Часть третья

ВЫРОЖДЕНИЕ

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ,

Где речь пойдет о блудном сыне Кастилии, о проигранной битве, о том, в чем обвиняли генерала Гальинато, о решении царицы и о том, как создавалась легенда

Когда узурпатор Тьхунг Прей узнал, что приехавшие к нему два европейца  были приемными сыновьями Махендрараджи, он решил отделаться от них, тем более что вообще не любил европейцев...

Из камбоджийской королевской хроники XVIII века

Шумны и пестры вечерние улицы Пном-Пеня. Призывы торговцев, звон колокольцев на тележ­ках разносчиков, бормотание уличных прорицателей, смех и крики нагих детишек сливаются в густой гул, не молкнущий до утра. Многоязыкая толпа бурлит, волнуется и живет прямо под открытым небом. Этот город, раскинувшийся у слияния че­тырех рукавов Меконга, — ворота маленькой Камбоджи. Тут бросают якорь суда из близких и дальних стран, и царские скупщики выменивают здесь рис из казенных закромов и драгоценные смолы — дань лесных племен — на шелка из Китая, кривые мечи из Японии, золото и самоцветы — добычу малайских пиратов. Отсюда гру­женные иноземными товарами караваны двинутся по узким дорогам, вдоль Меконга, в столицу Камбоджи — Ловек, где среди пагод, укрывшись за крепостными сте­нами из вечного страха перед сиамцами, правит бессиль­ный потомок некогда могучих властелинов Камбоджи царь Сатха.

Правда, бессилие его скрыто за плотной завесой по­честей и низкопоклонства. Все так же, как и во времена его великих предшественников, царей Ангкора, падают ниц перед его троном сановники и министры: у царя — право казнить и миловать, у сановников — искусство лгать и плести интриги. Как и в былые времена, народ громко приветствует своего повелителя, когда тот, окру­женный своими женами и слугами, проплывает в палан­кине по главной улице города, направляясь с богатыми дарами к обители буддийских монахов. Его ушей не до­стигает глухой ропот подданных, но он достаточно умен и понимает, что не с ним, законным, но не самым до­стойным претендентом на власть, сердце народа. Неда­ром вчера он до поздней ночи изливал душу своему названному родственнику и доверенному лицу — «сыну» Диегу Велозу. Кому, как не ему, чужеземцу, рассказать о своих страхах и сомнениях, о своей зависти к свод­ному брату, доблестному воину Сорьепору, о недоверии к вельможам. Пусть этот португалец узнает о его сла­бости. Что из того? Слабый, он нужнее и полезнее порту­гальцам, чем его несговорчивый брат. И в Малакку идут письма с просьбой о присылке новых миссионеров, а в подтверждение благорасположения государя к хри­стианской религии — два креста, изготовленные обра­щенными в католичество придворными мастерами.

В недобрый час прибыл в Камбоджу блудный сын Кастилии Блас Руис де Эрнан Гонсалес. Ему только 23 года, по уже полсвета исколесил он в поисках удачи.

Быстрая шпага и меткая пуля не принесли ему пока ни славы, ни богатства. И вот, оставив в Перу молодую жену, он мчится к далеким островам Южных морей, где, по слухам, таких, как он, молодцов ждет блестящая карьера при дворе сказочно щедрых азиатских монар­хов. В Маниле без денег и без знакомств он долго ски­тается в ожидании благоприятного случая, и 13 декабря 1592 года случай приводит его на борт судна манильского купца Грегорио Варгаса. С грузом пороха и пень­ки корабль пристает к берегу в княжестве Тямпа[1].

Но тут путешественников подстерегает непредвиден­ная опасность. Князь Тямпы не любит европейцев, ну а сейчас он особенно не расположен видеть их у стен сво­ей столицы. Придворные астрологи предсказали ему гибель от руки чернобородого иноземца со шрамом на левой щеке, поэтому Руиса и Варгаса сразу по прибытии хватают и доставляют к мандарину, ведающему безо­пасностью царской особы. Борода есть, но шрам не об­наружен. За недостатком улик и по особой милости царя (ведь шрам — дело наживное) конкистадоров достав­ляют к границе с Камбоджей и там отпускают, корабль же передают в казну, а матросов-китайцев обращают в рабство.

Пешком добираются искатели приключений до сто­лицы — Ловека. И тут их страдания оказываются воз­награжденными. Перепутанный донесениями о готовя­щемся нашествии сиамцев, Сатха с великой радостью встречает новое пополнение небольшого отряда европей­цев, составляющих его личную гвардию. Особенно прельщает его то обстоятельство, что вновь прибыв­шие — испанцы. Он уже отчаялся получить помощь из португальской Малакки, у которой хватает своих забот и не хватает денег и людей. Поэтому так ласков с испанцами самодержец, поэтому вскоре у него объявляется второй «приемный сын» — Блас Руис.

Война с Сиамом началась. Сиамская армия быстро дошла до камбоджийской столицы и осадила ее.

Их было семеро, европейцев, осажденных в Ловеке. Командовал ими Руис. Самый молодой из них, он уже успел доказать свое бесстрашие и умение владеть ору­жием. Каждое утро с рассветом сиамцы устремлялись на штурм города, осыпая защитников дождем стрел и градом пуль, и откатывались, встреченные метким огнем с крепостных стен. Обороной руководил принц Сорьепор, в то время как его венценосный брат, охвачен­ный паникой, отсиживался в самом дальнем павильоне дворца, воздвигнутом на сваях посредине большого пруда.

Сатха знал, что битва проиграна. Сановники, кото­рых послал он для вербовки наемников среди тямов и малайцев, не спешили ему на выручку. Лазутчики сооб­щали ему, что наемная армия стала лагерем у Пном-Пеня и спокойно ждет исхода событий. Не было вестей и из Манилы, куда уже полгода назад отправил он Велозу и Варгаса. Манильским властям он обещал предо­ставить для Испании любые привилегии за помощь против Сиама.

Сорьепор также понимал, что битва проиграна, но, поднимаясь каждое утро вместе с Руисом на городской вал, сохранял бодрый вид, шутил с солдатами и'упраж­нялся в стрельбе из мушкета по предводителям сиам­ских отрядов, восседавшим на спинах боевых слонов.

Только Руис еще лелеял в тайниках своей души на­дежду на успех. Ведь оставался еще один шанс. Что, если появится Велозу, хотя бы с сотней солдат?

Встреча их состоялась не совсем так, как им обоим хотелось бы. Закованного в цепи Велозу втолкнули в сарай с остальными пленниками на третий день после падения Ловека. Он спешил на помощь своим друзьям, но опоздал. Да и чем он мог помочь? Манила не дала ему ни одного солдата. Губернатор Филиппин был за­нят в это время более соблазнительными планами захвата Молуккских островов. И Велозу отправил­ся назад, везя письма к Сатхе, полные туманных обещаний.

Они провели ночь в сарае, обсуждая под шум тропи­ческого дождя события последних месяцев. В день перед сдачей города Сорьепор устроил побег царя Сатхи и двух принцев. Ночью на пироге они уплыли вверх по Меконгу. Сиамцы разграбили и сожгли поверженную столицу. Сотни пленных потянулись по дорогам на запад...

Наутро в окружении пышной свиты к сараю подъе­хал сиамский вельможа. «Есть ли среди пленных евро­пейцев такие, кто говорит на камбоджийском? Доставить их к его величеству. Остальных на корабли». Так Вело­зу попал к сиамскому царю Нарету.

Царь весьма интересовался Испанией и европейскими делами, и Велозу употребил все свое красноречие, что­бы убедить его в несокрушимом могуществе испанской державы. Среди рассказываемых им часами былей и небылиц Нарета особенно потрясло сообщение о «фи­лософском камне», которым якобы обладает Филипп II. Эту историю Велозу сочинил нарочно, заметив у Нарета особое пристрастие к золоту и драгоценностям. К концу месяца сиамский царь уже проникся полным доверием к Велозу. Тот, не жалея красок, расписывал выгоды, ко­торые может сулить царю дружба и торговля с Испа­нией, в случае если он, Велозу, возьмет на себя роль посредника. И вот Нарет приказал снарядить корабль, груженный бензойной смолой и слоновой костью, и от­править на нем в Манилу Велозу в сопровождении сиамского посла.

