ЧАСТЬ I

Глава I

АРАВИЯ НАКАНУНЕ ПОЯВЛЕНИЯ ВАХХАБИЗМА

ХОЗЯЙСТВО. ОБЩЕСТВО. ПОЛИТИКА

Государство Саудидов возникло в Аравии в ХVШ в. на основе движе­ния мусульманских реформаторов — ваххабитов. Естественно, что ключ к пониманию ваххабитской идеологии, причин создания, развития, гибели и возрождения государства, которое сегодня именуется Саудовской Ара­вией, может дать прежде всего изучение аравийского общества. Заранее оговариваемся, что наше внимание сосредоточивается на цен­тральных, северных и восточных областях полуострова — Неджде и Эль-Хасе. Йемен и Оман остаются за пределами нашего исследования не толь­ко потому, что они сохранили самостоятельное от Саудовской Аравии су­ществование, но прежде всего в силу ясно выраженных особенностей (гео­графических, исторических, этнических, религиозных), которые дают основание рассматривать их жителей как отдельные народы со своей судь­бой. Святыни ислама Мекка и Медина были слишком заманчивой добы­чей для всех ближневосточных империй, чтобы Хиджаэ, где они располо­жены, сохранил независимость. Его общественно-политическое и хозяйственное устройство было примерно таким же, как Неджда, кото­рый практически не знал иностранного владычества, но положение про­винции Омейядского или Аббасидского халифатов, Египта или Османской империи, а также ежегодные доходы от паломников делали Хиджаз отличным от со­седей. Поэтому, говоря об «аравийском обществе», мы будем иметь в виду главным образом Неджд, колыбель ваххабизма и государства Саудидов, и прилегающие к нему районы к северу и востоку.

Два песчаных моря: на севере — Большой Нефуд, на юге — Руб-эль-Хали — примерно определяют южную и северную границы Неджда. С за­пада на восток Неджд простирается от гор Хиджаза до побережья Пер­сидского залива. Общий наклон территории идет с запада на восток. Кли­мат отличают правильные колебания температуры — очень большая, но сухая жара летом и довольно сильный холод зимой. Часто бывают годы совсем без дождей. Но когда идут дожди, это смешанное благословение. Бурные сели, проносящиеся по долинам — вади, иногда приносят катастрофы. Самая известная долина вади Эр-Румма, котора начинается в Хиджазе, к северо-востоку от Хайбара, идет на восток примерно 360 км, поворачива­ет на северо-восток, пропадает в песках и затем появляется под новым названием Эль-Батин и кончается около Басры в Ираке примерно в 1 тыс. км от своего «истока». Другие известные вади — Ханифа, Эд-Давасир, а также Наджран. В вади подпочвенные воды подходят наи­более близко к поверхности, и там может быть жизнь. Как раз в вади Ханифа и появилось несколько больших оазисов, которые стали колы­белью ваххабизма и династии Саудидов.

В вади Эр-Румма находятся главные города провинции Касим — Бурайда и Анайза.

Неджд разделен на районы с плохо определенными границами. Одна­ко эти районы сложились исторически и имели некоторое географиче­ское единство. Самые важные из них — центральные: Арид, который пе­ресекается вади Ханифа, Махмаль, Судайр и Вашм. В Ариде расположена столица государства — Эр-Рияд. На юге главные районы — Эль-Хардж, из­вестный своими глубокими колодцами и бассейнами, Эль-Афладж, в котором сохранились древние подземные оросительные каналы, вади Эд-Давасир и, наконец, Наджран. На севере лежат важные районы — Ка­сим и Джебель-Шаммар. В Касиме города-соперники Бурайда и Анайза расположены на пути из Басры в Медину, поэтому они всегда были важ­ными торговыми центрами. Джебель-Шаммар лежит южнее Большо­го Нефуда. Это самая северная часть Неджда.

Материалы ХVIII столетия донесли до нас изолированные фрагменты общественной жизни Аравии. Лишь более поздняя информация позволяет хотя бы в общих чертах восстановить всю картину. Замедленность разви­тия производительных сил, многовековая устойчивость социальных струк­тур дают возможность как бы проецировать общественные отношения Аравии XIX или начала XX в. на более ранние эпохи.

Жизнь подавляющего большинства населения Неджда, Эль-Хасы, а так­же Хиджаза была в основном связана с двумя видами хозяйственной деятель­ности — поливным земледелием в оазисах и кочевым скотоводством.

Поливное земледелие. Засушливый субтропический климат на большей части полуострова определяет необходимость искусственного орошения для земледелия. Более или менее обильные подземные воды пробиваются на поверхность лишь в восточных районах Аравии. В большинстве других областей оро­шение возможно при помощи колодцев; реже используются собранные дождевые воды или селевые потоки. Источники воды иногда отстоят друг от друга на десятки и даже сотни километров. Но в Неджде, где водонос­ные слои подходят близко к поверхности земли, и в Эль-Хасе можно на­блюдать сравнительно большое сосредоточение оазисов.

Создание колодцев требовало значительных труда и средств; прнми-тивпыс водоподъемные механизмы приводились в движение верблюда­ми, мулами или ослами. Все это, естественно, ограничивало площадь оро­шаемого земледелия и объем сельскохозяйственного производства. Из обычного колодца глубиной около 10м при помощи водоподъемника оро­шали примерно 1 феддан — две пятых гектара¹.

Главной сельскохозяйственной культурой северных и центральных областей Аравии была финиковая пальма. Ее плоды употребляли в пищу в разных видах, и они были единственным жизненно важным земледельче­ским продуктом, который в благоприятные годы как-то удовлетворял по­требности оседлого и кочевого населения. Финиковая пальма требовала постоянного тщательного ухода и начинала плодоносить в полную силу лишь лет через 15 после посадки.

На втором после фиников месте стояли зерновые — ячмень, просо, пшеница, овес. Известно, что из Неджда в отдельные годы вывозили не­которое количество зерновых в Хиджаз. Кое-где выращивали рис и хлопок. Там, где было иного воды, выращивали овощи и фрукты. Своими огородами и садами славился, например, Эт-Таиф.

На поливных участках получали относительно высокие урожаи, но общий объем продукции был незначителен из-за ограниченной площа­ди обрабатываемых земель, недостатка удобрений, примитивной агро­техники. Постоянные засухи, о катастрофических последствиях кото­рых сообщают и аравийские летописцы, и европейские путешественни­ки, означали невозможность гарантировать устойчивые урожаи даже на поливных землях. В период продолжительной засухи некоторые колод­цы пересыхали полностью. Тогда гибли посевы, сокращалась площадь обрабатываемых земель и высыхали даже финиковые пальмы; жители голодали, умирали или массами покидали насиженные места. Когда вновь выпадали дожди и колодцы и водоемы наполнялись водой, крестьяне возобновляли посевы, начинали ухаживать за уцелевшими финиковыми пальмами. Но некоторые оазисы исчезали навсегда, поглощенные пус­тыней.

Не только засуха, но и редкие проливные дожди могли быть врагами земледельцев. Случалось, что мощные сели скосили верхний слой почвы вместе с посевами, разрушали жилища, уничтожая плоды многолетнего труда. Часто саранча пожирала все растущее и оставляла людей без средств к существованию. Продуктов питания у населения оазисов зачастую не хватало до нового урожая. Жители Табука, например, весной утоляли го­лод почти ислючительно дикорастущими травами, «съедая их сырыми или варенными в воде без чего-либо более существенного в добавление»².

Повальные болезни (холера, чума) опустошали целые селения.

Узость производственной базы, враждебные земледельцу природные факторы (речь пока не идет о социальных), примитивная агротехника, изолированность оазисов — все это приводило к крайне замедленному развитию хозяйства. Возможность регулярного расширенного воспроиз­водства была незначительной, и оно часто прерывалось попятным движе­нием.

Оазисное земледелие отличалось дроблением хозяйственных усилий, деятельностью небольших групп крестьян или отдельных семей. Крупных ирригационных сооружений и больших массивов обрабатываемых полив­ных земель, которые навязывали бы централизованную организацию об­щества, в средневековой Аравии не существовало. Разобщенность оази­сов не требовала объединения земледельцев под централизованным руко­водством для совместной хозяйственной деятельности.

Кочевое и полукочевое скотоводство. Скотоводческое хозяйство аравийских кочевников разделялось на два типа.

«Настоящими» бедуинами считались кочевники, которые по преиму­ществу или исключительно занимались разведением верблюдов, «едва ли не самых универсальных из всех животных»³. Верблюжье молоко, свежее или кислое, сыр и масло шли в пищу, зачастую долгие недели бедуин мог жить только на молоке и молочных продуктах. В особых случаях живот­ное закалывали и ели его мясо и жир. Из шерсти верблюда изготовляли ткани, шкура использовалась для различных поделок, навоз —  на топли­во, моча — для мытья и медицинских целей. Необычайно неприхотливый, выносливый, верблюд служил незаменимым транспортным средством при переходах через безводные местности. «Верблюд для пустыни столь важ­ное животное, что если бы он исчез, то вместе с ним исчезло бы все ее население»⁴, — справедливо замечал К.-Ф. Вольней.

Однако широко известное изречение австрийского востоковеда А. Шпренгера: «Бедуин — паразит верблюда» — не более чем острота. Труд кочевников-верблюдоводов был тяжелым и требовал навыков и умения. Они должны были хорошо знать и использовать пастбища, перегонять верблюдов, лечить их, доить верблюдиц, стричь шерсть. Молодняк при­учали выполнять различную работу, ходить под седлом или вьюком. Беду­ины рыли и поддерживали в пустыне колодцы. Протяженность перекочевок всрблюдоводов достигала нескольких тысяч километров.

Жизнь была полна лишений. В редкие снежные зимы молодняк поги­бал, скот голодал, верблюдицы переставали давать молоко. Лишения и опасности подстерегали бедуина и сухим летом, когда даже скудные запа­сы фиников и зерна кончались и малоимущие бедуины питались дикорас­тущими съедобными корнями и плодами, а многие гибли от недоедания. Около летних стоянок бедуинов обычно расположены кладбища⁵.

Знаменитые арабские лошади — предмет гордости владельцев и завис­ти неимущих — использовались лишь для военных целей и парадных вы­ездов. В долгих перекочевках для лошади всегда везли запас воды или поили ее верблюжьим молоком. Небогатый бедуин отрывал воду и моло­ко от сноси семьи, чтобы поддержать это благородное животное.

Тех скотоводов, кто преимущественно или исключительно занимался занимался разведением овец и коз, чаще всего называли шавия. Возможности пе­рехода по безводной местности у них были ограниченны, поэтому они кочевали лишь на расстояние нескольких сот километров; близ пастбищ обязательно должны были находиться источники воды.

Сравнительно небольшие расстояния перекочевок в местах с по­стоянными водными источниками позволяли овцеводам заниматься зем­леделием. Они прерывали кочевание в месяцы земледельческих работ, чтобы ухаживать за рощами финиковых пальм или за полями зерновых. Для части овдаводои земледельческий труд становился главным.

Описание такого рода сочетания земледельческого и кочевого скотоводческого хозяйства в Северном Неджде можно найти у Г Валлина: «Вследствие тесных и близких уз, связывающих два подразделения шаммаров, мы находим, что сельчане в определенной степени еще цепляются за обы­чаи и нравы кочевой жизни, в то время как бедуины обращаются к заня­тиям, которые обычно считаются для иих неподобающими. Большое чис­ло первых весной кочует со своими лошадьми и стадами овец в пустыне, где они некоторое время живут в шатрах, как номады, а многие бедуинские семьи владеют рощами пальм и полями зерновых... которые они об­рабатывают сами» ⁶.

И. Бурххардт сообщал, что одно из подразделений хиджазского пле­мени харб «владеет несколькими водопоями, расположенными в плодородной местности, где они сеют рожь и ячмень. Но они живут в шатрах и большую часть года проводят в пустыне» ⁷.

Между кочевниками-верблюдоводами, полукочевниками-овцеводами и оседлыми непреодолимых границ в смысле хозяйственной деятельности, как правило, не было. Многие бедуины-верблюдоводы начинали заниматься разведением овец: часть кочевников оседала на землю. Одновременно происходил встречный процесс номадизации. Скользящее равновесие между кочевниками и оседлыми определялось природно-историческими условиями Аравии и не могло выйти за определенные рамки. Избыточное кочевое население мигрировало на север. Если оно оседало там, то по большей части навсегда порывало со своим бедуинским прошлым. Неда­ром говорили, что «Ирак — могила арабских племен» ⁸. В известной степе­ни это относится и к Сирии. Поэтому в пределах самой Аравии оседание и номадизация уравновешивали друг друга.

Деление на бедуинов-верблюдрводов и полукочевников-овцеводов мог­ло совпадать с делением на племена. Иногда часть одного племени зани­малась верблюдоводством, другая часть — разведением овец и коз, а тре­тья — оседлым земледелием.

Кочевое хозяйство в еще большей степени, чем оседлое, зависело от выпадения осадков. При обильных дождях степи и пустыни покрывались сочной травой, стада тучнели, кочевники процветали. Засухи, зимние хо­лода, эпизоотии приводили к массовому падежу скота, голоду и вымира­нию бедуинов. Возможности расширенного воспроизводства, получения прибавочного продукта были в кочевом скотоводстве еще меньшими, чем в оазисе.

Ремесло и торговля. Домашнее ремесло оседлых крестьян удовлетворяло их весьма огра­ниченные потребности. Из пальмовых листьев плели корзины, мешки, циновки, из пальмового волокна — веревки и упряжь, стволы деревьев шли для изготовления сельскохозяйственного инвентаря, применялись для строительства жилищ. Производили примитивные гончарные изде­лия, шерстяные и хлопчатобумажные ткани.

В то же время значительная часть продукции менее развитого ремес­ленного производства бедуинов (грубые шерстяные ткани, кожаные изде­лия) не оставалась полностью в кочевье, а попадала на рынок.

В крупных оазисах полухило некоторое развитие профессиональное ремесло. Среди ремесленников (суннаа) были оружейники, кузнецы, мед­ники, лудильщики, ювелиры, столяры и плотники, мастера по различным деревянным поделкам, строители, штукатуры, специалисты по изготовле­нию колес для водоподъемных сооружений, сапожники, швеи и злато-швеи, портные, изготовители мраморных ступок для кофе, плетельщики циновок ⁹. Наиболее многочисленную прослойку ремесленников составляли металлисты и оружейники. В узком смысле именно их называли суннаа. Оружейники, впрочем, больше чинили привозное оружие, чем делали его сами. Сложилась известная специализация производства по отдельным районам, но ее контуры до XVIII в. определить трудно. Известно, напри­мер, что в «Неджде производили хлопчатобумажные ткани, которые слу­жили для изготовления одежды жителей и для обмена с племенами на шерсть и скот»¹⁰. В некоторых районах получило развитие изготовление шерстяных тканей, пошив из них плащей аба (ими особенно славилась Эль-Хаса), полотнищ для шатров.

