Раздел I

ДИНАСТИЯ ЧИНГИЗИДОВ

И ПРАКТИКА ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ

Глава 1

НАЧАЛО ДИНАСТИИ ЧИНГИЗИДОВ

В один из дней одна тысяча сто пятьдесят пятого года в урочище Делиун-Балдах, на правом берегу реки Онона, в юрте супружеской четы Есугей-бахадура из монгольского племени кият-борджигин и Оэлун-фуджин (хатун) из рода олкунут (ветвь племени кунграт) родился мальчик, сжи­мая в ладони правой руки сгусток запекшейся крови, по­хожей на кусок ссохшейся печени. Молодые родители на­рекли своего младенца-первенца Темучином. У Оэлун-хатун и Есугей-бахадура родилось еще три сына — Хасар, Хачиун, Темуге-Отчигин (Отчигин) — и одна дочь по име­ни Темулун. От другой жены у Есугей-бахадура родились сыновья по имени Бектер и Бельгутай.

Когда Темучину исполнилось лет девять-десять, его мо­лодой отец скончался, отравленный своими врагами, буир-норскими татарами. Большинство родичей и подчиненных Есугей-бахадура предательски отвернулось от его семьи, и Темучин, его мать Оэлун и братья вынуждены были жить охотой и рыбной ловлей. В обстановке постоянных измен, насилия и убийств Темучин проникся жестокостью даже к близким людям. Однажды из-за детской пустячной ссоры он вместе со своим младшим братом Хасаром в упор прон­зил стрелами своего сводного брата Бектера. Когда они, бросив бездыханное и окровавленное тело Бектера на хол­ме, вернулись домой, их мудрая мать Оэлун сразу все поня­ла и так порицала своих сыновей: «Душегубцы, — гневно закричала она. — Недаром этот вот яростно из утробы появился на свет, сжимая в руке своей комок запекшейся крови» (Сокровенное сказание, с. 90).

Именно ему, запачканному кровью «душегубу» Темучину было суждено прославить не только свою семью, свой род, но и весь монгольский народ.

Река времени течет стремительно. Пронеслась, промчалась вереница лет, унося в безвозвратную даль отрочество и юность, и вот возмужалый Темучин уже предводитель кочевников и водит многотысячную рать по степям Цент­ральной Азии, нанося одно поражение за другим своим врагам. За военные доблести и выдающийся ум монголь­ские роды и племена дважды, около 1189 г. и в 1206 г., провозглашали Темучина ханом и дали ему титул «Чин­гиз-хан», совершенно вытеснивший его личное имя.

Значение титула «Чингиз-хан» до сих пор точно не установлено. По мнению ряда востоковедов, титул чингиз является палатализованной формой тюрко-монгольского слова тенгиз — море, океан; и композит «чингиз-хан», соответственно, означает «хан-океан», т. е. «Владыка все­ленной», «Всемирный хан»¹.

Чингиз-хан отличался не только личной отвагой и ост­рым умом, но также сильным характером и исключитель­ной целеустремленностью: достигнув поставленной цели, он всегда стремился к другой, более высокой. Став в 1206 г. ханом объединенной Монголии, свои военные таланты он использовал против внешних врагов. Судьба и тут благо­волила ему во всем. Оканчивая каждую войну доблестно и удачно, к 1224 г. Чингиз-хан распространил свою власть от Северного Китая до Средней Азии включительно.

Чингиз-хан умер в августе 1227 г., но экспансия монголов не прекратилась. Дела полководческого гения Чингиз-хана, создавшего Еке Монгол улус («Великое Монгольское государство» — так стало называться государство Чингиз-хина с 1211 г.), успешно продолжили его наследники. В резулытате  завоевательных войн и череды военных побед Чингизидов (мужских потомков основателя монгольской династии Чингиз-хана) к 1260 г. образовалась самая обширная и могущественная империя из всех мировых империй, простиравшаяся от Желтого моря — на востоке до Дуная и Евфрата — на западе. Естественно, что Монгольская империя, объединившая под своей властью множество племен и народов, стран и государств Дальнего Востока, Передней Азии и Восточной Европы, не могла просуществовать долго. Уже к концу шестидесятых годов XIII в. Монгольская империя распалась на четыре улуса-государства, каждое из которых возглавляли ханы — потомки Чингиз-хана. Но прежде чем перейдем к изложению истории этих четырех улусов-государств и судьбы монголов в покоренных ими странах, слово о женах Чингиз-хана и о «золотом роде», представители которого входили в правя­щую династию.

Рашид ад-Дин, автор знаменитого «Сборника летопи­сей», где представлена официальная версия истории Мон­гольской империи, утверждает, что Чингиз-хан имел до пятисот жен и наложниц. Но только пять из них были главными женами: 1) Борте из племени кунграт; 2) Кулан из племени меркит; 3) Есукат из племени татар; 4) Гунджу,  дочь Алтан-хана, государя Хитая; 5) Есулун, сестра упомя­нутой выше Есукат, также из племени татар. Из их числа только одна, а именно Борте, «была самой почтенной и старшей» (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 68-71).

В мусульманских источниках, составленных в XIII-XIV вв., жены Чингиз-хана и Чингизидов носят почетные женские титулы хатун («ханша», «госпожа») и бики (или биге), главные жены — хатун-и бузург («старшая госпожа»), а старшая жена — хатун-и бузургтар (ин) («Великая госпожа»). В сочинениях более поздних мусульманских авторов, писавших о чингизидских улусах, к царице и принцессам крови наряду с титулами хатун и бике прила­гаются также слова ханум и султан.

В донесении Бенедикта Поляка, участника францискан­ской миссии 1245 г., отражены сведения о браках рядовых кочевников и монгольской знати: «Они имеют столько могут содержать. В целом же они их всех эму они [жены] являются словно их собственностью, кроме знатных. И они берут себе в жены безразлично [кого], исключая мать, дочь и сестру от той же матери. После смерти отца берут в жены мачеху и вдову [берет в жены] младший брат или [другой] родственник (НТ, § 49). По словам Марко Поло, всякий монгол «берет столько жен, сколько пожелает, хотя бы сотню, коли сможет их содержать. Приданное отдается матери Жены, а жена мужу ничего не приносит. Первую жену они, знайте, почитают за старшую и самую милую» (Марко Поло, с. 88). Действительно, многоженство было обычным явлением у монголов; в частности, у Чингизидов общее число жен достигало нескольких десятков, из них в сред­нем от двух до восьми жен были главными и лишь одна из главных жен была старшей. При определении ранга жен фактор времени брака, конечно, играл преимущественную роль, но часто, как показывают исторические примеры, старшинство давалось жене по ее знатности или потому что муж «ее крайне любил» (Рашид ад-Дин. Т. 3. С. 18, 65; Муизз ал-ансаб, л. 176 и др.).

Заключение Чингиз-ханом большого количества браков не может считаться, по справедливому замечанию Е. И. Кычанова, признаком сексуальной мощи. В большинстве сво­ем эти браки носили чисто политический характер, укреп­ляя связи Чингиз-хана с различными монгольскими ро-доплеменными группами и элитой, покоренных стран². Среди тюрко-монгольских племен было несколько родов, которые имели преимущественное право поставлять деву­шек для рода Чингиз-хана. Одним из таких брачных парт­неров рода Чингиз-хана с давних времен было племя кунграт. Согласно монгольской эпической хронике 1240 г., у кунгратов была даже своя песня:

Мы, унгиратское племя,

С давних времен знамениты

Красою и статностью дев...

Сокровенное сказание, с. 133.

Когда Темучин стал всемонгольским ханом, традиция,  по которой его род обменивался невестами с кунгратами, была официально узаконена. Был издан императорский указ Чингиз-хана, где, согласно «Юань ши», говорилось: «Когда в роде хун-цзи-ла (кунгират) рождаются девочки, они из поколения в поколение становятся императрицами; когда рождаются мальчики, они из поколения в поколение женятся на принцессах. Пусть непрерывно из поколения в поколение объявляют этот жалуемый указ в первую луну четырех времен каждого года» (цит. по: Мэн-да бэй-лу, с. 152, прим. 212).

Как показывает обзор генеалогической истории, кунграты сохранили за собой роль брачных партнеров мужских потомков Чингиз-хана на всем протяжении существования династии Чингизидов, и девушки этого племени были главными женами большинства монгольских ханов и принцев крови. Востоковед Ю. А. Зуев предлагает име­новать кунгратов хатунским племенем в составе династийной коалиции монголов. С этим предложением следует согласиться.

Для обозначения наложниц Чингизидов и других знат­ных лиц монгольских улусов в мусульманских источниках обычно употребляется слово кумма (мн. ч. куммайан) и очень редко слово суррий (мн. ч. суррийат). Наложницами были обычно девицы-красавицы двух категорий: собст­венно монгольские девушки и юные пленницы из поко­ренных монголами народностей. Так, согласно предписа­нию Чингиз-хана, которое соблюдалось и его наследника­ми, по всей Монголии в начале каждого года (а иногда каждые два или три года) по племенам производили набор наиболее красивых девушек для самого государя и для принцев крови. После каждой победы в походах воена­чальники, выбрав луноликих девушек, захваченных в полон, приводили их к государю. Девушки, которых государь не пожелал оставить для себя, раздаривались его женам (хатунам).или раздавались его родственникам и придворным (Джувайни, изд., Т. 1. С. 24; Рашид-ад-Дин. Т. 3. С. 209-210)³.

Статус наложниц не был, однако, неизменным. По истечении какого-то времени наложницы хана, как водится, выдавались замуж, например, за эмира или другого сановника, а отдельные наложницы становились женами самого государя. Этот акт перехода кумма в ранг хатун в средневековых мусульманских источниках описывается обычно так: такой-то наложнице «возложили на голову бугтак, и она стала хатун». Бугтак — головное украшение замужних женщин; оно подробно описано в донесениях Иоанна де Плано Карпини и Вильгельма де Рубрука, а также в книге Ибн Баттуты⁴.

В «Тарих-и Джахан-гушай-и» Джувайни (закончена в 1260 г.), в разделе «Сыновья Чингиз-хана», говорится, что старшей женой (хатун-и бузургтар) Чингиз-хана была Йусунджин-беки (в тексте источника ошибка: старшей же­ной Чингиз-хана была Борте-хатун), и утверждается, что, «по монгольскому обычаю, ранг детей от одного отца определяется в соответствии со степенью их матерей, так что детям старшей жены предоставляется определенное преимущество и первенство» (Джувайни, изд., Т. 1. С. 29).

Действительно, четыре сына Чингиз-хана, которые ро­дились от его старшей жены Борте-хатун, пользовались большим почетом, чем остальные его дети; внук Чингиз-хана Хубилай (правил в 1260-1294 гг.) имел двенадцать сыновей, но из них влиятельнее были те четверо, матерью которых была Чабун-хатун, старшая жена Хубилай-хана. Есть и другие примеры, подобные приведенным.

Тем не менее не следует, видимо, генерализировать ци­тированное утверждение Джувайни: каждый такой случай различения ранга детей от одного отца имеет, как показы­вает исторический материал, свое объяснение (в частно­сти, вопрос о рангах детей Чингиз-хана будет рассмотрен дальше). Степень матерей, конечно, определяла положение их детей. Но такое правило сохраняло свою силу лишь до той поры, пока были живы их матери, да и степень мате­рей подчас резко менялась за супружескую жизнь. В целом же в монгольском обществе и, соответственно, в жизни Чингизидов действовало правило, согласно которому дети наследовали положение отца и отец сам определял степень своих детей. Эта особенность отмечена в донесении  Иоанна де Плано Карпини, причем сведения получены им от людей, хорошо знавших монгольские обычаи: «Между сьновьями от наложницы и от жены нет никакой разницы, и отец дает каждому из них, что хочет. И если он из княжеского рода, то князем является и сын от наложницы, так же как и сын от законной жены» (LT, IV. 9)* (* Inter filium concubine et uxoris nulla est differentia, sed dat pater eorum unicuique quod vult; et, si est de genere ducum, ita est dux filius concubine, sicut est filius uxoris legitime (LT, IV. 9).).

Это правило в целом сохранялось на всем протяжении существования царского дома Чингиз-хана в Азии, и сыны Чингизидов, рожденные от наложниц, и их мужские по­томки с полным правом ввязывались в борьбу за власть и часто вступали на престол. Примеров тому в источниках много, но мы приведем только два рассказа.

У Джучи, старшего сына Чингиз-хана, было много жен (хаватин), пишет автор генеалогического сочинения «Муизз ал-ансаб». Наложниц (куммайан) же у него было бес­численное множество, но поименно известны только две: «одна — Карачин-хатун, мать Бувала, а другая — Кагри-хатун из племени меркит, мать Тука-Тимура» (Муизз ал-ансаб, л. 18а). Примечательно здесь то, что сын кум­ма (наложницы) Тука-Тимур вкупе со своими сводными братьями Орда-Иченом, Бату, Берке, Шибаном и другими, рожденными от главных восьми жен Джучи-хана, не толь­ко принимал активное участие в создании государства Джучидов в Дешт-и Кипчаке и в решении других общеим­перских дел своего времени, но впоследствии его потомки стали правителями в Золотой Орде, а затем в Крыму и Средней Азии; и эта ветвь династии Чингизидов получи­ла в мусульманских источниках наименование ханедан-и Тукайтимурийан — «династия Тукайтимуридов» (Бахр ал-асрар. Т. 6. Ч. 3, л. 1226).

Ханы, правившие в Моголистане (Семиречье и Восточный Туркестан) и в Яркендском ханстве с середины XIV в. И до конца XVII в., были потомками Чагатаида Туглук-Тимура⁵, матерью которого была наложница (подробнее см. Раздел II, глава 4).

Итак, все дети Чингизидов, как рожденные от супруги (хатун), так и прижитые от наложницы (кумма), счита­лись законными и получали долю наследства в соответст­вии с порядком их рождения (старший сын, младший сын). Это положение важно для нашей темы, и мы еще вернемся к нему при рассмотрении вопроса о практике престолона­следия. Что же касается особого ранга сыновей Чингиз-хана от его старшей жены Борте, о чем пишет Джувайни, то это объясняется как важной ролью Борте-хатун в жиз­ни Темучина — Чингиз-хана, так и деятельностью ее четы­рех славных сыновей.

Согласно официальной монгольской хронике 1240 г., Есугей-бахадур просватал Борте, дочь Дай-Сечена из пле­мени кунграт, за своего старшего сына Темучина, когда тому было всего девять лет. По старинному монгольскому обычаю, Темучин в качестве жениха прожил в семье своей десятилетней невесты Борте какое-то время. Вскоре Есу­гей-бахадур погиб, но, несмотря на трагическую перемену в положении семьи жениха, Дай-Сечен выдал за Темучина свою дочь.

Испытывал ли Темучин любовь к Борте, мы не знаем. Но в течение всей долгой супружеской жизни встреченная еще в детстве Борте оставалась не просто первой женой, но и неизменно старшей женой Чингиз-хана, и он всегда относился к ней с чувством глубокого уважения и особой привязанности. В источниках Борте изображена как муд­рая ханша и воспитательница; она, по словам самого Чин­гиз-хана, всегда «говорила дело».

Борте родила от Темучина четырех сыновей и пять до­черей. Имена ее сыновей: Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй. Согласно Рашид ад-Дину, от других жен у Чингиз-хана было еще четыре сына, а именно: Кулкан, Джаур, Джурчитай и Орчакан; последние три сына скончались в детстве и них не было детей; у Кулкана было четыре сына, а сам он погиб от боевых ран осенью 1237 г. (по другим данным, в январе 1238 г.) во время похода монголов на русские княжества при осаде Коломны. Чингиз-хан установил Кулкану «степень (мартабэ) четырех упомянутых старших сыновей»; однако судьба детей Чингиз-хана сложилась так, что «людьми особо авторитетными» и наиболее известными стали именно четверо его сыновей от кунгратки Борте (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 68-72; Т. 2. С. 38-39).

Ни один из них не унаследовал высоких дарований отца, но все четверо были людьми небездарными, дельны­ми, энергичными. «Эти четыре сына Чингиз-хана, — сооб­щает автор «Джами ат-таварих», — были умны, исполне­ны достоинств и совершенны, отважны и мужественны, ценимы отцом, войском и народом. Государству Чингиз-хана они служили как четыре основных столпа. Каждому из них он уготовил государство и их называл гетырьмя кулуками, а кулуками называют тех из людей, коней и прочих, которые выделяются, превосходят других и стоят впереди» (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 69-70).

После покорения государства хорезмшаха (1219-1224) Чингиз-хан выделил каждому из «четырех кулуков» осо­бые земли, «называемые йуртом». В исторической литера­туре розданные Чингиз-ханом земельные владения с насе­лением принято именовать уделами или улусами. Степень отдаленности улусов соответствовала при этом возрасту влиятельных сыновей; оттого Тулую, младшему из четы­рех сыновей от старшей жены Борте-хатун, был назначен коренной йурт Чингиз-хана — Центральная Монголия, а также 101 тысяча из 129 тысяч человек монгольской регулярной армии. Свою долю наследства Тулуй получил лишь после смерти отца. Завоеванные территории к западу от Монголии были поделены между тремя старшими сы­новьями. Угедею, третьему сыну Чингиз-хана от его стар­шей жены Борте, были назначены Западная Монголия с Тарбагатаем. Владения Чагатая, второго сына Чингиз-хана, включали Восточный Туркестан, большую часть Семиречья и Мавераннахр (междуречье Амударьи и Сырдарьи). Улус старшего сына Чингиз-хана, Джучи, занимал земли к западу от Иртыша и от границ Каялыка (в Семиречье) и Северного Хорезма до Нижнего Поволжья, т. е. все ны­нешние Казахские степи⁶.

Мусульманских авторов XIII в., писавших о монголах, больше занимал феномен внезапного появления на исто­рической арене ранее неизвестных монголов, история бы­стрых и обширных завоеваний, а вопросы генеалогии мон­гольских ханов не получили у них достаточного освеще­ния. Сказанное в полной мере относится к современникам монгольского нашествия на мусульманские страны — Ибн ал-Асиру и ан-Насави, писавших по-арабски. Много пута­ницы в этом вопросе и у персоязычных историков XIII в. Так, например, Джузджани в своем «Табакат-и Насири» (составлено в Индии в 1260 г.) ошибочно утверждает, что у Туши (т. е. Джучи, старшего сына Чингиз-хана) было четыре сына: старший по имени Бату, второй Чагата (так!), третий Шибан, четвертый Берке (Тhе Таbaqat-i Nasiri. Vоl.1, р. 379). Иранский историк Джувайни, составивший между 1253-1260 гг. свой знаменитый «Тарих-и джахан-гушай», также приводит неточные и неполные сведения: у Туши, пишет он, было семь сыновей: Бамхал, Хорду, Бату, Шибакан (так!), Тангут, Берке и Беркечар (Джувайни, изд., Т. 1. С. 221-222). И у Джузджани, и у Джувайни перепута­ны также имена главных и старших жен Чингиз-хана, дей­ствительное количество детей, порядок рождения его вну­ков и т. п.

Как передают достойные доверия повествования, пишет Рашид ад-Дин, у Джучи-хана «было около сорока сыновей и от них народилось несчетное количество вну­ков, но из-за дальности расстояния [Ирана от Улуса Джу­чи) и из-за того, что не нашлось ни одного знающего человека, все их потомки не выявлены и не установлены в точности». После этих слов в «Сборнике летописей» при­водится «памятка» о тринадцати сыновьях Джучи и их известных потомках (Рашид ад-Дин.Т. 2. С. 65 и ел.). В «Муизз ал-ансаб», генеалогическом сочинении, составленном при дворе Тимуридов в 1426 г., приведены имена восемнадцати сыновей Джучи-хана (Муизз ал-ансаб, л. 186). У Чагатая было восемь сыновей. Угедей имел семерых сыновей. У Тулуя, четвертого сына Чингиз-хана, было десять сыновей. У пятого сына Чингиз-хана по имени Кулкан, который родился от Кулан-хатун, дочери предводителя племени меркит, было четыре сына.

Таким образом, общее число мужских потомков Чингиз-хана достигло к концу его жизни, т. е. к 1227 г., примерно ста человек — это его пятеро сыновей, не менее сорока взрослых внуков и много дюжин подрастающих яравнуков. История Монгольской империи после смерти ее основателя сложилась, однако, так, что только первые четыре сына Чингиз-хана от его старшей жены Борте, его «четыре кулука», стали родоначальниками царевичей и государей чингизидских улусов, т. е. прародителями алтан уруга («золотого рода»). Вот как это обстоятельство вос­принято разведывательной миссией францисканцев 1246 г. Брату Иоанну известно о сыновьях Чингиз-хана следую­щее: «Имел он четырех сыновей. Одного звали Оккодай, второй звался Тоссук-хан, другого звали Чаадай, а имени четвертого мы не знаем.. От этих четверых произошли все монгальские вожди» (LТ, V. 20)* (* Hie autem habuit quatuor filios. Vnus uocabatur Occoday, secundus uocabatur Tossuccan, alter uocabatur Chiaaday, et nomen quatri ignoramus. Ab hiis quatuor omnes duces Mongalorum descenderunt (LT, V. 20).). Имя Тулуя осталось не­известным францисканцам в силу монгольского запрета называть и использовать имена умерших людей. Тулуй умер в 1232 г.

Из потомства братьев Чингиз-хана только потомки Хасара (Джочи-Касара) получили права царевичей; осталь­ные вошли в состав аристократии (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 51)⁷. Известен случай, когда в 1336 г. на престол Табаристана (область на южном побережье Каспийского Моря) был возведен потомок Хасара, по имени Тога-Тимур (Муджмал-и Фасихи, с. 62; Хамдаллах Казвини, с. 101,137). Однако в действительности даже в самой Монголии на потомков Хасара смотрели косо, «как бы не совсем признавая, порой, их равноправными настоящими тайджи (царевичами)»⁸.

Словом, с позиции политического сознания той эпохи, настоящими представителями алтан уруга были только Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй и их мужские потомки, рожденные как от законных жен, так и от наложниц или служанок. По мере естественного роста числа царевичей, дробления алтан уруга и распада империи образовалось несколько параллельных династий Чингизидов — дина­стия Джучидов (правила в Золотой Орде), Чагатаидов (правила в Средней Азии и Восточном Туркестане), Хулагуидов (правила в Иране) и династия Юань (правила в Монголии и Китае).

В самой Монголии и в восточных областях Монгольской империи царевичей дома Чингиз-хана именовали кобегун, со времени монгольской династии Юань (1260-1368) — тайджи, словом, взятым из китайского языка⁹.

В западных улусах Чингизидов для обозначения прин­цев крови употреблялись совсем иные слова и титулы. В сочинениях мусульманских авторов XIII- начала XIV вв. первые Чингизиды обычно именуются шахзаде, падишах-заде («царский сын») или просто персидским словом песар (букв. «сын»), а для обозначения представителей династии Джучидов, Чагатаидов и Хулагуидов третьего, чет­вертого и последующих поколений употребляется уже тюркское слово огул или оглан (букв. «сын», «ребенок»), которое обычно ставится только после собственных имен принцев. С XIV в. наиболее употребительным титулом ка­ждого представителя династии становится слово султан. Для нашей темы важно отметить, что в государствах Джу­чидов и Чагатаидов султанами называли и принцев крови, и принцесс; причем титул султан ставился как перед собственным именем его обладателя, так и после него.

Чингизиды составляли замкнутое высшее аристократическое сословие и своим юридическим положением резко выделялись среди остального населения страны, где они представляли правящую династию. Право быть провозглашенным ханом сохранялось только за представителями «золотого рода», для которых это право в силу его наследственности превратилось как бы в естественно присущий атрибут. Только «золотой род» давал инвеституру новому хану и принимал от него присягу. Только для представителей «золотого рода» и немногих вельмож был открыт доступ к Великой Ясе Чингиз-хана (собранию законов и приказов) и к Алтан-дафтар — «Золотому свитку» (официальной истории ханского рода Чингизидов), кото­рые хранились в ханской сокровищнице (ни Великая Яса, ни Алтан-дафтар не сохранились до наших дней в полном объеме и известны лишь в пересказах и по упоминаниям). Представителя ханского рода можно было предать наказанию только с общего решения царевичей, и творить суд над Чингизидом мог только сам хан или старший в роде. Свои права и привилегии Чингизиды приобретали по пра­ву рождения независимо от экономических обстоятельств, а также нравственных, умственных и физических качеств того или иного лица. Словом, Чингизидом можно было только родиться. Родство по женской линии с «золотым родом» не делегировало зятю никаких прав и привилегий Чингизидов, кроме почетного титула гурган — «зять хан­ского рода».

Чингизиды сохранили за собой свои особые права и сословные привилегии на всем протяжении существова­ния их царского дома в Азии. Например, в XVIII-XIX вв. в Казахских ханствах, где сохраняли свою силу традиции и принципы политической идеологии степной государствен­ности, султаны, представители политической элиты, не нес­ли никаких повинностей, кроме военных. Все Чингизиды казахских улусов имели единую тамгу (знак собственно­сти) и один особенный уран (пароль), выражаемый словом аркар; простой народ — кара-суйек — не мог использовать этот уран. Другие привилегии султанов перед другими членами общества заключались в том, что они были избавлены от телесных наказаний и не подлежали суду биев (родоначальников). Простые люди в разговоре не могли называть их по имени, но вместо имени должны были употреблять слово таксыр (господин). При встрече с сул­таном всякий простолюдин сходил с лошади и, становясь на одно колено, приветствовал его. Султан в ответ на при­ветствие клал ему на плечо свою руку и отвечал: аманба. Таким же образом поступали и в юртах. Одним из внеш­них признаков султанского достоинства считалась белая кошма. На общих собраниях и во всех остальных торжест­венных случаях все представители белой кости — султаны, саййиды и ходжи — садились только на белые кошмы. Если простолюдин присваивал себе из тщеславия титул султана, то подвергался наказанию от 15 до 30 ударов нагайкою. Если же человек черной кости, выдавая себя за носителя султанской крови, женился на султанской дочери или на другой его родственнице, то подвергался наказа­нию, выражавшемуся в выплате полного куна, как за убий­ство мужчины¹⁰.

Важно отметить, что при этом султаны казахских улу­сов не относили себя ни к одному из тюрко-монгольских племен, ни к одному из казахских жузов, не разделялись на колена. Они были только представителями правящей династии и продолжали составлять замкнутую сословную организацию еще в начале XX в.

Совсем по-другому сложилась этническая и политиче­ская судьба кочевых родов и племен Монголии, которые в полном составе или отдельной частью переселились в эпо­ху великих завоеваний в западные улусы Монгольской империи. Точных статистических данных о численности монголов, поселившихся в Улусе Джучи, Чагатайском улу­се и в государстве Хулагуидов, нет: разные исследователи приводят разные цифры¹¹. Уверенно можно утверждать лишь одно: в каждом из названных выше трех западных улусов оказалось несколько десятков тысяч монголов. С течением времени они приняли язык и веру народов покоренных ими стран и ассимилировались в их среде. Насколько известно, из потомков монголов, пришедших запад при Чингиз-хане и его преемниках, только две небольшие группы сберегли свой язык до новейшего времени — это афганские монголы в составе хазарейцев и толмукгунцы в Кукунорской области. Данные источников зволяют исследователям сделать вывод о том, что особенно интенсивно процесс слияния монголов с местным населением и образования новых этнических общностей шел в Кипчакских степях.

Мы не будем рассматривать вопрос о влиянии монголов на строй местной жизни покоренных ими стран; эта проблема с той или иной степенью полноты рассмотрена в трудах академика В. В. Бартольда и других авторов. Для нашей темы достаточно отметить, что в политической жиз­ни покоренных монголами стран довольно скоро и прочно укрепилась государственная идея, согласно которой хан — только Чингизид, т. е. право Чингизидов править, о кото­ром говорилось выше, вошло в состав политического обы­чая, получило общее признание. В этом отношении весьма показательно, что даже в XIX в. в Средней Азии и Казах­стане происхождению от Чингиз-хана и титулу султан придавалось такое же значение, как и происхождению от пророка Мухаммада и званию саййид. Об этом звании следует сказать особо.

