ГЛАВА II

МЛАДШАЯ ЛИНИЯ КОМНИНОВ И ОСНОВАНИЕ ИМПЕРИИ В ТРАПЕЗУНДЕ

 

В высшей степени любопытным явлением в фамильной истории византийских Комнинов ока­зывается младшая ветвь князей, стечением обстоя­тельств и частью личной волей императоров уст­раненная от наследования престолом и вступив­шая на путь протеста и интриг против старшей линии, располагавшей высшей властью. Этот спе­циальный вопрос имеет, как видно будет далее, осо­бенное значение в империи Трапезунда, и потому считаем необходимым его выяснить. У царя Алек­сея I Комнина (1081-1118) было три сына и четы­ре дочери от Ирины Дукэны. Старший его сын Иоанн был третьим в порядке рождений, т. е. ро­дился после двух дочерей, Анны и Марии. После Иоанна у царя Алексея родились еще два сына, Ан­дроник и Исаак, и две дочери, Евдокия и Феодора. Старшая дочь Анна, известная писательница и це­саревна, родилась в 1083 г., а старший сын Иоанн, впоследствии вступивший на престол, — в 1088 г. Как известно, в Византии определенного закона о престолонаследии не существовало, и на почве домогательства высшей власти происходили большие потрясения. В семье Алексея Комнина высокообра­зованная, гордая и властная супруга его проводила свои взгляды на престолонаследие, несогласные с видами и распоряжениями царя. Между тем как Алексей в 1092 г. объявил соимператором царе­вича Иоанна, едва достигшего трехлетнего возраста, царица Ирина употребляла все старания к переда­че преемства власти кесарю Никифору Вриеннию, за которым была в замужестве цесаревна Анна. Из этого возникли семейные недоразумения и раз­доры.

Скоро в этих раздорах начал принимать учас­тие и играть видную роль цесаревич Исаак, третий сын Алексея I Комнина, носивший недавно лишь созданный громкий титул севастократора — пер­вый чин вслед за императорским титулом. Ему усвояется еще титул порфирородного, на который имели право императорские дети, рожденные в порфировой зале. Хотя в день смерти Алексея в 1118 г. Исаак был душой партии, стоявшей за пере­ход власти к старшему сыну умершего, Иоанну, тем не менее в царствование своего брата он не зани­мал видного положения ни при дворе, ни в адми­нистрации. Даже напротив, он оказался в немило­сти и находился то под стражей, то в изгнании в иностранных землях. И затем вся почти долголет­няя жизнь этого весьма даровитого и высокообра­зованного князя-изгоя прошла в скитаниях по чу­жим землям и в разнообразных приключениях. Официальный историк Иоанна Комнина, писатель

Киннам, упоминает, что при вступлении на престол (в 1143 г.) Мануила севастократор Исаак содер­жался в заключении, «ибо было подозрение, что он подкапывается под брата». Хотя Мануил дал ему свободу, но вскоре должен был предпринять меры предосторожности, так как «желание царс­кой власти у Исаака овладело им, с ним росло и развивалось и как наследие перешло к его детям». Историк характеризует его следующими чертами. Он был человек воинственный и храбрый, одарен­ный высоким ростом и прекрасным сложением. Проживая у разных народов, между прочим у ико-нийского султана, он стремился к одной цели — напасть на византийские области и нанести вред царю. Сколько правды в этих словах официаль­ного историка и нет ли в них преувеличения на­счет опасности для императоров Иоанна и Ману­ила, на это не имеется точных данных. Для нас важнее здесь обозначить, что ближайшее потом­ство этого князя, именно его сыновья Иоанн и Андроник, разделяют судьбу севастократора Исаа­ка; и они были также чуждыми в Константинопо­ле, воспитывались на чужбине и проводили жизнь в странствованиях по чужим странам. Старший сын его Иоанн принял мусульманство и оконча­тельно порвал с эллинством и православием, что же касается второго сына Андроника, то он в ста­рости достиг императорской власти в Константи­нополе и, так сказать, осуществил притязания про­тестующей младшей линии. Большую часть пре­дыдущей жизни он провел за границей при дворелатинских князей Сирии и Палестины, у гостепри­имных владетелей Грузии, с которыми связывали Комнинов родственные отношения, у сельджукских эмиров Икония и у русского Галицкого князя^[1]. По прямой линии от Андроника, через его сына севастократора Мануила, византийские Комнины в лице Алексея и Давида, сыновей Мануила, являют­ся основателями Трапезундской империи.

Одним из крупнейших, хотя и недостаточно раз­работанных вопросов в истории образования Трапезундской империи должна быть признана род­ственная связь младшей линии Комнинов с гру­зинскими Багратидами. Значением этих связей не только объясняются самые события провозглаше­ния захудалой линии византийских князей импе­раторами в Трапезунде, но и главнейшие факты истории империи в первый период ее существо­вания (XIII в. — начало XIV в.), пока ожесточен­ная борьба влияний местных и пришлых партий не окончилась преобладанием византийских Па-леологов. Несмотря на бесспорную важность и на­стоятельную необходимость выяснения отношений между грузинским домом Багратидов и князья­ми-изгоями из Константинополя, в особенности Андроника и его внуков Алексея и Давида, все же недостаток исторического материала служит при­чиной того, что сделанные в этом смысле попытки не проливают достаточного света на занимающий нас вопрос^[2].

