Часть пятая

КОНЕЦ ЭПОХИ

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ,

Где речь пойдет о том, как встретились два молодых человека и стали вра­гами на всю жизнь, о печальной судьбе жите­ля острова Рюн, о предательском вы­стреле и об амбонской резне

Лондонские  купцы  повсюду  следовали за своими более мощными соседями в надежде извлечь выгоду от той деятельности, кото­рую те проводили...

Б. Флекке, современный голландский историк

Все-таки голландцы раньше всех поняли тот простой факт, что ев­ропейский рынок ограничен и, ес­ли все будут закупать пряности на Востоке и везти их в Европу, наступит момент, когда цены на них совсем упадут, а затем никто не захочет вообще покупать их. А чтобы выпускать в продажу ровно столько пряностей, сколько необходимо, и по тем ценам, которые выгодны, нужно добиться монополии. То есть отобрать Молуккские острова у португальцев, за­крыть их для англичан и испанцев, стать на них безраз­дельными хозяевами.

Голландцы были подготовлены к этому лучше всех своих конкурентов. Португальцы ослабли — они уже не могут даже удержать завоеванного, их ненавидят мест­ные властители, готовые пойти на союз с кем угодно,, только бы избавиться от португальцев. «Кем угодно» часто становятся вездесущие голландцы. Англичане еще слабы. Экспедиции их разрозненны и фактории мало­численны. Испанцы в основном заняты в Америке и не очень опасны.

Голландцы любили отчетность и знали цену деньгам. Если заглянуть в их документы, то окажется — основ­ным и самым распространенным наказанием, которое они накладывали на провинившихся соотечественников, было лишение жалованья — трехмесячного, полугодово­го. Они тщательно вели книги доходов и расходов, но, как крупные дельцы, зачастую шли на такие расходы, которые могли окупиться только в будущем.

...Первые десятилетия XVII века. Повсюду голландцы наступают, и повсюду за ними следуют английские ко­рабли. Хитроумного  Генри Миддлтона сменил его не менее хитроумный брат Давид, за ним последовали дру­гие капитаны. Но если с португальцами дело было яс­но — голландцы   беспощадно   нападали   на   них и уже подбирались к их    главному оплоту на архипелаге, к Малакке,— то с англичанами дело было сложнее. Фор­мально государства не были во враждебных отношениях. И даже когда английские купцы обратились к своему правительству с жалобой на недружелюбное отношение голландцев, лорд-казначей Солсбери переслал список английских обид Генеральным штатам    Нидерландов. В ответ англичане получили не  менее длинный  список контробвинений.    Правительства даже пытались    вести переговоры о совместной торговле, но вряд ли кто верил всерьез, что  из  этого что-нибудь    выйдет. Проходили конференции  «на   высшем уровне», стороны бросали друг другу в лицо соответствующие параграфы и дока­зательства, а тем временем на Островах Пряностей шла «холодная» война между   голландцами и англичанами.

Голландцы понемногу монополизировали торговлю на архипелаге. В один прекрасный день они дали понять вождям острова Серам, что отныне будут покупать у них гвоздику вдвое дешевле, чем раньше. Если вожди недовольны, они могут продать ее кому угодно. Голланд­цы знали, что конкурентов у них нет. Арабская торгов­ля была задушена еще португальцами, сами португаль­цы сюда и носа не казали, опасаясь голландцев, а ан­глийская фактория, во главе которой стоял молодой мо­ряк Джон Журден, была далеко и вряд ли ее фактор посмеет появиться в этих водах.

И надо же было так случиться, что фактор Джон Журден именно в это время появился на острове. Тот самый Журден, которого впоследствии голландцы назо­вут «самым виновным из наших английских против­ников».

В 1613 году его высадили на Молуккских островах и предоставили самому себе. Ему не везло. Сначала гол­ландцы запретили ему покупать гвоздику на Амбоне, а вот теперь, когда он прибыл на Серам, вожди сказали, что продали бы гвоздику с большим удовольствием, ибо им не по вкусу пришлось голландское понимание моно­полии, но боятся голландцев.

Журден был возмущен. Второй раз он наталкивает­ся на сопротивление. Он пообещал вождям уладить этот вопрос и тут же отправился в голландскую факторию.

Не менее возмущен был молодой голландский офи­цер, ожидавший его в зале фактории. Голландец хотел поставить иа место наглого англичанина, который залез в сердце голландских владений и собирается поднять цены, уничтожить с таким трудом созданную монопо­лию. Офицер знал, что от того, сумеет ли он одолеть англичанина, зависит его карьера.

А звали его Ян Питерсзоон Кун. Через несколько лет он станет генерал-губернатором Нидерландской Индии.

Как и следовало ожидать, беседа превратилась в пе­репалку.

— Это  равносильно краже! — говорил  Кун.

— Англичане имеют в этой стране такие же права, как и голландцы.

— Я буду вынужден воспрепятствовать этому любы­ми средствами, которыми я располагаю.

— Я не подчиняюсь голландскому офицеру.

— Подчинитесь. На  моей стороне сила.

— Предлагаю вынести этот вопрос на совет вождей острова.

— И не думайте! Ничего у вас не выйдет.

Журден прямым путем направился к вождям. Там он подробно изложил ход беседы с Куном, подчеркнув те ее места, которые были наиболее оскорбительны для островитян.

Тут появился встревоженный Кун. Он все-таки боял­ся решительного англичанина.

Вожди подтвердили в его присутствии согласие тор­говать с англичанами, которые давали большую цену.

И тем не менее, когда Кун сказал, что в ближайшие дни сюда придет голландская эскадра, достаточно во­оруженная, чтобы стереть с лица земли селения на острове, вожди сочли за благо не рисковать. И как ни убеждал их Журден, как ни расписывал силу Англии, решение было не в его пользу.

Это была первая победа Куна над Журденом. Правда, на обратном пути в Бантам Журден оста­новился в Макасаре[1], властитель которого, будучи в плохих отношениях с голландцами, разрешил ему осно­вать там факторию. Это уже была удача для Журдена, потому что Макасар находился на полпути между Явой и Островами Пряностей, а потому был стратегически важным для англичан. Они всегда могли получить там в обмен на золото и рис некоторое количество пряностей, перевозимых на местных судах. Этой фактории суждено было сохраниться в течение пятидесяти лет, пока ее в 1667 году не захватили голландцы.

Второй акт борьбы Журдена против голландцев на­чался в 1615 году, когда английская экспедиция достиг­ла островов Банда. Там англичане застали сильную гол­ландскую эскадру, командующий которой категориче­ски запретил конкурентам торговать. А чтобы те не взду­мали торговать тайком, дал им почетный конвой. Даль­ше события развертывались быстро и драматично. Анг­лийским кораблям удалось обогнать сопровождавших их голландцев и закупить на одном из островов много пря­ностей. Исполняя приказ командующего, голландцы вы­садили на остров отряд, чтобы как следует проучить не­послушных туземцев. И тут население острова не только восстало против голландцев, но, пользуясь поддержкой англичан, напало на голландский отряд и изгнало его с острова.

И английские и голландские корабли покинули пос­ле этого остров, но англичане оставили там двух торгов­цев. А один из вождей направился в Бантам, к Журдену, с просьбой о помощи. Жители острова не без основа­ний опасались мести голландцев.

Журдена нельзя было обвинить в нерешительности. Хотя он и знал, что англичане в Европе ведут перегово­ры с голландцами, он послал все имеющиеся в его рас­поряжении корабли — их было пять — под командой Каслсона на острова Банда.

Не успел Каслсон прибыть к острову Ваи, как гол­ландская эскадра настигла англичан. В бухте острова Ваи перетрусивший перед лицом сильного противника Каслсон согласился на все требования голландцев. Он с готовностью предал союзных вождей, поклявшись, что не будет чинить препятствий голландцам, если те вторг­нутся на остров.

Так, поражением Журдена, кончился хорошо начав­шийся для него второй акт драмы.

Но не все англичане были так же трусливы, как ка­питан Каслсон. Оставшиеся на произвол судьбы два английских купца на Ваи решили собственными силами продолжать борьбу с голландцами. Они уговорили вож­дей поднять над островом английский флаг и объявить себя союзниками Англии. Купцы полагали, что голланд­цы не посмеют пойти на дипломатический инцидент. Гол­ландцы посмели. Они разгромили отряды местных вож­дей и захватили остров, население которого бежало на соседний остров Рюн. Вместе с последними защитниками острова бежали и английские купцы, которые добрались до Бантама раньше всех и принесли печальное известие Журдену.

Журден был расстроен случившимся. Как будто рок преследовал его. А ведь он возлагал такие надежды на факторию и дружбу с вождями Ваи!

Но Журден был не из тех, кто сдается. В неравной борьбе с голландцами он отступал только тогда, когда не отступить — значило погибнуть.

У Журдена оставалось два корабля. Он немедленно послал их к островам под командованием капитана Кортхопа на помощь жителям Ваи и Рюна.  Только в союзе с ними он мог рассчитывать на успех.

Кортхоп оказался решительнее своего предшествен­ника Каслоана. Хотя у него было всего два корабля, он высадился на острове, сгрузил там пушки и заверил вождей в том, что англичане не намерены сдавать остров.

Тут уж голландцы поняли, что добром от Кортхопа не избавишься. Они напали на один из его караблей и захватили его. На втором же часть команды взбунто­валась и передала корабль голландцам.

В результате Кортхоп с небольшой частью команды оказался изолированным на острове. Но сдаваться он не собирался. Он знал, что Журден пришлет ему подмогу, верил в Журдена и ждал. Кортхоп не знал, что самого Журдена уже нет на островах: его отозвали в Англию. И о Кортхопе забыли все, кроме голландцев, которые понимали, что оставлять английский отряд у себя в ты­лу слишком опасно.

Сам голландский генерал-губернатор приезжал к Кортхопу для переговоров. Он обещал английскому ка­питану вернуть корабли и закупленные товары. В обмен он требовал одного — чтобы англичане навсегда покину­ли острова и позволили голландцам спокойно распра­виться с непокорными жителями.

Кортхоп ответил решительным отказом. Он сказал, что не намерен предавать свою страну и доверившихся ему жителей острова. Вряд ли судьба жителей острова так уж «беспокоила английского капитана. Но он отлич­но понимал, что возвращение двух небольших кораб­лей — слишком малая плата за два острова, понимал, что уступи он сейчас — и англичанам уже не видать этих островов.

Генерал-губернатор Нидерландской Индии направил письмо в Бантам английскому резиденту, который заме­нил Журдена, с предложением оставить остров. Не оставите, угрожал он, мы будем нападать на любой анг­лийский корабль, который появится в здешних водах. Англичане отказались подчиниться. Они справедливо по­лагали, что в словах голландцев больше бравады, чем здравого смысла. Голландцы еще не были настолько сильны, чтобы выгнать всех конкурентов из Южных морей.