Саййид — вождь, господин, глава (синоним — шариф: благородный, знатный). Саййидами в мусульманском ми­ре называются потомки четвертого праведного халифа Али (правил в 656-662 гг.), женатого на Фатиме, дочери пророка Мухаммада. К женщинам прилагается термин саййида или ситти («моя госпожа»). Чингизиды призна­ли саййидов «первенствующим сословием» уже в XIV в., когда в Улусе Джучи (Золотой Орде), Чагатайском улусе и в государстве Хулагуидов (Иран) ислам стал официальной религией. Саййиды составляли обособленную группу в со­циальной иерархии мусульманского общества и искони пользовались у верующих не только почетом, но и многими привилегиями. В сознании мусульман саййиды часто отождествлялись со святыми (аулийа). Саййиды считались главными носителями религиозных идей мусульманства и не подлежали смертной казни. Только они одни могли безнаказанно говорить всю правду мусульманским госуда­рям и даже укорять их за неправедный образ жизни. В «Мунтахаб ат-таварих-и Муини» (нач. XV в.) рассказы­вается, что государь Золотой Орды Азиз-хан (правил в Сарае в 1360-х гг.) вел развратный образ жизни, за что подвергся упрекам саййида Махмуда. Хан прислушался к словам саййида, даже выдал за него свою дочь и выразил раскаяние, но через некоторое время вновь вернулся к прежнему образу жизни и был убит своими приближен­ными.

Саййиды брали себе жен из любой социальной группы, без различия, но неохотно выдавали своих дочерей за лю­дей из другого слоя, так как потомки от такого брака, каково бы ни было их происхождение по мужской ли­нии, приобретали все права и привилегии саййидов, по­томков пророка Мухаммада. Честь быть саййидом цени­лась так высоко и саййиды так мало были склонны до­пускать в свое сословие путем браков посторонних лиц, что бывали случаи, когда, например, среднеазиатские го-судари-нечингизиды ХУШ-Х1Х вв. насильственно брали себе в жены девушек из первенствующего сословия, чтобы уже их потомки могли присоединить к своим титулам и почетным эпитетам высокое звание «саййид». Известно, например, что основатель династии Кунгратов в Хиве инак (высшее должностное лицо в стране) Ильтузер (в 1804 г. принял ханский титул, в 1806 г. погиб в войне с бухарца­ми), понимая, что по происхождению он ничем не отлича­ется от других главарей дештских племен Хорезма и не имеет наследственных прав на престол, для упрочения сво­ей династии решил взять в жены дочь одного из ургенч­ских саййидов, Ахта-ходжи. Саййид, узнав об этом, по­спешил выдать дочь за своего племянника; тем не менее Ильтузер насильно перевез ее в свой гарем, отняв у молодого мужа¹².

Следующие разделы этой книги посвящены изучению властных отношений внутри Еке Монгол улуса, Золотой орды, Чагатайского государства и их политических наследников — Моголистана, государства Тимура, Узбекских ханств и Казахского ханства. Чтобы ясно представлять себе эти властные отношения, необходимо дать краткие ведения о Ясе и биликах Чингиз-хана.

Образование Еке Монгол улуса в начале XIII в. вызвало необходимость выработки общих, закрепленных письмен­но правовых норм и законодательных уложений для  управления государством. Для этой цели было приспособлено обычное право, подвергшееся кодификации и изме-нениям, отвечавшим новым условиям. Свод законов и установлений получил название «Великая Яса», или просто «Яса», Чингиз-хана.

Яса (более полная форма ясак; монгольское — дзасак) означает «постановление», «закон». Яса Чингиз-хана — санкционированный Чингиз-ханом монгольский свод законов и установлений. Яса, как полагают, была при­нята на общемонгольском курултае в 1206 г., пересмотрена в 1218 г. и утверждена в окончательной редакции в 1225 г.

Наиболее подробные сведения о постановлениях Ясы мы находим у персидского историка XIII в. Джувайни и египетского писателя Макризи (ум. 1441-1442).

По словам Джувайни, Яса Чингиз-хана была написана уйгурским письмом на свитках (тумар) и называлась «Ве­ликою книгою ясы» (йаса-наме-йи бузург). Эти свитки хранились у наиболее авторитетных царевичей — знатоков Ясы. При вступлении нового хана на престол, при отправ­ке большого войска, при созыве собрания царевичей для обсуждения государственных дел и их решений эти свитки приносили, и на основании их вершились дела. Яса не сохранилась в подлиннике и известна лишь в отрывках и сокращенных изложениях у Джувайни¹³, Рашид ад-Дина, Иоанна де Плано Карпини¹⁴, Вассафа, Ибн Баттуты, Гри­гория Абу-л-Фараджа, Макризи и т. д.

На основании сохранившихся фрагментов можно пола­гать, что основной задачей постановлений Чингиз-хана было создание новой системы права, которая отвечала бы запросам и потребностям нового монгольского общества.

Соблюдение постановлений Чингиз-хана было обяза­тельно не только для всех жителей империи, но и для самих ханов. Но Яса, конечно, нарушалась как жителями империи, так и самими Чингизидами. Это и понятно. Яса Чингиз-хана регламентировала лишь нормы кочевой жиз­ни. В большинстве покоренных монголами стран, в част­ности в Средней Азии и Иране, где издревле существовала своя правовая традиция, подчинить население новому пра­ву было чрезвычайно трудно. Правовая система монголов, выработанная на основе обычного права кочевников и преимущественно для кочевников, в иных условиях ока­зывалась крайне неудобной. Многие стороны социально-бытовой и общественной жизни оставались вовсе не рег­ламентированы Ясой, а отдельные ее положения вступали в противоречие с мусульманским религиозным правом и обычаями местного населения. На этой почве возникали столкновения между блюстителями Ясы и местным насе­лением, оборачивавшиеся, как правило, трагедией для по­следнего.

Вот как описывает Джувайни поступки Чагатая, глав­ного блюстителя Ясы Чингиз-хана: «Свое окружение и подчиненных он так сдерживал страхом Ясы и своею рас­правою за ее нарушение, что в его правление кто бы ни проезжал поблизости от его войска, не нуждался ни в авангарде, ни в конвое и, образно говоря, если бы какая-либо женщина поставила себе на голову поднос золота и пошла бы одна, она бы ничего не боялась. Он издавал мелкие постановления, которые были невыносимы для мусульманского народа, например, вроде того, чтобы не резали скот на мясо [по-мусульманскому обычаю, но по-монгольскому]; чтобы днем не входили в проточную воду и т.п.. Было разослано во все области постановление, чтобы не резали баранов [по-мусульманскому обычаю], и в Хорасане продолжительное время никто открыто не резал овец: он понуждал мусульман питаться падалью» (Джувайни, изд. Т. 1. С. 227).

Яса Чингиз-хана, которая возводила всякий проступок, даже простую человеческую халатность и неосторожность, в ранг преступления и предусматривала строгое наказание, вплоть до сметной казни, признается «чрезвычайно строгой» даже историком Монгольской империи Рашид ад-Дином (ум. 1318).

Однако не для всех Яса стала законом, нарушение которого влекло скорое и неукоснительное наказание. Это ка­салось прежде всего, конечно, Чингизидов. Чингиз-хан повелел, говорится в источнике: «Если кто-нибудь из нашего уруга единожды нарушит Ясу, которая утверждена, пусть его наставят словом. Если он два раза ее нарушит, пусть накажут согласно билику, а на третий раз пусть его сошлют в дальнюю местность Балджин-Кулджур. После , как он сходит туда и вернется обратно, он образумится. Если бы он не исправился, то да определят ему оковы и темницу. Если он выйдет оттуда, усвоив адаб (нормы поведения), и станет разумным, тем лучше, в про­тивном случае пусть все близкие и дальние его родичи соберутся, учинят совет и рассудят, как с ним поступить» (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 263-264).

И еще. В империи было немало людей из военной аристократии, которым сам Чингиз-хан и последующие монгольские ханы даровали титулы, награды и привиле­гии за их особые заслуги перед государем и государством. Такие привилегированные люди назывались тарханами. По словам Джувайни, привилегии тарханов заключались в следующем: 1) они были освобождены от всяких пода­тей; 2) вся добыча, захваченная ими на войне или на охоте, составляла их полную собственность; 3) во вся­кое время они могли входить во дворец без разреше­ния; 4) они привлекались к ответственности только за девятое совершенное ими преступление (при этом, однако, имелись в виду только те преступления, которые влекли за собой смертную казнь); 5) во время пира тарханы занимали почетные места и получали по чарке вина (Джувайни, изд. Т. 1. С. 27).

С течением времени Чингизиды и военно-кочевая знать в западных улусах империи усваивали традиции мусуль­манской культуры и государственности, постепенно отхо­дя от ограничений, предписанных Ясой. По словам Хам-даллаха Казвини, «у монголов нет обычая обитать в горо­дах, и это противно Ясаку Чингиз-хана». Между тем именно это требование наиболее часто нарушалось сами­ми Чингизидами как в улусе Чагатая, так и в улусах Джучи и Хулагу.

Период действия Ясы во всех монгольских улусах нам в точности неизвестен. В государстве Тимура (1370-1405) связанное с именем Чингиз-хана право чаще обозначалось старотюркским словом «тору», переделанным в «тура». Об отношении к Ясе Чингиз-хана в государстве Тимура при последних Тимуридах можно наглядно судить по сле­дующим словам Бабура. «Прежде, — пишет он, — наши отцы и родичи тщательно соблюдали постановления (ту­ра) Чингиз-хана. В собрании, в диване, на свадьбах, за едой, сидя или вставая, они ничего не делали вопреки тура. Постановления Чингиз-хана не есть непреложное предписание (Бога), которому человек обязательно дол­жен следовать. Кто бы ни оставил после себя хороший обычай, этот обычай надлежит соблюдать; если отец из­дал хороший закон, его надо сохранить; если он издал дурной закон, его надо заменить хорошим» (Бабур-наме, изд. Мано, с. 291-291).

В восточных областях Чагатайского улуса, в Моголистане, основные положения Ясы сохраняли свой юридиче­ский статус еще в XV - начале XVI вв. И Джучиды Восточ­ного Дешт-и Кипчака — предводители узбеков и узбеков-казаков, — согласно сведениям источников, при решении многих важных дел поступали «по установлению Чингиз-хана». Некоторые статьи, главным образом уголовного характера, перешли в кодифицированное обычное право последующих веков, в частности в законы хана Тауке («Жети-Жаргы») — памятник права казахов XVII в.¹⁵

Теперь некоторые сведения о биликах Чингиз-хана.

Монголы заимствовали у китайцев обычай, по которо­му изречения ханов записывались и после их смерти издавались. Некоторые из изречений Чингиз-хана, которые называются в источниках тюркским слово билиг («знание»), приведены Рашид ад-Дином в разделе «О качествах и обычаях Чингиз-хана».

«Чингиз-хан сказал: „Народ, у которого сыновья не следовали биликам отцов, а их младшие братья не обращали внимания на слова старших братьев, муж не пола­гался на свою жену, а жена не следовала повелению мужа, свекор не одобрял невесток, а невестки не почитали свек­ров, великие не защищали малых, а малые не принимали наставлений старших, великие стояли близко к сердцам [своих] служителей и не привлекали на свою сторону [сердца] бывших вне их окружения, люди,пользовавшиеся [всеми] благами, не обогащали население страны и не оказывали ему поддержки, пренебрегали обычаем и зако­ном, соображениями разума и обстоятельства, и по этой причине [становились] противниками управителей госу­дарства: у такого народа воры, лжецы, враги и [всякие] мошенники затмевали солнце на его собственном стой­бище, иначе говоря, его грабили, кони и табуны его не обретали покоя, а лошади, на которых, [идя в походы], выезжали передовые отряды, до того изнурялись, что, естественно, эти лошади падали, подыхая, сгнивали и пре­вращались в ничто". Вот такие неупорядоченные и безрас­судные народы, как только взошло счастье Чингиз-хана, подчинились ему, и его чрезвычайно строгая яса водвори­ла у них порядок: тех, кто были мудрыми и храбрыми, он сделал эмирами войска, а тех, кого он нашел проворным и ловким, поручив им стан (угрук), сделал заведующими табунами, невежд же, дав им плети, послал пасти скот. По этой причине дело его изо дня в день растет, словно молодой месяц, и с неба силою всевышнего Господа нис­ходит к нему божья помощь, а на земле с его помощью появляется благоденствие. Его летовки стали местом весе­лия и забав, а зимние стойбища бывали соответствующи­ми и подходящими [своему назначению]. <…>

Еще он сказал: „Если великие люди [государства], ба­хадуры и эмиры, которые будут при многих детях госуда­рей, что появятся на свет после сего, не будут крепко держаться закона, то дело государства потрясется и прервется, будут страстно искать Чингиз-хана, но не найдут его!".

Еще он сказал: „Только те эмиры туманов, тысяч и сотен, которые в начале и конце года приходят и внимают биликам Чингиз-хана и возвращаются назад, могут стоять во главе войск. Те же, которые сидят в своем юрте и не внимают биликам, уподобляются камню, упавшему в глу­бокую воду, либо стреле, выпущенной в заросли тростни­ка, и тот и другая бесследно исчезают. Такие люди не годятся в качестве начальников!".

Еще он сказал; „Каждый, кто в состоянии содержать в порядке свой дом, в состоянии содержать в порядке и [целое] владение; каждый, кто может так, как это поло­жено, выстроить к бою десять человек, достоин того, чтобы ему дали тысячу или туман: он сможет выстроить их к бою".

Еще он сказал: „Каждый, кто может очистить от [зла] свое внутреннее, может очистить от воров [целое] вла­дение".

Еще он сказал: „Каждого эмира десятка, который не в состоянии построить к бою своего десятка, мы обви­ним вместе с женой и детьми, а из его десятка выбе­рем кого-нибудь в качестве эмира, и таким же образом мы [поступим с эмирами] сотен и тысяч и эмиром-тем­ником". <...>

Еще он сказал: „Мы отправляемся на охоту и убиваем много изюбрей, мы выступаем в походы и уничтожаем много врагов: Поскольку всевышний Господь указует нам путь, это [нам] легко удается, люди же забывают и видят здесь другое"» (Рашид ад-дин. Т. I. Кн. 2. 1259-261).

Ряд исследователей XIX в., как, например, проф. И. Н. Березин и В. П. Васильев, по ошибке смешивали билики Чингиз-хана с положениями Ясы. Известный востоковед П. М. Мелиоранский в 1901 г. подверг билики Чингиз-на специальному исследованию и установил, что разница между содержанием Ясы и биликами Чингиз-хана состояла в том, что в Ясе перечислялись и описывались разные проступки и преступления и указывались наказания, которым должно было подвергать виновных, а в биликах ределялся порядок следствия и судопроизводства в монгольском суде.

Иными словами, Яса представляла узаконенное пред­писание, которому должны были строго следовать Чингизиды и их подданные, а билики являлись своего рода процессуальным кодексом, согласно которому совершался суд ргад нарушителями Ясы — действующего закона.

Билики Чингиз-хана были предметом преподавания: Чингизиды и военная аристократия в начале и конце каж-го года должны были собираться вместе и внимать биликам Чингиз-хана. Знание биликов высоко ценилось: в Китае один раз вопрос о престолонаследии был решен в пользу того претендента, который обнаружил более основательное знание этих биликов.

Со времени Чингиз-хана существовал обычай, говорит­ся в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина, чтобы изо дня в день записывали слова хана, причем хан для этой цели часто говорил рифмованной прозой, «складно и со скры-Тым смыслом». Так что при каждом знатном Чингизиде был свой битикчи: у великого хана Угедея (ум. 1241) эту обязанность исполнял уйгур Чинкай, у улусного правите­ля Чагатая (ум. 1242) — китаец по прозванию «Везир». Однако о существовании записей биликов Угедея и Чага­тая, насколько сейчас известно, нигде не говорится.

Глава 2

ПРАВО И СИЛА В ЖИЗНИ КОЧЕВОЙ ИМПЕРИИ

Август 1227 г. Стан монгольских воинов на территории Си Ся — государства тангутов в самой глубине Внутренней Азии. Ханский походный шатер, строго охраняемый гвар­дией — кешиктенами. Там, внутри шатра, окруженный группой приближенных, возлежит на ложе необычайно высокого для монгола роста, величественный человек с широким лбом и узкими глазами на скуластом лице. Это Чингиз-хан — повелитель мира, властелин вселенной, су­дия человеческих судеб. Несколько дней тому назад он почувствовал себя плохо и слег.

Ему за семьдесят. Но время, кажется, в тайном сговоре с ним. Правда, годы взяли свое: редкие волосы на голове и длинная борода хана — седые, обветренное широкое лицо — в морщинах. Но давно замечено, что человека старят не морщины, не седина; человека старят глаза, в которых погас огонь. У Чингиз-хана, даже смертельно больного, лукавый взгляд, то и дело в его «кошачьих гла­зах» (выражение мусульманского историка XIII в. Джузджани, который передает слова тех, кто видел хана при его вторжении в Хорасан в 617/1220-1221 г.) мелькают ис­кринки. Но конец близок. Он чувствует это и, как всегда, сохраняет необыкновенное самообладание. Тут же, на смертном одре, он приказывает созвать совет и, перед своим отходом в подземное царство Эрлика, делает свое последнее духовное завещание.

Согласно «Тарих-и Джахан-гушай-и» Джувайни, Чин­гиз-хан умер 18 августа 1227 г. (в других источниках, как мусульманских, так и китайских, приводятся другие даты: 24 августа, 25 августа и т. д.). Останки Чингиз-хана были отправлены в Монголию и погребены. По древнемонголь-скому обычаю, точное место погребения сохранялось в тайне. Одни говорят, писал ученый лама XVII в. Лубсан Данзан, что Чингиз-хан «был похоронен на Бурхан-Халдуне. Другие же говорят, что похоронили его на северном склоне Алтай-хана, или на южном склоне Кэнгэй-хана, или в местности, называемой Йэлэ-Утэк» (Алтан тобчи, 242). Тогда же, в XVII в., местом погребения Чингиз-хана признали Ихэ-Эджен-Хоро, в Ордосе, где стояли юрты якобы с останками Чингиз-хана. В 1956 г. на месте комплекса Ихэ-Эджен-Хоро был построен роскошный храм; ныне это доходный туристский комплекс и место поклонения¹⁶.

Чингиз-хан еще при жизни выбрал своего наследника. Насколько можно судить по источникам, он по меньшей йере дважды обсуждал это важное в политической жизни государства дело. Согласно рассказу анонимного автора «Сокровенного сказания», вопрос о наследнике престола первой поставила ханша Есуй (Есукат-хатун) перед походом Чингиз-хана на запад, т. е. летом 1219 г. В присутствии главных жен и сыновей, младших братьев и видных военачальников Есуй обратилась к государю: «Каган! Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому доверишь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Чье имя назовешь ты из четырех твоих витязями родившихся сы­новей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих и младших братьев, да и нас недостойных».

Чингиз-хан одобрил слова Есуй и сказал: «А я-то за­былся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами. А я-то заспался: будто бы никогда не похитит меня смерть! Итак, старший мой сын Чжочи, что скажешь ты? Отве­чай!» (Сокровенное сказание, с. 97, 103).

И тут произошла пренеприятная семейная сцена, заста­вившая Чингиз-хана мыслями вернуться в далекое про­шлое, в дни молодости, к обстоятельствам рождения сво­его первенца, Джучи.

В те бурные годы XII в. Монгольские степи были объ­яты жестокой междоусобной войной. Воины враждебного племени меркит совершили внезапный налет на Бурхан, предали разграблению жилище Темучина и увели в полон его молодую жену Борте, которая как будто была беремен­ной. Впоследствии, когда ее освободили из плена, она ро­дила сына, которого назвали Джучи и который был при­знан старшим сыном Темучина. Тем не менее, однако, тол­ки о происхождении Джучи не прекращались; по этой причине между ним и его младшими братьями часто слу­чались препирательства, ссоры и несогласие (Сокровенное сказание, с. 97, 103; Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 68-69; Т. 2. С. 64-65).

Теперь, когда речь шла о таком серьезном и трудном деле, как дело престола и царства, и Чингиз-хан предоста­вил первое слово Джучи, Чагатай, второй его сын, заявил: «Отец! Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена?». При этих словах Чжочи вскочил и, вцепившись в воротник Чагатаю, воскликнул: «Родитель государь пока еще не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслу­гами ты отличаешься? Разве только лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой па­лец, если только ты победишь меня даже в пустой стрель­бе вверх. И не встать мне с места, если только ты пова­лишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родите­ля и государя».

Джучи с Чагатаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут сподвижники Чингиз-хана, Боорчи-нойон и Мухали, насилу растащили разгорячившихся братьев. Чин­гиз-хан молчал. Тогда заговорил Коко-Цос. Объявив Ча­гатаю, что нехорошо оскорблять подозрениями свою мать, он произнес страстную речь в защиту Борте-хатун и за­кончил ее так: «Священная государыня наша светла ду­шой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро». Затем обратился к сыновьям Чингиз-хан. «Как смеете вы, — гневно воскликнул он, — подобным образом отзы­ваться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не смейте произносить подобных слов!».

Чагатай признал свою неправоту, а после оба старших сына высказались за то, чтобы объявить наследником престола Угедея, и дали присутствующим твердое слово, что они оба, Джучи и Чагатай, будут парой служить младшему брату. Тогда Чингиз-хан обратился к Угедею, третьему своему сыну: «А ты, Огодай, что скажешь? Говори-ка». Угедей отвечал, что он «постарается осилить» трудное искусство править государством, а вот за своих потомков не ручается.

И наконец, слово было предоставлено Тулую. «А я, — заявил самый младший из „четырех кулуков", — я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!».

Чингиз-хан одобрил слова Тулуя. Затем, обращаясь ко всем присутствующим на высоком собрании, он так закончил дискуссию о наследнике престола: «Мое наследие я поручаю одному» из своих сыновей; и назвал имя Угедея (Сокровенное сказание, с. 182-186).

Итак, на совете 1219 г., перед началом похода против  хорезмшаха, было названо имя наследника престола и царства. Но то было еще не окончательное решение. Насколько можно судить по материалам мусульманских источников, впоследствии в уединении Чингиз-хан не одна­жды возвращался мыслями к вопросу о своем преемнике. Джучи, старший сын, был «горяч, чрезвычайно храбр,  отважен, мужественен и воинственен» (Джузджани. Т. 2. С. 1096; История дома Чингисова, с. 143); но он находился  во враждебных отношениях со своими братьями и не мог  обеспечить единство потомков Чингиз-хана. Чагатай, вто­рой сын, был «умен и способен», но «крут и скрытен характером», никогда не допускал на своем лице улыбки и внушал подчиненным только ужас (Сокровенное сказа­ние, с. 176; История дома Чингисова, с. 143; Джузджани. Т. 2. С. 1104; Джувайни, изд., Т. 1. С. 226-232; Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 93-94).

В любом случае кандидатуры двух старших сыновей так или иначе отвергались и Чингиз-хан должен был сделать окончательный выбор между двумя младшими сыновьями. Но и здесь, по словам источника, «он коле­бался относительно передачи престола и ханства: време­нами он помышлял об Угедей-каане, а иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане». Был даже период, когда Чингиз-хан «имел в мыслях передать Тулую каанство и царский престол и сделать его наследником престола». Но в конце концов Чингиз-хан решил так: «Дело престола и царства — дело трудное, пусть им ведает Угедей, а всем, что составляет йурт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, — пусть ведает Тулуй» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 8, 107).

Об окончательном выборе своего преемника Чингиз-хан объявил незадолго до своей кончины. Вот краткое изложение обстоятельств этого дела, которое подробно освещается в сочинении Джувайни (закончено в 1260 г.) и во всеобщей истории Рашид ад-Дина (написана в 1300-1307 гг.).

По приведенному у Рашид ад-Дина рассказу, в начале весны года Собаки, соответствующего 623/1226 г., когда ханская ставка находилась в местности Онгон-Далан-кудук, Чингиз-хан видел сон, предвещавший его близкую кончину. Он вызвал к себе своих сыновей; прибыли Угедей и Тулуй. На следующий день, после завтрака, Чингиз-хан сказал своим военачальникам и сановникам, заполнив­шим его палатку, чтобы они на некоторое время удалились, и, оставшись с царевичами наедине, дал им много советов и наставлений, которые закончил следующими словами: «О дети, остающиеся после меня, знайте, что приблизи­лось время моего путешествия в загробный мир и кончи­ны! Я для вас, сыновей, силою господнею и вспоможением небесным завоевал и приготовил обширное и пространное государство, от центра которого в каждую сторону один год пути. Теперь мое вам завещание следующее: будьте единого мнения и единодушны в отражении врагов и возвышении друзей, дабы вы проводили жизнь в неге и довольстве и обрели наслаждение властью!». Затем он сделал Угедей-каана наследником и, покончив с завещанием и наставлениями, повелел: «„Идите во главе государства и улуса, являющихся владением покинутым и оставленным. Я не хочу, чтобы моя кончина случилось дома, и я ухожу за именем и славой. Отныне вы не должны переиначивать эего веления. Чагатая здесь нет; не дай бог, чтобы после моей смерти он, переиначив мои слова, учинил раздор в государстве. Теперь вам следует идти!". Так он закончил  речь на этом тайном совещании, затем, попрощавшись с ними обоими, отправил их назад, послав в государство и улус начальствовать, сам же с войском направился в сторону Нангяс» (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 231-232, 258; Т. 2. С. 109).

Другая версия завещания Чингиз-хана выглядит так. Согласно Джувайни, во время похода в страну тангутов Чингиз-хана настигла серьезная болезнь. Он вызвал к себе своих сыновей — Чагатая, Угедея, Тулуя, Кулкана, а также Джурчитая, Орчана (по другим источникам, два последних сына умерли до 1226 г.) — и объявил им, что назначает своим преемником Угедея. Угедей отличается твердой волей и здравым рассудком, продолжал Чингиз-хан, и он  надеется, что эти качества обеспечат государству целостность и процветание. Затем Чингиз-хан потребовал от своих детей, чтобы они дали письменное обязательство, что после смерти отца согласны признать ханом Угедея, будут выполнять все его распоряжения и что не переиначат это завещание. Все братья Угедея сделали такое письменное заявление. Тем временем болезнь владыки стала усили­ваться, продолжает Джувайни, и четвертого рамазана 624 года хиджры (18 августа 1227 г.) Чингиз-хан скончался (Джувайни, изд., Т. 1. С. 142-144; пер., Т. 1. С. 180-183).

Нет надобности выделять расхождения в сообщениях Джувайни и рассказах Рашид ад-Дина; для внимательного читателя они очевидны сами собой. Важно то, что Чингиз-хан, согласно обоим историкам, подтвердил политическое завещание о назначении своим преемником царевича Уге­дея незадолго до своей кончины. Однако то, что имело место после смерти Чингиз-хана — междуцарствие, — тре­бует разъяснения, ибо, как будет показано дальше, между­царствие наступало и после смерти других великих ханов, первых преемников Чингиз-хана, и обычно продолжалось несколько лет.

Дело в том, что власть нового суверена могла быть признана законной, только если она подтверждалась авто­ритетным решением курултая — общего собрания пред­ставителей дома Чингиз-хана и военачальников. Именно на курултае политической и военной элиты страны совер­шался акт торжественного провозглашения хана, приня­тия присяги и т. п. На подготовку же всемонгольского курултая уходило немалое время. И тогда наступало меж­дуцарствие. На время после смерти хана и до созыва ку­рултая назначался временный правитель государства — регент.

Согласно известиям как мусульманских, так и китай­ских источников, первым по времени регентом в государ­стве монголов стал царевич Тулуй (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 109; История дома Чингисова, с. 143). Оно, конечно, и понятно. Тулуй был самым младшим из «четырех кулу-ков» Чингиз-хана и после смерти отца, согласно его распо­ряжению, получил в наследство «коренной йурт, который состоял из престольного города и великих станов Чингиз-хана», а также все его имущество и казну¹⁷. Именно по приглашению Тулуя, как главы коренного йурта и ставок Чингиз-хана, со всех концов обширной империи съезжа­лись в Монголию принцы и принцессы, гражданские упра­вители и военачальники, чтобы отдать последний долг основателю империи.

