ПРИЛОЖЕНИЕ

 

I. Надпись в церкви Иоанна на скале, что за городской стеной

 

Эта надпись не один раз была издаваема и ком­ментирована^[1], но, по нашему крайнему разумению, без достаточного выяснения ее смысла и содержа­ния. Кроме того, неоднократное и тщательное на­блюдение букв и характера письма на месте и впо­следствии по эстампажу привели меня к заключе­нию, что некоторые места надписи были прочитаны первыми издателями неправильно. И независимо от всего прочего, надпись с такой датой, которая современна основанию Трапезундской империи и которая бросает некоторый свет на жизнь окраи­ны города Трапезунда в начале XIII в., заслужива­ет вообще большего внимания, чем сколько ей уде­лялось.

Иеромонах Варнава, виновник строительства и росписи церкви Иоанна, внес в коммеморативную надпись, начертанную над входом в церковь, исто­рию покупки места от прежних владетелей, с ука­занием размеров его в длину и в ширину и, что особенно необычно в такого рода коммеморативных памятниках, называет свидетелей, бывших при акте покупки. Кроме того, в надпись внесены та­кие выражения, которые носят характер деловой юридической терминологии, чем, по-видимому, выда­ется важность памятника как действительного юри­дического акта. Любопытны также, с одной сторо­ны, греческие и варварские имена и термины, на основании коих можно составить некоторое пред­ставление о характере населения Трапезунда, с дру­гой же — указания на общественное положение упоминаемых в надписи лиц. В истории города Трапезунда этой надписи принадлежит большое место, если дать подобающее освещение находимым в ней намекам. С точки зрения языка надпись так­же представляет любопытный материал.

Прежде чем переходить к тексту надписи, пред­лагаем некоторые наблюдения внешнеописатель-ного характера. Древняя церковь пророка и крес­тителя Иоанна «на скале» едва ли в настоящее время может быть признана в том здании, которое среди местного населения известно под двумя на­именованиями: παναγία (всесвятая) и άγιος Ιωάννης (св. Иоанн).

По нашему крайнему разумению, это не больше как часовня при кладбище, служащая для временного помещения в ней умерших до погребения, с деревянной настилкой вместо свода и с алтарным местом и престолом, устроенным в четырехуголь­ной постройке, которая не имеет апсиды. Ничего архаического в ней нет. Высокая кладка за алтар­ным местом представляет собой не что иное, как закрепление почвы или контрфорс, имеющий це­лью задержать почву, угрожающую местному клад­бищу. Самая надпись читается над входными две­рями, и едва ли можно утверждать, что здесь же она находилась в старой церкви, построенной иеромо­нахом Варнавой.

Плита с надписью имеет в длину 1,73 м, в вы­соту 0,30 '/2 м, длина строки 1,59 м, высота букв от 0,025 м до 0,03 м. Так как в надписи отмечена первоначальная величина всего участка земли, то не лишено значения указать размеры нынешнего здания: длина с востока к западу 5,075 м, попереч­ный размер с севера на юг 2,32 м. Надпись была в руках неизвестного любителя, который восстано­вил ее чтение черной краской. Можно думать, что он хотел облегчить для сограждан понимание над­писи, нашедши ее уже покрытой белой краской, которая, заполняя очертания выбитых по камню букв, делала затруднительным чтение. Но он перешел должную меру в осуществлении своего намере­ния: его буквы краской не соображены с начерта­нием высеченных на камне, часто выходят за ли­нию строки и представляют новое чтение. Вслед­ствие этих обстоятельств надпись и после работы над ней Пападопуло-Керамевса может возбуждать в некоторых словах сомнения. Следует еще отме­тить, что поблизости от этой часовни построена в новейшее время (около середины прошлого века) новая приходская церковь во имя Иоанна Предтечи, которая, по-видимому, заменила старую. Во всяком случае, кроме надписи от старой церкви не сохра­нилось никаких следов. Для дальнейших объясне­ний нужно еще принять в соображение, что цер­ковь построена за чертой города, и даже стена царя Алексея II, проведенная здесь в 1324 г., оставила ее вне защиты. Не может быть сомнений, что это не могло не отражаться весьма неблагоприятно на ее судьбе.

Текст надписи у Пападопуло-Керамевса и у Милле читается за самыми незначительными исключения­ми, которые отметим ниже, почти одинаково. Он представляет следующее чтение в 9 строках.

1. Τούτος [τοπ]ος εν ω εκτησθη ο αγνός Ιω ο της Πετράς και ηχεν το ο Καμαχενος ο κυρ Θεόδωρος απέ την κηρα Ερήνη την Τξανηχ[η]-

2. τησαν την [α]φεντου και από τον αδελφών του των Καμαχενόν ης αγοραν αγοράν εις τους εξής και απαντά και εντασαν

3. διό πεδ[ι]α ο κυ[ρ Γ]ρηγόρις και ο κυρ Νικήτας και [επο]υλησαν τω εμέν παπάν Βασιλειν των θαθαλανων καθός καΐ η

4. το εις τους εξής και άπαντα. Ανατολήν και [δυ]σην ουργι[α]ς τρίς και σπιθαμάς τρις άρτων και μενσιβρία ουργιας ΐβ

5. και μαρτήρων των εκησαι τηχόντων η δούλη του αγίου ημών αυθεντου καί βασιλέας του μεγάλου κομνινοΰ

6. Θεόδωρος ο Τζανιχήτες και Γρηγορηου του Καμαχενοΰ του εξ[α]δέλφου αυτού και Γεωργίου του Τορκοπουλου