Губернатор Нидерландской Индии Кун

И в это время новым генерал-губернатором был наз­начен уже знакомый нам Ян Питерсзоон Кун, злейший враг Журдена. Это случилось в 1618 году. Губернатор был молод, энергичен, не очень разборчив в средствах решителен и смел. Еще будучи офицером, он написал нечто вроде докладной записки совету директоров Ост-Индской компании, в которой говорил, что наибольшую опасность представляют не испанцы и португальцы а англичане.

В том же году на острова вернулся Джон Журден. На этот раз в качестве английского резидента, то есть главного представителя английской Ост-Индской компа­нии на Востоке.

Теперь Куну и Журдену предстояло встретиться снова.

Журден тоже представил своей компании доклад, в котором просил войск, кораблей. Он уверял компанию, что голландцы не решатся на крайние меры.

Но события показали, что Журден недостаточно знал Куна.

И Журден и Кун вернулись на Яву с флотами. Прав­да, эскорт Журдена трудно назвать флотом — в нем было всего шесть кораблей.

Новости в Бантаме были тревожными. Оказывается, два корабля, отправленные заместителем Журдена на помощь Кортхопу, засевшему на островах Банда, не дошли до места назначения, потому что их перехватили голландцы.

Но и положение голландцев было не из лучших. Правители яванских княжеств нападали на их факто­рии, объединялись против голландцев, и новый голланд­ский генерал-губернатор обнаружил, что ему самому приходится обороняться.

Начался третий акт борьбы Журдена и Куна.

Основные силы Куна находились на Островах Пряно­стей, тде его корабли сторожили торговые пути, чтобы не пропустить туда англичан. Но если Журден остался в Бантаме, чтобы руководить оттуда английскими сила­ми, то Кун сам возглавил голландский флот. Это повлия­ло, на исход войны, которая формально не была объяв­лена.

Англичане конфисковали в Бантаме голландский ко­рабль, но на борту его неизвестно отчего начался по­жар, и корабль сгорел. Тогда Кун напал на английскую факторию в Джакарте и сжег ее. Английский флот бро­сился к Джакарте и вступил в бой с кораблями Куна. Кун держался весь день, но под прикрытием темноты отплыл со всеми силами из Джакарты, бросив свою факторию на произвол судьбы, и скрылся на Амбоне. По­ложение его было отчаянным. Преследуй его англичане, неизвестно, чем бы кончилась тогда англо-голландская борьба за рынки пряностей. Но командующий англий­ским флотом не решился преследовать Куна. Англий­ский капитан даже не пошел на выручку к осажденному на островах Банда Кортхопу. Он предпочел остаться и Джакарте и несколько месяцев провел фактически в бездействии. Наконец он бросил все и отплыл обратно в Бантам.

А за это время многое изменилось. Кун сумел вне­сти раздор в ряды яванцев, снять осаду с фактории в Джакарте и даже перенести туда столицу Нидерланд­ской Индии, переименовав город в Батавию.

Журден кинулся на трех кораблях к английским фак­ториям в Сиаме, чтобы соб­рать силы для новой борь­бы с Куном. Журден считал, что последний акт драмы не окончен.

Кун, узнав об отъезде Журдена из Бантама, от­правился вдогонку за ним со всем своим флотом. В июле 1619 года корабли Ку­на отыскали Журдена в малайском княжестве Патани у побережья Сиамского залива.

Увидев у входа в бухту паруса голландских галионов, Журден понял, что по­пался в ловушку. Выхода из бухты не было, а силы были неравны. Но он отказался сдаться, и начался бой. Бой кончился скоро. Английские корабли были сильно по­вреждены, так что дальше сопротивляться было невоз­можно. Тогда Журден объявил, что капитулирует.

Кун согласился на перемирие. Начались переговоры. Говорят, что Кун вызвал к себе в каюту лучших стрел­ков флота. Выслушав приказ генерал-губернатора, те заняли места на мачтах и у бортов ближайших к анг­лийскому флагману кораблей.

К вечеру Журден, пользуясь тишиной и прохладой, вышел на палубу. Он понимал, что придется отступить, но надеялся, что отступление будет временным. Жур­ден готовился к новым боям.

Поэтому-то и вызывал Кун мушкетеров к себе в каюту. Поэтому-то, завидев на палубе английского рези­дента, стрелки нажали на курки своих мушкетов.

Злейший и непримиримейший враг голландцев упал мертвым.

Так окончился последний акт борьбы Куна и Журдена. И как два предыдущих, окончился в пользу гол­ландца.

Кун немедленно отдал приказ об уничтожении остат­ков разбросанного английского флота. До него дошли слухи, что скоро будет подписано новое соглашение между Англией и Голландией. И тогда волей-неволей придется прекратить необъявленную войну, так и не добив врага.

Оставшиеся без руководства англичане действовали разрозненно и зачастую бестолково. Без особого труда Кун захватил корабль «Стар» в Зондском проливе, еще через несколько дней он взял в плен четыре английские каравеллы на Суматре. Попал в засаду и погиб капитан Кортхоп.

Правда, остальным английским кораблям удалось объединиться, и вся эскадра взяла курс на Бантам. У англичан осталось всего кораблей десять. Уже на под­ходе к Бантаму им повстречалось судно, шедшее из Анг­лии. На нем везли договор о дружбе.

Трудно описать радость англичан и ярость Куна, когда договор достиг архипелага. Кун обвинял Гене­ральные штаты в предательстве, в пособничестве англи­чанам.

Договор был явно невыгоден для Куна. По договору все захваченные корабли возвращались по принадлеж­ности, старые обиды должны быть забыты, закупки пер­ца нужно поделить поровну, а впредь на долю англичан приходилась треть торговли на Молуккских островах. В договоре даже был предусмотрен совместный Совет обороны, в распоряжение которого передавались десять кораблей. Обе стороны должны были воздержаться от строительства новых крепостей и фортов.

— Мы вскармливаем на своей груди змею! — буше­вал Кун. — Англичане не имеют права ни на одну ун­цию гвоздики или мускатного ореха!

Договор был обречен на провал, и Кун принял к тому все зависящие от него меры.

Но пока, пока английская эскадра входила в порт Бантам и голландские корабли салютовали англичанам, как добрым друзьям. Корабли стояли бок о бок, и офицеры наносили друг другу почти дружеские визиты, дипломатично поругивая испанцев и португальцев.

Кун недолго медлил, прежде чем придумал быстрый и верный путь свести на нет договор, превратить его в ничего не значащую бумажку. Кун предложил англича­нам принять участие в экспедиции на острова Банда под тем предлогом, что жители их торгуют с испанцами. Он знал, что, с одной стороны, у англичан не было кораблей и войск для такой экспедиции, а с другой — их совсем не радовала перспектива общего похода. Ведь они не теряли надежды сохранить за собой острова, для удер­жания которых они приложили столько усилий.

На двенадцати кораблях неутомимый Кун отплыл к островам. Англичане, спохватившись, направили вдо­гонку ему один корабль. Но, разумеется, опоздали. К их приходу жители острова были покорены голландцами, а заодно голландцы ликвидировали английскую фак­торию.

Когда английский корабль подошел к островам, Кун распорядился разыграть комедию и тут же заключил еще один договор о вечной дружбе с англичанами. Це­ремония происходила на глазах у местных жителей. Английский капитан, будучи не в курсе событий послед­них лет, а может, и просто по недомыслию попался в ловушку Куна. Все было разыграно ловко: жители островов остались в полной уверенности, что англичане, несмотря на уверения Кортхопа и Журдена, объедини­лись с голландцами против них. Теперь они могли рас­считывать только на свои силы и восстали.

Этого-то и добивался Кун.

На глазах у бездействующего английского корабля Кун в коротком бою перебил и захватил почти всех жи­телей острова Лонтор. Сорок семь воинов, взятых в плен, были казнены после ужасных пыток.

Оставшиеся в живых отступили в горную долину. Там почти все они умерли от голода. Из нескольюих тысяч человек только триста сумели бежать на Серам.

Жители острова Рюн, узнав о судьбе лонторцев, пы­тались бежать на другие острова, но были схвачены и все взрослые мужчины убиты.

После этого Кун разделил участки на островах между служащими компании и приказал привезти туда рабов с Явы, чтобы они обрабатывали эти земли.

Жестокость Куна вызвала недовольство даже у гол­ландцев. Один из них писал: «Мы должны понять, что местные жители борются за свободу своей страны точно так же, как и мы в течение долгих лет отдавали свои жизни и средства ради освобождения нашей родины».

Но это высказывание было гласом вопиющего в пу­стыне. Чаще всего недовольство выражалось только че­ресчур «энергичными» действиями Куна, потому что опасались, как бы эти меры не объединили против гол­ландцев всех жителей архипелага.

Но Кун   полагал, что подобные опасения напрасны.

Он продолжил резню на Сераме и пытался сделать то же на Тидоре и Тернате. Но государи этих островов оказались сильнее, чем жители Банда. Кроме того, на Тидоре еще оставались испанцы.

Куну пришлось вернуться в Батавию, не уничтожив всех непокорных. Тогда уже было ясно, что англо-гол­ландский договор доживает последние дни. Голландцы настаивали, чтобы английские корабли принимали уча­стие в походах против испанских Филиппин и португаль­ских портов в Индии. Это отнюдь не входило в планы англичан, которые были к тому же раздражены потерей островов Банда.

Когда Кун в 1623 году уехал в отпуск в Нидерланды, англичане уже приняли решение отозвать своих агентов из Батавии и других голландских поселений.

Перед отъездом Кун вызвал к себе заместителя, Хермана ван Спеелта, и приказал ему любыми средствами сдерживать англичан и, если необходимо, принимать меры, которые сочтет нужными.

23 февраля 1623 года все члены английской факто­рии, находившейся в соответствии с договором на ост­рове Амбон под защитой голландского форта, были схвачены голландцами. Это можно было рассматривать только как решение голландцев навсегда разделаться с договором о дружбе. Удивительнее всего было обви­нение, предъявленное англичанам. Оказывается, они, числом в восемнадцать человек, хотели захватить гол­ландскую крепость.

Англичан пытали. И не удивительно, что англичане сознались во всем, в чем их заставляли признаться. Сра­зу после суда десять англичан и одиннадцать японцев, служащих фактории, были обезглавлены.

Вернее всего, здесь имела место заурядная провока­ция. Ведь после этого никаких надежд на примирение не оставалось. Англичане ликвидировали свою факто­рию в Батавии и перебрались на один из островов в Зондском проливе.

Кун узнал об «амбонской резне» в Амстердаме. Ве­роятно, он не ожидал, что это вызовет такое возмущение в Англии и других европейских странах. Пришлось Ку­ну отговариваться незнанием, клясться, что при нем та­кого бы не случилось. А когда амстердамский суд при­знал, что в «амбонском деле были допущены юридиче­ские ошибки» — изумительная формула! — Кун согла­сился с его мнением.