После похоронных церемоний, когда были исполнены обряды оплакивания и останки Чингиз-хана преданы зем­ле, когда другие братья и царевичи разъехались каждый в свой йурт, Тулуй занялся заботами правления государством. Подробности его деятельности в качестве временного правителя Еке Монгол улуса в источниках не освещаются,. Однако известно, что Тулуй так вошел в роль регента, что  неохотно, лишь под давлением министра Елюй Чуцая¹⁸, согласился созвать курултай. Согласно монгольской хронике 1240 г. и «Юань ши», курултай царевичей, на котором они подняли на ханство царевича Угедея, состоялся в год Мыши (1228 г.) в Керуленском Кодеу-арале. По словам Рашид ад-Дина, после смерти Чингиз-хана «около двух лет престол пустовал и государству недоставало государя»; лишь затем занялись подготовкой великого курултая, который состоялся наконец-то в 1229 г. Эта дата принята многими исследователями.

Таким образом, период первого междуцарствия, когда регентствовал царевич Тулуй, длился не менее полутора лет, и все это время в государстве соблюдался порядок, что имеет для нашей темы важное значение.

Итак, после некоторого промедления воля основателя  монгольской династии Чингиз-хана все же была исполнена: согласно его завещанию, наследный принц Угедей при  всеобщем одобрении царевичей, других ближайших своих  родичей и военачальников взошел-таки на престол. Первый преемник Чингиз-хана правил лет двенадцать-тринадцать. Как отметил В. В. Бартольд, «разницу между царствованием Чингиза и Угедея и характер намерений по­следнего понимали даже сами монголы; в монгольском сказании Угедею приписываются слова: „Наш царь Чингиз с большими трудами создал царский дом. Теперь пора до­ставить народам мир и довольство и не отягощать их". Это стремление умиротворить страну и защитить мирных жи­телей от притеснений и поборов было причиной главных мер Угедея — учреждения должности таньмачи, установ­ления нормы податей и учреждения почты»¹⁹.

При Угедее были осуществлены обширные завоевания на Дальнем Востоке (Северный Китай, Корея) и в Восточ­ной Европе, так что в год смерти великого хана (1241) западная территория Монгольской империи простиралась до устья Дуная.

Все исторические источники прославляют нравствен­ные качества первого преемника Чингиз-хана и с востор­гом говорят о его великодушии, кротости, справедливости и щедрости. Но Угедей имел, однако, весьма существен­ный недостаток: он был горьким пьяницей и страдал запоями, особенно в последние годы жизни. Угедея неод­нократно увещевали, но хан не слушал советов; тогда однажды министр Елюй Чу-цай, показывая Угедей-хану железный ободок, проржавевший от вина, сказал: «Это железо, будучи вином изъедено, приняло такой вид. Что же сказать о пяти чревах человека?» (История дома Чингисова, с. 286). После этого монгольский государь не­сколько уменьшил меру потребления вина. Но ненадолго. Вино и положило конец жизни Угедей-хана: он умер пьяным после очередного кутежа. Это случилось в ночь с десятого на одиннадцатое декабря 1241 г. (Джувайни, изд., Т. 1. С. 158; Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 43).

В Монгольской империи вновь наступило междуцарст­вие. На этот раз временной правительницей государства стала Туракина-хатун, одна из главных жен великого хана Угедея. По словам Джувайни, Туракина приняла регентство над царством с согласия Чагатая и других царевичей, кото­рые будто бы объявили, что правительницей на период междуцарствия должна быть назначена мать старших сы­новей покойного хана (Джувайни, изд„ Т. 1. С. 196; пер., Т. 1. С. 240). Рашид ад-Дин приводит иную версию ее прихода к власти. «Когда Угедей-каан скончался, — пишет он, — его старший сын Гуюк-хан еще не воротился из похо­да в Дешт-и Кипчак, вскоре умерла и Мука-хатун (старшая жена Угедея). И Туракина-хатун, которая была матерью старших сыновей, ловкостью и хитростью, без совещания с родичами, по собственной воле захватила власть в государ­стве, она пленила различными дарами и подношениями сердца родных и эмиров, все склонились на ее сторону и вошли в ее подчинение» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 114-115).

По одной версии, Туракина-хатун происходила из племени меркит; по другой — она была только женой главы племени меркит и была взята в плен во время покорения меркитов Чингиз-ханом, который отдал ее в жены своему Угедею. Туракина была некрасивой, властолюбивой и мстительной женщиной. Еще во времена Угедей-хана она была недовольна некоторыми из государственных мужей и придворных и в душе ненавидела их. Теперь, когда порфироносная вдова хитростью и ловкостью стала полновластной правительницей монгольской державы, она логла воздать каждому по заслугам. В результате в резиденции регентши пышным цветом расцвели интриги и произвол.

В начальные годы регентства Туракины все дела при ней вершили персиянка Фатима, наперсница ханши, и мусульманский министр Абд ар-Рахман. Главному из выдаю­щихся государственных деятелей прошлого царствования, мусульманину Махмуду Ялавачу, управителю Китая, и  уйгуру-христианину Чинкаю (по «Юань ши», он был из монгольского племени кереит), главе гражданского управления империи, удалось спасти свою жизнь только благодаря великодушию монгольского царевича Кутана. На тре­бование Туракина-хатун выдать беглецов, Кутан, по сло­вам Джувайни, ответил так: «Птичка, ищущая убежища от когтей сокола, в траве находит спасение; они прибегли ко мне, выдать их было бы противно чести и великодушию»²⁰. Государственный министр Елюй Чуцай — главный совет­ник, инициатор и проводник административных, финан­совых и прочих реформ Угедей-хана — был лишен власти и умер в 1243 г. вблизи Каракорума, столицы Монгольской империи²¹. А эмир Масуд-бек, который был наместником великого хана в Восточном Туркестане и Мавераннахре, увидев такие дела, не счел за благо оставаться в своей области и отправился в Кипчакские степи, к Бату, ища у него убежища. Постепенно Туракина сместила всех вель­мож прошлого царствования (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 116-117). По слухам, Туракина-хатун отравила великого князя Ярослава во время его пребывания в Каракоруме в 1246 г. Вот что пишет об этом свидетель происшествия, папский посол Иоанн де Плано Карпини: «В то же самое время умер Ярослав, великий князь в той части Руссии, которая называется Суздаль. Лишь только он был приглашен к матери императора, которая дала ему еду и питье из своих рук, будто бы оказывая ему уважение, как, вернувшись на гостевое подворье, он неожиданно заболел и умер спустя семь дней. И все тело его удивительным образом приобре­ло зеленоватый оттенок. Поэтому все уверовали в то, что он был отравлен с тем, чтобы свободно и в полной мере завладеть его землей» (LТ, IX. 37)* (* Eodem tempore mortuus fuit lerozlaus, dux magnus in quadam parte Ruscie que Susdal nominatur. Hie modo fuit vocatus ad matrem imperatoris, que dedit ei manducare et bibere, quasi pro honore de manu ipsius; et reversus est ad hospitium, incontinent! est infirmatus, et fuit mortuus post septem dies, et totum corpus eius miro modo factum est glaucum. Quare credebatur ad omnibus quod potionatus esset ibidem, ut suam terram libere et plenarie possiderent (LT, IX. 37).). Князь Ярослав был союзником Бату в соперничестве последнего с царевичем Гуюком.

Разрешение вопроса о престолонаследии и, как следст­вие этого, междуцарствие затянулись на пять долгих лет. Угедей-хан имел семь сыновей (Гуюк, Кутан, Кучу, Корачар, Каши, Кадан, Мелик), двое из них родились от на­ложницы по имени Эркинэ. Угедей-хан, по примеру своего отца, еще при жизни выбрал в качестве наследника престо­ла третьего своего сына Кучу, который был «очень умным и явился на свет баловнем судьбы». Но в 633/1235-1236 г. царевич Кучу умер во время похода в Южный Китай. То­гда выбор хана остановился на старшем сыне умершего Кучу, Ширамуне, который «был очень одарен и умен», хан воспитывал его в своей ставке (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 9, 11, 36,118; История дома Чингисова, с. 287).

Однако, когда великий хан Угедей скончался, объяви­лось сразу несколько претендентов на престол, причем каждый из них обосновывал свои права на власть как законный наследник и каждый имел своих приверженцев. Так, какая-то часть царевичей и военачальников поддерживала Ширамуна, наследника по завещанию покойного хана. Другая группа Чингизидов была за второго сына Угедей-хана, Кутана, который заявил свои права на верховную власть на том основании, что сам Чингиз-хан будто бы завещал, что после Угедея престол перейдет к нему, к Кутану (Джувайни, изд., Т. 1. С. 206). Туракина-хатун и ее придворное окружение выставили кандидатуру Гуюка, мотивируя свой выбор тем, что он — старший сын умершего Угедей-хана. Когда, таким образом, в дела престола и царства проникла смута, младший брат Чингиз-хана Отчигин-нойон в 1242 г. «захотел военной силой и смелостью захватить престол».Но попытка оказалась неудачной, и по-прежнему «ханский престол находился под властью и охраной Туракина-хатун» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 116-117).

Согласно сведениям Рашид ад-Дина, Туракина-хатун была матерью пятерых старших сыновей Угедей-хана, т.е. Гуюка, Кутана, Кучу, Корачара, Каши, и, таким образом, приходилась Ширамуну, сыну Кучу, бабушкой. Однако именно такая именно родственная связь между тремя претендентами на престол с временной правительницей в свете их взаимоотношений вызывает сомнения. Судите сами. В смутное время второго междуцарствия претендент на престол великодушный царевич Кутан вдруг, в расцвете лет и сил, занемог и умер, «околдованный» Фатимой, наперсницей Туракина-хатун; впоследствии, когда был провозглашен новый хан, Фатиму судили за это и другие ее злодеяния, признали виновной и, завернув в кошму, бросили в воду. Показательно и другое. В начавшейся борьбе за престол, в ходе которой одного из претендентов (Кутана) постигла смерть, Туракина-хатун с самого начала столь же рьяно выступала против умного и доброго наследного принца Ширамуна, сколь ревностно поддерживала и про­двигала кандидатуру Гуюка, который отличался свирепым характером.

В свете приведенных данных кажется правдоподобным предположение китайского исследователя Гэ Шао-миня, согласно которому Туракина была матерью только Гуюка, а остальные сыновья Угедея были от других женщин²². Во всяком случае, допущение, что Гуюк — единственный род­ной сын Туракина-хатун, объясняет поведение временной правительницы, которая, поступая наперекор последней воле покойного супруга и сея смуту в «семье Чингиз-ха­на», в конце концов посадила на ханство именно Гуюка, который страдал хронической болезнью.

Вот заключительная формула отказа престола Ширамуну и возведения на престол Гуюка: Ширамун, наследник по завещанию Угедея, — еще «не достиг зрелого возраста»; царевич Гуюк — старший сын покойного хана (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 80, 119).

Гуюк был избран великим ханом на курултае в конце июля 1246 г. Туракина-хатун сумела так организовать дела Гуюка, что большинство собравшихся было согласно на передачу ханского достоинства ее старшему сыну, а на курултай прибыли царевичи всех ветвей рода Чингиз-ха­на. Правда, глава Улуса Джучи Бату, личный враг Гуюка, сам не приехал на курултай, ссылаясь на телесный недуг, но зато прислал пять своих братьев, в их числе Орда-Ичена, который после смерти Чагатая в 1242 г. был по возрасту самым старшим представителем царствующего рода.

Спустя два-три месяца после августовского курултая 1246 г. Туракина-хатун скончалась.

По словам Джувайни, у Гуюка были «грубые манеры и вид, внушающий ужас и оцепенение»; Рашид ад-Дин гово­рит, что приближенные хана Гуюка боялись сделать шаг в его присутствии и никто не смел доложить ему о каком-нибудь деле, не будучи спрошен (Джувайни, изд., Т. 1. С. 213)²³. Подробные сведения о характере Гуюка сообща­ет Иоанн де Плано Карпини, встречавшийся с ханом после коронации: «Самому же императору, возможно, было со­рок или сорок пять лет или чуть больше; роста он был среднего; чрезвычайно рассудительный, невероятно хитрый с очень тяжелым и суровым характером. „Никто никогда не видит его непринужденно смеющимся либо совершающим легкомысленный поступок", — говорили христиане, которые постоянно с ним пребывают» (LТ, 43)* (* Iste autem imperator potest esse quadraginta vel quadragintaquinque annorum aut plus, mediocris est stature, prudens est valde, et astutus nimium et multum seriosus, et gravis in moribus; nee unquam videt homo eum de facili ridere vel facere aliquam levitatem, sicut nobis christiani dicebant qui assidue morantur cum eo (LT, IX. 43).).

Раз мы начали говорить о природных качествах и нра-нового великого хана, то к сказанному выше следует добавить, что Гуюк, как и его отец Угедей, был алкоголиком, тратил дни и ночи на пьянство и разврат и скончался 43 лет от роду весной 1248 г. Гроб с телом Гуюка перенесли  в долину Эмиля (река на Тарбагатае, в северо-восточной части нынешнего Казахстана), где была его коренная ставка, и предали земле.

Чингиз-хан завещал своим детям согласие и единодушие. Но уже вскоре после смерти основателя монгольской династии в его роде появились распри и возникли враждующие между собой группы. Как отметил В. В. Бартольд, со ссылкой на монгольское сказание (1240 г.), против Гуюка и всего потомства Угедея выступала сильная партия монгольской аристократии, склонявшаяся на сторону первого регента Монгольской империи Тулуя (ум. 1233) и его сыновей. В конце тридцатых годов XIII в., во время похо­да монголов в глубь Европы, в «золотом роде» Чингизидов произошел новый раскол: Бату, глава Улуса Джучи, смертельно поссорился с Гуюком, старшим сыном великого хана Угедея, и царевичем Бури, внуком Чагатая, сыном Мутугена от служанки. В «Сокровенном сказании» эта ссора Чингизидов описана так (приводим отрывок из источника в переводе Н. П. Шастиной): «Когда войско возвратилось, то был устроен пир, на котором присутствовали все князья. Будучи старшим, я (рассказывает Бату) одну или две чаши вина выпил раньше других. Бури и Гуюк рассердились, покинули пир и, садясь верхом на сво­их лошадей, бранили меня в то же время. Бури сказал: „Бату не выше меня, почему он пьет раньше меня? Это старая баба с бородой. Одним ударом я могу опрокинуть его наземь". Гуюк сказал: „Он старая баба с луком и стре­лами. Я прикажу избить его палкой!". Другой предложил привязать мне деревянный хвост»²⁴.

Эта пьяная ссора обошлась недругам Бату очень доро­го: потомству Гуюка она стоила царства, а царевичу Бу­ри — жизни; впоследствии, при Менгу-хане (правил в 1251-1259 гг.), Бури был выдан оскорбленному им Бату и по его приказу казнен. Но все по порядку.

Согласно сведениям Джувайни и Рашид ад-Дина, когда наступил новый (1248) год, великий хан Гуюк заявил о своем желании отправиться в свой родовой удел на Эмиле, где климат будто бы был более благоприятен для его сла­бого здоровья. Весной, когда погода склонилась к теплу, он со своим войском выступил в те пределы. Соркуктани-бики, вдова Тулуя, отправила нарочного и предупредила Бату, главу Улуса Джучи, что великий хан имеет против него враждебные намерения. Бату выступил во главе боль­шого войска против Гуюка. Однако встреча двух враждую­щих Чингизидов на поле боя не состоялась: через несколь­ко переходов, еще в пределах самой Монголии, Гуюк-хан умер. Это известие застало Бату в Алакамаке, в семи днях пути от города Каялыка (т. е. в южной части Семиречья, около гор Ала-Тау). Когда после исполнения обрядов оплакивания останки Гуюк-хана были преданы земле, Бату созвал к себе, в Алакамак, царевичей для совеща­ния о престолонаследии (Джувайни, изд., Т. 1. С. 215-218; пер., Т. 1. С. 260-263; Т. 2. С. 557; Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 121-122).

Почему именно Бату? Дело в том, что Бату в то время пользовался наибольшим авторитетом и занимал главен­ствующее положение в роде Чингизидов. Хотя его старший брат Орда-Ичен был еще жив, тем не менее считалось, что «Бату всем царевичам старшой (ака)» (Джувайни, пер., С. 557). Именно поэтому, сообщает, в частности, Джузджани в своем «Табакат-и Насири», после кончины великого хана Гуюка все съехавшиеся для решения вопроса о престолонаследии царевичи (кроме сыновей Чагатая, которые потребовали царство себе) согласились возвести на престол Бату и обратились к нему с таким предложением: «Тебе следует быть царем нашим, так как из рода Чингиз-хана нет никого главнее тебя; престол и корона и владычество прежде всего твои». Бату ответил: «Мне и брату моему Берке принадлежит уже в этом крае (т. е. Дешт-и Кипчаке) столько государств и владений, что распоряжаться им, краем, да вместе с тем управлять областями Китая, Туркестана и Ирана невозможно. Лучше всего вот что: дядя наш Тули, младший сын Чингиз-хана, умер в молодости и не воспользовался царством, так отдадим царство сыну его и посадим на престол царский старшего сына его, Менгу-хана. Так как на престол посажу его я, Бату, то на самом деле владыкой буду я» (Джузджани. Т. 2. С. 1172, 1177-1181).

Ретроспектива этих событий в восприятии армянского историка Киракоса Гандзакеци такова: «Он очень усилился, возвеличился над всеми и покорил всю вселенную, обложил данью все страны. И даже его сородичи почитали [Бату] больше всех остальных, и тот, кто царствовал над ними (коего они величают ханом), садился на престол по его приказу. Случилось умереть Гиуг-хану. В царском их роде началась распря о том, кому сесть на престол. И все нашли, что он достоин сесть [на престол] или же станет царем тот, кого пожелает [Бату]. И пригласили приехать из северных стран на родину свою, чтобы царствовать над всеми. Он отправился утвердить свою власть, а во главе войска оставил своего сына по имени Сартах. Поехав же, не сел на трон царский, а назначил [вместо себя] одного из своих сородичей, по имени Мангу, а сам возвратился к войску своему» (Киракос Ганд­закеци. 55).

А вот как в «Юань ши» описывается встреча царевичей и военачальников после смерти Гуюка. Бату первым подал голос о возведении Мунке, старшего сына Тулуя от его старшей жены Соркуктани, на ханский престол. Но тут встал эмир Бала, посланник вдовы Гуюка, ханши Огул-Каймыш, и сказал: «Некогда Угедей завещал, чтобы после него внук его Шилмынь (Ширамун) наследовал престол, что всем князьям и чинам известно. Ныне Шилмынь нахо­дится еще в живых, но выбор обращен на других: каким же останется Шилмынь?» Тогда выступил Мугэ, младший брат Мунке, и так возразил на замечание Бала: «Правда, было завещание Угедеево и кто посмеет противоречить оному? Но на прошлом съезде выбор Гуюка произведен ханшею Толи-гайхана и вами. Итак, в то время вы сами нарушили помянутое завещание Угедея; теперь кого же хотите обвинять в том?». Бала ничего не мог ответить на это. Тогда слово взял Улан-хада и сказал: «Мунке разумен и проницателен; это всем уже известно; мнение князя Бату очень справедливо». Все поддержали это предложение. Ба­ту немедленно отдал приказ войскам. «Войска были согласны с ним, и сим образом утвержден выбор» (История дома Чингисова, с. 305-306, 309).

Приведем теперь сообщения Джувайни и Рашид ад-Дина о встрече царевичей в Алакамаке в 1248 г. По призыву Бату в Алакамак (около гор Ала-Тау к югу от Или) со всех концов обширной империи съехалось вели­кое множество царевичей, их родичей и вельмож. Некото­рые из сыновей Чагатая и Угедея под разными предлогами на собрание не явились; не явилась и вдова Гуюка Огул-Каймыш, а ее сыновья, Коджа и Наку, только два дня пробыли в Алакамаке, но оставили там для переговоров вельможу Тимур-Кадака, уполномочив его присоединить­ся к какому бы то ни было решению царевичей. Все оставшиеся царевичи засвидетельствовали Бату, как само­му главному в роде Чингизидов, свое уважение и готов­ность подчиниться его решению в вопросе о наследовании престола и регенте.

Бату остановил свой выбор на Мунке (по-тюркски Менгу), старшем сыне Тулуя. Мунке, сказал Бату в своей речи на съезде царевичей, «видел своими глазами и слышал своими ушами Ясу и ярлык Чингиз-хана»; к тому же он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в разные стороны на войну; этот царевич умен и даровит и подговлен к царствованию. «При наличии его, — продолжал Бату, — каким образом кааном станет кто-либо другой? Тем более что дети Угедей-каана поступили вопреки словам отца и не отдали власти Ширамуну и, преступив древний закон и обычай, не посоветовавшись с родичами, ни за что убили младшую дочь Чингиз-хана, которую он любил больше всех своих детей и называл Чаур-сечен. По этой причине каанство им не подобает».

Свою речь Бату закончил так: «Благо улуса, войска и наше, царевичей, заключается в том, чтобы посадить Мунке на каанство». Все царевичи выразили одобрение и за­ключили письменное соглашение в том, чтобы посадить царевича Мунке на престол. Также было решено великий курултай устроить в следующем году, а на время междуцарствия ведение государственных дел поручить вдове Гуюка, Огул-Каймыш-хатун. Когда царевичи стали разъез­жаться по своим станам и йуртам, Бату послал вместе с Менгу своего брата Берке и своего старшего сына Сартака с тремя туманами (тридцатью тысячами) войска, дабы они в местности Онон и Керулен, которая была коренным йуртом Чингиз-хана, весной нового, 1249 г. в присутствии всех царевичей, устроив курултай, торжественно посадили его на царский трон. Они отправились в путь. И Бату отправился в путь, в Поволжье, прибыл в свою орду и, по обычаю, предался веселью и забавам (Джувайни, изд., Т. 1. С. 217-221, 223; пер., Т. 1. С. 262-266; Т. 2. С. 557-561; Рашид ад-Дин Т. 2. С. 80-81, 129-130).

Потомки Угедея (за исключением нескольких цареви­чей) и большая часть чагатайских царевичей категориче­ски отказались признать решение Бату о передаче ханства дому Тулуя, стали строить козни и препятствовать устрой­ству курултая. «Вы, царевичи, — жаловалась, в частности, вдова Гуюка, Огул-Каймыш-хатун, — на прошлом курул­тае обещали и дали обязательство в том, что царская власть всегда будет принадлежать дому Угедей-каана и что никто не будет противодействовать его сыновьям, а теперь вы не держите слова». Действительно, на курултае в 1246 г. имел место такой эпизод. После обсуждения все согласи­лись возвести Гуюка на престол, а он, как это обычно бывает, отказывался, перепоручая это каждому царевичу, и ссылался на болезнь и слабость здоровья. Затем Гуюк сказал: «Я соглашусь на том условии, что после меня хан­ство будет утверждено за моим родом». Все единодушно дали письменную присягу: «Пока от твоего рода не оста­нется всего лишь кусок мяса, завернутого в жир и траву, который не будут есть собака и бык, мы никому другому не отдадим ханского достоинства» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 119, 138).

Обращение вдовы Гуюка и ее сыновей к царевичам и военачальникам положительных результатов не возыме­ло; тогда они и их сторонники замыслили вероломство. Передача престола и царства дому Тулуя не состоялась ни в 1249, ни в 1250 г. Весной 1251 г. царевич Берке, все еще остававшийся в Монголии, извещал своего старшего брата Бату: «Прошло два года, как мы хотим посадить на пре­стол Менгу-каана, а потомки Угедей-каана и Гуюк-хана, а также Йису-Менгу, сын Чагатая, не прибыли». Ответ Бату был строг и лаконичен: «Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 131).

Согласно Джувайни, лишь в июле 1251 г. Берке удалось собрать курултай, на котором и состоялось торжественное провозглашение ханом царевича Мунке.

Таким образом, третье междуцарствие продолжалось больше трех лет и закончилось своеобразным переворо­том: верховная власть в Монгольской империи перешла от потомства Угедея к потомству Тулуя.

Новая ситуация нашла наглядное выражение в расположении хана и его подданных на первом пиру после коронации Мунке-хана. «Государь мира сидел на троне, по его руку — царевичи, стоявшие толпой, точно созвездие Плеяд, и семь его высокопоставленных братьев чинно стояли перед ним, по левую руку сидели жены, подобные райским девам, а среброногие кравчие [принесли] жбаны с кумысом и вином и обносили [всех] кубками и чарами; [далее] нойоны и эмиры, а впереди них Мункасар-нойон покорно стоял между телохранителями, [далее] — битикчи, везиры, хаджибы и наибы, а впереди — Булга-ака, [все] по своим степеням и должностям стояли, построившись в ряд. Прочие же эмиры и приближенные стояли снаружи приемного шатра чинно, каждый на своем месте» (Рашид ад-Дин. Т. П. С. 133).

Сразу же после торжества по случаю избрания нового хана последовал грандиозный процесс над царевичами из рода Угедея и Чагатая, которым было предъявлено обвинение в заговоре с целью убить Мунке. Семьдесят семь вельмож были казнены; род Угедея и род Чагатая подвергся жестоким репрессиям: почти все взрослые представители потомства обоих родов были уничтожены или отправлены в отдаленные области, где некоторые из них, как, например, царевич Ширамун, потом были тайно умер­щвлены. Формально Улус Чагатая и Улус Угедея не были уничтожены, и там продолжали управлять представители домов, но в действительности вся власть в империи монголов перешла к домам Тулуя и Джучи²⁵.

Из других общеимперских событий времени правления великого хана Мунке (правил в 1251-1259 гг.) отметим отправку, согласно решению курултая 1251 г., двух  больших армий для завоевания всех остававшихся еще не  завоеванными монголами земель на Ближнем и Даль­нем Востоке: в Китай под руководством Хубилая и в Иран под главенством Хулагу, младших братьев Мунке-хана. В частности, Хулагу завоевал в течение 1256-1257 гг. Иран и, уничтожив в 1258 г. династию Аббасидских халифов с центром в Багдаде, создал особый монгольский улус, правители которого приняли титул илъханов («хан пле­мени»).

По словам Вильгельма де Рубрука, совершившего путе­шествие в Монголию в 1253-1255 гг. и проведшего немало времени в ханской ставке, Мунке «был человек курносый, среднего роста, в возрасте сорока пяти лет». Он, как и многие другие представители «золотого рода», страстно предавался любовным утехам и наслаждению вином и вся­кий раз устраивал в своем дворце попойки и кутежи. По одной из официальных версий, он умер от болезни. Мунке отправился на войну в Китай; когда он осаждал там одну крепость, то «с наступлением и усилением жары у него из-за тамошнего климата начался кровавый понос и среди войска монголов появилась холера, так что многие из них умерли. Государь мира употреблял вино против холеры и проявлял в том большое постоянство». Неожиданно ухудшилось состояние его здоровья, болезнь привела к кризису, и он скончался под той злосчастной крепостью (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 147). Согласно Рашид ад-Дину, это случилось в 1257 г.; по китайским известиям, в 1259 г. В науке принята последняя дата. Тело Мунке привезли в Монголию и похоронили рядом с могилами Чингиз-хана и Тулуя.

Среди слухов имеются сведения о гибели хана Мунке от стрелы* (* В «Ган-му» сообщается: «Монгольский государь [Мунке] скончался под стенами города Хэ-чжэу, 52 лет от рождения. Князья и вельможи, обернувши тело его в шелковые ткани, положили на двух ослов и отправились на север. Осада города Хэ-чжэу прекращена. <...> Некоторые утверждают, что он умер от раны стрелою» (История дома Чингисова, с. 347).). Согласно некоторым китайским источникам, Мунке умер в 1259 г. во время осады крепости Дяоюйчэн в провинции Сычуань. Существуют веские основания ут­верждать, пишет С. А. Школяр, что хан умер не от болезни, как это зафиксировано придворными юаньскими истори­ками в «Мэнгэ шилу» («Правдивая хроника [правления] Мунке») и затем в «Юань ши», а в результате ранения или контузии от попадания китайского метательного снаряда, пущенного защитниками крепости. Этим снарядом было ядро камнемета, о чем сообщает малоизвестная китайская анонимная хроника «Дяоюйчэнцзи» («Записки о Дяоюйчэн),. автор которой, один из приближенных начальника обороны крепости, Ван Ли, несомненно, был очевидцем описываемых событий, и поэтому его сведения заслуживают доверия²⁶. Сообщается, что хан «сам повел воинов под стену [крепости на штурм]». Затем описано, как по приказу  Мунке была построена наблюдательная башня и  осажденные, расположив против нее на стене камнеметы, обстреляли и разрушили башню. Самого хана «как громом ударило камнеметным снарядом, отчего он занемог, и армия [поэтому] двинулась обратно; у горы Чоуцзюньшань его болезнь усилилась <...>, а когда его перевозили через ущелье Вэнтан горы Цзиньцзяньшань,  он умер»²⁷. Темные слухи о смерти Мунке были известны пределами Китая уже в 1260 г. и нашли отражение  сочинении Джузджани «Табакат-и Насири»²⁸. Официальные китайские данные попали в исторические своды ХIII-ХIV вв., в частности в труды персидского историка Рашид ад-Дина и армянского историка Киракоса Гандзакеци. Последний писал, что хан Мунке умер «после войны с ненгианами»* (* Найнгам (кит. нань-гя 'южанин') — Южный Китай; ср. со сведениями Рашид ад-Дина: «государей Мачина [Южный Китай], который хитаи называют Манзи, а монголы Нангяс» (Рашид ад-Дин. Т. I. Кн. 2. С. 76-77).) (Киракос Гандзакеци. 60; 68).