Каких-либо крупных мастерских в Аравии не встречалось. В редких случаях ремесленники создавали подобие цеховых организаций.

Часть ремесленников кочевала вместе с бедуинскими племенами. Они подковывали лошадей, чинили оружие и утварь, некоторые из них лечи­ли скот. Кочевые суннаа и сами занимались скотоводством,

В Аравии трудно было найти город в прямом смысле слова, для боль­шинства жителей которого сельское хозяйство не было бы главным ис­точником существования ¹¹. Мекка представляла собой яркое исключение. Понятия «город» и «крупный оазис» в Аравии в большинстве случаев сов­падали. Столицу будущего государства Саудидов — Эд-Диръию образовали несколько близко стоявших селений.

Ремесло не определяло хозяйственную жизнь аравийских городов-оазисов. Их важная роль в аравийском обществе была связана с интенсив­ным торговым обменом, вызванным глубоким разделением труха между земледельцами и кочевниками-скотоводами.

У кочевников хозяйство носило гораздо менее самообеспечивающий характер, чем у земледельцев. Хотя некоторые бедуины часто были вы­нуждены питаться в основном верблюжьим молоком, в своей массе они не могли обойтись без продуктов земледелия — фиников и зерна; они нуж­дались также в предметах ремесленного изготовления. И. Буркхардт так определял расходы богатого кочевника: четыре верблюжьи ноши пшени­цы — 200 пиастров, ячмень для кобылы — 100 пиастров, одежда — 200 пиа­стров, кофе, табак сладости, баранина — 200 пиастров. В сумме все это было равно 55 — 40 ф. ст.¹² Отсутствие в этом списке фиников, видимо, вызвано тем, что состоятельные бедуины могли их получать не путем то­варного обмена, а в виде дани с подвластных земледельцев. Рядовые беду­ины, очевидно, тоже приобретали многие из перечисленных И. Буркхардтом товаров, хотя и в меньшем количестве.

Летом бедуины стекались к крупным оазисам и торговым центрам, предлагая скот, шерсть, масло, сыр для обмена на финики, зерно, ткани, циновки, подковы, оружие, порох и пули, медикаменты, кофе, табак. Часть торговли совершалась путем натурального обмена. Однако постоянное упоминание аравийскими летописцами цен в денежном выражении на самые различные товары свидетельствует о развитом денежном обраще­нии в Аравии той эпохи. Летнее движение кочевников к торговым цент­рам, называемое «мусабила». и для них, и для оседлых считалось «вели­чайшим событием года»¹³. Именно на летние ярмарки падала основная пасть товарообмена между кочевниками и оседлыми.

Бедуины торговали не только в близлежащих оазисах. Диапазон их торговых связей был несравненно шире и выходил за пределы полуостро­ва. Верблюды в те годы являлись основной статьей аравийского экспорта и пользовались большим спросом. Эти животные служили транспортным средством не только для населения Аравии, но и для жителей других стран Ближнего Востока. Из Аравии вывозили также шерсть, масло, шкуры, породистых лошадей. Внешняя торговля в еще большей мере, чем внут­ренняя, способствовала развитию товарно-денежннх отношений на полу­острове.

В Северную и Центральную Аравию, но особенно в Хиджаз, поступа­ли египетский и индийский рис, египетские и йеменские пшеница и ячмень. Ввозили также кофе из Йемена, пряности из Индии, сухофрукты из Сирии, сахар из Египта, оружие, железо, медь, свинец для пуль и серу для изготовления пороха ¹⁴. Конкуренция развитых ремесленных центров Ближ­него и Среднего Востока препятствовала прогрессу местного, аравийско­го ремесла.

«Куфии в Неджд поступают из Ирака, Эль-Хагы, Эль-Катифа, — сооб­щал автор хроники «Блеск метеора», — плащи-аба — из Эль-Хасы и Ирака. Богатые женщины одеваются в индийский шелк, и стоимость одного пла­тья — 20 риалов или больше. Шелка разноцветные — красные, желтые и зеленые. Женщины в Неджде чрезмерно любят драгоценности, даже бед­ные покупают себе какие-нибудь золотые украшения, а мужчины украша­ют серебром сабли, ружья и пики»¹¹.

«Из особенностей занятий жителей Неджда, — продолжал летописец, — торговля. Многие из них торговцы, которые путешествуют в земли Рума (Передняя Азия и Анатолия. — А.В.) и разные концы Аравийского полуос­трова. Но они не едут со своими собственными товарами из Неджда в страны румов, однако несут с собою деньги и привозят из Халеба и Дама­ска шелк, а также медь, в зависимости от условий, железо, свинец. Прода­ют они чистопородных лошадей. На них большой спрос в землях румов. Также они продают много верблюдов в Халебе и Дамаске. Мне говорили некоторые из людей: я видел торговцев из Неджда, особенно из Касима, они продают финики из своих областей в Дамаске — в Сирии; может быть, они ездят даже в Египет, однако они покупают только оружие и кораллы. Они торгуют и с другими арабскими странами. Они едут туда с деньгами. Из Йемена они привозят много кофе, и строковую смолу, и благовония... Я знаю, что у торговцев из жителей Неджда нет особых складов для продажи и купли, но все вещи, которыми они торгуют, они держат у себя дома. А у тех, кто продает понемногу, есть лавки... Нет у них крытого базара, как у иранцев. И нет тесноты, как у них. Но у них есть открытый рынок, без крыши. Дорога через рынок очень широкая, по ней могут про­ходить груженые караваны. Я также знаю, что некоторые товары из Ин­дии, подобные сахару, кардамону и гвоздике, корице, перцу и куркуме, пользуются спросом у жителей Неджда. Большую часть этого привозят из портов Йемена. Кое-что привозят из портов побережья Омана. Много приходит к ним из портов Эль-Катифа и Бахрейна... У недждийцев есть обычай — они могут уезжать со своей родины на двадцать лет и больше, даже в Китай. Многие из недждийскнх торговцев живут в Халебе и Дама­ске, есть и в Египте...

Оседлые жители Неджда много возделывают полей, сажают деревья и пальмы и заботятся о них. У оседлых жителей есть мелкий рогатый скот, коровы, верблюды. Может быть, и немного, но они используют скот для получения молока, мяса и для передвижения.

Что касается бедуинов Неджда, то они живут в палатках из козьей шерсти. У них нет ничего, кроме скота. Кто-то из них занимается торгов­лей лишь тогда, когда случается засуха. Они прибывают в города и дерев­ни вместе со своими семьями. Некоторые кочевники-арабы путешеству­ют с женой, или с сестрой, или матерью, или дочерью, куда хотят, в поис­ках пищи, и продают они кое-что из жира, шерсти, животных, потому что они говорят: взгляд женщины и атом деле сильнее. Они не любят зани­маться чем-либо из домашних дел без того, чтобы этого не хотели их женщины»¹⁶.

Бедуины поставляли скот и погонщиков для торговых перевозок в Аравии и участвовали в составлении караванов за ее пределами. О Север­ной Аравии имелись объединения верблюдоторговцев и погонщиков верблюдов, которые причисляли себя к племени укайль. Они осели в различ­ных частях Неджда. но некоторые жили также в Ираке. В конце XVIII в. только они имели право составлять, вести и охранять караваны, пересе­кавшие Сирийскую пустыню ¹⁷.

Торговцы наживали крупные состояния. Правда, купеческим домам Неджда было далеко до хиджазских оптовиков. В Джидде капиталы тор­говцев кофе и индийскими товарами достигали десятков тысяч, а то и сотен тысяч фунтов стерлингов. Но и купцы Центральной Аравии на выво­зе верблюдов и лошадей и ввозе продовольствия и ремесленных изделий получали солидные барыши.

Исключительное значение для Аравии в целом, а особенно для Хиджаза, имело ежегодное паломничество мусульман в Мекку и Медину. Главные караванные пути паломников шли через Северный Хнджаз из Египта и Сирии. Через северные районы Неджда с отклонением в разные годы на север или на юг пролегал путь ирано-иракского хаджа, хотя ои и уступал первым двум по значению. Четвертый путь шел от портов Персидского залива и из Омана через Центральный Неджд и Хиджаз, пятый — из Йеме­на. Хадж сочетался с торговлей, и паломники везли разнообразные това­ры. Перевозка паломников обеспечивала многим бедуинам средства к су­ществованию.

Элементы патрархально-родовых отношений в оазисах. Большая часть оседлых жителей Аравии относила себя к тем или иным родовым группам, считалась выходцами из определенного племени. Осед­лые и кочевые соплеменники поддерживали тесные связи, которые могли сохраняться на протяжении многих поколений. Иногда в одних и тех же оазисах выходцы из разных племен жили в отдельных кварталах.

Потомственные феллахи и горожане возводили свою генеалогию к дрсопеарабским племенам.

Несколько больших и малых семей составляли объединение, называв­шееся хамуля, или джамаа. «Джамаа, — писал Ч. Доути, — это естест­венный союз хозяйств, члены которых состоят в близком родстве и счи­таются имеющими одного и того же джадда, т. е. праотца. Они объедине­ны под властью старейшины, главы всего дома, наследующего власть ро­доначальника. Только в этих родственных союзах и подразделениях воз­можны корпоративная жизнь и безопасность в безвластной, опустошен­ной стране. Присоединившиеся чужаки считаются союзниками своих друзей. Вольноотпущенники становятся клиентами господствующего дома... Все они — "племянники" данной джамаа... Джамаа в оазисах — братства, члены которых населяют несколько кварталов. Когда ссорятся горожане из разных братств, их старейшины стараются помирить их, хотя в боль­ших самоуправляющихся оазисах, подобных Анайзе, горожане обраща­ются со своими спорами к заседающему в маджлисе эмиру... Пока вахха­битская власть не установила гражданского благоденствия, жители боль­шинства поселений внутренней Аравии постоянно враждовали — джамаа против джамаа, сук (базар. — А.В.) против сука»¹⁸. Человеку, жившему вне такого объединения, безродному одиночке, приходилось тяжело, за его спиной не стоял коллектив, обязанный защитить его от посягательств на его жизнь и собственность.

Особенно крепкими родственными связями отличались эмирские и шейхские семьи. Это придавало им больший вес и влияние. Их также ча­сто объединяла общая собственность на землю и получаемые доходы.

«Оседлое население, за исключением той его части, которая совсем недавно перешла к оседлости и еще не полностью порвала прежние связи, совершенно не знало родо-племенной организации, — отмечает советский этнограф А. И. Першиц. — Реально сохранялись лишь большая семья и сравнительно неболь­шая группа родственников, представлявшая собой ту пережиточно-родовую ячейку, которая в нашей этнографической литературе часто называ­ется патронимией» ¹⁹. Мы можем принять эту характеристику, лишь от­вергнув категорическое «совершенно не знало». Факты даже последней четверти XX в., не говоря о более ранних временах, показывают, сколь живуча родо-племенная организация среди оседлых Аравии и вообще всей Передней Азии. Поэтому правильнее было бы говорить о значительном ослаблении или, скорее, изменении родо-племенной организации у зем­ледельцев.

Большая семья сообща владела земельной и иной собственностью, вела нераздельное хозяйство под началом отца. После смерти отца происхо­дил раздел имущества. Преимущественные права на наследство имел стар­ший, сын.

В некоторых районах Аравии сохранялись различные формы обшир­ной собственности на землю отдельных родов. Там, где орошение произ­водилось из крупных водных источников, сельские жители совместно вла­дели и пользовались водой. Иногда в общинной собственности оседлых были пастбища. Если жители оазисов не имели собственных пастбищ, они вынуждены били пасти свой скот на землях, принадлежавших кочевым племенам ²⁰.

Обычаи патриархально-родовой взаимопомощи в некоторой степе­ни существовали в среде оседлого населения. Земледельцы коллективно содержали пастухов и сторожей своего скота, почитали обычаи госте­приимства, хотя особым, хлебосольством и не славились. Сохранялись традиции соседской взаимопомощи. Бывало, что собсгвениини убирали упавших колосьев, оставляя их беднякам. Иногда беднякам выделяли несжатый участок поля или несколько пальм с плодами ²¹. Однако не эти патриархально-родовые связи определяли социальные отношения в оазисах.

Классовое деление в оазисах. В земледельческом обществе Аравии XVIII в. в результате длительного и сложного процесса часть земли попадала во владение знати, как бедуин­ской, так и давно осевшей в оазисах. Правитель оазиса Аяйна, например, в первой половине XVIII в. имел собственность в Эль-Хасе и получал с нее доходы ²². Участки пальмояых насаждений, садов и полей могли принадле­жать и богословам, как показывает пример основателя ваххабизма Мухам­меда ибн Абд аль-Ваххаба ²³. Но ни у аравийских летописцев, ни у европей­ских путешественников мы не находим указаний на то, что крупная зе­мельная собственность была преобладающей или господствующей в Неджде. Хиджазе или Эль-Хасе. У. Пэлгрев примерно в середине ХIХ в. отме­чал, что земля «редко находилась в руках крупных землевладельцев, по­добных индийским заминдарам и крупным английским фермерам»²⁴.

Мелкие земледельцы, опутанные долгами, могли потерять собственность на землю, которая переходила к богатым ростовщикам и купцам. «Они и их доля земли, — писал Ч. Доути о крестьянах, — пожираются (едва ли меньше, чем в Египте и Сирии)  богатыми заимодавцами, в течение долгого времени опутывающими их кабальными ростовщическими долгами»²⁵. Это явление, видимо, было распространено и накануне появления движения ваххабитов в XVIII в., иначе нельзя объяснить, почему они с такой настойчивостью осуждали лихвенные проценты.

Землевладельцы сдавали крестьянам участки в аренду на различных условиях. Основным путем получения ренты была натуральная издольщина, размеры которой определялись обычаем.

Захват в частное владение больших и малых источников воды позволял их хозяевам продавать воду и тем самым взимать поборы в свою пользу с орошаемой земли.  Многие крестьяне, не имея своего рабочего скота, не могли самостоятельно пользоваться общественными колодцами или источниками, обрабатывать землю и вынуждены были арендовать скот.