А почему бы и не согласиться? Дело было сделано. Теперь Кун, вернувшись в Батавию, продолжит походы и завоевания. Журден мертв, Кортхоп мертв. Большинст­во английских офицеров или погибли, или умерли от болезней. Английская Ост-Индская компания не сможет конкурировать с голландцами на Островах Пряностей и перенесет свой центр в Индию.

Еще несколько лет, даже десятилетий англичане бу­дут цепляться за свои немногочисленные фактории на островах, но со временем потеряют и их. Кун и его на­следники победили. Победили еще в 1623 году.

Теперь дело за окончательным разгромом португаль­цев.

Их оплот в Индонезии — Малакка — как бельмо на глазу у Куна. Ею он и собирается заняться. Правда, ему самому не удастся закончить борьбу за монопо­лию — он умрет в 1629 году. Но у него будут достойные преемники.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ,

Где рассказывается о кораблекрушении, об агатовом кубке, принадлежавшем художнику Рубенсу, о том, как Иероним Корнелис короновал себя на безводном острове, и о том, как впал в немилость командор Пелсерт

...А потому Вы обязаны во имя Господа поднять завтра паруса и прибыть как мож­но скорее на место, где Вы потеряли ко­рабль и оставили людей. Прибыв туда, Вы обязаны спасти как мож­но больше людей, а также денег и товаров, применив для этого все имеющиеся в Вашем распоряжении средства

Из приказа генерал-губернатора Нидерландской Индии Куна Франциска Пелсерту от 15 июля 1629 года

Казалось бы, что может быть об­щего между двумя событиями, происшедшими в разных частях света 4 июня 1629 года?

В этот день корабль, на кото­ром великий художник Рубенс отправился с   дипломатической миссией из Испании ко двору английского короля Карла I, попал в шторм и чуть не утонул в Ла-Манше. В этот же день один из самых больших и новых кораблей голланд­ской Ост-Индской компании «Батавия», шедший с гру­зом и пассажирами в столицу Нидерландской Индии — Батавию на Яве, налетел на рифы неподалеку от север­ного побережья Австралии.

Но связь между этими событиями, хоть и отдален­ная, была.

Среди прочих товаров на борту «Батавии» член Ин­дийского Совета Франциско Пелсерт с особой тщатель­ностью хранил удивительной красоты агатовый кубок римской работы принадлежавший Рубенсу. Художник через подставное лицо отправил его в Батавию, чтобы продать с выгодой кому-нибудь из восточных владык.

Голландцы в борьбе за расположение владетелей Ин­дии и Малайского архипелага решили включить в число товаров ценности из европейских коллекций. Богатые раджи Индии и Малайи с удовольствием брали венеци­анское стекло, мушкеты с резными и позолоченными ло­жами, старинные кубки и драгоценности.

Франциско Пелсерт, находясь в Индии в качестве старшего торговца на службе компании, был одним из инициаторов отправки на Восток предметов роскоши. Потому помимо нескольких сундуков с золотом и сереб­ром — жалованьем служащим и средствами для закупки пряностей — на борту «Батавии» была шкатулка с юве­лирными изделиями.

Пелсерт был не новичком на Востоке. Уже несколько лет он ездил по Индии и островам архипелага, выполняя указы Ост-Индской компании, поднимаясь постепенно по служебной лестнице. Ко времени злополучного плава­ния на «Батавии» он дослужился до поста командира и члена Совета Нидерландской Индии при генерал-гу­бернаторе. Более мелкой сошке голландские купцы не доверили бы ценностей на двести тысяч гульденов.

Генерал-губернатор Кун нуждался в деньгах и сол­датах. Голландцы никак не могли сломить сопротивле­ние жителей островов. Несмотря на резню, которую Кун устроил на островах Банда, положение голландцев было не из лучших. Султан Агунг[2] осадил Батавию, а правитель Бантама, с которым война продолжалась уже де­сять лет, никак не желал покориться. Кроме того, Кун готовился к решающим боям с англичанами и порту­гальцами.

Уже несколько лет компания кончала год с дефици­том, и ей приходилось обращаться к займам. Все дохо­ды съедались войнами Куна. Спасало голландцев то, что Ост-Индская компания была по существу государст­венным предприятием и семнадцать членов Высшего со­вета ее были фактическими правителями Нидерландов.

«Батавию» с нетерпением ждали на Яве. Но так горя­чо ожидаемый груз из Голландии запаздывал.

Для того чтобы понять, как это случилось, надо вер­нуться на «Батавию», отплывшую из Антверпена и при­ближающуюся к мысу Доброй Надежды. Надо вернуть­ся к самому началу конфликта, который выльется через несколько месяцев в одно из самых страшных и крова­вых происшествий в Южных морях.

История «Батавии» показывает характер и воспита­ние европейских солдат и торговцев тех времен, рыца­рей разгула, насилий и убийств, предательства и трусости.

Вот они, завоеватели Востока, те люди, братьям ко­торых стоят позеленевшие бронзовые памятники на пло­щадях европейских городов. Нам предстоит знакомство с некоторыми из них в страшные минуты.

Обратимся к документам. Мы не прибавим ни едино­го слова к тому, что уже было сказано триста лет назад.

Франциско Пелсерт и капитан «Батавии» Ариан Якобс не любили друг друга. Они были знакомы и рань­ше, но именно то, что они столкнулись на борту «Бата­вии», где Пелсерт был полным хозяином, а Якобс дол­жен был подчиняться ему, выводило из себя спесивого пожилого капитана.

Якобс вынашивал план: как только «Батавия» отой­дет достаточно далеко от Нидерландов, обработать матросов и солдат таким образом, чтобы на подходе к Зондскому архипелагу на борту началось восстание. План этот, разумеется, вызван был не плохими отноше­ниями, которые сложились между Пелсертом и Якоб-сом, а редкой возможностью заполучить в свои руки один из крупнейших и лучших кораблей того времени со всем его грузом.

Ведь на борту «Батавии» свободно располагалось триста пятьдесят пассажиров. «Батавия» могла потя­гаться в скорости с любым кораблем любой страны. Если бы план Якобса удался, то он стал бы могущест­веннейшим пиратом Южных морей, а впоследствии мог бы перейти на службу к португальцам, ибо пиратство в те дни было наиболее доходным тогда, когда за спиной флибустьера стояла одна из могущественнейших держав тогдашнего мира. Не забывал капитан и о товарах, и о двухстах тысячах гульденов на борту.

Однако план капитана было не так легко осущест­вить. Франциско Пелсерт, несмотря на молодость, был опытным и осторожным дельцом. Он подозревал капита­на в опасных для себя и компании планах и удвоил осто­рожность. Он был не одинок. Непосредственно Пелсерту подчинялись тридцать солдат, в том числе десять фран­цузских наемников, на его стороне были служащие ком­пании, по крайней мере большинство их, пассажиры и часть матросов и офицеров, которые не знали о планах капитана, а узнав, не одобрили бы их.

Надежным помощником капитана был торговый пред­ставитель компании, третий по рангу человек на борту, Иероним Корнелис; также с самого начала посвящены были в его планы старший боцман и несколько матро­сов.

Положение осложнялось тем, что на судне среди мно­гочисленных пассажиров находилась Лукреция Яне, мо­лодая женщина исключительной красоты. Лукреция еха­ла в Батавию, где служил ее муж, в сопровождении слу­жанки, по имени Жанте.

Присутствие Лукреции спутало все карты. И вино­ват в этом был сам капитан. Он решил обязательно до­биться любви этой дамы.

Но ухаживания капитана были встречены весьма хо­лодно. И он, разозленный, переключил свое внимание на хорошенькую служанку Лукреции.

В современных исследованиях о путешествии на «Батавии» Лукреция Яне выступает как «роковая жен­щина», по вине которой все и произошло. Не будь ее, кончилось бы путешествие нормально и не вошло бы в анналы истории. Вряд ли это так. По крайней мере во всех последующих действиях заговорщиков нет и наме­ка на то, что Лукреция была всему причиной.

Так или иначе, у служанки Якобс не встретил сопро­тивления. Наоборот, Жанте была счастлива тем, что именно на нее пал выбор бравого капитана. Теперь она уже пользовалась своим положением и уговаривала ка­питана насолить ее хозяйке.

Тем временем зреет заговор. Уже известно, на кого из матросов можно положиться, распределены роли в момент восстания. Остается выбрать этот момент. Капитан решает, что сразу после того, как корабли мину­ют мыс Доброй Надежды, необходимо отстать от эскад­ры, чтобы другие корабли не смогли прийти на помощь «Батавии».

После очередной стычки с Пелсертом капитан сказал Иерониму:

— Если бы не эти чертовы корабли вокруг, я бы от­делал Франциско так, что он не поднялся бы. А потом выкинул бы его за борт.

В ответ на эти слова Иероним, как он потом сам признавался, сказал:

— Как ты сделаешь это, если ночная вахта состоит из преданных Пелсерту людей?

— Вот об этом и надо подумать, — ответил капи­тан. — А главное — выяснить, кого мы в первую очередь отправим на тот свет.

Список, составленный ими, оказался длинным. В не­го входило ни много ни мало 120 человек.

Вскоре в непогоду выдалась возможность отстать от эскадры, так что болевший в это время Франциско Пел­серт не сразу узнал об этом. Дальше «Батавия» продол­жала путь к Зондским островам в одиночестве. От мы­са Доброй Надежды она взяла курс прямо на восток.

Командору становилось все хуже. Его трепала маля­рия, схваченная еще в Индии. Болезнь Пелсерта внуши­ла новые надежды заговорщикам. Ведь если он умрет, захват корабля значительно облегчится. Тогда главным представителем компании на борту останется друг капи­тана Иероним Корнелис. Но сколько протянет Пелсерт? День? Неделю?

Две недели прошли в ожидании. Пелсерт продол­жал бороться с болезнью и ежедневно вызывал к себе офицеров для доклада.

Приближался день, когда должны показаться берега Явы. Тогда капитан решил действовать. Но действовать так, чтобы привлечь колеблющихся матросов на свою сторону. Для этого была задумана история с Лукрецией.

Капитан предложил порезать ей лицо ножом, чтобы навсегда погубить ее красоту. Осторожный Иероним предложил другой вариант — вымазать ее дегтем. Эк­зекуцию должны были провести верные матросы во гла­ве со старшим боцманом. Капитан рассчитывал на то, что больной Пелсерт, узнав о событии на борту, будет вынужден принять суровые меры. Если же он решит наказать матросов, то по наущению Иеронима и боцма­на за них вступятся их товарищи. Иероним заранее должен распустить среди матросов и солдат слух, что Лукреция ведьма и потому заслуживает любого нака­зания.

Вариант Иеронима победил. Он уговорил капита­на, что изуродовать Лукрецию всегда успеется. Сей­час главное — создать общественное мнение.

