ГЛАВА I

ТОПОГРАФИЯ ТРАПЕЗУНДА.

ПЛАН ГОРОДА, ПАМЯТНИКИ

 

На небольшой территории, занимаемой Трапезундской империей, столичный ее город Трапе­зунд имел более существенное историческое зна­чение, чем то, которое принадлежало столицам в других средневековых государствах. В Трапезунде бил пульс окраинной эллинской империи, гордой своей культурой, прошлой историей и просвещени­ем, сравнительно с соседними народами и входив­шими в ее состав инородцами. В столице сосредо­точивались все богатства, почерпаемые от мировой торговли; сюда стекались для устройства своих дел и на продолжительное пребывание наиболее влия­тельные и богатые провинциалы, не говоря уже о военных и гражданских чинах, искавших при дворе милостей и ожидавших повышений по службе. Мас­сы рабочих предлагали свой труд в морской гава­ни, в которой стояли иностранные корабли; на площадях в нижнем городе стояли караваны, пере­возившие восточные товары в Европу и нагру­жавшиеся европейскими товарами для Персии, Тур­кестана и Дальнего Востока. Провинция, в сущности, представляла мало значения для император­ского правительства, за исключением тех областей, где добывались металлы и где, впрочем, главная прибыль шла в пользу местных полузависимых от короны владетелей. Политическая жизнь направ­ляема была Трапезундом, с ним не могли состя­заться небольшие города Черноморского побережья, между которыми Керасунт занимал первое в про­винции место. Лишь в военном отношении выдви­галось по временам значение пограничных крепос­тей, из которых крепость Лимнии на восточной гра­нице играла главную роль. Но это имело лишь временный и преходящий характер. Трапезундская империя в своем историческом происхождении и существовании более зависела от судеб стольного города, чем от постепенного сокращения своих пре­делов и ограничения власти императоров. Город Трапезунд служит полным выразителем империи и потому заслуживает подробного с ним зна­комства.

Одной из первых задач топографии города Трапезунда должно быть выяснение местонахождения средневековых ворот, по которым обозначается и направление главных улиц, и положение зданий, и сверх того нередко к ним же приурочиваются важ­ные события из военной и политической истории. Первый шаг по изучению городских стен и крем­левских зданий зависит от точной ориентации ис­следователя по отношению к городским воротам. Главным средством к отожествлению указаний писателей по этому предмету служили личные наблюдения над стенами города и тщательное рас­смотрение направления улиц, а также кладки городских стен.

Прежде всего следует отметить, что город Тра­пезунд, как это хорошо выясняется по сохранив­шимся в главных частях стенам, ориентирован почти правильно с юга на север, с самым незначи­тельным уклоном на юго-запад. Если иметь в виду ту часть города, которая окружена стенами, то две трети ее с юга на север представляют территорию, вдвое, если не более, суженную окружающим его глубоким оврагом и скалистыми обрывами, чем северная треть, направляющаяся к морю. Необхо­димо также принять в соображение, что окружен­ный каменными стенами и башнями город разделя­ется на три квартала: 1) южный, без сомнения са­мый древний, носивший имя акрополя, или кремля, также μεγαλη κορτη «великая крепость», где был центр правительственных учреждений, царские двор­цы, казнохранилище, архивы и проч. и где по насто­ящее время, вследствие особенно счастливых об­стоятельств, сохранилось больше остатков фунда­ментов стен, а иногда и некоторых частей зданий. Эта часть города, по сравнению с другими самая маленькая, занимает территорию не более 1/2 деся­тины, сплошь покрыта остатками старых зданий и представляет наиболее благодарный материал для раскопок и археологических исследований; 2) сред­ний город, простирающийся немного далее церкви Богородицы Златоглавой, старой митрополии, где за мостом сохранились остатки ворот, составлявших его границу; наконец, 3) самый обширный, го­раздо позже возникший, нижний город. Он прости­рается до морского берега и обнимал в свое время промышленное, торговое и иностранное население, разумея под последним в основном венецианцев и генуэзцев с их магазинами и торговыми конто­рами.

Попытаемся ознакомиться с каждой из упомя­нутых частей. В настоящее время в акрополь, или кремль, ведет одна дорога мимо церкви Богородицы Златоглавой по названной на русском плане Ар­тиллерийской улице. Но это едва ли та главная царская дорога, называемая императорскою ромэйскою дорогою^[1], по которой поднимались из средне­го города к царскому дворцу. Нынешний вход из средины города в кремль ведет через два пролома в стене внутренней, отделяющей кремль от сред­него города^[2] и кремля. На этом месте была, по-видимому, круглая башня, уже в турецкое время приспособленная для прохода. На обычных планах, а также на плане у Линча^[3], здесь большой недоста­ток. Именно здесь не совсем основательно прове­дена поперечная стена с востока на запад, в которой показываются и ворота, ведущие в кремль. Как стена, так и главные ворота были южнее обозначенного на плане места; это доказывается как свидетельством путешественника Евлия-эфенди, посетившего Трапезунд в 1648 г., так и личными моими наблюдениями. У турецкого путешественника на­ходим категорическое указание, что на северной стороне кремля, т. е. там, где он соединяется со «средним городом, были одни ворота, вторые же сек­ретные ворота всегда были закрыты^[4]. При исследо­вании кремлевских стен выяснилось то обстоятель­ство, что поперечная стена, идущая от востока на запад и отделяющая кремль от среднего города, показывается не на своем месте, так как западная стена кремля продолжается еще далее до места, где заканчивались кремлевские укрепления. Кроме того, выяснилось другое обстоятельство, что большие заложенные ворота можно видеть на южной стороне кремля против площади «Эпифания», отделен­ной скалистым оврагом от квартала св. Евгения, именно в громадной башне, бывшей ключом пози­ции до постройки «кулы», т. е. башни Иоанна. Здесь, на южной стороне башни, наблюдаются признаки заложенных и обведенных каменной стеной ворот. Что касается открытого пути, таковым был именно тот, который соответствовал царской дороге, веду­щей ко дворцу, и шел через северную стену кремля.

