистом вант, хлопань­ем парусов и вспышками мушкетных выстрелов. Счеты оставались в каюте.  Но ведь недаром его экспедиция была самой удачной, самой прибыльной из всех англий­ских экспедиций XVII века.

Но вернемся к путешествию. Вернемся на капитанский мостик второй экспедиции. Что мы знаем о Генри Миддлтоне?

Он был с Ланкастером в первой экспедиции, но имя его не значилось среди капитанов. Правда, брат моло­дого Генри, Джон, командовал «Гектором» и умер на Яве. Сам Генри происходил из богатой семьи — два его дяди были в правлении компании, но в экспедиции Лан­кастера он занимал должность фактора, вернее, одногр из факторов на маленькой «Сюзанне». То есть он быр торговцем, одним из представителей компании. В течение долгого плавания Генри проявил себя знающим, трезвым, правда часто грубым и вспыльчивым, сумел понравиться Ланкастеру и после смерти ка­питана «Сюзанны» был назначен на его место.

И вот теперь Ланкастер считает его наиболее подходящим командиром для второй экспедиции. Более пожилые и опытные капитаны недовольны. Но их воз­ражения не принимаются в расчет. Оба дяди Генри вы­сказываются категорически за кандидатуру племянника.

Миддлтон получает титул генерала экспедиции и поднимается на борт «Дракона», который он переиме­новывает в «Красный дракон». Кстати, в экспедиции в качестве советника участвует и Давид Миддлтон, младший брат генерала, впоследствии продолжатель его дела.

Путешествие до Бантама прошло без особых проис­шествий. А если они и были, то история не сохранила их следов для потомства. Миддлтон везет приказ компа­нии не покупать больше перца. Перца достаточно. Нужен мускатный орех, китайский шелк, корица, крас­ное дерево. Белено, где возможно, устраивать фактории, опорные пункты, прокладывать путь для последующих экспедиций. Миддлтон согласен с решением компании. В соответствии с ним он и будет действовать.

23 декабря 1604 года все четыре корабля достигли Явы. Только 50 человек из всего флота были здоровы. Цинга и дизентерия свирепствовали вовсю.

Низкие хижины Бантама, скрывающиеся среди де­ревьев, оживление на берегу, китайские джонки, галеры местного  правителя, прау и — что самое неприятное — сильный голландский флот, недавно прибывший на Яву для расправы с португальцами и для упрочения голландской монополии на островах...

Встреча с голландцами оказалась теплее, чем думал Миддлтон. Те не восприняли англичан как врагов. Больше того, голландскому адмиралу ван дер Хагену было выгоднее иметь англичан временными союзниками. С голландских кораблей опустили шлюпки, и офицеры прибыли с визитом к английскому генералу. Даже при­везли с собой свежих фруктов. Миддлтон сделал вид, что весьма тронут такой заботой. Какие у него планы? Да никаких особенно. Вот посмотрим, что смогли сде_г лать работники фактории, оставленной Ланкастером, и, если удастся, купим пряностей у местных владык.

В это время на палубе послышались громкие голоса. Они приблизились к капитанской каюте. Открылась дверь. За ней стоял исхудавший, желтый от лихорадки Эдмунд Скотт, начальник английской фактории...

Встреча была самой дружеской. Ни Миддлтон, ни Скотт в глубине души не надеялись встретиться после двух с лишним лет разлуки. Необъятность разделивше­го их океана таила в себе столько случайностей, что встреча казалась почти чудом.

Весь вечер, запершись в каюте, генерал и фактор провели в неторопливой беседе. Выяснилось, что судьба двенадцати англичан, оставленных в Бантаме Ланка­стером, была весьма печальной. Они бедствовали, бо­лели и, главное, все два года не могли ни на минуту избавиться от страха. От страха пожара или поджога (несколько раз грабители пытались поджечь склады), от страха нападения яванцев, от страха грабежа со стороны голландцев, от страха, что о них забыли и ни один английский корабль не прибудет больше на остров.

Но теперь страхи остались позади. Завтра начи­нается погрузка закупленного перца (Миддлтон ста­рался не показать разочарования — именно перец был не нужен компании; все же лучше перец, чем ничего).

Принято решение: «Гектор» и «Сюзанна», как са­мые маленькие и плохо вооруженные, остаются в Бан­таме и грузят перец. Другие два корабля во главе с Миддлтоном идут дальше на восток.

Причем с отплытием надо спешить. Эскадра ван дер Хагена уже отплыла в том же направлении. Одно дело встретиться с ней в большом порту, другое — в отда­ленных морях, где голландцы чувствуют себя хозяева­ми и вряд ли потерпят откровенное вмешательство анг­личан. Более того, голландцы скупят все пряности, и англичане останутся с носом. Этого генерал допустить не мог.

«Возвышение» и «Красный дракон» отплыли из Бан-тама через одиннадцать дней после голландцев. Но Миддлтон знал, что соперники будут по пути заходить в фактории. Он же взял курс прямо на остров Амбон. Больше того, достигнув острова, он остановился не там, где ожидали голландцев, а на другой его стороне, в местечке Мамала.

И тут Миддлтона постигло первое разочарование. Здешние жители отказались торговать с ним. В двадцати милях от стоянки англичан находилась португаль­ская крепость, пушки которой научили покорности ме­стного правителя. Вот если португальцы разрешат, тог­да никаких возражений у правителя не будет.

Миддлтон знал, что вторгся с самого начала похода в чужую область. Но это его не остановило. Он идет на унизительный, но могущий быть полезным шаг. Пишет письмо коменданту португальской крепости с выраже­нием дружеских чувств и намеков на будущую помощь. Просит разрешения закупить излишки пряностей у ме­стного вождя.

Ответ португальцев не заставил себя ждать. Да, они согласны на такую торговлю, однако цены здесь уста­навливают они сами. И если английский генерал со­гласен покупать на этих условиях, они не будут воз­ражать. Цены были невероятно высоки.

Но в тот день, когда разочарованный Миддлтон приказал поднимать паруса, в деревню прибежал го­нец: голландская эскадра подошла наконец к острову и начала бомбардировку португальского форта.

Миддлтон остался. Несколько дней задержки не имели значения, а исход сражения его интересовал.

Гонец, прибывший на следующее утро, принес известие о том, что осада португальского форта закончи­лись. После нескольких часов перестрелки комендант форта капитулировал. Остров перешел полностью под власть голландцев. Вместе с этими известиями гонец принес правителю письмо от голландского адмирала. Миддлтон вскоре догадался о его содержании.

Как только он прислал своего брата к вождю, что­бы возобновить переговоры о торговле, тот вздохнул и ответил, что пушки форта, хоть и сменили хозяев, все равно стреляют. И новые завоеватели дали понять вож­дю, что без их разрешения он не смеет продать ни еди­ного мускатного ореха.

Офицеры еще не видели Миддлтона таким взбешен­ным. Однако делать нечего. Голландские корабли ря­дом. Уже два раза неподалеку проходил голландский бот. Соперники не выпускали англичан из виду. Миддлтон приказал поднимать якоря. Его единственной надеждой была 'быстрота. Он должен был добраться до следующего пункта раньше голландцев.

Перед англичанами было два пути. Идти за мускат­ным орехом на острова Банда, рискуя встретить там форты и фактории голландцев и португальцев, или по­пытаться прорваться к сердцу Молукк, островам Тернате и Тидоре.

Миддлтон знал из донесений Дрейка, что Острова Пряностей были поделены между двумя султанами, один из которых жил на Тернате, а другой — на Тидоре. Вражда султанов немало способствовала тому, что на островах укрепились европейцы. Каждый из султанов старался заручиться поддержкой голландцев или португальцев и автоматически становился игруш­кой в большой игре.

Первыми на Тидоре были испанцы, которые впо­следствии продали португальцам свои права. Долгие годы португальцы были безраздельными хозяевами Мо­лукк. Но ко времени Миддлтона там уже основатель­но укрепились голландцы. Они заключили союз с сул­таном Тернате и построили фактории в его владениях.

Скоро Молукки стали местом непрерывных столк­новений. Там все время шла война и чаша весов кло­нилась то в одну, то в другую сторону в зависимости от того, прибывала ли голландская эскадра или испан­ский отряд с Филиппин на помощь португальцам.

И вот прямо в центр раздоров, прямо к складам с гвоздикой и решил прорваться Миддлтон. На совете офицеров он предложил разделиться. «Возвышение» от­правится на острова Банда за мускатным орехом. Сам же генерал на «Красном драконе» пойдет на Молукки.

Первой реакцией офицеров и факторов было реши­тельное «нет». Они увидели в этом бессмысленную аван­тюру. Да и что может поделать один небольшой корабль против фортов и факторий Молукк, особенно если учесть, что его по пятам преследует могучий голланд­ский флот?

Однако Миддлтоп был кем угодно, только не аван­тюристом. Он шел на оправданный, по его мнению, торговый риск.