И вот, пока Пелсерт лежал больной в своей каюте, поползли слухи о том, что Лукреция ведьма, что она принесет кораблю несчастье... И вечером, до того как на вахту заступили верные компании солдаты, несколько матросов во главе с боцманом вытащили Лукрецию из каюты, проволокли ее на виду у пассажиров по палубе, надругались над ней, а потом вымазали дегтем и грязью.

На крик женщины и случайно оказавшегося поблизо­сти священника из каюты выбрался Пелсерт. Его появ­ление спутало все карты. Никто не ожидал, что Пелсерт сможет подняться.

Пелсерт вызвал стражу, и матросы убежали. Пел­серт понял, что за этим бессмысленным на первый взгляд актом стоит сам капитан. Тем более что, вызван­ный к командору, он картинно возмущался и предлагал жестоко наказать матросов — по крайней мере прота­щить под килем корабля. Капитана поддерживал Иероним Корнелис.

Пелсерт не принял решения в тот вечер, но под тем предлогом, что капитану необходимо заступать на вахту, предложил ему покинуть каюту и остался в ней с тремя верными офицерами. Совещание затянулось до темноты. И неизвестно, к какому решению пришли бы офицеры, если бы не раздался внезапный грохот. Корабль задро­жал и накренился.

Впоследствии капитан Якобс говорил, что он увидел в темноте белую полосу бурунов, но рулевой разуверил его, сказав, что это отблеск луны. Оказалось, что заня­тый интригами, капитан сбился с курса настолько, что вместо Явы «Батавия» подошла к северо-западному бе­регу Австралии и налетела на рифы у небольшого архи­пелага, состоящего из скал и голых песчаных островков, в нескольких десятках миль от материка.

На корабле началась паника. Первую же спущенную шлюпку разбило о борт волнами. Женщины с детьми пытались пробиться к лодкам, но их отталкивали мат­росы и солдаты. Капитану удалось найти Иеронима Корнелиса на корме корабля. Тот пытался пробиться к шлюпке.

Капитан отвел Иеронима в сторону. Даже прикрик­нул на него, чтобы тот не сходил с ума. И объяснил, не обращая внимания на нарастающую с каждым новым ударом о рифы кутерьму, на плач женщин и детей, на суматошные крики, что неподалеку есть два острова — с рассветом их увидят все. К одному из островов и на­правится первая шлюпка, которую захватил Пелсерт. Золото погрузить не смогут — сундуки слишком тяжелы, а потому их придется пока оставить на корабле. «Бата­вия» затонет только через несколько часов, может быть даже дней. Нос корабля — на мели, а под кормой глу­бина в три сажени. Настало время действовать. Он, ка­питан, берет на себя Пелсерта. Команда останется под началом Корнелиса.

Пока шел этот разговор, от корабля отвалила вто­рая шлюпка и направилась к темнеющему на фоне неба острову.

Капитан объяснил Корнелису, что должен покинуть его, и прыгнул за Оорт. Корнелис не последовал его при­меру — он не умел плавать.

Корабль после каждого удара оседал все глубже. Оставшиеся на борту матросы достали из капитанской каюты бочонок хорошего вина и принялись пировать. Корнелис не присоединился к ним. Он направился прямо к кладовой, за капитанской каютой, и вскрыл топором забытую в спешке шкатулку. Он отложил в сторону агатовый кубок Рубенса. Его внимание привлекла также золотая цепь с изумрудами. Иероним надел ее, насыпал полные карманы золотых монет и зашел снова в каюту к пирующим. Увидев драгоценную цепь, матросы забыли о вине. Отталкивая Корнелиса, они бросились в кладо­вую и принялись расхватывать золото и драгоценности. Корнелис не останавливал их. Это входило в его рас­четы. Дорвавшиеся до золота матросы переставали быть покорными компании. Расстаться с золотом трудно, да и известно, что компания не щадит тех, кто осмеливается запустить руку в ее карман. Корнелис знал, что преступление волей-неволей объединит матросов и поможет ему захватить власть...

Пелсерт не знал о том, что творится на «Батавии». Подавленный и больной, он бродил по берегу, не обра­щая внимания на священника, который забегал вперед и все старался узнать, каковы же планы у господина командора и что теперь надо делать. Пелсерт и сам толком не знал, что делать. И потому, когда он увидел мокрого, без камзола и сапог капитана, он даже обра­довался своему врагу. Вряд ли теперь, когда корабль погиб, есть смысл продолжать вражду.

Уже занимался рассвет. Скалистый остров, на кото­ром высадились Пелсерт и капитан, был окаймлен поло­сой песка. На нем собралось большинство спасшихся. В суматохе не взяли с собой пресной воды, и уже начи­нала сказываться нужда в ней.

Пока капитан пытался навести какую-нибудь види­мость порядка в этой массе людей, Пелсерт отправил солдат на поиски воды. Через час они вернулись и доло­жили, что воды на острове нет. Обследован был и сосед­ний островок, отделенный от первого, названного «Клад­бищем „Батавии"», узким, неглубоким проливом. Там тоже воды не оказалось.

На плоту несколько солдат отправились к видневше­муся у горизонта большому острову. С корабля высажи­вались последние матросы. Уже не было возможности перевезти грузы и воду — с минуты на минуту «Батавия» могла расколоться и пойти ко дну.

Тогда-то капитан, посоветовавшись с Иеронимом Корнелисом, предложил Пелсерту отправиться на боте к материку. Там наверняка должна быть вода. Если же воды и там не окажется, то бот должен был прямым хо­дом идти к Яве и прислать оттуда помощь.

План капитана был прост: на материке разделаться с Пелсертом, дойти до Явы и там взять корабль для спа­сения погибающих, заявив, что Пелсерт остался охра­нять имущество компании. Потом захватить этот корабль, нагрузить его золотом и уже на нем осуществить ста­рые планы. Кроме того, оставшийся за главного на островах, Иероним Корнелис получил от капитана осо­бые указания, о которых речь пойдет дальше.

Пелсерт согласился плыть к материку. Капитан от­правился собирать команду бота. Он вызвал боцмана и двух матросов из тех, кто участвовал в нападении на Лукрецию, а боцман сам уже подобрал остальных вер­ных людей.

Пелсерт подошел к готовому к отправке боту. Ко­манда не понравилась ему, но он не подал виду, что заподозрил что-нибудь. Только указал капитану на то, что с такой малочисленной командой будет нелегко управлять ботом.

— Может, взять нескольких женщин? — спросил ка­питан.

Но Пелсерт не намеревался спасать женщин. Он бо­ялся за собственную жизнь.

— Нет. Путешествие может быть долгим и опасным.

И Пелсерт пригласил в бот двух своих офицеров и троих солдат. Это еще не было провалом планов капи­тана. В конце концов, один или пять — небольшая раз­ница.

Бот отчалил. Когда он проходил мимо Большого острова, навстречу ему попался плот с уехавшими еще утром на поиски воды солдатами. Их было десять че­ловек, и Пелсерт мог на них положиться.

— Бот достаточно просторен, для того чтобы вме­стить еще десятерых, — сказал он капитану.

— Но ведь их ждут на острове.

— А мы не знаем, какие опасности подстерегают нас на материке или на пути к Яве.

Капитан хотел было поспорить, но рядом стояли десять человек, которым представлялась возможность первыми спастись с острова. Разумеется, они сразу под­держали командора. Неизвестно, в этот ли момент или позже, на пути к Яве, капитан понял, что проиграл игру, но он сразу изменил тактику.

На материке никаких следов воды не обнаружили, а австралийцы сразу убежали, когда пришельцы направи­лись к ним. Пришлось поворачивать обратно. Капитан уговаривал Пелсерта зайти снова на остров, но тот спе­шил. Да и риск был велик: ведь, узнав об отсутствии во­ды, потерпевшие крушение устроят драку за обладание ботом, ибо каждому захочется первым уйти к Яве. Рисковать Пелсерт не хотел.

Бот взял курс на север. Путешествие Пелсерта и его спутников на открытом боте от берегов Австралии до Явы было беспримерным в те дни переходом. Экипаж чуть не погиб от голода и жажды, но все же в один прекрасный день показались берега Явы. Если в пути ка­питан и замышлял убить Пелсерта, то не посмел или не сумел. Возможно, наоборот, капитан старался задоб­рить осторожного Пелсерта, убедить его в том, что и не замышлял ничего дурного. Но мы никогда этого не уз­наем.

В двух днях пути от Батавии бот встретился с по­терянной у мыса Доброй Надежды эскадрой. «Сардам», один из кораблей, принял путешественников на борт.

Первое, что сделал Пелсерт в Батавии, — добился ареста боцмана и матросов, виновных в нападении на Лукрецию. Он ничего не забыл и не простил. Потом на­писал большой донос на капитана, обвиняя его в орга­низации заговора.

Боцмана сразу арестовали и повесили: Лукреция была знатной дамой.

Капитана арестовали не сразу. Кун и другие члены совета были недовольны самим Пелсертом. Пелсерт нес ответственность за груз, а груз находится на дне моря, и неизвестно, удастся ли достать его. Батавия была взбу­доражена преувеличенными слухами о гибели корабля. Уверяли, что все на борту погибли и спасся только Пел­серт. Пелсерту вменили в вину даже то, что он вместе с капитаном покинул место крушения, оставив там три­ста человек (в то время еще не знали, что пятьдесят человек погибли во время крушения) без руководителя.

Поэтому Пелсерт получил приказ Куна: как только «Сардам» кончит разгрузку, вернуться на острова, до­стать со дна моря груз и привести обратно тех, кто не умер от жажды и болезней. Капитана же оставили в Батавии. Обвинения Пелсерта, хотя и не подкрепленные другими свидетельствами, были настолько серьезны, что над капитаном был назначен суд, который должен был состояться, как только привезут остальных пассажиров. Вторая часть капитанского плана провалилась.

Пелсерт понимал, что ему придется плыть обратно. И, несмотря на малярию, он не воспротивился приказу губернатора. Это была единственная возможность реабилитировать себя. «Сардам» был быстро загружен, за­тем на него привезли множество бочек с водой, а в ко­манду его, немногочисленную, ибо он должен был взять спасенных, включили водолазов, и корабль взял курс на юг, сопровождаемый благими пожеланиями и на­путствиями всей Батавии, от губернатора до последнего торговца. Если губернатор беспокоился в первую оче­редь о судьбе казны, многие солдаты, офицеры и торгов­цы ждали с «Батавией» своих жен и детей и беспокои­лись за их судьбу.

Путешествие обратно оказалось более долгим, нежели переход на боте. «Сардам» пятьдесят дней борол­ся со встречным ветром и штормами и прибыл к остро­вам только через три месяца после того, как Пелсерт и капитан ушли оттуда на боте.