«Из дошедших до нас известий, — читаем у ака­демика Куника, — о связях между Багратидами и Комнинами в XII и XIII вв. смело можно вывести заключение, что или сам Андроник, родившийся около 1120 г., или кто-нибудь из его семейства породнился посредством брака с грузинским царским домом, потому что иначе трудно понять, каким об­разом Алексей, сын Андроника от Феодоры, в 1187 г. называется в грузинской летописи близким род­ственником Тамары, а Тамара в 1204 г. называется в Трапезундской летописи теткою Алексея, сына Мануила и внука Андроника (т. е. основателя трапезундской империи)». Весьма показательно опи­сание в грузинской летописи приема, оказанного в Тифлисе Андронику около 1170 г.^[3]: «Его (царя Георгия III) посетил Андроник Комнин, двоюродный брат Мануила, обладателя всего запада и царя гре­ческого, сопровождаемый своей женой ослепитель­ной красоты, своими сыновьями и сыновьями сест­ры своей». «За такую милость Георгий оказал сему принцу прием, достойный его высокого рода, дал ему столько городов и крепостей, сколько ему нужно

было, и назначил ему пребывание близ своей сто­лицы... Находясь в Грузии, Андроник принимал участие в военных делах, но затем искал гостепри­имства у султана Кылидж-Арслана II». В нашу за­дачу не входит, однако, следить за приключениями Андроника, которые закончились катастрофой в 1185 г., когда он был низвержен с престола визан­тийских императоров и погиб в последовавшей затем смуте. Историческая роль затем выпадает на его потомство. Старший сын Андроника, севастократор Мануил, титул которого имеет для нас значение применительно к объяснению рисунка и надписи в башне трапезундского кремля^[4], погиб в той же катастрофе, хотя нельзя удовлетворяться теми скудными данными, которые находим в лето­писи, будто он умер от ослепления. Не было бы удивительно, если бы действительно тело его было перевезено или в Грузию, или непосредственно в Трапезунд.

В частности, о судьбе детей его, хотя они роди­лись еще до катастрофы 1185 г., до самого 1204 г. не имеется определенных известий. Принимая во внимание рассказанный местным, т. е. трапезунд-ским историком факт, что в 1204 г. великий Комнин Алексей, отправившийся из Грузии «старания­ми и трудами тетки своей Тамары, взял Трапезунд в апреле месяце 7 индикта», мы невольно останав­ливаемся перед загадкой: ужели же так легко дос­талось право на империю потомкам низверженного византийского императора, не имевшим ни войска, ни денежных средств для найма охотников? Не менее того представляется очень сомнительной та традиция, усвоенная Фальмерайером и Финлеем, по которой малолетние Алексей и Давид после катас­трофы 1185 года спокойно оставались в Константинополе. При господствовавших тогда в империи нравах цари из дома Ангелов никак бы не потерпели присутствия в Константинополе соперников на власть из угасшей династии Комнинов. По догадке академика Куника, находящей себе поддерж­ку в известии историка Халкокондила, царевичи Алексей и Давид в смутную эпоху смены динас­тии Комнинов и воцарения Исаака Ангела пере­правлены были секретным образом в Колхиду, т. е. в Грузию.

Следовательно, весь период до 1204 г. они про­вели именно при дворе Тамары, своей тетки, где и получили воспитание и где выжидали благоприят­ного момента заявить о своих правах на царство. Есть сведения в грузинской летописи о том, что Тамара не была в дружественных отношениях с константинопольскими Ангелами и из-за дела об иконах Афонской горы начала успешную войну с греками, следствием которой было присоединение к Грузии Лазистана, Трапезунда, Синопа и Понта. Эти сведения, во всяком случае, служат достаточно правдоподобной подготовкой к последовавшим в 1204 г. событиям; в них мы находим объяснение тому, откуда у Алексея и Давида оказались матери­альные средства и где они набрали военный отряд, с которым открыли поход на Трапезунд. Независи­мо от того, при этом именно порядке событий и отношений получают себе объяснение оставшиеся загадочными факты внутренней истории Трапезунда в XIII и XIV вв., на которых мы останавливаем внимание в дальнейшем изложении. Характер первых царей и их правительства в течение целой половины существования империи отличается от господствующих в Константинополе обычаев и нравов и более сближается с восточными поряд­ками. Итак, «Комнины еще младенцами попали в Грузию, где и получили воспитание; природным язы­ком их был грузинский. Воспитываясь и вырастая при дворе своей родственницы, среди туземцев и в армии, они всюду были под влиянием грузин­ской жизни и грузинских понятий, так что в двадцатилетнем возрасте, по всей вероятности, боль­ше походили на грузинских князей, чем на визан­тийских, — точно так же, как дети греческих фана­риотов в Молдавии и Валахии переродились в романцев (румыны)»^[5].