Со смертью Мунке в конце 1259 г. кончился и период единства Монгольской империи. Мунке не назначил своего преемника, и борьба за престол на этот раз произошла между сыновьями Тулуя, а именно: четвертым его сыном Кубилаем и шестым сыном Ариг-Бугой. Хубилай в то время находился с войском в Китае, а Ариг-Буга в Монголии. Царевичи и эмиры, которые состояли при Хубилае, не стали  откладывать «дело о ханском престоле» в долгий ящик и тут же созвали сходку и так решили на своем совете: «Хулагу-хан ушел в область таджиков, род Чагатая далеко, род Джучи тоже очень далеко, а люди, которые находятся в союзе с Ариг-Букой, совершили глупость»; «если мы теперь кого-нибудь не поставим кааном, то как мы можем существовать?». Посоветовавшись таким образом, все со­гласились и в год Обезьяны, соответствующий 658 г. хид­жры (1260 г.), в середине лета, в городе Кайпин посадили Хубилая на престол царства (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 160).

«Поспешное и неправильное избрание» Хубилая (по выражению В. В. Бартольда) вызвало смуту. Противники Хубилая в свою очередь провозгласили великим ханом Ариг-Бугу. Таким образом, в 1260 г. произошло одновре­менное избрание двух великих ханов — Хубилая в Китае (Кайпине) и Ариг-Буги в Монголии (Каракоруме). Наибо­лее могущественные представители рода Чингизидов, Хулагу, глава государства ильханов, и Берке, глава Улуса Джучи, не приняли участия ни в том, ни в другом избра­нии. Но, как показывают монеты, чеканенные в Повол­жье, Берке (правил в 1256-1267 гг.) признал младшего претендента Ариг-Бугу законным наследником престола²⁹.

Между братьями разразилась война, в которой Ариг-Буга в конце концов потерпел поражение и в 1264 г. сдал­ся Хубилаю. Формально ханом всей империи был объяв­лен Хубилай, который остался в Китае и перенес столицу Монгольской империи из Каракорума в Пекин (Ханбалык). Фактически же с этого времени Монгольская империя раз­делилась на четыре монархии, а «золотой род» Чингизи­дов распался на несколько династий. Этими независимы­ми и враждовавшими друг с другом государствами были:

1. Государство в собственно Монголии и Китае с цен­тром в городе Ханбалык (современный Пекин), которым правил род Тулуя, четвертого сына Чингиз-хана, а именно: Хубилай-хан (1260-1294) и его потомки. Это государство получило китайское официальное имя — империя Юань.

2. Государство Хулагуидов, созданное в 1258 г. в Ира­не Хулагу-ханом (ум. 1265), сыном Тулуя; Хулагу и его преемники на троне носили титул ильхан («хан племени»), в исследовательской литературе монгольских правителей Ирана нередко называли ильханами (Ильханидами). Государство Ильханов во время своего основания охватывало все страны от Амударьи до Индийского океана и от Инда до Евфрата, а также большую часть Малой Азии и кавказских стран.

3. Чагатайское государство, включавшее Мавераннахр (Среднеазиатское междуречье), Семиречье, Восточный Туркестан (Кашгария), получило свое название от имени второго сына Чингиз-хана — Чагатая. В отдельные перио­да Средней Азии правили также потомки Угедея, третьего сына Чингиз-хана.

4. Золотая Орда, в состав владений которой входила Великая степь (Дешт-и Кипчак — мусульманских источников) от Иртыша на востоке до Дуная на западе; этим государством правили потомки Джучи, старшего сына Чингиз-хана.

Историческая судьба этих четырех монгольских государств сложилась по-разному. Потомство Тулуя, правившее в Китае (династия Юань), китаизировалось. Джучиды, Чагатаиды и Хулагуиды приняли ислам — веру своих подданных. Потомки Тулуя сохраняли власть в самой Монголии до XVII в., а в Китае они правили только до 1368 г., когда им на смену пришла династия Мин. Последний хан из прямых потомков Хулагу, Абу Саид, умер в 1335 г., и главная ветвь по мужской линии угасла; правда, потом, до середины XIV в., на престол Ильханов возводилось еще несколько, происходивших большей частью из боковых ветвей, царевичей и даже одна царевна (Сатибек, сестра Абу Сайда: правила в Азербайджане в 1338-1340 гг.), .како они не были признаны повсюду; к 754/1353-1354 г. власть потомков Чингиз-хана в Иране рухнула окончательно и государство Хулагуидов распалось.

Чагатайская держава в конце сороковых годов XIV в. разделилась на два государства — западное и восточное, западных владениях — Мавераннахре, род Чагатая потерял свое господство и фактическая власть находилась в руках тюрко-монгольских эмиров (беков), среди которых затем выделился эмир Тимур (1336-1405) из монгольско­го племени барлас. Дальнейшая история западной части Чагатайского государства (название чагатай было сохра­нено только за западным государством, государством Ти­мура, и его кочевым населением) сложилась так, что в Мавераннахре возникла династия Тимуридов, правившая страной до начала XVI в. В начале XVI в. государство Тимуридов было завоевано кочевыми племенами из Дешт-и Кипчака — узбеками, во главе которых стояли Шибаниды — потомки царевича Шибана, сына Джучи, старшего сына Чингиз-хана. Они основали в Средней Азии два госу­дарства — Бухарское ханство и Хивинское ханство. Госу­дарство, возникшее в восточной половине Чагатайского улуса, получило название Моголистан; там до конца XVII в. правили потомки Чагатая, действительные или мнимые. Золотая Орда, государство Джучидов, в 30-60-х гг. XV в. распалась, и на ее развалинах появились ханства: Крымское, Казанское, Астраханское, Сибирское и Казах­ское, а также ряд других самостоятельных владений. Доль­ше всего Чингизиды царствовали в Казахских степях (до середины XIX в.).

Глава 3

ИСТОЧНИКИ ПРАВА НА ВЛАСТЬ

Отец Чингиз-хана, Есугей, был только бахадуром («ви­тязь», «герой»; древний тюрко-монгольский титул) и ни­когда не имел при жизни ханского титула. Его сын, Тему-чин, дважды избирался ханом, около 1189 г. и весной 1206 г. на всемонгольском курултае. Тогда же за Темучи-ном утвердился титул «Чингиз-хан».

С целью обоснования прав Темучина на ханский титул, поскольку он не принадлежал к правящему дому, была придумана легенда, будто его отец Есугей-бахадур был племянником последнего из монгольских каганов, Хутула-кагана, сына Хабул-кагана. Тогда Чингиз-хана, надо думать, вполне удовлетворяло такое прозаическое, чисто земное обоснование его власти над монголами: он знал, что посажен на монгольский престол с согласия всего народа. Но вскоре произошли величайшие события, которые определили совсем иное толкование вопроса о праве Темучина на власть, а именно — создание Чингиз-ханом мировой державы.

Победы над столькими государями и народами, быстрые  и громадные завоевания Чингиз-хана внушили ему уверенность в том, что сам он и его народ находятся под покровительством божественного Провидения. Да и «жители мира воочию убедились, что он был отмечен всяческой небесной поддержкой» (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 64).

Связь между священным Небом и фигурой Чингиз-хана  требовала скорейшего и вразумительного толкования,. Прежнее обоснование прав Чингиз-хана на власть — родственная связь по боковой линии его отца с прежними каганами — в новом положении уже было недостаточным. Теперь надо было освободить фактическую самодержав­ную власть Чингиз-хана от всякого земного юридического источника, поставить ее на более возвышенное основание. Таким основанием стала идея о божественной предустановленности власти Чингиз-хана. Эта идея была мастерски воплощена в красочной легенде об Алан-Гоа, матери Бодончара, отдаленного предка Чингиз-хана.

Согласно легенде, Алан-Гоа, женщина очень красивая и знатного рода, была женой Добун-Мергена и имела от него двух сыновей по имени Белгунотай и Бугунотай. Дорбун-Мерген скончался в молодости. После того как Алан-Гоа лишилась мужа, она без посредства брака и тесной связи с мужчиной произвела на свет трех сыновей — Бугу-Хадаги, Бухату-Салчжи и Бодончара; она забеременела от луча света, проникшего к ней с Небес через верхнее отверстие юрты. Белгунотай и Бугунотай, старшие сыновья, родившиеся еще от Добун-Мергена, стали втихомолку по­говаривать про Алан-Гоа: «Вот наша мать родила трех сыновей, а между тем при ней нет ведь ни отцовских брать­ев, родных или двоюродных, ни мужа. Единственный муж­чина в доме — это Маалих, Баяудаец. От него-то, должно быть, и эти три сына».

Алан-Гоа узнала об этих тайных пересудах. Тогда она посадила рядом пятерых своих сыновей и произнесла: «Вы, двое сыновей моих, Белгунотай и Бугунотай, осужда­ли меня и говорили между собой: „Родила, мол, вот этих троих сыновей, а от кого эти дети?". Подозрения-то ваши основательны. Но каждую ночь, бывало, через дымник юрты, в час, когда светило внутри погасло, входит, быва­ло, ко мне светлорусый человек; он поглаживает мне чре­во, и свет его проникает мне в чрево. А уходит он так: в час, когда солнце с луной сходится, процарапываясь, ухо­дит, словно желтый пес. Что же болтаете всякий вздор? Ведь если уразуметь все это, то и выходит, что эти сыно­вья отмечены печатью небесного происхождения. Как же вы могли болтать о них, как о таких, которые под стать простым смертным? Когда станут они царями царей, хана­ми над всеми, вот тогда только и уразумеют все это простые люди» (Сокровенное сказание, с. 80-81; Рашид ад-Дин. Т. I. Кн. 1. С. 10-14).

И вот теперь, по прошествии многих лет, когда в поли­тической жизни монголов настал переломный период, ко­гда свершился исторический выбор, «Небо с Землей сгово­рились» и определили его, Темучина, потомка «отмечен­ного печатью небесного происхождения» Бодончара, быть единственно законным правителем мира, «царем царей». Таким образом, Чингиз-хан — государь божьей милостью. Он угоден Небу, его власть от Неба и потому для утверж­дения в своих правах на верховное руководство народами и странами он не нуждается в человеческих санкциях, в согласии и одобрении людей; более того, Чингиз-хан, как государь по велению Вечного Неба, — сам источник права на власть.

Когда отряд под командованием Джебе и Субедея, по­сланных Чингиз-ханом в погоню за хорезмшахом, стремительно прошел по территории Ирана, правители городов и областей, подчинившиеся монголам, получали письмо-приказ Чингиз-хана. Например, везирам Хорасана монголы дали «грамоту уйгурского письма за алою тамгою и копию с Чингизханова ярлыка, смысл содержания которого был таков: „Да ведают эмиры, вельможи и подданные, что всю поверхность земли от [места] восхода солнца до [места] захода Господь всемогущий отдал нам. Каждый, кто подчинится [нам], — пощадит себя, своих жен, детей и близких, а каждый, кто не подчинится и выступит с противодействием и сопротивлением, погибнет с женами, детьми, родичами и близкими ему!"» (Рашид ад-Дин. Т. I. Кн. 2. С.211).

Идея о небесном мандате Чингиз-хана на правление земной империей без границ стала официальной идеологией Еке Монгол улуса³⁰. И как показывают материалы источников, деятельность всех четырех великих ханов монгольской империи — Угедея, Гуюка, Мунке, Хубилая — осуществлялась согласно принципам именно этой официальной доктрины, провозглашавшей незыблемость власти Чингиз-хана и Чингизидов над миром. Это положение иллюстрирует следующая фраза из письма великого хана Гуюка папе римскому от 3-11 ноября 1246 г.: «Силою бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце, и кончая теми, где заходит, пожалованы нам»³¹. Армянский истрик Киракос Гандзакеци, с удивлением обнаружив отсутствие богослужения у монголов, замечает: «Обычно они рассказывают вот что: государь их — родственник бога, взявшего себе в удел небо и отдавшего землю хакану. <...> Язык их дик и непонятен нам, ибо бога они называют «Тенгри» (Киракос Гандзакеци. 32). «Тенгри» в древнетюркском языке означало «Небо», божество Верхнего мира. Слова Киракоса перекликаются по смыслу с повелевающей надписью на золотых пластинках — пайцзах, которые носились на поясе знатными военачальниками или чиновниками на монгольской службе: «Указ пожалован­ного Небом императора Чингиса. Спешно».

В 1260 г. «Хулагу-хан отправил монгольского гонца с сорока нукерами в Миср [Египет] с посольством и сказал: „Великий господь избрал Чингиз-хана и его род и [все] страны на земле разом пожаловал нам. Каждый, кто отвер­нулся от повиновения нам, перестал существовать вместе с женами, детьми, родичами, рабами и городами, как всем должно быть известно, а молва о нашей безграничной рати разнеслась подобно сказаниям о Рустеме и Исфендияре. Так что, ежели ты покорен нашему величеству, то пришли дань, явись сам и проси к [себе] воеводу, а не то готовься к войне"» (Рашид ад-Дин. Т. III. С. 51).

Итак, согласно официальной идеологической доктрине монголов, власть Чингиз-хану дарована священным Не­бом. Источник же политической власти представителей «золотого рода» — генеалогия, а именно их принадлеж­ность к прямым потомкам Чингиз-хана по мужской ли­нии. Понятие о наследственных правах потомков Чингиз-хана на верховную власть, по мнению В. В. Бартольда³², ярче всего выражено в рассказе Рашид ад-Дина о вступле­нии Газан-хана в 1300 г. в Дамаск: «Государь ислама спро­сил их: „Кто я?". Они все воскликнули: „Царь Газан сын Аргуна, сына Абага-хана, сына Хулагу-хана, сына Тулуй-хана, сына Чингиз-хана". Потом Газан-хан спросил: „Кто отец Насира?". Они ответили: „Альфи". Газан-хан спросил: „Кто был отцом Альфи?". Все промолчали. Всем стало яс­но, что царствование этого рода случайно, а не по праву, и что все являются слугами знаменитого потомства предка государя ислама» (Рашид ад-Дин. Т. III. С. 184).

Генеалогическое право Чингизидов на правление бы­ло закреплено политической традицией и безоговороч­но действовало на всем пространстве покоренных монго­лами территорий, где сохраняли свою жизненную силу принципы официальной идеологии монгольской государ­ственности. Даже такой завоеватель, как Тимур (правил в 1370-1405 гг.), объединивший под своей властью Среднюю Азию и Персию, но не имевший никаких наследственных на верховную власть, принял только титул эмир (бек), возводил на престол подставных ханов из Чингизидов и называл себя представителем «обладателя престола» (сахиб ат-тахт) (см.: Раздел II. Гл. 5). По мере распада Монгольской империи и усиления местных элит на территории некогда единой державы стали возникать самостоятельные владения, новые династии. Любая власть стремится иметь идеологическое обоснование. Владетель, не имевший возможности называть себя прямым потомком Чингиз-хана по мужской линии или не объявивший себя, как, например, Тимур, наследником державных прав Чингизидов, обычно противополагал идее монгольской наследственной власти идею египетского халифата или представление о божьей воле как непосредственном источнике власти государя. Эта тема разработана В.В. Бартольдом в двух его известных работах: 1) «Теократическая идея и светская власть в мусульманском государстве»; 2) «Халиф и султан». Ниже мы вкратце изложим главные выводы В. В. Бартольда, дополнив их соответствующими теме нашей работы материалами.

Аббасидский халифат, т. е. вторая династия халифов (749-1258), прямых потомков Аббаса, дяди пророка Мухаммада, был уничтожен в 1258 г. войсками Хулагу-хана, внука Чингиз-хана. Но мамлюкский правитель Египта Бейбарс (1260-1277) счел необходимым для придания авторитета своей власти восстановить Аббасидский халифат и формально признать себя его вассалом. Некий беглец из Багдада, выдававший себя за одного из представителей фамилии Аббасидов и пребывавший в Дамаске, был приглашен в Каир и в начале 1261 г. в торжественной обстановке провозглашен халифом под прозванием Мустансир. Бейбарс торжественно принес присягу новому халифу; со  своей стороны халиф Мустансир утвердил Бейбарса султаном (светским правителем) всех мусульманских областей. Египетский халифат просуществовал до 1517 г.; но в Мамлюкском государстве аббасидские халифы, действительные или мнимые, не обладали никакой практической властью. Зато, по мусульманским понятиям, халиф оста­вался единственно законным главой всех мусульман, источ­ником всякой власти в мусульманском мире, и признание египетского халифа считалось наиболее ярким признаком разрыва с монгольскими традициями. Из вассалов мон­гольских ханов одним из первых обратился к египетскому халифу с просьбой об инвеституре и принес ему присягу Мубариз ад-дин Мухаммад (ум. 1359), основатель дина­стии Музаффаридов в Южной Персии, эмир ильханов и муж монгольской царевны.

В Чагатайском улусе идея халифата нашла свое наиболее полное выражение в царствование Шахруха (1409-1447), сына и преемника Тимура, когда мусульманская государст­венная идея получила перевес над степной. При дворе Шахруха, в Герате, подставных ханов из Чингизидов не было; в официальных документах объявлялось, что поста­новления и законы Чингиз-хана отменены и что действует только шариат. Шахрух не обращался к египетскому хали­фу с просьбой об инвеституре; напротив, он сам хотел быть по возможности для всего мусульманского мира ха­лифом и султаном ислама, которому сам Бог вручил власть над всеми правоверными мусульманами для их блага и для проведения в жизнь предписаний веры. Всем мусульман­ским правителям от Индии до Египта и Малой Азии из Герата посылались грамоты с требованием, чтобы они при­знали себя наместниками Шахруха, ввели его имя в хутбу (пятничную молитву) и чеканили его имя на монетах³³.

Однако для политической истории региона столь гром­кие заявления и амбициозные притязания Шахруха не имели сколько-нибудь заметного значения ни в годы его царствования, ни после. Более того, сын Шахруха, Улугбек (ум. 1449), который от имени своего отца правил в Самар­канде, подобно Тимуру, по родству с Чингизидами назы­вал себя гурганом (зятем ханского «золотого рода»), ста­рался соблюдать, по крайней мере в военных делах, все законы, связывавшиеся с именем Чингиз-хана, назначал, по примеру Тимура, подставных ханов в Самарканде и в Мавераннахре в духе своего деда, который дорожил законами Чингиз-хана.

Один из стихов Корана гласит: «Скажи: „О Боже, царь царства! Ты даруешь власть, кому пожелаешь... и отнимаешь власть, от кого пожелаешь"» (Коран. 3, 25-26). Это положение основного источника мусульманского права, согласно которому никакие права по наследству или по завещанию не имеют значения для воли Бога, вручающего власть непосредственно своему избраннику, приводившееся светскими государями в ответ на притязания багдадских халифов еще в XIII в.³⁴, особенно резко было выдвинуто в XV в. при преемниках Тимура. Тимур завещал престол своему внуку, Пир-Мухаммаду, законного наследника опередил другой внук Тимура, Халил-Султан. Когда Пир-Мухаммад обратился к нему с вопросом, по какому праву он присвоил себе наследство Тимура, завещанное другому, Халил ответил: «То же самое Высшее Существо, которое вручило власть Тимуру, вручило власть мне»³⁵. В свою очередь и Шахрух, младший сын Тимура, который в конце концов стал падишахом, одержав военную победу над Халилом и другими претендентами на верховную власть, также объяснял свой успех исключительно божьей волей.

Такое толкование источника власти вполне понятно. Исход вооруженной борьбы тогда считался выражением божьей воли, поэтому в реальности представление о божьей воле как непосредственном источнике власти государя то сводилось к признанию права силы. Именно сила делала «божью волю» осуществимой, и менее могущественный, менее удачливый оказывался исключенным из числа «божьих избранников». Иными словами, власть, полученная государем непосредственно от Бога, в действительности всегда являлась узурпацией. Схема такой власти может быть выражена следующей формулой: «Держава — от Бога всевышнего, но причина утверждения на престоле — захват, факт завоевания».

Обратимся теперь к оригинальной по своей формули­ровке государственной идее хивинского хана-историка Абу-л-Гази (правил в 1643-1663 гг.). Идея эта особенно интересна тем, что в ней происхождение верховной власти объясняется не теологическими соображениями, как в большинстве сочинений мусульманских историков, а во­лею народа, который для сохранения порядка в обществе и ради общего блага добровольно отказался от своих суве­ренных прав в пользу одного человека в лице хана. Вот подлинные слова самого Абу-л-Гази: «Древний народ был благоразумнее, чем народ нынешний. Если бы народ, со­бравшись воедино, мог убить человека или изгнать греш­ника или если бы он мог сам возглавить какое-нибудь дело, то почему же он одного человека из своей среды провозгласил падишахом? Посадив его на почетное место в доме, народ отдает ему в руки свою волю» (Шаджара-йи турк, с. 276).

Вопрос о том, самостоятельна ли эта идея хивинского хана или же тут изложены основы европейской теории естественного права, полученные из третьих рук, остается открытым. В. В. Бартольд в своей работе 1912 г. был склонен рассматривать эту идею как оригинальное изо­бретение самого Абу-л-Гази³⁶. Однако в 1926 г., учитывая десятилетнее пребывание Абу-л-Гази в Персии, он уже писал: «Не невозможно, что в Персии в то время бы­ли англичане, разделявшие взгляды Гоббса, и что та­ким образом эта теория, через третьи руки, дошла до Абу-л-Гази»³⁷.

Но даже если считать теорию Чингизида Абу-л-Гази плодом знакомства с европейскими концепциями естест­венного права, а не оригинальным открытием хивинского историка, то и в этом случае последний должен был быть подготовлен к восприятию такой непростой социологиче­ской идеи. А это свидетельствует о том, что уровень разви­тия исторической мысли в Средней Азии XVII в. был достаточно высок для того, чтобы сделать возможным по­добное восприятие, пусть и в единичном случае.

Сочинение Абу-л-Гази «Шаджара-йи турк» было хорошо известно в Средней Азии. Тем не менее мы не имеем примера, который показывал бы, что социально важная для своего времени идея автора оказала на читателей сколь-нибудь заметное влияние; она, насколько известно, даже не отмечена мусульманскими историографами. В науке считается установленным, что новая теория может прокладывать себе дорогу в жизнь лишь тогда, когда есть в обществе силы, готовые не только понять, но и одобрить и поддержать ее. Сил, готовых «одобрить и поддержать» новую теорию Чингизида Абу-л-Гази, в тогдашнем средне-азиатском обществе не было. В политической жизни пользовались поддержкой государственные идеи, освященные религией или традицией, а именно: 1) представление о божественной воле как непосредственном источнике власти государя; 2) идея наследственной власти. Причем в Средней Азии и Казахстане наследственные права потомков Чингиз-хана на власть не только не потеряли значение  во времена Абу-л-Гази (1603-1664), но обаяние династии Чингизидов действовало, несмотря на крутые политические перемены в регионе, даже в начале XX в.

Глава 4

ПРЕРОГАТИВЫ И ОКОВЫ ВЛАСТИ

Согласно древнемонгольской концепции власти, верховная власть в государстве сосредоточена в лице хана и является наследственной в роду Чингиз-хана. Исключительное право на царство признается только за первыми четырьмя сыновьями Чингиз-хана от его старшей жены Борте — Джучи, Чагатай, Угедей, Тулуй — и их прямыми потомками, которые собственно и составляют алтан уруг («золотой род») — правящую монгольскую династию. Единственный источник права на верховную власть — это воля «золотого рода»; высшим непосредственным выражением власти «золотого рода» является курултай — собрание царевичей и знати. Ханом может быть любой представитель алтан уруга, если он будет признан боль­шинством «золотого рода» достойнейшим по своим каче­ствам и утвержден на курултае царевичей и высшей ари­стократии. Хан, права которого не основаны на признании его со стороны большинства «золотого рода» и утвержде­нии его на курултае, — узурпатор и подлежит наказанию.

Одно из установлений Чингиз-хана, по словам Иоанна де Плано Карпини, гласило: «Если кто-либо, вознесясь гордыней, собственной властью, минуя выборы предводи­телей, захочет стать императором, то он должен быть убит без всякого сожаления» (LТ, V. 18)* (* Unum est, quod quicumque in superbiam erectus, propria auctor tate, sine electione principum, voluerit esse imperator, sine ulla miseration debet occidi (LT, V. 18).). Эти же сведения в донесении брата Бенедикта выглядят так: «Если кто-ни­будь, движимый гордыней, по собственной воле захочет стать каном, то он должен быть немедленно убит» (НТ, §41). Любой нечингизид, претендующий на статус хана, признается мятежником против воли Неба, а не просто обычным государственным преступником.

Государи и знать не должны были использовать пыш­ные титулы, как то было принято, например, у мусульман. Согласно Ясе Чингиз-хана, как ее излагают Абу-л-Фарадж и Джувайни, «тому, кто на царском троне сидит, один только титул приличествует — хан или каан. Братья же его и родичи пусть зовутся каждый своим первоначальным, личным, именем»³⁸. В донесениях францисканской миссии 1246 г. могущественный Бату фигурирует только под лич­ным именем и ни разу не назван ханом, что, видимо, соот­ветствует реальному положению дел. По сведениям брата Бенедикта, титул хан (саn) означает «император» (НТ, § 9). В донесениях францисканцев ханами названы Чингиз-хан, Джучи, Угедей и Гуюк** (** Консультация А. Г. Юрченко.).

Это положение Ясы соблюдалось достаточно строго, и, насколько известно, все монгольские ханы до и после вступления на престол носили одно и то же имя. Правда, были отдельные случаи, когда уже царствующие Чингизиды принимали второе, мусульманское, имя. Так, например, Чагатаид Тармаширин (правил в 1330-1334 гг.), будучи ханом, принял ислам и стал называться Султан Ала ад-Дин; Джучид Узбек-хан в 1321 г. принял ислам, заодно и мусульманское имя — Султан Мухаммад. Именно с этого времени, с середины XIV в., арабское слово султан в улусах Джучи и Чагатая становится титулом каждого представителя династии, происходившей от Чингис-хана.

Итак, правовым основанием для получения титула «хан» служили принадлежность претендента к «золотому роду» и воля большинства Чингизидов и высшей аристократии. Царствующий род как бы делегировал одного из своих представителей на исполнение определенных функций, наделив его известными правами. Ниже мы рассмотрим вопрос о прерогативах и функциях государя, но прежде для полноты сведений дадим описание церемонии интронизации монгольских ханов.

Хотя, по видимости, все вопросы престолонаследия решались на курултае, однако в действительности обсуждение и признание прав кандидата на престол происходили на сходках царевичей заранее, до начала курултая. На курултае, как отметил В. В. Бартольд, происходил только акт провозглашения хана, торжественной присяги и торжественного восшествия его на престол. Это были строго разработанные церемонии.

Курултай для утверждения нового суверена созывался старшим представителем царствующего рода или временным правителем государства. Время созыва определялось заранее и оповещалось по улусам  через гонцов. В назва­нный срок и в определенное место со всех концов обширной империи съезжались царевичи, дяди и двоюродные братья царевичей, царевны, зятья-гурганы, влиятельные нойоны и старшие эмиры, должностные лица, а также покорные монголам цари и правители; и все они являлись туда в нарочитом множестве, со свитой и челядью, с боль­шими дарами и приношениями.