7. και θεοδοσι του Ααρών και Θεοδώρου του Λάτζη και ετερ[ω]ν πολ[ω]ν μαρτηρων. Και εκτησθη εκ βόθρου και εισθορήθη

8. ο [ν] αος του [τ]ιμιου προφήτου προ[δ]ρ[ο](μ)ου βαπτησ[του Ιω της πέτρας εξ επιτροπής και μόχθου ιερού ιεροα Βάρνα-

9. βα τη επονιμια θαθα[λαν]ου: Ετους <ςτ" ωιδ ΝΓΔ

Переходя к объяснению надписи, мы должны прежде всего дать себе отчет в формальной поста­новке вопроса. Перед нами посвятительная или даже лучше ктиторская запись, вырезанная на кам­не по распоряжению иеромонаха Варнавы, который был главным деятелем при постройке церкви. По этому поводу считаем нужным выдвинуть обстоя­тельство, оставшееся неотмеченным первыми изда­телями надписи. Поп Василий, упоминаемый в тре­тьей строке и купивший участок, должен быть то­жественным с иеромонахом Варнавой 9-й строки. Это доказывается прозванием θαθλανου, хорошо читаемым при имени попа и испорченным при имени иеромонаха, причем, однако, порча до такой степени незначительна, что не помешала Милле именно в этом смысле раскрыть недостающие буквы на эстампаже, хотя Пападопуло-Керамевс удержался от этого и поставил буквы ΘΑΘΑ. Значение указан­ного обстоятельства заключается в том, что между актом покупки места и постройки церкви, которые соединены в ктиторском акте, прошло такое время, которое было достаточно, чтобы священник Васи­лий принял монашество и имя Варнавы. Независи­мо от всего прочего, это дает ключ к объяснению происхождения и состава записей, что представляет ряд последовательно развивающихся событий, а это в свою очередь отразилось как на редакции, так и на литературном построении самого памятника.

Взглянем прежде всего на хронологию, обозна­ченную в последней 9-й строке. В издании Милле, который принял в этом отношении мнение гре­ческого издателя, отмечена здесь одна особенность, на которую укажем ниже, но тот и другой прочли год 6814 индикта 4, т. е. пометили надпись 1306 г. христианской эры. По нашему мнению, здесь допу­щена ошибка, которая замечена нами и на месте, при тщательном наблюдении, и представляется та­ковой же и в настоящее время при изучении эс-тампажа. И вообще, не представляется ли стран­ным замечание, сделанное по этому поводу у Мил­ле, когда он говорит: в 9-й строке Ψ и Г «erreur du graveur qui avait l`habitude d`ecrire ces signes precedemment. Il faut les supprimer». Если еще по­нятно мне преследование буквы Ψ, которая дей­ствительно изображена на камне после стигмы, обо­значающей число 6000, когда она перечеркнута внизу поперечной чертой, то уже совершенно напрасно такое же движение против воображаемой при том буквы Г. После знака индикта в 9-й строке гречес­кий издатель поставил Δ, а французский прочитал перед δ еще букву, именно Г. Как легко понять, оба издателя разошлись в понимании хронологии надписи, причем первый совсем не заметил буквы Ψ и обошел молчанием тот знак, который находится в обозначении индикта перед Δ, второй же, хотя и отметил начертание Т, но изобразил воображаемый знак П, который не имеет значения и который по­тому он спокойно вычеркивает. Первый же изда­тель, хотя перед ним не могли не выступать труд­ности в обозначении хронологии, с легким серд­цем затушевал их, чтобы спокойно привести по равенству 6814 г. индикта 4 с датой 1306 г. хрис­тианской эры.

На самом деле в обозначении даты есть ошиб­ка. Если бы даже было доказано, что ошибка за­ключается именно в самом памятнике, то и тогда нельзя скрывать ее; на камне читается

ετους ΨωΙΑ,εξακιχιλιοστω ενδεκατω, 671 1, т. е. 1203-1204 гг.

После ετους несомненно читается стигма с пе­ресечением внизу, за ним широкое рукописное пcи и за ними уже омега, но последняя не входит в кадр других численных знаков, наполовину меньше их и относится к употребительному в рукописях обозначению при цифре порядкового числительно­го: εικοστος, τριακοστος, χιλιοστος, и т. п.

Доселе мы считались с тысячами и сотнями. Далее на камне изображены десятки и единицы, и в этом отношении следует отметить недосмотр. У обоих издателей прочитано ΙΔ, между тем как на камне несомненно ΙА, т. е. не 14, а 11. Следует уделить немного внимания тому обстоятельству, что поперечная черта выше в этом случае, чем в сход­ственной букве в индикте; во всей надписи начер­тание буквы А никак не позволяет смешения ее с Δ. Следствием допущенной издателями ошибки в чтении буквы α, произошла ошибка в чтении индикта, и притом ошибка двойная: греческий из­датель пожертвовал ξ, или цифрой для десятка, а Милле заметил этот знак, но прочитал его как Г или как такой знак, который при данном сочетании не представлял значения и потому подлежал выпущению. На самом деле вместо индикта 4 следова­ло читать индикт 14; греческое начертание Δ с низко лежащей поперечной чертой здесь весьма вырази­тельно. Ошибка в чтении индикта дает разницу на 10 лет, следовало читать ΙΔ, а не Δ.