В устье Менама на пути корабля встретились группы оборванных и грязных сиамских солдат, в беспорядке бредущих вдоль берега. В результате расспросов выяс­нилось, что сиамские гарнизоны в Камбодже разгром­лены наемными армиями малайцев и тямов. Велозу мысленно поздравил Сатху и продолжал свой путь в Ма­нилу. По прибытии его ждала новая приятная неожи­данность. Руису вместе с остальными пленными удалось захватить корабль, на котором их везли в Сиам, и они благополучно добрались до Манилы.

Сатха между тем заслуживал не поздравлений, а вся­ческого сочувствия. Он не имел никакого отношения к изгнанию сиамцев из Камбоджи. Бежав из Ловека, он уже второй месяц скитался в джунглях, обходя города и деревни и пробираясь в Лаос, где рассчитывал полу­чить убежище во дворце своего тестя — лаосского царя.

Невеселы мысли Сагхи. Жалок и ничтожен привыкший повелевать человек, лишенный власти. И кто ска­жет, откуда она берется, эта власть и куда исчезает? Уж не в зонтах ли и паланкинах — знаках царского до­стоинства, брошенных в осажденной столице, скрывается ее тайна? Во всяком случае не в самом человеке. Ведь он тот же Сатха, который семнадцать лет вершил судь­бы страны, а слово его уже ни для кого не закон. Разве только для двух юношей-сыновей, бежавших вместе с ним. Каким издевательствам и унижениям подвергался он, когда малайские солдаты доставили его связанным к своему предводителю Лаксамане. Слава справедливому Будде, известный своей жестокостью малайский вождь проявил редкостное великодушие. Он не отправил Сатху в Срей Сантхор, где воцарился двоюродный брат Сорьепора — Тьхунг Прей, захватив власть с помощью измен­ников-мандаринов. Не то не миновать бы Сатхе заточе­ния, а то и смерти от рук палачей узурпатора.

Лаксамане нет дела до распрей в царском семействе. Он будет служить тому, кто платит ему и его малай­цам, а платит ему сейчас Тьхунг Прей. Но это не зна­чит, что он обязан выдать новоявленному царю его без­защитного родича. Потому и разрешил он Сатхе проби­раться дальше в Лаос и не боится вызвать этим гнев Тьхунг Прея. Кто может наказать Лаксаману, если он сейчас единственная реальная сила в государстве?

На четырех континентах, на трех великих океанах раскинулась огромная империя Филиппа II Испанского. Королевства Кастилии и Арагона, еще совсем недавно могучая и независимая Португалия, Неаполь, Милан и Сицилия, Нидерланды и Франш-Конте[2]. Мексика, Перу и Бразилия, золотой порт Гоа и африканская Софала[3], острова в восточных и западных морях — все объедине­ны под его короной. Никто с начала мира не владел такими обширными землями. Никто из земных владык не имел столько титулов и званий, как Филипп II. Ка­залось, ему нечего опасаться, этому грозному колоссу, поглотившему полмира. Все еще кружат высокомерным идальго, быстро забывшим о сокрушительном разгроме Непобедимой Армады, новые успехи испанского оружия. Только самые дальновидные умы способны разглядеть приметы неминуемого конца испанского могущества. Как тучный человек, Испания задыхается от собственных размеров. Бесчисленные гарнизоны, раз­бросанные по всему свету, подтачивают силы державы, и никакое серебро Мексики и Перу, никакие пряности восточных морей не способны покрыть расходы казны по содержанию гигантских армий и флотов. Все чаще больного сотрясают конвульсии страшной болезни — безденежья, и скромные лекари — банкиры и промыш­ленники Европы — за непомерную плату отсрочивают час его гибели.

Здесь в Маниле, столице дальневосточных владений Испании, кризис империи дает себя чувствовать со всей остротой. Уже почти год Велозу, Руис и Варгас обивают пороги, убеждая власти в выгодности и легкости воен­ного захвата Камбоджи. У них уже немало сторонников среди монахов. Город полон слоняющихся без дела и без средств к существованию военных. Ничего нет лег­че, как набрать и вооружить внушительный отряд, но для этого нужны деньги, а их нет в казне генерал-губер­натора. Приходится рассчитывать на частных лиц. С трудом им удается найти человека, согласного финанси­ровать экспедицию. Это генерал Гальинато, известный не только своим богатством, но и храбростью и благо­родством.

От имени царя Сатхи Велозу и Варгас подписывают договор, согласно которому царь Камбоджи признает себя вассалом испанской короны, принимает вместе с царицей христианство и учреждает в Камбодже пост испанского генерал-губернатора, каковой пост и пере­дается генералу Гальинато. Через месяц экспедиция уже насчитывает 120 человек и снаряжена всем необ­ходимым. Правда, это не те первоклассные, закаленные, готовые ко всему солдаты, с какими Гальинато двадцать лет назад участвовал в покорении Лусона. Им явно не­достает дисциплины, выдержки и хладнокровия, но ге­нерал понимает, что по нынешним временам, когда на полях Европы полегли десятки тысяч прекраснейших сынов Испании, на лучшее рассчитывать не приходится.

Впоследствии в неудаче экспедиции обвиняли Гальинато. Говорили о том, что он проявил малодушие и не сумел воспользоваться благоприятной для покорения Камбоджи ситуацией. Но старый солдат знал и готов был стоять на своем, что им руководила не трусость, а осторожность и благоразумие.

Его не было в Камбодже во время развернувшихся там кровавых событий. Флагманский фрегат под коман­дой Варгаса получил сильные повреждения во время встретившегося на пути экспедиции урагана и вынуж­ден был вернуться в Манилу. Джонки Руиса и Велозу с грехом пополам добрались до Пном-Пеня. Как потом докладывали Гальинато, узурпатор Тьхунг Прей, кото­рого неожиданно для себя обнаружили на камбоджий­ском престоле Руис и Велозу, с самого начала повел себя грубо и высокомерно. Он предписал испанцам ос­таваться в Пном-Пене и не выходить за пределы ино­странного квартала. Правда, сам генерал не усматривал в этом акте проявления особой грубости, но у его спут­ников, еще недавно встречавших совсем иной прием при дворе камбоджийского царя, повеление Тьхунг Прея вызвало бурное недовольство. Горячая голова Руис хватался за меч и требовал немедленного уничтожения узурпатора, более рассудительный Велозу предлагал дождаться прибытия Гальинато.

Между тем время шло, солдаты томились в бездей­ствии, дисциплина падала. Достаточно было искры, что­бы разгорелся пожар, и эта искра не заставила себя ждать. Однажды на рассвете в Пном-Пене появились шесть китайских джонок с товарами. У одного из китай­ских купцов оказались старые знакомые в лагере ис­панцев. Двоих солдат он знал еще по Маниле, где они, набрав в долг товаров, отказались платить да к тому же публично оскорбили его. Встреча на улице Пном-Пеня мало напоминала встречу старых друзей. Драка быстро переросла в побоище. Китайские джонки были взяты на абордаж и разграблены. Всю ночь пылали хижины ки­тайского квартала, а наутро, по настоянию замещав­шего Гальинато семидесятилетнего священника Хименеса, Велозу и Руис в сопровождении сорока солдат дви­нулись в Срей Сантхор, чтобы принести царю извинения за совершившееся.

Царь заявил, что испанцы должны возместить китайцам понесенные убытки и затем покинуть пределы стра­ны. Тут же состоялся тайный военный совет. Руису уда­лось убедить Велозу в том, что отступить значило бы расписаться в собственной слабости. Бесславное возвра­щение экспедиции в Манилу лишило бы их надежды на всякую новую возможность утвердиться в Камбодже. К тому же, настаивал Руис, момент для решительных действий весьма благоприятен. Армия Лаксаманы нахо­дится далеко, на границе с Тямпой, и дворец охраня­ется лишь сотней плохо вооруженных камбоджийских солдат.