Прибывшие на курултай высокие гости размещались в шатрах, число которых достигало тысячи, и были заняты развлечениями. А тем временем звездочеты делали свои астрологические наблюдения и выбирали благоприятный для интронизации хана день.

Царевичи же во главе с самым старшим по возрасту из присутствующих представителей царствующего рода и наиболее влиятельные эмиры (нойоны) и сановники соби­рались в отдельном шатре и обсуждали дела государства и царствования. Курултай, на котором провозглашался но­вый суверен, длился несколько недель (например, курул­тай 1229 г. — сорок дней, курултай 1246 г. — более четы­рех недель и т. д.).

Первые четыре дня курултая были наиболее важными, поскольку совпадали с праздником середины лунного года³⁹. Главные участники этого праздника, согласно рассказу Джувайни, «каждый день надевали новую одежду другого цвета» (Джувайни, изд., Т. 1. С. 147; пер., Т. 1. С. 186). По свидетельству Иоанна де Плано Карпини, на курултае летом 1246 г., когда великим ханом провозгласи­ли царевича Гуюка, «в первый день все были одеты в белые пурпуры, во второй — в красные (именно тогда пришел Куйук в эту палатку); в третий день все [были одеты] в синие пурпуры, в четвертый день — в наилучшие балдакины» (LТ, IX. 30)* (* In prima die omnes albis purpuris fuerunt vestiti in secunda rubeis, et tune venit Cuyuc ad tentorium illud, tertia die omnes in blaveis purpuris, quarta die in optimis baldachinis (LT, IX. 30).). По материалам А. Г. Юрченко, пурпур — не обязательно обозначает пурпурную материю, но обязательно дорогую. В средневековой латыни слово «пурпур» употреблялось для обозначения дорогой одеж­ды. Балдакин — парчовая материя, расшитая золотом, про­исходит от названия Балдак (Багдад). Согласно сведениям Марко Поло, «в Бодаке выделывают разные шелковые или  золотые материи: нассит, нак, кремози, по ним, на разный манер, богато вытканы всякие звери и птицы» (Марко Поло, с.59).

Находясь в Каракоруме в июле 1254 г. Вильгельм де Рубрук наблюдал большое торжество, на котором присутствовал Менгу-хан. В течение тех четырех дней, пока длился праздник, приближенные хана каждый день сменяли одежды, обувь и головные уборы. При смене одеяний наблюдалась определенная последовательность. Монгольский обычай носить разные одежды в каждый новый день праздника отмечен Марко Поло, францисканцем-пилигримом Одорико де Порденоне, патриархом армянской церкви Варданом Великим и автором жизнеописания несторианского католикоса мар Ябалахи. Церемония интронизации хана происходила в специально возведенном по такому случаю шатре, который, согласно Иоанну де Плано Карпини, монголы называли «Золотой Ордой». После того как завершалось обсуждение кандидатур и участники курултая называли имя реального претендента на престол, а он, «как это обычно бывает», отказывался, перепоручая это каждому царевичу, и наступал выбранный звездочетами благоприятный день, совершался акт торжественного восшествия избранника на престол и торжественной присяги. Все присутствующие, по обычаю, обнажали головы, развязывали пояса и перекидывали их через плечо. Двое самых старших по возрасту представителей ханского рода брали за руки избранника и усаживали на «престол верховной власти и подушку царствования». Поразительное описание коронации Гуюка сохранилось в сочинении доминиканца Винцента из Бове (ум. 1264). В свою энциклопедию «Speculum historiale» («Историческое зерцало») Винцент почти полностью включил донесение Иоанна де Плано Карпини (1247) и отчет Симона де Сент-Квентина (1247) о дипломатической миссии доминиканцев во главе с братом Асцелином в лагерь монгольского нойона Байджу, расположенный около крепости Сисиан в Армении. Названными книгами не исчерпыва­ются источники брата Винцента, поскольку известно, что он имел доступ к документам из архива римской курии.

Описание коронации Гуюка включено в XXXII книгу энциклопедии Винцента между сообщением о разгроме монголами Малой Армении (далее следует вставка из книги брата Иоанна о коронации Гуюка) и отчетом мис­сии Асцелина. Ни францисканская, ни доминиканская миссии не причастны к описанию закрытой части церемо­нии восшествия Гуюка на престол. Дело в том, что в этом описании звучит прямая речь участников церемонии. По свидетельству брата Иоанна, пространство вокруг главных шатров тщательно охранялось; послы и другие гости удер­живались от шатров на расстоянии полета стрелы. Увидеть коронацию своими глазами они не могли.

Согласно материалам исследования А. Г. Юрченко, на коронации Гуюка присутствовало посольство венгерского короля Белы IV. Об этом посольстве известно только из приписки к Люксембургской рукописи книги брата Иоан­на. Венгры, подобно францисканцам, описывают внеш­нюю сторону коронации. И все же, вероятнее всего, имен­но венгерские послы выяснили подробности закрытой от посторонних глаз части ритуала. Дело в том, что только в приписке и в эпизоде из энциклопедии Винцента возведе­ние Гуюка на трон обозначено термином intronizationem. По предположению А. Г. Юрченко, венгерским послам удалось получить письменный сценарий коронации, пере­вод которого они и представили своему королю. Тот, в свою очередь, передал эти сведения папе римскому. Так венгерский отчет попал в руки Винцента, который удачно восполнил отсутствующий эпизод в книге брата Иоанна⁴⁰.

Вот перевод интересующего нас текста.

«Об обычае, по которому он был возведен на трон.

Итак, в 1246 году от Рождества Христова Куйук, кото­рый именуется Гог хаам, то есть император или царь, был вознесен на царствование татарское. Итак, все их бароны, собравшись, установили в центре вышеупомянутого места некое золотое сиденье, на которое посадили самого Гога, и, положив перед ним меч, произнесли: „Желаем и просим, а также предлагаем тебе управлять нами всеми". И он сказал им: „Если вы хотите, чтобы я вами правил, готовы ли вы ныне все, что только ни прикажу вам, исполнить; кого бы ни позвал я [из вас], явиться; куда бы ни захотел послать, идти; кого бы ни приказал убить, уничтожить?". Они ответили: „Непременно". Следовательно, сказал он: «Пусть слово, сошедшее с уст моих, будет подобно мечу моему!". И все единодушно согласились с ним. Затем они положили некий войлок на землю и его вновь усадили со словами: „Смотри вверх, и познаешь Бога, поверни голову, и внизу увидишь войлок, на котором сидишь. Если ты будешь хорошо управлять своим царством, если будешь щедрым и будешь уважать справедливость и служить ей, и будешь почитать каждого из князей соответственно его достоинству, славно будешь царствовать и весь мир подчинится твоей власти, и Господь пошлет тебе все, что пожелаешь в сердце своем; если же будешь делать противоположное, станешь несчастен, и отвержен, и столь беден, что даже войлок, на котором ныне сидишь, не будет тебе оставлен". Сказав это, бароны затем посадили на войлок вместе с ним и жену Гога, и так обоих, сидящими, подняли от земли вверх на воздух, и провозгласили их громогласными и всенародными криками императором и Императрицей всех тартар. Затем неисчислимое множество золота, и серебра, и драгоценных каменьев, и всего того, что осталось от Хагадагана (Угедея), принесли пред лицо нового императора и поставили его владыкой всего этого богатства. Сам же он по собственному желанию каждому из князей выделил [долю], а в свою пользу удержал оставшееся. Затем они стали пить, как это у них в обычае, и пили непрерывно вплоть до вечера. После этого прибыло на повозках вареное мясо, без соли, и  прислужники подавали одну часть или кусок на четверых или пятерых. В шатрах хаама подавали мясо и похлебку с солью вместо соуса, и так было всякий день, когда устраивали пиршество»  (Simon de Saint-Quentin. XXXII. 32).

Обратимся теперь к материалам персидских источни­ков. Все собравшиеся, как внутри огромного шатра, «Зо­лотой Орды», так и вне ставки, вместе с царевичами де­вять раз (так по Рашид ад-Дину; по Джувайни — три раза) преклоняли колени и вновь громогласно выкрикивали имя нового хана. Затем царевичи и высшая знать дали письмен­ную присягу в верности новому суверену. По выходе из шатра совершали троекратное поклонение Солнцу. А после все принимались за чаши и неделю, другую занимались пиршествами (Джувайни, изд., Т. 1. С. 147-148, 206-207; Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 19, 119, 132-133).

Баварский солдат Иоганн Шильтбергер, скитавшийся по странам Востока с 1396 по 1427 г., в своей книге опи­сывает, как происходило провозглашение нового хана в Золотой Орде (по терминологии автора — «Красной Тата­рии»): «При избрании короля они сажают его на белый войлок и три раза приподнимают. Затем носят его вокруг палатки, сажают на престол и дают ему в руки золотой меч; после чего он должен присягнуть по их правилам» (Шильтбергер, с. 55).

Небезынтересно отметить, что древнемонгольский обы­чай избрания нового хана сохранялся примерно в той же форме у казахов и узбеков Средней Азии до конца XIX в. Вот описание церемонии торжественного провозглаше­ния нового хана у казахов, которое дает А. И. Левшин (1799-1879). Для избрания нового хана назначалось оп­ределенное время и место, куда собирался народ и где открывались «частные совещания» и «маленькие круги для решения, кого избрать себе главою и кому поручить быть представителем каждой толпы в верховном совете знатнейших правителей народных». Когда число прибыв­ших на церемонию людей считалось «довольно велико», назначалось «решительное общее собрание»; тогда рас­стилались рядами ковры и войлоки, на которых султаны, старейшины, бии и родоначальники размещались по старшинству, знатности и власти; а простой народ становился ними сзади. «Почетнейшие по летам и опытности» открывали курултай, смелые оживляли оное, сильнейшие давали направление собранию; и наконец, все вместе вели оживленные словопренья, которые продолжались два, три и более дней. Когда кандидат на престол получал согласие большинства султанов и знати на царствование, наиболее влиятельные лица ханства из султанов и биев объявляли ему о том, сажали его на «тонкий белый войлок» и трижды приподнимали войлок за концы, провозглашая: «Хан! Хан! Хан!». Едва белый войлок с ханом касался степной травы, как он снова подхватывался подбегавшей толпой, которая вновь поднимала и опускала войлок на землю, затем белый войлок, служивший как бы троном, разрывали на мелкие части, и всякий старался унести лоскуток в знак своего участия в провозглашении хана. Обряд вознесения на белом войлоке (в тюркоязычных источниках: хан кутармак; в ираноязычных источниках: хан бар даштан), начинавшийся торжественно и упорядоченно, завершался шумным многодневным пиршеством⁴¹. Описанию ритуала избрания государя в Средней Азии в ХVIII-ХIХ вв. посвя­щено новое исследование Селы Рон⁴². 

Царствующий хан являлся верховным носителем светской власти в государстве. Ханская власть традиционно рассматривалась как гарант общего блага, стабильности и правопорядка в обществе. Эта идея выражена, например, у Хамдаллаха Мустауфи Казвини (1280-1350) такой максимой: «Если бы не султан, то люди съели бы друг друга» (Хамдаллах Казвини, с. 109). У Шараф ад-Дина Али Йазди (первая пол. XV в.) приводится рассуждение о государе, а  затем — стих:

Мир без правителя подобен телу без головы,

Тело без головы — ниже праха с дороги.

В общих чертах характер ханской власти в обществе определялся в средневековых источниках так: хан обязан заботиться о своих подданных и войске «как мать» о своих детях, а подданные и войско должны считать государя «отцом для себя» и искренне ему повиноваться, верно служить и жертвовать своими жизнями для поддержания его власти. Если же говорить конкретно, то власть хана определялась известными правами и была связана с ис­полнением ряда функций. Этих прав и функций хана было по меньшей мере пять. Вот их перечень.

1. Хан как глава царствующего рода и верховный сюзерен всех подданных государства имел верховное право рас­поряжаться всей территорией страны, всеми землями, входившими в его улус, право, которое было следстви­ем его основной функции и главной обязанности — защиты государства от внешних врагов.

2. Хану принадлежало право объявления войны и заклю­чения мира, бывшее следствием его функции верховно­го руководителя войск.

3. Хану принадлежало верховное право переговоров с иностранными государствами, что являлось следствием его функции определять внешнеполитический курс го­сударства.

4. Хану принадлежало право предать смерти или оставить в живых своего виновного подчиненного — право, быв­шее следствием его функции верховного судьи.

5. Наконец, хану принадлежало право издавать законы и обязательные для всех членов общества приказания — право, бывшее следствием его функции сохранять су­ществующее общественное устройство и порядок.

Приведем теперь примеры, характеризующие едино­личную верховную власть монгольского хана. «Было не в обычае, — пишет Рашид ад-Дин, — чтобы кто-либо пере­иначивал решение и указ казна, а тот, кто бы это совер­шил, являлся бы преступником» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 12). Вопрос о полноте власти монгольского хана инте­ресовал участников францисканской миссии 1246 г. в пер­вую очередь. Мы помним, что в это время монгольский престол оставался свободным и в преддверии курултая государством управляла Туракина-хатун. Поэтому сведения, полученные францисканцами из уст знающих людей, отражают идеальную концепцию власти, а не реальное положение дел. Вот как монгольская концепция власти воспринята Иоанном де Плано Карпини: «Император же татар имеет удивительную власть над всеми. Никто не смеет занять какое-либо место, если сам император его не назначит. Сам же он назначает, где надлежит пребывать вождям, вожди же назначают на места тысячников, тысячники — сотников, сотники — десятников. Сверх того, независимо от времени и места, если им приказано, они идут на битву и на жизнь и на смерть, и без всяких возражений подчиняются [приказу]» (LТ, V. 22)* (* Imperator autem Tartarorura habet mirabile dominium super omnes. Nullus audet in aliqua parte morari, nisi ipsi assignet. Ipse autem assignat ubi maneant duces, duces uero assignant millenariis loca, millenarii centenariis, centenarii uero decanis. Insuper quicquid precipi-mr eis quocumque tempore, quocumque loco, siue ad bellum, siue ad nortem, siue ad uitam, sine ulla contradictione obediunt (LT, V. 22).). В донесении брата Бенедикта, переводчика францисканской миссии, имеются дополнительные подробности: «Кроме того они также послушны своим господам более, чем другие народы, или даже больше, чем лица духовного звания своим прелатам. У них нет места для жалости по отношению к перебежчикам, поэтому у их императора над ними всевозможная власть. Ибо у них нет выбора перед смертью или жизнью, раз так сказал император. <...> Все стойбища устанавливаются и перемещаются по повелению кана; поскольку он сам определяет места для вождей, которые свою очередь, назначают места для тысячников, а они— для сотников, а те — для десятников» (НТ, § 50,52).

Власть хана лишь в редких случаях достигала описанной выше полноты. В ряде случаев хану приходилось делить верховную власть с другими политическими силами внутри государства или с наиболее могущественным представителем «золотого рода»⁴³. В истории чингизидских улусов были периоды, когда одновременно действовало несколько соправителей. Так, после смерти золотоордынского хана Менгу-Тимура (по одним известиям, в 1280 г.; по другим — 1282 г.), внука Бату, на престол воссел его брат Туда-Менгу. Сыновья Менгу-Тимура, Алгу и Тогрыл, и сыновья Тарбу, брата Менгу-Тимура, Тула-Буга и Кунчек, по словам Рашид ад-Дина, «свергли Туда-Менгу с престола под тем предлогом, что он помешанный, и сами совместно царствовали пять лет» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 83). В «Фир-даус ал-икбал» сообщается, что в 1620-1621 гг. Шибанид Хабаш-султан ослепил своего отца Араб-хана, государя Хивы, и один год и шесть месяцев «правил вдвоем в содру­жестве» со своим братом Ильбарс-султаном (МИКХ, с. 449).

Однако здесь следует особо подчеркнуть, что как при­веденные примеры «совместного царствования» четырех Чингизидов вместо здравствующего хана Туда-Менгу (ум. 1287) и правления двух братьев-Шибанидов «в содру­жестве», так и известные исторические примеры двоевла­стия являются лишь следствием практического развития конкретных событий, каждого данного обстоятельства и не отражают норму политического порядка в Еке Монгол улусе и государствах Чингизидов (Золотой Орде, государстве Чагатаидов, Хулагуидов и их политических наследников). Нормой политического порядка в Еке Монгол улусе и госу­дарствах Чингизидов было единовластие; все случаи двое­властия и «совместного царствования» нескольких Чингизи­дов следует рассматривать как отступление от этого порядка. Перечисленные выше права и функции царствующего хана носили самый общий характер. Реальная же власть каждого отдельного хана в значительной степени зависела от его личностных качеств и индивидуального обаяния, так сказать, от его царственного облика. Тут мы подошли к излюбленной средневековыми историографами теме — образу идеального государя. Для полноты сведений при­веду основные положения этой темы; думаю, что они бу­дут прочитаны без скуки.

Удел царей — управлять своим государством; а «дело престола и царства — дело трудное», говорится в источни­ках. Поэтому важно, чтобы цари, превосходя прочих людей положением, превосходили их также величием. А величие государей заключается в превосходстве их высокой природы, что проявляется в ряде признаков. Разные средневековые авторы, как мусульманские, так и монгольские и чагатайские, писавшие о чингизидских улусах, дают примерно одинаковый перечень ханских пороков и добродетелей. Добродетели: мужество, доблесть, справедливость, щедрость, великодушие, благоразумие, удачливость, умение вникать в связь обстоятельств и измерять собственные силы, слушать одинаково хорошее и плохое, слова правды и лжи и т. д. Пороки: высокомерие и жестокость, скупость и подозрительность, любовь к роскоши и наслаждению, пьянство и беспечность и т. п. В источниках, соответственно, два типа правителей: первые — образцовые, пользовавшиеся особой популярностью благодаря своим положительным качествам; вторые — непопулярные, ставшие одиозными фигурами.

В первую группу можно включить, например, Хайду, Мухаммада Шейбани-хана, его племянника Убайдулла-хана, хана казахов Касима, его сына Хакк-Назар-хана и т. д. Хайду (ум. 1301) — сын Каши, внук Угедей-хана. Как установил В. В. Бартольд, Хайду был фактическим основателем самостоятельного монгольского государства в Средней Азии и, по общему мнению средневековых авторов, отличался исключительной храбростью, щедростью, справедливостью; с дарованием полководца Хайду счастливо соединял холодную расчетливость политика. Сын и внук алкоголиков, он отличался едва ли не от всех Чингизидов тем, что, по словам его современника Рашид ад-Дина, никогда не пил ни вина, ни кумыса.

Убайдулла-хан (правил в Бухаре с 1512 г., стоял во главе всех узбеков с 1533 г., умер в 1539 г.) — сын Махмуд-султана, сводного брата Мухаммада Шейбани-хана, завое­вателя государства Тимуридов. Он был прост в обраще­нии, по-царски щедр, в битве превосходил всех храбро­стью; обладая военными талантами и будучи настоящим вождем кочевых узбеков, Убайдулла-хан свободно владел арабским и персидским языками, на которых писал стихи и прозаические трактаты, равно как и на своем родном тюрки. Он считался идеальным правителем в духе мусуль­манского благочестия.

Характеристики Мухаммада Шейбани-хана, Касим-хана и других, пользовавшихся особой популярностью госу­дарей приведены в третьем разделе настоящего исследова­ния. Здесь достаточно лишь отметить, что, согласно пред­ставлениям эпохи, идеальный правитель — это тот, кто, говоря словами Шараф ад-Дина Али Йазди (ум. 1454), является «в одно и то же время бичом своих врагов, идо­лом своих солдат и отцом своих подданных».

Ко второй группе можно отнести, например, Тимур-Малик-хана, Азиз-хана, Шах-Бурхан-хана и т. д.

Тимур-Малик-хан, сын Урус-хана; он стал ханом после смерти Токтакиа-хана в 1377 г. Тимур-Малик-хан был большим любителем наслаждений, постоянно предавался пьянству и разгулу, спал до полудня. Правление Тимур-Малика, пьяницы и бездельника, было недолгим; вскоре он потерял свою власть, а заодно и жизнь.

Азиз-хан — джучид, правил в Сарае, столице Золотой Орды, в 1360-х гг. Он вел развратный образ жизни, за что подвергся упрекам шейха Саййид-Ата, потомка Ахмада Ясави. Хан прислушался к словам шейха и выразил рас­каяние, но через три года вновь вернулся к прежнему об­разу жизни и был убит.

Шах-Бурхан-хан — шибанид, сын Абд ар-Рахим-султа-на, внук вышеупомянутого Убайдулла-хана. В 957/1550 г. его возвели на престол в Бухаре. Он же все время не отнимал губ от чаши с вином и постоянно пьянствовал, будучи беспечен относительно охранения государства и забот о положении войска и подданных. Совершенно никого не боясь, он открыто совершал неодобрительные поступки, так, что все сошлись на мысли о его устранении, и он был устранен.

Словом, в государственной жизни персональный фак­тор был велик и общественное мнение придавало большое значение личности государя. Вот еще один пример в дополнение к уже приведенным выше. После смерти хивинского хана Агатая (ок. 1553) стал вопрос о том, кого из братьев, Иш-султана или Дост-султана, возвести в ханы. Иш-султан был храбр в битвах, щедр со своими нукерами (дружиной), но обладал посредственным умом, был далек от правоверности и отличался беспредельной дерзостью; на любовные утехи он был падок. Эти отрицательные качества Иш-султана явились причиной того, что ему было отказано в престоле; и на трон царствования воссел его брат Дост-султан, человек с качествами факира и дервиша, т. е. с качествами мусульманского мистика (Шаджара-йи турк, изд., Т. 1. С. 234).

Итак, действовавшая в рассматриваемую эпоху система давала в руки хана огромную власть, фактически бесконтрольную. Но каждый отдельный правитель обладал той полнотой власти, какую давали ему его личные качества и врожденные добродетели. Если государь был сильной личностью, то его власть была абсолютной и решающее слово всегда оставалось за ним, даже если он действовал вопреки мнению своего окружения; едва ли не единственным ограничением воли могущественного хана-чингизида служила Яса Чингиз-хана. Если же хан был слабым, заурядным человеком, то «и ртом и языком и волею» его правило его ближайшее окружение в лице какого-нибудь «умного атабека» или «энергичного инака»; но чаще всего фактическая власть в государстве в таком случае принадлежала могущественнейшему из султанов, который нередко также принимал ханский титул; бывало и так, что в одном государстве в одно и то же время титул хана носило сразу несколько султанов. Поэтому у авторов, хорошо знавших положение в чингизидских улусах, можно встретить уточнение, что именно такой-то «сейчас является старшим ханом»  (по-тюркски: улуг-хан, каттахан; по-персидски: хан-и бузург, хан-и калан), а такой-то «младшим (малым) ханом» (по­-тюркски: кичик-хан; по-персидски: хан-и хурд); для обо­значения же «мелких ханов» в источниках употребляется термин келте-хан (келте — персидское слово и означает: старый, потерявший свою силу зверь; куцый, с отрублен­ным хвостом; короткий, мелкий, негодный, ничтожный).

Каждый чингизид, облеченный титулом хана, чеканил монету со своим именем (право, которое тогда считалось одним из основных признаков независимого государя) и был окружен многими другими внешними знаками отличия. Местопребывание хана (ставка) называлось орду (орда). Шатер хана размещался отдельно от других, в самом цен­тре лагеря, выделялся величиной и роскошью и охранялся особой гвардией. Прочие шатры разбивались лишь после установки ханского двора; причем каждый представитель царствующей фамилии, каждый придворный чин и воена­чальник точно знал место для своего шатра, соответство­вавшее его положению и званию, т. е. направо или налево от шатра хана, в первом, втором или третьем ряду.

Южносунский дипломат Пэн Да-я писал в 1233 г.: «Ша­тер правителя располагается один впереди всех, [входом] к югу, за ним — [шатры] его жен и наложниц, а за ними [шатры] незаконных* (* Для Пэн Да-я как представителя национальной китайской династии южных Сунов всякий другой император на территории Северного Китая не мог являться законным; см.: Хэй-да ши-люе, с. 146.) членов свиты и телохранителей, а также незаконных чиновников. Вообще место расположе­ния охотничьего шатра татарского правителя всегда назы­вается „волито". Что касается его золотого шатра (стойки [внутри] сделаны из золота. Поэтому [шатер] называется золотым), то когда [вместе с ним] ставятся шатры всех незаконных императриц вместе со стойбищем [других под­данных], только это называется „большой ордой"** (** По-монгольски yeke ordu.)» (Хэй-да ши-люе, с. 138). Волито — китайская транскрипция мон­гольского оrdu или оrdо, термина позаимствованного мон­голами из древнетюркского. Значение его 'лагерь' или 'дворец'. Оrdu в китайских источниках XIII в. имеет значе­ние 'походный шатер', 'лагерь' и 'дворец'.

Орда всегда связана с фигурой хана, о чем, собственно, сообщают францисканцы. Для того чтобы представить себе, как выглядела орда, т. е. 'ставка' монгольского императора или «принца», уместно привести описание ставки Бату из сочинения Вильгельма де Рубрука. В отличие от первой миссии, странствие брата Вильгельма по этому же маршруту в 1255 г. и его донесение являются идеальным объектом для этнографического исследования. Брат Вильгельм не был дипломатом и вел образ жизни странствующего проповедника. «Когда я увидел двор Баату, то содрогнулся, — сообщает брат Вильгельм, — потому что его собственные дома выглядели, как некий большой город, тянутый в длину и окруженный со всех сторон людьми на целых три или четыре левки* (* Примерно 11,5-15,5 км.). И так же, как народ Израиля знал, в какую сторону от шатра должен был каждый ставить палатки, они знают, в какую сторону от двора они должны становиться, когда устанавливают дома. Поэтому они называют на своем языке двор [словом] орда, что означает середину, так как [хозяин двора] всегда находится в середине, [окруженный] своими людьми, за тем исключением, что точно на юг [от шатра] никто не становится, так как в эту сторону открыты ворота двора. Но направо и налево растягиваются настолько, насколько хотят, в соответствий с требованиями местности, только бы не расположиться точно перед двором или с противоположной стороны двора» (Itinerarium. XIX. 4)** (** Quando ergo vidi curiara Baatu expavi, quia videbantur proprie domus eius quasi quedam magna civitas protensa in longum et populis undique circumfusa usque ad tres vel quatuor leucas. Et sicut populus Israel sciebat unusquisque ad quam regionem tabernaculi deberet figere tentoria, ita ipsi sdunt ad quod latus curie debeant se collocare quando ipsi deponunt domus. Unde dicitur curia orda lingua eorum, quod sonat medium, quia semper est in medio hominum suorum, hoc excepto quod recte ad meridiem nullus se collocat, quia ad pattern illam aperiuntur porte curie. Sed a dextris et a sinistris extendunt se quantum volunt secundum exigenciam locorum, dummodo recte ante curiam vel ex opposite curiae non descendant (Itinerarium. XIX. 4).).

Библейский текст, на который ссылается брат Вильгельм, — это Чис. 1. 50-54; 2.1-31. Не случайно поэтому употреб­ление здесь библейской лексики — tabernaculum и  tentoria (в русском синодальном переводе Библии: скиния и стан).

Первая фраза процитированного пассажа не сразу по­нятна; казалось бы, городом должна была выглядеть вся ставка в целом, а не только «собственные дома» Бату. Разъяснение вносится другой цитатой из брата Вильгель­ма: «У Баату двадцать шесть жен, у каждой из которых один большой дом, не считая других, маленьких [домов], которые ставят сзади больших; они представляют собой как бы комнаты, в которых живут рабыни; причем к каж­дому из этих домов могут прилегать и двести парных по­возок. А когда они устанавливают дома, первая жена уста­навливает свой двор первым с запада, а затем другие со­гласно их положению, так что последняя жена будет находится на восточном конце, а расстояние между дво­ром одной госпожи и другой будет равняться броску одно­го камня. Поэтому двор одного богатого моала будет вы­глядеть как некий большой город, и, однако, в нем будет чрезвычайно мало мужчин» (Itinerarium. II. 4)*** (*** Baatu habet XXVI uxores, quarum quelibet habet unam magnara domum, exceptis aliis parvis quas collocant post magnam, que sunt quasi camere in quibus habitant puelle; et ad quamlibet istarum domorum appendent bene CC bige. Et quado deponunt domus, prima uxor deponit suam curiam in capite occidentali, et postea alie secundum ordinem suum, ita quod ultima uxor erit in capite orientali, et erit spacium inter curiain unius domine et alterius iactus unius lapidis. Unde curia unius divitis Moal apparebit quasi una magna villa, tamen paucissimi viri erunt in ea (Itinerarium. II. 4).). Слово сuria у брата Вильгельма соответствует монгольскому оrdи. Что касается ошибочного перевода братом Вильгельмом монгольского слова оrda как «середина», то П. Пелльо пред­полагает, что наш автор перепутал монг. оrdu  'раlais, campement central' и тюрк. иrta или оrta 'середина', что, по его мнению, является дополнительным доказательством тюркского языкового окружения брата Вильгельма⁴⁴.