Большие доходы приносили знати различные поборы, налагаемые на население. Известно, например, что в середине XVIII в. эмир, обладая политической властью, собирал с местных жителей какой-то налог²⁶. «Пошлины» на проходящие торговые караваны также обогащали прежде всего аристократию. Сильные оседлые правители могли существенно пополнять свою казну во время личных военных набегов (газу) на соседние оазисы, кочевые или полукочевые племена. Для многих феодалов газу становился основным источником дохода.

Способы  обогащения  правящей   аристократии  оазисов  можно видеть на примере мекканского шерифа. Наибольшие доходы ему приносили таможенные сборы в Джидде. Он участвовал в прибыльной транзитной торговле, которая велась через этот город, владел морскими судами, про­давал продовольствие паломникам. Он облагал тяжелыми подушными поборами персидских хаджи и получал подношения от богатых паломников-суннитов. Ему доставалась также часть денег, посылаемых из Стамбу­ла в Мекку в качестве дара султана жителям священного города. В казну шерифа стекались доходы от земельной собственности в Эт-Таифе и дру­гих оазисах, а также от принадлежавших ему домов. По мнению И. Буркхардта, ежегодный доход мекканского шерифа достигал 350 тыс. ф. ст.²⁷ Конечно, правитель Мекки находился в Аравии на особом положении, но и другие эмиры имели некоторые из перечисленных статей дохода, хотя и в мень­шем объеме.

В Аравии не получили развития формы прямого прикрепления крестьянина к земле. К. Нибур отмечал: «Крестьянин, недовольный своим сеньором, волен его покинуть и поселиться о другом месте» ²⁸. Но невозмож­ность обойтись без покровительства могущественного человека или клана в условиях отсутствия безопасности приводила к возникновению личной зависимости крестьянина от правителя оазиса, хотя она была очень слабой.

В аравийских оазисах в интересующий нас период, несомненно, суще­ствовали классовые отношения, которые, очевидно, сложились за много столетий до XVIII в. Однако, характеризуя их как «феодальные», мы долж­ны сделать существенную оговорку. Социальная структура земледельче­ского населения Аравии, в общем-то отсталой периферии Ближнего Вос­тока, повторяла в примитивном виде основные элементы общественного устройства более развитых стран этого района. Поэтому, употребляя в дальнейшем термин «феодализм» для характеристики аравийского обще­ства, мы будем подразумевать, что это был феодализм, характерный для стран Ближнего Востока.

Патриархально-родовые отношения внутри кочевых племен. Хроника «Блеск метеора» оставила нам перечень кочевых объеди­нений Центральной, Восточной, Северной и Западной Аравии в XVIII — начале XIX в. ²⁹, чего мы не находим в ваххабитских летописях того периода. Самым крупным из арабских племен (мы назвали бы его конфедерацией племен) автор «Блеск метеора» считал аназа, разделенные на три группы, в каждой из которых было примерно 60 тыс. мужчин. Под этой цифрой анонимный летописец подразумевал бедуинов, способных носить оружие. (Ф. Манжен упоминал, что соотношение воинов и женщин, детей, немощных, стариков составляло один к трем ³⁰, что позволяет определить общее число аназа примерно в полмиллиона человек.) Аназа славились искусством верховой езды. Традиции взаимопо­мощи и солидарности были у них сильнее, чем у других племен. Когда во время засухи часть подразделений аназа перекочевывала из Неджда в полупустыни Сирии, им помогали жившие там (соплеменники.

Анонимный летописец сообщал, что большая часгь аназа подчинилась Саудидам без войны. Это многозначительный факт. Видимо, централизаторские, объединительные усилия диръийских эмиров отвечали интересам племени, распространившегося по значительной части Аравии.

Шаммары, обосновавшиеся в Северном Неджде, которые считали своими предками кахтанов из объединения тай, могли выставить 20 тыс. воинов. Хиджазское племя харбов имело 30 тыс. вооруженных мужчин из числа кочевников и оседлых.

Недждийское племя мутайр, славившееся своими воинами и боевым духом, имело 14 тыс. бойцов, племя атайба (из кахтанитов), расселенное в Неджде и Хиджазе, — 40 тыс., бакум — 14 тыс., племя субай, особо преданное Саудидам, — 12 тыс., сухуль— 10 тыс.

На юге Неджда в могущественном племени кахтан было 50 тыс. воинов, и его никто не смел трогать. Кахтаны присоединились к Саудидам на условии поддержки Эд-Диръией их набегов на Тихаму, Горный Йемен и Хадрамаут.

Аджманы могли собрать 5 тыс. бойцов. Это племя в XVIII в., откочевав из района Наджрана на север, видимо, разрослось и укрепилось. В последней трети XIX в. они выставляли в Восточной Аравии на поле боя многие тысячи воинов.

Бану  мурра,   или  ааль  мурра,  жившие  на  кромке  Руб-эль-Хали, насчитывали до 2 тыс.  бедуинов  «или больше», замечал автор «Блеска  метеора».  Суровые условия  их жизни  поражали даже  аравийского летописца,  и  он  не  преминул  отметить, что бану мурра  могли  питаться одним  молоком  верблюдиц  и  пить солоноватую воду.

Наконец, бану халид, хозяева Восточной Аравии в середине XVIII в. и соперники Диръийского эмирата в период его возвы­шения, насчитывали 30 тыс. воинов.

Не вызывает сомнения, что все эти цифры очень приблизитель­ны. Летописец не уделил внимания ни «неблагородным» племенам, ни рабам и вольноотпущенникам, ни ремесленникам — суннаа, о которых речь пойдет ниже. Но перечисление племен дает хотя бы условную статистическую картину кочевого общества Аравии того времени (без Йемена и Омана). Общее число воинов-бедуи­нов достигало почти 400 тыс., что позволяет определить числен­ность кочевников Аравии примерно в 1,2— 1,5 млн.

Общие черты  социальной структуры  аравийских  кочевников достаточно хорошо изучены, и мы ограничимся здесь ее кратким описанием.

Низшей ячейкой племени была семья. Иногда группа из трех-четырех семей, связанных между собой узами близкого кровного родства, владела «более или менее нераздельным имуществом»³¹, но это явление встречалось редко. Сами потребности кочевого хозяйства, уход за скотом и его выпас не делали необходимым в условиях Аравии объединение больших коллективов людей для совместного труда.

Несколько семей близких или дальних родственников, помнивших или знавших общего предка, составляли небольшую родовую группу.

Широкая родовая группа охватывала семьи, объединенные отдален­ным родством. Самое распространенное ее название — ашира. Ее члены были связаны строгими обязательствами и правами взаимопомощи и вза­имоответственности. Во главе аширы стоял старейшина — шейх, иногда военачальник — акыд. Род также имел знатока и толкователя обычного права. У каждой аширы были собственное имя, тамга, военный клич, не­редко родовое кладбище. Род мог принимать в свой состав и чужаков.

Далее шло подплемя — группа родов, связанных вымышленными гене­алогическими или фактическими родственными отношениями, а также политическим или военным союзом.

Следующей ступенькой общественной структуры кочевников было племя, которое чаще всего называлось кабила (кабиля). Оно имело свою территорию, некоторые диалектальные особенности в языке, спе­цифические черты быта, культуры, верований, свою тамгу и военный клич. Соплеменники считали себя родственниками, происходящими от одного предка. Во главе племени стоял шейх, имелись также акыд и несколько знатоков обычного права — арифов.

Группировки племен формировались по этническому (родственному) признаку и по политическим соображениям. Отношения между родствен­ными племенами регулировались нормами обычного права — урфа ³².

Внутри кочевых племен сохранялись реальные явления, свойствен­ные патриархально-родовому обществу. К ним прежде всего относится коллективная собственность племен на пастбищные территории (дира). Границы земель, принадлежавших племени, были строго определены. «Каждое из таких племен присваивает себе какую-либо, территорию, ко­торая образует его владение, — писал К.-Ф. Вольней. — В этом отношении отличаются они от земледельческих народов тем только, что их земли должны быть гораздо более обширными, чтобы на весь год обеспечить кормом их стада. Каждое из этих племен образует один или несколько лагерей, разбросанных по местности. Они постепенно меняют места сто­янок на этой территории, по мере того как стада поедают весь корм вок­руг лагерей»³³. Эта информация подтверждается позднейшими путешест­венниками.

Значительная часть степных колодцев и водоемов также принадлежа­ла бедуинским племенам. «Большинство колодцев в глубине пустыни и особенно в Неджде. — сообщал И. Буркхардт, — является исключительной собственностью кого-либо племени или отдельных лиц, предки которых выкопали колодец... Когда в пустыне иссякнут дождепые воды, племя разбивает шатры подле собственного колодца; никаким другим бедуинам не позволяют поить здесь своих верблюдов»³⁴.

Родо-племенные подразделения могли быть коллективными собствен­никами обрабатываемых земель в оазисах ³⁵. Бедуины сдавали их в аренду африканским вольноотпущенникам или арабским феллахам, забирая оп­ределенную долю урожая и распределяя ее среди отдельных семей ³⁶. В об­щественной собственности племен находилась большая часть жеребцов-производителей, но кобылы всегда считались частной собственностью ³⁷. Ксть сообщения об общественных стадах верблюдов у отдельных племен.

В среде кочевников существовали многие элементы патриархально-родовой взаимопомощи в хозяйственных делах, например при стрижке овец, которая сопровождалась угощением. Сородичи также оказывали помощь друг другу во врем» семейных событий — свадьбы, обрезания.

Бедуины славились гостеприимством. Пренебрежение его обычаями считалось страшным позором. «Если чужестранец или даже неприятель прикоснется к палатке бедуина, то его личность становится, так сказать, неприкосновенной, — сообщал К.-Ф. Вольней. — Было бы подлостью, не­смываемым позором даже удовлетворить справедливую месть в ущерб гос­теприимству. Если бедуин согласился разделить с гостем хлеб и соль, ни­что в мире не может заставить его предать гостя»³⁸. Но так как вовсе не каждый мог длительное время содержать гостя, его выручали сородичи. Они также приходили на помощь, если гость лишался какой-либо части или всего имущества и хозяин был обязан возместить потери.

Огромное значение имела материальная помощь сородичей в случае падежа скота в результате засух и болезней, потерн имущества при грабительских набе­гах. Утраченную собственность возмещали скотом, деньгами, утварью или лагерным снаряжением. Попавшим в беду семьям помогали сородичи, а родовым объединениям — соплеменники или союзные племена. Как пи­сал Ч. Доути, кто бы ни был ограблен, это считалось «общей бедой всего племени; никто из лишившихся скота не должен оставаться неимущим, и прапящий шейх обязывает всех соплеменников в течение одного-двух дней возместить пострадавшим весь утраченный ими скот»³⁹.

Стоит заметить, однако, что даже при крепких узах родо-племенной солидарности полностью покрыть убытки чаще всего было невозможно. Так, если племя лишалось значительной части скота после военного раз­грома, то обычай возмещения потерь практически переставал действовать. Бедняки в таких случаях были обречены на голодную смерть. То же самое происходило при страшных засухах или во время эпидемий. Теряли при этом в той или иной мере все члены племени, и часто они уже просто не могли помочь особо пострадавший. Обычай восполнения потерь не был фикцией, но его ограничивали рамки реальных возможностей.

Отношения между различными родо-плсмениыми подразделениями регулировались прежде всего с помощью важнейшего института обычно­го права — кровной мести (сар)⁴⁰. «Интересы общей безопасности издав­на ввели у арабов закон, который требует, чтобы кровь любого убитого была отомщена кровью убийцы, — писал К.-Ф. Вольней. — Это называется у них сар, или отплата; она возлагается на ближайшего родственника уби­того. Честь его перед всеми арабами настолько задета, что если он прене­брежет своей обязанностью мести, то навеки будет обесчещен. Вследст­вие этого он выжидает удобный случай, чтобы отомстить. И если его враг умирает от какой-либо другой причины, то он не считает себя ни в какой мере удовлетворенным и его месть переходит на ближайшего родствен­ника убийцы. Эта ненависть передается по наследству от отца к детям и прекращается лишь с исчезновением одного из родов, если только семьи не договорятся пожертвовать виновным или заплатить выкуп за кровь деньгами или скотом»⁴¹.

Среди бедуинов обычай кровной мести охватывал, как правило, род­ственников до пятой степени родства. Часто вся группа сородичей, на которую распространялась кровная месть, покидала свое племя и искала пристанища у могущественного шейха чужого племени. Затем они пыта­лись договориться об уплате выкупа. Если убитый не принадлежал к ари­стократии, то его родственники соглашались на выкуп. В разных районах и племенах размеры выкупа были различны, но значительны. В выплате участвовали все родственники убийцы. Шейхская же верхушка за смерть сородича требовала уплаты кровью ⁴².

Весь род помогал выкупать из плена своих членов ⁴³. Состоятельные бедуины в случае нужды помогали беднейшим. Они же делали своим ме­нее обеспеченным сородичам подарки продуктами, тканями, скотом, уст­раивали угощения. Таким образом они завоевывали себе популярность. Прослыть скупым было позором для представителя знати. Зато щедрость причислялась и самым высоким добродетелям ⁴⁴.

Бедуины не знали никаких регулярных налогов. «Платить налог — это всегда унижение»⁴⁵, — считали они. Отсутствие налогов внутри племен — важнейшее доказательство стойкости патриархально-родовых отношений.

Тем не менее даже наблюдатели, восхищенные солидарностью и взаи­мопомощью кочевников, обнаруживали в бедуинском племени явления, далекие от патриархально-родовой идиллии.

Элементы неравенства внутри кочевъсх племен. В конце 1784 г. К.-Ф. Вольней посетил шейха племени, кочевавшего в районе Газы. Сравнение благосостояния этого представителя кочевой аристократии, хотя и небогатого по европейским масштабам, с достатком рядового кочевника говорит о многом.

Шейх «почитался самым могущественным во всем округе, мне же показалось, что его расходы не превышали расходов рогатого откупщика. Его движимое имущество, состоявшее из одежды, ковров, оружия, лошадей и верблюдов, можно оценить не более чем в 50 тыс. ливров. Следует заметить, что сюда входят четыре чистокровные кобылы стоимостью 6 тыс. ливров и каждый верблюд по 10 луидоров. Поэтому, если речь идет о бедуинах, не следует применять наши обычные понятия к словам „государь" или „сеньор". Вернее будет их сравнить с состоятельными откуп­щиками из горных районов, на которых они похожи в простоте одежды, а также в домашней жизни и нравах. Шейх, который командует отрядом из 50 конников, не гнушается оседлывать взнуздывать свою лошадь, дает ей ячменя и рубленой соломы. В палатке жена готовит кофе, замешивает сама тесто и варит мясо. Дочери и родственницы стирают белье и, закрыв лицо, ходят с кувшином на голове черпать воду из водоема. Это выгля­дит в точности так, как описано Гомером или „Книгой Бытия" в истории Авраама...