В этом отношении обращает на себя внимание та угловая северная башня кремля, сохранившая в себе остатки церкви и живопись. Эту башню бу­дем называть башней придворной церкви, она была предметом особенного нашего внимания^[5]. Именно поблизости от этой башни отмечаются четыре арки весьма больших размеров; ясно, что здесь в кремле был или большой портал, или особая постройка; здесь найдены основания двух пилонов, которые служили базой для той лестницы или крыльца, что вело в царский дворец, как о том говорят писатели XV в., Виссарион и Евгеник. Неподалеку найдены обломки фриза хорошей работы. Следует еще за­метить, что это здание кремля стояло на другом уровне, чем следующее за ним, и что в самом крем­ле наблюдаются три террасы, из коих каждая скреп­лена была контрфорсами. Занимающая нас мест­ность любопытна в том отношении, что здесь же должны находиться теперь заложенные главные ворота, которыми из среднего города входили в кремль, здесь же было парадное крыльцо для входа во дворец. Направление всех построек в кремле располагается на западной стороне. Для ориенти­ровки положения дворцов и жилых помещений следует отправляться от фундамента зданий, сло­женных из громадных блоков, характерных для рим­ской и византийской эпохи не позже Юстиниана. Пока считаем возможным наметить самое главное и существенное. Ключ архитектурного и археологического положения лежит в объяснении построек, ведущих к куле Иоанна, построек определенного рремени, которыми закончена была система укреплений кремля. Эта кула до сих пор недоступна для изучения, и проникнуть внутрь можно только че­рез проломы стен или сводов, к чему уже делались попытки любителями. Она построена была, с одной стороны, для защиты кремлевских зданий, с дру­гой — для охраны со стороны большой террасы, слывшей под названием «Эпифания», со стороны коей кремль мог считаться доступным для врага; с этой именно стороны нападали на Трапезунд готы, грузины и турки. Что касается восточной и запад­ной стороны, здесь, кроме стен и башен, оборона со­стояла в самой природной твердыне в виде отвес­ной скалы и оврага, в глубине которого протекала горная речка. Исследование кремля представляет очень благодарную задачу. На пространстве пло­щади, занимающей не более полутора десятин, со­средоточена была официальная, административная и казовая придворная жизнь любившей роскошь и довольство царской семьи, в которой было много красивых женщин, привлекавших в город иност­ранных владетелей и принцев. Большие каменные постройки с террасами и крытыми галереями, со­хранившиеся в некоторых частях и до сих пор, двор­цы царской семьи, палаты для приема иностранных послов, казнохранилище и библиотека, все подоб­ные сооружения, о которых сохранилась память, с остатками живописи и с признаками изящного вкуса в стиле построек заключали в себе много подстрекающего к тому, чтобы подвергнуть кремль раскопке, благо требовалось снять не больше трех аршин в глубину на пространстве небольшой пло­щади (об этом см. в Приложении). Выполнить эту задачу мне не удалось вследствие того, что русская оккупация преждевременно и неожиданно закон­чилась и Трапезунд стал уже недоступен для науч­ных изысканий. Тем не менее были сделаны раз­нообразные мелочные наблюдения в кремле, в осо­бенности близ кулы Иоанна, где сохранились следы множества больших сооружений, и в северной баш­не, где найдены следы дворцовой церкви с фрес­ками.

Вообще можно заметить, что во время империи кремль был, может быть, даже более недоступен, чем в турецкое время, когда в нем предоставлялось жить и частным лицам из правоверных; только христиане лишены были права входить в него. Несколько раз отмечается в памятниках, что цари приходили в соборную церковь Богородицы Зла­тоглавой не обыкновенной дорогой, а по кремлев­ским стенам, и спускались в среднем городе пря­мо у церкви. Так говорится о царе Андронике Гиде во время осады города султаном Конийским^[6].

Кремль, или великая крепость (μεγαλη κορτη), отличается от среднего города или собственно крепости (αστυ), который протяжением был больше первого и первоначально был достаточен для населения всего Трапезунда. Средний город, отделен­й от кремля стеной, простирался с юга на север, частью в своих западных и восточных пределах ограничиваемый отвесными скалами и рвами, а с севера, далеко не достигая моря, глубоким оврагом, через который проведен каменный мост. Он был защищен стеной и с северной стороны, которая была неподалеку от храма Богородицы Златоглавой, где и по настоящее время можно еще заме­тить следы больших главных ворот, выводивших на морской берег. Когда понадобилось расширить город, император Алексей III раздвинул его имен­но в той части, которая находится у второго моста, включив в черту города обширное ровное про­странство к западу и придав ему гораздо более площади, чем какая входила в кремль и средний город.

Евлия-эфенди продолжает в указанном выше месте: «Средний замок есть продолговатый четы­рехугольник, окруженный стенами. Восточные во­рота, ведущие от крепости или внутреннего замка, называются воротами Ени-джума или Новая Пят­ница». Нужно думать, что так назывались те воро­та, через которые в настоящее время происходит сообщение среднего города с кремлем и где выход на восточную часть с храмом св. Евгения, отделен­ным здесь от среднего города глубоким оврагом. Вторые ворота находятся в конце той же самой, т. е. восточной, стены. Против этих ворот кожевенные заводы, и потому название их — кожевен­ные ворота. В центре кожевенного рынка находит­ся большой каменный мост, построенный Узун Хасаном, начальником крепости. Третьи ворота сред­него города — на западной стене — называются тюремными воротами, потому что здесь место за­ключения для преступников и должников. От этих ворот переход по каменному мосту к воротам Иоан­на Ооапиз). Четвертые ворота на северной стене, т. е. той, которая первоначально ограничивала сред­ний город со стороны моря, прибавим здесь к сло­вам нашего руководителя. Эти ворота ведут в ниж­нюю крепость и потому называются воротами ниж­ней крепости.

Здесь описание так точно и ясно, что нечего к нему прибавить. Четверо ворот среднего города обозначены так хорошо, что их без труда можно указать и в настоящее время. Лишь по отноше­нию к северным, отделившим средний город от южного, должно заметить, что в средневековую эпоху, когда они выходили на морскую сторону, они носили другие наименования.

Средний город, или крепость (αστυ), составлял собственно обывательскую часть столицы. Здесь был храм Богородицы Златоглавой, митрополия Трапезундская, где большею частью венчались на царство императоры и где имели погребение мит­рополиты. В этой части города имели свое пребы­вание высшее духовенство и служилое сословие, купечество и рабочий класс. Нет сомнения, что не все жители могли помещаться в стенах среднего города, много обитателей жили и вне стен, подвергаясь опасности от врагов. Раз случилось, что горожанам был нанесен большой вред турецким нападением; тогда правительство решилось раздвинуть средний город, включив в него значительную часть территории на восток и на север и придав ему вдвое большие размеры. Новая часть была окружена стенами и укреплениями в виде башен по образцу Константинопольских.

Переходим к описанию нижнего города, имев­шего в своей северной, расположенной к морско­му берегу, части по преимуществу торговый харак­тер. В нижнем городе было также четверо ворот. Прежде всего ворота Иоанна возле северо-восточной стены поблизости от тюремных ворот; далее Молочные (Suthkhane) у христианского квартала; Мевлуз по направлению к морскому берегу, полу­чившие название от мелкого щебня на берегу; на­конец, ворота Мум-хане или восковых лавок, пото­му что здесь выделываются и продаются восковые свечи. Такова еще страничка из описания Евлия-эфенди, которому нельзя не придавать большего зна­чения в сопоставлении его сообщений с местными известиями. Правда, находимые там указания мо­гут и не совпадать с теми терминами, которые дает кастильский путешественник, т. е. Вениамин из Туделы, но по следам последнего легко отожеств­лять показания первого. Таким образом, ворота Святой силы (της αγιας δυναμεως) нужно искать на северной стороне среднего города; морские ворота (η πυλη του αιγιαλου) самим именем обозначают свое местонахождение. Точно так же угловые во­рота св. Георгия Лимниота^[7] должны находиться на углу восточной стены среднего города, где побли­зости впадает в море Дермен-дере, или Пикситис. Понять места писателей, говорящих об осаде горо­да врагами и называющих различные пригороды и части города, было бы весьма трудно без общих соображений о топографии стен и ворот.