Доводы Руиса были признаны убедительными. В Пном-Пень отправился гонец к Хименесу, чтобы сооб­щить ему о принятом решении и необходимости привести в полную боевую готовность испанские корабли. Ночью восемь человек с Руисом во главе пробрались во дво­рец и, расстреляв из пистолей стражу, ворвались в цар­ские покои. Смерть настигла Тьхунг Прея в тот момент, когда он, схватив на руки малолетнего сына, бежал через сад, чтобы скрыться в пагоде. Остальная часть сол­дат под командой Велозу прикрывала отход группы Руиса. Им удалось взорвать пороховой погреб и под­жечь царские конюшни, вызвав тем самым немалое смя­тение и панику.

Целые сутки оправившиеся от первого потрясения камбоджийцы преследовали отряд Велозу. Только очу­тившись на борту под защитой пушек, испанцы почув­ствовали себя в безопасности.

Волей случая как раз в тот день во встревоженный Шом-Пень вошел фрегат Гальинато. Генерал не одоб­рил поспешных действий Велозу и Руиса. Во всем, что произошло, он не видел ничего хорошего. В конце кон­цов Лаксамана всего в нескольких днях пути, и никому не ведомо, как отнесется грозный малаец к учиненному европейцами разгрому. К великому неудовольствию Ве­лозу и Руиса, генерал приказал поднять паруса и выйти в море.

В упорстве и целеустремленности этим двум европей­цам нельзя было отказать. Немало усилий стоило Руису и Велозу убедить Гальинато высадить их на вьетнам­ском побережье, откуда они решили пробираться в Лаос к Сатхе. Вместе с ними вызвались идти еще двад­цать человек. Наняв провожатых, маленький отряд дви­нулся в путь, перевалил через Аннамский хребет и спустился в цветущую долину, где среди рисовых полей раскинулась столица Лаоса — Вьентьян. Лаосский царь, которого известили о приближении европейцев, приго­товил им самую торжественную встречу. Толпы ярко наряженных юношей и девушек сопровождали их во дворец. Там их ждал сказочный пир под сладкую музы­ку кхенов[4]. Царь собственноручно обносил гостей паль­мовой водкой. В числе гостей Велозу узнал сына Сатхи двадцатилетнего Пхнеа Тона. Юноша тоже узнал Вело­зу и с грустью поведал ему о недавней кончине своего отца. Честолюбивые замыслы авантюристов снова стол­кнулись с неожиданным препятствием.

Неугомонный Руис и на этот раз был полон самых радужных надежд. Старик Сатха был, конечно, славный малый, но Почему его не может заменить собственный сын? Что из того, что этот сын неспособен, да и не хочет быть царем? И Руис и Велозу начинают уговаривать То­на и его мать, склоняя их к решению выступить претен­дентами на вакантный престол Камбоджи. Впрочем, этот престол не свободен, хотя еще и не знают об этом! Камбоджийские вельможи уже избрали царем сына Тьхунг Прея. Правда, в этом выборе не участвовал Лак-самана, у которого свои мысли насчет судеб камбод­жийского трона. Старому тигру надоела роль стороже­вого пса при дворе, где большую политику делают ко­варные мандарины. Он задумал передать власть своему ставленнику, а заодно разделаться с самыми независи­мыми из сановников. Но кому же по воле Лаксаманы выпала роль царя? Она выпала сыну изгнанника Сат­хи — Тону.

Тайный гонец Лаксаманы, прибыв во Вьентьян, пере­дал предложение своего господина Тону и его матери. Умная женщина правильно рассудила, что теперь у ее сына появились верные шансы. На следующий день, не объясняя причин, она объявила Велозу и Руису о своем согласии начать поход в столицу Камбоджи. Руис ли­ковал: «Всемогущий бог просветил голову нашей бед­ной царицы». «Теперь у него будет время заняться твоей»,— мрачно острил Велозу. Его настораживала перемена, происшедшая с матерью Тона.

Все стало понятным, когда на подступах к Срей Сантхору к эскорту из европейцев присоединился вну­шительный малайский отряд. А через несколько часов самому Лаксамане пришлось прятать за вежливой улыбкой свое изумление. Он никак не предполагал уви­деть Тона в столь неожиданном окружении. Но полити­ка есть политика. И человек, предавший сына Тьхунг Прея, обменялся дружескими приветствиями с людьми, убившими самого Тьхунг Прея.

— Четвертый год — четвертый    царь, — сказал гор­шечник Тит своему приятелю рыбаку Неангу. Тот нахмурился и промолчал.

— Мое дело, конечно, маленькое, — продолжал Тит, — но поговаривают, что новый только и знает, что пьет и ездит на охоту.

— Мне и моей рыбе все равно, чем занимаются ца­ри, — ответил Неанг.

— Тебе все равно! А то, что у соседа Кима малай­ские бандиты изнасиловали сестру, тебе тоже все равно? То, что эти белые дьяволы проходу не дают нашим пар­ням, тебе тоже безразлично? Нсли бы Сорьепор был с нами, а не в плену, всех этих чужеземцев давно бы духу здесь не было.

Оживленная толпа заполняла улицы Срей Сантхора. Город готовился к коронации Тона, но все чаще на пло­щадях и базарах, в лавках и на берегах прудов повто­рялось одно имя — Сорьепор.

Тревожно начался для Руиса и Велозу 1599 год. Уже почти два года прошло с того дня, как они вместе с Лаксаманой возвели на престол непутевого отпрыска Сатхи. Все трое они теперь составляют ближайшее окру­жение царя, и ни одно решение не принимается без их согласия. Погрязший в разврате самодержец не скупит­ся на милости. Руису и Велозу он дает в управление по провинции с правом сбора налогов в их пользу. Авантюристы чувствуют себя владетельными князьями.

Но прочно ли достигнутое ими положение? Со всех сторон грозят им все новые и новые опасности. Бежав­ший в западные районы страны сын Тьхунг Прея соби­рает там новое ополчение. Лишь с большим трудом от­били они его прошлогоднюю атаку на Срей Сантхор. Руису собственноручно пришлось застрелить несколь­ких столичных мандаринов, когда ему сообщили об их намерении открыть ворота врагу. А потом он, рискуя жизнью, пробирался в Пном-Пень, чтобы набрать там подкрепление из принявших христианство японцев — торговцев и ремесленников.

А история с лаосским войском? Тогда Руис и Велозу чуть не перессорились насмерть. Ведь это Велозу при­шло в голову искать помощи у лаосского царя, и присланные им отряды лучников — настоящих головоре­зов — стали грабить своих и чужих, включая и европей­цев. Нескольким испанцам эта затея Велозу стоила жизни, и Руис до сих пор не может простить своему приятелю этой ошибки.

Но самая большая опасность — это не мятежники, возглавляемые сыном Тьхунг Прея, и не лаосские лучни­ки. Главная опасность — это Лаксамана, тот самый Лаксамана, который не устает клясться Руису в вечной дружбе, который не упускает случая посостязаться с ним в искусстве владения шпагой или поучить его обра­щению с малайским крисом. И Велозу и Руис знают цену этой дружбе. Лаксамана может позволить себе роскошь терпеть конкуренцию со стороны европейцев, пока он чувствует себя значительно сильнее. Но он рев­ниво следит за каждой попыткой Руиса и Велозу до­биться присылки подкреплений из испанских владений. Положение европейцев напоминает почетный плен. За ними установлена непрерывная слежка. Только один раз удалось направить своих людей с письмами к влас­тям Манилы, Малакки и Гоа. После этого Тону при­шлось выслушать немало неприятных вещей от своей матери — верной союзницы малайского военачальника. Что касается посланных людей, то от них до сих пор нет ни слуху, ни духу. А пока у Руиса и Велозу нет до­статочного количества людей и оружия, они не только не смеют помышлять о дальнейших действиях во славу Испании и христианской веры, но и не могут ручаться за свою собственную безопасность.

В Пном-Пень пришли три каравеллы из Манилы, и сразу же все изменилось. Теперь, когда в распоряжении Велозу и Руиса оказалось почти двести европейцев и филиппинцев, много оружия и корабельная артиллерия, они решили не терять времени даром. И вот в Срей Сантхоре начались переговоры с царем: царю предло­жили стать вассалом его католического величества ко­роля Испании.