При том истолковании знаков хронологии, ка­кое мы предлагаем, дата надписи изменяется на сто лет, но вместе с тем получаемое лето от сотворе­ния мира 6711 вступает в непримиримую вражду с индиктом 14. Первые издатели, позволительно думать, предусматривали это обстоятельство и уст­ранили его допущением указанных выше умолча­ний. Получаемый при допущенном ими чтении 6814 г. индикт 4 устраняет, по-видимому, затрудне­ния и дает случай первому издателю заявить: «Чет­вертый индикт 6814 г. точно совпадает с 1306 г. от Р. X.»^[2]. Допущенная первым издателем свобода в чтении действительно восстанавливает согласие между индиктом и христианским счислением. Если читать 6714 (=1206 г. и. э.), то получим индикт 9; если читать 6711 (=1203-1204 г. н. э.), то найдем индикт 7, знаменательную дату в истории Трапезунда, показанную у Панарета^[3]. Для вычислений необходимо считаться с сентябрьским годом ин­дикта.

Сделанное выше замечание о тожестве попа Василия, покупщика участка, и иеромонаха Варна­вы, строителя церкви, приготовляет читателя к раз­решению предстоящей нам задачи касательно про­тиворечивых цифр в хронологии.

Как легко понять из формального анализа над­писи, находимого у издателя, текст ее составлен из двух актов: а) запроданного акта на участок земли и б) дарственного, или посвятительного, акта в пользу церкви Иоанна Предтечи. Первый акт имел центральную фигуру в попе Василии, второй в иеромонахе Варнаве; но так как это должно быть одно и то же лицо, то, несомненно, между покупкой земли и дарственным актом должно было пройти некоторое время, в которое была именно построе­на и украшена росписью церковь (εκτισθη και ειστορηθη ναος), и бывший священник сделался иеро­монахом. При выставлении хронологии на камне в надписи и произошла та путаница в несоответствии индикта и лета от Р. X., которая обнаруживается на памятнике. При составлении текста надписи име­лось у составителя перед глазами два документа, если не более: акт покупки участка земли и посвя­тительная запись; и на том и на другом, как естет ственно полагается, неодинаковая хронология. Как разрешил иеромонах Варнава или то лицо, кому он поручил составление ктиторской записи, хроноло­гический вопрос, это зависело от степени его книж­ного образования. По нашему мнению, к нему едва ли можно предъявить литературные запросы. До­пустимо предположение, что в 6711 г. индикта 7, на который падают 4 месяца 1203 г. и остальные ме­сяцы с января по сентябрь 1204 г., сделана покупка места, а индикта 14, т. е. через семь лет, именно в 1210—1211 гг., храм окончен постройкой, снабжен росписью и изучаемой нами посвятительной кти­торской записью. При этом в обозначении хроно­логии по недосмотру одна дата попала из акта по­купки места, другая из записи о постройке церкви. Дальнейшие затруднения в чтении надписи ка­саются личных имен. Всего приведено, если счи­тать попа Василия и иеромонаха Варнаву за раз­ных лиц, 13 имен, из коих 6 упоминаются в акте приобретения земли священником Василием. Нуж­но понять взаимные их отношения и объяснить причастность к маленькому участку, о котором идет речь. Прежде всего, кто первоначальный владелец участка, от чьего имени он продается? Это совсем не разрешается объяснениями первого издателя, который еще усугубляет путаницу внесением не­известно откуда взятого Иоасафа как редактора записи^[4]. Как читаем в первой строке, участок, на коем построен храм Иоанна Крестителя, что на скале, принадлежал кир Феодору Камахину и Ири­не Цанихитиссе; но в третьей строке выступают новые лица — кир Григорий и Никита, которые и продали эту землю священнику Василию. От вы­яснения отношений между названными в надпи­си лицами зависит и понимание и чтение некото­рых неотчетливо сохранившихся мест. Следует еще обратить внимание и на то, что упомянутые в над­писи имена принадлежат не простым обывателям, но именитым людям, на что указывает и употреб­ление при имени почтительного «кир», и прозва­ние по месту жительства, а может быть, и по зе­мельным владениями или по замку; таковы Камаха, Цаниха. Между Феодором и Ириной нужно предполагать не только совладение участком в предместье Трапезунда, но и родственные отноше­ния, которые были обозначены в запродажном акте, бывшем под руками составителя записи. Как можно догадываться, в этом акте были слова от имени Феодора Камахина: я договариваюсь про­дать хорафий, который я имею в наследство от моего брата  и сестры  (ομολογώ πεπρακέναι το χωράφιον όπερ έχω εκ κληρονομιάς του αδελφού μου και της αδελφής.). Во всяком случае, Ирина Цанихитисса, урожденная Камахина. была выдана за­муж за одного из Цанихитов; Феодор Камахин продавал участок с ее согласия, что и было обозна­чено в акте^[5]. Но не в этом еще главное значение всего вопроса, а в появлении в 3-й строке двух новых имен, кир Григория и Никиты, которые соб­ственно и продали участок попу Василию. Теперь предстоящая нам к разрешению проблема ослож­няется: ясное дело, что участок перешел во владе­ние попа Василия не прямо от Камахинов, а после того как он побывал во владении Григория и Ники­ты. Если так мы понимаем ход дела, то в связи с тем должны получить иное объяснение некоторые выражения в первых строках надписи. Концом второй строки (предпоследнее слово) заканчивает­ся первая часть с покупкой, оканчивающаяся на словах: на вечные времена (εις τους εξης και απαντα). В этой части имеется указание лишь на то, что уча­сток был в собственности Камахинов и сдан в продажу^[6]. После указанных слов следует вторая часть о покупке участка священником из рук Гри­гория и Никиты.