Несколько слов о Молочных воротах, или Сут-хане. Первое напоминает Галату константинополь­скую и вместе с тем возбуждает вопрос о стран­ном термине русской первоначальной летописи: «внутрь Суду», «пожег весь Суд». Настойчиво вы­двинут вопрос о недостаточном истолковании это­го термина в сочинении проф. В. Д. Смирнова «Ту­рецкая легенда о св. Софии» (СПб, 1898, с. 94 и след.), у которого предложено, по-видимому, весьма простое и естественное толкование. Ссылаясь на турецкого писателя Евлия-челеби, который в опи­сании Константинополя Галату сближает с гречес­ким словом γαλα «молоко» и объясняет это тем, что там была молочная ферма Константина и со­держались дойные коровы, профессор Смирнов высказывает следующую мысль о происхождении русского термина: «Все дело заключается в том, что сопоставляемое с греческим γαλα турецкое слово произносится суд. Нет ничего удивительного в том, что морские народы, хотя бы те же кома­ры или тюрки-сельджуки, обитавшие в Малой Азии, могли называть известную им передовую часть Константинополя Галату, в переводе на свой язык, Суд. А от них оно могло потом передаться и русским, обыкновенно также с моря совершавшим свои набеги на Константинополь и следовательно прежде всего нападавшим на прибрежья Галаты, как это сделал, например, Игорь, который пожег весь Суд, т. е. спалил всю Галату». В применении к первона­чальной русской летописи, памятнику начала XII в., все же могут встретиться некоторые затруднения к тому, чтобы допустить в такое раннее время ут­верждение за окраиной Царьграда турецкого наи­менования. Но что касается Трапезунда, то ворота «Сут-хане» и «Молочные ворота» не могут не пред­ставлять солидного доказательства в пользу выра­женной Смирновым мысли^[8].

Попытаемся ознакомиться с указаниями на глав­ный характер населения нижнего города и на сле­ды сохранившихся здесь построек. Следует пред­варительно отметить, что укрепления нижнего го­рода в виде стен и рвов с водой устроены с большим искусством и имеют большую толщину, чем стены среднего города, так как отвесные овра­ги, защищающие кремль и средний город, заканчи­ваются, приближаясь к морю, и перестают быть за­щитой стен. Взамен того нижний город как с вос­точной и западной сторон, так и со стороны моря укреплен крепкими боевыми башнями, которые при­давали всему укреплению характер недоступности. Главная часть сравнительно обширного простран­ства нижнего города была занята, как и теперь, тор­говыми площадями, базарами и торговым населе­нием. За исключением нескольких церквей, как св. Анны, Василия и митрополичьей церкви новой по­стройки, здесь можно отметить, за воротами Мум-хане, базар и затем безестан на Туркестанской улице по новому распланированию города. Там же Frank-mahalla, или христианский квартал. Так называется импозантное и стильное сооружение средневеко­вой эпохи, служившее во время русской оккупации складочным местом военного ведомства (главным образом колючей проволоки). Это — сооружение генуэзской эпохи, здесь были склады товаров этой торговой республики и вблизи был генуэзский квар­тал с надлежащей военной защитой. В середине высокого здания, лишенного кровли, стоят четыре пилона, на которые опиралась кровля или, лучше, своды. Это здание соединено ходами с находящей­ся поблизости базарной мечетью (чаршиджами). Главный вход с северной стороны носит следы ре­льефа, но вход довольно узкий, как, впрочем, и дол­жен быть доступ в склады. Над воротами со всех четырех сторон квадратные доски с надписями, которые стерты. Поблизости к морскому берегу находятся хорошо сохранившееся здание, служившее прежде магазином для товаров, ныне же занятое конюшнями. Вообще вся эта улица расположена на месте венецианского и генуэзского квартала. Поблизости был мол и крепость, защищавшая иностранную колонию.

Выходя из стен нижнего города на морской бе­рег, мы имеем перед собою значительную площадь незащищенного пространства, которая, по всей ве­роятности, прежде была еще больше, так же как и Маленький ручей, текущий вдоль крепостных стен по оврагу, а в особенности река Пикситис (др. Дермен-дере) несут с собой много илу и песку и засо­ряют берег. Генуэзская и венецианская колония играла такую крупную роль в истории Трапезунда, что ей принадлежит значительное место в политической и торговой истории империи. Проходя по морскому берегу вне северных укреплений нижне­го города, при хорошей погоде можно заметить в воде следы каменного сооружения, каким был окружен мол или пристань для стоянки кораблей. Здесь, на месте нынешнего Guselserai или на выдающемся в море куске у залива Дафны, следует ис­кать крепость Леонтокастрон, бывшую предметом продолжительных споров и ожесточенных схваток между царями Трапезунда и генуэзцами.

Вне городских стен остаются замечательнейшие памятники Трапезунда. Прежде всего сюда отно­сится храм св. Евгения, находящийся против крем­ля или цитадели, за рвом и стеной, с западной стороны. Этот храм имеет весьма большое значение в истории Трапезунда и представляет собой один из лучше сохранившихся памятников; с ним мы знакомим читателя в другом месте с необходимы­ми подробностями. Не менее того известный храм Св. Софии, расположенный на морском берегу по дороге в Платану и отстоящий в получасовом от города расстоянии, составляет также предмет осо­бого внимания. Над городом господствует высокая гора, ныне называемая Боз-тепе, прежде гора Мифры. Эта местность примечательна и в археологи­ческом отношении, потому что здесь в дохристи­анскую эпоху был культ местного божества Мифры, остатки святилища коего сохраняются по настоящее время. Во время империи здесь был дач­ный дворец, известный превосходным видом на го­род и море, благорастворенным воздухом и слу­живший иногда пребыванием почетных гостей, при­бывавших к императору. В последнее время, т. е. в турецкую эпоху и во время русской оккупации, здесь было военное укрепление, на постройку коего по­шли стены старых сооружений. Для будущих ис­следователей заметим, что эта местность заслужи­вает тщательного археологического изучения. При подошве холма Мифры находится женский монас­тырь Богородицы Богопокровенной (Παναγια Θεοσκεπαστος;), построенный в скале, в нарочно вы­битой для того пещере. Фресковая живопись, укра­шавшая церковные стены, сильно пострадала от сырости; остались следы царских изображений строителя Алексея III и его супруги.

Точно так же вне городских стен были места развлечений, театр и циканистерий. Последний, представлявший ровную площадь для игры в поло, был, как можно думать, любимым удовольствием членов царской семьи. На этой площади, во время игры в поло, вследствие неудачной операции с шаром, упал с коня и лишился жизни второй Комнин, Андроник Гид. Что и за стенами города жило население предместий, видно из того, что многие древние церкви были вне стен. Между прочим, от одной из них сохранилась надпись, которая дает некоторое понятие о составе населения города^[9].