Продолжительная осада и занятие Константи­нополя крестоносцами Четвертого крестового по­хода было тем благоприятным для младшей линии Комнинов обстоятельством, которым они и восполь­зовались при помощи лазов, мингрельцев и частью греков, которых могли нанять на свою службу. Па­дение Константинополя рассматривалось патрио­тами как падение империи, восстановленная империя в Никее Феодором Ласкарем только присут­ствием патриарха могла иметь преимущества перед Трапезундской империей с царской династией Комнинов во главе. В других отношениях и та и другая империя имели право на историческое существование в зависимости от внутренних сил и средств и от способностей стоявших во главе пра­вительства лиц. Признание власти в Трапезунде обеспечивало за царевичем Алексеем успех и в ближайших областях, находившихся под влиянием этого центрального и важнейшего в торгово-экономическом отношении города. Центральная часть империи, оставшаяся в тесном единении с Трапезундом, вошла в крепкую спайку с ним без всяких, по-видимому, усилий, и береговая область от Фермодона до Фасиса была в полном обладании Алек­сея и Давида. Что касается положения города Тра­пезунда перед весной 1204 г., то, по-видимому, в нем держался Никифор Палеолог в качестве дуки, представителя императорской власти в Констан­тинополе, но он не был в состоянии оспаривать авторитет, идущий притом из двух источников, эл­линского и грузинского. Повторяем, однако, во всем этом больше догадок и правдоподобных предполо­жений, чем фактов, извлекаемых из летописи, но приходится прибегать к первым, чтобы осмыслить результаты последовавшей на Черноморском по­бережье эволюции.

Когда Алексей утвердился в Трапезунде, пер­вым его старанием было воспользоваться всеми правами и привилегиями, на которые он мог претендовать как член царствовавшей в Константи­нополе династии, не угасшей со смертью Андрони­ка. С точки зрения обычаев и господствовавшего права не было ничего необычного в принятии им титула василевса ромеев; затруднения были в со­бытиях, имевших место в Никее, где утвердился и объявил себя царем Ласкарь, но здесь предстояло вступить в состязание за власть, которое могло обещать победу, а не поражение. Ближайшие к Тра-пезунду города и области, в особенности Пафлаго-ния, где были наследственные земли Комнинов, ско­ро примкнули к его владениям. И совершенно обыч­ным явлением нужно считать то, что вся фема Халдия не имела иного выбора, как признать свою зависимость от государя, власть которого обеспе­чивала восстановление нарушенного порядка в по­трясенной сельджукскими набегами стране^[6].

Главным соперником вновь образовавшейся империи был, рядом с Никейской империей Феодо-ра Ласкаря, румский или иконийский султанат, так­же принявший на себя задачу поддержать на вос­токе идею Греческой империи. Вследствие этого власть Великих Комнинов в Трапезунде значитель­но сократилась, в конце концов ограничена была прежней фемой Халдия (с одной стороны Фермодон, с другой Фасис, на юг цепь гор). И политика империи великих Комнинов перестала претендо­вать на мировое значение, будучи ограничена мел­кими интересами самозащиты от султаната и установления прочных отношений с Грузией. Прежде всего обращает на себя внимание географическое и этнографическое положение фемы Халдия, в ко­торую входит Трапезунд. Самая военная и административная организация фемы способствовала тому, чтобы центральные притязания, идущие из Трапезунда, могли быть выполнены без особенного тру­да. Горная, труднодоступная область сдерживалась военными гарнизонами, сидевшими в крепостях, к которым, как к естественной защите против врага, тянуло местное население. Нужно присоединить, что власть в поселках и деревнях принадлежала крупным или мелким владетелям по местному феодальному праву, которые стояли в вассальных отношениях к начальникам крепостей и гарнизо­нов и административным чинам Трапезундской империи, как об этом будет подробнее изложено в одной из нижеследующих глав. Таковыми крепос­тями, подчиненными Трапезунду, оказывались Триполь, Керасунт, Ясоний, Месохалдия и др.