Тот день, последний день переговоров, был особенно жарким. Солнце уже с утра палило так нещадно, что голова Руиса звенела и перед глазами плыли зеленые круги. Ни опахала, ни кокосовое молоко не приносили облегчения... Руис из тенистого сада поднялся в свои покои и приказал слуге подать парадный камзол. Через час должно свершиться то, ради чего они с Велозу ста­рались все эти годы, не жалея ни своих сил, ни чужой крови. К владениям испанской короны прибавится еще одно — царство Камбоджа.

Воображение Руиса рисовало великолепные картины будущего. Громадные испанские галионы бросают якорь у пристаней Пном-Пеня. Город полон европейских тор­говцев, грузящих в трюмы своих кораблей бесценные продукты тропиков. Грозные крепости оберегают жизнь и богатства подданных Испании, а многочисленные мо­нахи несут камбоджийцам слово господне. И весь этот порядок держится на нем, Руисе...

В тронный зал дворца Руис вошел, когда все уже были там. Велозу, сидевший по правую руку от госуда­ря, приветствовал его кивком головы. Рядом с ним вос­седал доминиканец Мальдонадо. Налево от трона стоя­ли бритоголовые буддийские монахи в желтых одеждах, а поодаль, коленопреклоненные, застыли сановники и министры. Не было только Лаксаманы, который все это время оставался в Пном-Пене.

Руис низко поклонился царю. Тон выглядел подав­ленным. Вся его не по возрасту расплывшаяся фигура выражала собой обреченность и покорность. Садясь на отведенное ему место, Руис подумал: «Неужели подпись этого ничтожества что-нибудь значит?». «Да, — ответил он сам себе, — она значит, что мы верим в нашу силу; она значит, что другие поверили в нее; она значит нако­нец, что в нее поверлт Испания».

Церемония началась. Из царской канцелярии при­несли столик, на котором лежала бумага с текстом до­говора и золотая пластинка, на которой тот же текст был выгравирован «на века». Велозу поднялся и, пере­крестившись, стал на камбоджийском языке пункт за пунктом громко читать условия договора. Каждый па­раграф кончался словами: «Я, царь Камбоджи, Парамараджа II[5], сие утверждаю без оговорок и двусмысленных толкований», и каждый раз Тон вздрагивал, слыша свое имя. Присутствующие хранили мертвое молчание.

Вдруг торжественную тишину дворца нарушили по­лоса и звон оружия. Велозу прервал чтение. На террасе дворца послышались торопливые шаги, и в зал почти нбсжлл рослый камбоджиец в одежде офицера царской стражи. Он пал ниц перед троном и, задыхаясь, прого­ворил что-то, в чем Руис уловил только слова: «Пном-Пень» и «Лаксамана». Царь побледнел и знаком дал понять, что церемония откладывается. Придворные, толпясь, покидали тронный зал, оставив в нем гонца наедине с царем и европейцами.

Из сбивчивого рассказа офицера Руису стало ясно, что дело плохо. Кто заварил всю эту кашу, офицер не знал. То ли какой-то малаец ударил ножом испанца, то ли испанцы избили малайца, но только в городе нача­лось побоище между малайцами и европейцами. Сна­чала будто бы европейцы вместе с христианами-японца­ми осадили лагерь малайцев, а потом откуда-то появил­ся Лаксамана с основными силами малайцев и, отогнав атакующих испанцев, осадил их корабли. Когда офицер поскакал с донесением к царю, ситуация уже складыва­лась не в пользу европейцев. Хуже всего было то, что жители Пном-Пеня вышли из повиновения и, вооружив­шись чем попало, тоже бросились в свалку, присоеди­нившись к Лаксамане.

«Идиоты, идиоты, — думал Велозу. — Позволить хитрому малайцу заманить себя в ловушку».

Во дворе уже седлали коней. Руису принесли латы и пистолет. Велозу, нахмурившись, выслушивал уговоры царя остаться и переждать во дворце и качал головой. Мальдонадо поспешно скинул рясу и облачился в до­спехи. Через полчаса маленький отряд во весь опор мчался к Пном-Пеню.

Уже в предместьях Пном-Пеня ощущалась близость сражения. На улицах не было видно мужчин. Только старухи и дети с любопытством провожали глазами всадников. Со стороны реки раздавались нечастые выст­релы пушек.

У поворота на улицу, ведущую к Меконгу, навстречу отряду выбежала группа вооруженных топорами кам­боджийцев. Руис круто развернул коня и, пригнувшись к его шее, выстрелил два раза. Кто-то упал. Конь Ве­лозу стал на дыбы и тут же, пронзенный пикой в живот, рухнул на землю. Руис увидел занесенный над Велозу топор и отвернулся. Отряд помчался дальше, туда, где раздавались выстрелы и крики. «А это, кажется, крупная птица», — сказал, нагнувшись над трупом Велозу, гор­шечник Тит.

 Когда отряд Руиса подоспел к месту боя, поражение испанцев было уже очевидным. Из трех кораблей два были взяты на абордаж малайцами. Оставшийся ко­рабль продолжал обстреливать берег, где малайцы и камбоджийцы осадили отрезанную от кораблей группу испанских и филиппинских солдат. Испанцы укрепились в амбаре и уже много часов отстреливались из мушкетов и аркебуз. Порох у них был на исходе.

Да и для Руиса с его отрядом все пути к отступлению уже были отрезаны. Единственное, что можно было сде­лать — прорваться к стоящим у берега прау и попытать­ся доплыть до каравеллы. Руис с обнаженным мечом врезался в шеренги малайцев и стал прокладывать путь к берегу. За ним ринулись остальные воины его отряда. «Нет, «е пройти», — подумал Руис, чувствуя, как тяже­леет его рука. Десять часов в седле без отдыха и еды давали себя знать. Руис оглянулся. За ним следовало теперь всего семь человек. Прямо за его спиной работал мечом Мальдонадо. Слуга всевышнего, слава богу умел обращаться с оружием.

В этот момент Руис увидел Лаксаману. Предводитель малайцев стоял метрах в тридцати от места схватки и безучастно наблюдал за происходящим. Руис выхватил пистолет и прицелился. Выстрелить он не успел. Пуля вошла ему под лопатку, и он замертво повалился с коня.

Немногие из европейцев пережили этот день. На бор­ту каравеллы спасся доминиканец Мальдонадо Имена Руиса и Велозу стали известны в Испании. Они обросли легендами и долго еще служили источником вдохновения для испанских поэтов и драматургов. В Камбодже о них быстро забыли. В придворных хрониках «приемные сыновья» царя Сатхи упоминаются лишь в связи с борьбой его сына против узурпатора Прея. А совсем недавно какой-то эксцентричный камбоджиец, возводящий свою родословную к португальским завоевателям, поставил на берегу Меконга в провинции Ба-Пхном, некогда дарован­ной царем Велозу, памятник этому португальскому кон­кистадору.

ЭПИЗОД  ВТОРОЙ,

Где речь пойдет о том, как погиб царь Бирмы, о новом начальнике таможни и его крупной игре, о том, почему сменили согляда­таев, о том, как были переплавлены на   пуш­ки пагодные колокола, и о том, как опоздала эскадра из Гоа

Маун Зинга был еретиком. Он десять лет грабил пагоды и разрушал их. Исчезла ре­лигия в Раманне, и никто не совершал добрых дел

Из хроники пагоды Шведагон

Моны и бирманцы запомнили его под именем Маун Зинга. На са­мом же деле он был наречен при крещении Филиппом, Филиппом де Бриту. Бирманцы думают, что после смерти он стал злым ду­хом — натом. По бирманским ве­рованиям натами становятся люди, погибшие насильственном смертью. Если же человек при жизни был злым, то дух его злой вдвойне.

Мало кому из португальских авантюристов удалось приблизиться к тем вершинам, на которые вознесся бед­ный португальский дворянин де Бриту. Он стал коро­лем — предел мечтаний для каждого дворянина. И умер он королем. Правда, королевство его было невелико и просуществовало всего несколько лет. И рухнуло за три дня до смерти де Бриту...

Бесконечные войны с Сиамом, внутренние раздоры и восстания вконец истощили Бирму к началу XVII века, и она стала легкой добычей для соседних государств. А оснований для вражды у них было немало. Ведь за сто последних лет бирманские войска десятки раз пере­ходили границы Сиама, Лаоса и Аракана[6] и грабили и сжигали вражеские города.