Порядок размещения людей в орде подробно описывается в книге Мухаммада ибн Хиндушаха Нахчивани «Дастур ал-катиб фи тайин ал-маратиб», законченной вчерне в 1360 г. В разделе «О назначении йуртчи» он пишет так: «Одно из главнейших дел нужных для государства и управ­ления делами султанства то, что государю в летовках и зимовках, на привалах, станциях и охотничьих стоянках, и вообще в каждом месте, где он остановится, отводится определенный йурт, с тем чтобы царевичи, эмиры, везиры, инаки и государственные сановники и сподвижники его величества, увидев этот йурт, знали каждый где его собственный йурт и где остановиться; пока не назначен йурт государя, до тех пор и их йурт не определяется. Так, например, царевичи располагаются по правую сторону и близ государя. Улусные эмиры также располагаются по правую сторону, которую называют бараунгар; везиры же и члены дивана располагаются на стороне джаунгар, т. е. по левую сторону царского йурта; инаки — вокруг государей, а сановники государства, если они из тюрок, идут в йурт эмиров, а если они из таджиков, то — в йурт везирей. Битикчи, саййиды, казии, имамы и муллы останавливаются перед (походной) соборной мечетью» (Мухамад ибн Хиндушах, л. 232б-233а).

При аудиенции с ханом соблюдались определенные нормы придворного этикета: представляемый должен был снять с себя оружие, не касаться порога и веревок шатра, говорить с ханом преклонив колено и т. д. Этикет монгольского двора, придворные празднества и церемонии с той или иной степенью полноты описаны южносунскими дипломатами, Сюй Тином и Пэн Да-я, папским послом  Иоанном де Плано Карпини, странствующим францисканцем Вильгельмом де Рубруком, египетскими послами к Берке, путешественником Ибн Баттутой и др. Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что ханский двор (орду) являлся не просто политическим центром государства, но он одновременно служил и своеобразным государственным университетом, где проходили свою школу государственные мужи. Рассказывается, что был некий не­отесанный человек по имени Элджидай, который, нару­шив обычай, вступил в связь с наложницей своего старше­го брата Илукэ-нойона. Илукэ хотел убить брата, но тот убежал от него и прибыл к Угедей-хану. Угедей попросил его у Илукэ, и Илукэ подарил его хану. Этот Элджидай постоянно находился в ханской ставке, пишет Рашид ад-Дин, «изучил правила хорошего тона, придворные обычаи и искусства и постепенно превратился в уважаемого эми­ра» (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 1. С. 95).

Во время торжественных церемоний хан восседал на троне, который также являлся одним из основных симво­лов верховной власти.

По сведениям Чжао Хуна, относящимся к 1221 г., мон­гольский император «восседает в кресле [сиденье] север­ных варваров, украшенном головами драконов, обложен­ными золотом. В [узоре кресла] го-вана [Мухали] местами употребляется серебро, и этим [оно] отличается [от кресла Чингиса]» (Мэн-да бэй-лу, с. 76). Трон Чингиз-хана, о ко­тором Чжао Хун получил сведения из рассказов других лиц, обозначен термином ху-чуан. Ху-чуан — легкое крес­ло, заимствованное древними китайцами у некитайских племен севера страны. Другой южносунский дипломат — Сюй Тин, также называет трон монгольского хана ху-гуан. Сюй Тин пишет о троне хана Угедея: «Кресло, в котором восседает татарский правитель в шатре, — как сиденье про­поведника в буддийском монастыре и так же украшено золотом» (Хэй-да ши-люе, с. 138).

Трон внука Чингиз-хана Гуюка представлял собой на­стоящее произведение искусства. Трон размещался внутри огромного шатра из пламенно-красного пурпура на высо­ком помосте. По свидетельству Иоанна де Плано Карпини, «на возвышении был сооружен из досок помост, где был поставлен трон императора. Трон же был удивительным образом вырезан из слоновой кости. На нем также были золото и драгоценные камни, и, если мы правильно пом­ним, и жемчуга. И по ступеням он поднимался на этот помост, который сзади был круглым. Скамьи также бы-поставлены вокруг престола, причем знатные женщины ели на скамьях слева, а справа никто не сидел выше, но князья сидели на скамьях ниже, в середине, а другие же сидели за ними» (LТ, IX. 35)* (* Solariulum unum de tabulis erat alte preparatum, ubi tronus imperatoris erat positus. Tronus autem erat de ebore mirabiliter sculptus. Ibi etiam erat aurum et lapides pretiosi, si bene meminimus, et margarite. Et per gradus ascendebatur illud, quod rotundum erat parte posteriori. Band etiam erant positi in circuitu sedis, ubi domine sedebant in scamnis a parte sinistra, a dextris autem nemo sedebat superius, sed duces sedebant in bands inferius, in medio, et alii sedebant post eos (LT, IX. 35).). Этот трон был сделан пленным русским мастером по имени Козьма.

Исключительной роскошью отличалась орда Хулагуида Газан-хана (правил в 1295-1304 гг.) и орда Джучида Узбек-хана (правил в 1313-1341 гг.). В частности, золотой трон Газан-хана был усыпан жемчугом и яхонтами; он размещался внутри «золотой палатки», поэтому ставка Газан-хана называлась Орду-и заррин («Золотая орда», «Золотая ставка»). Над постройкой «золотой палатки и золотого «стола», по свидетельству Рашид ад-Дина, везира и историографа Газан-хана, в течение трех лет трудилась _ большая группа знаменитых мастеров и искусных зодчих (Рашид ад-Дин. Т. III. С. 189-190).

Не всегда ханский трон представлял собой деревянное богато украшенное кресло с ножками. Для многих госуда­ри троном служила установленная на возвышении подушка, устланная богато вышитой золотом и украшенной драгоценными камнями подстилкой. Сзади и по бокам ее, чтобы было на что опереться, ставили вертикально три хорошо набитые круглые подушечки. Поэтому в сочинениях средневековых мусульманских авторов нередко можно встретить выражения типа: такого-то усадили на четырехподушечный престол»; такой-то утвердился на подушке царствования» и т. п. Испанский посол Руи Гонсалес де Клавихо описывает престол Тимура, устроенный в павильоне, чьи размеры и высота приводили в изум­ление: «В этом павильоне с одной стороны находилось возвышение из ковров, куда были положены одна на дру­гую три или четыре подстилки; это возвышение предна­значалось для сеньора» (Руи Гонсалес де Клавихо, с. 117). В источниках упоминается также «походный трон» (тахт-и раван); он представлял собой нечто вроде балдахина с колонками, раскрашенными и позолоченными, который закрывали при плохой погоде.

Внешних символов царской власти было немало. Мы не ставим задачу дать их полный перечень с исторически­ми примерами; в завершение лишь скажем еще о двух важных символах — знамени и хутбе. Знамя хана водру­жалось в ханской ставке. У Чингиз-хана было большое совершенно белое знамя; у Мухаммада Шейбани-хана, основателя государства Шибанидов в Средней Азии, так­же было белое знамя. На знамени некоторых государств имелись изображения, надписи и т. п. В частности, на знамени главы династии Кара-коюнлу, или туркмен Чер­ного барана (1378-1469), было изображение черного ба­рана, откуда и название этой династии. Наибольшее число знамен, которое могло быть у одного хана, было девять. Девять знамен было у Чингиз-хана, у первых казахских ханов, у верховного предводителя моголов Чагатаида Мах­муд-хана (1487-1508).

Хутба — проповедь по пятницам и в праздничные дни в мечети с упоминанием имени царствующего государя, на которого призывалось благословение божье. Право хутбы первоначально принадлежало исключительно халифу. Со второй половины IX в. это право, считавшееся в мусуль­манском мире основным внешним признаком независимо­го государя, стали присваивать себе местные мусульман­ские владетели, а с XIV в., по мере того как ислам стано­вился официальной религией в западных монгольских улусах, — и Чингизидами. В редких случаях делали поми­нания также покойных мусульманских владетелей рядом с живым государем, в память каких-либо великих заслуг этих лиц, вроде того, как было постановлено поминать на хутбе Хулагуида Газан-хана при его преемнике Улджайту-хане (1304-1316) и умершего Шибанида Убайдулла-хана (1533-1539) как идеального правителя в духе мусульманского благочестия.

В сословие султанов входили разные люди. И конечно, не каждый раз ханом выбирался самый храбрый, умный и щедрый из них. Да и суть каждого султана, ставшего ханом, проявлялась по-разному. Бывало, ничем особым от собратьев не отличавшийся султан, становился отменным ханом; а бывало и так, что добрый и справедливый в начале своего царствования правитель впоследствии превращался в тирана. Испытание властью — одно из самых сильных испытаний, и вхождение во власть — это обычно путь в незнаемое. Но все же было немало правителей, которые еще с отроческого возраста проникались искренним желанием осуществить идеал справедливого царя. И это настроение в полной мере передают слова потомка Бабура, Великого Могола Ауренгзеба (правил в 1659-1707 гг.): «Родившись по воле Провидения сыном государя и предназначенный для престола, я рожден не для себя одного, но для общественного блага, чтобы до­ставить моим подданным покойную и счастливую жизнь, насколько это совместимо с правосудием, высшей властью и безопасностью государства»⁴⁵.

Глава 5

ЗАКОН И НАСИЛИЕ В ПРАКТИКЕ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ

Выше, во второй главе, мы рассмотрели обстоятельства восшествия на престол первых четырех преемников Чингиз-хана, источники права на власть и можем обоснованно утверждать, что в Еке Монгол улус (таково было официальное название государства монголов с 1211 г.) единственным правовым основанием для получения сана хана служила принадлежность претендента к «золотому роду», однако четкого законодательства о престолонаследии не существовало. Сам основатель монгольской династии Чин­гиз-хан был за то, чтобы власть в государстве переходила в руки самого достойного представителя «золотого рода», к какому бы из четырех домов (дом Джучи, Чагатая, Уге-дея, Тулуя) он ни принадлежал. Свою приверженность именно к наследственно-династическому принципу пере­дачи верховной власти независимо от степени родства но­вого суверена с предыдущим он со всей определенностью высказал еще в 1219 г. Когда на совещании перед походом на государство хорезмшаха Чингиз-хан назначил Угедея своим наследником, Угедей выразил опасение, что его де­ти и внуки могут оказаться людьми без достоинств и не будут достойны наследовать престол. Чингиз-хан тогда сказал: «Если у Угедея народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни — коровы есть не станут, хоть салом окрути — собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не ро­дится?» (Сокровенное сказание, с. 186).

Назвав еще при жизни наследником престола Угедея, Чингиз-хан тем самым узаконил право правителя по своей воле назначать себе преемника, а заодно определил и пред­почтительную форму преемственного порядка власти от одного представителя «золотого рода» к другому — поли­тическое завещание. Великий хан Угедей (1229-1241) в вопросе о престолонаследии во всем следовал своему отцу.

В правление великого хана Гуюка мы видим в жизни Монгольской империи принципиальное политическое нов­шество — попытку закрепления верховной власти за пред­ставителями исключительно одной семьи — семьи Гуюка. Вспомним его памятное обращение к царевичам и воена­чальникам на курултае 1246 г: «Я соглашусь принять пре­стол на том условии, что после меня каанство будет утвер­ждено за моим родом». Он же, Гуюк-хан, первым в исто­рии Монгольской империи определил порядок прямого наследования — от отца к сыну, выразив это четкой и лаконичной формулой: при жизни сына царство не может перейти к внукам (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 119).

Однако и семейно-клановый принцип передачи власти стал у Чингизидов общепризнанным. После смерти Гуюка, сына Угедея, царевич Бату, который, как и его дед Чингиз-хан, придерживался принципа выборности великого хана из «золотого рода» Чингизидов по их личностным качествам, пользуясь своим главенствующим положением в империи, добился в 1251 г. передачи царской власти дому Тулуя, четвертого сына Чингиз-хана.

Словом, в государственной жизни Монгольской империи уже на начальных этапах ее истории главной проблемой была проблема соотношения между правом и силой, что, в свою очередь, явилось естественным следствием отсутствия в стране строго фиксированных правил о порядке избрания хана. Такое состояние дел приводило к тому, что после смерти каждого государя разворачивалась борьба за престол между отдельными партиями царевичей и эмиров; причем каждая из соперничающих сторон обосновывала свои права на власть как единственно законные. Столкновение разных прав было результатом того, что право на власть могло выражаться в различных порядках. Мы уже знаем, что политическим идеалом Чингиз-хана, завещанным им своим потомкам, был порядок выборности, согласно которому на престол ханства возводится (самый) способный и достойный по своим качествам представитель «золотого рода», выдвинутый царевичами и знатью. При таком порядке преемства власти все зависело от обстоятельств, и провозглашение хана обычно совершалось путем интриг различных партий Чингизидов, менялась линия старших и младших родоначальников и т. д. Указательный пример — восшествие на престол сына Тулуя, царевича Мунке (1251-1259). Оно совершилось, как это описано во второй главе, не законным путем, а полным произволом Бату и войска. Ведь и впрямь Мунке был по возрасту не старше других царевичей, его родители не царствовали, ему никто не завещал власть, он не отличался исключительными качествами, кроме разве того, что был выдающимся кутилой своего времени, за­то на него большое влияние имел могущественный царе­вич Бату.

Порядок выборности, согласно которому личные каче­ства принца ставятся превыше всего, не стал, однако, ни единственным, ни основным политическим порядком в чингизидских улусах, хотя он действовал до конца дина­стии Чингизидов. Вот какие речи произносились, напри­мер, в 1583 г. на совете, где решался вопрос о возведении на престол Шибанида Абдулла-султана; правда, в речи по­рядок выборности приписывается не Чингиз-хану, а само­му пророку Мухаммаду, что тоже показательно. «Хотя по предписанию и установлениям Чингизовым, корона вла­дычества и узда ханства принадлежат самому старшему летами, и его имя нужно поминать в хутбе, и с его именем чеканить монеты, но есть еще закон пророка, чтобы госу­дарем был тот, кто истинно достоин сана царского и в состоянии сделать подданных счастливыми» (Хафиз-и Таныш, рук., л. 289а)⁴⁶. Небезынтересно отметить, что во второй половине XVIII в., когда казахи Киши (Младшего) жуза и части Орта (Среднего) жуза приняли российский протекторат, российское правительство выдвинуло пред­ложение, чтобы в Казахских степях звание хана «достава­лось не старшему и ближайшему по линии ханства, но токмо достойнейшему»⁴⁷.

Другим порядком преемства власти, установившимся в чингизидских улусах, был порядок старшинства, согласно которому преимущественное право на ханство имел стар­ший в ханском роде, и, например, дядя, брат хана, считал­ся старше своих племянников, сыновей хана⁴⁸. Но и при этом распорядке бывали случаи, когда престола домогался не брат умершего хана, а сын хана, основывая свое право на своем старшинстве перед дядей по отцу. В таких слу­чаях возникал спорный вопрос: кто выше на «лествице старшинства» (выражение В. О. Ключевского), младший ли летами дядя или младший по поколению, но старший возрастом племянник? Тогда способом решения политических  споров между претендентами на престол нередко становилось поле боя.

Так или иначе, отступления от порядка старшинства (генеалогического, когда старшинство определяется порядком поколений, т. е. расстоянием от родоначальника, и физического, когда старшинство определяется порядком рождения, т. е. сравнительным возрастом лиц в каждом поколении) бывали часто. В чингизидских улусах видим иной порядок, который не был ориентирован на очередность старшинства, но передача власти происходила в одном поколении — от брата к брату. Действие этого порядка, который в исследовании Г. А. Федорова-Давыдова назван «архаическим порядком престолонаследия»⁴⁹, хорошо иллюстрируют политические события в Чагатайском государстве; там, например, в первой трети XIV в. один за другим правили пятеро братьев, сыновья Дувы: Есен-Буга (1308-1318), Кебек (1318-1326), Ильчигидай (ок. 1326-1328), Дурра-Тимур (ок. 1328-1330), Тармаширин (ок. 1330-1334) (Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 107-111; Шаджарат ал-атрак, с. 368-371; Бахр ал -асрар, Т. 6. Ч. 2, л. 14б-23а)⁵⁰.

Наблюдения показывают, что нередко престол занимали в порядке прямого наследования, т. е. власть переходила непосредственно от отца к сыну (а при смерти или болезни сына — к внукам). Переход ханского достоинства по прямой восходящей линии не вызывал особого сопротивления, и потому в политической жизни чингизидских улусов и образованных на их развалинах государствах этот порядок престолонаследия соблюдался на протяжении многих десятилетий кряду.

Каждый из перечисленных выше порядков престолонаследия признавался традицией правильным, и вопрос о предпочтении того или иного из них решался всякий раз с учетом конкретных обстоятельств. Поэтому, по замечанию В. В. Бартольда, обсуждение вопроса о том, какой из Чингизидов в том или другом случае имел больше прав на престол и было ли избрание того или другого хана закон­ным, не является корректным⁵¹.

Передача верховной власти преемнику происходила разными путями. Одним из них было духовное завещание. Хотя передача власти по завещанию и не была ни общим фактом, ни общепризнанным правилом, но она практико­валась на всем протяжении существования династии Чин­гизидов, начиная с самого Чингиз-хана и Угедей-хана и кончая ханами Казахских степей XIX в. Наследник пре­стола определялся по усмотрению завещателя и обычно объявлялся заранее. Чтобы завещательное распоряжение государя получило большую гласность, в некоторых слу­чаях имя законного наследника престола упоминалось в хутбе (проповедь по пятницам в мечети) и чеканилось на монетах с титулом «наследник престола». Как показывают материалы источников, наследником престола по завеща­нию являлся прежде всего сын завещателя (завещание Чингиз-хана, Шейбани-хана, Букей-хана и др.), но так­же — его внук (завещание Угедея, Чагатая, Тимура и др.) или брат (завещание Газан-хана, Мухаммад-Гирей-хана, Абд ал-Азиз-хана и др.), даже при сыновьях.

Политическое завещание делалось устно, в присутствии представителей царствующего дома и знати, или письмен­но, и те давали письменное заверение-клятву исполнить духовную. Выше уже было рассмотрено завещательное распоряжение Чингиз-хана. (Напомню, Чингиз-хан еще при жизни назначил своим преемником своего третьего сына Угедея и незадолго перед смертью подтвердил свое политическое завещание.) Чтобы полнее охватить эту те­му, приведу еще два примера из более позднего периода.

Тимур (правил в 1370-1405 гг.) еще при жизни назна­чил своим преемником своего внука Мухаммад-Султана, предпочтя его своим сыновьям⁵². Но судьба распорядилась по-иному. Во время военных действий Тимура в Малой Азии Мухаммад-Султан заболел и умер около Карахисара весной 1403 г., 29 лет от роду. Тогда Тимур назначил своим преемником другого своего внука, Пир-Мухаммада, брата Мухаммад-Султана, и перед своей кончиной подтвердил свое политическое завещание. Вот как описывается эта сцена в «Зафар-наме» Йазди, официальной истории Тимура.

В начале 1405 г. Тимур с большой армией выступил в поход на Китай и прибыл в Отрар (город на правобережье Сырдарьи). Там в начале февраля Тимур заболел, «сила болезни и боли все время возрастали». «Так как ум Тимура с начала до конца оставался крепким, — пишет Йазди, — то Тимур, несмотря на сильные боли, не переставал справляться о состоянии и положении войска. Когда вследствие своей проницательности он понял, что болезнь была сильнее лекарств, он мужественно приготовился к смерти, приказал явиться к нему женам и собственным эмирам и с чудесной предусмотрительностью сделал завещание и изложил свою волю в следующих словах: "Я знаю наверное, что птица души улетит из клетки тела и что мое убежище находится у трона Бога, дающего и отнимающего жизнь, когда Он хочет, милости и милосердию которого я вас вручаю. Необходимо, чтобы вы не испускали ни криков, ни стонов о моей смерти, так как они ни к чему не послужат в этом случае. Кто когда-либо прогнал смерть криками? Вместо того чтобы разрывать ваши одежды и бегать подобно сумасшедшим, просите лучше Бога, чтобы Он оказал мне свое милосердие, произносите и прочтите фатиху, чтобы порадовать мою душу. Бог оказал мне милость, дав возможность установить столь хорошие законы, что теперь во всех государствах Ирана и Турана никто не смеет делать что-либо дурное своему ближнему, знатные не смеют притеснять бедных, все это дает мне надежду, что Бог простит мне мои грехи, хотя их и много; я имею то утешение, что во время моего царствования я не позволял сильному обижать слабого, по крайней мере, мне об этом не сообщали. Хотя я знаю, что мир не постоянен и, не будучи мне верен, он не станет к вам относиться лучше, тем не менее, я вам не советую его покидать, потому что это внесло бы беспорядки среди людей, прекратило бы безопасность на дорогах, а следовательно, и покой наро­дов, и наверное, в день Страшного Суда потребуют ответа у тех, кто в этом будет виновен"».

«Теперь я требую, чтобы мой внук Пир-Мухаммад ибн Джехангир был моим наследником и преемником; он дол­жен удерживать трон Самарканда под своей суверенной и независимой властью, чтобы он заботился о гражданских и военных делах, а вы должны повиноваться ему и слу­жить, жертвовать вашими жизнями для поддержания его власти, чтобы мир не пришел в беспорядок и чтобы мои труды стольких лет не пропали даром; если вы будете делать это единодушно, то никто не посмеет воспрепят­ствовать этому и помешать исполнению моей последней воли».

«После этих советов он приказал явиться всем эмирам и вельможам и заставил их поклясться великою клятвой, что они исполнят его завещание и не допустят, чтобы было оказано этому какое-либо сопротивление; затем он приказал отсутствующим эмирам и военачальникам при­нести те же клятвы»⁵³.

А вот завещание Джанида (Аштарханида) Субхан-Кули-хана (правил в 1680-1702 гг.). В августе 1702 г. Субхан-Кули-хан заболел. Болезнь хана не поддавалась лечению. Тогда он потребовал к себе эмиров и близких лиц и, «бу­дучи в состоянии бодрости», сделал им такое завещание: «Я точно знаю, что птица моей души скоро вылетит из клетки тела и найдет убежище в божественном чертоге... Мое завещание таково: я усмотрел на челе моего внука, Мухаммад-Мукима, сияние огней царствования и зрелость ума. Среди моих детей он благородный с той и другой стороны, и потому я назначаю его своим преемником». Эмиры и близкие к хану лица склонили к земле свои за­плаканные лица и сказали: «Мы, подчиняясь августейшим приказаниям и заветам, не уклонимся с пути повиновения им» (Мухаммед Юсуф Мунши, с. 176-178).

Для обозначения наследника престола у народов Сред­ней Азии и Казахстана, Поволжья и Крыма в рассматриваемую нами эпоху (ХIII-Х1Х вв.) употреблялось несколько слов. Одно из них — калга (варианты написания: каалга, калка, калхан, калкан); это же слово пишется как кагилгай, а в некоторых случаях — кагилхани (или кугулхани). Происхождение этого сановного титула неизвестно; по предпложению востоковеда В. Д. Смирнова, кагилгай — вероятно, монгольское слово⁵⁴; по мнению польского исследователя А. Зайончковского, форму кагилгай, кажется, более приемлемо объяснять так: «пусть будет утвержден», «пусть наследует»⁵⁵. В сочинениях мусульманских авторов понятие «наследник престола» передается также словами варис, но чаще — валиахд. Для обозначения второго наследника престола (а случаев, когда при жизни первого наследника престола назначался и второй, было немало) используется словосочетание — валиахд сани⁵⁶.

Наследник престола иногда носил титул хана. После завоевания Хорасана в 1507 г., говорится в источнике, Шейбани-хан назначил наследником престола (валиахд) своего сына Тимур-султана и пожаловал ему титул хана, вверив ему управление Самаркандом. Шибанид Абдулла (правил в 1583-1598 гг.) еще при жизни позволил своему сыну, Абд ал-Мумину, как наследнику престола (калга), носить титул хана, поэтому отца называли  Улуг хан («Старший, или Великий, хан»), а сына — наследника Кичик-хан («Младший, или Меньший, хан»).

В «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина утверждается, что Угедей объявил Ширамуна, своего внука, наследником престола и «воспитывал в своей ставке». По словам Джувайни, когда умер сын Бату, Сартак (1256), Мунке-хан распорядился, чтобы Баракчин-хатун, старшая из жен Бату, отдавала приказы и «воспитывала (несовершеннолетнего) сына Сартака, Улакчи, до тех пор, пока он вырастет и заступит место отца» (Рашид ад-Дин. Т. II. С. 118; Джувайни, изд., Т. 1. С. 223). О том, какое именно воспитание и обучение получал наследник престола, до некоторой степени можно судить на примерах воспитания Газан-хана и Муким-хана.

Газан-хана (правил в 1295-1304 гг.), сына Аргун-хана, сына Абага-хана, сына Хулагу-хана, сына Тулуй-хана, сы­на Чингиз-хана, с рождения воспитывали как будущего «великого государя», и с четырех лет он пребывал в ставке своей бабушки Булуган-хатун и неотлучно состоял при своем деде Абага-хане (правил в 1265-1282 гг.). Когда царевичу Газану исполнилось пять лет, Абага-хан поручил его китайскому бахши Яруку, чтобы «он его воспитал и обучил монгольскому и уйгурскому письму, наукам и хо­рошим их, бахшиев, приемам. В течение пяти лет он пре­взошел в совершенстве эти предметы, а затем упражнялся в искусстве верховой езды, стрельбы из лука и игре в човган» (Рашид ад-Дин. Т. III. С. 138-141).

Выше уже упоминалось, что Аштарханид Субхан-Кули-хан (правил в 1680-1702 гг.) назначил своим преемником (третьим по счету: первые два наследника престола погиб­ли при жизни хана) своего внука Муким-султана. Когда Мукиму было еще только четыре года, говорится в источ­нике, его «великий дед», в целях приобретения учености и великих совершенств «той жемчужиной моря государ­ства и величия, назначил к царевичу совершенных на­ставников и знаменитых учителей для обучения его рели­гиозным наукам, точным знаниям, искусству письма, вер­ховой езды, стрельбе из лука, военным потехам и другого рода сведениям, необходимым для управления государ­ством, для воспитания благородства и разных руково­дящих начал энергии и храбрости» (Мухаммед Юсуф Мунши, с. 130).

Необходимо упомянуть и об одной важной детали, на которую обратил внимание В. В. Бартольд, а именно: как в государстве Тимура, так и в государствах Чингизидов «разницы между воспитанием наследника престола и вос­питанием других царевичей не могло быть, так как не было точно установленного порядка престолонаследия; кроме того, государство считалось собственностью всего рода, и отдельные царевичи в своих уделах были почти совершенно самостоятельными правителями; вмешательство главы династии происходило только в тех случаях, когда удельный князь обнаруживал мятежные наклонности или ссорился с другими князьями, или когда область подвергалась явной опасности от дурного управления, от внешних или внутренних врагов»⁵⁷.

Есть множество примеров, указывающих на то, что наслед­ники престола жили каждый в своем уделе. Но есть примеры и обратного порядка: так, при Аштарханидах 1(99-1785) с титулом калга было сопряжено звание правителя Балха, и Балх являлся официальной резиденцией наследника престола, в то время как Бухара была резиденцией хана. По словам Махмуда ибн Вали, автора многотомного «Бахр ал-асрар», наследник престола (по терминологии источника — калка), согласно правилу местничества, располагался при узбекском дворе по левую сторону от престола.