Вся ночь прошла в спорах. К утру было сломлено сопротивление капитана «Красного дракона» Гроува. Поддержал брата и Давид.

Еще через день корабли расстались. Последним ар­гументом уходивших на «Возвышении» офицеров был муссон. Он дул навстречу кораблю Миддлтона. Удастся ли с ним справиться? Миддлтон был уверен — да.

Плавание среди островов продолжалось ровно ме­сяц. 18 марта 1605 года прямо по курсу «Красного дра­кона» показался небольшой вулканический остров Ма-чан, поделенный между двумя враждующими султана­ми. На одной стороне его сидел наместник султана Ти-дорского, на другой—Тернатского.

Миддлтон не знал этих тонкостей. Он пристал к пер­вой же деревне. Она оказалась под властью Тернате, то есть фактически под властью голландцев. Визит к наместнику оказался неудачным. Наместник был веж­лив, но непреклонен. Без разрешения своего султана он не намерен продать ни фунта гвоздики.

Миддлтон немедленно отплыл к Тидоре. До прибы­тия голландской эскадры оставались считанные дни, и он решил предупредить об этом португальцев и за­ручиться их благосклонностью.

Еще четыре дня плавания, вот-вот покажется сто­лица Тидоре. «Красный дракон» миновал небольшой островок, и вдруг англичане услышали отчаянную стрельбу.

Удивительное зрелище предстало их глазам.

Корабль догоняли две галеры. На носу первой стоял человек и отчаянно махал белой тряпкой, требуя оста­новиться.

Миддлтон вышел на мостик. Галеры не предсгавляли опасности для его корабля. Он приказал спустить верхние паруса. «Красный дракон» замедлил ход.

И вдруг из-за островка показались еще галеры. Од­на, две, три, пять, семь...

Может быть, это ловушка? Миддлтон поднял руку, но в этот момент первая галера уже приблизилась к кораблю настолько, что было слышно, как толстый че­ловек в камзоле, явно европеец, кричал оттуда:

— Во имя  господа спасите нас! За нами  гонятся!

Первым на палубу поднялся пожилой человек в бо­гато расшитой одежде. Затем несколько европейцев — судя по всему, голландских купцов. Наконец, оставив галеру на произвол судьбы, на палубу вскарабкались гребцы и воины.

Задыхаясь от волнения, от чувства миновавшей смертельной опасности, один из голландцев объяснил Миддлтону:

— Среди нас — король Тернате. Мы случайно попа­лись на глаза тидорцам. И если бы не встреча с вами, никого бы из нас не осталось в живых...

Голландцы умоляли капитала помочь второй, отстав­шей галере. А положение ее было критическим. Враги уже настигали ее, и без сомнения она не успеет достичь английского корабля.

— Отпугните их, — говорили голландцы. — Они бо­ятся ваших пушек.

Миддлтон подозвал одного из офицеров и тихо от­дал ему приказание. Мы не знаем точно, что говорил Миддлтон, но действия артиллерии «Красного дракона» были по меньшей мере двусмысленными. Единственный выстрел англичан не достиг цели. Ядро пролетело высо­ко над тидорскими галерами. После этого англичане спокойно дали преследователям взобраться на борт по­дошедшей почти к самому кораблю галеры и перебить всех находившихся на борту. Только трое с нее спас­лись. Они прыгнули в воду и через несколько минут были уже на палубе «Красного дракона».

Вернее всего, Миддлтону не хотелось уничтожать галеры с Тидоре. Этим он сразу бы испортил будущие отношения с португальцами. Поэтому он практически и пальцем не пошевельнул, чтобы помочь второй галере тернатцев.

Но спасение султана Тернате и голландцев было ему на руку. Султан, обязанный англичанам жизнью, — это сулило немалые выгоды в будущем.

И Миддлтон, убедившись, что бой окончен и галеры Тидоре повернули к берегу, пригласил султана и гол­ландцев, все еще не верящих в чудесное спасение, к се­бе в каюту. Оказывается, голландцы сначала приняли его корабль за авангард голландского флота, ибо знали о скором прибытии его на острова.

Когда голландские купцы узнали, что Миддлтон на­меревается пристать к Тидоре и завязать отношения с португальцами, возмущению их не было предела. Но спаситель спокойно объяснил им, что он — простой тор» гонец, которому было отказано в товарах тернатским наместником, а потому он хочет попытать счастья у португальцев. Вот если бы он знал, что на Тернате можно купить гвоздику, он, разумеется, пошел бы туда. Тем более что его долг — доставить султана и его дру­зей домой. Но вот, он не знает...

Голландцы наперебой начали успокаивать англий­ского генерала. 'Конечно, на Тернате ему помогут. Ко­нечно, он получит все товары, какие ему «ужны. И сам адмирал голландского флота сделает все возможное, чтобы отблагодарить англичан.

Миддлтон слушал голландцев и не верил им. Сейчас они зависели от него и не скупились, разумеется, на любые обещания и посулы. А что будет, когда голланд­ские корабли войдут в порт Тернате? Сдержат ли они свои обещания? Правда, сам султан, кажется, смотрит на него с искренней благодарностью, но насколько ре­альна его власть? И главное — насколько реальной бу­дет она после прихода голландской эскадры?

И Миддлтон потребовал, чтобы ему разрешили ос­новать на острове факторию, оставить там своих пред­ставителей.

Спасенные помялись было, но султан кивнул головой. Он был согласен.

«Красный дракон», не заходя на Тидоре. отправил­ся к Тернате. Два дня «Красный дракон» сгружал на пристани Тернате товары. Матросы и присланные сул­таном носильщики перетаскивали их в подаренный сул­таном дом на берегу. Фактория, хоть и маленькая, была основана.

А на третий день, понимая, что вот-вот появятся основные силы голландцев, Миддлтон вдруг заявил хо­зяевам, что все-таки заедет на Тидоре. Решению его способствовало и то, что на Тернате он мало чем поживился. Почти весь урожай гвоздики уже был закуп­лен голландцами, и за товаром надо было все равно ехать на Мачан.

Ни уговоры голландцев, ни сетования султана не смогли изменить решения Миддлтона. На прощание султан дал своему спасителю письмо к наместнику на Мачане с приказом продать тому весь урожай гвоздики и на всякий случай втайне от голландских хозяев дал Миддлтону двух сопровождающих, которые должны были на словах подтвердить волю султана. В ответ на это Миддлтон дал клятву султану и голландцам, что не продаст португальцам ни фунта боеприпасов. Гол­ландцы знали, что у португальцев с боеприпасами туго и, если не успеет прийти подкрепление с Филиппин, от испанцев, их крепость на Тидоре долго не продержится.

Миддлтон немедленно дал требуемую клятву.

И вот Миддлтон снова в море. Пока трюмы пу­сты. Но все-таки положение куда лучше, чем несколько дней назад. Во-первых, в его распоряжении три-четыре дня, пока не придут голландские корабли. Во-вторых, он приобрел ценного союзника — султана Тернате — и прибудет на остров Мачан не подозрительным пришель­цем, а человеком, уважаемым и ценимым в султанате. А устройство фактории в самом сердце голландских владений? Это ли не достижение, о котором и мечтать не могли в Лондоне?

И он спешит к Тидоре, ибо в голове его созрел но­вый план, план, который должен еще более упрочить положение одинокого английского корабля, попавшего на Молукки в разгар португало-голландской вражды. Надо ковать железо, пока горячо...

27 марта 1605 года «Красный дракон» стал на якорь под пушками португальской крепости на Тидоре. Это был, по правде говоря, не очень приятный момент для команды английского корабля. Как встретят португаль­цы англичан, только пять дней назад вступивших в стычку с их галерами и отнявших у них ценную добы­чу — тернатского султана?

Пушки молчали.

Миддлтон сам сел в шлюпку, сошел на утоптанный песок берега у стен форта. Навстречу ему опустился португальский офицер. Провел его в крепость.

Пушки «Красного дракона», заряженные и готовые выстрелить в любой момент, были направлены на зуб­цы крепостных стен. Но на корабле отлично понимали, что ядра пушек бессильны против толстых стен.

Комендант португальской крепости пригласил Мид-длтона сесть. Зачем пожаловал сюда английский гене­рал? Не приехал ли он принести свои извинения за бес­церемонное вмешательство в дела португальцев? Или, может быть, его подослали голландцы?

Миддлтон выслушал возмущенный монолог комен­данта и в свою очередь спросил:

— А известно ли уважаемому коменданту, когда сюда прибудет эскадра голландского адмирала ван дер Хагена?

Дальше разговор пошел уже совершенно по-делово­му. Голландские корабли будут здесь не сегодня-завтра. Как известно Миддлтону, у португальцев плохо с боеприпасами. Так не лучше ли забыть о неприятном инци­денте и создать основу для прочной дружбы?