Писавшие о Трапезунде греки много расточают лести своим соплеменникам, когда утверждают, что обитатели города полны сознания высокого исто­рического прошлого их города, будто, далее, все чувствуют, что «они живут не в обыкновенном про­винциальном городе, а в бывшей столице. Преу­величение идет до того, что приписывается трапезундцам особенная утонченность нравов и благо­родство поведения^[10]. Если принимать в соображение не внешние признаки, а психологию и настроение общества, если судить по идеалам, управлявшим жизнью прежнего и нынешнего населения, то, конечно, придется сказать: да, это те же греки, но не те же у них чувства, не те же поют они песни.

Лучшим подтверждением сказанного служит следующее. Раз в Средние века в Константинополе возникло судебное дело, в котором в качестве свидетелей привлечены были проживавшие там купцы из Трапезунда. Когда начался опрос имен свидетелей, то обратило на себя внимание то обсто­ятельство, что трое из них, один за другим, назва­лись Евгениями, а когда судья потребовал клятвен­но подтвердить то, что свидетели показывали, то они поклялись именем св. Евгения. Судья приос­тановил производство дела и обратил внимание сво­их товарищей-судей на это странное обстоятель­ство, которое формулировал в следующих выраже­ниях: «В календаре трапезундцев как будто только один святой и значится именем Евгений, и почти все в Трапезунде носят имя Евгениев».

Константинопольский судья отметил весьма ин­тересный факт в жизни средневекового города. Действительно, св. Евгений находился в тесной связи со всей историей империи Трапезундской, принимал участие в радостных и печальных собы­тиях государства. Он был защитником города, изоб­ражение его было в гербе императоров и на моне­тах. Никто, посещая этот город, не мог пройти мимо богатого и весьма почитаемого монастыря св. Евге­ния. Здание сохранилось и по настоящее время, одно из самых крупных зданий, хотя и обращенное в мечеть, но имеющее все внешние архитектурные признаки православной церкви. И что всего любо­пытнее, бывшая церковь св. Евгения находится не в центральной части города, занятой исключитель­но турками, а в особом квартале, где жили и греки. И тем не менее память о св. Евгении совсем угасла в Трапезунде, т. е. в населении больше нет распространенности имени Евгения. Что это не преувеличение, доказывается тем, что я не нашел иконы св. Евгения в многочисленных церквах города, даже между старыми иконами. С вопросом насчет иконы св. Евгения я обращался не к одному городскому священнику, и никто не мог мне сказать, где бы я мог увидеть эту икону. Такое решительное забвение о палладиуме города и империи нужно считать весьма замечательным в психологии населения Трапезунда.

Следует признать, что только старые полузабытые и большей частью обращенные в мечети церкви да величественные остатки царских дворцов в цитадели и, наконец, окружающие старый город стены, идущие с юга на север к самому морю, пред­ставляют собой настоящие памятники древнего города. Эти немые свидетели старого отошедшего вдаль Трапезунда лучше и вернее, чем нынешние живые поколения, хранят старые предания. Если побеседовать с ними о минувших судьбах города и империи, то вынесенные отсюда сведения будут отличаться более строгим и устойчивым характером, чем то, что услышим от живущих ныне, но утративших связи с прошедшими временами греков.

Переходя к самым памятникам, считаем нужным прежде всего отметить, что не храм Св. Со­фии с окружающим его монастырем, расположен­ный на запад от города в получасовом от него рас­стоянии, занимает первое место между святынями Трапезунда. Св. София, построенная Великим Комнином Мануилом I в первой половине XIII в. на возвышенном морском берегу, не сделалась для Тра-пезунда тем великим национальным памятником, каким была константинопольская София. На пер­вое место как в религиозном, так и в политиче­ском отношении претендовали два храма: Богоро­дицы Златоглавой — в центре среднего города, окруженном крепкими стенами, и св. великомуче­ника Евгения — в собственном смысле палладиу­ма города и государства; хотя последний был вы­строен вне городских стен, но был столь же чтим и популярен среди населения, как если бы он был семейным сокровищем каждого жителя Трапезун-да. О сравнительном почете, которым пользовались все три памятника, можно составить понятие по «Повести о взятии митрополии Трапезунда».^[11] Вот как рисует автор ход событий. «Вне городских укреплений стоит храм Софии, прекрасное здание и похвальба Лазистана. Сыны диавола сделали из него мечеть. Захватили знаменитый храм св. Евге­ния, столь славный и известный в Трапезунде, цар­ственное создание, вместе с колокольней, такого нет и не найдешь в тех местах. Этот святой творил чудеса среди жителей Трапезунда и многократно помогал им в военных опасностях. Взяли и чуд­ный храм Богородицы, что слывет под именем Зла­тоглавой. Самый дивный храм, такого нет в заня­тых турками местах и не будет, куда бы ни распространилось их господство. Длина 40 локтей (πηχων) ширина 30, высота 30. Покрыт медью, мраморные колонны. Горит мое сердце и помрачен ум (και κορμι μαραινει). Было семь монастырей, четыре унич-ожили, три остались».

Легко понять, что писатель постепенно повышает настроение, переходя от одного храма к другому. С его точки зрения, первая святыня в городе — это Богородица Златоглавая, но храм св. Евгения, как «казано, мало чем уступал первому. В обширной литературе сказаний о жизни и чудесах Евгения во многих местах отмечено постепенное нарастание культа этого трапезундского мученика. Не раз даже указывается, что сама Богородица, признавая силу угодника Евгения, посылала больных в храм его и они получали исцеление. Здесь требовалось бы специальное исследование о древних культах в Трапезунде, которое могло бы выяснить вопрос о постепенной смене языческих верований христи­анскими, равно как дать материал к определению взаимных отношений божеств в древних верова­ниях Трапезунда. Мимоходом отметим, что роль св. Евгения в Трапезунде напоминает нам значе­ние св. Димитрия в Солуни. Таковы сходства в чудесах, в описании внешнего вида (блестящий сол­нечный взгляд), обилие мира, источаемого тем и другим. Составители жизнеописаний св. Евгения устраивают встречу между обоими святыми.