Единственным правовым основанием при наследовании власти по завещанию являлась личная воля завещателя. Последняя воля усопшего государя о наследнике престола принималась во внимание, но не связывала, безусловно, царевичей и знать. Так, в частности, не было исполнено завещательное распоряжение Угедея, Тимура, Субхан-Кули и многих других государей. В одних случаях наследнику престола по завещанию отказывали во власти, ссылаясь на то, что он «не достиг зрелого возраста», а в других — право на власть по завещанию открыто признавалось как притязание, захват. Последнее положение нагляднее всего иллюстрируют действия потомков Тимура после его смерти в 1405 г.

Тимур еще при жизни назначил наследником престола своего внука Пир-Мухаммада. Но после смерти Тимура никто не признал этого наследника по завещанию госуда­рем.. Пир-Мухаммада не поддержали даже военачальники, давшие Тимуру клятвенный обет, что свято исполнят его последнюю волю. Назначенного волею Тимура наследника престола опередил другой внук Тимура, Халил-Султан,  сын Мираншаха и Севин-бек, внучки золотоордынского хана Узбека (правил в 1313-1341 гг.), и захватил Самарканд. Вот что рассказывает о том, что произошло дальше, Ибн Арабшах, очевидец событий тех лет.

Пир-Мухаммад повел из Кандагара в Самарканд вой­ско и отправил нарочного с посланием к Халил-Султану и сановным вельможам столицы, в котором, между прочим, говорилось следующее. Поскольку Пир-Мухаммад «на­значен наследником и преемником своего дедушки Тиму­ра, после его смерти трон по праву принадлежит ему, почему же его (трон) вырывают у него? И что государство — это его государство, почему его (т. е. государство) у него крадут?».

Но Халил отверг притязания Пир-Мухаммада, заявив: «Это не столько вопрос о царской власти между нами сейчас, о ты, кто бы ты ни был, а о том — получена ли она по праву наследия или по праву овладения. Если первое, то, конечно, существуют еще некоторые другие, которым оно принадлежит по большему праву, чем мне или тебе, а именно: мой отец Мираншах и мой дядя Шахрух, его брат, и в этом случае доля обоих будет равной, и тебе будет нечего им сказать. ...Но если речь идет об овладении, твои слова бесполезны, поскольку царская власть бесплодна, и еще до моего и твоего време­ни было сказано:

Снаряжай своих самых породистых коней и точи оружие,

Препоясывай чресла, поскольку от этого зависит победа.

Ты хвастаешься, что твой дед назначил тебя преемни­ком, своей волей определил тебя наследником престола. Но как он сам получил власть, если не путем военных побед, и как тебе достанется царство, если не путем воору­женного захвата. <...> Верховная власть — цель охоты, в которой наиболее подходящее лицо тот, кто, вырвавшись вперед, хватает добычу первым».

Сторону Халила принял и Ходжа Абдулавал, который был первым среди правоведов и самым важным среди вельмож Мавераннахра. Он также отверг притязания Пир-Мухаммада и в своем ответе написал следующее: «Конечно, ты — законный наследник и преемник эмира Тимура. Но судьба неблагосклонна к тебе; если бы она была таковой, ты оказался бы около столицы. В твоем положении самое лучшее — довольствоваться тем, чем ты владеешь, своим состоянием, пощадить свою лошадь и ноги, сохранить за собой ту часть государства, которую ты держишь. Но если  ты будешь стремиться получить больше и не довольствоваться тем, что Бог дал и предписал тебе, и если двинешься из своего владения на поле брани, ты наверняка попадешь в беду и потеряешь власть, которую имеешь, и ничего взамен не получишь» (Ибн Арабшах, С. 259-261).

Бывало, государи уступали престол своим наследникам при жизни. В одних случаях это происходило добровольно, вследствие болезни государя. Так, например, под конец своей жизни хивинский хан Абу-л-Гази (1603-1664) заболел, поручил управление ханством своему сыну Ануша-хану и всецело отдался работе над историческим трудом «Родословное древо тюрков» (он диктовал свой рассказ четырем писцам)⁵⁸.

Процедура передачи власти в случае добровольного от-чения государя от престола в пользу наследника в «Тарик-и Муким-хани» описана так. У бухарского хана Имам-кули (правил в 1611-1642 гг.) приключилась болезнь глаз; болезнь стала прогрессировать, и в конце концов хан ослеп. В государстве возникли волнения. Тогда Имам-Кули-хан потребовал своего брата, Надир-Мухаммада, из Балха и передал ему престол и корону. «В пятничный день, — говорится в источнике, — оба они отправились в соборную мечеть, где собрались все сановники и знатные лица государства. Когда хатиб после восхваления Аллаха, прославления и возвеличения пророка и праведных халифов дошел до похвалы царствующему государю и только что хотел упомянуть Имам-Кули-хана, как последний приказал: „На имя брата моего, хана". И едва хатиб провозгласил: „Абу-л-Гази Саййид Надир Мухаммад Бахадур-ха­на", — как сразу среди присутствующих поднялось силь­ное смятение и крики; все как один зарыдали» (Мухаммед Юсуф Мунши, с. 92-93).

Иногда государи уступали престол своим наследникам или соперникам при жизни под давлением. Чтобы придать делу благородный вид, в одних случаях отказ государя от престола объясняли подданным его заветным желанием совершить паломничество в Мекку, так как хаджж царст­вующего государя рассматривался в некоторых частях му­сульманского мира, в частности в Средней Азии, как доб­ровольный отказ от престола; такой взгляд сохранялся в Средней Азии до начала двадцатого века⁵⁹.

Золотоордынский хан Туда-Менгу (1280-1287), соглас­но арабским источникам, сам отрекся от престола в пользу своего племянника Тула-Буги, и «с ним согласились его жены, братья, дяди, родственники и приближенные» (СМИЗО. Т. 1. С. 105-106). Однако, как утверждает Рашид ад-Дин, в действительности родичи Туда-Менгу сверг­ли его с престола «под тем предлогом, что он помешан­ный» (Рашид ад-Дин. Т. 2. С. 83).

В некоторых случаях государю предъявляли обвинение публично, устраивая над ним суд во время курултая. Обви­нители вставали с места поочередно и говорили: «Ты из­менил то-то и то-то, сделал так-то и так-то, а поэтому тебя нужно свергнуть». Государя, официально признанного ви­новным, «брали за руки и заставляли сойти с царского трона и на его место сажали другого потомка Чингиза» (Ибн Баттута, с. 87). Разумеется, как заметил В. В. Бартольд, обряд смещения хана мог происходить только тог­да, когда власть фактически уже находилась в руках друго­го лица.

В истории чингизидских улусов случалось и такое. По­рою самого кандидата на престол, которого царевичи и знать признавали за благо, на месте не было; тогда изби­рался (или назначался) временный правитель. Вот два примера. Осенью 1301 г. умер глава среднеазиатских владений Чингизидов Хайду. По словам историка XIV в. Вассафа, Хайду завещал власть Туве, сыну Барака, правнуку Чагатая. Но Тува поступил иначе; собрав царевичей вокруг гроба Хайду, он уговорил их признать своим государем отсутствовавшего тогда Чапара, старшего сына Хайду. Однако обстоятельства сложились таким образом, что вступление Чапара на престол произошло лишь весной 1303 г.⁶⁰

Согласно рассказу, содержащемуся в «Мунтахаб аттаварих-и Муини» и «Муизз ал-ансаб», когда в 1306-1307 гг. умер Тува-хан, его старший сын и наследник, Есен-Буга, отсутствовал в стране. По этой причине царевичи и знать передали султанат его брату Кебеку. «После того как Кебек отцарствовал полтора года, к нему прибыл Есен-буга, находясь в числе прочих подчиненных. Кебек по крайнему добросердечию отдал престол султаната своему старшему брату, и сам встал в круг повиновения и покорности. Есен-Буга в награду за это повелел: „Изберите себе из всего улуса богатых людей". Кебек так и сделал. И те, торые теперь (в начале XV в. — Т. С.) с гордостью называют себя собственными людьми Кебека, из их потомства» (Муизз ал-ансаб, л. 32а; Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 107; МИКК, с. 116). Вторично Кебек вступил на эестол в 1318г., после смерти своего старшего брата Есен-Буга-хана.

Иоанн де Плано Карпини со слов людей, знавших правила политической игры в империи, пишет, что Чингиз-хан «создал множество законов и установлений, которые татары безупречно соблюдают. <...> Одно из них состоит в том, что если кто-либо, вознесясь гордыней, собственной властью, минуя выборы предводителей, захочет стать императором, то он должен быть убит без всякого сожаления» (LT, V. 18). Но, как известно, жажда власти не знает  пределов. Только за время второго междуцарствия, т. е. в период между смертью Угедей-хана в 1241 г. и возведением на престол царевича Гуюка на августовском курултае 1246 г., было совершено, по меньшей мере, две попытки захватить престол верховной власти «военной силой и смелостью» — братом Чингиз-хана, Отчигином (Рашид ад-Дин. Т. II. С. 116-119), и внуком Чингиз-хана (в источнике имя его не называется); оба были казнены. По сведениям францисканцев, «перед выбором нынешнего императора Куйук-хана, согласно этому установлению, один из предводителей, внук самого Чингиз-хана, был убит, ибо возжелал он править, не будучи избранным» (LT, V. 18).

Зато в последующей истории чингизидских улусов бы­ло немало лиц, которые насильно захватывали власть. Ча­ще всего в оправдание низложения и убийства царствую­щего хана приводилось то, что он лишился своих прав: вследствие своего развратного, недостойного престола об­раза жизни и многократных нарушений Ясы Чингиз-хана. Насильственной смене государя свойственна одна любо­пытная особенность: приход узурпатора к власти путем убийства хана не считался преступным деянием, не пре­следовался законом. Иными словами, судьбу правителя определяли не столько степень законности его прав на престол и способ прихода к власти, сколько его текущая политика и образ жизни.

При ослаблении ханской власти и пресечении династии власть обычно переходила к главарям кочевых родов и племен. В частности, такое событие имело место в сере­дине XIV в. в Чагатайском улусе. А произошло вот что. Против Чагатаида Казан-хана, который отличался край­не жестоким характером, взбунтовалась часть тюркских эмиров, и в 747/1346-1347 г. он пал в битве с эмиром Казаганом.

Казан был последним полновластным ханом Чагатай­ского ханства. После его гибели Чагатайская держава рас­палась на два отдельных государства — западное и восточ­ное. В западных владениях — Мавераннахре (Среднеази­атское междуречье) род Чагатая потерял свое господство, и фактически власть находилась в руках тюрко-монголь-ских эмиров (беков), среди которых затем выделился эмир Тимур (1336-1405).

В ту эпоху в Средней Азии сохранялся принцип, согласно которому право на престол и титул хана имеют только прямые потомки Чингиз-хана. Поэтому эмиры, захватившие власть, начиная с эмира Казагана и кончая эмиром Тимуром, возводили на престол подставных ханов из потомков Чингиз-хана. Так что Тимур, хотя и был полновластным правителем своего государства, никогда не носил ханкого титула⁶¹.

Эмир (собст. амир) — арабское слово, равнозначное тюркскому бек и монгольскому нойон. Гурган — монгольское слово «зять». Со времени Чингиз-хана и первых Чингизидов это нарицательное имя превратилось в почетное  звание, титул лиц, женатых на царевнах из дома Чингиз-хана. Как уже говорилось, генеалогия играла важную роль в государственной и политической жизни той эпохи, всех частях обширной Монгольской империи, даже после ее распада, высоко ценилось родство с «золотым родом» Чингиз-хана. Согласно историку Хафиз-и Абру (ум. 1430), «по старинному уставу и обычаю, гурган должен стоять, как слуга, перед уругом», т. е. перед Чингизидом. Тем не менее, однако, почетное прозвание гурган («зять ханского рода») было вожделенным для тогдашних честолюбцев.

В Средней Азии прозвание гурган стало особенно известно с тех пор, как его принял эмир Тимур. Захватив в 1370 г. гарем своего предшественника эмира Хусайна, Тимур взял себе четырех из его многочисленных жен, между ними Сарай-Мульк-ханум («Биби-ханым»), дочь Казан-хана, убитого в 747/1346-1347 г. Как ханская дочь, она стала старшей женой Тимура, а Тимур получил право носить почетное прозвание гурган. По его примеру, с домом Чингиз-хана породнились многие из его детей и внуков: Мираншах, Шахрух, Улугбек и др. В этой связи интересно отметить, что среднеазиатский историк XVII в. Махмуд ибн Вали называет династию Тимуридов словом гурганийан, которое можно переводить как «семья Гурганов», «династия Гурганов».

Тимур придерживался монгольских традиций и называл себя полномочным представителем державных прав монгольских ханов и преобразователем созданной волей Небес империи Чингиз-хана. Однако для таких широких полномочий одного брачного родства с ханским родом было мало. Чтобы оправдать фактически установившееся  политическое господство Тимура и его рода в Средней Азии, была придумана совершенно фантастическая леген­да, которая позволила обосновать идею наследственной власти и роль Тимура как преемника прежних властителей Средней Азии. Согласно легенде, которую мы находим у нескольких тимуридских историографов, у Тимура и Чин­гиз-хана предки были общие и будто прадед Чингиз-хана, Кабул-шах, заключил письменный договор со своим бра­том Качули, легендарным предком Тимура, по которому потомки одного должны были быть царями, потомки друго­го — полновластными правителями. Будто бы этот договор был возобновлен между Чингиз-ханом и Карачаром, по­томком Качули, и на его основании некоторые из предков Тимура при современных им монгольских ханах управля­ли Средней Азией. Но этот документ, снабженный «крас­ной печатью» (ал тамга), якобы исчез во время политиче­ских смут в Чагатайском улусе в начале XIV в. Так что совместное правление ханов-чингизидов и эмира Тимура над Чагатайским улусом имеет, мол, юридическое основа­ние — письменное благословение их властных предше­ственников.

При Халиле, внуке Тимура, была совершена первая попытка перенести «ханство» из рода Чингиз-хана в род Тимура. Заняв в 1405 г. столицу государства, Самарканд, Халил провозгласил «ханом» Мухаммад-Джахангира, сы­на умершего в 1403 г. первого наследника Тимура, Мухаммад-Султана. Однако вместе с владычеством Халила в 1409 г. окончилось и «ханство» Мухаммад-Джахангира, представителя Тимуридов. При Улугбек-мирзе (правил в Мавераннахре в 1409-1449 гг.) в Самарканде были под­ставные ханы из Чингизидов.

Государство Тимуридов было завоевано в начале XVI в. кочевыми племенами из Восточного Дешт-и Кипчака во главе с Шейбани-ханом, потомком Джучи, старшего сына Чингиз-хана. Небезынтересно отметить, что в официальной истории Шейбани-хана Тимур представлен как безродный узурпатор, даже имена предков которого толком неизвестны. В источнике обыгрывается имя отца Тимура — Тарагай и созвучное этому имени тюркское слово тариг (просо). Некто, сообщает придворный историограф Шейбани-хана, состоял на службе у Чагатай-хана, второго сына Чингиз-хана. «Он сеял просо (тариг) для дома Чагатая и был хранителем его амбаров в городе Алмалыке (тогдашняя столица Чагатайского улуса в долине р. Или. — Т.С.). Отец Тимура, Тарагай — потомок того самого таригбагчи („работника по уходу за просом")» (Нусрат-наме, л.116а).

Сам факт завоевания Шейбани-ханом государства Тимуридов в источниках шейбанидского круга обосновыва­лся так. Мавераннахр — владение Чингизидов. Но случилось так, что эта область оказалась в руках Тимура и его предков, «совершенно вышла из повиновения потомкам Чингиз-хана и имеет намерение быть независимым и полновластным в управлении государством». «Если некоторые области мы и отняли из рук потомков Тимур-бека, — говорил Шейбани-хан историку Ибн Рузбихану, — то не из жажды царствовать и не из-за недовольствования малой страной, а скорее в силу божественного предопределения, которое требует, чтобы наследственное владение вновь вернулось в руки нашей власти и воли» (Михман-наме-йи Бухара, пер., с. 95-96).

В Средней Азии и Дешт-и Кипчаке право Чингизидов на власть оставалось непререкаемым долгое время, оказывая огромное влияние на идею суверенности политических образований. Лишь со второй половины XVIII столетия в Средней Азии местные аталыки (аталык — букв, «заступивший место отца»; самый высший чин в бухарской служебной иерархии) и инаки (инак — «доверенное лицо», «наперсник»; в Хиве — полновластный вельможа, по полномочиям соответствовавший бухарскому аталыку) начали присваивать себе права государей и ханский титул. Вот как описывается ход этого ответственного политиче­ского акта в известной работе В. В. Бартольда «История культурной жизни Туркестана». В Туркестане в XVIII в. образовались три ханские династии: в Бухаре, Хиве и Коканде. «Во всех трех случаях ханский титул был принят правителями, не происходившими по мужской линии от Чингиз-хана, что находилось в противоречии с идеей ко­чевой монархии, как она была унаследована от монголов. До принятия ханского титула представители всех трех ди­настий, фактически захвативших власть, находили нуж­ным, подобно Тимуру, действовать от имени подставных или (в Коканде) предполагаемых ханов; сила традиции была так велика, что в Бухаре и Хиве после первых пред­ставителей новых династий, принявших ханский титул, их преемники довольствовались более скромными титулами и вернулись к обычаю возводить на престол подставных государей из потомков Чингиз-хана; только после этого промежуточного периода, наглядно свидетельствующего о колебаниях в среде самого правительства, окончательно установился новый порядок вещей»⁶².

Обычай возводить на престол подставных ханов из по­томков Чингиз-хана имеет давнюю традицию и восходит к XIV в. В государстве Хулагуидов после смерти в 1335 г. монгольского хана Абу Сайда фактическая власть в стране перешла в руки главы племени джалаир Шейх Хасана Бузурга (ум. 1356). Но он, соблюдая традиции, возвел на престол, в качестве подставных ханов, сначала Мухаммада (потомка Чингиз-хана), потом Туга-Тимура (потомка бра­та Чингиз-хана, Хасара), Джахан-Тимура (потомка Чин­гиз-хана) и лишь после этого промежуточного периода присвоил себе права государя.

В государстве, основанном монголами в Средней Азии, в 30-40-х гг. XIV -в. происходили смуты, которые в Мавераннахре привели к переходу власти после убийства Казан-хана в 747/1346-1347 г. от потомков Чингиз-хана к тюркской кочевой знати — эмирам (бекам). Первым из этих эмиров был эмир Казаган (ум. 1358) из караунасов63. Впоследствии выделился эмир Тимур из монгольского племени барлас, который объединил под своей властью Среднюю Азию и Иран. Поскольку понятие о наследственных правах Чингизидов на власть сохранялось строго, то и здесь, в Средней Азии, возник институт подставных ханов: для придания законности своим действиям эмир Казаган и его преемники провозглашали кого-либо из потомков Чингиз-хана ханом, управляя формаль­но от его имени, фактически же единовластно. Вот список подставных ханов тюркских властителей Мавераннахра  ХIV-XV вв.

1. Данишманджа-оглан. По одним сведениям он был по­томком Чагатая (второго сына Чингиз-хана), по дру­гим — потомком Угедея (третьего сына Чингиз-хана). Он был возведен на престол в 747/1346-1347 г. по желанию Казагана и с одобрения всех эмиров. Года через полтора-два, обвинив Данишманджа-хана в том, что он «нечагатаид», предали его смерти (Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 102,113,116,199; Муджмал-и Фасихи, с. 74-75; Тарих-и джахан-ара, с. 198).

2. Байан-Кули-хан. Согласно Муин ад-Дину Натанзи (XV в.), Байан-Кули был сыном Ясавур-оглана, потомка Чага­тая; по сведениям другого тимуридского автора, Фасиха ал-Хавафи, Байан-Кули был сыном Сургаду, сына Тува-хана, потомка Чагатая. По словам источников, он был умным, справедливым и несущим с собой счастье царевичем. Его возвел на ханство эмир Казаган в 749/ 1348-1349 г. В 759/1357-1358 г. Казаган умер и его место заступил его сын эмир Абдаллах (Абдулла), ко­торый утвердил на ханский престол Байан-Кули так же, как это было установлено эмиром Казаганом. Но в том же году Байан-Кули-хан был обвинен в любовных связях с одной из жен эмира Абдаллаха и казнен (Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 114; Муджмал-и Фасихи, с. 75,86).

3. Кабул-шах. По рассказу Фасиха ал-Хавафи (XV в.), Ка­бул-шаха возвел на ханский престол эмир Абдаллах, сын эмира Казагана, в 759/1357-1358 г. Однако в другом месте своего сочинения он утверждает, что Кабул-шаха «вытащил из рубища дервиша и возвысил на ханство» эмир Хусайн и эмир Тимур и что это событие имело место в 766/1364-1365 г. (Муджмал-и Фасихи, с. 86,91; изд., Т. 2, с. 97). Вероятно, здесь речь идет о том, что эмир Хусайн и эмир Тимур, новые властелины Мавераннахра, утвердили на ханский престол Кабул-шаха так же, как раньше это сделал эмир Абдаллах. Согласно Шараф ад-Дину Али Йазди, автору официальной исто­рии Тимура, утверждение на ханский престол Кабул-шаха эмиром Хусайном и эмиром Тимуром состоялось в 1364 г. и сопровождалось следующей церемонией. Кабул-шаха, который вел дервишский образ жизни, пе­реодели в богатое царское одеяние, устроили много­людное пиршество, во время которого ему вручили цар­ский кубок, и все присутствующие в знак признания его власти девять раз преклонили колено. По словам Йазди и анонимного автора «Муизз ал-ансаб», Кабул-шах был сыном Дорджи, сына Ильчигидая, сына Тува-хана, по­томка Чагатая. По утверждению Муин ад-Дина Натанзи, Кабул-шах был сыном Джанкши-хана, другого потомка Чагатая; он был обаятельным и милым человеком с характером дервиша и писал стихи, пользовавшиеся известностью еще в начале XV в. Характеры Кабул-шаха и эмира Хусайна не сошлись, и эмир Хусайн без всякой на то причины низложил и убил хана (Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 129).

4. Вместо Кабул-шаха эмир Хусайн провозгласил ханом другое лицо — некоего Хуббе, который вскоре также был казнен; о его происхождении ничего не говорится (Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 114).

5. Адил-Султан. Согласно Муин ад-Дину Натанзи, он был сыном Кабул-шаха и провозглашен ханом эмиром Ху­сайном. Точная дата провозглашения его номинальным ханом не известна; в «Зафар-наме» Йазди, его имя упо­минается в 1369 г.; Адил-Султан был убит сразу после пюбеды Тимура в 1370 г. над эмиром Хусайном (Мунтахаб ат-таварих, изд., с. 129)64.

6. Суюргатмыш-хан. По словам автора «Мунтахаб ат-таварих-и Муини» и «Шаджарат ал-атрак», царевич Суюргатмыш был сыном Данишманджа-хана, потомка Угедея. По настоянию эмиров Тимура он был провоз­глашен ханом в 1370 г. Согласно «Муизз ал-ансаб», генеалогическому сочинению, составленному в 1426 г. при дворе Тимурида Шахруха, у Суюргатмыш-хана бы­ло два сына — Султан-Байазид, Султан-Махмуд и одна дочь по имени Урун-Султан, которая была замужем за Мираншахом, сыном Тимура. Суюргатмыш-хан участ­вовал во многих походах эмира Тимура и умер своей смертью в 1388 г.

7. Султан-Махмуд-хан, сын Суюргатмыш-хана, возведен на престол эмиром Тимуром в 1388 г. Султан-Махмуд-хан, как и его отец, участвовал во многих походах Ти­мура (в Индию, Дешт-и Кипчак, Малую Азию и т. д.). В 1402 г. в битве при Анкаре он сыграл немаловажную роль и даже со своим войсковым подразделением за­хватил в плен османского султана Байазида. Согласно известиям автора «Шаджарат ал-атрак», Султан-Мах­муд-хан был еще жив в феврале 1405 г., когда  умер эмир Тимур; по Йазди и Фасиху ал-Хавафи, он умер в 1402-1403 г. Согласно «Муизз ал-ансаб», у Султан-Махмуд-хана было двое детей: дочь Акил-Султан (на ней был женат Улугбек, внук Тимура) и сын по имени Султан Абу Сайд. Носил ли сын Султан-Махмуд-хана, Султан Абу Сайд, ханский титул неизвестно.

8. Сатук-хан. Его родословная неизвестна. Согласно Мир­за Хайдару (ум. 1551), автору «Тарих-и Рашиди», ца­ревичу Сатуку ханский титул был присвоен Тиму­ром; очевидно, после смерти Султан-Махмуд-хана. Но в 1428-1429 г. Улугбек-мирза (правил в Мавераннахре в 1409-1449 гг.) низложил Сатук-хана и отправил его с войском в Моголистан против Вайс-хана. Вайс-хан пал в битве с Сатук-ханом, но и последний скоро вы­нужден был бежать в Кашгар, где был убит при набеге на этот город внука дуглатского эмира Худайдада, Каракул-Ахмад-мирзы. Улугбек провозгласил на место Сатука ханом в Самарканде другое лицо (Тарих-и Рашиди, рук. В 648, л. 396-406; С. 395, л. 53а-54а).

9. Об имени, происхождении и судьбе преемника Сатук-хана в источниках ничего не говорится.

10. В следующий раз новый хан, насколько можно судить по источникам, был провозглашен в Самарканде уже после низложения самого Улугбека в сентябре или октябре 1449 г. По сведениям источников, Абд-ал-Латиф, поднявший восстание против своего отца Улуг­бека и низложивший его, провозгласил ханом «какого-то обиженного судьбой потомка Чингиз-хана» (Сахаиф ал-ахбар. Т. 3. С. 65). Имя его и судьба неизвестны. Как полагает В. В. Бартольд, это был последний под­ставной хан из потомков Чингиз-хана в государстве Тимуридов⁶⁵.

Подставные ханы Чагатайского улуса Х1У-ХУ вв. яв­лялись марионеточными государями и одновременно хра­нителями политических традиций. Не обладая никакой фактической властью, подставные ханы из потомков Чин­гиз-хана оставались формально источником власти. В ча­стности, ярлыки Тимура и Улугбека издавались от имени ханов; за ханом были сохранены важные внешние атрибу­ты власти — обычай чеканить имя хана на монетах и упоминать его имя в хутбе, правда, не всегда соблюдав­шихся столь уж строго. Зато, как отметил В. В. Бартольд, нет никаких известий о том, чтобы эмир Тимур когда-нибудь в присутствии войска, при торжественной обста­новке, воздавал почести подставным ханам; почести, воз­даваемые, по монгольским обычаям, государю, всегда при­нимались самим Тимуром. По материалам источников, на пирах и праздниках хан предоставлял первенство эмиру Тимуру, сам же был почти незаметен; когда приходили послы иностранных держав, хан предоставлял их прием эмиру Тимуру, а сам занимал скромное положение; смотр войска также производил Тимур, и он же сам принимал воинские почести. Похороны ни одного подставного хана не становились народным зрелищем; ханы отходили в мир иной без народного плача, без траурно-торжественных церемоний и пышного погребального обряда; даже захоронения большинства подставных ханов Средней Азии Х1У-ХУ вв. неизвестны.

Тимур находился в очень хороших личных отношениях со своими ханами (Суюргатмыш-ханом, Султан-Махмуд-ханом), брал их с собой во время похода и не держал их взаперти, как это было при Улугбеке. Вот такой любопытный рассказ о положении подставных ханов в Самарканде  содержится в «Тарих-и Рашиди». Улугбек Гурган, пишет Мирза Хайдар, по примеру своего деда эмира Тимура, возводил на престол в Самарканде подставных ханов из потомков Чингиз-хана. «Он держал хана под присмотром, внутри города Самарканда, в махалле (квартал), границы которой были обнесены оградой и укреплены. Теперь (в 40-е гг. XVI в. — Т. С.) эта махалла города носит название хайат-и хан („ханский двор"). Это большая махалла, и у каждой махалла, входящей в нее, свое название. Одна из этих. махалла — Хауз-и Бустан-и хан („Бассейн ханского сада") — является хорошо известным местом в Самарканде. Во времена эмира Тимура в этой махалла проживал Суюргатмыш-хан» (Тарих-и Рашиди, рук. В 648, л. 396; С. 395, л. 53а).