Отмщение было жестоким. В 1599 году араканский флот подошел к южному побережью Бирмы, к дельте Иравади. В то же время восточные границы услышали топот слонов сиамской армии.

Король Бирмы Нандабайин призвал к оружию под­властных ему князей. Но почти никто не отозвался на зов короля. Даже родные братья Нандабайина, правившие ключевыми провинциями страны, отреклись от него. А один из них — князь провинции Таунгу — даже при­соединился к сиамцам.

Бирманское королевство пало так быстро, что сиам­ские войска не успели дойти до столицы Нандабайина. Поделили добычу араканцы и предатель — брат короля. Брату досталась голова Нандабайина и зуб Будды, ко­торый хранился в одной из пагод. Араканцам — коро­левский гарем и белый слон. Так говорят хроники. Хро­ники не упоминают о рабах, золоте и драгоценных кам­нях. Хроники молчат о том, что населению покоренных районов пришлось переселяться на территорию Аракана и Таунгу, чтобы обрабатывать поля новых правителей. Нижняя Бирма, страна монов, испокон веку известная под именем Раманнадесы, по которой несколько раз про­катились волны сиамских, бирманских и араканских войск, превратилась в пустыню.

Вскоре после описанных событий в Раманнадесе побывали два монаха-иезуита. «Во всем королевстве едва ли найдется хоть один здоровый мужчина... Население доведено до того, что во многих местах едят человеческое мясо», — писал один из иезуитов, отец Пимента. Ему вторил его спутник, Бове: «Печальное зрелище яв­ляют собой берега рек, усаженные бесконечными рядами фруктовых деревьев, за которыми лежат в руинах хра­мы и величественные дворцы. Дороги устланы костями и черепами несчастных жителей, убитых или умерших от голода. Их сбрасывают в реку в таком количестве, что скелеты их препятствуют судоходству».

Монахи попали в разоренную страну не случайно. Они прибыли с новым начальником таможни в городе Сириаме, в устье Иравади. Начальника звали де Бриту, и числился он па службе короля араканского.

За несколько лет до этого он покинул Гоа, столицу португальской Индии, и отправился искать счастья в Аракан, ибо прослышал, что тамошний король нуждает­ся в наемниках.

Де Бриту был не одинок. Страны Юго-Восточной Азии кишели тогда португальцами-авантюристами, ко­торым не нашлось места в Индии. Прошла пора захва­тов и войн, когда каждая рука, могущая держать меч, была на вес золота. Новых завоеваний не предвиделось. Банды португальцев действовали на свой страх и риск, только формально признавая верховную власть вице-короля в Гоа.

А в Юго-Восточной Азии, раздираемой в то время войнами, их услуги ценились высоко. Почти каждый ко­роль или князь старался нанять отряд португальцев. Ибо наемники — значило мушкеты и пушки. И не удиви­тельно, что небольшой отряд португальцев мог обратить в бегство целую армию бирманцев или сиамцев. В пани­ке бежали с поля битвы боевые слоны, топча свою же пехоту. Мушкетные пули летели дальше стрел. И доспе­хи не были надежной защитой.

Часто случалось, что португальцы воевали с порту­гальцами: обе враждующие стороны нанимали их.

Но если выдавалась хоть малейшая возможность, португальские наемники покидали своих хозяев и выхо­дили на самостоятельную охоту.

Судьба подарила такую возможность Филиппу де Бриту.

Сириам, важный порт, достался при разделе добычи Аракану. Через него проходила почти вся морская тор­говля Бирмы. Сюда же порой заходили корабли, плы­вущие из Индии к Островам Пряностей. И хотя после войны Сириам захирел, он все же оставался настолько важным пунктом, что араканский король решил оста­вить там гарнизон и таможню. И не пожалел отряда португальских наемников. Командовал ими де Бриту.

Мы не знаем, почему выбор пал на португальца. Из­вестно только, что тот несколько лет прожил при дворе араканского короля, участвовал в походах и, наверно, пользовался королевским доверием. Известно и то, что жена де Бриту умерла в Индии и он женился во второй раз уже в Аракане. От первого брака у него остался сын, который всюду сопровождал отца. Сам де Бриту не оставил ни строчки воспоминаний.

Вот и все. А жаль, потому что личность его и исто­рия его возвышения весьма интересны. Он достиг многого, и не только по прихоти судьбы, а и благодаря собственным талантам военачальника, организатора и воина.

Он затеял крупную игру. Начни он ее на пятьдесят лет раньше, неизвестно, как повернулось бы дело. Но он опоздал. Португалия, еще недавно такая могучая, уже не могла защитить его. И потому история о забытом те­перь короле Маун Зинге кажется только курьезом в це­пи событий XVII века, но курьезом, подготовленным сотней лет истории экспедиций и походов.

Уводя пленных и унося добычу, араканская армия двинулась домой, на запад. Добыча была богатой. Бо­лее трех тысяч крестьянских семей, тридцать бронзовых статуй, королевские слоны, большая пушка, дочь бир­манского короля.

Португалец де Бриту, «феринджи»[7], остался началь­ником таможни с небольшим отрядом в Сириаме. Было там две сотни араканских солдат, небольшой корабль, несколько десятков португальцев и, разумеется, согляда­таи араканского короля. Король не мог до конца дове­рять наемнику, на что были основания. Соглядатаи сла­ли королю подробные доносы и отправляли с гонцами через горы.

Португальцу достался полуразрушенный, почти покинутый жителями город. Обгорелые остовы домов и складов, жалкие хижины на окраинах, несколько давно небеленых пагод.

Шли месяцы. Де Бриту собирал пошлину с проходив­ших изредка кораблей и... ждал. Он был неглуп, новый комендант. Он понимал, что новой власти никто не до­веряет. Вернешься, распашешь поле — заберут урожай, откроешь лавку — отнимут товары. А еще хуже — при­дут полные жажды мщения бирманцы, и следа не оста­нется от феринджи и его людей. Основной задачей де Бриту было доказать всем, что португальцы собираются обосноваться в Сириаме надолго, что они принесли с со­бой не новые грабежи, а мир и порядок. Именно то, чего многие годы ждали разоренные, уставшие бояться кре­стьяне. Феодальные распри, войны, грабежи... и везде больше всего страдали крестьяне, мелкие торговцы, ре­месленники.

Небольшой гарнизон понемногу восстанавливал раз­рушенные стены Сириама, возводил новые укрепления и порой ходил на лодках вверх по реке, охотясь за много­численными, но трусливыми бандами разбойников.

Оставшиеся в живых крестьяне мало-помалу пересе­лялись поближе к стенам города. Стены сулили защиту. Португалец не бросал слов на ветер. Через полгода раз­бойники уже не осмеливались появляться по соседству с Сириамом. Открылись первые лавки. А для них нужны товары. Торговцы, сначала араканские, а потом и сиам­ские, малайские, яванские, зачастили к причалам порта. Де Бриту регулярно отсылал часть полученных де­нег своему хозяину. Соглядатаи не могли сообщить ничего такого, что заставило бы короля сменить ко­менданта.

А положение в Бирме способствовало возвышению португальца. Внутренние распри еще не кончились. Бир­манские войска, стоявшие в северных районах страны, не появлялись в низовьях Иравади.

К концу первого года пребывания в Сириаме де Бри­ту послал официальное письмо вице-королю Индии. Он просил прислать капелланов. Он хотел проявить заботу о душах его подчиненных. Так о деятельности де Бриту стало известно в Гоа. Ответ не замедлил показаться в виде каравеллы «Сан Франсишку». На ней прибыли два уже упомянутых ранее иезуита и офицер армий его вели­чества короля Испании и Португалии.

Иезуиты поселились в хижине на холме, а офицер — в доме де Бриту. Каравелла больше недели простояла на якоре посредине широкой желтой реки. Прилив, дохо­дящий сюда из океана, поднимал ее, натягивал якор­ные канаты, и каравелла медленно разворачивалась.