Соответственно тому является потребность ис­правления некоторых слов надписи против предполагаемого первыми издателями чтения. Строки 2-й выражение την άφέντου (у Пападопуло), την (έ)φέντου (у Милле) могло бы быть понимаемо бли­же к чтению Пападопуло-Керамевса, если бы в на­чальной букве N (эстампаж) не было вязи, указы­вающей предпочтительно на чтение αύθέντης (т. е. эфенди). Но самое важное то, что следует в самом конце строки. Первый издатель оставил последнее слово без прочтения, второй дает και έκτασαν, что вполне совпадает с ходом дела и соответствует чертам на эстампаже. Итак, έκτασαν, т. е. приобре­ли, купили проданный Камахинами участок. Глагол κτάομαι, κτώμαι в смысле владения, покупки, впол­не здесь на месте: φενώμαθα πουλώντες το οίκοθέσιον δν κτώμεθα (Тrinchera, СХСIV); χοοράφια άτίφ κέκτωμαι (ibid. ССХLVП).

Наиболее неудачною оказалась в передаче 3-я строка, которая касается покупщиков. Греческий издатель дает здесь διατκρ(α), французский διο πεδ(1)α. Совершенно непонятно у первого чтение δια, у вто­рого лебю, ибо буква омикрон в δια совершенно ясна, тгебкх же в данном случае не могли быть ни покупщиками, ни продавцами. Если последнее сло­во предыдущей строки значит «приобрели» или «купили», то в 3-й строке нужно ждать наименова­ние субъекта. Мы предлагаем читать вместо διό δυο, т. е. двое, следующее слово γε άμα, «и купили вместе двое».

По отношению к тем же строкам сделаем еще замечание. Так как надпись не есть собственно юридический акт, хотя и составлена на основании подобных актов, бывших под руками последнего ре­дактора, то в ней можно наблюдать следы довольно неискусного пользования выражениями, взятыми из актов. Таковы формулы, встречаемые во 2-й и в 4-й строках: εις τους εξής και άπαντα. Они прямо просят­ся в запродажную запись и, конечно, из таковой же попали в наш памятник. Но нельзя сказать, чтобы употребление их было вполне уместно. Еще можно с ними примириться во второй строке, если отправ­ляться из речения εις άγοράν, хотя в подобных же случаях и актах формула είς τους εξής имеет несколько иное употребление: είς τους εξής άπαντος και διηνεκείς χρόνους или είς τους εξής απαντάς και διηνεκές. Это можно видеть в актах у Мiklovich et Muller, напр, т. VI, №; ХШ1 а. 1213, ХLIХа. 1213, LVIIIа. 1214, LХ а. 1214, LX1 а. 1216; то же самое у Тrinchera, XXV, LХХIII. Но мы не можем признать уместным это выражение в 4-й строке, перед определением раз­меров участка и занимаемой им площади. Эти на­блюдения могут служить для характеристики редак­ции памятника, в котором недостает литературной и логической точности.

В конце 4-й строки даны размеры участка: с севера на юг, т. е. по длине, 12 оргий или около 24 м, с востока на запад, т. е. в ширину 3 оргии и 3 спифамы (четверти). Следует принять в соображение, что измерение нынешнего здания дает следующие величины: в длину снаружи (в.-з.) 10,8 м, в шири­ну (с.-ю.) 5 м. Уже этого сопоставления мер доста­точно, чтобы понять, что на подобном участке мог­ла быть только скромная постройка.

Остается отметить еще замечание к 7-й строке. Несомненна ошибка в чтении Θεοδώρου του Λατζή. Нужно читать Χατξή, что вполне оправдывается сле­дами буквы X на эстампаже. Наконец, в 8-й и 9-й строках прозвание иеромонаха Варнавы, не прочи­танное первым издателем, восстановлено вторым, и совершенно основательно ΘΑΘΑΛΑΝΟΝ, как в 3-й строке. Местность этого имени и доныне сохрани­лась близ Гюмуть-хана.

В 7-й строке выражения έκτίσθη εκ βάθρου και είστορή&η — выстроена с основания и украшена рос­писью — устраняют всякие сомнения в том, что нынешнее здание, которое представляет собой соб­ственно барак, куда ставятся до погребения гробы умерших, не есть то древнее сооружение, о кото­ром свидетельствует запись и которое, по всей ви­димости, или окончательно разрушено, или вошло в постройку нового храма в честь того же Иоанна Предтечи, построенного в близком от него рассто­янии в прошедшем столетии.

В заключение нам остается рассмотреть содер­жание 5-й и 6-й строк. Здесь перечисляются свиде­тели, бывшие при акте или давшие свои подписи под актом. В редакции этой части нужно отметить неловкость, которой бы не допустил опытный пи­сец приказа. Именно, и в этом случае остались следы двух актов: с одной стороны, «свидетели там случившиеся»^[7], с другой, — следует перечень свидетелей в надлежащем порядке, с указанием их Служебного положения — как служилые и чинов­ные лица подписываются на официальных актах и как они действительно значились в том акте, в самом начале его, который был под руками составителя ктиторской надписи. Таковых приведено пять, между ними на первом месте нас встречают если не те же самые лица, которым ранее принадлежал участок, то, во всяком случае, члены той же семьи, носящие знакомые нам дворянские прозвания Цанихитов и Камахинов. Это были: 1) Феодор Цанихит, 2) Григорий Камахин, с упоминанием родства с первым, 3) Георгий Туркопул, 4) Феодосий Аарон, 5) Феодор Хаджи и многие другие. В приложении к первым двум нужно понимать слова «рабы свя­того нашего государя и царя Великого Комнина»^[8].