«Сардам» направился к ближайшему из островов, где по расчетам Пелсерта должны были находиться по­терпевшие крушение. Но уже с палубы было видно, что остров пуст. Где же все люди? И тут Пелсерт увидел, что на Большом острове поднимается к небу столб дыма.

Корабль изменил курс. Но не успели пройти и половину пути, как из-за скалы показалась лодка. Рулевой отчаян­но махал, стараясь привлечь к себе внимание.

В лодке оказалось четверо: один греб, один правил, двое, окровавленные, лежали на дне. Рулевому помогли подняться на борт. Первыми словами его были:

— Осторожно. Вас ждут...

Гребец, который чувствовал себя, видно, лучше, чем рулевой, попытался объяснить положение, но Пелсерт долго не мог ничего понять... Тем временем лодку под­няли на борт и раненым оказали первую помощь. Руле­вой, в котором Пелсерт узнал наконец солдата Виббе Хейса, истощенного и измученного, рассказал, что на «Сардам» готовится покушение, что власть на острове находится в руках Иеронима Корнелиса, который уже многих убил и теперь хочет захватить корабль. Вернее, не Иероним хочет захватить корабль, ибо Иероним нахо­дится в плену у него, Хейса, а некий Ваунер Лоос, ко­торый теперь император островов...

Из сбивчивых разъяснений Хейса Пелсерт понял только, что на островах что-то неладно и он никому не должен доверять.

Разговор с Хейсом еще не кончился, как показался большой плот. На плоту было дзсятка два человек, оде­тых с вызывающей роскошью, усыпанных бриллиантами и изумрудами и увешанных оружием. Плот подошел к борту. Пассажиры его усиленно изображали радость по поводу прибытия «Сардама».

По знаку Пелсерта Хейс отступил к другому борту, чтобы его не увидели с плота. К борту подошел Пел­серт. Вот кого не ожидали увидеть!

— А где все остальные? — спросил Пелсерт.

— Они ждут на острове. На другом, куда мы пере­брались, потому что здесь нет воды. А где капитан Якобс?

— Он остался в Батавии. А почему вы так вооружены?

— Мы были на охоте.

— И для этого роскошно оделись?

— Но, ваша милость, одежда износилась, и мы воспользовались добром компании. Она не обеднеет. Вы бы так же поступили на нашем месте.

Некоторые из пассажиров плота были навеселе.

Пригибаясь к борту, у пушек суетились артиллери­сты. «Сардам» был готов к бою.

Пелсерт огляделся, убедился, что команда правильно поняла его, а затем приказал находившимся на плоту положить оружие и взбираться по одному на борт.

Те почуяли неладное и стали грести от борта. Пер­вый же выстрел поднял фонтан брызг перед плотом.

Сопротивление было бесполезно. Плот пристал к бор­ту, и по одному, без оружия пассажиры его поднялись наверх, где их немедленно связали матросы. Лоос, уви­дев Хейса, глубоко вздохнул.

— Жаль, что не успели тебя повесить, собаку! — сказал он.

— Теперь сам покачаешься на рее, — ответил ему Хейс.

После окончания бескровного сражения Хейс с мат­росами съездил на Большой остров и привез связанного Иеронима Корнелиса. Затем Пелсерт отправился на шлюпках к Малому острову, нашел там десятерых мат­росов и обезоружил их.

И только когда все съехались на борт «Сардама», обнаружилось, что, если не считать тридцати запертых в трюме, от всей команды и пассажиров — двухсот пя­тидесяти «островитян» — осталось только сорок чело­век — мужчин, женщин и детей — население Большого острова.

Вот что рассказали они пораженным ужасом моря­кам «Сардама».

День или два прошли без всяких событий. Новый на­чальник Иероним Корнелис и совет, выбранный потер­певшими крушение, занялись устройством жизни на ост­ровах, поисками воды и охотой за птицами. Понемногу всех перевезли с «Кладбища „Батавии"» на Малый остров. Здесь обнаружилось, что недостатка в пище не будет. Плохо только с водой. Каждый день новые и но­вые экспедиции отправлялись на ее поиски.

Тем временем Корнелис выясняет, на кого он может положиться. 4 июля, через три недели после отплытия Пелсерта, один из матросов крадет бочонок вина и на­пивается пьяным. Корнелис счел, что этот случай — хо­роший предлог для начала действий. Он требует на со­вете смертной казни для этого солдата. Совет отказы­вает ему. Корнелис уверяет, что это приказ Пелсерта. Совет не может решиться. Тогда Корнелис разгоняет со­вет и созывает новый, в который входят только послуш­ные ему люди.

Одним из первых актов нового совета становится при­каз верным матросам взять с собой на плот четырех ненадежных солдат и под предлогом поисков воды уто­пить их. Через несколько часов плот возвращается. При­каз выполнен.

Политика Корнелиса отныне проста. На убийство он посылает двух-трех верных людей и одного-двух колеб­лющихся. Если колеблющийся выполняет приказ и уби­вает намеченную жертву, его принимают в число «сво­их», если отказывается — сам становится жертвой. Все должны быть связаны круговой порукой. Однако пер­вое время убийства совершаются втайне. Основная мас­са солдат и матросов, которые «е имеют ничего общего с заговором, еще слишком многочисленна. Люди просто исчезают. Сначала самые активные и опасные, потом не­надежные.

План Корнелиса, обсужденный еще с капитаном, за­ключался в следующем: перебить всех членов экипажа и пассажиров, за исключением участников заговора, с та­ким расчетом, чтобы осталось не более сорока-пятиде­сяти человек, когда же появится спасательное судно, за­хватить его (капитан будет на борту, он поможет). Но никто не должен остаться в живых из врагов, ибо тогда они смогут предупредить судно об опасности и план про­валится.

Когда Иероним Корнелис отдавал приказ о первом убийстве, еще тайном, ночном, он уже знал, что погибнут многие.

Тогда же Корнелис приказал привести к нему в па­латку Лукрецию. Он не сомневался, что теперь она будет принадлежать ему. Но двенадцать дней, как рас­сказывал впоследствии один из сообщников, Лукре­ция отвергала притязания Корнелиса. Ни угрозы, ни уговоры не действовали на нее. Корнелис приказал свое­му подручному поговорить с ней. Подручный вошел в палатку и спокойно объяснил Лукреции, что Корнелис не собирается шутить. А для доказательства он с ведома Корнелиса зазвал в палатку мальчика, сына солдата Харденса, и зарезал его на глазах у женщины. В это время отец и мать мальчика были приглашены Корнелисом в соседнюю палатку на ужин... Лукреция покоря­лась.

По острову ползли слухи о таинственных исчезнове­ниях. Уже полтора десятка людей пропали ночью или не вернулись, уйдя на поиски воды. Воду Корнелис щед­ро раздавал только своим помощникам. Им же позволил раскрыть спасенные ящики с корабля и поделить добро. Убийства продолжались...

Однажды ночью в палатку к одному из подручных Корнелиса, члену его совета, вполз перепуганный юнга. Мальчик разбудил пирата и прошептал ему, что собст­венными глазами видел, как только что два матроса убили третьего. Тот выслушал его и сказал соседу по палатке:

— Успокой ребенка.

Матрос вывел мальчика наружу и одним ударом но­жа заколол его.

Священника и его старшую дочь, приглянувшуюся одному из пиратов, Корнелис пригласил на ужин. В это время несколько человек вошли в палатку, в которой осталась жена священника с тремя другими дочерьми. Они сказали, что имеют приказ произвести обыск. Тут же один из матросов разбил лампу, и в темноте женщи­ну и детей задушили. Когда священник вернулся «из гостей», его ждали дома трупы...

Число жителей острова сокращалось. Каждый, кто не принадлежал к пиратам, мог в любую минуту ждать смерти. Но если офицеры и торговые представители ком­пании делали все, чтобы услужить Корнелису, объявив­шему себя императором острова, то некоторые солдаты и матросы сопротивлялись. И у них был один путь...

Хейс, посланный еще в первые дни на Большой ост­ров, нашел там воду и поднял сигнал — столб дыма, чтобы указать другим, что вода найдена. Занятые убий­ствами пираты не обратили «а него внимания. И Хейс с товарищами уже собирались вернуться, когда ночью приплыл юнга, рассказавший о том, что творится в «царстве Корнелиса». У Хейса почти не было оружия, он не мог вернуться на остров, но время от времени на плотах или вплавь к его острову добирались жители других островов, и понемногу число обитателей Боль­шого острова достигло сорока человек. Это все были люди, готовые сражаться до последнего.

Наконец наступил день, когда на острове остались только «свои». Сорок матросов, торговцев, офицеров, ко­торые подписали «пакт» о верности друг другу и Корнелису. С ними же остался и священник, не смевший противиться и полностью покорный Корнелису. «Импе­ратор» заставлял святого отца присутствовать при убий­ствах. Дочь священника давно уже взял к себе в палат­ку помощник Иеронима, и священник, пробираясь к па­латке, когда хозяина не было поблизости, уговаривал дочь смириться и не противиться судьбе.

Как-то Корнелис обнаружил, что на маленьком остров­ке неподалеку скрываются два десятка юнг и женщин с детьми. Немедленно была снаряжена экспедиция, и всех обитателей острова зарезали. Одна из сцен на ост­рове запечатлена в дневнике Пелсерта, который запи­сывал туда протоколы допросов пиратов. Когда пираты окружили женщин и детей, один из них подошел к бере­менной женщине и, отведя ее в сторонку, сказал: «Милая, тебе ведь тоже придется умереть». Женщина бро­силась перед ним на колени, умоляя о снисхождении. Пират поднял ее и вонзил ей в грудь кинжал.

Когда уже собирались уезжать с острова, обнаружи­ли, что остались в живых трое юнг, которые спрятались в кустах. Их нашли, посадили в лодку, вывезли в море, и там Корнелис приказал одному из них выбросить двух других за борт. Его оставили в живых за готов­ность, с которой тот выполнил приказ «императора».

Во время этой экспедиции Корнелис обратил внима­ние на дым на Большом острове. Решено было уничто­жить и тамошних жителей, ибо со дня на день мог по­казаться спасательный корабль. Надо было опешить.

Отряд пиратов подбирался к острову осторожно. Кор­нелис полагал, что там есть солдаты, знающие о событи­ях и готовые защищаться. Подходя к острову, он выбро­сил белый флаг и предложил начать переговоры.

Солдаты с Большого острова согласились. Корнелис в сопровождении четырех самых надежных и сильных пиратов вышел на берег. Остальные ждали на плоту.

На холме Корнелиса ждали Хейс и двое других сол­дат. Корнелис предложил им всем жизнь при условии, что они присоединятся к пиратам. Хейс отказался. Он заявил, что не верит ни единому слову Иеронима. Разъ­яренный Корнелис приказал помощнику застрелить Хейса. Но не успел тот поднять мушкет, как из-за скал вы­скочили двадцать матросов, вид которых не предвещал ничего доброго. Корнелис никак не ожидал увидеть на острове столько мужчин. Он сразу пошел на попятный. Сказал, что пошутил, что не хотел сделать ничего пло­хого, стал клясться, что убивал только по приказанию Пелсерта.