Офицер из Гоа подолгу беседовал с начальником та­можни, и соглядатаи, сменяя друг друга, старались под­слушать их разговоры. Но разомлевшие от жары пор­тугальские солдаты отгоняли их прикладами мушкетов. По вечерам соглядатаи лихорадочно строчили доносы. В доносах они домысливали то, чего не удалось услы­шать. Доносы сильно противоречили один другому, и ко­роль Аракана смеялся от души, читая их. Но на всякий случай он отправил в Сириам одного из своих минист­ров.

Когда министр добрался до Сириама, каравелла уже давно покинула город. Министр заметил, что местность вокруг Сириама словно преобразилась. Вместо обгорев­ших столбов и заброшенных полей зеленели молодые всходы риса. Крестьяне останавливали упряжки буйво­лов и, приложив руку ко лбу, смотрели на прямоуголь­ные паруса араканского корабля. Министр увидел недав­но побеленную пагоду. Если у людей есть досуг зани­маться этим, значит, жизнь в крае налаживается. Об этом соглядатаи не писали.

Министру понравился и вид самого Сириама. Стены крепости кажутся неприступными, на берегу высятся новые здания складов. Несколько кораблей стоят у при­чалов. Неподалеку полным ходом идет сооружение верфи.

Начальник таможни, уже предупрежденный о приез­де высокого гостя, вышел встречать министра к самым сходням корабля. Он был почтителен и готов показать все, что есть в Сириаме. Он пригласил министра к себе и угостил его хорошим обедом. Министр был доволен. Де Бриту испросил разрешения на постройку ка­толической церкви. Португальцы, сказал он, которые живут в городе, тоскуют, потому что у них нет молитвенного дома. Поэтому начальник таможни взял на себя смелость... Министр не возражал. Каждый волен молиться своим богам. А португальцы в Сириаме должны быть веселыми и здоровыми, ибо если араканский король платит им жалованье, он хочет иметь за это хороших солдат.

Министр покинул Сириам удовлетворенный. Согляда­таев сменили. И некоторым из них пришлось поплатить­ся за чересчур богатое воображение. Араканскому коро­лю нужны были факты. А пока Сириам приносил доходы и оставался в руках Аракана, король не намеревался менять начальника таможни.

А де Бриту не спешил. Он рассчитывал на благоже­лательный доклад офицера, рассчитывал на то, что вице-король Гоа, поверив в силу де Бриту, пришлет подкреп­ления и боеприпасы. Тогда все изменится... А пока он даже иезуитов уговорил не очень усердствовать с обра­щением язычников.

Флот де Бриту рос. Верфь работала в полную силу. Бревна тика, привозимые с гор, были замечательным строительным материалом. Боты, построенные в Сириа­ме, не уступали по качеству европейским. Наконец наступил такой день, когда де Бриту понял, что сможет обойтись без поставок риса из Аракана. Окружающие земли могли прокормить город. Португальские солдаты собирали дань с окрестных деревень. Дань была пока не­велика: де Бриту не хотел отпугивать крестьян.

И вдруг де Бриту получил известие из столицы Ара­кана. Король все-таки поддался уговорам недоверчивых министров и решил сменить гарнизон крепости. Порту­гальцы ему были нужны, он готовил поход на Индию. Мы не знаем, сколько дней, часов или минут было в распоряжении де Бриту. Два пути открывались перед ним. Первый, безопасный, — вернуться в Аракан, тем доказав свою преданность королю, и, получив награду (а может, и не получив ее), снова исполнять приказания араканского двора, рисковать шкурой ради толстых вельмож, да притом язычников.

И второй путь. Не дождавшись подкреплений из Гоа, отколоться от Аракана, броситься в пучину случайностей и тревог, рискуя уже через месяц, когда прибудет кара­тельная экспедиция из Аракана, окончить жизнь на пла­хе. Но второй путь был соблазнителен. В случае удачи целая провинция Бирмы переходила под власть христи­аннейшего из королей, короля Испании и Португалии, вера торжествовала бы в самом сердце языческого ми­ра. А главное — главное, что никто из португальцев еще не достигал таких высот. Стать королем в чужой стра­не — это больше, чем удалось сделать самому д'Албукерки. Династия де Бриту! Это звучит великолепно! Это значит богатство, слава, власть!

И португальский конкистадор пошел ва-банк. Ночью были арестованы араканские чиновники и офицеры. Араканские солдаты сдались, увидев, что их казарма окружена португальцами. Больше того, они со­гласились служить новому королю. Не испугались пере­ворота купцы и крестьяне. Ведь уже много месяцев де Бриту был фактическим хозяином города. А что измени­лось от переворота? Внутренним, необходимым каждо­му купцу чувством они уверовали в победу феринджи. А те два корабля, что покинули порт на следующее утро, не испугали нового короля. Везде есть трусы...

Теперь очень многое зависело от того, успеют ли во­время прибыть подкрепления из Гоа. Самый быстроход­ный бот был послан навстречу португальским каравеллам. Иезуиты ежедневно служили мессу о благополуч­ном исходе предприятия Филиппа де Бриту.

Казалось, ничего не изменилось в Сириаме. Так же причаливали корабли из Авы и Мергуи[8], так же стуча­ли молотки на верфи, и дозорные боты уходили вверх по течению Иравади. Но город ждал. Все, начиная с де Бриту и кончая последним солдатом, невольно погля­дывали на реку. Кто успеет первым? Португальские ка­равеллы или карательная армия из Аракана, которую, без сомнения, разгневанный араканский владыка отпра­вил, как только получил сведения об измене...

Первыми успели каравеллы из Гоа.

Они достигли города на рассвете, в тумане, так что сбежавшиеся жители Сириама угадывали их лишь по звону якорных цепей. Белые хлопья тумана таяли, уплы­вали вниз по реке, и в лучах восходящего горячего солнца паруса каравелл казались розовыми.

Весь день на берег сгружали пушки и бочонки с порохом. Надо было спешить. Господин де Бриту прика­зал, чтобы ему принесли обед на пристань.

Губернатор Гоа не мог прислать в Сириам большой отряд. Спасибо хоть, что он собрал бездельников, ша­тавшихся по столице. Неказистые «конкистадоры» с не­доверием посматривали на приземистые стены крепости. Здесь им жить, искать счастье, богатство, а может быть, и сложить голову. Нет, они не были цветом португаль­ского воинства. Но они были лучше, чем ничего. Де Бриту им даст дело и даст деньги. А с этим уже не про­падешь.

Де Бриту знал, что жители города, и не только пор­тугальцы, будут сражаться до последнего. В те времена пленных редко щадили. Изменников — никогда. Де Бри­ту надеялся и на помощь бирманских крестьян. Араканцы и были для них грабителями и захватчиками. И де Бриту, как ни парадоксально, став врагом араканцев, оказался вместе с крестьянами.

Де Бриту отправил письмо вице-королю. В нем он сообщал о последних событиях и отдавал себя под покровительство короны. Он не сомневался, что покро­вительство это будет чисто номинальным. Вице-королю хватало своих забот и тревог, чтобы не вмешиваться в дела де Бриту.

А еще через месяц, когда кончился сезон дождей, лазутчики донесли царю Маун Зинге (так его звали уже в округе), что приближается араканекая армия. Армия двигалась двумя колоннами. Первая — по суше, через дельту, вторая — на кораблях, вдоль побережья. Во гла­ве армии стоял наследный принц Аракана.

С колокольни собора, нового каменного собора, де Бриту долго смотрел на приближающуюся армию. Уже можно было различить серые громады боевых слонов и неровный лес копий.

К вечеру армия остановилась неподалеку от города. Загорелись костры, раскинули большой шатер для прин­ца и несколько поменьше — для начальников отрядов. Армия ждала, пока подтянется по реке флот.

В крепости было многолюдно. Жители окрестных де­ревень со всем скарбом, со скотом переселились туда при первом же известии о приближающихся араканцах. На соборной площади мычали коровы, ободранные ры­жие собаки путались под ногами солдат, буддийские мо­нахи в оранжевых одеждах прятались в тени, погляды­вая на черные сутаны католических священников, заня­тых оборудованием госпиталя.

Де Бриту забрал в армию беженцев. Вооруженные длинными изогнутыми ножами и самодельными копья­ми, бирманские крестьяне представляли собой неоргани­зованную, но внушительную силу.