Если наше заключение о хронологии надписи встретит одобрение, если надпись действительно носит дату 1210-1211 г. индикта 14, то она будет одним из первых сохранившихся памятников ос­нователя Трапезундской империи, Алексея I великого Комнина, и в то же время древнейшим памятников столицы Трапезундской империи. Слишком мало мы знаем о том, как строилась империя и как Трапезунд становился на высоту столичного города. Новая церковь строилась в отдаленном предместье города, которое даже в 1324 г., когда была возведена новая стена, имевшая назначением дать защиту от пиратов и вражеских нападений насе­лению, не помещавшемуся в прежнем городе (ныне средний), оказалась вне линии городских стен. Оче­видно, иеромонах Варнава имел уверенность в бла­гоприятном положении дела, не считал купленное им место опасным для жизни. Камахины и Цани-хиты, как это и отмечено первыми издателями, име­ют в истории Трапезунда влиятельное значение. Хотя своим званием они обязаны областям или замкам, от которых ведут прозвание, но в начале XIII в. имеют уже оседлость в Трапезунде, куда призывала их служба и политическая деятельность. Не лишено значения и то обстоятельство, что обе фамилии находятся в родственных связях. Между свидетелями, давшими свои имена под актом про­дажи, находим лиц, выдающих своими именами или прозваниями свое негреческое происхождение, что позволяет думать о пестроте населения Трапезун­да. Тут встречаем и Цаниха, и Камахина, и Турко-пула, и Хаджи, и Аарона, т. е. инородцев грузинско­го, армянского, турецкого, еврейского и тюркского происхождения, в чем нужно видеть характерную черту состава населения империи.

 

П. Колокольня при храме Св. Софии в Трапезунде

 

Стенные росписи в колокольне Св. Софии име­ют значительный художественный и археологиче­ский интерес, между прочим в том отношении, что они помечены определенной датой, указывающей на последнее десятилетие перед завоеванием Тра­пезунда турками в 1461 г. Здесь мы не предпола­гаем, однако, входить в рассмотрение этой росписи, а ограничиваемся наблюдениями над двумя компо­зициями, обратившими на себя наше внимание тем, что содержание их не подходит к общему тону церковной стенной живописи. Среди росписи господских и богородичных праздников мы нашли на за­падной и восточной стене два изображения, одно против другого, особенного характера, в которых, на первый взгляд, не усматривается отношения ни к христологической идее, ни к культу Богородицы. На западной стороне две композиции: Рожде­ство Христово и Сретение. Выше этих композиций на темном фоне, изображающем пещеру, в полу­круглом своде или нише, которая сверху донизу по краям снабжена растительным орнаментом, напо­добие узкой бахромы, находится стоящая во весь рост, лицом к зрителю, фигура с распростертыми до высоты плеча руками, в которых продолговатый ку­сок белого полотна с 11 аллегорическими предме­тами. Говорим аллегорическими, потому что было бы весьма трудно по внешнему виду составить о них точное представление: это род детских кукол, или свитков материи, обвязанных тесьмой и установленных на неровной поверхности раскрытого полотна. Прежде чем продолжать описание, заме­тим, что выше пещеры, по бокам ее, свешиваются ступни ног; это служит указанием того, что зани­мающая нас композиция составляет собственно при­надлежность другой, находящейся выше, в которойизображена тайная вечеря или сошествие Св. Ду­ха. Апостолы возлежат вокруг стола, крайние из них с протянутыми ногами, достигающими пещеры. Значение фигуры с раскрытым платом до изве­стной степени определяется остатками греческой надписи по обеим сторонам лица: сохранилось МОС, недостает начальных букв; надпись восстанавлива­ется в речении КОСМОС, которое и должно слу­жить точкой отправления в наших дальнейших рас­суждениях. Переходим к самой фигуре. Она пред­ставляет человека в зрелом возрасте, одетого в узкий шелковый красного цвета кафтан с длинными рукавами, обшитыми золотыми каймами по концам и с золотыми оплечьями. Краски несколько полиня­ли, но ясно, что одежда сделана из материи с орнамен­том, свойственным царским мастерским. О лице го­ворить не приходится, так как трудно было уловить краски на оригинале, как их недостает и в копии, сделанной художником Н. К. Клуге. Что касается головного убора, то он скорее должен быть причис­лен к стеммам, чем к головным уборам придворно­го вельможи. Особенно в этом отношении следует обратить внимание на жемчужные цепочки, спуска­ющиеся от стеммы вниз и идущие по бокам лица до подбородка. Как известно, эти привески, или препен-дулии, были именно отличием царской стеммы от головных уборов высших придворных лиц. Любо­пытным отличием головного убора на нашей фигу­ре следует признать и то, что он представляет собой металлический обруч, расширяющийся кверху, но не имеющий ни тульи, ни закругления.

На противоположной стороне от описанной фигуры находилось другое изображение, по-види­мому, также аллегорического или мистического значения. Здесь также нужно различать архитек­турную обстановку и вложенную мастером мысль в композицию. Что касается первой, то прежде всего нужно считаться с горницей, изображающей соше­ствие Св. Духа, если противоположная посвящена тайной вечере; под этой горницей, совершенно как в первой, описанной выше композиции, находится , полукруглая ниша, ведущая в помещение с темным фоном, окруженное бахрамой растительного орна­мента. В середине представлены две фигуры впол­оборота одна к другой; в приподнятых руках одной и в правой руке другой фигуры находится свиток, напоминающий те свитки, что изображены на раз­вернутом полотне противоположной композиции. Обе фигуры в живом обмене словами, о чем сви­детельствуют жесты и приподнятые руки.