Под основой генерал подразумевал порох и ядра, которые балластом лежали у него в трюме. Конечно, португальцам нечего рассчитывать на прямую помощь англичан. Но стены крепости могут выдержать любую бомбардировку. И если будет порох...

Португальский комендант согласился на условия Миддлтона. В документах и отчетах второй экспедиции сохранилась только одна часть договора, а именно: Миддлтон сгружает у крепости привезенные из Англии товары для обмена на гвоздику, а гвоздику ему приво­зят из окрестных деревень.

Несколько дней шла разгрузка. Днем невинного со­держания ящики и мешки складывались на набереж­ной. Ночью шлюпки, груженные порохом и ядрами, подходили к воротам крепости, где их уже ждали солдаты.

И вдруг 12 апреля быстроходная разведочная гале­ра, крейсировавшая у Тернате, влетает в порт. Голланд­ская эскадра в составе пяти больших кораблей, оста­новившись на день в Тернате, отплыла по направлению к Тидоре.

До вечера англичане лихорадочно грузили гвоздику. С последними лучами солнца «Красный дракон» покинул гавань Тидюре.

Но самое удивительное — об этом не могут без хо­хота говорить английские офицеры, — на палубе, рядом с посланцами тернатского султана, сидят и посланцы султана Тидоре. Миддлтон сумел добиться (не без по­мощи португальцев) аудиенции у владыки острова и получил от него письмо такого же содержания, как и от другого султана, для наместника второй половины ост­рова Мачан.

Подданные злейших врагов — султанов — мирно си­дят рядышком и беседуют. Им-то делить нечего.

Ночью в нескольких милях от Тидоре «Красный дракон» повстречал голландскую эскадру. Миддлтон приказал фонарем просигналить пожелания всяческих успехов голландцам. И, пройдя сквозь эскадру, «Крас­ный дракон» на полных парусах бросился к Мачану. Уж туда он поспеет раньше всех. Теперь не страшны конкуренты.

Но даже такие хитрецы, как Миддлтон, порой тер­пят неудачи.

Вот что произошло на острове Мачан.

Первый визит был на тернатскую половину острова. Наместник был предельно вежлив. Но... он не может нагрузить корабль гвоздикой, так как урожай ее еще не собран.

Второй визит — на тидорскую половину. Но... наме­стник не может помочь ничем. Вы слышали, что гол­ландцы напали на остров? Завтра я отплываю со все­ми мужчинами на помощь моему султану. Некому бу­дет собрать и погрузить гвоздику.

Миддлтон бросается обратно, на тернатскую половину. Может быть, можно снять ее сейчас?

И в самый разгар переговоров на горизонте пока­зался парус. Гонец от португальцев. Мы осаждены, пи­шет комендант Тидоре. Запасы гвоздики, приготовлен­ные для отправки в Португалию, находятся под угрозой захвата голландцами. Если английский генерал согла­сен заплатить за гвоздику золотом по умеренной цене, то он может считать, что корабль его нагружен.

Вот он, светлый момент экспедиции, минута торже­ства хитроумного Миддлтона! Надо немедленно возвращаться на Тидоре. День опоздания — крепость    падет, и голландцы получат всю гвоздику бесплатно.

Португальцы пишут, чго гвоздику удалось перенести в деревню, в миле от крепости. Голландцы еще не знают, где она спрятана, и, несмотря на то что охране дано указание объявить в случае необходимости гол­ландцам, что гвоздика — собственность Миддлтона, нет никакой гарантии, что это удержит их от ее кон­фискации...

Некоторые офицеры воспротивились решению гене­рала снова броситься в самую гущу схватки. Неизвест­но, как отнесется к их появлению голландский адмирал. Но Миддлтон не стал слушать подчиненных. Это был его последний шанс. Если не взять гвоздику сейчас, можно остаться вообще без ничего.

День был ясный и солнечный. Голландцы увидели приближение «Красного дракона» издали. Ван дер Хаген не удержался от возгласа: «Вот наглецы!». И с интересом следил за тем, как «Красный дракон» спокойно вошел в бухту и бросил там якорь. Это было или без­рассудством, или актом самоубийства. Уже три дня шла бомбардировка крепости, но португальцы успешно отражали все атаки, ибо вопреки ожиданиям оказалось, что пороха у них больше чем достаточно. И никто — ни голландцы, ни султан — не сомневался, что Миддлтон нарушил клятву и снабдил португальцев боеприпасами. И они готовы были отомстить.

Миддлтон в ответ на требование голландского адмирала прибыть немедленно на борт его корабля послал туда капитана Гроува. Он надеялся, что простодуш­ный на вид морской волк лучше, чем он, сумеет убе­дить голландцев в невиновности англичан.

Гроув и в самом деле отлично справился с деликатной миссией. Он без всякого зазрения совести поклял­ся на распятии, что ни единой крошки пороха не полу­чили португальцы от англичан. Клялся он так искренне и с таким воодушевлением отрицал вину англичан, что даже корабельный священник шепнул адмиралу: «По­лагаю, невиновны».

Голландцам пришлось отпустить капитана с миром. Это не значило, что отношения наладились. Но право же, голландцам было не до войны с англичанами. Крепость ведь не собиралась сдаваться.

Так прошло несколько дней. Англичане перевозили на шлюпках гвоздику из соседней деревни, а по ночам в деревню приезжала повозка из крепости и забирала оставленные англичанами бочонки с порохом.

Война продолжалась. И посреди сражения, будто ему и дела до всего этого не было, стоял корабль хит­роумного генерала и с каждым днем оседал все глуб­же. Трюмы заметно наполнялись.

7 мая на Тидоре прибыл султан Тернате со всей сво­ей армией. На берег был высажен десант и при под­держке пушек голландского флота бросился на штурм бастионов. Через несколько часов первые голландские флаги затрепетали на стенах крепости. Но ненадолго. Мушкетным огнем нападающие были отогнаны. Неуда­чей кончился и второй штурм. Казалось, португальская крепость выдержит осаду. Тем более, дошли слухи о том, что на помощь ей спешат испанские каравеллы из Манилы.

Но случайное ядро, упавшее в пороховой склад, раз­несло в клочья половину форта. Многие из защитников крепости погибли при взрыве. В образовавшуюся в сте­не брешь ворвались тернатские отряды. Война кончи­лась победой голландцев.

Миддлтон удовлетворенно потирал руки. Он не успел еще передать португальцам последний взнос за гвоздику. Золото осталось на корабле.

8 июле «Красный дракон», потрепанный бурями, но тем не менее с трюмами, полными гвоздикой, вернулся в Бантам, к месту встречи. «Гектор» и «Сюзанна», как сказали Миддлтону в фактории, ушли с перцем в мар­те. «Возвышение» вернулось через три недели. Можно было отплывать.

У берегов Африки «Красный дракон» и «Возвыше­ние» догнали терпящего бедствие «Гектора» На нем осталось только четырнадцать человек экипажа. Осталь­ные умерли от болезней. Капитан «Гектора» собирался выбросить судно на камни и продолжить путь по суше. Миддлтон догнал его вовремя. Команду сменили. Груз перца был спасен. И три корабля продолжили путь к дому. «Сюзанну», правда, больше никто не видел. Она или погибла в бурю, или стала добычей пиратов.

Путешествие окончилось 6 мая 1606 года. Все три корабля вместе вошли в устье Темзы. Успех был полный. Несмотря на потерю «Сюзанны», прибыли пайщиков были колоссальными.

Миддлтон стал героем. Его принял король и долго беседовал с ним. Его чествовали учредители компании, его приглашали наперебой в лучшие дома Лондона.

Не беда, что из состава экспедиции только треть мо­ряков вернулась домой. Это на доходах компании не отразилось. Миддлтон был отважным героем, победив­шим всех соперников. Каких только легенд не рассказывали о нем! И генерал не пытался спорить с легенда­ми.

А путешествие оказалось таким успешным только потому, что Миддлтон сначала обманул голландцев, по­том португальцев, потом снова голландцев, изменил слову, помогал сразу обеим враждующим сторонам — в общем вел себя, как расчетливый купец.