Итак, самыми важными религиозными памятника­ми в Трапезунде нужно признать: Богородицу Зла­тоглавую, св. Евгения и затем храм Св. Софии. Что касается светских памятников быта, в этом отно­шении Трапезундский акрополь, или кремль, оста­ется любопытнейшим остатком прежнего города. О кремле будет речь ниже и в другой последова­тельности, о церковных памятниках в свое время мы говорили в Записках Академии Наук. Здесь ограничимся несколькими замечаниями по спе­циальному вопросу об эпитете Златоглавая (χρυσοκεφαλος) в применении к храму Богородицы. По отношению к наименованию «Златоглавая» пред­ставляются некоторые сомнения. Так как церковь была покрыта медью, то следовало бы ожидать χαλκοκεφαλος, т. е. «Медноглавая». Возникает, сле­довательно, предположение, что эпитет относится не к церкви, а к образу Богородицы, что икона, по всей вероятности мозаичная, имела позлащенную главу. По некоторым данным следует думать, что икона Богородицы была изображена на одном из передних предалтарных столпов (στηλη, общепри­нятый термин стела), на котором были размещены драгоценные подношения чтимому ее образу. Обра­щаем внимание на свидетельство писателя, митропо­лита Иоанна Лазаропула, слова которого по его по­ложению и по времени жизни должны считаться очень важными. Он говорит о чуде с женой спафа-рокандидата Фомы, которая в тяжкой болезни при­шла в великую церковь^[12] с молитвой об исцелении. Вот в каких выражениях автор говорит об об­разе. Больная простерлась на земле и припала головой к непорочной иконе и кивоту матери Бога слова и девы, одушевленному столпу, называемому Златой Главой. В слезах заснула она. Во сне видит богородицу, ставшую одной ногой на животе ее, дру­гой же на груди и произносящую слова: «Иди в обитель мученика св. Евгения и будешь здорова». Проснувшись и не вполне давая себе отчет в происшедшем, она сняла с себя золотую цепь и серьги, которые так любила, и повесила их на божественный столп сей Златоглавой Девы-Матери. Следует обратить внимание, во-первых, на то, что здесь эпи­тет Златоглавая прилагается непосредственно к изображению Богородицы, которое было на столпе. Во-вторых, образ Богоматери, стоящей одной ногой на животе больной, другой — на груди, соответству­ет понятию о фигуре человека во весь рост и ведет к мысли о том, что икона Богородицы была боль­шая, в рост человека, что она была не на дереве, а на одном из передних столбов церковных и, как есте­ственно думать, была мозаичная. В другом месте^[13] тот же писатель, говоря о приношении в храм Бо­городицы военной добычи царем Андроником Ги­дом (1222—1235 гг.), так выражается о занимаю­щем нас изображении: «Потом царь, желая обоим, и Богородице и мученику, воздать должное, драго­ценные камни и великолепный жемчуг, полученный в добычу после победы над султаном Меликом, приладил, как украшение, на честную главу непо­рочного столпа всехвальной Богородицы Златоглавой». И здесь столь же ясно прилагается эпитет не к храму, а к самому изображению Богородицы на столпе.

Из вышесказанного ясно, как желательно было бы видеть древнее изображение Богородицы Зла­тоглавой. К крайнему сожалению, его мы не нашли в трапезундских церквах, а-сохранилось ли таковое в церкви, обращенной в мечеть, это решат ближай­шие исследования в Панагии Златоглавой, при бо­лее благоприятных к тому обстоятельствах. В насто­ящее время находим нужным напомнить, что извес­тный храм Владимирской Богоматери Златоверхой, построенный в XII—XIII вв., своим эпитетом и вре­менем происхождения напрашивается на сопос­тавление с трапезундским храмом (χρυσοκέφαλος). Было бы весьма интересно в особенностях древних изображений Владимирской иконы поискать анало­гий с трапезундским образом и таким образом иметь еще новое доказательство близких связей Черноморья с Русью в XII и следующих веках, о чем свиде­тельствует история Трапезунда.

Официальное значение храма Богородицы, как царского и митрополичьего храма, делало его цент­ром политической жизни империи. Нельзя, однако, не принять во внимание, что далеко не все цари принимали в нем корону и не все находили здесь погребение. Так, царь Калоиоанн, умерший в Лимниях в 1297 г., перенесен был и погребен в храме Златоглавой (Πανάρετος, Νέος Ελλ., р. 268). В 1344 г. короновался в Златоглавой кир Иоанн II, сын Ми­хаила. Но в 1350 г. второй сын Василия Иоанн венчался в храме св. Евгения (ibid., 276). В той же церкви благословение брака в 1352 г. константи­нопольской принцессы с царем (ibid., 278). В 1364 г. митрополит Нифонт погребен в церкви Злато­главой в усыпальнице митроп. Варнавы. В 1376 г. царь Андроник погребен у Богородицы Богопокровенной. В 1412 г. там же погребена царица Феодора у Богородицы Златоглавой. В 1350 г. второй сын Василия I, названный Алексеем, коронован в храме св. Евгения (έστέφθη εν τω του αγίου Ευγενίου ναω) (ibid., 276). В 1352 г. прибыла госпожа Комнина-Контакузина — произошло ее бракосочетание с царем в монастыре св. Евгения (ή δέσποινα ή Κομνηνή Καντακουζηνη — έγένετο εύλόγησνς αυτής μετά του βασιλέως εν τη μονή του αγίου Ευγενίου) (ibid., 278). В 1364 г. умер митроп. Нифонт и погребен по архиерейскому чину в храме Златоглавой, в усыпальнице митрополита Варнавы (και ένεταφνάσθη άρχιερατικώς εις την Χρυσοκέφαλον, εις τον τάφον του μητρπολίτου κυρ Βαρνάβα). В 1376 г. упал кир Анд­роник из дворца кир Андроника царя — и погребен в храме Богородицы Покровенной (ένεταφιάσ&η εν τη μονή της θεοσκεπάστου). В 1412 г. умер Мануил Комнин и погребен в храме Богородицы Покро­венной (καί ετάφη εις την θεοσκέπαστον). В 1427 г. умерла Феодора, жена Алексея Комнина, и погребе­на в досточтимом храме Пресвятой Богородицы Покровенной, в усыпальнице Гида, на престоле (καί ετάφη εν τφ πανσέπτφ ναφ της ΰπεραγίας Θεοτόκου Χρυσοκεφάλου εν τφ κοιμητηρίω του Γίδωνος, είς το παράβημα).

Приведенные места из хроники Панарета пока­зывают, что как бракосочетание и венчание на цар­ство, так и погребение не столько были общим за­коном, как зависели от самого расположения царей к одному из более известных храмов: Богородицы Златоглавой, Богородицы Богопокровенной и, нако­нец, св. Евгения. Вероятно, что обычным явлением было лишь вступление новых митрополитов на кафедру и погребение их, неизменно происходив­шее у Богородицы Златоглавой. По местному пре­данию, частью закрепленному и в литературе о Трапезунде, в восточной части церкви, т. е. за апси­дой, с внешней стороны, были памятники Трапезунд-ских императоров, здесь погребенных. Внутри же церкви, под полом, у вимы, нужно искать могилы трапезундских митрополитов. Таким образом, рас­копки вокруг церкви, равно как земляные работы в самом храме, по вскрытии деревянной настилки, оказываются ближайшей задачей систематических работ по археологии Трапезунда. В 1916 г. в эту мечеть я попал 13 мая. Трудно передать словами впечатление невообразимого надругательства и гнусного кощунства над священным местом му­сульманского культа, которое позволила себе раз­нузданная толпа, принадлежащая главнейше право­славному греческому населению, за несколько дней перед вступлением в Трапезунд русского отряда. Тогда расхищены были все дома, оставленные тур­ками, благо не осталось никого, кто бы мог защи­щать их. Замки в дверях взломаны, окна перебиты; в нижних окнах выворочены железные болты, для того чтобы можно было тайно пробраться внутрь и взять ценные предметы. По полу разбросаны обрывки бумаг, книг и архивных дел, целые кипы де­ловых бумаг, тюки и мешки с книгами и бумагами валялись на хорах, в беспорядке, оставленные гра­бителями, как не заключающие реальной ценности. Но худшее было то, что появившийся в мечети грек не преминул громко обвинить в преступлении не­ких военных (т. е. русских), которые якобы не даль­ше трех дней назад ночью взломали замки и похи­тили из мечети ковры и другие ценные предметы. Эта мечеть нуждалась прежде всего в принятии мер к охране. К счастью, здесь оказалось одно лицо из бывшего духовенства (муэдзин), у которого были и ключи. Ему указано было хранить под личной ответственностью то, что еще осталось в мечети, и поблизости поставлен полицейский чин. Впослед­ствии один ключ находился у меня, другой у муэд­зина. Этим достигалась ближайшая цель — сде­лать мечеть недоступной для толпы и приступить к осмотру ее внутреннего и внешнего вида.