Простота, или,  если  хотите,  бедность бедуинов  соразмерны условиям жизни их  вождей.  Вся собственность семьи состоит в имуществе, перечень которого я даю почти полностью: несколько верблюдов и верблюдиц, коз, несколько кур, кобылица со сбруей, талатка, копье длиной 13 футов, кривая сабля, ржавое ружье, грубка, переносная мельница, котел, кожаное ведро, сковородка для  обжаривания  кофе,  циновка,  кое-какая  одежда, плащ из черной шерсти, наконец,  вместо всех  драгоценностей — несколько стеклянных или  серебряных   колец, которые  женщина носит на ногах или на руках. Если все это есть, то семья богата. То, чего нет у бедняка, и то, чего он больше всего желает, — это кобыла» ⁴⁶.

В описании К.-Ф. Вольнея политический мыслитель берет верх над этнографом. Но, хотя путешественник и идеализировал про­стоту жизни бедуинского шейха, отличие имущественного положе­ния шейха даже от бедуина, имеющего лошадь, чрезвычайно ве­лико. Бедный же кочевник жил несравненно хуже.

«Я заметил, — писал Вольней, — что шейхи, т. е. богатые ;люди, и их слуги были вообще большего роста и большей упитан­ности, чем простой народ .. Объяснить это можно лишь их пищей, которая более обильна у первой группы, чем у второй. Можно даже сказать, что простой бедуин всегда живет в нужде и постоян­но голодает... Дневная пища большей части из них весит не более шести унций, в племенах Неджда и Хиджаза умеренность в пище доходит до крайности. Шесть или семь фиников, смоченных в растопленном масле, немнчго свежего или кислого молока сос­тавляют дневной рацион Йсдуина. Он считает себя счастливым, если может присоединить к юму несколько шепоток муки грубого помола или немного риса. Мясо едят лишь по самым большим праздникам; лишь на свадьбу или похороны они режут козленка. Только богатые шейхи и военачальники могут бить молодых верблюдов, есть рис, приготовленный с мясом. Из-за всегдашнего недостатка вечно голодный простолюдин не брезгует самой дрян­ной пищей — саранчой, крысами, ящерицами, змеями...» ⁴⁷. Если у бедуинов саранча действительно была лакомством, то «крыс, ящериц и змей» мы оставим на совести французского путешест­венника.

Имущественное неравенство в кочевых племенах проявлялось заметнее всего в собственности на скот. Если бедняки племени аназа в начале XIX в..владели едва десятком верблюдов, то у более состоятельных стада насчитывали до полусотни голов, а семейства шейхской верхушки имели по нескольку сот верблю­дов ⁴⁸. У самых богатых и могущественных шейхов было до не­скольких тысяч голов вер.блюдов.

Регулируя сезонные перекочевки, участвуя в распределении пастбищ, племенная верхушка приобретала преимущественные права на распоряжение землей, хотя произвол знати и был огра­ничен племенными обычаями. Стада, принадлежавшие шейхам, получали лучшие пастбища. С древних времен существовали даже заповедники (хима) для шейхского скота. Часть водных источ­ников также становилась собственностью кочевой знати, которая за их пользование рядовыми кочевниками получала определенное вознаграждение.

Из института родовой взаимопомощи возникала эксплуатация кочевников при передаче им на выпас скота. Первоначально передача скота выглядела как временная ссуда нескольких живот­ных обедневшему сородичу ⁴⁹. Это явление было распространено у аравийских кочевников и позволяло крупным скотовладельцам сохранять и приумножать свои стада.

Следующей ступенью эксплуатации была передача скота на началах издольщины малоимущим или неимущим беднякам, при которой владельцы получали часть приплода и животноводче­ские продукты ⁵⁰.

Передача овец на выпас была еще более распространенной. Верблюдоводы не могли забирать мелкий рогатый скот в продол­жительные перекочевки и оставляли его на выпас овцеводам, принадлежавшим к другим родам или чужим племенам. В этом случае эксплуатация была откровеннее и не столь замаскирована патриархально-родовыми формами. Если семьи кочевой знати не справлялись с уходом за своими стадами верблюдов, то исполь­зовались рабы или же представители других племен, но лишь редко — соплеменники.

Поборы на издержки гостеприимства становились одним из способов эксплуатации бедуинов со стороны знати. .«Когда при­ходят гости, — сообщал И. Буркхардт, — и для них нужно заре­зать ягненка, арабы обычно приносят для этого одного к шатру шейха.  В   некоторых  кочевьях  арабы  не допускают, чтобы их шейху приходилось резать своего ягненка, и по очереди снабжают мясом его шатер»⁵¹.  Ввиду того что  шейх  «должен  очень часто принимать гостей, он берет то там, то здесь верблюда или овцу, которых ему охотно дают, потому что дающий нередко сам ест у него после гостей», — так объясняли А. Мусилу механику этих поборов даже в начале нашего столетия ⁵².

Племя помогало шейху приобрести лошадь. Копа его стадо редело в результате грабительского набега, его убытки старались возмещать пол­ностью. В подобных же обстоятельствах рядовому бедуину восполняли лишь часть потерь, писал И. Буркхардт ⁵³.

Шейхи и знатоки обычного права в племенах полупали вознагражде­ние за разбор судебных дел.

Рядовые бедуины иногда оказывались в личной зависимости от пред­ставителей знати. Этому способствовал развитой институт самоотдачи бедуинов под покровительство могущественного шейха своего или чужо­го племени (дахаля). Вокруг такого шейха собирались «небольшие семьи, которые, не будучи достаточно сильными для самостоятельной жизни, нуждались а защите и союзе»⁵⁴.

Более развитой формой зависимости была опека (висая), при кото­рой бедняки за определенную мзду просили защиты у шейха. Широко распространена была самоотдача под покровительство целыми группами. Например, лица, опасавшиеся кровной мести, стремились получить за­щиту у знати чужого племени. За это бедуины должны были нести некото­рые обязанности, в том числе экономические. Личная свобода таких лиц была несколько ограниченна⁵⁵.

Об ослаблении патриархально-родовых уз свидетельствует и тот факт, что внутри рода должник должен был уплатить кредитору сам, в этом ему никто не помогал в отличие от практики взаимопомощи и выплаты долга кредитору со стороны.

Возникает вопрос: зашло ли разложение патриархально-родовых от­ношений внутри кочевых племен настолько далеко, что эти отношения уже превратились в «(классовые»? — если использовать ортодоксальный марксистский термин. Ответить на этот вопрос помогает определение характера собственности на пастбищные земли и колодцы.

«Земельная собственность, — писал К. Маркс, — предполагает монопо­лию известных лиц распоряжаться определенными участками земли как исключительными, только им подчиненными сферами их личной воли» ⁵⁶. Обладали ли шейх какого-либо племени или аристократическая группа правом распоряжаться пастбищами как «исключительными, только им подчиненными сферами их личной воли», даже учитывая, что в средневековье формы собственности не были безуслов­ными? Можно ли в таком случае говорить о собственности одного шейха или группы знати на участки пастбищных территорий? Означало ли это. что они могли, например, продать племенные пастбища чужестранцам? Сдать их в аренду и забрать все доходы в личное пользование? Поменять на другой участок, например в оазисе, а главное — лишить своих сопле­менников права пользоваться пастбищами? В условиях Аравии до XX в. такие действия были невозможны или представляли собой неизвестные нам исключения. Право племенной верхушки распоряжаться пастбища­ми было ограничено хотя бы ее принадлежностью к своему племени, т, е. она пользовалась общинной территорией постольку, поскольку ее пред­ставители являлись соплеменниками, хотя и знатными, хотя и привилегированными, хотя и богатыми. Это. естественно, ограничивало их и ра­но распоряжения землей и возможности феодального метода ведения хозяйства, феодальной эксплуатации внутри племени ⁵⁷.

В отдельно взятых кочевых племенах XVIII — XIX вв. можно наблю­дать тенденцию к феодальным отношениям, но не их господство. В Сау­довской Аравии ликвидация общинной собственности племен на пастби­ща не завершена и поныне. И прав Н. И. Прошин, который разложение патриархально-родовых отношений внутри бедуинских племен относит только к XX в.⁵⁸

Многочисленные факты свидетельствуют, что доходы аристократии, которые она получала в своем племени, были незначительны и в ряде случаев не покрывали ее расходов, связанных с традициями патриархаль­но-родовой солидарности и взаимопомощи. Внутри бедуинских племен, во всяком случае в XVIII — XIX столетиях, преобладали патриархально-родовые отношения, основанные на общинной собственности на пастби­ща и источники воды, на крепких кровнородственных связях, на тради­циях взаимопомощи и солидарности. Процесс усиления эксплуатации простых бедуинов знатью, основанный на имущественном неравенстве, происходил, но он не достиг еще стадии раскола кочевых племен на клас­сы.

Главая причина этого, как представляется, лежит прежде всего в слабом развитии про­изводительных сил кочевого хозяйства и в мизерной норме и массе при­бавочного продукта. Кочевая знать не могла сверх определенного минимального размера усиливать эксплуатацию соплеменников.

Сохранение в бедуинских племенах значительной или даже преобла­дающей прослойки «средних» бедуинов или бедняков, ведущих само­стоятельное хозяйство, также служит веским доказательством отсутствия здесь сложившихся эксплуататорских отношений. Европейские путешест­венники не упоминают об эксплуатируемых соплеменниках внутри коче­вых племен. Это предполагает, что большинство бедуинов владели собст­венным скотом и пасли его на общественных пастбищах.

Однако, оценивая характер социальных отношений в кочевых племенах, не стоило бы рассматривать их изолированно от аравийского общества в целом, так как подобный подход искажает реальную картину. И бедуины, и полукочевники, и оседлые жители Аравии представляли собой единый, взаимосвязанный социальный организм. Изучение взаимоотношений различных групп населения Аравии, а также многих специ­фических черт аравийской жизни представляет особый инте­рес и определяет характеристику как бедуинского племени, так и общества в целом.

Грабительский набег (газу). Бедуины при отсутствии сильной централизованной власти постоянно совершали граби­тельские набеги — газу. Объектом грабежа чаще всего был скот, но также и лагерное снаряжение, утварь, оружие, одежда, рабы⁵⁹, у купцов отбирали товары, у оседлых жителей — различные земледельческие продукты и утварь. Существовало различие между газу и настоящей войной из-за пастбищ и колодцев. Но эти два вида военных действий постоянно пе­реплетались.

«Арабские племена находятся в состоянии почти непре­рывной войны друг против друга, — писал И. Буркхардт,— и редко случается, чтобы какое-либо племя наслаждалось моментом общего мира со всеми своими соседями. Однако война между двумя племенами редко продолжается долго, легко заключается мир, но его нарушают но малейшему по­воду. Способ ведения войны — партизанский, генеральные сра­жения редки: захватить противника врасплох в результате внезапного нападения, ограбить его лагерь — главная цель обеих враждующих партий. Вот почему их войны обычно бес­кровны. Врага атакуют обычно превосходящим числом, и он уступает без боя. Ужасные последствия кровной мести пре­дупреждают многие кровавые конфликты»⁶⁰.

О бедуинских газу сообщал К.-Ф. Вольней: «Будучи больше грабителем, чем воином, араб не стремится пролить кровь; он нападает только для того, чтобы ограбить; и если ему ока­зывают сопротивление, он считает, что небольшая добыча не стоит риска быть убитым. Нужно пролить его кровь, чтобы его озлобить; но тогда он столь же упорен в мести, сколь был осторожен, избегая опасности. Арабов часто упрекали за склонность к грабежу, но, не желая ее оправдывать, не об­ращали достаточного внимания на то, что стремление к гра­бежу направлено лишь против чужестранца, которого ара­бы считают врагом; поэтому подобное стремление основа­но на публичном праве большинства народов»⁶¹.

Газу считался самым благородным занятием, и мечта о грабеже постоянно горячила головы бедуинов. Участие в гра­бительских экспедициях было добровольным, но на практике воины, особенно молодые, просто не могли от них отказаться. Уклонение от газу создавало опасность ославиться трусом и потерять уважение сородичей и соплеменников. «Уверяют, — писал К. Нибур, — что молодой человек не может жениться, по­ка не совершит несколько подвигов»⁶². Имена удачливых грабителей передавались из уст в уста и воспевались поэта­ми. Даже в XX в. авторы перечисляют прославленных героев бедуинского «молодечества» — фирусийи.

В результате- газу беднейший бедуин одним удачным набегом мог поправить свое положение или даже стать зажиточным. Газу несомненно был одной из причин сохранения прослой­ки самостоятельных кочевников.

Грабительские    набеги    обогащали    племенную    верхушку. Именно   ей   шла   большая   или   лучшая   часть   добычи⁶³.   Во главе   набегов   становились   или   шейхи   или   военачальники — акыды.  Даже если  шейх  не участвовал  в  набеге,  ему  «отчис­ляли»  его долю.   Не случайно добыча  от  газу  неизменно  фи­гурирует  в  числе    важнейших    доходов    бедуинской    знати. Постоянные  грабежи   и  набеги  в   Аравии,   естественно,   на­носили   ущерб,   хозяйству,    производительным   силам.  Бывало, что   газу   не   обходились   без   кровопролития,   а   приводили   к жестоким, истребительным войнам. В результате разгрома  мог­ли   погибать   или   вымирать  целые роды   и. племена.   «Иногда слабое   племя   возвышается  и   распространяет свое   влияние, между  тем   как  другое   племя,   когда-то  могущественное,   при­ходит    в    упадок    или    даже    уничтожается» ⁶⁴, — отмечал К.-Ф.   Вольней.   Подобные   же   наблюдения   делал   А.   Жоссан спустя более чем сто лет: «Племя может исчезнуть из страны многими способами.   Прежде всего  путем  переселения  вследст­вие больших ссор  или постоянного голода в районе... Другую, более частую причину уничтожения этих племен  нужно  искать в   постоянных   войнах  и   набегах.   Достаточно   одного   несчаст­ливого дня, чтобы уничтожить целое племя; мужчины остаются на   поле  битвы,  а   женщины  рассеиваются в соседних племе­нах или... погибают от голода»⁶⁵.   Некогда сильные племена могли приходить в упадок, терять людей, скот, пастбища, под­чиняться другим племенам, иногда сливаться с ними.