Продолжателем дела Миддлтона был его брат Давид и другие хитроумные служащие компании, которые и заложили фундамент Британской империи.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ,

Где речь пойдет о встрече на песке, о пушечном  выстреле, задуманном заранее, о трусости Лакандулы, о возвращении эскадры, о том, что ответил Солиман испанскому послу, и о последней битве посреди залива

Задняя часть тела льва имеет форму дель­фина, плывущего по  морским  волнам, в знак того, что испанцы с оружием в ру­ках пересекли океан, чтобы подчинить это царство кастильской короне

Из описания герба города Манилы

Когда на рассвете 20 мая 1570 года раджа Солиман, выйдя на террасу своего бамбукового «дворца», увидел на рейде Манильской бухты белые паруса ис­панских галионов, он еще не знал, что этот день станет роковым в его судьбе и в судьбе родных ост­ровов. Он не знал этого, потому что до его мирного княжества Манилы, расположенного вдали от основных торговых путей, на которых пиратст­вовали португальские корабли, не докатывались известия о кровавых событиях, потрясавших всю Юго-Восточную Азию. Правда, лет десять тому назад, когда он был еще мальчиком, а княжеством правил его отец, на берега его страны совершил нападение португальский корабль, плывший с Молуккских островов. Он помнит, как пыла­ла подожженная португальцами соседняя с Манилой де­ревня и как потом разъяренные воины его отца отреза­ли грабителям путь к морю и перебили почти весь от­ряд. Ведь именно тогда был захвачен в плен Франсишку, ставший потом командующим всей артиллерией раджи. Эти мысли проносились в голове Солимана, пока он лю­бовался красивым маневром, который совершали кораб­ли, прежде чем стать на якорь. Потом он накинул пур­пурный плащ, надел чалму и, кивком приказав страже следовать за ним, направился к бревенчатому палисаду, окружавшему город.

В это время на флагманском корабле Мартина де Гоити шли приготовления к спуску шлюпки. Маршал — командующий экспедицией — стоял у борта и в подзор­ную трубу рассматривал укрепленный город, за часто­колом которого виднелись островерхие крыши домов и зеленые кущи деревьев. Он давно слышал о богатстве этого княжества, и ему и его солдатам, натерпевшимся за пять лет пребывания на островах бесчисленных ли­шений, хочется наконец вкусить от сказочного велико­лепия Востока, рассказами о котором соблазнился не один нищий испанский идальго. Что видели они за это время? Голод на негостеприимном Себу, где они обо­сновались ценой немалых потерь. Нападения воинст­венных мактанцев, победителей Магеллана. Рейды пор­тугальцев, то и дело осаждавших их себуанский лагерь. Лихорадку. Заговоры среди своих же собратьев по ору­жию, доведенных до отчаяния трудностями и невзгода­ми, истощенных тропической жарой, болезнями и пьянством.

Многоопытный аделантадо Легаспи[2] понял, что оставаться на Себу дальше нельзя, и перебрался на остров Панай, откуда и отправил его, де Гоити, поис­кать более подходящее место для основания столицы. И вот он здесь, у берегов Лусона, и кокосовые пальмы за стеной города приветственно кивают ему своими верхушками. А люди? Людей старый солдат не боится. У него на кораблях 80 солдат-испанцев и 400 завербо­ванных жителей Висайских островов. С такими силами он, не сомневаясь, бросил бы вызов здешнему прави­телю. Если бы только не инструкции Легаспи. Губерна­тор приказал избегать кровопролития. Он сослался на письмо его величества Филиппа II, в котором тот пред­писывал объяснять туземцам, что испанцы хотят жить с ними в мире и дружбе, и учить их закону Иисуса Христа, что приведет их к спасению. Циник де Гоити не верит в искренность таких приказов, но он привык подчиняться, и посланному в шлюпке капитану Диасу отдано строгое распоряжение не нарушать мира.

Пока гребцы-висайцы дружно мчали лодку к берегу, другая лодка также стремительно пересекала реку Пасиг, отделяющую владения раджи Солимана от сосед­него княжества Тондо, которым управлял его дядя рад­жа Лакандула. В ней сидел посланец старого раджи, отправленный к Солиману с целью удержать горячего юношу от необдуманных поступков. Посланец застал Солимана у городских ворот, где тот вместе с порту­гальцем Франсишку и пушечных дел мастером пампанго[3] Пандай Пира проверял готовность маленьких брон­зовых пушек — лантак — к приему неожиданных гостей. В ответ на предупреждение, переданное гонцом, Соли-ман рассмеялся и сказал, что, каковы бы ни были на­мерения пришельцев, он предпочитает сам позаботиться о своей безопасности и безопасности своих подданных. И при этих словах раджа с гордостью окинул взглядом застывших рядом с пушками канониров с пальниками в руках.

Между тем испанцы уже вытаскивали на сушу шлюпку, и мощные звуки фанфар возвестили жителям города об их высадке. Из городских ворот навстречу им вышли первый министр Солимана Юсуф, португалец Франсишку и посланец раджи Лакандулы. Переговоры состоялись  тут же на  берегу.  Обе  стороны  заверили друг друга в полном миролюбии.

В город испанцев не пригласили. Не пригласили в город и самого де Гоити, когда он, как было условлено, вечером того же дня высадился на берег для встречи с правителем Манилы. Она состоялась в наскоро сколо­ченном павильоне. Де Гоити с Солиманом укололи пальцы, по капле крови смешали с пальмовым вином и выпили его. Обряд означал, что отныне де Гоити и Солиман — кровные братья. Однако, когда вслед за совер­шением обряда началась деловая часть переговоров, оба «брата» поняли, что прийти к соглашению им бу­дет крайне трудно. Испанец потребовал от раджи при­знания его зависимости от испанской короны, выплаты ежемесячной дани золотом и продовольствием и раз­решения построить испанский форт на территории кня­жества. Раджа вежливо отклонил все эти требования, предложив ограничить отношения торговлей на взаимо­выгодных условиях. Простились холодно. Де Гоити не понравился заносчивый «индио».

Ночью в каюту де Гоити был вызван мусульманин с Калимантана Димандуль, сопровождавший экспедицию в качестве переводчика. Около двух часов продолжа­лась беседа, а затем Димандуль отплыл в сторону Ма­нилы. Наутро он был доставлен к Солиману и объявил ему, что он агент тестя Солимана султана Брунея, по­сланный следить за продвижением испанцев, что он знает о замыслах испанцев, которые собираются по сиг­налу пушки напасть на город. Солиман щедро награ­дил лазутчика.

На следующую ночь Димандуль докладывал де Гои­ти о том, что Солиман готовится отразить нападение, что у него 700 воинов и 8 пушек, но мало пороха и ядер, что дядя его Лакандула едва ли придет ему на помощь.

Солиман действительно готовился отразить нападе­ние. Он отдал приказ круглосуточно вести наблюдение за испанскими кораблями, выставить охрану у боевых прау, стоящих на берегу реки Пасиг, и напасть на при­шельцев в ответ на первый выстрел с испанского галиона.

Прошло два дня. В эти дни де Гоити после тщатель­ных раздумий выбрал наконец человека, которому он предназначил роль жертвы в готовящейся провокации. Педро Ортис звали этого разжалованного капитана, которого де Гоити хотя и уважал за отчаянную храб­рость, но недолюбливал за вечные иронические замеча­ния. Главное же, что о нем Легаспи не будет жалеть, ибо он один из главных зачинщиков ограбления могил себуанцев, в свое время чуть не стоившего испанцам жизни.

Итак, Ортис предстал перед маршалом и получил от него письмо к радже Солиману.

— Надеюсь, это не объяснение в любви, — сказал он, и это были его последние слова.

Когда шлюпка приближалась к берегу, де Гоити вышел на кормовую палубу.

— Я забыл вручить подарок радже. Надо вернуть лодку, — сказал он канониру.

Вспыхнул фитиль, и резкий звук выстрела нарушил знойную тишину полдня. В то же мгновение раздался ответный выстрел из крепости. Первое же ядро угодило в лодку Ортиса.

Де Гоити изобразил бешенство. Он призвал испан­цев к беспощадной мести, и через четверть часа десять шлюпок и галера, полные кипящих гневом испанцев, устремились к берегу. Загрохотали корабельные пушки. Ядра со свистом проносились в воздухе и вонзались в бревна частокола, проделывая бреши в ограде. В от­вет огрызались маленькие пушки филиппинцев. Они били по приближающимся лодкам испанцев. Солиман во главе своего войска, вооруженного пиками, кинжа­лами, короткими мечами и ножами боло, вышел через боковые ворота города и ждал высадки неприятеля. Как только первые испанские солдаты спрыгнули на землю, он скомандовал наступление. Испанцы встретили ма-нильцев залпами. Но остановить Солимана они не смогли.

Схватка была ожесточенной. Когда берега достиг второй эшелон войск де Гоити, состоявший главным образом из висайцев, положение испанцев было не из легких. Командовавший первой группой Диас был ра­нен в ногу. Он отполз в сторону и отстреливался из мушкета от пытавшихся приблизиться к нему филип­пинцев. Де Гоити во главе подкрепления врубился в ряды неприятеля и, нанося удары мечом направо и на­лево, стал прокладывать путь к стоящему на возвышении Солиману. Но тот приказал отступать к реке и переправляться в Тондо. Манильцы устремились к сво­им прау. Отступая, они подожгли свои дома, чтобы не оставлять их врагу. Но даже пламя не остановило ис­панцев. Ворвавшись в город, они хватали, что попадало под руку, насиловали не успевших покинуть город жен­щин, вязали пленных. На корабли было уведено 80 че­ловек, в том числе несколько японских и китайских тор­говцев, заплативших впоследствии немалый выкуп за свое освобождение.