Король Сириама решил не ждать, пока придет араканский флот. Он не хотел придерживаться обычных, принятых здесь способов ведения войны, когда после нескольких дней ожидания армии сходились посреди поля и бой начинался с поединка богатырей. Де Бриту мог рассчитывать на две с небольшим сотни португальцев, столько же араканцев, хотя им не очень доверял, и три-четыре сотни бирманцев из окрестных деревень. Это было вдесятеро меньше тех сил, которыми располагал араканской принц. Но многого стоили пушки, мушкеты и четыре хорошо вооруженных корабля, один из которых достался еще от араканцев, а три других были построены на верфи в Сириаме.

На рассвете под прикрытием тумана корабли португальцев зашли во фланг араканской армии, и по сигналу де Бриту пушки, еще ночью подвезенные к лагерю араканцев, открыли стрельбу по просыпающейся армии.

Де Бриту надеялся на внезапность нападения и оказался прав. Через час все было кончено. Остатки потрепанной армии рассыпались по равнине. Сальваторе Рибейру, помощник де Бриту, извлек из-под рухнувшего шатра наследного принца и привел его к португальцу. Де Бриту даровал пленнику жизнь. Но не потому, что был милосерднее других. Просто наследник мог стать предметом выгодного торга.

Араканский флот, получив известие о разгроме ос­новных сил, повернул обратно, не дойдя до Сириама. Вести путешествуют быстро в тех краях. Все четыре ка­равеллы де Бриту бросились в погоню за флотом и вер­нулись с богатой добычей. Каждая из них вела на бук­сире по два-три парусника. Еще пять кораблей было по­топлено.

Так де Бриту устранил основную угрозу своей вла­сти. Вскоре последовало и официальное признание со стороны Аракана. Он выторговал его в обмен на наслед­ника престола.

Начался новый период в жизни Сириама, новый этап в игре португальского конкистадора. Теперь у него на руках было куда больше козырей. Он выиграл первый кон. Открыт путь к величию и славе. Но ведь такой путь не устлан розами...

Прошло несколько лет. Сириама не узнать. Кажется, ничто не грозит всесильному Маун Зинге, имя которого известно повсюду, от берегов Ганга до Моллуккских островов.

Год назад он попросил руки племянницы вице-коро­ля Гоа и тотчас получил согласие. Так он породнился с официальной Португалией, занял место среди высших чинов вице-королевства.

В Сириаме живет более трехсот португальцев. Неко­торые привезли жен и детей. По воскресеньям собор пе­реполнен. Пришлось построить еще одну церковь, на бе­регу, у восточной стены. Туда ходят обращенные языч­ники.

Железной рукой вывел де Бриту разбойников на мно­го миль вокруг, покорил мелких монских и бирманских феодалов, и власть его теперь распространяется на всю дельту.

Всякий корабль, плывущий мимо берегов Бирмы, платит ему дань. Даже в океане крейсируют его каравел­лы, зедерживая тех, кто хочет укрыться от уплаты пош­лины. Никто не называет такие действия пиратством — за де Бриту сила. С ним считаются и в Гоа и в Аве.

И разумеется, де Бриту уже не носится с крестьяна­ми, как в первые годы власти. Дань та них наложена до­статочно высокая, чтобы лишнего в закромах у них не оставалось. В конце концов королевство Маун Зинги не настолько велико, чтобы можно было укрыть что-то от сборщиков налогов.

Де Бриту не обманул тех португальцев, что начина­ли вместе с ним сириамскую авантюру. Правда, они не обрели ни больших сокровищ, ни сундуков с золотом. Но выгодные должности поделены между ветеранами, и никто не скажет, что в Сириамском королевстве порту­гальскому дворянину живется хуже, чем в Гоа или род­ной Португалии.

Довольны властителем и священники. Души тузем­цев отданы им в полное владение. Мало-помалу иезуиты разрушают местные капища — пагоды, с корнем выры­вая ересь. Одного или двух непокорных пришлось сжечь на площади. И это послужило хорошим уроком осталь­ным.

Казалось бы, все хорошо. Но не слишком ли гладко течет жизнь, не слишком ли спокойно?

Де Бриту понимал, что королевство, которое он со­бирался после смерти оставить в наследство сыну, стоит на глиняных ногах. Нет, не недовольство и ропот крестьян его беспокоили. На них найдется управа — кнут и мушкетная пуля. Не ворчание буддийских монахов, не грима­сы купцов. Страшнее было другое — все его подданные, за исключением португальцев, с надеждой смотрели на север, где воцарился решительный и умный царь Бирмы Анаупетлун, покорявший феодала за феодалом и соби­равший земли, разбазаренные его дядей Нандабайи-ном.

Бирманцы собирались под знамена нового царя, ибо в каждом народе, особенно в тяжелые периоды его истории, живет надежда на объединение страны, на соз­дание сильного, своего государства. А в нем, в бирман­ском государстве, Сириамское королевство было нары­вом, который рано или поздно должен быть вскрыт.

Де Бриту был между двух огней. Он не мог умень­шить поборы с крестьян — нечем стало бы платить жад­ным до добычи португальцам, не мог выгнать забрав­ших в свои руки слишком большую власть иезуитов — от него отвернулась бы Португалия, отвернулось бы большинство соратников. А кроме них ему не на кого было опереться. Ведь в конце концов де Бриту и не при­ходилось выбирать. Он был всего-навсего португальским авантюристом, который имел несчастье родиться слиш­ком поздно, когда Португалия уже не могла прийти ему на помощь в трудный час.

Все ближе войска Анаупетлуна. Вот им уже подчи­нился Пром. А это четыре перехода от Сириама, на гра­нице его владений. Нужно золото, нужны еще пушки, но­вые запасы пороха. Де Бриту, не надеясь особенно на благоприятный результат, шлет письма в Гоа, требуя людей и боеприпасов. Но письма отправляет только с верными людьми, в тайне, ибо никто, даже сын, даже верный Рибейру, не должен знать о серьезности поло­жения. Первый же сбежавший португалец может вы­звать тревогу и сокрушить искусно созданную уверен­ность в вечности и нерушимости португальской власти в Сириаме. Правда, купцов не обмануть. Они с тревогой следят за развитием событий на севере. С той только разницей, что их тревога смешивается с надеждой на то, что в объединенной Бирме им будет не хуже, а лучше, спокойнее, чем в Сириаме.

И де Бриту совершает ошибку. Он начинает открыто поддерживать кампанию иезуитов против буддийских святынь. Он приказывает содрать с изображений Будд золото, содрать золото с пагод. Сотнями лет пилигримы наклеивали золотые листочки на святыни. С одной толь­ко пагоды Шведагон, самой большой и почитаемой в Бирме, де Бриту получил сотни фунтов золота. Он при­казывает переплавить все медные колокола в пагодах и монастырях на пушки и ядра.

После этого де Бриту был проклят буддистами и превратил во врагов своих подданных.

Больше всех были довольны иезуиты. Крещеные бирманцы и мэны избегали ходить в церкви. Они тай­ком молились у белых разрушенных пагод. С каждым днем все с большей надеждой смотрели они на север, откуда должна прийти их армия, их царь.

Де Бриту удалось заключить союз с князем Таунгу. Тем самым, который вместе с сиамцами выступил про­тив своего брата и казнил его, как только тот попал ему в руки. Князь Таунгу властвовал над Восточной Бир­мой. Три года подряд после окончания сезона дождей король Анаупетлун выходил против изменника. Но до 1610 года ему не удавалось покорить его. Де Бриту помо­гал союзнику пушками и мушкетами. Де Бриту понимал, что, пока держится крупное феодальное княжество, пока князь Таунгу не покорился Анаупетлуну, Сириам может продержаться.

В 1610 году Апаупетлун начал очередную кампанию против Таунгу раньше обычного. Мушкетеры и пушкари де Бриту опоздали. В самом Таунгу было немало сторон­ников присоединения к Бирме. И не удивительно, что в разгар решающей битвы один из полков перешел на сто­рону царя Бирмы. Это решило исход сражения. Князь Таунгу еле успел убежать в Сириам с небольшим отря­дом своих сторонников.