Объединительное движение имело два центра или двух вождей. В то время как Алексей выпол­нял поставленные ему задачи в Халдии, брат его Давид также с помощью грузин и лазов и кон­стантинопольских приверженцев начал расширять трапезундские владения в сторону Малой Азии. Здесь угрожала Комнинам особенная опасность в провозглашении никейским императором Феодо-ра Ласкаря и особенно в венчании его рукой пат­риарха. Нужно было спешить войти в непосред­ственное соприкосновение с этой новой империей, не дав ей времени для организации. Нет никакого основания сомневаться в том, что Давид Комнин имел определенную идею на этот счет — завла­деть Никеей и свергнуть Ласкаря, но задача оказа­лась выше его средств. Никейский император,— чтобы не входить здесь в подробности, уместные при изложении никейских событий, — в трудных обстоятельствах не останавливавшийся над выбо­ром средств, лишь бы они вели к цели, вошел в соглашение с султаном Икония против своих со­перников, трапезундских Комнинов. Последний так­же имел полное основание войти в виды Ласкаря, так как усиление трапезундских Комнинов было далеко не в его интересах. Столкновение между соперниками, имевшее трагические последствия для Комнинов, имело место при Амисе, где стоял Алек­сей и откуда турки воспрепятствовали ему движе­ние вперед на помощь своему брату. Между тем в это же время отряд, предводимый Синадином, полко­водцем Давида, был разбит греками Ласкаря наго­лову, причем был взят в плен и его предводитель. Так скоро должны были рассеяться планы Комни­нов на широкую власть и притязания. Это должно было оказать значительное влияние на перемену их политики. В высшей степени неблагоприятной и непоправимой была неудача при Амисе. Эта при­морская крепость, в то же время и торговая при­стань для Черноморья, зависела тогда от греческого администратора, управлявшего городом вполне са­мостоятельно и не признававшего ни Трапезунд­ской, ни Никейской империи. Невдалеке от Амиса турки основали свою торговую колонию под именем Самсуна; таким образом местная греческая колония, опиравшаяся на симпатии греков Никеи, смотрела как на специально национальное дело на удержание власти в Амисе. Правитель города Савва отклонил все предложения Алексея Комнина и предпочел держаться мира с турками и с никей-ским императором. Здесь решилась таким обра­зом дальнейшая судьба Трапезундской империи^[7].

Именно совершенно неизбежной становилась катастрофа, постигшая операции Алексея Комнина. Сельджукские турки приостановили его движение, захватили Ираклию, Амастриду и соседние области, вошедшие уже в соглашение с трапезундскими Ком-нинами, поставив его в отчаянное положение и принудив к самому экстренному средству — к просьбе союза с завоевателями Константинополя, франками и венецианцами. Но на равнине между Ираклией и Никомидией полководец Ласкаря Анд­роник нанес франкским отрядам поражение, взял многих в плен. Давид пытался еще некоторое вре­мя держаться в Синопе, где и окончил жизнь. С тех пор этот город вполне отделился от Трапезунд­ской империи.

История первого трапезундского царя Алексея, принявшего титул «Великий Комнин», проходит и постоянной войне с турками Икония, чей султан Айзеддин находился в дружбе с греками Никей ской империи. Ввиду стесненного положения, в котором была Трапезундская империя, можно по ставить в большую заслугу Алексею I, что он не настаивал на невозможном, не думал искать спа­сения в безнадежном соперничестве с никейски ми греками и турками, напротив, нашел возмож­ность войти в соглашение с турками, правда, на условиях вассальных отношений с обязательством уплаты небольшой подати и посылки вспомога­тельного отряда султану Икония, чем утвердил положение империи, существование которой при­знали, наконец, никейские греки и турецкие эми­ры Малой Азии. Он умер 1 февраля 1222 года, оставив после себя сына, именем Иоанна, кото­рый, однако, не был непосредственным его преем­ником. Скудные сведения об основателе империи в Трапезунде, находимые в письменных памятни­ках, нисколько не восполняются археологически­ми данными, представляющими в других отноше­ниях богатый материал; тем не менее мы позво­ляем себе остановить внимание на одном факте археологического значения, в котором усматри­ваем забытый намек на место погребения основа­теля Трапезундской империи.

Во время занятий в трапезундском кремле в 1916-1917 гг. мною было обращено внимание на северную угловую башню кремля, которая сохранила следы древней церкви с остатками живопи­си. Эта башня первоначально имела военное значе­ние, приспособлена же для церкви впоследствии, когда явилась в том потребность и когда для защиты кремля были приняты другие меры. В изображениях по стенам верхнего отделения башни находится между прочим царственная фигура в орнате и с короной на голове. По ту и другую сторону головного убора значительно потертая надпись в 8 строк, в которой читаются имена непосредствен­ных родоначальников, т. е. отца и деда основателей Трапезундской империи. По различным соображе­ниям, основывающимся как на изучении головного убора этой фигуры и одеяния, так и всей компози­ции, мы пришли к заключению, что эта башня за­ключает в себе, в склепе под средним отделением, усыпальницу первых Великих Комнинов. К сожа­лению, мы не имели достаточно времени, чтобы при­ступить к раскопкам в этой местности, без како­вых нельзя категорически решить затронутого здесь вопроса. Андроник Гид, занявший после Алексея трапезундский престол, по своему происхождению принадлежал, вероятно, к местному дворянству. Фамилия Гидов и до сих пор встречается между обитателями области. В объяснение того факта, что Гид занимал престол помимо законного наследни­ка в лице сына Алексея Иоанна, известно лишь то, что он был женат на дочери Алексея Комнина. Можно сделать догадку, таким образом, о семей­ном раздоре, последовавшем по смерти основателя империи, следствием чего было то, что он не былпогребен или в митрополии, или в другой город­ской церкви, как то было в обычае.

Некоторый свет на место погребения основате­ля империи бросает северная башня, в верхней ча­сти которой, по-видимому, была церковь и в ней сохранились остатки росписи. Башня подвергалась исследованию в два приема: в 1916 и в 1917 гг. Год от году находящиеся в ней фрески портятся, потому что за отсутствием кровли они подверже­ны постоянному вредному влиянию солнца, ветров и дождей. Хотя с целью предохранить их от неми­нуемого разрушения мной были приняты меры в устройстве деревянного щита, но эта временная мера едва ли спасет уже значительно пострадавшие изоб­ражения. Обращают на себя особенное внимание три фигуры, из коих одна с императорским голов­ным убором; в связи с объяснением их получают­ся любопытные проблемы.