По здравом размышлении де Гоити не решился остаться в разоренной Маниле. Приближалось время тайфунов, когда возвращение на Панай стало бы не­возможным. Что касается Солимана, то он был побеж­ден, но не разгромлен и в любую минуту мог снова появиться со свежими силами. Испанцам же победа далась нелегко. Они потеряли десять человек своих и около тридцати висайцев, и лишь немногие избежали ранений. К тому же добыча была так велика, что боль­шинству солдат не терпелось убраться со своей пожи­вой в безопасное место. Де Гоити приказал поднять паруса.

Тем временем Солиман со своими приближенными и потрепанным войском укрылся в Тондо у Лакандулы. Горе его было безутешным. В битве пал артил­лерист Франсишку, пропал без вести маленький Пандай Пира, мастер-кудесник, отливавший пушки, не знавшие себе равных в здешних местах. Пропало все золото каз­ны, вся артиллерия, все запасы риса прошлого урожая. А тут еще Лакандула с его упреками. Он считает, что нельзя было ссориться с испанцами, что лучше было принять их условия и признать себя их вассалом. Гор­дый Солиман не согласен с дядей. Ему ли, сыну солнца, становиться вассалом, когда половина барангаев[4] Лу­сона подчиняется ему и платит дань. Но он не возра­жает вслух. Ведь в конце концов он пользуется госте­приимством старого раджи.

В конце недели пришло известие о том, что испан­ские корабли уходят. Солиман взобрался на холм и с него наблюдал за движением галионов. Так смотрел он, пока белые паруса кораблей не скрылись за горизонтом. Он не знал, почему ушли испанцы и надолго ли они ушли. Два дня он ждал, а потом отдал приказ вернуть­ся в Манилу и строить город заново. Через месяц на пе­пелище уже красовались новые дома и новый частокол опоясывал поселение, и только миниатюрных пушек Пандай Пира, захваченных испанцами, не было в его воротах, да обожженные стволы палым чернели на улицах.

А корабли де Гоити уже приближались к Панаю. Победители с нетерпением ждали момента, когда они смогут похвастаться своими трофеями, а сам маршал готовился к встрече с Легаспи, в который раз про­думывая рассказ о коварном нападении манильцев. Любой из оставшихся в живых испанцев мог подтвер­дить версию де Гоити, ведь никто из них не знал о ночной беседе маршала с мусульманином Димандулем.

Прошло около года. Доклад де Гоити убедил губер­натора Легаспи в том, что Манила — самое подходящее место для испанской столицы на островах, а манильцы, не пожелавшие покориться испанцам, не заслуживают снисхождения. Ждали только попутных муссонов, чтобы снова двинуться в путь на север.

15 апреля 1571 года флотилия из 27 судов с 280 ис­панцами и несколькими сотнями висайцев на борту двинулась к Лусону. 9 мая экспедиция стала на якорь близ Манилы. На следующий день на флагманский ко­рабль прибыл раджа Лакандула. Легаспи был весьма тронут выказанными старым раджей знаками почтения и покорности. Он даже обещал простить Солимана, ес­ли тот согласится принять условия испанцев.

Солиман же и не помышлял о прощении. Как толь­ко испанская эскадра появилась в Манильской бухте, он понял, что война будет беспощадной. По пыльным дорогам помчались гонцы к дату[5] Хагоноя, Макабебе, в барангаи Пампанго.

Дружины союзных княжеств еще не успели прийти на помощь манильскому радже, когда Легаспи, так и не дождавшись изъявления покорности от Солимана, отдал распоряжение идти на приступ. 19 мая флотилия развернулась в виду города. Солиман правильно оценил свои силы и силы противника. Он знал, что дать бой сейчас было бы безрассудством. И вновь запылали по­стройки его столицы, и жители города со своим скарбом потянулись к берегу Пасига, чтобы найти убежище в соседнем Тондо.

На этот раз, представ перед осторожным Лакандулой, Солиман не счел нужным скрывать своих чувств. Он призвал старика выступить вместе против ненавист­ных испанцев, а когда тот отказался, бросил ему в ли­цо горькое обвинение в трусости. Тот потребовал, чтобы Солиман покинул его княжество, и горячий раджа со всеми своими боеспособными подданными снова пе­реправился через Пасиг и стал лагерем в де­ревне Навотас. С ним вместе ушло немало доброволь­цев из Тондо, и в их числе сын и два племянника Лакандулы, решившие смыть кровью позор старого раджи. Вскоре к Солиману стали стекаться ополченцы из со­седних барангаев: рослые пампанго в доспехах из буй­воловых шкур, юркие пангасинаны со щитами из твер­дого дерева, выносливые кагаянцы. Войско Солимана уже перевалило за тысячу человек.

Испанцы тем временем были заняты постройкой столицы. Лакандула, не зная, как выслужиться перед новыми хозяевами, мобилизовал им в помощь земле­дельцев своего княжества, и через пять дней на месте пожарища уже обозначились очертания будущего горо­да. 24 июня Легаспи объявил Манилу столицей остро­вов. Отслужили молебен в честь всемогущей девы Марии, покровительницы города, а потом прошли крестным ходом по всем улицам и освятили те места, где должны быть заложены церковь и августинский мона­стырь.

Легаспи отдыхал после утомительной процессии, когда к нему доставили лазутчика из войска Солимана. Тот сообщил о подготовке Солимана к сражению и о сосредоточении его сил в непосредственной близости от Манилы. Несмотря на возражения де Гоити, Легаспи решил еще раз попробовать договориться с раджей. В лагерь Солимана отправилась делегация во главе с внуком Легаспи — Хуаном де Сальседо.

Посланцы Легаспи шествовали по главной улице деревни Навотас, сопровождаемые задержавшими их на дальних подступах к лагерю филиппинцами. Воины Солимана бросали на испанцев испытующие, примери­вающиеся взгляды.

По узкой тропинке испанцев провели к хижине — временной резиденции Солимана. Раджа вышел на тер­расу хижины и, обратившись к стоящим внизу испан­цам, спросил их о цели визита. Сальседо, поклонившись, объяснил, что пославший его губернатор островов Легаспи предлагает Солиману мир на условиях вассальной зависимости княжества от испанцев и признания Ма­нилы испанской столицей. Гневом зажглись глаза Со­лимана, и он бросил в лицо Сальседо:

— Солнце дало мне жизнь. И мне не пристало ро­нять себя в глазах моих женщин, которые стали бы пре­зирать меня при мысли, что я могу завести дружбу с испанцами.

С этими словами он одним прыжком перемахнул через перила террасы в стоящую внизу, под сваями, ладью.

— Я буду ждать вас в заливе Банкусай! — крикнул он, и лодка отчалила от берега.

Солиман не случайно выбрал ареной будущего сра­жения залив Банкусай. Он правильно рассчитал, что испанские корабли не смогут подойти сюда на рас­стояние пушечного выстрела. 'Кроме того, он надеял­ся заманить испанцев на большую отмель в центре за­лива и навязать им рукопашный бой прямо в воде, где их тяжелые доспехи будут только мешать им.

3 июня 1571 года легкие суда испанской флотилии под командованием де Гоити вошли в залив Банкусай. Наперерез им устремились быстроходные прау Солима­на. Сорок лодок насчитал маршал, пока оба отряда шли на сближение. Наконец расстояние между ними сократилось настолько, что де Гоити дал сигнал, и первый мушкетный залп прокатился над морской гладью. За ним — второй, третий. Но вот прау Солимана уже совсем близко, и дождь стрел начинает стучать о кирасы испанцев. Наконец сблизились вплотную. Ис­панцы прыгают в прау филиппинцев, но те соскакивают в воду, и оказывается, что глубина здесь не больше, чем по колено. Ожесточенная схватка переносится в воду. И те и другие, побросав лодки, вступают в едино­борство прямо на песчаной отмели посреди моря. За­кованные в сталь испанские мушкетеры с трудом сдерживают натиск ловких и подвижных воинов Солимана. Меткие дротики выводят из строя грозных конкистадо­ров одного за другим. Раненых здесь нет. Падающий в воду не имеет шансов на спасение.

Редко приходилось испанцам сталкиваться с таким упорным и яростным сопротивлением. «Они умирали, подобно диким зверям, впиваясь зубами в железо на­ших мечей», — скажет потом про своих противников де Гоити.

Исход битвы был неясен. Де Гоити, оставшийся во флагманской шлюпке с небольшим отрядом отборных стрелков, начал сомневаться в успехе. Надо бы стре­лять, но в схватке трудно отличить воинов Солимана от союзников испанцев с Висайских островов. Но не де Гоити считаться с такими мелочами. И он отдает при­каз стрелять, стрелять без разбора, палить что есть мочи в гущу борющихся воинов. Снова эхо мушкетных зал­пов повисает над заливом, и полуобнаженные тела фи­липпинцев десятками падают и скрываются под водой.