Однако не  было ли  какой-либо  закономерности   в  победах и поражениях отдельных племен?

Военные силы различных племен и их подразделений час­то зависели от характера их хозяйственных занятий, а не толь­ко от доблести бойцов, таланта и мужества руководителя. Имен­но верблюдоводы, т. е. «настоящие» кочевники, обладали наиболь­шей военной мощью. Верблюды позволяли передвигаться по безводным пустыням быстро и на большие расстояния, концентрировать силы и наносить внезапные удары, а в случае неудачи уходить от преследования в пустыню — убежище, недоступное для противников. Верблюдоводы совершали самые удачные газу, чаще выходили победителями из крупных сражений и были соперниками только друг для друга. Именно племена или подразделения верблюдоводов в общем балансе потерь и приобретений в результате газу оказывались в выигрыше, а полукочевники-овцеводы про­игрывали. В открытом поле по большей части пасовали перед «настоящи­ми» бедуинами и оседлые. Безопасность их торговых связей, скота, кото­рый выпасали в степи или полупустыне, пашен или пальмовых рощ, не защищенных стенами, зависела от взаимоотношений с бедуинами.

Сильные племена бедуинов-верблюдоводов навязывали выплату дани более слабым племенам, главным образом овцеводам, и оседлому населе­нию. Газу служил одним из методов принуждения к даннической, а иногда и вассальной зависимости.

Дань (хува). С древних времен выплата полукочевым и оседлым населением дани бедуинам облекалась в патриархальную оболочку, принимала видимость вознаграждения за защиту и покровительство. Поэтому дань получила название «братство», «побратимство» — хува (хава, хувва, ухувва). «Дань обычно выплачивается шейху или какому-либо почтенному члену племе­ни. — писал И. Буркхардт. — Как только селение и какой-либо араб дого­ворятся о хуве, последний немедленно требует часть обусловленной па год суммы, на которой покупает кое-какие припасы и делит их между сво­ими друзьями, чтобы они были свидетелями договора, съев часть хувы» ⁶⁶.

Дань шла не только протектору плательщиков хувы — «главному шей­ху, но и почти каждому влиятельному лицу в различных кланах» ⁶⁷, — сооб­щал Г. Валлин. Значительная часть хувы оседала в руках племенной вер­хушки. но тем не менее какая-то доля доставалась и рядовым сородичам. Оседлые и полукочевники могли платить дань и нескольким бедуинским племенам сразу, а те, в свою очередь, собирали ее с различных оазисов и овцеводческих пленен ⁶⁸. Иногда полукочевники — плательщики хувы сами собирали дань с более слабых племен или оазисов.

Все это создавало сложные формы зависимости, но суть дела — пере­качка значительной части прибавочного, а иноща н части необходимого продукта от оседлых и полукочевников могущественным объединениям бедуинов — не менялась. Хува приносила кочевой аристократии и всем бедуинам большие доходы. За право собирать ее сражались племена бедуинов, при этом гибли и данники. Сбросить гнет «побратимов» можно было лишь в результате вооруженного сопротивления, а оно не часто приводило к по­беде ⁶⁹.

Даннические отношения иногда переходили в вассальные, и тогда подчиненные племена участвовали в военных набегах своих сюзеренов, т. с. вносили «дань кровью». Шейх-вассал оказывал внешние знаки почтения шейху-сюзерену. Зависимость некоторых пленен достигала такой степени. что X. Диксон, например, называл племя рашаид «крепостными» племени мутайр, а племя авазим — «слугами» аджманов ⁷⁰. Правда, это информация XX в., но, видимо, подобные отношения существовали и раньше.

Бедуины облагали пошлинами, также именуемыми «хува», караваны торговцев и паломников. Ибн Бишр для обозначения этих поборов упо­требляет слово того же корня — «ихават» ⁷¹, которое встречается еще у Ибн Халдуна. Особенно обогащалась знать племен, контролировавших главные пути паломников, в частности в Северном Хиджазе.

За право прохода османских караванов с паломниками в Мекку Порта в XVIII — XIX вв. должна была выплачивать кочевникам крупные суммы. И. Буркхардт оценивал их на начало XIX в. в 50 — 60 тыс. ф. ст. в год ⁷². В 1756 г. дамасский паша задержал выплату денег и даже казнил шейхов кочевников, явившихся за положенной суммой. Но через два года объеди­нившиеся бедуинские племена разгромили охрану паломников, разграби­ли караван и вновь принудили турецкие власти к выплате этой пошли­ны ⁷³.

Определенную обычаем плату кочевая аристократия получала также за «покровительство» бродячим ремесленникам и торговцам ⁷⁴.

«Низшие» племена. Среди других плательщиков дани могущественным бедуинским племе­нам были так называемые низшие племена Аравии — сулубба (слейб), хитайм, шарарат и их ответвления. Вследствие особого исторического раз­вития они оказались разбиты на ряд родовых подразделений, почти не имевших собственной территории, рассеянных по всему полуострову не­большими группами, что определяло их слабость. По большей части они кочевали на чужой территории вместе с хозяевами земли. И. Буркхардт писал: «Среди бесчисленных племен, населяющих пустыни Аравии, нет ни одного, которое было бы более рассеяно и чаще встречалось бы во всех частях этой страны, чем хитайм. В Сирии, в Нижней и Верхнем Егип­те, в Неджде и Месопотамии можно встретить лагерь этого племени. Воз­можно, именно за такую склонность к рассеянию их уважают меньше, чем какое-либо иное племя... Почти повсюду они должны платить дань сосед­ним племенам за разрешение пасти свой скот»⁷⁵.

У сулуббов основным транспортным средством был осел, а не верб­люд. Как правило, скотоводство не могло прокормить этих парий Аравии, и они занимались презираемой в аравийском обществе деятельностью — некоторыми ремеслами, становились профессиональными музыкантами, танцорами, знахарями. В качестве таковых они нанимались в услужение к знати ⁷⁶. Сулуббы за вознаграждение предсказывали погоду, сообщали о местах наилучших пастбищ ⁷⁷.

Члены «низших» племен становились для бедуинов объектами беспо­щадной эксплуатации и вымогательства. Ч. Доути приводил пример, когда «несколько аназов явились в оазис, ведя за собой по улице жалкого обнаженного че­ловека с веревкой на шее. Это был хитайми; бедуины в бешенстве крича­ли, обвиняя его, что он задержал выплату хувы — десять риалов! И они привели его, чтобы посмотреть, найдется ли кто-нибудь в Хайбаре, как он обещал им, кто бы заплатил за него; если нет — они выволокут его из города и убьют»⁷⁸. Один этот факт показывает, какая глубокая пропасть лежала между свободным бедуином и членом «низшего» племени, сколь жестоки были формы эксплуатации одних другими.

Рабы и вольноотпущенники. В Аравии на протяжении веков сохранялся рабовладельческий уклад⁷⁹. Рабов (абдов) доставляли на полуостров по большей части из Восточной и Центральной Африки. Их захватывали и закупали специальные экспе­диции работорговцев или продавали паломники, стремившиеся покрыть расходы на посещение «святых городов». Торговля рабами сосредоточи­валась преимущественно в Мекке, но велась и в других городах, в частности в Хуфуфе и Маскате. В Аравию поступало, видимо, несколько тысяч рабов в год. В исключительных случаях в рабов обращали и арабов. Дети невольников (мувалиды) иногда сохраняли то же общественное положе­ние, что и родители.

Больше всего рабов было сосредоточено в центре работорговли — Хиджазе, где каждая более или менее состоятельная семья стремилась приобрести невольников. За пределами Хнджаза рабой имели только бо­гатые семьи. «В Аравии мы нередко встречали негров, — писал У. Пэлгрев, — в Джауфе, Джебель-Шаммаре, Касиме и Судайре. Но мы видели их только в роли рабов и редко в других домах, кроме самых богатых» ⁸⁰. По свидетельству путешественников, численность африканцев и мулатов в Южном Неджде была больше и они составляли в отдельных оазисах боль­шинство жителей. «В Эр-Рияде негров множество, в Макфухе и Сильмийе еще больше, они часто встречаются в Эль-Хардже, вади Эд-Давасир и их окрестностях»⁸¹.

Рабами владела и кочевая знать. «Каждый могущественный шейх, — сообщал И. Буркхардт об аназа, — ежегодно приобретает пять-шесть ра­бов-мужчин и нескольких рабынь...»⁸². Подобное положение было и в других беду­инских племенах.

Рабы выполняли самые тяжелые и грязные работы. В кочевом племе­ни они пасли скот, доставляли воду, ставили и снимали шатры, собирали топливо. Рабский труд использовался также в земледелии и ремесле, но очень ограниченно... Основная сфера его применения — домашнее хозяй­ство, где рабы были слугами, стражниками и домоправителями.

Нужно отметить некоторые существенные особенности положения рабов в Аравии. Рабство здесь носило патриархальный характер. Этим и объясняется в общем мягкое обращение с рабами. Невольники, особенно мувалиды, становились как бы неравноправными членами семьи хозяина. Иногда они могли даже наследовать имущество хозяина. Рабыни, главным образом в среде городской знати, использовались как наложницы. Их дети обычно становились свободными, так же как и они сами после смерти хозяина. Будучи бесправными и униженными в социальном плане, в эко­номическом отношении рабы могли жить лучше полуголодных кочевни­ков или крестьян. Им доставалась часть доходов знати.

Многие рабы получали свободу, становясь вольноотпущенниками, ко­торых также называли абдами. Это относилось не только к наложницам и их детям. Численность «наследственных» рабов была незначительной.

В бедуинских племенах процесс освобождения невольников шел бо­лее интенсивно, чем у оседлых. По истечении определенного времени бедуины всегда отпускали рабов на волю и женили на женщинах того же цвета кожи, писал И. Буркхардт. «Аназа никогда не сожительствуют со своими рабынями, но через несколько лет службы предоставляют им сво­боду и выдают замуж за рабов или их потомков, оставшихся в племени»⁸³. Вольноотпущенники занимались мелкой торговлей и ремеслом, нанима­лись слугами в богатые дома.

В условиях Аравии освобождение рабов имело и другой смысл. Одно­му из аназийских шейхов, например, «принадлежало свыше пятидесяти семейств людей, которые когда-то были его рабами и своим состоянием полностью обязаны щедрости этого шейха. Он не вправе теперь получать с них ежегодную дань, так как они считаются свободными арабами, но он берет их дочерей в жены своим новым рабам и вольноотпущенникам, а когда во время войны эти чернокожие захватывают значительную добы­чу, шейх вправе забрать у них хорошего верблюда, в чем они никогда ему не отказывают»⁸⁴. Некоторые вольноотпущенники объединялись по фор­мально-родовому признаку, но эти роды стояли ниже объединений чисто­кровных арабов. Вольноотпущенники сохраняли и имущественную, и лич­ную зависимость от бедуинской верхушки.

Основная масса вольноотпущенников занималась земледелием. Они были лишены земли, поэтому становились арендаторами-издольщиками, чаще всего у оседлой и кочевой знати (иногда и целых кочевых племен). Эксплуатировали вольноотпущенников-арендаторов нещадно, и, по сло­вам Г. Валлнна, «они редко достигали богатства и благосостояния»⁸⁵. Со­хранялась также значительная личная зависимость вольноотпущенников-арендаторов от бывших рабовладельцев. Кроме того, в ряде случаев, преж­де чем уйти от хозяина, вольноотпущенник должен был вернуть имущест­во, которое он получил при освобождении ⁸⁶, что часто оказывалось не­возможным. Вольноотпущенники-арендаторы не только платили феодальную ренту, но и оказывались в какой-то мере прикрепленными к земле. Поэтому их статус ближе подходил к положению крепостных, чем статус других групп населения Аравии.

Их эксплуатация оседлой знатью была специфической разновидностью феодальной эксплуатации арабов-издольщиков. Доходы от земельных владений, обрабатываемых вольноотпущенни­ками, служили для бедуинской верхушки одним из важнейших внешних (внеплеменных) источников дохода.

Роль внешних источников дохода в кочевом племени. Если внутри кочевого племени между аристократией и рядовыми бе­дуинами преобладали отношения, еще не ставшие классовыми, то вне племе­ни бедуинская знать выступала как класс эксплуататоров. Доля в грабеже — газу, дань с оседлых, полукочевников, «низших» племен, ремесленни­ков, торговцев и паломников, феодальная рента с поливных земель, сдаваемых в аренду, приносили ей львиную долю дохода ⁸⁷. Со своих соплеменников бедуин­ская знать, как уже отмечалось, могла получать лишь незначительный прибавочный продукт их труда. Но земледелие обеспечивало более высо­кую производительность и позволяло в большей степени эксплуатировать крестьян. Кроме того, вне племени аристократия могла позволить себе забирать в виде дани не только прибавочный, но и часть необходимого продукта, обрекая на лишения и голод данников. Газу также можно считать методом эксплуатации, но только хищнической, варварской эксплуа­тации, которая порой приводила к смерти ограбленных.

Внешние доходы, поступавшие в племя, обогащала верхушку, усили­вая имущественное расслоение. Но часть этих доходов доставалась и про­стым соплеменникам, что способствовало сохранению прослойки само­стоятельных бедуинов и сглаживало неравенство.

Двойственный характер племенной аристократии как более богатых и знатных соплеменников и как эксплуататоров населения, жившего вне их племени, определял специфику политической власти у кочевников и в аравийском обществе в целом.

Организация и характер власти в кочевом племени. Шейх внутри племени был в первую очередь патриархальным старей­шиной коллектива и распорядителем хозяйственной деятельности. Он руководил основными перекочевками племени, распределением пастбищ и колодцев, выбирал место и определял время разбивания лагеря. Шейх мог быть судьей или арбитром в возникавших внутри племени спорах недоразумениях и тяжбах в вопросах семьи, брака, быта, надзирал за со­блюдением племенных обычаев, особенно связанных с кровной местью следил за возвращением украденного имущества. Он представлял племя в сношениях с внешним миром и от имени племени принимал почетных гостей. Шейх мог быть военным предводителем, мог объявлять войну и заключать мир ⁸⁸.

Важнейшие решения шейх принимал после консультаций с предста-кителями племенной знати или племенным советом — маджлисом ⁸⁹, который сохранял черты демократической организации патриархально-родового общества. По сообщению Ч. Доути, «здесь говорит, кто хочет, здесь разда­ется голос последнего соплеменника, ибо он — соплеменник»⁹⁰. Шейх не мог объявить войну или заключить мир без предварительного совещания с наиболее авторитетными членами племени; если он хотел разбить ла­герь, то должен был узнать их мнение. При этом в расчет принимались голоса главным образом знатных ⁹¹.