При некотором внимании легко заметить, что в одном изображении нужно видеть парадное одея­ние, в другом простое, принадлежащее нижнему чину дворцового ведомства. Это легко свидетель­ствуется как головным бором, так и верхней одеж­дой: широкий фиолетового цвета плащ до колен, или далматика, под ним узкий хитон с длинными руха-вами у одного и просто зеленый хитон, опоясанный темным поясом, у другого; цветной материи око­лыш с белым верхом как головной убор одного и род чалмы, т. е. широкий плат, обвязанный вокруг головы, у другого.

Указанные аллегорические изображения заслу­живают внимания и объяснения по связи с други­ми подобными же памятниками. Не расширяя пока наблюдений вне круга трапезундских памятников, обращаемся прежде всего к рукописи Публичной библиотеки в Ленинграде, происходящей из Трапе-зунда, на которую мы указывали в другом месте^[9]. В ней находятся две миниатюры, могущие идти здесь в сравнение: сошествие Св. Духа и тайная вечеря. Что касается первой, то в ней все 12 апостолов, по евангельскому сказанию, собраны в горницу и си­дят за столом полукругом или скобой. Ниже и, по-видимому, вне храмины множество мужей и жен; из них некоторые стараются подняться в горницу, где находятся апостолы, над коими Дух сходит в виде солнечных лучей. Под горницей пещера или ниша на темном фоне, о значении которой выска­зываются различные соображения.

Что касается композиции тайной вечери, то она, по внешней архитектурной идее, вполне подходит к столу, описанному у Константина Порфирородно­го, с возлежанием участвующих в пиршестве. Хри­стос изображен отдельно и простирает правую руку; точно так же и апостолы изображены с простер­тыми руками для принятия евхаристии. Затем об­ращает на себя внимание темный фон в середине композиции, или ниша, у которой стоит муж в бе­лой одежде, касающийся правой рукой чаши, укра­шенной жемчугом. В чаше находится предмет, который, однако, трудно определить. Нет сомнения, что как композиции в колокольне Св. Софии, так и миниатюры в рукописи трапезундского происхож­дения должны быть истолкованы с одной и той же точки зрения.

Н. В. Покровский дал широкую постановку теме, которая нас здесь занимает, в своем известном издании «Евангелие в памятниках иконографии». В IX главе у него представлен большой материал для изучения композиции сошествия Св. Духа, в связи с которой находится изображение царя с рас­крытым платом, или убрусом. У Н. В. Покровского выдвигаются два положения по отношению к этой композиции. В более древних памятниках вне хра­мины, где собрались апостолы, изображается толпа народа или даже разных племен, между коими фи­гура царя; в позднейших же памятниках, гречес­ких и русских (ХУ-ХУШ вв.), группа народов (γλωσσαι, φυλαι) отпадает, и вместо того ставится под триклинием, или палатой, в полусфере на тем­ном фоне, старец в царском облачении с убрусом. Второе положение Н. В. Покровского состоит в том, что «космос» или фигура с убрусом составля­ет исключительную принадлежность композиции сошествия Св. Духа.

Н. В. Покровский, пытаясь объяснить появле­ние фигуры с убрусом из самих иконографичес­ких памятников, едва ли подвинул вперед объясне­ние проблемы, которая все же остается недостаточ­но понятной. И что всего любопытнее — почему арка или полукруглая ниша на темном фоне, кото-рая должна идейно изображать внутреннее поме­щение, приурочена лишь к композиции сошествия Св. Духа? Почему не остановила внимания иссле­дователя хотя бы у него же данная^[10] миниатюра лицевого акафиста в Петербургской дух. академии, рис. 225, где изображены Богородица, подле нее спя­щий младенец и внизу арка на темном фоне, и в ней царь в далматике с убрусом? И не следует ли отказаться от предположения, что изображение пе­щеры или арки с фигурой или фигурами имеет связь единственно с композицией сошествия Св. Духа? Если же исходная мысль неверна, т. е. если занима­ющая нас подробность не составляет принадлеж­ности одной композиции, а распространяется на другие, то несомненно и то, что к объяснению ее нужно подходить иначе, и, значит, стоящая перед нами проблема не решена.

Возьмем еще миниатюру из Кахриэ Джами в Константинополе^[11], помещенную в труде об этой мечети Ф. И. Шмита. В композиции «Моление Анны» появляется в полуарке маленькая фигура, не имеющая, по-видимому, никакого отношения к изображаемому типу. Припоминается и еще такая же особенность в некоторых миниатюрах компо­зиции Благовещения.

Но центр тяжести нашего рассуждения должен основываться на двух композициях, копии которых сняты в колокольне церкви Св. Софии в Трапезунде и которые описаны нами в начале этой ста­тьи. Уже то обстоятельство, что мы имеем там две композиции одну против другой и что они поме­щены между росписями господских и богородич­ных праздников в одной весьма небольшой церк­ви, устроенной в колокольне, должно устранять всякие предположения о том, что обе они составля­ют принадлежность одной композиции. Напротив, нельзя ни минуты сомневаться, что аллегорическое изображение сопутствует в одном случае картине тайной вечери, или евхаристии, в другом — соше­ствия Св. Духа.

Что касается тех свитков, которые расположе­ны на убрусе и которые находятся в руках двух фигур другой композиции, то принимаемое число их за 12 не оправдывается счетом на нашем па­мятнике, где значится лишь 11. Как объяснение смысла этих маленьких связанных тесьмой пред­метов, так и показание числа их основывается, в сущности, на очень позднем русском толковании, приводимом в названном сочинении Н. В. По­кровского. В старинном русском сборнике XVII в. (Соф. библ., № 1522, л. 21) на вопрос, чего ради пишется у сошествия Св. Духа человек «седяй в темном месте, старостию одержим и на нем риза червлена, а на главе его венец царский и в руках имеяй убрус бел и в нем написано 12 свитков», предлагается такой ответ: «человек в темне мес­те, понееже весь мир в неверии прежде бяши... а еже царский венец понеже царствование в мире грех а еже в руках убрус и в нем 12 свитковсиречь 12 апостол участием своим весь мир про-светиша».