Неоднократно и по разным поводам поднимал вопрос о головных уборах императоров и придвор­ных лиц, в особенности Византийской империи, академик Н. П. Кондаков^[8]. По громадному материа­лу, каким он располагал в этом отношении, равно как и по тонкому знанию его технических особен­ностей, вследствие продолжительного с ним обра­щения, акад. Кондаков приобрел навык авторитет­ного суждения по вопросам, касающимся парадной одежды и головных уборов. Пользуясь его указаниями, находимыми в отдельных сочинениях, мы пытались дать нашим соображениям о лице, которое носит на фреске занимающий нас головной убор, некоторую твердость и положительность. Позво­лим себе войти в необходимые по существу дела подробности. Прежде всего выделяем те задачи, которые нас здесь не должны занимать, ограничи­ваясь выяснением темы об особенностях, свойствен­ных короне императора и парадным головным убо­рам высших придворных чинов. Основная мысль акад. Н. П. Кондакова заключается в следующем^[9]: «Нет надобности прибегать к объяснению того, что исходным типом венца является... венец импера­торский. Историческое развитие его форм есте­ственно должно ложиться в основание всякого расследования по форме других венцов... Можем считать условно установленным, что основная фор­ма металлического обруча для византийской коро­ны уже не была диадема (повязка матерчатая, за­тем металлический обруч), но со времени Юстини­ана заменена формою стеммы, т. е. золотым обручем, снабженным извнутри матерчатою шапочкой, над которой укреплялась еще металлическая крестооб­разно сложенная дужка, в перекрестье которой, на­конец, утверждался драгоценный крест. Венец в виде обруча, без матерчатого верха и без металлической дуги, а потому также и без креста, составил, во-пер­вых, обычную форму так называемой обетной (вотивной) короны, подвешивавшейся над престолом, под арками кивория, и, во-вторых, старинную форму венца (στεφανος), впоследствии (уже с XII—XIII в.?) ставшего головным убором чина кесаря и других ему приравненных».

По-видимому, прямым и простым выводом из приведенного места был бы тот, что царская корона и головной парадный убор высших придворных чинов — в основной части тот же металлический обруч с тем лишь различием, что первая снабжена матерчатой тульей или верхом, утвержденным на металлических стержнях или крестообразно сло­женной дужке с крестом, а последний не имел ни матерчатого покрытия, ни дужки с крестом. Если бы существующие тексты не давали ничего друго­го, то мы бы не имели спорных вопросов и затруд­нений по изучению императорской короны и го­ловных уборов высших чинов; на самом же деле вопрос далеко не так прост.

Ближайшие к царю чины по табели о рангах были: деспот, кесарь и севастократор; головной убор этих именно чинов обращает на себя внимание. Точным указанием парадного головного убора этих чинов на основании свидетельства Кодина занима­ется акад. Кондаков на дальнейших страницах того же сочинения (с. 74 и ел.). Может быть, то обстоя­тельство, что «картина, представляемая Кодином, относится к середине XIV столетия», то есть на три века позднее того, что наблюдалось при Константи­не Порфирородном, служит объяснением некото­рой путаницы, которая остается и до сих пор в воп­росе о головных уборах императора и высших чинов. В самом деле, у Кодина находим уже новые термины, Кодин дает уже mutates formas. Между рем, по нашему мнению, есть текст гораздо более ранний, который не подвергся исчерпывающему Наблюдению и в котором, как нам кажется, точно определенно ставится круг предметов для срав­нения. Имеем в виду известие Анны Комниной о происхождении нового придворного чина, введенного царем Алексеем I Комнином, вследствие чего произошла перестановка в положении чинов по табели о рангах. Царевна Анна и сама строго следит за этикетом и очень хорошо знает цену всех особенностей парадных одежд, поэтому свидетель­ством ее никак нельзя пренебрегать в нашей теме^[10]. ; Так как Никифору Мелиссину предстояло пожало­вать обещанный ему сан кесаря, а старшего брата царя Исаака облечь в высший сан, то, за неимени­ем более высокого, чем кесарский, сана, царь Алек­сей создал новое почетное звание для своего брата в имени «севастократор», составив его из слова «севаст» и «автократор» и таким образом дав ему честь как бы первую после царской, кесарский же сан понизив и поставив его на третье место в славословиях после имени автократора. Независи­мо от того отдан был приказ, чтобы севастократор и кесарь при всенародных торжествах украшали себя стеммами, т. е. венцами, которые во многом отличались по роскоши украшений от диадемы, ко­торою венчался сам царь. «Ибо царская корона (диадема) облегает голову подобно полусферичес­кому обручу, украшенному со всех сторон жемчу­гом и драгоценными камнями, как вышитыми, так и висячими. Сбоку же, по обеим сторонам висков, прилажены особенные наборные цепи (привески) из жемчугов и разноцветных камней, прилегающие к щекам. И это есть особенность царской столы (мундира)»^[11]. «Венцы же севастократоров и кеса­рей не имеют сплошных украшений из жемчуга и драгоценных камней, за исключением сферическо­го верха закругления»^[12].