Храм — купольной постройки. Купол на бара­бане с 12 окнами опирается на 4 столба. Первона­чальный план много изменен пристройками с за­падной стороны, образующими два нарфика с внут­ренними ходами и помещениями на хорах, которые образуют удобные склады. Несоответствие нынеш­него вида храма с тем, каким он был в ХIII-ХIV вв., происходит не только от михраба, ориентирующего всю постройку на каабу иначе, чем православный храм, но и вследствие весьма значительных пристроек и изменений в самом плане. Средневеко­вый писатель дает размеры храма в то время, ког­да его еще не коснулась мусульманская рука: дли­на 40 локтей, ширина 30 и высота 30. Ширина от михраба до дверей 25 шагов подходит к указанной мере локтей, но длина в настоящее время значи­тельно изменилась, так как туркам понадобилось расширить мечеть вдоль и сделать с этой целью пристройки. В храме три апсиды: большая и две малые. Главный алтарь, хотя в нем сделан дере­вянный помост, род террасы, выведенной на высоте карниза, с которого начинаются арка и своды, не­смотря на это, сохранил ясные признаки христиан­ского культа. Северная и южная сторона его, на высоте человеческого роста, покрыта мраморной облицовкой, доходящей до карниза. Среди этой об­лицовки вставлены украшения и орнамент. Таков медальон в рамке из разноцветных камней. Чтобы восстановить всю художественную работу в алта­ре, было бы необходимо удалить упомянутую дере­вянную террасу, в особенности же снять обшивку, покрывающую часть мозаичной работы на север­ной стороне. Мозаичные изображения не одинако­вы на той и другой стороне, в особенности на южной — орнамент и богаче, и лучше сохранился. Таков медальон с двумя цветками наверху, такова же изящная квадратная мозаика. В малых боковых апсидах сохранились остатки библиотеки, сосудов и фонарей, но все это носит следы погрома. Своды разрисованы орнаментом и покрыты легким сло­ем извести, под которой нужно искать фресок.

Вообще, что касается живописи, то надежда, что oна найдется в этой мечети, основывается на том наблюдении, что в сводах апсиды под небольшим куском обвалившейся известковой массы ясно вид­ны следы фресковой живописи; здесь потребует­ся сложная работа, которая даст желательные результаты. Против михраба на северной стороне пробита дверь и поставлены две мраморные колонны, представляющие собой странное наруше­ние архитектурного единства. Северная и южная арка и ниша далеко не одинаковы — последняя, после приспособления ее для михраба, получила изменения: колонны вынесены вон в притвор, окна проделаны в новом месте, следы расположения старых окон хорошо еще видны. В северной стороне закрыты окна в двух пролетах. В амбразурах арок чувствуются полости, которые могут обо­значать места для погребения. В пользу мысли, что первоначально не было нижних окон, говорит то, как неправильно пробито среднее окно в южной стороне. Хотя пол как во всей мечети, так и в алтаре покрыт деревянной настилкой, но она по­крывает собой прежний мраморный пол с цветны­ми квадратами и орнаментом. Вскрытие пола при более благоприятных обстоятельствах открывает широкие перспективы не только в смысле мате­риала для искусства, но в особенности в бытовом и историческом отношении: как мы указывали выше, в храме были погребения митрополитов в особых специально приготовленных саркофагах или усыпальницах.

Наблюдая храм Богородицы Златоглавой с внеш­ней стороны, получаем некоторую возможность судить об испытанных им переменах, отразивших­ся на его внешнем виде. И прежде всего отмечаем остаток седой древности, нашедшей место в на­личнике северных дверей, против михраба, проби­тых, без всякого сомнения, в турецкую эпоху. На мраморной плите под турецкой надписью, очевидно сделанной на уничтоженной греческой, сохранился свободный нижний край, заполненный орнаментом, по которому сохранились слова:

ΑΔΡΙΑΝΟ ΣΕΒΑΣΤΟ ΔΗΜΑΡΧΙΚΗΣ ΕΞΟΥΣΙΑΣ

(Адриану Севасту Димархской области)

Это, конечно, самый древний памятник в Трапе-зунде, предшествующий даже памяти о великому­ченике Евгении. Где он находился до помещения его над входной дверью, было бы трудно сказать. Но естественно заключить, что он был принадлеж­ностью другого здания, бывшего на том же месте. Наблюдениями над весьма разнообразными архи­тектурными и эпиграфическими материалами, во­шедшими в качестве украшения в турецкую рабо­ту, мы обязаны прежде всего той части, которая идет от большой апсиды по северной стороне хра­ма. Здесь под самой кровлей, по бокам узкого окна, замечаем несколько вставных фрагментов плит, с изображением на них христианских эмблем с мо­нограммами, окруженными листьями аканфа и с орнаментом причудливого плетения. С западной стороны той же пристройки множество фрагмен­тов с надписями и плит с оригинальным фрагментом плетения, повторяющимся и на северной сто­роне. Как характер хрисм и монограмм, так и отрывки надписей, сохранившихся на маленьких обломках, свидетельствуют о том, что они взяты с могильных памятников.

Напомним, что при храме была усыпальница ца­рей. Именно при храме, а не в самом храме, где было место погребения митрополитов. Совершен­но случайное обстоятельство дало нам в руки ключ к дальнейшим разведкам вокруг храма. В непо­средственной близости к большой апсиде находит­ся мусульманское текэ с деревянным гробом, окру­женным почетом и поклонением. Было обращено мое внимание на это текэ тем обстоятельством, что в нем оказались четыре мраморные колонны с ка­пителями, одинаковыми на всех: в середине крест с прозябшими четырьмя конечностями, который слег­ка лишь замаскирован и местами побит. Всматри­ваясь в архитектурный тип текэ, я заметил, что пер­воначально это были ниши, открытые наверху. Впо­следствии открытые  места были заполнены и покрыты деревянной настилкой, так что старый изящный храм (ναος;) греческого типа обращен был в мусульманское текэ. Колонны своими основани­ями уходят под пол и показывают, что прежде они исполняли другое назначение. Над входом на на­личнике сбитые кресты. Не нужно останавливать­ся на доказательствах, что турки использовали им­ператорскую усыпальницу для своего текэ; ясно также и то, что фрагменты орнамента и надписей, указанные выше, взяты тут же, с кладбища императоров. Самое важное, что удалось нам здесь наме­тить, это обширный двор храма, занятый церковны­ми постройками и усыпальницами царей. Вход в него находился непосредственно у моста, где на­блюдаются следы бывших здесь болтов для дверей и где неподалеку, на проходящей улице видно еще текэ, также устроенное на чужом месте. Проходя­щая по двору большая проезжая дорога — нового времени.