Мы не так далеко подвинулись в разъяснении проблемы в сравнении с книжником-резонером XVII в.

В статье профессора Усова о Сирийском еван­гелии Лаврентьевской библиотеки во Флоренции^[12] рассмотрен довольно обширный материал изобра­жений сошествия Св. Духа и сделана солидная по­пытка разобраться в объяснении фигуры с убру­сом с надписью κοσμος. Хотя автор не профессио­нальный археолог, тем не менее он чутьем угадывает, что нельзя к занимающей нас композиции отно­ситься как к эволюции идеи о собрании племен и народов перед храминой, в которой были апосто­лы. И вместе с тем он не ставит в основу своих заключений ту мысль, что царь с убрусом, в сооб­ществе с двумя или даже с одним предстоящим, составляет признак позднейшей композиции XV и последующих веков. С. А. Усов ссылается на руко­пись XII в., именно на хорошо известный кодекс Григория Богослова^[13], где в композиции сошествия Св. Духа встречается совершенно такая же сцена из двух лиц, находящихся, по мнению автора, как будто в споре. Один одет богато, в голубую одеж­ду с золотой каймой и с диадемой на голове; дру­гой имеет на голове повязанный красный платок, что на нашей копии толкуется как употребитель­ный на Востоке головной покров (чалма). Пусть объяснение, данное автором этим фигурам, не име­ет обязательного значения (Исайя и Давид), но для нас важны указания, что появление двух фигур в своде на картинах сошествия Св. Духа есть явле­ние весьма распространенное. Точно так же мы считаем необходимым подчеркнуть и то обстоя­тельство, что κοσμος, в смысле аллегорического царя с убрусом и с предстоящими или без них, не есть исключительная принадлежность одной компози­ции сошествия Св. Духа. Так, в сборнике XV в. Парижской Национальной Библиотеки, как указы­вает С. А. Усов, содержащем Притчи Соломона и извлечения из Гиппократа, на л. 164, находится ал­легорический рисунок, изображающий костцсх; в виде старца, которому стоящие с ним рядом мужчина и женщина, «как бы лаская поглаживают волосы; и бороду». По объяснению проф. Усова, фигура царя должна быть объясняема в смысле пророка Дави­да, а в боковых — а где их одна, то в боковой — в смысле или представителей церкви из обрезанных и из язычников, или весь крещеный мир. Со време­нем, по мнению Усова, изображение пророка Дави­да и Исайи стилизовались в царя и смерда.

Но до какой степени шатки выводы автора в окончательном его суждении, показывает следую­щее место (51 с.): мистический смысл изображе­ния в иконе сошествия Св. Духа есть образное пред­ставление установления таинства священства. В нашей иконописи мы имеем и параллель образования рядом с историческим и мистического сю­жета. Именно такое двоякое изображение мы име­ем и для таинств евхаристии и крещения. Таким образом, для трех важнейших таинств церкви на­шей мы имеем по два перевода: один историчес­кий, другой мистический. Последний распростра­нен на православном Востоке, первый на Западе. Эти заключения трудно поставить в связь с основ­ными посылками, выводимыми из памятников, как реальные факты.

 

III. Кремль

 

Трапезундский акрополь, или кремль, представ­ляет собой небольшую и неровную площадь, окру­женную стенами и глубоким рвом. С северной и южной стороны он был защищен, кроме того, баш­нями, возведенными еще раньше возникновения империи. Кремль был соединен с городом ворота­ми, и доступ в него был строго охраняем боковыми укреплениями. В Средние века в кремле жила цар­ская семья; там же были сосредоточены государ­ственные учреждения, дворец для приема иностран­ных послов, казначейство и казармы для гарнизо­на. В общем, сохранившиеся остатки импозантных кремлевских зданий представляются лучшим ос­татком старины, еще не совсем погибшей от жес­токих ударов судьбы. В турецкую эпоху кремль пользовался тем преимуществом, что в нем разре­шалось пребывание исключительно или для наслед­ника престола, или для генерал-губернатора, что не допускало ломки прежних зданий и перестройки их и что доступ в него был закрыт для местных обывателей и для иностранцев. Здесь в одной из башен, обращенных в церковь, найдены остатки фресковой живописи, в которой мы имеем основа­ние усматривать изображение основателя империи, царя Алексея, а в надписи — память о родоначаль­никах династии Великих Комнинов.

Легко понять, что важность и новизна открыв­шегося здесь для изучения разнообразного архео­логического материала, как архитектурного, так и относящегося к истории быта, должны были не толь­ко придать особенный интерес памятникам крем­ля, но и вызвать чувство сожаления, что очередь приступить к нему наступила лишь в конце лета 1917 г. Стали носиться слухи о предстоящей воз­можности в близком будущем эвакуации занятой русскими войсками области. По многим призна­кам можно было догадаться, что наступает после­дний срок нашего пребывания в Трапезунде. Это следовало заключать и по отношениям к нам со стороны местного населения, а равно и по несме­лой выжидательной роли, какую усвоили себе рус­ская администрация и командование. Вместе с тем неожиданно выросло раздражение и нетерпимость со стороны греческого духовенства, начавшего под­стрекать против нас местную молодежь из школь­ных учителей и учащихся. Находя более удобным занятия под открытым небом и в стороне от мест публичного наблюдения и любопытства, я в после­днее время пребывания в Трапезунде, в августе и сентябре 1917 г., чаще стал ходить в кремль и знакомиться с положением уцелевших в нем ос­татков здания.