Маджлис также являлся «советом старейшин и общественным судом, — писал английский путешественник, — сюда соплеменники в любое время приносят для разбирательства свои дела... Шейх советуется с другими шейхами, старейшинами и самыми значительными лицами. Приговор выносится беспристрастный и всегда без каких-либо взяток. Приговор является окончательным»⁹². Судебным разбирательством занимались, кро­ме того, и знатоки обычного права — арифы. В случае, если соплеменник проигравший дело и приговоренный к имущественному штрафу, не согла­шался с решением, он был вынужден покинуть племя.

Военно-демократический характер племенной организации проявлялся и в разделении в ряде случаев власти в роде и племени на «гражданскую» (шейха) и «военную», представленную военачальником — акыдом. «Каждое племя, — писал И. Буркхардт, — имеет помимо шейха еще и акыда, и редко случается, что­бы обе должносги объединялись в одном лице. Мне по крайней мере такие примеры неизвестны, хотя некоторые арабы и рассказывают, что они видели шейха, который среди арабов района Басры был одновременно и акыдом… Если шейх участвует в походе, то он наравне с прочими повинуется приказам акыда, полномочия которого кончаются только тогда, когда воины возвращаются домой. Тогда шейх вновь вступает в свою должность»⁹³. Сообщения аравийских летописцев и позднейшие сведения говорят, что совпадение власти шейха и акыда было куда более частым явлением, чем считал И. Буркхардт. Акыдом мог становиться сын шейха или его родствен­ник. Шейхские и акыдские семьи нередко состояли в родстве.

Глава племени, как правило, не имел внешних атрибутов власти и не придерживался особого церемониала в обращении с соплеменниками. Простые бедуины вели себя с ним как равные.

В случае смерти или физической немощи шейха вместо него выбира­ли нового. К числу необходимых для главы племени качеств относились щедрость, мужество, ум н благоразумие, богатство (скот и земля). Он дол­жен был иметь многочисленных сторонников в лице родственников и слуг⁹⁴. Вот что писал о шейхе кочевого племени К.-Ф. Вольней: «В самом деле, именно на главного шейха каждого племени возлагается обязанность содержать приходящих и уходящих; именно он принимает союзников и всякого, кто прибыл по делам. Рядом с его палаткой стоит большой ша­тер, который служит приютом для всех чужестранцев и приезжающих. Именно здесь происходят частые собрания шейхов и знатных особ для выбора стоянок или свертывания лагеря, по вопросам войны, мира, рас­прей с турецкими губернаторами или деревнями, для разбора тяжб и спо­ров частных лиц. Всех этих людей, сменяющих друг друга, нужно угощать кофе, печенным в золе хлебом, рисом и иногда жареной козлятиной или верблюжатиной — одним словом, нужно быть гостеприимным хозяином. Быть щедрым тем более важно, что эта щедрость касается предметов пер­вой необходимости. От этого зависят влияние и могущество: изголодав­шийся араб перед всеми достоинствами ставит такую щедрость, которая обеспечивает его пищей. И этот предрассудок не без основания, ибо опыт показал, что скупые шейхи никогда не были благородными людьми»⁹⁵.

В принципе шейхом мог стать любой бедуин, но уже по перечислен­ным требованиям, предъявляемым к претенденту на это место, можно судить, что беднякам путь к власти в племени был закрыт. В большинстве случаев титулатура шейха на протяжении десятилетий, а то и столетий оставалась за одной и той же аристократической семьей. «Ни один про­стой член данного племени, ни иноплеменник, хотя бы он даже превосхо­дил всех богатством и способностями, не может стать главой аширы номадов»⁹⁶, — утверждал Ч. Доути. Благородное происхождение было важ­нейшей предпосылкой для выдвижения в племени.

Часто власть передавалась от отца к сыну, но в случае отсутствия у претендента необходимых данных она доставалась другому представите­лю знати. Так же дело обстояло с акыдом. Шейх и акыд соперничали в племени, иногда акыды захватывали и пост гражданского вождя. Внутри правящей племенной верхушки нередко шла жестокая и беспощадная борь­ба за власть, сопровождавшаяся интригами, убийствами, расколами пле­мен. Личные достоинства претендента были, так сказать, идеалом. Они отнюдь не всегда определяли исход этой борьбы.

К правящей знати принадлежали также и знатоки обычного права в племени ⁹⁷.

Сосредоточение важнейших общественных постов в кочевом племени в руках аристократической верхушки свидетельствовало о том, что власть теряла уже свои патриархальные черты. Но были ли у шейха также атрибуты классовой власти? Иными словами, не наполнялись ли его внешне патри­архальные функции иным содержанием? В определенной степени — да. Несомненно, шейх служил прежде всего интересам бедуинской верхуш­ки. Знати с его помощью доставались и лучшие пастбища, и лучшие водо­пои, и большая доля военной добычи. Для навязывания своей воли шейх не только использовал щедрость и личный авторитет, но и опирался на силу многочисленной родни и сторонников, на свою дружину, состоявшую из рабов и вольноотпущенников. Однако, как представляется, несмотря па явные тенденции превращения власти шейхской верхушки внутри пле­мен во власть феодального типа, она таковой в тот период еще не стала ⁹⁸.

Для прояснения этой проблемы уместно определить, был ли в руках кочевой верхушки особый аппарат, стоявший над обществом, и могла ли она для проведения своей воли применять систематическое насилие

«Образ правления этого общества, — писал К.-Ф. Вольней, — одновременно республиканский, аристократический и даже деспотический, не будучи точно ни одним из них. Он республиканский потому, что народ в этом обществе имеет главное влияние во всех делах и ничего не делается без согласия большинства. Он аристократический потому, что семьи шей­хов обладают рядом преимуществ, которые повсюду дает сила. Наконец, он деспотический потому, что власть главного шейха безгранична и поч­ти абсолютна. Когда шейх — человек с характером, он может пользоваться своей властью вплоть до злоупотребления; однако даже этому злоупотреб­лению есть довольно узкие границы. В самом деле, если шейх допустит какую-либо большую несправедливость, если, например, он убьет араба, ему будет почти невозможно избежать наказания: злоба оскорбленного ни во что поставит его титул; он подвергнется возмездию, а если не запла­тит за пролитую кровь, будет неминуемо убит. Это будет сделано с легкос­тью, принимая по внимание его простую частную жизнь в лагере.

Если же он обременяет подданных своей суровостью, они его покидают и переходят в другое племя. Родственники пользуются его ошибками, чтобы его сместить и занять его место. Он не может использовать против них иностранное войско. Его подданные слишком легко общаются друг с другом, чтобы он мог их разделить и создать свою собственную значи­тельную группировку. К тому же как подкупить эту группировку, если он не получает с племени никаких налогов, если большая часть его поддан­ных вынуждена довольствоваться лишь самым необходимым и если его собственность и так довольно незначительна и уже отягощена большими расходами?»⁹⁹.

По наблюдениям И. Буркхардта, «у шейха нет действительной власти над членами своего племени; он может, однако, с помощью личных ка­честв приобрести широкое влияние. Он не может приказывать, но может советовать... Если между двумя соплеменниками возникает спор, шейх постарается урегулировать дело; но если кто-либо из спорящих окажется не удовлетворенным его советом, шейх не может настаивать на послуша­нии. Самый могущественный вождь аназов не смеет наложить легчайшее наказание на беднейшего члена своего племени, не подвергаясь риску кровного мщения этого человека и его родственников. Единственное на­казание, известное в племени, — имущественный штраф...»¹⁰⁰.

Другие европейские исследователи Аравии того периода сообщали подобные же сведения.

Аппарат классовго насилия у кочевников только зарождался. Его главные атрибуты — армия, полиция, тюрьма, административная машина, классо­вый суд — в племени практически отсутствовали. Личной дружине шейха, состоявшей из абдов, противостояла гораздо более мощная военно-демо­кратическая организация племени. Случаи известного нам применения насилия внутри племен относятся к началу XX в., хотя, конечно, они мог­ли происходить и раньше ¹⁰¹.

При существовавшей тогда структуре аравийского общества кочевая верхушка объективно не была заинтересована в том, чтобы сломать родо-племенную организацию и заменить ее какой-либо разновидностью госу­дарственной машины. Лишь опираясь на военную мощь племени, на пле­менную организацию, на родо-племенную солидарность, бедуинская знать проводила свое классовое господство над группами населения, находившимися вне племени ¹⁰².

Феодальный характер власти в оазисах. Двойственный характер власти бедуинской знати подметила англий­ская путешественница А. Блант.

«Города, — писала она, — ставят себя под покровительство главного бедуинского шейха района, который, получая ежегодную дань, обеспечи­вает безопасность горожан за пределами городских стен, позволяя им беспрепятственно путешествовать так далеко, как простирается его власть, а она, если речь идет о могущественном племени, распространяется на многие сотни миль и охватывает многие города. Тогда говорят, что горо­да "принадлежат" такому-то и такому-то племени, и бедуинский шейх становится их сюзереном или главным протектором...

Затем идет дальнейшее развитие. Бедуинский шейх, разбогатев на дани с дюжины городов, строит себе замок близ одного из них и проводит в нем летние месяцы. Затем благодаря своему престижу (ибо бедуинская кровь все еще считается самой чистой) и опираясь на господство в пусты­не, быстро становится практическим правителем города и из протектора горожан превращается в их суверена. Тогда они дают ему титул эмира или князя, и, оставаясь шейхом бедуинов, он становится королем всех городов, которые платят ему дань (курсив мой. — А.В.).

С другой стороны, в городе бедуинского князя, хотя он и может быть деспотом, еще в большой мере обуздывает общественное мнение... Эмир, хотя и безответственный в индивидуальных действиях, хорошо знает, что не может безнаказанно нарушать традиционный неписаный закон Аравии»¹⁰³.

Процесс превращения кочевой знати в господствующий класс оседлого населения в Аравии происходил постоянно. При этом можно было на­блюдать разнообразные формы взаимоотношений аристократии с племе­нем и оседлым населением, различный образ жизни и различное поведе­ние в быту. Могущественные шейхи племен или конфедераций племен могли устанавливать контроль над оазисами или группой оазисов. Но при этом бывало, что племенная верхушка сохраняла бедуинский образ жиз­ни и оставалась по преимуществу кочевыми шейхами. Примером этого служат представители аристократического рода Ааль Хумайд из племени бану халид, которые в ХVII — XVIII вв. контролировали богатую земле­дельческую провинцию Эль-Хасу, но, подобно первым Омейядам, предпо­читали не покидать бедуинского кочевья. Это отнюдь не мешало им дер­жать гарнизоны в ключевых оазисах. Так же вело себя в XIX в. аристокра­тическое семейство Ааль Шаалянов, вождей племени руала, кочевавшего к югу от Сирии.

После захвата власти в оазисах выходцы из кочевой знати отрывались от своих племен и превращались в оседлых феодальных правителей. При этом их эксплуататорские устремления по отношению к «своему» земледель­ческому населению сталкивались с интересами бедуинов как сборщиков дани. Став частью оседлой знати, бывшие бедуинские шейхи защищали свои вла­дения и доходы от покушений со стороны кочевников. Таковы по проис­хождению и эмиры Эд-Диръии — Саудиды, и правители Хаиля — Рашидиды.

Наконец, могущественный оседлый правитель в союзе с некоторыми кочевыми племенами или самостоятельно совершал набеги на соседних кочевников, грабил их. иногда принуждал к выплате дани. Так действова­ли в пору своего могущества Саудиды и Рашидиды, в рамках же государства Саудидов — аль-Мудайфи, правитель Эт-Таифа и вождь некоторых хиджазских бедуинских племен, а также эмир Асира Абу Нукта. То же самое в принципе можно сказать и о шерифах Мекки.

Власть в оазисе не всегда сосредоточивалась в одних руках. Иногда земледельцы, выходцы из разных племен, враждовали друг с другом, не подчинялись единому правителю, а имели своих шейхов или эмиров.

Правители аравийских оазисов именовались ло-разиому. Наиболее часто встречаются титулы эмир или шейх, но также сахиб, вали, кабир, сейид. При этом никакого сколько-нибудь четкого разграниче­ния в употреблении этих титулов ни у аравийских летописцев, ни у евро­пейских путешественников найти невозможно.

Власть оседлого эмира существенно отличалась от власти кочевого шейха. Правителю в оазисе не противостояла военно-демократическая организация племени. Земледельцы с их ослабевшими родо-племенными связями находились в несравненно большей зависимости от своей знати, чем бедуины. Неудивительно поэтому, что аравийские летописцы называ­ют жителей оазисов райя — подданные, стадо, быдло. Эмир-фео­дал опирался, с одной стороны, на оазисную аристократию, со многими представителями которой он находился в родстве, с другой — на собствен­ную дружину из рабов, вольноотпущенников, наемных солдат. Судебная система в оазисах строилась, как правило, на основе мусульманского пра­ва — шариата. Суд вершил не только лично феодал, но и судья — кади, имевший юридически-богословскую подготовку.

Организацию политической власти оседлых феодалов в Аравии XVIII в. можно наблюдать на примере Мекки. Правда, она отличалась от оазисов-городов полуострова, в частности в Центральной Аравии; исключительное положение Мекки как «священного города» всех мусульман, обширная торговля через Джидду и сравнительно боль­шой приток богатств в руки шерифа, а также особая аристократичность рода шерифов, считавших себя потомками пророка.

Правитель Мекки получал власть с согласия наиболее влиятельных шерифских семей и с формальной санкции османского султана. Мекканское войско состояло из нескольких сот абдов и наемных солдат. Обладая большими средствами, шериф в случае нужды мог увеличить его числен­ность. Чиновниками шерифа были, как правило, рабы. Из нх числа он назначал своего наместника (называемого везиром) в Джидду и тамо­женного чиновника. Шериф всегда стремился заручиться расположени­ем соседних с Меккой кочевых племен. Своих детей шерифы отдавали на воспитание бедуинам. Среди них будущие воины или правители вырастали крепкими, выносливыми, энергичными, а главное — приобретали друзей и союзников для будущей борьбы за влияние и власть¹⁰⁴.