Не миновала пуля и Солимана. Раджа сам вмешал­ся в рукопашную схватку, и уже не один враг пал к его ногам под ударами меча-баронга. Раненный в го­лову, он упал в воду. Тело его не нашли.

Четыреста манильцев погибли в этот день, защищая свободу своей родины. Победа далась испанцам с боль­шим трудом, но результаты ее были крайне важными для них. Теперь сопротивление жителей Лусона оказа­лось сломленным, и один за другим почти все вожди острова признали себя вассалами испанской короны.

Имя же Солимана осталось в памяти филиппинцев. Сохранила история и другое имя — имя Лакандулы, имя филиппинского феодала, трусость которого открыла чу­жеземцам двери страны. Жизнь отомстила предателю вскоре после гибели Солимана. Испанцы лишили ста­рого раджу даже тени самостоятельности.

ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ,

Где речь пойдет о том, почему португальцы  помирились со своим злейшим  врагом, о незадачливом внуке великого деда и о его еще более незадачливом брате, о непо­нятном сигнале, о том, чего стоит клятва иезуита, и о мстителе  по имени дом Педру Родригиш

И это был позор, которого еще не прихо­дилось испытывать португальцам в Азии

Португальский  летописец

Когда Мохаммад Кунджали Мараккар, бывший адмирал каликутского флота, а ныне само­стоятельный властитель Котты, почти полностью парализовал португальское судоходство у юго-западных берегов Индии, порту­гальцы вдруг обнаружили, что не могут сами справиться с непокорным раджей. И они обратились за помощью к старейшему врагу — владыке Каликута.

Адмирал каликутского флота не желал подчиняться своему бывшему сюзерену. Саморин, безвольный чело­век, более всего опасался собственных подданных, а по­тому готов был пойти на союз с португальцами или да­же с самим дьяволом, лишь бы сохранить шатающийся трон.

Узнав через лазутчиков, что португальцы помирились с Саморином, Кунджали принял меры для укрепления своих владений, не прекращая между тем борьбы с пор­тугальцами на море. В 1592 году он даже осмелился за­хватить португальский корабль в виду города Гоа.

И в этот момент в Гоа прибыл новый вице-король, шестнадцатый по счету, по имени Франсишку да Гама. Сходство имен с открывателем пути в Индию было не случайным — Франсишку да Гама приходился внуком Васко да Гаме. За сто лет, прошедших с первого путе­шествия, изменилось многое, но не изменился дух се­мейства да Гама. Внук был во многом похож на деда — заносчив, спесив, жесток, но далеко уступал деду в уме, решительности и военных способностях.

Относились к Франсишку в Гоа недружелюбно, ибо он сумел с первых же дней восстановить против себя ме­стную знать. Даже в церкви новый вице-король прика­зал повесить занавес, за которым и оставался все время службы, чтобы не видеть простых смертных.

Основной задачей Франсишку да Гамы была подго­товка нападения на Кунджали. Решено было, что со сто­роны португальцев выступит флот, а саморин, их новый союзник, выставит сухопутное войско. Помимо королев­ского португальского флота в походе участвовали десять кораблей, снаряженных на свои деньги купцами Гоа. Командующим флотом вице-король назначил своего младшего брата, тридцатилетнего красавца Луиша да Гаму, несмотря на то что этому шагу воспротивились все капитаны кораблей. Как писал португальский летопи­сец, и вице-король и командующий флотом были не на месте. «Один был назначен ошибочно, и он же ошибочно назначил другого».

Португальцы спешили. Новости, поступавшие со всех сторон, были весьма неблагоприятными. Во-первых, у берегов Малабара появились два голландских корабля.

Во-вторых, быстроходные галеры Кунджали взяли на абордаж португальскую каравеллу, занятую обычным грабежом одиночных индийских кораблей, и перебили весь ее экипаж.

Итак, в 1598 году двадцагитысячная армия саморина подошла к крепости Кунджали и полукольцом охватила ее со стороны суши.

С моря подошел Луиш да Гама с флотом из 18 боль­ших кораблей, 23 галер и нескольких вспомогательных судов. На кораблях было более двух тысяч португаль­ских солдат. Таким образом, крепость на реке Котта бы­ла взята в кольцо. Пока шли совещания о штурме крепо­сти, прибыло еще четыре корабля, отправленных архи­епископом Гоа.

Флот Кунджали был отрезан от крепости и не мог прийти на помощь адмиралу. В результате тому прихо­дилось рассчитывать только на небольшой гарнизон.

Три месяца шла осада крепости. За день до штур­ма отряд Ферейры из трехсот лучших солдат высадился на берег и присоединился к армии саморина. Луиш да Силва с шестьюстами солдатами приготовился к штур­му со стороны реки. Остаток дня португальцы провели в молитве и исповеди.

Штурм должен был начаться 5 марта в пять часов утра, перед самым рассветом, по сигналу — зажженно­му факелу.

Неизвестно, почему факел зажгли на пять часов рань­ше срока, вскоре после двенадцати. Солдат с факелом в руке пробежал под стенами крепости.

Ферейра со своим отрядом и авангардом каликутцев бросился к крепости, но в суматохе нападающие забыли взять штурмовые лестницы.

Командир же другого португальского отряда, да Сил­ва, уже находившийся на берегу, приказал своему отря­ду оставаться на месте. Он знал, что штурм должен на­чаться на рассвете, а до рассвета было еще далеко.

Отряд Ферейры сразу попал под убийственный огонь защитников крепости и в нерешительности замешкался у стен. В то же время Кунджали заметил, что на берегу стоит без движения большой португальский отряд. Он послал часть своих мушкетеров на стены с той стороны, и они спокойно принялись расстреливать отряд ожидав­шего подтверждения сигнала да Силвы.

Действия португальского капитана трудно понять. Ведь он не мог не слышать перестрелки и шума с дру­гой стороны крепости, и надо было быть совсем неопыт­ным в военном деле, чтобы не догадаться, что там сра­жается Ферейра с авангардом саморина. Так или иначе, сам да Силва вскоре упал мертвым. Погибли также и два капитана, которые по очереди сменяли его. Отряд начал отступать к лодкам. Открылись ворота, и отряд осажденных напал на оставшихся без командиров пор­тугальцев. Португальцы, отбиваясь, бросились к лодкам, и те, перегруженные, шли ко дну.

Разгром португальцев был быстрым и полным. Лето­писец вынужден признать (а португальские летописцы предпочитали умалчивать о неприятных для португаль­ского оружия событиях), что «около ста пятидесяти сол­дат позорно бежало и многие из них нашли здесь свою смерть...».

Несколько дольше продержался смешанный отряд Ферейры и каликутцев. Они смогли даже проломить в одном месте стену крепости и ворваться внутрь. Ферей­ра успел поджечь несколько домов и разрушить мечеть, прежде чем защитники вытеснили португальцев из го­рода.

К полудню следующего дня все было кончено. Пос­ледние португальцы под водительством 'Ферейры отсту­пили к кораблям.

В течение всего боя как саморин, так и Луиш да Га­ма оставались свидетелями боя, не вступая в него. Един­ственное, что сделал командующий португальцами,— собрал все лодки и боты и приказал плыть на выручку гибнущему отряду да Силвы. Но солдаты, видя в пред­рассветной мгле, как солдаты Кунджали добивают пор­тугальцев, отказывались плыть на выручку товарищам. Не помогло и то, что Луиш да Гама выскочил на мель посреди реки и бегал по грязи, тщетно размахивая мечом и грозя перепуганным солдатам.

Так продолжалось до тех пор, пока к кораблям — кто вплавь, кто на лодках — добрались с криком: «Измена!», «Измена!» остатки отряда да Силвы. Никто не пони­мал, кто и кому изменил, но это паническое слово унич­тожило остатки воинского пыла португальцев.

Потери португальцев в том сражении, по различным источникам, определяются от трехсот до пятисот человек.

Основные силы саморина оставались в лагере. Саморин был только свидетелем разгрома португальцев. Он был недоволен тем, что португальский офицер бро­сил почти на верную смерть его авангард, и не пожелал рисковать остальными войсками. Без сомнения, в глуби­не души он радовался, глядя на бегущих португальцев. Саморин, после того как разгром португальцев стал очевидным, решил, что город возьмет штурмом он сам, и притом без помощи португальцев, удалившихся на ко­рабли. Зато и не будет ничем обязан португальским по­мощникам.

Двадцать тысяч каликутцев тесными колоннами по­шли на крепость.

Кунджали подпустил врагов поближе. И затем, не жалея пороха, открыл убийственный огонь из пушек и мушкетов, в основном захваченных у тех же португаль­цев. Несколько часов продолжалось сражение. Войска саморина отступили...

Флот Луиша да Гамы возвратился в Гоа, оставив только несколько кораблей стеречь устье реки, чтобы не дать возможности Кунджали соединиться с флотом.