В сущности, мы находимся здесь перед трудно­разрешимой дилеммой, которую осложняет приве­денное выражение άνευ του έπισφαιρώματος. Но до­пустим условно, что это выражение должно быть истолковано в том смысле, что венцы севастокра­торов и кесарей редко обладают сплошными укра­шениями по сравнению с царской стеммой, за ис­ключением покрывающего их закругления, то есть примем не то толкование, как дано латинским пе­реводом текста: «neque globosum superne tegumentum habent». В таком случае рассуждения акад. Кондакова оказались бы не совсем основательными, подрывалась бы надежда отличить форму стеммы и кесарикия, как называется у Константина кесарский головной убор. Притом же в дальнейшем положении и сам Н. П. Кондаков, говоря на с. 75 о головных уборах великого дуки, великого доместика и др. высших чинов, признает возможным видеть матерчатый верх на их скиадиях, хотя и без клавов или галунов. И в дальнейшем проверяя тексты Кодина памятниками, автор дает именно такие головные уборы высших придворных чинов, которые представляют разных форм и размеров матерчатое закругление и таким образом подрывают основную мысль об отличии по форме импе­раторской стеммы и кесарикия. Но вот что оста­навливает на себе наше внимание. Сам Кодин по отношению к венцам кесаря и севастократора^[13] сде­лал признание, что древних форм он не знает, но что царь Константин, пожаловав сан севастократо­ра своим шуревьям Мануилу и Иоанну Асану, на­делил их венцами, украшенными камнями и жемчу­гом и с одною камарою напереди. Нельзя иначе представлять себе и этот убор «с камарой», как именно с металлическими приспособлениями или с «дужкой» для утверждения камары, а самая дужка необходимо нуждалась в матерчатом покрытии. Возвращаясь еще раз к тексту Анны Комниной, мы должны высказаться прямо против того понимания выражения άνευ τοΐ έπισφαιρώματος, какое дано латинским его переводом и которое, по-видимому, направило на ложный путь исследователей. Что здесь нужно видеть не больше того, как «кроме (или за исключением) покрышки», т. е. матерчатого верха, это сейчас будет объяснено параллельным мес­том. Но и вообще смысл места цесаревны Анны так категоричен, что только при желании оправдать им предвзятую мысль можно видеть в нем отрицание той особенности убора, которая дана вы­ражением ётисярацхаца. Об этой особенности она бы и не должна была говорить, если бы ею не об­ладал кесарикий. Но вот место, которое говорит за нас: ό τοιούτος οΰν μοναχός τφοσκαρτερεΐ εν τη εκκλησία ημέρας επτά σχολάζων από παντός έργου, άνευ αναγνώσεως,;, т. е. этот монах остается в церкви в течение семи дней, удерживаясь от всякого заня­тия, кроме чтения^[14]. Таким образом, в словах цеса­ревны Анны нужно видеть тот смысл, что царская стемма отличалась от кесарикия лишь теми укра­шениями и особенностями, которые ею определен­но указаны, а что в кесарикий таких украшений было меньше.

Предыдущее изложение состояния вопроса дает малоутешительный вывод именно насчет формы того кесарикия, который составлял принадлежность сана кесаря и севастократора и который хорошо был знаком как Константину Порфирородному, так и цесаревне Анне. Не один раз первый упоминает об этом уборе. Отличие кесарского и севастократорского облачения состоит в широком плаще с фибулой и в головном уборе, т. е. в кесарском парадном облачении^[15]; но ясно, что это говорит столько же, как наше выражение: «мундир IV класса» или «праздничная форма», тем более что и лорон, как далее выясняется у Константина (р. 221, 20), составлял принадлежность кесарской формы. Лишь раз употребленное выражение венец, т. е. кесарий (ibid., 224, 24) приближает к конкретному представлению о кесарикий как венце.

Нет сомнения, что в толковании текста Анны Комниной о кесарском головном уборе нужно от­правляться от следующего места о кесарской коро­не^[16]. Он имел, говорится о сыне Василия Македоня­нина, головной убор белого цвета, напоминающий деревянную резьбу на капители колонны (προπολωμα) златотканный, похожий на золотом выши­тую корону. Никак нельзя этот текст понимать иначе, как в смысле высокого убора, имеющего по­крышку из материи и украшения.

Προπόλωμα X в. вполне отвечает έπισφαίρωμα Анны Комниной, и последнее должно быть истол­ковано как принадлежность кесарикия, в противо­положность латинскому переводу текста. И вооб­ще столько же тексты писателей, как и памятники, одинаково дают понятие о головных уборах высших чинов византийского двора, как о таких, кото­рые обращали на себя внимание своей причудли­вой формой, т. е. способами приготовления матер­чатого покрытия для металлического обруча^[17].