— Хватит, что ли? — спросил один из матросов, об­ращаясь к Хейсу.

Корнелис начал отступать к берегу. Но было поздно. В короткой схватке спутники Корнелиса были убиты, а сам он связан.

Увидев исход переговоров, остальные пираты немед­ленно отплыли к своему острову. Там после бурных де­батов они избрали матроса Лооса новым «императором» и, вооружившись посильнее, отправились на штурм острова. Они понимали, что, если не уничтожат Хейса и его сторонников в самое ближайшее время, те могут предупредить корабль об опасности.

И на следующий день начался штурм острова. Штур­му предшествовали безуспешные переговоры о выдаче Корнелиса, посредником в которых был вконец запуган­ный священник. Но договориться не удалось. Вооружен­ные мушкетами пираты уже высадились на берег, и Хей­су пришлось отступить к холмам. Четверо защитников острова было ранено, а один убит, когда с вершины хол­ма Хейс увидел паруса «Сардама».

Увидели их и пираты. Но несколько позже. Они не заметили, как выскользнула из-за острова лодка Хей­са. Когда они подошли к кораблю, Пелсерт был уже подготовлен к встрече с ними...

Несколько дней Пелсерт доставал со дна сундуки с золотом. Одновременно шел суд. Корнелис отпирался, и, только пытая его, Пелсерту удавалось выдавливать из него признания. Заодно он заставил Корнелиса приписать авторство заговора капитану.

Корнелиса и семерых его помощников приговорили к смерти. В момент казни, стоя перед виселицами, осужденные попросили: «Пусть Корнелиса казнят первым, Мы хотим быть уверенными, что он умер». Пелсерт выполнил их просьбу. Еще двоих Пелсерт высадил на бере­гу Австралии, и они таким образом стали первыми коло­нистами на этом материке. Их дальнейшая судьба неизвестна. Еще нескольких пиратов Пелсерт приговорил к распространенному в те времена наказанию: прота­щить три раза под килем корабля, а потом дать сто ударов плетью у мачты и лишить полугодового жало­ванья.

Правда, когда корабль вернулся в Батавию, губерна­тор пересмотрел приговор и приказал повесить еще ше­стерых пиратов. Причем двое юнг как несовершеннолет­ние должны были тянуть жребий, кому из них умереть, а кому получить двести ударов плетью.

Виббе Хейс был произведен в прапорщики, а осталь­ные солдаты, бывшие с ним на острове, получили в на­граду за верность двухмесячное жалованье.

Лукреция узнала, что муж ее умер, и вышла замуж за другого.

Капитан Якобс был заключен в тюрьму, но о даль­нейшей судьбе его ничего не известно — документы компании за этот год утеряны.

Пелсерт так и не вернул себе расположения компа­нии. Он погиб через год в одном из походов. Священ­ник тоже вскоре умер от дизентерии, но успел выдать замуж дочь, ибо женщин в колонии было мало.

Агатовый кубок Рубенса бесследно пропал. И толь­ко через двести лет один английский коллекционер об­наружил его случайно в антикварной лавке в Италии. Какие дворцы украшал он, никто никогда не узнает.

А деньги, поднятые со дна, пошли на новые походы против жителей Зондских островов, в которых послуш­ные закону и компании солдаты, в том числе и те, что отважно сражались на Большом острове, вели себя ни­как не менее жестоко, чем пираты с «Ботавии». Но их не вешали за это, а награждали.

А ведь не выдайся Корнелису и его спутникам воз­можность повластвовать на острове, они благополучно продолжала бы служить компании и убивать ее врагов.

Другие это и делали.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ,

Где речь пойдет о печальных мыслях Фернандиша Пинту, о факторе,  не сумев­шем стать командующим, о последнем штурме, о необычном приказе по  армии и о том, как комиссар Схаутен знакомил своих ка­питанов с  трудами Плутарха

Португальцы сделали Малакку своим глав­ным портом, для всей торговли в Южной Индии, а также опорным пунктом для своих военных, предприятий... Слишком долго перечислять  все  события,  случив­шиеся в городе за те 127 лет и 5  месяцев,  что  он находился  у  порту­гальцев

Юстус Схаутен, голландский комиссар в Малакке, январь 1641 года

"Антониу Теллиш, правитель Гоа, — Мануэлу де Соуза Коутиньо, ка­питану крепости Малакка.

Меня очень огорчило письмо, полученное в прошлом месяце из Малакки. Город нуждается во многом, а последний раз деньги и подкрепления из Португалии приходили четыре года тому назад. Когда я прибыл в Гоа, я нашел галионы полусгнив­шими, казну без единого риала, а долг равным 50 тыся­чам риалов. И несмотря на это, я все же сумел послать восемь галионов в Малакку. Тем временем пришли вести с Цейлона о разрушении крепости в Негомбо и осаде Коломбо. Я должен был послать туда ломощь. Я очень хорошо понимаю, что помощь, которая предоставляется Вам, незначительная. Но что я могу поделать? У меня нет ни одного галиона, чтобы выслать Вам подкрепле­ния. Жители города должны понять, что мое сердце с ними и что если я не посылаю флотилию, то только потому, что не в состоянии сделать это.

Гоа, 24 апреля 1640 года".

Фернандиш Пинту, член городского совета при капи­тане крепости Малакка, не проронил ни слова, пока шло обсуждение письма из Гоа. Собственно говоря, об­суждать было нечего. Помощь из Гоа не придет. Ма­лакка может рассчитывать только на собственные силы. Пинту, прикрыв глаза, слушал хвастливые речи губернатора, главного судьи и своего непосредственного на­чальника — виадора[3], которые уверяли собравшихся, что Малакка и на этот раз отобьет врага.

Сразу после окончания совета он велел отнести себя домой, хотя дела требовали его присутствия в таможне: надо было бы сделать обыск на судне этого наглеца, ка­питана, пришедшего из соседнего малайского княжества Перак с грузом олова. Если этого не сделать тотчас, капитан продаст олово торговцам из Упеха, а завтра оно уйдет дальше, не принеся ни одного крузадо в казну.

Впрочем, какой толк? Все равно, даже если он найдет олово, виадор на следующий день отпустит капитана, облегчив его кошелек на десяток крузадо, и он, Пинту, ничего не сможет поделать. Не окажется сговорчивым виадор — капитан дойдет до главного судьи, который (и это знал весь город) за три года скопил 25 тысяч кру­задо — и это при жалованье в 200 мильрейсов, или 833 с третью крузадо в год!

Дом потомственного жителя Малакки Фернандиша Пинту находился на холме Пресвятой Богородицы, ря­дом с церковью Благовещенья, там, где его построил еще дед, пришедший в Малакку вместе с д'Албукерки.

Молча сидел старик у окна, из которого хорошо был виден не только город, но и предместья и рисовые поля.

Узкие улочки, вдоль которых стояли каменные и де­ревянные дома с крепкими воротами и внутренними дво­риками — совсем как в Опорто, говорили прибывавшие в Малакку португальцы, — сбегали с холма от церкви и иезуитской коллегии Сан-Паулу во все стороны.

Вон у северной стены видна башня крепости «Фамоза», главного укрепления города. Видны и бастионы: западный, выходящий к морю, — Сан-Педру; северо­восточный, выходящий к реке, — Сан-Домингу; южный, смотрящий в море, — Сантьяго. Не виден бастион Мате­ри Божьей, тот, что находится на восточной стороне, — его закрывают еще не достроенный августииский мона­стырь и церковь Сан-Антониу. Не виден из окна Пинту и другой бастион — Одиннадцати тысяч дев. Неподалеку от форта — церковь Успенья Богородицы, или просто Сэ, — кафедральный собор. Церковь заложена еще при д'Албукерки, а в 1557 году, году рождения Пинту, она стала собором — в Малакке был учрежден епископат.

Пинту не любил серо-коричневый, напоминавший крепость собор. Куда милее веселая и просторная цер­ковь   Санто-Домингу.  Она, правда,  бедновата — губер­наторы и овидоры[4] не баловали ее своим вниманием, — но Пинту привык к ней: там он исповедовался в первый раз, там он венчался, там отпевали двух сыновей и зятя, там отпоют и его, если... если его не убьют в резне, кото­рая начнется, когда голландцы ворвутся в город.

Рядом с собором — епископский дворец,   а  левее — тюрьма, госпиталь для бедных и королевский госпиталь. За госпиталями, ближе к дому Пинту, — внушительное здание Мизерикордии  (Милосердия). Пинту много лет подряд заседает в совете вместе с приором и казначеем братства Милосердия, которому принадлежит это зда­ние. Удивительная вещь! Оказывается, на убогих, сиро­тах и заключенных  можно  нажить не одно состояние. На памяти старика уже пять приоров братства, разбо­гатев, уехали в Гоа или Лиссабон. Этот — шестой. Ему, кажется, не удастся уехать.

За стенами, пятиугольником охватившими город, видны предместья Малакки. К югу от города — Бандар Илир. В нем живут метисы и немногие португальцы. У последних — целые имения с садами, множеством кокосовых пальм. В этих имениях работают черные рабы или обитатели соседних кампонгов. Другое предместье, Сабак, —бедный пригород, обиталище малайцев.

За рекою видно самое большое и богатое предме­стье — Упех. Там живут индийские и китайские купцы, там находится главный базар города. Многие жители Упеха католики, в одном приходе Сан-Стефана их две с половиной тысячи.

К югу и к северу за предместьями, вдоль морского берега и вверх по реке, раскинулись рисовые поля, фрук­товые сады и пастбища. Это земли богатых фидалгу и португальских купцов. Когда-то у деда Фернандиша Пинту было имение за городом. Но во время нападения Аче на Малакку в 1547 году загородный дом был сож­жен, а землю и рабов дед продал, чтобы выкупить сына, стца Фернандиша, попавшего в плен к ачехцам.

Солнце уже зашло. Но Пинту не отходит от окна, хотя здания города уже плохо различимы, исчезли в темноте бастионы и стены, скрылись рыбачьи лодки в устье реки, погрузились в сон Илир и Сабак. Лишь в Упехе видны огоньки — торговля не затихает и ночью. Тишину сонного города нарушает только перекличка ча­совых на бастионах и у ворот.

Но сон не идет к Фернандишу Пинту. Снова и снова мысли возвращаются к письму из Гоа. В нем — смерт­ный приговор Малакке. Городу не устоять. Это понима­ют почти все, кто сколько-нибудь разбирается в обста­новке. И очень хорошо понимает это Пинту, проживший долгую жизнь, на глазах которого исчезло былое вели­чие Малакки. Впрочем, признаться, он не застал дней величия и славы города: об этом он слышал от деда и отца. Сколько он себя помнит, город постоянно отражал нападения врагов.