Когда вести о разгроме достигли Гоа, город погрузил­ся в траур. Жены и родственники моряков осаждали дво­рец вице-короля, надеясь получить вести о своих близ­ких. Да Гама отказался принять их.

На совете, созванном через три дня, вице-король объ­явил, что он сам поведет армию на штурм крепости Кунджали, чтобы восстановить честь португальского ору­жия. Однако члены совета вежливо указали ему, что его присутствие нужнее в городе. Подобных советов ранее не давали вице-королям. Франсишку да Гама был вы­нужден согласиться с решением совета и умерить свой боевой пыл.

Решено было, что блокада — одновременно с моря португальцами и с суши саморином — будет продол­жаться до конца сезона дождей. К тому времени гар­низон будет ослаблен голодом, и крепость падет почти без боя.

Когда же вернулся его брат, незадачливый Луиш да Гама, вице-король, чтобы спасти его от позорного суда, немедленно отправил комендантом в крепость Ормуз в Персидском заливе. Суд проходил в отсутствие Луи­ша, и вице-королю пришлось употребить все свое влияние, чтобы добиться в конце концов оправдания брата! Совет же решил во главе будущей экспедиции по­ставить способного капитана Андре Фуртадо, который прославился несколькими удачными сражениями с фло­том Кунджали. Вице-король не соглашался.

К этому времени пришли подкрепления из Португа­лии. На борту было несколько сот необученных рекру­тов, и пришлось потратить несколько месяцев на их военную подготовку. Все эти месяцы продолжались стычки между советом и вице-королем. Тот, желая спа­сти честь семьи, продолжал настаивать на том, чтобы самому идти впереди войск. Но совет, а также капита­ны кораблей и архиепископ были непреклонны.

И во главе нового флота ушел Андре Фуртадо.

Этот флот был значительно сильнее первого. Не го­воря уже о рекрутах, почти каждый способный носить оружие португалец в Гоа был призван в армию. При­были подкрепления из Малакки и других крепостей. Разгромить Кунджали было необходимо. Трудно перео­ценить урон португальскому престижу, который нанесли несколько сот подданных индийского раджи.

А Кунджали был горд, справедливо горд своей побе­дой. Он надеялся теперь объединить все княжества Южной Индии для борьбы с португальцами и оконча­тельного изгнания их. Он даже стал именоваться Гони­телем португальцев.

Он направил гонцов во все соседние княжества, но мало кто из них смог прорваться сквозь блокаду, а из тех, кто прорвался, мало кто вернулся назад. Кунджали не знал, что некоторые из раджей, соответствующим образом обработанные португальцами и саморином, предпочли остаться нейтральными, некоторые просто побоялись выступить, узнав о новом флоте португаль­цев, а некоторые решили подождать, чем все кончится... Только из двух мест получил ответ Кунджали. Гонец из княжества Мадура сообщил, что тамошний властитель готов предоставить убежище Кунджали в случае его поражения, а отважная рани[6] Тхирумалы Уллала, ко­торой Кунджали в свое время помог в войне с португальцами, сумела, несмотря на блокаду, ночью доста­вить в осажденную крепость три тысячи мешков с рисом, что спасло гарнизон от голодной смерти. Но боль­шего она сделать не могла — ее армия и так еле сдер­живала натиск войск саморина и португальцев.

На этот раз во флоте Фуртадо насчитывалось двад­цать два больших корабля, к которым присоединилось двенадцать  каравелл,  патрулировавших  у крепости, — итого тридцать четыре корабля! Такого большого флота еще не собиралось в тех водах. Ведь к этим кораблям надо прибавить сотни мелких судов и галер саморина. Первое, что сделал Фуртадо, куда более тонкий ди­пломат, чем Луиш да Гама, — устроил торжественную встречу с саморином,    на    которой   поклялся в вечной дружбе Португалии с Каликутом.  Фуртадо и саморин обнялись на глазах у обеих армий под грохот салюта из всех португальских и каликутских пушек.

После обмена приветствиями военачальники в шатре саморина не только разработали детальный план кам­пания, но и заранее яоделили добычу. Со штурмом ре­шили подождать. Лазутчики сообщили, что в крепости уже съедены последние запасы пищи и осажденные го­лодают. Была и еще одна причина. Ожидали очередного флота   из  Португалии.   И   он  прибыл.   Франсишку да Гама смог выслать еще 11 больших кораблей и 20 су­дов   меньшего   размера.   Флот   Фуртадо   разросся   на­столько, что паруса его закрывали горизонт. С флотом прибыло еще около тысячи солдат и много пушек.

Осада теперь велась  обдуманно. Фуртадо не  на­деялся легко победить опытного и умного Кунджали. Он потребовал от саморина плотников и строительные материалы.   Более пяти тысяч мастеров, 15 слонов, а также несколько кораблей, груженных бревнами, пе­редал саморин португальскому командиру. С помощью их крепость была обнесена стеной, на которой устано­вили осадные орудия, а подходы к крепости были обо­рудованы таким образом, что солдаты могли безопасно подобраться к ней вплотную.

Но Фуртадо все оттягивал и оттягивал решительный штурм. Он ждал, пока осажденные совсем ослабнут. И ждал не напрасно. Солдаты Кунджали — а их осталось в крепости меньше 800 человек — уже не мог­ли делать вылазки и разрушать осадные орудия. С тру­дом взбирались они на стены.

Но о сдаче речи не было.

В распоряжении Фуртадо было более двенадцати тысяч каликутцев, более  трех тысяч португальцев и большие отряды кочинского и каннанурского раджей.

Наконец, после того как на насыпь, превышающую высоту стен города, были поставлены пушки, которые могли беспрепятственно обстреливать осажденную кре­пость, Фуртадо приказал идти на штурм.

Он начался с артиллерийской подготовки. Порту­гальцы не жалели ядер. В нескольких местах были разрушены стены.

Португальцы и каликутцы бросились вперед, но сам Кунджали встретил их во главе своих солдат и вытес­нил из города. В схватке погибло несколько португаль­ских офицеров и множество португальских и каликут­ских солдат. Положение спас сам Фуртадо, который в решительный момент возглавил свежий отряд порту­гальцев и выбил Кунджали из внешних укреплений.

Но Кунджали еще держался. Португальцы возобно­вили обстрел и в течение пяти дней днем и ночью не­прерывно стреляли по городу.

Фуртадо спешил овладеть городом, пока не вернулся саморин, уехавший домой на религиозный праздник. Он хотел восстановить честь португальцев.

Наконец удалось разрушить стену, отделяющую ба­зар от внешних укреплений. Причем разрушить так, что защитникам не оставалось никакой надежды вос­становить ее под обстрелом.

Фуртадо наблюдал за тем, как солдаты Кунджали и горожане, падая от слабости, подтаскивали к бреши мешки с песком, когда ему сообщили, что в бухту во­шел корабль с посланием от вице-короля.

Франсишку да Гама приказывал Фуртадо немед­ленно прекратить осаду и отступить в Гоа. Вице-ко­роль боялся, что осада опять сорвется и тогда уже ничем не спасти португальский престиж. Тем более, с уходом войск, снятых из других мест, оголились Малакка и другие важные крепости, которым угрожали голландцы.

Положение Фуртадо было сложным. Не сегодня-зав­тра вернется саморин. Фуртадо понимал, что на само­рина оказывают сильное давление как в Каликуте, так и вне его, призывая помириться с Кунджали, слава ко­торого росла с каждым днем. На выручку Кунджали в любой момент может прийти рани Уллала или другие колеблющиеся князья.

И Фуртадо созвал совет капитанов. Он прочел им письмо вице-короля и после этого показал на лежащую в руинах крепость. Капитаны единогласно проголосова­ли —  ослушаться приказа.

Прямо с совета капитаны повели своих людей на штурм. Но Кунджали (в который раз!) отбил и эту атаку. И в этот момент вернулся саморин.

Кунджали узнал об этом одновременно с португаль­цами. Больше не было сил оборонять крепость. У него осталось всего двести пятьдесят человек, способных но­сить оружие. У него кончился порох, умирали с голоду женщины и дети... И Кунджали послал к саморину ла­зутчика. Он сдавался на милость саморина при условии, что тот не выдаст его португальцам — ни его, ни его солдат.

Саморин не только согласился на предложение Кунджали, но и обещал ему полное прощение и возвра­щение на пост адмирала.

И вот Кунджали во главе своих израненных и из­мученных солдат вышел из ворот форта...

И тут он увидел, что португальские солдаты броси­лись к оставленному городу, поджигая его. Кунджали заподозрил измену и вернулся в форт. Ворота форта захлопнулись. Возмущенные каликутские солдаты наки­нулись на португальцев, и только появление военачаль­ников предотвратило резню.

Фуртадо был весьма и весьма недоволен. Добыча ус­кользала из его рук. Ему был нужен не только мир — ему нужна была слава победителя Кунджали.

Той же ночью он неожиданно бросил все свои силы на крепость, в то время как продолжались переговоры между саморииом и послом Кунджали. Кунджали от­бивался до последнего. Наконец с кучкой солдат он заперся в цитадели.