Добыча, захваченная в Аве одиннадцать лет назад, была возвращена в столицу. Вернулись домой и крестья­не, согнанные с земель после разгрома Нандабайина. Бирма была почти целиком объединена.

Кольцо вокруг Сириама сужалось. Однако у бирман­ского короля было еще очень много врагов. И он пред­ложил кончить дело миром. Бирманские войска зани­мают Сириам, а португальцы переходят к нему на службу.

Де Бриту отказался. Он сам был королем, почти де­сять лет. И не мог отказаться от власти, не мог снова стать обычным офицером, искателем счастья. Он — род­ственник вице-короля, о котором знает сам король Пор­тугалии и Испании.

Прошло еще три года. Как бы предчувствуя близкий конец, де Бриту вел себя еще круче, порой вызывая удивление даже у привыкших ко всему португальских наемников. Он совершал набеги на города Нижней Бир­мы, отнимал у крестьян зерно и скот, грабил пагоды, захватывал людей и продавал их в рабство в Индию. Он спешил.

Но не забывал при каждом удобном случае похва­литься своей силой и неуязвимостью. Любил рассказы­вать гостям о том, что бирманцы никогда не посмеют напасть на его крепость.

А когда в 1613 году приехавшие с севера купцы со­общили ему, что Анаупетлун вышел с большим войском на юг, чтобы покорить Сириам, де Бриту, лазутчики ко­торого уверяли, что поход отложен на год, обнаружил, что не готов к войне.

На совещании португальских офицеров выяснилось, что в набегах израсходован почти весь порох и потому пушки и мушкеты — основная надежда гарнизона — бесполезны.

Де Бриту проклинал себя за легкомыслие. И еще бо­лее за то, что нехватку пороха не удалось скрыть от горожан и солдат.

На следующее утро была снаряжена каравелла в Гоа с паническим письмом. На каравеллу погрузили золото и драгоценности, награбленные в последних походах. Ночью, перед отплытием, на корабль взошла плачущая молодая женщина. Капитан каравеллы вышел к ней на­встречу и провел в каюту. Де Бриту отправлял в Гоа жену.

И не успела отвалить каравелла, как в порту нача­лась невиданная суматоха. Спешно грузились купече­ские корабли. Грузчики заработали в тот день впятеро против обычного. Купцы уезжали с семьями, и те, у ко­го не было корабля, платили любые деньги за место на палубе. Некоторые из солдат и офицеров попросили раз­решения отправить в Индию семьи. Де Бриту поднял их на смех. Неужели они боятся бирманского самозванца? Неужели не они разгромили араканское войско?

Священник опросил де Бриту, почему его жена не вышла к обедне. Тот ответил, что жена занемогла.

А еще через два дня город опустел. Ни одного торго­вого корабля в порту. Настежь распахнуты двери скла­дов — только крысы суетятся в темных закоулках.

Со дня на день нужно ждать войско Анаупетлуна.

Бирманский король   предпринял еще одну попытку окончить дело миром. Его посланный потребовал, чтобы де Бриту выдал изменника — князя Таунгу. После этого бирманцы готовы вести переговоры о мире.

Неизвестно, о чем думал в те дни де Бриту. То ли он надеялся, что, как и десять лет назад, прибудут корабли из Гоа и он отгонит двенадцатитысячное бирманское войско, то ли попросту недооценивал силы бирманцев, то ли надеялся на крепкие стены Сириама, но во всяком случае он сумел облечь ответ в благородную и гордую форму:

— Мы, португальцы, верны своему слову. Я дал сло­во гостю, что не выдам его, и я сдержу слово. Попробуй­те отнять его у меня силой!

Стены Сириама были крепки. Несколько раз шли «а приступ бирманские войска, но всякий раз отступали. Защитники лили на головы врагов кипящее масло и об­стреливали их из тяжелых арбалетов. Пули старались беречь.

Но защитников не хватало. Никто, кроме португаль­цев, полусотни разноплеменных рабов да свиты князя Таунгу, не стал на защиту города. Жители его спрята­лись, разбежались, а те, кого удалось заставить сра­жаться, пользовались каждой возможностью, чтобы скрыться или перебежать к нападающим.

Неизвестно, сколько бы длилась еще осада и чем бы кончилась она на этот раз, если бы ворота не были от­крыты изнутри. Бирманцами, жителями города.

Это случилось в воскресенье, когда большинство пор­тугальцев находились в церкви. Молились за ниспосла­ние победы над язычниками. Португальцы, услышав шум, выскочили из собора. Благо он находился у ворот. Они успели вовремя. Передовой отряд бирманцев был изрублен и расстрелян. Ворота закрыли. Казалось, опас­ность миновала.

Но этот прорыв, пусть неудачный, решил судьбу кре­пости. Ее защитники пали духом. Отовсюду ждали из­мены. Не верили никому из бирманцев, никому из «цветных», даже сторонникам князя Таунгу.

Того, кто открыл ворота, найти не удалось. Для острастки де Бриту велел повесить троих случайно попавших под руку бирманцев. Но казнь не успокоила защитников...

Ил исходе шестой недели осады бирманцы закончи­ли подкоп под стены города. И заложили туда бочонки с порохом. Взрывы прогремели в разных местах поч­ти одновременно. Ждавшие этого момента бирманцы ворвались с двух сторон в Сириам. К ним присоедини­лись бирманцы, оставшиеся в городе.

...Через полчаса пленных собрали на площади пе­ред собором. Король Бирмы подошел к двум знатным пленникам. Впервые лицом к лицу встретились три вла­стителя страны.

У Анаупетлуна было хорошее настроение. Последний оплот неповиновения в Бирме был сломлен, страна объединена.

И вот стоят перед ним двое: братоубийца, принц Та­унгу, и феринджи, Маун Зинга, осквернитель пагод.

— Просите милости, — сказал король. — И я дарую вам жизнь.

Наступило молчание. Сотни людей, собравшихся на площади, ждали ответа португальца и бирманского принца.

Первым ответил принц.

— Ты можешь убить мое тело. Но покорить меня не сможешь. Мы братья с Маун Зингой. И я знаю, его ответ будет таким же.

Португалец молчал, гордо вскинув голову. Его меч­та рухнула. Рухнуло дело его жизни. Да, он может вы­молить жизнь у короля. И останется служить ему обес­славленным и осмеянным. Уж лучше смерть...

— Последние годы мы жили одной жизнью, — про­должал принц. — Дай нам умереть одной смертью, брат.

Король нахмурился. Постоял немного перед пленни­ками, резко повернулся и ушел...

Говорят, де Бриту, распятый на громадном кресте, жил еще три дня. Значит, он видел португальскую эс­кадру, появившуюся у стен Сириама.

С флагманского корабля спустили шлюпку. На пол­пути к берегу ее встретила бирманская лодка. После нескольких слов, которыми обменялись сидевшие там, португальская шлюпка повернула к кораблю. А еще че­рез некоторое время эскадра подняла якоря.

За маневрами ее внимательно следили пушки Сириа­ма. Теперь уже бирманские пушки.

Анаупетлун предложил португальцам уйти с миром и не возвращаться больше в дельту Иравади.

Те ушли. Игра была проиграна.

Кроме де Бриту и князя Таунгу, Анаупетлун никого не казнил. Пленных португальцев поселили в деревнях на севере Бирмы, около города Шуэбо.

И по сей день эти деревни называются в Бирме де­ревнями феринджи. Там живут потомки властителей Сириама. Из мужчин этих деревень набирали артилле­ристов в бирманскую царскую армию.

[1] Княжество Тямпа существовало с 1471 по 1720 год на крайнем юге современного Вьетнама до его разгрома вьетнамцами.

[2] Франш-Конге — область во Франции, отошедшая при Филип­пе II к Испании.

[3] Софала — государство в Африке, на территории современно­го Мозамбика.

[4] Кхен – лаосский музыкальный  духовой  инструмент.

[5] Под этим именем Тон взошел на престол.

[6] Аракан – государство на территории Бирмы, существовавшее до XVIII века.

[7] Феринджи – так называли в Бирме португальцев.

[8] Мергуи — порт в Тенассериме; Ава — город на реке Иравади, в описываемый период столица Бирмы.