Наблюдения по отношению к текэ были допол­нены осмотром окружающих его построек, откуда оказалось возможным наблюдать его с трех дру­гих сторон. Так как это были недоступные для на­блюдения большой публики стороны, то казалось допустимым не столь тщательное уничтожение следов первоначального назначения памятника. Отсюда не только яснее можно было рассмотреть самостоятельное на каждом из четырех углов по­ложение колонн, но и оставшиеся почти незамас­кированными христианские эмблемы на капителях. В особенности обратил на себя внимание камен­ный антаблемент под крышей здания, украшенный медальонами с крестом по середине. Нет необхо­димости доказывать, как изящен и вместе прост был этот памятник, под которым были положены ос­танки императора, наиболее сделавшего благочес­тивых приношений в пользу храма. Это по своей форме был открытый античный храм квадратной формы, увенчанный четырьмя небольшими арками, которые в свою очередь скреплялись легким мра­морным антаблементом с простыми крестами в медальонах. Нужно полагать, что императорские останки были под полом. Для целей мусульманских владетелей Трапезунда достаточно было заложить деревянными досками пространства между колоннами с трех сторон, равно как забрать дере­вом и покрыть известью свободные места между арками, чтобы изменить царскую гробницу в текэ. А жители города легко забыли место император­ского погребения, как забыли о своем небесном покровителе.

Почти в непосредственном соседстве находит­ся фонтан, который обращает на себя внимание тем, что в него вложена плита с надписью. Что она занимает не то место, для которого была предназ­начена, говорит уже и то, что она находится в пере­вернутом набок виде и что подвергается постоян­ной порче вследствие действия воды. С большим трудом удалось нам пока разобрать в ней несколько слов, а именно кира Захария, иконома Трапезунд­ской империи (του οικονόμου μητροπόλεαχ; Τραπε-ζοΰντος κυροΰ Ζαχαρίου). Есть все вероятия к пред­положению, что украшением фонтана сделалась по­гребальная доска с могилы Захария и что она была вынесена из храма при обращении его в мечеть. Фонтан, следовательно, относится к турецкому вре­мени.

При дальнейших наблюдениях окружающей местности выяснилось, что в некоторых местах сохранились древние постройки. Такова постройка на север от входа в храм, где помещалось духовен­ство, служившее при мечети. Как по кладке, так и по барельефам на входных дверях нельзя не при­знать в ней византийского здания. Точно так же по направлению к морю, где кончаются старые сте­ны, заметны остатки ворот, вводящих в кремль, с местами для болтов и с хорошо сохранившимися оттисками на цементе от надписи, бывшей на боль­шой плите, которая не находится более на своем месте. Это место хорошо ориентирует в топогра­фии старого города.

В июне 1916 г. сделано было распоряжение на­местника прекратить исполнение мусульманского культа в тех мечетях, которые заведомо были преж­де христианскими церквами и временно закрыть их с целью производства в них археологических ис­следований. Вследствие этого для научных работ в Трапезунде открывалось широкое поле, которое тре­бовало новой организации научных предприятий, командирования ученых и мастеров, опытных в осо­бенности в технике очищения стенных росписей от штукатурки, положенной на них турками. Принимая во внимание, что число таких памятников, которые подходят под наименование мечетей, ставших тако­выми из христианских церквей, доходит до семи, мож­но судить, каким обширным и интересным представ­ляется поле археологических работ в Трапезунде. Обширный храм Богородицы Златоглавой, как на­ходящийся в центре города и как представляющий по своему состоянию больше гарантий неприкосно­венности, был избран временным складочным мес­том для отдельных предметов и находок в городе или в окрестностях.

По отношению к храму св. Евгения определен­ные признаки типа церкви от первой четверти XI в. не могут, однако, служить нам, ибо с монастырем происходили потом большие перемены. В особен­ности следует отметить, что в междуусобной вой­не 1340 г. между правительством Ирины Палеолог, которое укрепилось в цитадели, и партией ме­стной аристократии, которая держалась в монастыре св. Евгения, монастырь испытал ужасное несчас­тие. Летописец отметил, что обитель св. Евгения сгорела и все драгоценности уничтожены (και παντα τα ωραια αυτις απεκαυθησαν). Таким образом, в со­хранившемся виде мы можем рассматривать храм св. Евгения как постройку после пожара 1340 г., если только понимать в буквальном смысле слова летописца об истреблении монастыря.

Как обыкновенно во всех мечетях, вход в храм с северной стороны, против михраба. Бывший в прежнее время главный вход с западной стороны совершенно переделан, дверь заложена и вместо нее окно. Но следы бывшего здесь нарфика видны на выступе под окнами, обозначающем отбитое здесь начало арки. Что здесь именно был нарфик, дока­зывается и тем, что на левой стороне от окна по стене сохранились краски от бывшей здесь фрес­ковой живописи. Такие же следы живописи на­блюдаются и по стене в ближайшем закрытом по­мещении, составляющем продолжение стен нарфи­ка. На этом месте устроено было училище. При входе в первый раз в храм св. Евгения я был по­ражен следами дерзкого разгрома и издевательства. Везде разбитые окна, разбросанные книги и бума­ги. Все ценные вещи, ковры и утварь расхищены. В ближайших к храму помещениях, где была шко­ла, — разбросанная и разбитая классная мебель. На черных досках уроки арифметики: задачи на сло­жение, первые цифры до десятка.

Архитектурный тип сходен с храмом Богороди­цы Златоглавой. Купол опирается на четыре устоя, которые в западной части заменены колоннами. По сторонам главной апсиды две малые. С север­ной стороны наличник с рельефными изображени­ями креста и медальона с птичкой, с южной сторо­ны стены совершенно голые. В барабане купола 12 окон, как и в других древних храмах. Характер­ная особенность: для освещения по три узких про­долговатых окна со всех четырех сторон.