Как видно из приведенного выше места цеса­ревны Анны Комниной, сан севастократора есть высший, первоклассный, в придворном обряднике; его носил самый близкий к царю член царской династии. Титул севастократора до Исаака, сына Алексея I Комнина и брата царя Иоанна, носил толь­ко один член дома Комнинов, именно брат царя Алексея, именем также Исаак, иногда называемый первый севастократор. Племянник его Исаак, на ко­торого перешел титул, играет исключительную роль в истории. Вся почти долголетняя жизнь этого весьма даровитого и высокообразованного принца прошла в скитаниях по чужим землям. Нельзя также не принимать во внимание и того обстоя­тельства, что потомство этого князя разделяло судь­бу своего предка: было всегда в протестующем лагере, не уживалось с комниновским режимом и искало приключений на чужбине. Сыновья севастократора Исаака, Иоанн и Андроник, будущий им­ператор, были также исключены из наследования при Мануиле. Старший сын Исаака, Иоанн, извес­тен тем, что принял мусульманство, а Андроник пред­ставлял собой тип изящного, обаятельного и прекрасно образованного принца. Он также большую часть жизни провел за границей при дворах латин­ских князей Сирии и Палестины, у гостеприимных государей и эмиров Грузии, Икония и, наконец, у русского Галицкого князя. Правнуки Исаака, Алек­сей и Давид, сыновья севастократора Мануила, по­ложили основание Трапезундской империи^[18].

Теперь легко понять, что если бы мы нашли на изучаемом памятнике, в башне кремля, некоторые указания на сан или чин изображенного лица, то особенности головного убора его могли бы быть истолкованы применительно к этому именно сану, независимо от существующего в литературе пред­ставления о кесарском венце или головном уборе. Выше было сказано, что по обе стороны изображе­ния была надпись. Уже то обстоятельство, что она занимала восемь строк, свидетельствует о ее осо­бенном назначении и характере. Каждая строка ее начиналась по одну сторону лица и продолжалась по другую — делаем это объяснение, чтобы пока­зать, что надпись имела коммеморативную, или по­святительную цель, т. е. надписью желали обозначить больше, чем могло дать изображение: намек на исторические обстоятельства, на цель построй ки самого памятника и т. п. Вот об этом следует очень пожалеть, что из надписи сохранилось так мало и что она подвергалась очень суровой про­мывке. Не один раз мы принимались за разгадку следов букв при разном освещении, причем выно­сили неодинаковые заключения. В конце концов нужно было удовлетвориться наименьшим, но та­ким, что бесспорно. В восьми строках надписи мы могли прочитать:

1) ... ОТОΥАОΙΔΙМО... ВАСТОКР

2) ... МНΘН... А

3) ΔОΥ

4) НМОМКΥР

5) ... АΝΔРОΝΙКό

6) НОЙСЕВАСТ

7) КРАТОРОС

8) МАΝΟΥНА

Прежде чем предлагать свои догадки к осмыс­лению даваемых надписью намеков, продолжим описание самой композиции. Как сказано выше, здесь есть центральная фигура и есть боковые. Ря­дом с первой, по правую сторону от зрителя, по направлению к дверям, фигура в виде ангела с ясно читаемым на боку т. е. αγιος (святой), в панци­ре и со стеммой на голове, т. е. с узким металли­ческим и украшенным каменьями и жемчугом об­ручем. Это второе изображение составляет при­надлежность композиции, что и выражено в определенном его отношении к центральной фигуре: в поднятии руки или в жесте приглашения, об­ращенном к ней. Можно бы даже думать, что свя­той касается руки стоящего перед ним лица. Менее отчетливо сохранилась та фигура, которая находится по левую сторону от центральной и изображена дер­жащею крест в левой руке. Относительно этой ; фигуры нужно сказать, что в ней явно заметны два наслоения, две краски, два фона и, наконец, следы разного одеяния: хитона снизу и дорогого верхнего плаща. Не подлежит лишь сомнению то, что и эта фигура обращена к центральной и составляет при­надлежность композиции. Она снабжена, как и пер­вая фигура, нимбом вокруг головы. Поверх ее благо­словляющее поясное изображение Эммануила.

Таковы отрывочные наблюдения по изучению занимающей нас композиции. Не подлежит сомне­нию, что она сделана по старому рисунку и что пре­жнее содержание не совсем еще уничтожено при исполнении новой композиции. Прежними элемен­тами мы считаем крест и Эммануила и думаем, что первоначально было здесь изображение Констан­тина и Елены. Что касается идеи, содержащейся в новой композиции, к ней мы должны подходить на основании совокупных признаков, вынесенных из наблюдений над всеми частями башни.

Ясное дело, что надпись должна служить точкой отправления для дальнейших выводов. Уже первая строка дает понять, что мы имеем здесь дело с осо­бенным видом коммеморативной, может быть, даже ктиторской композиции. В ней указывается на по­чившего севастократора. Тот же самый титулповторяется в 6-й и 7-й строке: естественно ду­мать, что в центральной фигуре мы имеем изобра­жение севастократора. Заметим тут же, что в тра-пезундской номенклатуре чинов, заимствовавшей обряды константинопольского двора, не находим чина севастократора. Далее, в 5-й и 8-й строке име­ются два имени Андроник и Мануил. Хотя эти име­на так же обычны в царской семье константино­польских Комнинов, как и в именослове трапезундских царей, но мы должны здесь держаться первой линии, потому что сочетание Андроника и Мануила более оправдывается константинопольской, чем трапезундской семейной историей.