...Ему одиннадцать лет. Отец ночью будит малень­кого Фернандиша и отводит к тетке, которая живет близ ворот Сантьяго: на город напали ачехцы и обстре­ливают холм, на котором стоит дом Пинту.

Помнит он, как впервые занял свое место на бастио­не Сан-Домингу. Это было в 1586-м... нет, в 1587 году, когда войска Джохора осадили Малакку с суши и с мо­ря. В тот год из Гоа пришел на помощь Паулу да Лима Перейра, и гарнизои Малакки и молодежь города при­соединились к экспедиции против Джохора. Португаль­цам удалось нанести поражение Джохору и сжечь его столицу. В сражении погиб старший брат, а он, Фернандиш, вернулся домой с пятью рабами.

В памяти всплывает и несчастливый 1606 год. Малакка осаждена голландцами, действующими в союзе с Джохором. Город обороняют 80 португальских солдат, несколько десятков японских наемников и все горожане, способные носить оружие. День и ночь не прекращается обстрел города. Почти разрушен собор, сильно повреж­дена церковь Благовещенья. Дом Пинту уцелел, но два сына и зять погибли во время осады.

И наконец 1629 год, когда Малакку осадил могу­щественный ачехский султан Махкота Алам, завоевав­ший почти все малайские княжества. 240 кораблей и 20 тысяч воинов привел он под стены города. Ачехцы заняли холм Сан-Жуан, поставили на нем пушки и об­стреливали город. В этой осаде погиб старший внук Пинту. Правда, комендант да Фонсека и на этот раз с помощью подкреплений из Индии отбил натиск врага.

И вот приближается еще одна осада. Видимо, послед­няя. Все объединились против Малакки. Голландцы за­ключили союз с Джохором. Аче готов присоединиться к этому союзу. Все труднее и труднее становится натрав­ливать врагов друг на друга. А ведь благодаря этому и держалась Малакка столько времени в окружении враж­дебных султанатов и княжеств.

Их ненавидят все. Ненавидят за жестокую торговую монополию, за беспощадное преследование местных куп­цов, отказывающихся по пути через проливы зайти в Малакку и уплатить там чудовищно высокие пошлины — 12 процентов стоимости товара. А сколько дополнитель­ных поборов и подношений чиновникам Малакки!

Ненавидят за религиозную нетерпимость, за презре­ние к иноверцам, за инквизицию в Малакке, за то, что любой, кто поселится в городе, должен принять христи­анство, иначе он может быть отвезен в Гоа, Манилу или Макао и там продан в рабство.

Скоро начнет светать. Наступит безрадостный день», еще один день, приближающий город к неотвратимому и теперь уже скорому концу. А конец неизбежен, ибо можно отбить атаки очень сильных врагов, но невозмож­но залечить внутренние язвы, разъедающие Малакку (и не только Малакку, но и Гоа и другие португальские владения). Чиновники разложились, процветает взяточ­ничество, расходы на военные действия намного выше, чем поступления от хиреющей в соперничестве с гол­ландцами и англичанами торговли.

В Малакке не хватает съестных припасов, солдат держат на полуголодном пайке, потому что капитаны разворовывают половину денег, предназначенных для покупки провианта. Пришли в ветхость оборонительные сооружения, особенно бастионы Сан-Домингу и Матери Божьей. Стена от бастиона Сан-Домингу до бастиона Сантьяго — просто земляной вал с идущим поверху де­ревянным палисадом. Этот вал спасал город от джохорцев и ачехцев благодаря превосходству португальцев в артиллерии, но что будет, когда сюда явятся голландцы, и с более значительными силами, чем в 1606 году? Воз­водить каменную стену и укреплять бастионы никто не собирается: нет денег, да если бы они и были, их все равно разворовали бы.

Нет согласия между теми, кто должен руководить обороной. Губернатор и генералгкапитан, командующий гарнизоном, не смотрят друг на друга, ибо первый не желает делиться доходами со вторым, которому остает­ся лишь обкрадывать вместе с интендантом своих солдат. Не поделили таможенные пошлины виадор и шахбан-дар, ведающий таможней и портом...

Тишину утра нарушил резкий удар колокола на баш­не собора. Вслед за тем бухнули сигнальные пушки на бастионе Сан-Педру.

Задремавший было Пинту выглянул в окно. Там, на горизонте, отчетливо виднелись белые треугольники — один, два, три, четыре.

На рассвете 5 июня 1640 года голландская эскадра подошла к Малакке.

«Антони ван Димен, генерал-губернатор, и Индий­ский Совет, действующие от имени Генеральных штатов Объединенных Нидерландов, его королевского высочест­ва Фредерика Генриха, милостью божьей принца Оран­ского, герцога Нассау и пр., и пр., и директора полно­мочной Ост-Индской компании в этих Восточных зем­лях— ко всем, кто увидит это или услышит об этом.

Да будет известно следующее.

Мы имели возможность неоднократно убедиться, что захват Малакки у португальцев, наших исконных вра­гов, будет способствовать не только распространению на­шей торговли, но и укреплению нашего влияния среди соседних индийских монархов и князей. Мы полагаем, что наступил подходящий момент для претворения в жизнь нашего плана, поскольку гарнизон Малакки слаб, среди командования нет согласия, ощущается недоста­ток продовольствия, особенно риса.

Более того, мы ожидаем, что правители Аче и Джо­хора окажут нам помощь. Принимая во внимание все эти обстоятельства, мы постановили приступить к осаде Малакки в этом году...

Крепость Батавия на великом острове Ява, 19 мая 1640 года».

Генерал-губернатор нидерландских владений в Ост-Индии Антони ван Димен торопился.

Торопился покончить с португальцами в Ост-Индии, пользуясь тем, что Испания — злейший враг Республики Соединенных Провинций — захватила Португалию и ее колонии и теперь голландцы на законном основании мо­гут вытеснить своих торговых конкурентов.

Торопился потому, что и в Батавию доходили слухи о недовольстве португальцев испанским владычеством, и генерал-губернатор боялся, что, если Португалия вновь станет независимой, голландцы, враги испанцев, не смогут открыто воевать с нею.

Ван Димену не давали покоя и Макасар, правитель которого привечал португальцев и англичан, нарушаю­щих «законную» монополию голландской Ост-Индской компании на торговлю пряностями, и Молуккские ост­рова, где генерал-губернатору приходилось снова и снова (в который раз!) подавлять непрекращающиеся антиголландские волнения. Неспокойно и на Яве: пра­витель Матарама сусухунан Агунг никак не может за­быть поражения под стенами Батавии в 1629 году.

Но главная забота генерал-губернатора — порту­гальцы.

Их необходимо добить, а это не так просто, пока в руках у них крепость в Малакке и форты на Цейлоне.

И ван Димен переходит в решительное наступление. Эскадра за эскадрой посылаются на Цейлон: здесь в союзе с местным раджей голландцы штурмуют порту­гальские укрепления.

В Малаккский пролив посылается эскадра адмирала ван дер Феера, которая в течение трех лет все время на­падает на португальские корабли и фактически отреза­ет Малакку от Гоа. Ван дер Феер составил превосход­ную карту пролива, которая впоследствии очень приго­дилась, и заключил договор с давним врагом португаль­цев— южномалайским султанатом Джохор.

3 августа 1640 года голландцы, еще с июня плотно блокировавшие Малакку с моря, начали высадку на бе­рег к северу от предместья Упех, в «большом поле вне досягаемости пушек врага». Вместе с подошедшими джохорцами голландцы выбили португальцев из наспех выкопанных ими траншей в Упехе, захватив четыре пушки. Под непрерывным огнем португальцев голланд­цы вырыли траншеи, поставили батареи и начали об­стрел города. С этого дня бомбардировка города не прекращалась в течение пяти с половиной месяцев.

Осада Малакки началась.

«Поскольку господу было угодно призвать к себе командора Якоба Коопера и наша армия и флот снова остались без командующего, Совет решил назначить на это место способного и решительного человека. И для этой цели Совет с согласия генерал-губернатора избрал и назначил Минне Виллемсзоона Кэртекью командую­щим нашими сухопутными и морскими силами, который должен вести кампанию в соответствии с инструкциями покойных Адриена Антонисзоона и Якоба Коопера, пре­дусматривающими немедленное овладение Малаккой. Нам известно, что наши люди готовы к штурму крепости, и Совет решил назначить следующую среду днем поста и всеобщей молитвы, чтобы господь даровал нам победу над врагами.

Лагерь под Малаккой, суббота, 5 января 1641 года».

Главный фактор Антони Хюрдт, подписывая решение совета, чуть помедлил, а затем размашисто вывел свою подпись.

Спока неудача! Еще в августе прошлого года он был назначен третьим членом совета, и после смерти Антонисзоона и Коопера он должен был возглавить осаду города.

Но письмо генерал-губернатора в октябре, в котором тот выражал согласие с Антонисзооном по поводу его, Хюрдта, чересчур критического отношения к порядкам в войсках, осаждавших Малакку, закрыло ему путь и возвысило жадного солдафона Кэртекью, о котором дав­но поговаривают, что он вступил в тайные сношения с португальским губернатором Малакки и предложил ему деньги за передачу города в руки Кэртекью.

Фактор не скрывал и не собирался скрывать своего возмущения. Осада велась плохо. После того как еще в августе заняли Упех, не продвинулись ни на шаг.

Командование слало пространные донесения в Бата­вию, в которых требовало подкреплений, боеприпасов, снаряжения, жаловалось на недостаточную помощь джохорцев, на отказ Аче прийти на помощь, на болезни, косившие войска.

— Даже блокаду организовать как следует не суме­ли, — возмущался Хюрдт на совете, когда шкиперы сто­рожевых судов отделались смехотворным наказанием — лишением четырехмесячного жалованья — за то, что пропустили в ноябре тринадцать прау, груженных рисом, в Малакку. А южные ворота Сантьяго вообще не были блокированы, и через них португальцы вывели женщин и детей в окрестные деревни.

Войска несут огромные потери, за пять месяцев осады их численность сократилась наполовину. Потери не от огня врага, который (надо отдать ему должное!) су­мел организовать оборону и непрерывно обстреливает Упех, превратившийся в груду развалин. Основные поте­ри — от болезней: чумы, малярии, дизентерии.

Перебежчики, правда, рассказывают, что у порту­гальцев дела обстоят еще хуже. В городе давно уже едят крыс, собак и кошек, да и тех, видно, скоро не ос­танется. Свирепствует чума, уносящая ежедневно в десятки раз больше жертв, чем огонь голландцев.

— Давно можно было бы взять город, — сердится Хюрдт. — Только сейчас догадались сосредоточить основ­ной огонь на бастионе Сан-Домингу и примыкающей к нему земляной стене. А до этого безуспешно обстрелива­ли самую крепкую часть сооружений — ворота, выходя­щие в Упех, и, разумеется, безрезультатно. А теперь по крайней мере удалось пробить брешь в стене, которую португальцы заделать не могут.