Институт подставных ханов из потомков Чингиз-хана был вновь возрожден в Средней Азии, как уже говорилось, в XVIII столетии. В частности, в Хивинском ханстве после пресечения в конце XVII в. династии Шибанидов вся власть перешла в руки главарей кочевых родов. Однако в государственной жизни сохранялся принцип, что только представители «белой кости», т. е. Чингизиды, могут быть законными ханами. Для удовлетворения требованиям этой формальной законности люди неханского происхождения, в руках которых была фактическая власть в стране, засылали, чаще всего в Казахские степи, пригла­шение султанам принять ханское звание, так что в течение XVIII в. на престоле Хивы побывало немалое число казах­ских Чингизидов⁶⁶. Наиболее подробные известия о казах­ских султанах — ханах Хивы содержатся в сочинении хивинских историков XIX в. Муниса и Агахи, а также в различных русских источниках XVIII - начала XIX вв.

За немногими исключениями подставные ханы Хивы не имели политической власти, являясь фигурами чисто декоративными. Вот что сообщает, например, в своих «Путевых записках» о положении подставных ханов в Хиве врач майор Бланкеннагель, который по поручению российского правительства провел в Хиве пять месяцев — с 5 октября 1793 г. по 12 марта 1794 г. «Хивинский хан, - пишет он, — в правительстве значит меньше всего; три раза в год показывается он народу, окруженный теми, которые делами правят; в прочее же время сидит взаперти под строгим присмотром. В придворном его содержании не соблюдается даже благопристойности, и нередко в са­мом необходимом претерпевает нужду. ...Хива есть столи­ца и пребывание ничего незначащего хана и всех знатней­ших родов»⁶⁷.

Подставные ханы Хивы занимали престол (за редким исключением) только короткое время: одни уходили сами, а иных главы местных родов отсылали обратно на родину, в Казахские степи, и заменяли другими ханами. Средне­азиатский историк начала XIX в. Абд ал-Карим метко называет этот политический обычай «игрой в ханы» — ханбази⁶⁸.

В заключение главы несколько слов о ханах-самозван­цах. В литературе давно отмечено, властолюбие — такая неуемная страсть, против которой бессильны право, тра­диция, разум, страх перед возмездием. Жажда власти ис­покон веков не давала покоя политическим авантюри­стам — время от времени то и дело появлялись люди, называвшие себя именем какого-нибудь лица царствующей династии и предъявлявшие права на престол. Памятен, наример, красочный рассказ Геродота о маге Гаумата, который в 522 г. до н. э., выдав себя за внешне очень похожего на него Смердиса, младшего брата отправившегося в поход персидского царя Камбиса, занял престол и стал на некоторое время «царем царей» (Геродот, с. 147, 157-164). В истории России хорошо известны события, связанные с Лже-Дмитрием. О политических самозванцах, появившихся в государстве Сефевидов после внезапной смерти шаха Исмаила II в 1577 г., сообщает автор «Накават ал-асар» Махмуд ибн Хидайаталлах. Были ханы-самозванцы и в средневековой и новой истории Средней Азии. Замечательно, что среднеазиатские политические самозванцы рассматриваемого периода объявляли себя если не Чингизидами, то по меньшей мере их родичами. Вот несколько примеров.

В «Путешествие Ибн Баттуты» содержится рассказ о злоключениях некоего человека, который в середине три­дцатых годов XIV в. прибыл в земли Синда (низовье р. Инд) и выдавал себя за Чагатаида Тармаширин-хана (правил ок. 1330-1334 гг.).

По рассказу автора «Мусаххир ал-билад», в 1012/1603-1604 г. каракалпаки нарекли Абд ал-Гаффар-султаном некоего человека, внешне очень похожего на султана Абд ал-Гаффара, объявили его государем и посадили на пре­зол в Туркестане; тот захватил ряд присырдарьинских городов и сделал своей столицей Ташкент. Но вскоре хан жазахов Ишим, который являлся истинным владетелем тех .пределов, выступил на войну с Лже-Абд ал-Гаффаром и убил его (Мусаххир ал-билад, л. 99б)⁶⁹.

В 1687 г. умер сын и преемник хивинского хана-историка Абу-л-Гази, Ануша; через два года после смерти  Ануша-хана, т. е. в 1689 г., вступил на престол его сын Эрнек (Эренк). По словам жившего в начале XIX в. хорезмийского историка Муниса, молодой Эрнек-хан был дерзким мужчиной красивой наружности, любителем увеселений и пылал страстью к женщинам. «Всякую ночь после вечерней молитвы он верхом на ветроногом скакуне с двумя махрамами скакал из Ак-Сарая в Хивак, развлекал­ся и наслаждался там с розоликими девами и еще до рассвета возвращался в Ак-Сарай». При возвращении с одного из таких любовных похождений он был сброшен лошадью и разбился насмерть. Его мать, Тохта-ханум, которая происходила из туркмен, живших на южной ок­раине Хорезма, около Даргана, узнав о смерти хана, по­спешила его похоронить, прежде чем известие о его смер­ти успело распространиться, и отправилась в Дарган, в дом своего отца. У ее старшего брата был сын, сверстник Эрнек-хана, внешне похожий на него. Выдав своего пле­мянника за Эрнек-хана, Тохта-ханум распространила слух, что хан ездил навестить своих туркменских родственни­ков и теперь возвращается домой. Посредством такой хитрости молодому туркмену удалось привести в Хиву тысячу своих соплеменников и овладеть городом, после чего он стал подвергать преследованию узбеков Хивы. Некоторые узбеки ушли на Арал, собрали там войско из кунгратов, мангытов, канглы, кипчаков и ходжа-эли и пошли походом на Хиву. Самозванец был убит; Тохта-ханум казнена: ее привязали к коням, которые волочили ее; из даргинских туркмен спаслась одна сотая часть. Это событие произошло в 1106/1694-1695 г. (МИКХ, с. 456; Фирдаус ал-Икбал, изд. Брегеля, с. 142-148).

И наконец, пример из истории Кокандского ханства. К середине XIX в. Кокандское ханство превратилось в одно из крупнейших государств в Средней Азии, в состав которого вошли обширные территории от Памирских высот на юге до бассейна реки Или на северо-востоке. В семидесятых годах XIX в. там происходили стычки между российскими войсками и жителями ханства. Ситуа­цией в стране воспользовался некий мулла Исхак, родом из Пскента (современный Бишкек — столица Кыргызста­на). Назвав себя царевичем Пулат-беком, он со своими сторонниками из кыргызов и кипчаков занял Коканд, где осенью 1875 г. был провозглашен ханом, в то время как настоящий хан находился в Ходженте. Но правление самозванца было недолгим: в январе 1876 г. власти Пулат-хана был нанесен решительный удар⁷⁰.

Глава 6

ЦАРЕВИЧИ И ЦАРЕВНЫ

В ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОМ ДРЕВЕ ЧИНГИЗИДОВ

В востоковедении, как и в любой отрасли науки, существует немало ловушек, попав в которые научный работник может потерпеть полное фиаско. Одна из таких ловушек — эта власть прежних и нынешних авторитетов востоковедения. Во втором томе «Сборника материалов, относящихся к истории Золотой Орды» В. Г. Тизенгаузена (1825-1902), крупнейшего российского востоковеда, помещены обширные переводы-извлечения из «Муизз ал-ансаб» — важнейшего источника для генеалогической истории Чингизидов и Тимуридов ХIII-ХУ вв. При сверке мною текста переводов с персидским оригиналом, хранящимся в Национальной библиотеке в Париже, оказалось, что в опубликованных в «Сборнике» В. Г. Тизенгаузена переводах-извлечениях содержатся ошибки, искажающие генеалогическую историю Чингизидов, а также картину внутридинастийных и внутриполитических отношений в чингизидских улусах.

Количество «вымышленных» Чингизидов велико.

Для изучения истории Монгольской империи как в эпоху ее единства, так и после ее распада на независимые государства исключительное значение имеют мусульманские источники. Они написаны на разных языках (арабском, персидском, тюркском), различны по форме и «иду, структуре и содержанию. В частности, среди этих исторических сочинений мусульманских авторов есть специальные родословные книги («Насаб-наме»), содержа­щие генеалогическую историю «Золотого рода» Чингиз-хана. В их числе находится и «Муизз ал-ансаб» («Книга, прославляющая генеалогии») — предмет нашего исследо­вания.

Автор «Муизз ал-ансаб» неизвестен. Турецкий ученый Ахмед Зеки Валиди Тоган высказал предположение, что автором этой генеалогической истории, возможно, был известный придворный историк Тимуридов Хафиз-и Абру (ум. 1430)⁷¹. Однако фактов, которые могли бы безуслов­но доказать справедливость такого допущения, пока обна­ружить не удалось.

«Муизз ал-ансаб» написана на персидском языке в 830/1426-1427 г. при дворе Тимурида Шахруха (ум. 1447) в Герате. О мотивах, побудивших взяться за такой специ­фический исторический труд, анонимный автор в преди­словии к книге, которое написано прозой, перемежающей­ся со стихами, сообщает следующее: «В эти дни 830 года хиджры (1426-1427)⁷² Шахрух-Бахадур-хан, да увекове­чит Аллах его царствование и власть его, повелел соста­вить, найдя удобопонятную форму изложения материала, родословную книгу (насаб-наме), заново проверив генеа­логическую историю "Шаджара-йи ансаб-и салатин-и мугул", содержащую имена и его предков, и дополнив ее потомками, которые родились в последующие време­на». В соответствии со своим содержанием настоящая рукопись (ин нусха) получила название «Муизз ал-ансаб» («Книга, прославляющая генеалогии»). Вслед за генеа­логической историей монгольских султанов следует ро­дословие предка эмира Тимура Карачар-нойона из пле­мени барлас. Если в будущем по этой теме обнаружатся еще материалы, то пусть ими дополнят настоящие генеа­логические таблицы, добавляет автор (Муизз ал-ансаб, л. 16-26)⁷³.

Этот призыв нашел отклик у некоего лица (имя также неизвестно), который продолжил генеалогии Тимуридов до начала XVI в., т. е. до конца этой династии.

Таким образом, перед нами редкая книга, в которой под одним переплетом собраны материалы о более чем одной тысяче потомков Чингиз-хана и сотнях Тимуридов.

В известном справочнике Ч. А. Стори и Ю. Э. Брегеля говорится о трех рукописях «Муизз ал-ансаб», которые хранятся в Париже, Лондоне и Стамбуле⁷⁴. Однако, как установил американский ученый Дж. Е. Вудс в 1990 г., рукопись, хранящаяся в Музее Топкапы в Стамбуле, в действительности является списком другой, более ранней, генеалогической истории, принадлежащей перу некоего Хусайна, сына Али-Шаха. Таким образом, отмечает проф. Дж. Е. Вудс, мы располагаем только двумя рукописями «Муизз ал-ансаб»⁷⁵. Но ныне и эти сведения уже устарели. Молодому японскому исследователю Широ Андо удалось выявить в Алигархе (Индия) еще две рукописи «Муизз ал-ансаб»⁷⁶.

Итак, сейчас известны четыре рукописи «Муизз ал-ансаб»:

1. Париж, Национальная библиотека; рукопись отличается прекрасным исполнением и хорошей сохранностью. Я пользовался именно этой рукописью (микрофильм, который был получен мною благодаря содействию проф. Веаtriсе Forbes Маnz, за что приношу ей свою искреннюю благодарность). Привожу описание рукописи. Как указано на форзаце, рукопись содержит 161 лист, однако в действителвности в ней 164 листа, так как листы 5, 116 и 137 имеют по дополнительному листу. Листы 27б, 36, 54а, 566, 58а, 114а, 124а, 144а, 149а - пустые. Почерк — четкий красивый насталик. Многие этнонимы и имена собственные написаны весьма неуверенно. По-видимому, переписчик, судя по всему имевший туманное едставление о названиях тюрко-монгольских кочевых племен, а также о монгольских и тюркских собственных именах, не разобрал их в оригинале и поэтому только воспроизвел начертание (часто без диакритических знаков).

Место переписки хранящейся ныне в Париже рукописи «Муизз ал-ансаб» неизвестно. Она была переписана неизвестным писцом в первые десятилетия XVI в. и сменила за годы своего существования нескольких владельцев.

Одним из них был, судя по владельческим записям, некий ал-Рийази, живший в первой половине XVI в. и купивший эту прекрасно оформленную рукопись в Стамбуле. Друго­го владельца звали Исмаил ал-Шахид би-Фидаи. Его за­пись датируется месяцем шаввал 1007г. х. (май 1599г.). На листе 1а имеется еще запись, в которой читается имя Абу Бакр Рустам ибн Ахмад ал-Ширвани. Он был извест­ным библиофилом в Османской империи (ум. 1722/23). В 1142/1729-1730 г. рукопись была куплена в Стамбуле аббатом Севеном. Затем она оказалась в Париже, в Нацио­нальной библиотеке (Муизз ал-ансаб, л. 1а-161а)⁷⁷.

2. Лондон, Британский музей; рукопись, вероятно, XVIII в., дефектная; почерк — трудночитаемый индийский шикасте⁷⁸.

3. Алигарх, Алигархский Мусульманский университет; листы сбиты, пагинация поздняя; рукопись датируется вре­менем правления Могольского императора Бахадур-шаха I (1707-1712)⁷⁹.

4. Алигарх, Алигархский Мусульманский университет; рукопись состоит из двух томов; второй том — генеалогия дома Тимура — заново начинается с первой страницы⁸⁰.

Ни в одной из этих четырех рукописей «Муизз ал-ансаб» не указаны ни имя переписчика, ни место и точная дата переписки.

Анонимный автор «Муизз ал-ансаб» не называет кон­кретно свои литературные источники. Обычное его выра­жение: «Вот что повествуют правдивые тюркские истори­ки...» («монгольские историки», «историки ханского ро­да»). Лишь однажды, рассказывая об отце Чингиз-хана Есугей-бахадуре, автор ссылается на сочинение знамени­того историка Ильханов Рашид ад-Дина «Джами ат-таварих» (Муизз ал-ансаб, л. 56).

Как показали исследования А. 3. Тогана, Дж. Е. Вудса, Широ Андо, Ш. А. Квинна и других ученых, часть «Муизз ал-ансаб», посвященная Чингизидам, заимствована из «Шуаб-и панджгана» («Генеалогия пяти народов») Рашид ад-Дина. «Шуаб-и панджгана» была составлена Рашид ад-дином между 1306 и 1310 гг. Книга посвящена генеалогии царствующих династий «пяти народов»: 1) арабов, 2)монголов, 3) евреев, 4) христиан-франков, 5) китайцев — и представляет собою в основном извлечения из второго тома «Джами ат-таварих» того же автора, но с некоторыми дополнительными историческими сведениями. Анонимный автор «Муизз ал-ансаб» опустил генеалогию арабов, евреев, китайцев и франков, но заимствовал из «Шуаб-и панджгана» генеалогические таблицы дома Чингиз-хана и добавил генеалогии Чингизидов до начала ХV в., а также Тимура и первых Тимуридов⁸¹.

Другим литературным источником для автора «Муизз ал-ансаб», как полагают, послужила генеалогическая история Хусайна ибн Али-Шаха, посвященная дому Чингиз-хана и Тимура и составленная также в среде Тимуридов, но несколько ранее, чем «Муизз ал-ансаб», по всей вероятности, в годы правления Халил-султана (1405-1409). Генеалогия не имеет заглавия. Рукопись этой генеалогической истории хранится в Музее Топкапы в Стамбуле и исследована проф. Дж. Е. Вудсом..

«Муизз ал-ансаб» была введена в научный оборот еще в двадцатых годах XIX в. знаменитым ориенталистом К. д'Оссоном. С тех пор к «Муизз ал-ансаб» обращались многие западные исследователи, но все они в основном только использовали в своих поисковых работах материалы из этого ценнейшего источника. Объектом специального исследования и перевода «Муизз ал-ансаб» стала для западных ученых лишь в последние годы. Особо отмечу здесь две работы. Дж. Е. Вудс переработал и в 1990 г. издал на английском языке вторую часть «Муизз ал-ансаб» — генеалогию дома Тимура⁸². В 1992 г. вышла в свет монография японского ориенталиста Широ Андо, также специально посвященная «Муизз ал-ансаб»⁸³.

Из отечественных исследователей непосредственно с ерсидским оригиналом «Муизз ал-ансаб» были знакомы, кажется, только В. Г. Тизенгаузен (1825-1902) и В. В. Бартольд (1869-1930). В частности, в 1898 г. В. В. Бартольд опубликовал отрывок текста из рукописи «Муизз ал-ансаб», хранящейся в Парижской Национальной библиотеке.⁸⁴ В. Г. Тизенгаузен во время своего путешествия по Европе, совершенного в 1880 г. специально с целью извлечения из рукописных собраний сведений о Золотой Орде, сделал обширные выписки из сочинений многих средневековых мусульманских авторов, в том числе и из «Муизз ал-ансаб»  хранящейся в Парижской Национальной библиотеке. Извлечения из последнего источника были им обработаны, переведены и по соображениям удобства помещены в при­мечаниях и дополнениях к переводам из Рашид ад-Дина. Но В. Г. Тизенгаузен при своей жизни не успел издать эти материалы. Извлечения и переводы из персидских сочине­ний, сделанные им, были изданы лишь в 1941 г. под редак­цией А. А. Ромаскевича и С. Л. Волина (СМИЗО. Т. 2. С. 7, 29, 60-63 и др.). При этом произошел достойный самого глубокого сожаления казус. То ли по недосмотру самого В. Г. Тизенгаузена, то ли издателей его материалов по ис­тории Золотой Орды, в извлечениях из «Муизз ал-ансаб» содержатся досадные ошибки. Чтобы стала понятной при­рода их происхождения, обращусь снова к персидскому оригиналу «Муизз ал-ансаб».

В вводной части своего труда анонимный автор «Муизз ал-ансаб» подробно объясняет читателю принципы орга­низации генеалогического материала основного текста. Для наглядности, пишет он, в настоящей родословной кни­ге используются таблицы и другие графические фигуры и построения. Так, имена лиц мужского пола (т. е. каждое имя принца крови в отдельности) выделены кружком, а имена лиц женского пола (т. е. каждое имя принцесс крови в отдельности) вписаны в прямоугольник-квадрат. Имена тех принцев, которые достигли верховной власти и царст­вовали, вписаны в прямоугольник с двойной линией, под которым — соединенный с ним линией — большой, очер­ченный двойной линией круг для изображения их портре­тов (в парижской рукописи «Муизз ал-ансаб» «портре­тов» ханов нет и все большие круги — пустые). На правой стороне от имен и изображений государей указаны имена эмиров и вельмож (часто со сведениями, из какого они рода и племени), а на левой стороне перечислены имена их жен и наложниц (также часто со сведениями, из какого они рода и племени). Около имени помещена памятка, где по возможности приводятся даты рождения и смерти, годы царствования и другие исторические сведения. Мужское потомство и женское потомство государей указаны в середине листа и их имена, т. е. имена детей (фарзандан), вписаны внутри мелких кружков и прямоугольников-квадратов, а имена тех из принцев, которые впоследствии стали правителями, отмечены двойной линией (Муизз ал-ансаб, л. 2аб).

В опубликованных в «Сборнике» В. Г. Тизенгаузена из­речениях из «Муизз ал-ансаб» почему-то оказался не соблюден главный принцип организации генеалогического материала источника, а именно: в персидском оригинале имена принцев крови (по терминологии источника — оулад) отмечены кругом (малым или большим, очерченным одной или двойной линией), а имена принцесс крови (по терминологии источника — унас) заключены в малый прямоугольник-квадрат. Результат такого вольного перевода оказался плачевным: многие десятки принцесс дома Чингиз-хана, словно по мановению волшебной палочки, превратились в принцев.

Пишущий эти строки не мог, конечно, взять на себя труд сличить с персидским подлинником все переводы-извлечения из «Муизз ал-ансаб», опубликованные в «Сбор­нике» В. Г. Тизенгаузена. Я взял лишь некоторые места из тех страниц «Сборника», на которые в исследовательской литературе ссылки делаются чаще всего. Мой перевод-расшифровка, как увидит читатель, сильно отличается от перевода В. Г. Тизенгаузена. Но эта разница объясняется просто: у В. Г. Тизенгаузена не только не расшифрованы графические фигуры и построения в «Муизз ал-ансаб», но в ряде случаев оказались перепутанными линии, кото­рые, часто переходя с одного листа на другой, соединяютграфические фигуры, на которых обозначены имена детей, с графической фигурой, на которой обозначено имя их отца. Имена Чингизидов — «подпоручиков Киже» в переводе В. Г. Тизенгаузена выделены мною курсивом.

Переводы  извлечения

Из «Сборника» В. Г. Тизенгаузена

(т. 2, с. 62-63)

Родословие Урус-хана разделено на три отдела: А. потомство его сына Токтакиа, Б. потом­ство другого его сына Тимур-Мелика и В. третьего его сын Коюрчака или Койричака.

А. У Токтакии было шесть сы­новей:

1) Бахши-бий

2) Севди

3) Татли

4) Анике-Булад

5) Бугучак

6) Тенгриберди.

Из них Бугучак был отцом четырех сыновей:

1) Мухаммеда

2) Ахмеда

3) Алия

4) Имен-бия.

Остальные пять показаны бездетными.

Б. У Тимур-Мелика значится двенадцать 12 сыновей* (* Указанные здесь «12 сыновей» Тимур-Малика в действительности — дети Урус-хана. В Парижской рукописи «Муизз ал-ансаб» (л. 27а) Тимур-Малик показан бездетным. Это отчасти и понятно. По характеристике Натанзи, автора «Мунтахаб ат-таварих-и Му'и-ни» (написано в 1413 г.), Тимур-Малик-хан был большим любителем наслаждений, постоянно предавался пьянству и разгулу, «спал до полудня», что укрепило расположение людей к его политическому сопернику, и «большая часть улуса, отряд за отрядом, перешла к Токтамышу». Тимур-Малик потерял свою власть, а заодно и жизнь.):

1) Сейид-Али

2) Сейид-Ахмед

3) Токта-Пулад

4) Туглук-Пулад

5) Шукур

6) Туглу-бий

7) Иран-бий

8) Суду-бий

9) Менглик-Туркан

10) Оглан-бий

11) Менгли-бий

12) Кутлу-Бука** (** Здесь В. Г. Тизенгаузеном или издателями его материалов сде­лано такое примечание: «Расположение имен в рукописи Муизза неясное и возможно, что некоторых из перечисленных двенадца­ти сыновей Тимур-Мелика следует считать сыновьями Урус-хана» [СМИЗО. Т. 2. С. 63, прим. 1].).

Из них у 3-го (Тукта-Пулада) было двое сыновей:

1) Тогай-Пулад

2) Сарай-Пулад

у 4-го (Туглук-Пулада) также два сына:

1) Ак-Пулад

2) Берди-Пулад

у 12-го (Кутлу-Буки) четыре сына:

1) Джинг-Пулад

2) Кутучак

3) Ядгар

4) Нусрет.

В. Коюрчак был отцом трех сыновей:

1) Борак-хана

2) Ракыя

3) Паенде-султана

последние два бездетны, а у первого (Борак-хана) было четверо сыновей:

1) Сеадат-бек

2) Абу-Саид

3) Мир-Касим

4) Мир-Сейид.

Из «Муизз ал-ансаб» (л. 26а-27а)

У Урус-хана было 15 детей: 8 сыновей и 7 дочерей.

Имена его дочерей (каждое имя в отдельности вписано в квад­рат; в общем перечне детей Урус-хана они соответственно значат­ся: 6-м, 7-м, 8-м, 9-м, 10-м, 11-м, 12-м ребенком):

1) Шукур (или Шекер)

2) Туглу-бий

3) Ирен-бий

4) Суду-бий

5) Менглик-Туркан

6) Оглан-бий

7) Менгли-бий.

Имена его сыновей (они от­мечены кругом или двойным кру­гом; в общем перечне детей Урус-хана они соответственно значат­ся: 1-м, 2-м, 3-м, 4-м, 5-м, 13-м, 14-м, 15-м ребенком).

Первый сын Урус-хана — Ток­такиа; он царствовал (его имя вписано в прямоугольник с двой­ной линией, который соединен с большим кругом с двойной ли­нией). У него было три дочери:

1) Яхши-бий

2) Севди

3) Татлы

(каждое имя в отдельности вписано в квадрат)

и три сына (имена вписаны в круг):

1) Анике-Булад

2) Бугучак, а этот Бугучак имел трех сыновей и одну дочь: а) Мухаммад, б) Ахмад, в) Али, г) Имен-бий (первые три имени вписаны в круг, а последнее — в квадрат);

3) Тенгриберди.

Второй сын Урус-хана — Сай-ид-Али.

Третий сын Урус-хана — Сай-ид-Ахмад.

Четвертый сын Урус-хана — Токта-Пулад. У него было два сына:

а) Тагай-Пулад

б) Сарай-Пулад (каждое имя вписано в круг).

Пятый сын Урус-хана — Туг­лук-Пулад. У него бьшо два сына:

а) Ак-Пулад

б) Берди-Пулад (каждое имя заключено в круг).

Шестой сын Урус-хана — Кут­лу-Бука. У него было три сына:

а) Джинг-Пулад

б) Кутучак

в) Ядгар (каждое из этих имен вписано в круг) и одна дочь по имени Нусрет (имя вписано в квадрат).

Седьмой сын Урус-хана — Ти­мур-Малик; он царствовал (его имя вписано в прямоугольник, очерченный двойной линией и соединенный с большим кругом с двойной линией).

Восьмой сын Урус-хана — Куй-урчук. У него было две дочери:

а) Пайанде-султан

б) Рукийа (каждое имя вписано в квадрат) и один сын по имени Барак. Барак царствовал (его имя вписано в прямоугольник, очерченный двойной линией и соединенный с большим кругом с двойной линией). У этого Барака было 4 детей: дочь Сеадет-бик (имя вписа­но в квадрат) и три сына: Абу Са'ид, Мир-Касим и Мир Сай-ид (каждое имя вписано в круг).

Итак, в результате крупного недоразумения в один из популярнейших в ученых кругах послевоенных лет сборников материалов, посвященных истории Золотой Орды,  впущены «вирусы» — носители дезинформации, ко­торые, проникнув оттуда в исследовательскую литературу, оказали пагубное влияние на научные построения многих медиевистов, пользовавшихся этим сборником. Таким образом, в целом направлении отечественного востоковедения создалась тупиковая ситуация. Выход из тупика ясен — надо повернуть обратно. В данной тупиковой ситуации это означает — назад к первоисточнику, т. е. к персидскому оригиналу «Муизз ал-ансаб». В Санкт-Петербургском филиале Института востоковедения РАН имеется микрофильм прекрасной по исполнению и сохранности парижской рукописи этого замечательного письменного памятника. Остается лишь надеяться, что в недалеком будущем найдется востоковед, имеющий опыт работы с рукописным материалом, и возьмет на себя тяжкий, но, при создавшемся положении дел, необходимый труд по переводу-расшифровке и подготовке к изданию первой части «Муизз ал-ансаб», содержащей генеалогии Чингизидов XIII - начала XV в.

К сказанному выше добавлю следующее. В рукописном фонде Санкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН хранится рукопись редкого тюркского сочинения под названием «Таварих-и гузида-йи нусрат-наме» (написано около 1504 г. в Средней Азии). Это произведе­ние интересно во многих отношениях. В частности, оно содержит разделы, в которых приводятся подробные родословные Джучидов и Чагатаидов XIII - начала XVI в., которые могут быть, а точнее — непременно должны быть, использованы при работе над соответствующими разделами «Муизз ал-ансаб». Генеалогию Чингизидов анонимный автор «Нусрат-наме» завершает такими словами: «В настоящей родословной упомянуто то, что стало известно из разных хроник, а также то, что содержит изустное пре­ние. Каждому, кто узнает дополнительные сведения об их потомках, надлежит внести это в данный перечень имен» (Нусрат-наме, л. 128а). Была ли в числе литературных источников составителя «Нусрат-наме» также и «Муизз ал-ансаб», остается вопросом, не имеющим пока решения.