Мы имеем здесь имена родоначальников дина­стии трапезундских Комнинов и таким образом получаем разгадку до некоторой степени как при­способления памятника для новой цели, так и хро­нологии фресковой росписи. Позволим себе исто­рическую справку. Основатель трапезундской ди­настии Великих Комнинов, названных так в отличие от других ветвей многочисленных Комнинов, Алек­сей I был сын севастократора Мануила и внук кон­стантинопольского императора Андроника I, низвер-женного вследствие народного возмущения и по­гибшего в 1185 г. Во время катастрофы Алексей был ребенком 4 лет. В 1203—1204 гг. во время за­воевания Византийской империи крестоносцами и основания отдельной империи в Трапезунде Алек­сей был молодым человеком 22 лет. Обстоятель­ства, при каких произошло основание империи в Трапезунде, остаются малоизвестными, за недостатком источников. В истории Панарета, сохранившей официальные данные для XIV в., о времени первых Великих Комнинов не находим почти никаких известий. Даже о месте погребения Алексея I нигде не сохранилось упоминаний, хотя тот же Панарет почти о всех царях и митрополитах сообщает точ­ные известия: погребен в митрополии, в монасты­ре Богородицы Богопокровенной и др., нередко даже поясняя, что новые погребения делались в склепах и саркофагах прежде похороненных царей и мит­рополитов. Если бы место погребения Алексея I было в больших трапезундских церквах, то могло бы сохраниться хотя мимоходное на то указание. Таким образом мы приходим к предположению, что эта башня скрывает в себе усыпальницу пер­вых Великих Комнинов, которая должна находиться в склепе, под вторым средним отделением башни, а устроенная в верхнем отделении церковь в изу­чаемой нами композиции представляет ктиторскую фреску. Возвращаясь к центральной фигуре ком­позиции^[19], мы считаем необходимым подчеркнуть, что это не царское изображение, следовательно не сам Алексей I, имени которого в надписи нет и следа, если в 7-й строке не читать (АУТО)КРАТОРОΣ вместо (ΣЕВАΣTО)КРАТОРОΣ, на что не имеется осо­бенных побуждений. Между тем из двух имен: Ан­дроника и сына его Мануила — о первом не может быть и речи, так как прах его был рассеян народом по ветру, а о Мануиле сообщается, что он умер в Константинополе вследствие жестокой операции ослепления, произведенной над ним. Конечно, не представлялось бы затруднений к мысли, что его прах впоследствии перевезен в Трапезунд и ему устроена погребальница в башне, а над телом его возведена церковь. При этой перестройке башня с военным назначением должна была испытать не­которые архитектурные приспособления.

Кроме рассматриваемой нами композиции в дворцовой церкви можно еще отметить другие фрес­ки. Из них остановлю внимание на изображении св. Евгения, наилучше сохранившее лик и одеяние средневекового патрона Трапезунда. К сожалению, следует признать, что нынешние греки до такой степени основательно забыли его, что с большим трудом можно отыскать теперь икону св. Евгения в церквах Трапезунда. Я принял меры к тому, что­бы изготовить образ трапезундского патрона на ос­новании фрески в дворцовой церкви и древней­ших трапезундских монет.

Считаю необходимым еще заметить, что в са­мой церкви св. Евгения (мечеть Ени-джума), в вер­хнем слое земли в алтаре, в насухо сложенном помещении из камней, оказались кости, которым я не мог не придать особенного значения в мыслях, что, быть может, здесь скрыты монахами взятые из раки мощи святого патрона города Трапезунда. Немного смущало меня лишь то, что в указанном помещении оказалось больше костей, чем следова­ло. К сведению тех лиц и учреждений, которым переданы мною в октябре 1917 г, под расписку эти реликвии, могу сообщить, что в церкви св. Ев­гения во время империи находились вместе с мо­щами патрона и останки сподвижников его: Кандидия, Валериана и Акилы. В этом удостоверяет Типик Дионисиатской библиотеки на Афоне № 448, в котором под 21 января находим заметку: «В этот день память прославленных святых великих муче­ников Христа Евгения, Кандидия, Валериана и Аки­лы, которые почитаются в Трапезунде, где пребыва­ют в сокровищной кладовой» (τη αύτη ήμερα μνήμη των αγίων ενδόξων του Χρίστου μεγάλων μαρτύρων Ευγενίου, Κανδιδίου, Ούαλεριανοΰ καί Ακύλα, ων τα τίμια λείψανα εν τη Τραπεζοΰνα, ως άσυλος θησαυρός εναπόκειται)^[20]. Нет ничего невероятного, что все свя­тыни, хранившиеся в этой церкви, были собраны и зарыты монахами в одном месте в алтаре и что именно все эти святыни находятся теперь в мит­рополии.