Такими мыслями делился Хюрдт со своим собутыль­ником, пастором Иоханнесом Схотанусом, прозванным солдатами «веселым пастором». Пастор обычно читал проповеди, напившись до положения риз. Его давно бы отослали в Батавию, если бы не заступничество Хюрдта, бравшего его под защиту, чтобы насолить сначала Антонисзоону, а потом Кооперу.

Но на следующий день Хюрдт понял, что новый ко­мандующий всерьез собирается взять Малакку.

Напротив моста Кэртекью поставил новую батарею, еще одну батарею — напротив бастиона Сан-Домингу. Тяжелые 24-фунтовые ядра с ревом проносились над пе­редовыми траншеями португальцев и падали на бастион, расширяя брешь в стене, раскалывали северные ворота города.

Усилилась бомбардировка самого города. Почти совсем разрушена церковь Благовещенья и францискан­ский монастырь. Серьезно пострадала Мизерикордия и королевский госпиталь. В городе не осталось ни одного неповрежденного здания.

На следующий день после общей молитвы совет голландской армии постановил послать Антони Хюрдта и шкипера Питера Бэка в город с предложением капиту­лировать.

Это предложение, как и раньше, было отвергнуто. Губернатор-все еще надеялся на помощь из Гоа.

А 11 января состоялся военный совет. Бледный, не вполне оправившийся от болезни Кэртекью, широко улыбаясь, предложил Хюрдту самую ответственную роль — командовать главными силами, «ибо все мы зна­ем храбрость, опытность и (тут он помедлил) острый глаз нашего фактора».

Под началом Хюрдта оказалось 115 голландских солдат, 84 матроса и 80 малайцев с Мадуры. Капитан Форсенбюрх получил авангард, а фактор Фауткопер — арьергард.

Кэртекью собрал все наличные силы, сняв матросов с кораблей, и наскреб лишь 650 человек из полутора ты­сяч; остальные из-за болезни подняться не смогли.

Штурм был назначен на 14 января, пришедшееся на воскресенье.

«Минне Виллемсзоон Кэртекью, командующий и фельдмаршал нидерландской армии под Малаккой и флота в проливах, и его Совет — ко всем, кто увидит это или услышит об этом.

В соответствии с нашим решением от 11 января сего года, мы намерены немедленно атаковать осажденного в Малакке противника. Мы объявляем военной добычей все, что принадлежит жителям города, за исключением пушек, амуниция и всех военных материалов. Известно, что наши моряки и солдаты склонны пускаться в несво­евременный и беспорядочный грабеж. Они ставят под угрозу весь план операция, оставляя свои роты и устре­мляясь за добычей прежде, чем обеспечена победа. Что­бы избежать этого, мы сочли необходимым специально предупредить, что строжайше запрещается всем, будь то офицер, солдат или моряк любого ранга и положения, оставлять свою роту, с согласия командира или без та­кового, под каким бы то ни было предлогом, пока барабанами не будет дан сигнал к грабежу. Нарушите­ли будут рассматриваться как враги и подлежат рас­стрелу на месте членами нашего Совета и их охраной или аресту с последующим смертным приговором, кон­фискацией имущества и удержанием месячного жало­ванья.

Лагерь нидерландской армии под Малаккой, 11 ян­варя 1641 года».

С первыми лучами солнца, скользнувшими по бастио­ну Сан-Педру и башне «Фамозы», в голландском лагере раздался сигнальный выстрел, и авангардный отряд капитана Форсенбюрха бросился к пролому в стене рядом с бастионом Сан-Домингу.

Тишину разорвал крик: «С нами бог!», с которым в пролом ворвались мушкетеры лейтенанта ван Моофа. Португальцы бежали к пролому, вступая в рукопашный бой с прибывавшими голландцами.

А в это время на всем протяжении оборонительной линии, от бастиона Сан-Домингу до бастиона Божьей Матери и на северной стороне от ворот Сан-Домингу до упехских ворот, взбирались на стены гренадеры арьер­гарда и отряда Хюрдта, карабкаясь по лестницам, кото­рые подносили к городской стене моряки.

Гренадеры добрались до вершины земляной стены и оттуда бросали граматы в столпившихся внизу португальцев. У ворот Упеха голландцам прорваться не уда­лось. Непрерывно били пушки «Фамозы» и те, что стоя­ли на самих воротах. Первая атака голландцев на воро­та была отбита.

Центр боя окончательно переместился к бастиону и воротам Сан-Домингу. Пушки бастиона Сан-Домингу замолкли: вначале потому, что боялись попасть в своих — бой шел почти на самом бастионе, — а затем голландцы ворвались на бастион и перебили пушкарей.

К пяти часам утра голландцы оттеснили отчаянно сопротивлявшихся португальцев к бастиону Божьей Матери. Здесь генерал-капитан, оборонявший восточную и южную стены, пытался организовать сопротивление, но безуспешно: голландцы повернули орудия Сан-До­мингу на юг и выбили португальцев к бастиону Один­надцати тысяч дев.

К этому времени Хюрдт перестал штурмовать север­ную стену и поспешил на помощь отрядам, атакующим бастионы Одиннадцати тысяч дев и Сантьяго. Здесь Хюрдт пристрелил двух мушкетеров и моряка, которых заподозрил в намерении пробраться в покинутую пор­тугальцами церковь Сан-Антониу. Больше никто не на­рушал приказа командующего.

Довольно скоро были захвачены южный  бастион и оба госпиталя. К девяти часам утра пало предмостное укрепление у ворот в Упех — голландцы захватили его изнутри, со стороны города.

Оставшиеся в живых португальцы во главе с де Соузой укрылись в форте «Фамоза», над которым продолжал развеваться испанский флаг. Их осталось не­много — человек сто, да артиллеристы форта. Здесь же укрылись отцы города и примерно пятьдесят семей португальцев.

Когда голландцы бросились на штурм форта, их встретил убийственный огонь пушек и мушкетов. Вслед за тем защитники форта сделали вылазку и отогнали врага далеко от форта, к госпиталю.

Снова и снова атаковали голландцы. Снова и снова португальцы отбивали их атаки. Под стенами форта голландцев пало больше, чем за все утро при штурме стены и бастионов.

Подоспевший Кэртекью послал в крепость парламен­теров и предложил почетные условия сдачи: все желающие португальцы могли с уцелевшим имуществом от­плыть в Негапатам, оттуда легко можно было добрать­ся до Гоа. Парламентеры передали губернатору также секретное письмо Кэртекью, в котором последний обе­щал де Соузе не посягать на золото, имевшееся у губер­натора.

В два часа пополудни на башне «Фамозы» медленно спустился испанский флаг и сразу же поднялся белый.

Кэртекью во главе совета направился в крепость. У ворот его встретил де Соуза, передавший голландцу шпагу, которую тотчас же получил обратно. Растроган­ный де Соуза снял с себя тяжелую золотую цепь и на­дел на шею Кэртекью.

Спустя два дня после падения города португальский губернатор Малакки де Соуза умер при загадочных об­стоятельствах. Ходили слухи, что совет не согласился с обещанием Кэртекью, и губернатора убрали, чтобы не платить ему обещанных денег.

В три часа дня барабаны известили о начале всеоб­щего грабежа... Голландцы растеклись по улицам раз­рушенного города. Они врывались в дома, раскрывали подвалы церквей — всюду искали золото и драгоценно­сти. До позднего вечера не стихали в городе крики истязуемых, которых пытали огнем, чтобы они стали сго­ворчивее и указали, где спрятаны сокровища.

Грабежом занимались не только солдаты и матросы. Сам командующий и его совет приняли личное участие в грабеже. Шесть дней подряд Кэртекью заходил в бо­гатые португальские дома, выбирал драгоценности. Не отставали и другие члены совета.

Когда прибывший в Малакку в конце января комис­сар генерал-губернатора ван Димена — Юстус Схаутен, изумленный ничтожностью добычи, доставшейся казне в этом богатом городе, произвел обыск на флагманском корабле «Утрехт», он обнаружил большой ящик, напол­ненный золотой посудой, и две огромные простыни, в которые были завернуты золотые монеты. Всего у Кэртекью Схаутен изъял золота и драгоценностей на тринадцать тысяч гульденов, у Хюрдта — на девять ты­сяч, у Форсенбюрха — тоже на девять тысяч.

Красноречивый Схаутен объяснял багроволицему, нимало не смущенному Кэртекью, что тот пренебрег первостепенной обязанностью победившего командующего — думать не о добыче, а о бессмертной славе. Схаутен долго и, по мнению Кэртекью, нудно рассказывал о каком-то Фемистокле, который, предлагая своим дру­зьям золотые ожерелья поверженных врагов, говорил: «Вы можете взять себе все это, ибо никто из вас не Фемистокл». Цитировал комиссар и Саллюстия.

Кэртекью, за всю жизнь не прочитавший ни одной книги, даже «е поинтересовался, кто такой Фемистокл, но остался о нем после рассказа комиссара не очень высокого мнения.

Комиссар обнаружил немало грехов за командую­щим и его советом. Тут было и небескорыстное разреше­ние богатым португальцам отплыть в Негапатам со ста тысячами риалов и рабами, и продажа награбленного добра индийским купцам по скандально низким ценам, и попустительство офицерам, посылавшим для грабежа в город солдат, которые делились с ними награбленным. В своем отчете генерал-губернатору Схаутен не обо­шел никого из высших офицеров голландской армии в Малакке: все они оказались повинны в злоупотреблении положением, казнокрадстве, утайке добычи.

Кэртекью, прибывшего в апреле 1641 года в Батавию с шестью ящиками золотых монет, ван Димен встретил сдержанно, но в общем приветливо и вернул ему золо­тую цепь де Соузы, которую Кэртекью тут же препод­нес генерал-губернатору.

Хюрдту опять не повезло. Когда он явился в Батавию просить возмещения за отнятую у него Схаутеном добы­чу, он получил благодарность за верную службу, незна­чительное увеличение жалованья и... вежливый отказ в просьбе.

Голландцы обманули своих союзников и не отдали Джохору ни пушек, ни военного снаряжения, захвачен­ного в городе.

Малакка, в которой из двадцати тысяч жителей оса­ду пережило около трех тысяч, не вернула своего вели­чия. Как порт голландцам она не была нужна — у них имелась Батавия, дела же на Малаккском полуострове интересовали голландскую Ост-Индскую компанию куда меньше, чем события на Яве и Молукках.

На столетия погрузился город в дрему. Лишь форт да полуразрушенные церкви напоминали о былом вели­чии цитадели португальской колониальной империи Азии.

[1] Макасар — княжество на острове Сулавеси.

[2] Агунг (Чакракусума Нгабдуррахман) — султан Матарама.

[3] Виадор (португ.) — мэр города.

[4] Овидор (португ.) – главный судья.