Была пора, когда церковь наполнял своим высо­ким религиозным авторитетом почивавший здесь в раке святой, который принимал живое участие в судьбах государства и на которого возлагали свои надежды и упования местные жители. В высшей степени важно было бы выяснить вопрос о том, где стояла рака с мощами св. Евгения. Так как точных указаний в этом отношении нет, то должно огра­ничиться догадками. В ряде чудес, совершенных св. Евгением, есть чудо о серебряной цепи^[14], в левом приделе, где находится изображение Иоанна Пред­течи. При большом стечении богомольцев по слу­чаю праздника некто похитил цепь и хотел бежать, но при выходе из церкви потерял способность к движению. Итак, можно думать, что цепь служила для сдерживаний толпы, стремившейся приблизиться к раке, что она отделяла колонны или столб, на ко­тором было изображение Иоанна Крестителя, и южную стену, где была рака в непосредственной близости к малой южной апсиде. Действительно, на переднем столбе в храме к южной апсиде и теперь наблюдается место для большого изображе­ния. Следовательно, можно бы считать вероятным, что рака находилась на правой стороне церкви у самой малой южной апсиды. Это обстоятельство было принято в соображение при снятии деревян­ного настила и изучении древнего каменного пола, который находится под деревянным. То обстоятель­ство, что главная святыня храма была на южной стороне около малой апсиды, не служит ли объяс­нением тех обширных переделок и подновлений, которые сделаны были турками при обращении церкви в мечеть? На южном крыле произведены капитальные переделки: малая апсида изменена, в ней проделано широкое окно вместо узких продол­говатых византийских окон, такое же новое окно сделано в южной стене по направлению к михра-бу и, наконец, далее на запад, между тем как запад­ная и северная часть сохранились без изменений; такова старая форма окон, за исключением большо­го окна, которое заменило бывшие здесь двери. Очень обращает на себя внимание помост из мра­морной настилки от апсиды на южной стене вплоть до михраба. Он составляет ненужное с точки эре-ния мусульманского архитектурного плана возвы­шение, не менее аршина вышины над деревянной настилкой, и может служить показателем погребе­ния здесь в христианскую эпоху. Во многих под­робностях наблюдаются признаки восточного сель-джукского или турецкого влияния (арабески в ниж­них частях арок).

Состязание в нравственном влиянии и в цер­ковном авторитете между двумя трапезундскими церквами отразилось на внутреннем устройстве храма и на архитектурном типе. Оно заметно и на внешних украшениях. Стоит всмотреться в мра­морные вставки, украшающие внешние стены глав­ной апсиды, на которой в обилии сохранились фраг­менты рельефов и орнаменты, чтобы вспомнить о наблюдениях, сделанных относительно храма Бо­городицы Златоглавой. И здесь в стене вделаны, по-видимому, остатки надгробных памятников, ко­торыми св. Евгений не уступал Богородице Злато­главой, и здесь видим христианские эмблемы крес­та, растительный орнамент, кисти винограда и, кро­ме того, одноглавого орла, входившего в герб империи. Храм св. Евгения еще больше, чем Зла­тоглавая, окружен частными зданиями, возникши­ми в непосредственной к нему близости и запол­нявшими обширный монастырский двор, кладбище и монашеские помещения. Выяснение многих под­робностей истории его стоит в связи с производ­ством как в нем самом, так и в его ближайшем соседстве больших работ. Внутри храма мной пред­приняты были некоторые предварительные разведки. Прежде всего необходимо было снять деревянный пол, настилкой которого мусульмане налагали свою печать на христианский храм, носивший ри­сунки и эмблемы, недопускаемые для чувства право­верных, даже на полу. В алтаре и прилегающих к нему отделениях с северной и южной сторон дере­вянная настилка лежала прямо на земле, в церкви же покрывала частью мраморный пол с орнаментом, а в западной части настилка лежала на деревянных брусьях, положенных на земле. Почва в алтаре, по снятии верхнего рыхлого слоя, оказалась скалистым материком, очень неровным, залитым цементом. Най­дено несколько больших глыб хорошо цементиро­ванного состава, упавшего, как можно догадываться, со сводов. Следы огня с остатками угля в глыбах глины и цемента указывают на пожар, разрушив­ший эту часть храма. В мягкой почве по направле­нию к северной стороне, в небольшом помещении из камня, сложенного насухо, оказались кости, поло­женные в беспорядке, как можно догадываться, два костяка, при них два черепа, один хорошо сохранив­шийся, другой разбитый. Кости собраны, положены в ящик, и все вместе снова зарыто землей. При рас­копке обнаружено несколько мраморных плиток различной величины и цвета, что указывает на ос­татки облицовки стен в алтаре и мозаичную рабо­ту. Сохранились ли по стенам апсиды и в сводах росписи, об этом нельзя сказать ничего определен­ного, так как для систематических работ в этом от­ношении потребовалось бы возведение деревянных построек и продолжительные работы.

В северной апсиде и по стене в направлении к югу сделана пробная траншея. За небольшим сло­ем мелкого щебня начинается грунт скалистой почвы. Здесь в нескольких местах обнаружены остатки по­гребения, но не в цельном виде, а в небольших углубле­ниях, специально сделанных для положения костей. Так, на глубине 1/4 аршина, на песчаной плите, в маленьком углублении, найдены истлевшие кости, кусочек стекла и кольцо. Кости были прикрыты доской. У самой север­ной стены под плитой, в углублении в пол-аршина дли­ной и 1/4 глубиной, найдены еще кости с черепом, кото­рый разбит на кусочки. Кости оставлены мной на сво­ем месте и заложены плитой, у устья ямки положен булыжник. Все место завалено снова землей.

Можно сказать, что сделанными пробными тран­шеями внутри церкви не добыто таких результатов, которые оправдывали бы дальнейшие в том же направлении попытки. Очевидно, следовало бы пе­ренести работы на окрестности храма, где находит­ся обширная поляна с неровностями и где можно предполагать основания зданий, принадлежавших храму и окружавшему его монастырю.

Но я был поощрен важной находкой и внутри самого храма. Не столько с археологической, сколько с церковной и политической точки зрения может получить значение сделанная мной находка внутри церкви. Выше было указано, что по некоторым ли­тературным указаниям местонахождение раки св. Евгения следовало предполагать у правого предалтарного столба. И, действительно, после снятия деревянного настила, когда обнаружился каменный пол из штучного мрамора и когда стало возможным выяснить план мозаичного пола, в правой (южной) стороне между пилястром и алтарем в полу открылись явственно следы углублений, ка­ковые обозначают места для четырех ножек сарко­фага. Далее выяснено, что эти углубления сделаны в скалистом грунте и что дальнейшие попытки раскапывать место были излишни. Остается неиз­вестным, греки или турки удалили раку из церкви. Если допустить мысль, что мощи были заблаговре­менно скрыты в алтаре под верхним слоем земли, то можно бы видеть в найденных нами костяках остатки мученика. Рака св. мученика и сама по себе представляла значительную ценность, как можно видеть из следующего описания раки св. Стефана Сурожского^[15]: «разбивъ двери и вниде видеше гробъ святого, а на гробе царьское одiяло и жемчугъ и злато и камень драгый и кандила злата, сосудовъ златыхъ много. Все пограбиша».

Когда выпадет на долю оживить память св. Ев­гения в Трапезунде, и этот вопрос должен разре­шиться вместе с общим вопросом о церквах, обра­щенных турками в мечети.

Кроме перечисленных больших церквей сюда относятся: 1) церковь св. Филиппа, или мечеть Ай-Филипо; 2) древняя церковь в Дере-махале, или мечеть Исмаил-баба; 3) церковь св. Иоанна, или Богородица Керула, ныне мечеть Карабет-джами в Леонтокастрон (мол); 4) церковь на акрополе Комнинов, или Кале-джами. По преданию есть еще не­которые церкви, обращенные или в текэ или в бани, например одна такая близ гимназии фроутгаттршу, другая под именем Зейдык-лык близ нынешней ко­мендантской площади. Выяснить в точности дру­гие стороны предания является задачей будущих расследований.