Политическое устройство эмирата Джебель-Шаммар, описанное путешественниками в середине и второй половине XIX столетия, вполне могло повторять некоторые черты организации власти в мелких оазисах-го­сударствах Центральной Аравии XVIII в. Хаильские эмиры управляли го­сударством с помощью родственников, но главным образом с помощью рабов и вольноотпущенников, которые пользовались большим, чем род­ственники, доверием правителя. При этом Рашидиды, так же как и мекканские шерифы, опирались на дружину из абдов и наемников. Верхушка невольников, так называемые раджаиль аш-шуюх (мужи главного шейха), получала важнейшие посты во дворце и должности чиновников в форми­ровавшемся государственном аппарате. Они же были наместниками в оази­сах. Важнейшие судебные и некоторые гражданские дела разбирались на эмирском маджлисе, который заседал публично. В нем участвовали представители хаильской аристократии и высшие богословы. Роль поли­ции в эмирате Рашидидов выполняла та же гвардия правителя. В Хаиле была тюрьма. В качестве наказания за преступления конфисковали иму­щество, избивали палками, отсекали руку¹⁰⁵.

Однако государственность в других оазисах была развита меньше. Ч. Доути, посетивший Анайзу, крупный торговый центр в Касиме, не об­наружил там даже тюрьмы ¹⁰⁶.

Легко заметить, что опорой феодальной власти в оазисах была гвар­дия рабов (абдов). Полностью зависимая от хозяина, не связанная с местным насе­лением, она служила орудием систематического насилия знати против простого люда. При этом абды — воины, полицейские, чиновники, наместники — занимали привиле­гированное положение, получали большие доходы, превращались практи­чески в часть правящего класса, хотя и в особую часть с урезанными права­ми. Приобретая в ряде случаев большой вес и влияние, эта прослойка ра­бов претендовала порой на высшую власть и захватывала ее. Так обстояло дело, например, в Эр-Рияде в первой половине XVIII в., а также в Мекке в конце 80-х годов того же столетия ¹⁰⁷. Влияние дружины рабов в какой-то мере сказывалось и на бедуинских шейхах. Возможность превращения аб­дов в правящий класс Аравии в ходе исторического развития не стала ре­альностью. Но как далеко могли зайти в обществе подобные тенденции, свидетельствуют и тюркская гвардия Аббасидов, и мамлюки Египта.

Черты кастовости в аравийском обществе. Многоплановая структура аравийского общества еще более усложнялась элементами кастового деления и связанными с ними обычаями н предрас­судками. В своей основе эти элементы определялись хозяйственной деятельностью, родо-племенными отношениями и классовым делением.

В Аравии именно бедуинов-верблюдоводов считали благороднейши­ми представителями рода человеческого. Сами они были твердо убежде­ны в своем превосходстве над оседлым и полуоседлым населением. Един­ственным достойным себя занятием бедуины считали газу, разведение верблюдов, караванный извоз и иногда торговлю. В бедуинских племенах «голубой крови» пастухи-овцеводы занимали приниженное положение и уважением не пользовались. Превращение кочевника-верблюдовода в ов­цевода или земледельца настолько умаляло его «благородство», что он с трудом мог вернуться в лоно настоящих бедуинов ¹⁰⁸. Претензии на особое благородство бедуины обосновывали генеалогиями, корни которых ухо­дили в глубь столетий. Специалисты по составлению генеалогий в Аравии всегда были обеспечены работой¹⁰⁹.

Следующими на ступеньке кастовой лестницы стояли овцеводы, кото­рые свысока глядели на оседлых. За ними шли земледельцы, если они не имели возможности возвести свою генеалогию к благородным предкам. Кастовое неравенство этих групп населения закреплялось отсутствием между ними устойчивых брачных связей. Беднейший бедуин редко согла­шался выдать свою дочь замуж за состоятельного феллаха.

Над тремя прослойками аравийского населения, имевшими различ­ную степень «голубизны» крови, возвышалась знать. Она считала себя на­столько же выше рядовых кочевников, насколько те превосходили «бла­городством» земледельцев. «Дома главных шейхов племени, — отмечал А. И. Першиц, — в противоположность всем остальным соплеменникам, считавшим себя потомками единого предка, зачастую претендовали на отличные от общеплеменных "благородные" генеалогии... Кровь членов шейхских фамилий либо (обычно у бедуинов) вообще не имела цены, либо (чаще у полукочевников) стоила дороже крови простого соплеменника. Ломая предписанные обычным правом нормы родовой и племенной эн­догамии, шейхи отдавали своих дочерей шейхам чужих племен и сами женились только на дочерях шейхов, причем брачный выкуп, принятый в шейхской среде, значительно превышал обычный»¹¹⁰. Племенную вер­хушку Ч. Доути назвал «аристократией по крови и происхождению (обще­му предку)»¹¹¹. Такого же мнения придерживался и К.-Ф. Вольней: «В каж­дое племя входит одна или несколько главных семей, члены которых но­сят титулы шейхов, или сеньоров. Эти семьи представляют собой то же, что и римские патриции, и европейские дворяне»¹¹².

Свое происхождение от бедуинской аристократии подчеркивали и оседлые феодалы. В ряде случаев они стремились сохранять бедуинский образ жизни и поддерживали родственные отношения с кочевой зна­тью.

«Низшие» племена (сулубба, хитайм, шарарат) были париями, отвер­женными аравийского общества. Назвать кого-либо другого их племен­ным именем значило нанести ему тяжелое оскорбление. Члены «низших» племен должны были проявлять знаки почтения к «благородным» ара­бам. Те. в чьих жилах текла «благородная кровь», никогда не вступали в брак с «низшими»¹¹³. О происхождении этих племен рассказывали позорящие их легенды. Это не мешало юношам из знатных фамилий, пользуясь большой свободой нравов в «низших» племенах, заводить там любовниц. Примерами подобного рода полна устная бедуинская поэзия ¹¹⁴.

В современной науке одни исследователи полагают, что некоторые из «низших» племен, в частности сулубба, — доарабского или даже досемитского происхождения ¹¹⁵. Другие считают, что они появились на полуост­рове позже арабов ¹¹⁶.

В аравийском обществе ремесленников (суннаа) презирали в еще большей мере, чем «низшие» племена. Занятие профессиональным ремеслом, особенно ткачеством, было самым последним делом для араба. Слово «ремесленник» было ос­корбительным. С суннаа часто гнушались вступать в брачные отношения даже члены «низших» племен. Некоторые ремесленники (в частности, кузнецы) образовали обособленную касту, рассеянную по всему полуострову, и считали себя членами одного племени ¹¹⁷. Ремесленники из числа вольноотпущенников и иностранцев не входили в их организацию.

На самой низкой ступени общественной лестницы находились абды — рабы и вольноотпущенники. Только они вступали в брак с «низшими» племенами и ремесленниками, и не исключено, что этническое свое­образие и «низших» и суннаа вызвано именно этим обстоятельством.

Деление аравийского общества на кастовые группы часто не совпада­ло с делением на имущих и неимущих. В каждой из «отверженных» про­слоек населения — у «низших» племен, суннаа, абдов — была своя элита. Ее богатства иногда превышали состояния не только рядовых бедуинов, но и представителей кочевой аристократии. Рабы (чиновники крупней­ших феодалов) иногда возносились над многими представителями осед­лой или кочевой знати. Однако беднейший бедуин смотрел свысока на влиятельного наместника — абда и ни при каких обстоятельствах не выда­вал за него дочь.

Аравийское общество в развитии. В Аравии XVIII — XIX вв., безусловно, существовало классовое, эксплуататорское общество. Но классовые границы в нем пролегали изломанными линиями: не только между имущими и неимущими, знатью и подданными, но и между бедуинами-верблюдоводами и полукочевым и оседлым населением, между «благородными» и «низшими» племенами, между свободно­рожденными и рабами. В ряде случаев эти границы затушевывались пат­риархально-родовыми отношениями и элементами кастовых различий.

Отмечая сложный характер взаимоотношений различных групп насе­ления, переплетение классовых, патриархально-родовых и кастовых от­ношений, А. И. Першиц тем не менее пришел к выводу, что «основными классами североаравийского общества были класс феодалов и класс фео­дально-зависимых крестьян. К первому из них наряду с крупными оседлы­ми землевладельцами и кочевыми шейхами принадлежали различные ка­тегории средних и мелких эксплуататоров феодального типа — городские купцы, ростовщики, раскрестьянившисся деревенские богатей; ко второ­му — феодально-зависимые феллахи, кочевники, африканские вольноот­пущенники»¹¹⁸. При всех оговорках подобное определение в принципе ставит на одну доску и бедуина «благородного» племени — соучастника эксплуататорской деятельности своего шейха, и полукрепостного вольно­отпущенника, и презираемого ремесленника, а шейха поселения абдов — даже выше рядовых кочевников аназа, мутайр или харб. С таким выводом трудно согласиться. Впоследствии А. И. Першиц отошел от этой катего­рической оценки, констатировав: «За века раннеклассового развития... кочевые общества в отличие от оседлого некочевого населения так и не были полностью феодализированы»¹¹⁹.

Можно ли считать, что рассмотренный общественный строй сложился в Аравии лишь в XVIII в.? Очевидно, нет. Правда, проблема определения хронологических рамок его существования требует особого изучения. Но, например, отдельные сведения европейцев об аравийской жизни в сред­ние века не противоречат позднейшей информации. Сообщения Ибн Халдуна о североафриканском обществе XIV в. в зоне пустынь и полупус­тынь, у которого так много сходных черт с аравийским, подкрепляют подобную точку зрения ¹²⁰. Такие черты общественной системы Аравии XVII — XIX вв., как химы, дахаля, замена кровной мести выкупом, гвардия рабов в Мекке, были известны еще в Аравии времен зарождения ислама¹²¹, хотя не исключено, что за много столетий содержание некоторых инсти­тутов приобрело в той или иной степени классовый оттенок. Бсдкяки-«салуки» доисламской поэзии живо перекликаются с неимущими бедуина­ми XVIII — XIX вв., а представителей племенной знати в VI — VII вв. назы­вали «обладателями сотен (верблюдов)»¹²². Учитывая, что за прошедшие с тех пор столетия вплоть до XX в. не произошло никаких революцион­ных сдвигов в развитии производительных сил Аравии, допустимо пола­гать, что подобная общественная система с теми или иными модифика­циями и постепенным углублением классовых различий сохранялась продолжительное время.

Факторы децентрализации и объединения. Со времен Мухаммеда и до появления ваххабизма Аравия не знала единой власти, стабильности, мира. На протяжении веков она была раздроблена по большей части на мелкие и мельчайшие оазисы-государства или их объединения, кочевые племена или их конфедерации. Экономиче­ская разобщенность отдельных оазисов и племен, этих самостоятельных хозяйственных единиц, и размеры пустынного полуострова, где островки человеческой жизни были порой разделены сотнями километров, дейст­вовали как факторы децентрализации. Объединению также препятство­вали племенные и местнические различия аравийского населения, диалектальные особенности языка, пестрота и противоречивость религиоз­ных верований и представлений.

Племенная и оазисная знать была заинтересована в расширении гра­ниц сноси власти с целью увеличения источников обогащения. Устремле­ния каждой из отдельно взятых племенных и оазисных группировок зна­ти сталкивались с подобными же тенденциями соседей. Во взаимной борьбе истощались силы. Но бывало, что та или иная группировка знати, опи­равшаяся на военную мощь бедуинов или оседлых и возглавлявшаяся та­лантливым вождем, широко распространяла свое господство. В результа­те образовывались государства на сравнительно обширной территории. Главной побудительной силой объединения была совместная экспансия, которая обеспечивала военную добычу. В Аравии существовали обширные районы, где центробежные силы феодально-племенной анархии перемежались с центростремительными силами объединения. Это Хиджаз, Неджд, Эль -Хаса, Йемен, Оман.

На территории крупных государственных объединений в результате установления безопасности и притока богатств извне могло идти разви­тие производительных сил несколько ускоренными темпами. Но затем наступательный порыв иссякал, внутренняя борьба и соперничество подтачивали прочность власти, знать усиливала эксплуатацию подвластного населения, создавая предпосылки внутреннего недовольства, центробеж­ные силы брали верх, и государства распадались. Этот процесс мог резко ускориться в случае каких-либо стихийных бедствий и эпидемий.

Можно считать поэтому, что в раздробленной Аравии на протяжении веков существовали потенциальные силы объединения, а в любом из об­разующихся централизованных государств начинали действовать мощные силы распада.

Первое государство Саудидов в Аравии не было исключением. Оно, однако, достигло могущества и расширения, невиданного со времен за­рождения ислама, а эпоха наложила печать на его характер и предопреде­лила его судьбу.

Османская империя и Аравия, ослабление иностранного влияния на полуострове к середине XVIII в. Мусульманские империи, возникавшие и распадавшиеся на Ближнем и Среднем Востоке, прямо или косвенно оказывали воздействие на Ара­вию. С XVI в. постоянным фактором аравийской политики стали турки. Вскоре после захвата ими Египта наступила очередь Хиджаза, а затем Йемена, Эль-Хасы и других районов Аравии. В Джидду, морские ворота Мекки, Порта назначала своего пашу. Небольшие турецкие гарнизоны вре­менами находились в Мекке, Медине, Джидде и некоторых других пунк­тах. Из Стамбула в Мекку и Медину посылали отдельных чиновников. Все же власть турок в Хиджазе была, скорее, номинальной, и местные прави­тели во внутренних де­лах, как правило, пользовались широкой автономией.

В Мекке удерживали власть соперничающие кланы шерифов, которые посылали губернатору Египта и султану деньги и дорогие подарки. Но Мекка была особым городом и жила за счет паломничества и благотворитель­ных пожертвований мусульманского мира. Могущественные султаны и благочестивые мусульмане жертвовали на ремонт и содержание Каабы и мечетей, на создание каналов. Часть этих денег оседала в городе и неред­ко попадала в казну шерифов. Мекка была важной, но слишком отдален­ной провинцией для турок, чтобы они смогли удержать ее под прямым господством, и потому они предпочитали сохранять в ней местных пра­вителей. Для политических интриг Порты всегда были наготове шериф­ские семьи, жившие в Стамбуле¹²¹.

На рубеже XVI — XVII вв., в период смут и волнений, охвативших Ос­манскую империю, Центральная и Восточная Аравия обрела фактически независимость от турок, хотя наместники Багдада и Басры вплоть до конца XVII в, продолжали оказывать влияние на ход событий в Эль-Хасе и Неджде.

К началу XVIII в., после поражения под Веной в 1683 г., Османская империя вступила в полосу заката. Хотя на востоке в первые десятилетия XVIII в. турки смогли одержать верх над персами, это не меняло общего положения. Османская империя еще владела обширными территориями в Европе, Азии и Африке, где были сосредоточены огромные природные богатства и людские ресурсы. Однако основа турецкого могущества — во­енно-феодальная система — неумолимо разрушалась. Падала боевая мощь янычар, которые обзаводились семьями, занимались ремеслами, торгов­лей. Былая дисциплина солдат и чиновников Османской империи смени­лась распущенностью и коррупцией.