Снова начались переговоры. Саморин обещал Кунд­жали жизнь. Фуртадо не возражал. У него были свои планы.

Кунджали все-таки не покинул цитадель до тех пор, пока не получил клятвенного заверения саморина и португальцев в том, что ему и его солдатам сохранят жизнь. Но и после этого сомнения не покидали его. Он хорошо знал португальцев. Он попросил, чтобы слова португальцев подтвердил капеллан. Священник поклял­ся на святых мощах, что никакого вреда Кунджали при­чинено не будет.

Сдача крепости была назначена на 16 марта 1600 года. Португальские и каликутские войска выстро­ились друг против друга. Ворота цитадели открылись и выпустили остатки гордого гарнизона. За солдатами плелись старики, женщины, дети... Они были так исто­щены, что на них было страшно смотреть.

Саморин не выдержал этого зрелища и крикнул громко, чтобы всех их немедленно накормили, одели и потом отпустили на свободу. Армия встретила его сллт одобрительным гулом.

Последним из ворот крепости вышел широкоплечий, высокий мужчина лет пятидесяти. Голова его была по­вязана черным платком. Он держал в руке опущенный к земле меч. Это был сам Кунджали. За ним шли три его помощника.

Кунджали подошел к саморину, положил ему под ноги меч и поклонился.

Но в зтст момент стоявший рядом Андре Фуртадо схватил Кунджали за рукав и дернул в сторону порту­гальского отряда. Какое-то мгновение всем казалось, что Кунджали вырвется. Фуртадо потерял равновесие и чуть не упал. Но в этот момент падре Диогу Хомен и еще один иезуит кинулись с двух сторон на Кунджали и схватили его.

И уже со всех сторон к начальнику сбегались сотни португальцев и ощетинивались мушкетами и мечами.

И вовремя.

Солдаты саморина не вынесли такого предательства. Они толпой, неорганизованно, набросились на порту­гальцев. Но португальцы заранее знали, что им делать, и каждый занимал отведенное ему место. Разъяренная толпа каликутских солдат откатилась под выстрелами португальцев.

Португальский отряд медленно отступал к реке... В кольце португальцев оказались некоторые из солдат Кунджали. Они еще не отдали оружия и потому бросились на выручку адмиралу. Но на каждого из них приходилось по сотне португальцев. И когда португаль­цы отошли к реке, унося раненых, на песке лежали трупы убитых солдат Кунджали и каликутцев, старав­шихся отбить адмирала.

Саморин убежал в шатер, предоставив своим офице­рам успокаивать солдат.

Это удалось сделать не скоро. Тем временем порту­гальцы уже достигли кораблей...

По дороге в Гоа Фуртадо получил еще одно письмо от вице-короля. Тот приказывал, не заходя в Гоа, по­вернуть к городу Килояу и обстрелять его. Этого не требовала обстановка. Просто Франсишку да Гама хотел лишить Фуртадо триумфа, хоть чем-то испортить ему возвращение.

Фуртадо уже знал, как действовать. Он снова со­брал совет капитанов и прочел им очередное послание вице-короля. Решение капитанов опять было единоглас­ным. На письмо не обращать внимания. Продолжать путь как ни в чем не бывало.

Фуртадо опять оказался прав. Вице-король был вы­нужден проглотить и эту пилюлю. Португальцы востор­женно встретили «избавителя». И тем более унизитель­ным был этот триумф для Франсишку да Гамы, опозо­ренный брат которого прозябал в Ормузе.

Кунджали и оставшихся в живых его спутников тай­ком перевезли ночью в страшную тюрьму Гоа — Трон-ку, мрачное здание, известное тем, что оттуда еще никто не выходил живым.

Здесь Кунджали провел свои последние дни. Он от­казался говорить с иезуитами, которые посещали его, надеясь склонить перед смертью в христианство и тем прославить религию.

Кунджали отлично знал, какая судьба уготована ему. Что ж, он сделал все, что мог. Как и отец его и дед, он всю жизнь сражался лротив португальцев, и на его долю выпало счастье видеть бегущих врагов. Кунджали знал, что живы его соратники, индийские капитаны, которые и сейчас у берегов Каликута, Малакки и Цейлона про­должают воевать с португальцами...

Суд постановил: отрубить Кунджали голову, а тело его четвертовать. Все захваченные с ним тоже были приговорены к смерти.

День казни Кунджали стал праздником в португаль­ском Гоа. Все население его пешком, в паланкинах, в ка­рстах, собралось на площади перед дворцом.

На балконе показался вице-король. По левую руку от него стоял архиепископ Гоа.

Кунджали взошел на эшафот. Он был спокоен. Он обвел толпу глазами, как бы ища в ней знакомые лица, а затем встал на колени и положил голову на плаху. Загремели барабаны...

Голову Кунджали засолили и для устрашения «мав­ров» возили по прибрежным городам...

Но в толпе на площади, которая собралась в день казни, был один человек, двадцатилетний юноша, по имени Педру Родригиш, который, несмотря на свое имя, не испытывал радости по поводу казни Гонителя пор­тугальцев.

Больше того, юноша поклялся запомнить на всю жизнь этот день и отомстить за смерть адмирала.

И через восемь лет в разговоре с французским путе­шественником де Лавалем он повторил свою клятву.

Мы не знаем, как его звали на самом деле. Но знаем, что он был двоюродным братом Кунджали. Мальчиком в 1591 году он попал в плен к португальцам. Его окре­стили Педру Родригишем и оставили в неволе, отказав­шись обменять на других пленников. Зная о его знатном происхождении, португальцы не заставляли его рабо­тать, как остальных пленников; он одевался, как порту­галец, отлично говорил по-португальски, даже женился на португальской девушке.

Единственным, что отличало его от других португаль­цев, были цепи на ногах. Португальцы не верили даже крещеным рабам, даже тем, кто всю жизнь прожил в Гоа.

И вот в 1615 году Педру Родригиш сумел-таки убе­жать из Гоа вместе со своей семьей. У него не было ни денег, ни знакомых за пределами Гоа. Но это его не смущало. Педру вела испепеляющая ненависть к португальцам.

Уже через год Педру собрал нескольких таких же, как он, убежденных врагов Португалии и на небольшом корабле прошел вдоль южного побережья Индии. После каждого набега на португальские поселки отряд его рос.

Больше всего Педру ненавидел монахов и священни­ков. Он не пощадил ни одного, попавшего ему в руки.

Вскоре слава о нем разнеслась по всему малабарскому берегу. К нему присоединились и оставшиеся в живых бывшие солдаты Кундкали. К 1618 году под его началом уже было пять боевых галер.

Педру получал тайную и явную поддержку от князей прибрежных областей. Говорят, он умело пользовался враждой португальцев и голландцев и получил от по­следних несколько пушек.

Португальцы не смели выходить в море без охраны. Только большие конвои из нескольких десятков кораб­лей проходили Индийским океаном. Был случай, когда в течение двух месяцев португальский флот не мог войти в Гоа, блокированный повстанцами, и крейсировал в открытом океане.

В 1618 году из Гоа направилась эскадра, состоявшая из 40 галер и 18 малых судов, для того чтобы изловить и уничтожить пять галер Педру Родригиша.

Португальская флотилия подошла к острову, на ко­тором находилась база Родригиша, и тут нашла двоих индийцев, которые сказали португальцам, что Педру направился за порохом со всеми своими судами и вернется через несколько дней. Но они могут указать, где нахо­дится его дом, в котором хранятся 30 тысяч золотых дукатов.

Командир флотилии с отрядом солдат отправился грабить Родригиша. Как только они удалились в глубь острова, из-за мыса вырвались галеры Педру и налетели на корабли португальцев. В этом бою погибли двенад­цать из восемнадцати португальских галер и весь сухо­путный отряд.

Мы еще раз встречаем упоминание о Педру-мстителе в португальских документах. В следующем 1619 году, как пишет хронист, «наш флот конвоировал множество кораблей, и тот пират захватил большой корабль...». Другими словами, галеры Педру осмелились напасть на громадный португальский флот и на глазах у всех захватить один из кораблей. А уж если португальский историк признается в этом, значит Педру наверняка это сделал.

И Педру был не одинок.

С каждым днем все труднее было португальцам охра­нять суда и запугивать князей.

Эра господства Португалии кончалась…

[1] Карака — средневековое парусно-гребное судно, широко распространенное до XVI века.

[2] Легаспи — первый губернатор Филиппин с титулом аделанта­до, что значит «выдвинутый вперед», т. е. «правитель пограничных владений».

[3] Пампанго — район в центральной части Лусона и название его жителей.

[4] Барангай, или балангай (тагальский яз.), — сельская община в ряде районов Филиппин ко времени их завоевания испанцами.

[5] Дату, или дато, — вождь.

[6] Рани — правительница княжества.