В результате военных поражений отпал важнейший источник дохо­дов правящего класса — военное ограбление побежденных. Тем с большей беспощадностью турецкие паши и чиновники грабили трудовое населе­ние империи, прежде всего крестьян. Разорение сельского хозяйства, ос­новы экономики Османской империи, щло быстрыми темпами. Непосиль­ные, хищнические поборы и налоги, выколачиваемые через откупную систему, подрывали основу даже простого воспроизводства. Деревни пус­тели. Под «мертвыми» землями находилась значительная часть земельно­го фонда империи. Грабежи, вымогательства разоряли и городское насе­ление.

Ни жизнь, ни собственность в Османской империи не были гаранти­рованы. Султан, провинциальные правители и более мелкие феодалы и чиновники часто казнили людей только для того, чтобы затем конфиско­вать их имущество. Лишь богословы пользовались личной безопасностью и неприкосновенностью собственности. Чтобы избежать конфискации, разоряющиеся ленники и мелкие собственники передавали в вакфы свои угодья и дома и пользовались ими на правах аренды.

Оценивая общий кризис Османской империи, К. Маркс и Ф. Энгельс сравнивали ее с гниющей и разлагающейся лошадиной падалью, которая, подобо всякому другому гниющему телу, «обильно выделяет в окружающую среду болотный газ и другие "благоухающие" газообразные вещества» ¹²⁴.

Провинции Османской империи приобретали все большую самостоятельность, оказывались во власти полунезависимых хищных феодальных группи­ровок. Не удивительно, что в этих условиях Порта потеряла реальную власть и над аравийскими территориями.

Мекканские шерифы вели себя все с большей самостоятельностью и все мень­ше считались с турками. Титул джиддинского паши султаны давали ли­цам, которые чаще всего не появлялись в Хиджаэе. Все большую долю доходов от джиддинской таможни забирали себе мекканские шерифы. Кочевые племена господствовали и на путях паломников. Устойчнвостъ позиций Порты в Хиджазе в те годы определялась не ее военным могуще­ством, а скорее заинтересованностью хиджазской знати и всего населения в доходах от паломников, приходивших главным образом из Османской империи, и в богатых подарках турецких султанов ¹²⁵. Что касается Йемена, то вскоре после турецкого завоевания, в первой половине XVII в., он добился и формальной, и фактической независимости.

В 70-х годах XVII в. некий Баррак, шейх одного из подразделений пле­мени бану халид, объединил все племя, изгнал небольшие турецкие отря­ды из оазисов Эль-Хасы и оградил Восточную Аравию даже от призрачно­го турецкого контроля ¹²⁶. Бану халид начали совершать эпизодические на­беги в сторону Ирака.

Уменьшение иностранного вмешательства в дела Аравии проявилось и в постепенном ослаблении позиций Португалии на побережье Персид­ского залива. В середине XVII в. португальцы были изгнаны из Омана, который они захватили в XVI в. Что касается англичан и французов, то их попытки колониальной экспансии в Аравии относятся больше ко второй половине XVIII в. Вторжения персов в прибрежные города Восточной Аравии в начале XVIII в. производились лишь спорадически и не привели к их прочному закреплению в этом районе полуострова.

Ко времени появления паххабизма Аравия на несколько десятилетий в значительной мере оказалась предоставленной самой себе.

Неджд, Хиджаз и Эль-Хаса в первой половине XVIII в. Центральная Аравия в XVII — начале XVIII в. подверглась нашествиям восточных и западных соседей, хотя это не исключало отдельных успеш­ных рейдов недждийских кочевых племен на оазисы и племена Хиджаза и Эль-Хасы. Хиджазцы нападали почти на все провинции Неджда, в первую очередь на Касим, а также на кочевников Центральной Аравии — аназа, мутайр, зафир. Некоторые центральноаравийские племена и оазисы пла­тили дань правителям Мекки. Ибн Бишр называет отдельных лиц из правящей аристократии Хиджаза шерифами Нсджда¹²⁷. По мнению Г. Фил­би, это служит доказательством стремления мекканских шерифов обосно­вать свои притязания на внутренние области Аравии¹²⁸.

В начале XVIII в. экономическое положение Хиджаза ухудшилось. В результате страшного голода Мекка обезлюдела¹²⁹. Борьба за власть, вну­тренние неурядицы в ней усилились настолько, что рейды во внутренние районы Аравии стали не по силам хиджазцам. Последние крупные похо­ды на Неджд были предприняты в середине 20-х годов XVIII в.¹³⁰ Затем на несколько десятилетий вмешательство хиджазцев в дела Центральной Ара­вии прекратилось.

Шейх бану халид Баррак после установления господства над Восточ­ной Аравией начал набеги на бедуинов, кочевавших между Эль-Хасой и Нсдждом, а затем и на Неджд. Его наследники продолжали экспансию. Набегам хасцев подвергались Эль-Хардж, Судайр, Садик, Арид. Бану ха­лид и присоединенные к ним племена Эль-Хасы стали могущественными участниками в борьбе за влияние в Неджде, за долю в грабеже его населе­ния. Иногда они вступали в союз с некоторыми центральноаравийскими оазисами, городами, кочевыми племенами.

В 1722/23 г. умер вождь бану халид Саадун ибн Арайар ¹³¹. Среди племенной верхушки началась междоусобная борьба, которая хотя и не привела к распаду объединения, значительно ослабила его.

Крупных объединений, которые бы играли роль доминирующей силы, в Неджде не было. Отдельные оазисы и племена бедуинов сохраняли само­стоятельность. Даже оазисы-города Аяйна, Эд-Диръия, Эр-Рияд, которым суждено было сыграть важную роль в борьбе за гегемонию в Неджде, вряд ли поднимались над средним уровнем. Их преимущество заключалось в том, что все они были расположены в районе Арида, центральной провинции Неджда, где скрещивались торговые пути. Но одного лишь выгодного географического положения было мало, чтобы именно они могли стать центром всенедждийского, а тем более всеаравийского государственного объединения. У них были соперники в Касиме, Эль-Хардже, Джебель-Шамиарс.

Вряд ли можно согласиться с Г. Филби, утверждавшим, что уже в нача­ле XVIII в. Эд-Диръия была одним из претендентов на господство не толь­ко в Неджде, но и во всей Аравии¹³². В Неджде «не было сильного вождя, который бы обуздывал угнетателя и помогал угнетенному, — писал автор "Блеска метеора". — Но каждый из эмиров был независимым правителем о своем селении... А бедуины в то время были рассеянными племенами. В племенах правительством был шейх... В одном племени были мелкие шей­хи, которые мощи противоречить крупным шейхам... Жители городов из населения Неджда постоянно воевали друг с другом»¹³³.

Положение в центральной части Неджда в первые десятилетия XVIII в. характеризовалось равновесием сил между основными противниками. Эд-Диръия только-только выходила из периода внутренней неустойчивости, смут и борьбы за власть внутри правящей знати. Убийства и предательства следовали одно за другим, пока, наконец, во втором десятилетии эмиром оазиса не стал Сауд иби Мухаммед ибн Микрин, основатель династии Саудидов. Некоторые Саудиды считают себя выходцами из племени бану ханифа. Другие позволят спою генеалогию к самому многочисленному и могущественному племени Центральной и Северной Аравии — аназа ¹³⁴.

Праиленис Сауда было недолгим. В июне 1725 г. он умер ¹³⁵, и после его смерти верховенство в оазисе отчаянно оспаривали несколько сопер­ников. Их борьба сопровождалась взаимным предательством и убийства­ми. Наконец место Сауда занял его двоюродный брат Зайд¹³⁶.

Правители Аяйны в те голы были заняты войной с соседями — Манфухой и Садиком, а также с окрестными племенами бедуинов. Военные дей­ствия не выходили за рамки рейдов местного значения. В 1725/26 г. Аяйну опустошила эпидемия холеры¹³⁷. Удар, постигший ее, оказался настоль­ко тяжелым, что она на многие годы отказалась от борьбы за преоблада­ние в Центральном Неджде.

Этим воспользовался Зайд, который в следующем году выступил про­тив обезлюдевшего оазиса. Эмир Аяйнм Мухаммед ибн Муаммар пыразил готовность подчиниться ему, но, заманив диръийцев к себе в дом, убил Зайда. Мухаммеду ибн Сауду с группой воинов удалось спастись. Он и стал эмиром Эд-Дирьии ¹³⁸.

В конце 30-х — начале 40-х годов власть в Эр-Рияде захватил смелый и энергичный Даххам ибн Даввас, который в течение десятилетий оставался самым упорным и беспощадным противником Эд-Диръии. Вот как описы­вал историю его возвышения Ибн Ганнам: «Его отец был раисом (прави­телем. — А.В.) в Манфухе, который овладел оазисом, а затем злодейски убил некоторых его жителей из числа земледельцев. Он правил в оазисе некоторое время. После его смерти начал править его сын Мухаммед. Против него восстал Замиль иби Фарис, его двоюродный брат, а с ним некоторые жители Манфухи; они убили его и изгнали его братьев. Среди изгнанных был Даххам, а также его братья. Они поселились в Эр-Рияде.

Правителем этого оазиса был Зайд ибн Муса Абу Зура. Его убил без какой-либо причины его безумный племянник, который поднялся на кры­шу дома, где спал эмир, и ударил его кинжалом. Затем появился один из рабов Зайда по прозванию Хамис, убил племянника эмира и завладел Эр-Риядом. Дети Зайда в то время были малолетними, и Хамис утверждал, что будет править от их имени, пока они не станут способными управлять. Хамис правил в Эр-Рияде три года, потом бежал из него в страхе перед жителями оазиса за свои дела. Затем напал на Хамиса человек из жителей Манфухи, отца которого он убил во время своего правления в Эр-Рияде, и убил его.

Оставался Эр-Рияд некоторое время без правителя. Даххам ибн Даввас, когда Хамис завладел Эр-Риядом, стал его слугой. Когда же после бегства Хамиса Эр-Рияд остался без правителя, Даххам стал его раисом. Сын Зайда Абу Зура был сыном сестры Даххама, и Даххам утверждал, что будет его заместителем (наибом), пока мальчик не вырастет, а затем он откажется от власти. (Однако) потом Даххам выслал сына Зайда из Эр-Рияда.

Даххама возненавидели жители Эр-Рияда и пожелали его убить или сместить. Они собрались и осадили его замок. Но они были простым на­родом и сборищем, не было у них предводителя. Даххам послал своего брата Мишляба на коне к эмиру Эд-Диръии Мухаммеду ибн Сауду с прось­бой помочь ему и победить этих подданных (райя)...

Ибн Сауд оказал ему самую лучшую помощь: он послал Мишари ибн Сауда, своего брата, с воинами, и они пришли, и вышел из замка Даххам с теми воинами, и убили они из жителей Эр-Рияда троих или четверых, а остальные бежали.

После этого укрепилось его владение над оазисом и стал он раисом и вали. Мишари оставался у него несколько месяцев и не ожидал, что Дах­хам проявит такую подлость и злобу... Возросли его распутство и неслы­ханные злодеяния, и увеличилась его злоба на подданных, и много пре­терпели они от него. И его страшные дела напоминают... фараонский суд. Он разгневался однажды на женщину и приказал зашить ей рот. Он разгневался на одного мужчину, приказал отрезать кусок мяса от его бед­ра и сказал: "Нужно съесть его постепенно". Выхода не было, и мужчина, которого пытали, обещал съесть это мясо, предварительно поджарив его. Но не помог ему в этом Даххам, и (несчастный) съел мясо. Или еще: раз­гневался он однажды на заключенного. Сказали, что он освободился от цепей с помощью зубов, и приказал Даххам железной палкой выбить ему зубы. Разгневался он на другого человека и приказал отрезать ему язык, и сделали это его помощники (ааван). И примеров подобных дел много» ¹³⁹.

Отрывок из Ибн Ганнама о возвышении Даххама ибн Давваса, как и материалы о развитии событий в Эд-Диръии и Аяйне, повествует о борь­бе за власть, жестокой междоусобице, взаимных разорительных набегах и грабежах, которые стали нормой политической жизни в Неджде в первой половине XVIII в. Неустойчивости правления способствовала неопреде­ленность прав наследования, нередко против детей умершего правителя поднимались его братья и племянники. Только расшатанностью системы феодального правления в оазисах в тот период можно объяснить захват власти в Эр-Рияде рабом.

Произвол и тирания оазисной знати достигали крайних форм. Экс­плуатация принимала хищнический характер. Есть основания предполагать, что в это время усиление эксплуатации земледельцев феодалами приводило к обостренной классовой борьбе. Так, Ибн Ганнам сообщал о восстании доведенного до точки кипения населения против Даххама. А посылку Ибн Саудом брата на помощь Даххаму можно считать проявле­нием своего рода классовой солидарности феодалов. Возрождение ваххабитами старой мусуль­манской нормы, запрещающей лихвеные проценты, видимо, было реакци­ей на жестокий гнет ростовщиков.

В XVIII в. экономическое положение стран Ближнего и Среднего Вос­тока, в частности Аравии, ухудшилось. Экономический упадок Османской империи в XVIII в., разрушение производительных сил, сокращение торговли временами приводили к уменьшению закупок главного транспортного средства — верблюдов. Падала транзитная торговля с Индией через Хиджаз ¹⁴⁰. Междоусобная борьба в Османской империи, разорение населения сокращали паломничество. Все это больно било по аравийским бедуинам.

Можно полагать, что разорительные турецко-персидские войны начала XVIII в. оказались губительными для ирано-иракского хаджа, что отозвалось на доходах населения Неджда. В таких обстоятельствах бедуины, очевидно, усилили грабеж местного оседлого населения и редких караванов, чтобы компенсировать потерю доходов от паломников. Недаром вщ. хабиты с такой страстью будут следить впоследствии за безопасностью на дорогах.

И политическая устойчивость, и прекращение грабежа, и безопасность торговых связей могли быть достигнуты только в условиях централизованного государства. Обеспечить массовую поддержку такому государству могла политика ослабления классового гнета. Но чтобы при этом не пострадали интересы знати, нужно было найти для нее внешние источники обогащения, т.е. военную добычу. В этот момент в Неджде зародилось мощное религиозное движение, на основе которого образовалось крупное централизованное государство.