Необходимо принять во внимание, что построй­ка в кремле ориентирована в направлении к Кон­стантинополю. Чтобы судить о плане дворца и жилых помещений, следует считаться с направле­ниями фундаментов, сложенных из громадных бло­ков, характерных для римской эпохи до Юстиниа­на. Дворец и парадные здания расположены были над сохранившимися фундаментами и остатками импозантных зданий. Ключ архитектурных и архе­ологических проблем лежит в раскопках тех со­оружений, которые идут на юг, к конечной башне, т. е. к куле Иоанна. На глубине 2,5—3,2 м здесь можно добраться до первоначального уровня, на ко­тором строились старые здания, и систематически подойти к дворцу.

С большим удовольствием вспоминается зна­комство с военным инженером Михаилом Эдуар­довичем Керном, который заинтересовался моими исследованиями в кремле и помог мне если не разрешить, то правильно поставить некоторые спе­циальные и технические вопросы. Для успеха изу­чения необходимо было предпринять раскопки в кремле и освободить от земли фундаменты. По предварительному соображению Керна нужно было снять до 97 000 куб. м земли, что обошлось бы до 1500 рублей. Впоследствии, сделав несколько на­бросков и примерных траншей, он увидел, что зада­ча гораздо труднее и что исполнение ее потребует не менее 5 тысяч рублей. Ввиду позднего времени (сентябрь 1917 г.) и недостатка средств нужно было отложить дальнейшие исследования до следующе­го года. Но зимой наступили такие события, кото­рые заставили русскую армию эвакуировать заня­тую область. Таким образом, археологическое ис­следование акрополя, требовавшее раскопок, не удалось, и я ограничиваюсь здесь наблюдениями, вне­сенными в сохранившийся у меня дневник, в кото­ром находятся заметки от августа и сентября 1917 г. Благодаря двум планам, из коих один, в красках, представляет часть кремлевских зданий, а другой дает общий вид акрополя и рисует отношение его к среднему и нижнему городу, составленным М. Э. Керном, облегчается для будущих исследова­телей выполнение бесспорно завлекательной зада­чи, стоящей в связи с изучением трапезундского кремля. Стоит напомнить здесь, что эти развалины дают внимательному наблюдателю в некоторых от­ношениях даже больше, чем здания константино­польского кремля, в особенности после пожара, про­исшедшего незадолго до начала великой европей­ской войны.

Трапезундский акрополь, о парадных построй­ках которого местный историк Панарет говорит, между прочим, в выражении «μεγαλη κοριη» (вели­кая крепость), для первого исследователя этой гре­ческой империи Фальмерайера представлял возмож­ность больших открытий. Он мечтал между про­чим о библиотеке великих Комнинов, скрытой в нижних помещениях дворцовых зданий. В настоящее время едва ли есть место для больших надежд на важные находки.

Некоторые наблюдения над развалинами могли бы, однако, дать ключ к необходимости дальнейших расследований. Если смотреть с севера на юг от дворцовой церкви, перед вами стены и террасы, но ближе к церкви фундаменты квадратной построй­ки, где сохранился вход на стену, откуда открывался вид на гору Митры, имеющую особенную важность в изучении древностей Трапезунда. Поблизости от дворцовой церкви по западной стене видны 4 арки; здесь было большое здание и в восточном направ­лении арок были пилоны, в которых можно пред­полагать устои крыльца, по которому поднимались во дворец. Так как кремль представлял не ровную площадь, а подъем по направлению к югу, то в нем устроены были три террасы, постепенно поднима­ющиеся. Ближайшие к церкви остатки с большой залой и арками привлекают особое внимание.

Для защиты города в южной части кремля по­строена была царем Калоиоанном огромная кула, или башня, которая отсутствием в ней дверей и лестниц и полной недоступностью возбуждает лю­бопытство местных искателей кладов. Эта башня, обращенная на юг и имеющая перед собой откры­тую ровную площадь, называемую эпифания, была главным оплотом кремля против внешнего врага, ибо не имела перед собой естественных преград в виде глубокого обрывистого оврага, спускающегося с юга на север к морю, по краям которого шли сте­ны. На открытой площади, в расстоянии полуверсты от кремля, находится старая церковь, обращен­ная в мечеть. Этот квартал известен у местных турок под именем «кендинар», а греки усвояют цер­кви название св. Акиндина, основываясь на истол­ковании турецкого слова. Мне кажется более ос­новательным вспомнить здесь об аналогичном тер­мине для одной из константинопольских башен, также имевшей наименование от Сеntenarium — кентинарий.

Во время оккупации Трапезунда первой заботой русской власти было воспользоваться его естествен­ными средствами защиты и приспособить их для устройства здесь сильной военной крепости. Зем­ляные работы вокруг города с проведением дорог по возвышенностям, правда, служили для нас пре­пятствием при выполнении археологических задач, но все же необходимо здесь отметить наблюдения, сделанные на горе Митры, господствующей над го­родом с восточной стороны. Эта местность для ар­хеолога имеет большой интерес в том отношении, что с ней соединяются известия о языческом куль­те древнего Трапезунда и находившемся на горе святилище Митры. Так как на этой горе, называе­мой теперь Бое-Тепе, расположены были военные батареи и поставлены пушки, то постоянно встре­чались затруднения для посещения и осмотра этих мест. Один раз удалось наконец попасть туда и до­статочно ориентироваться.

Точкой определения для дальнейших замечаний будет служить турецкая мечеть, обращенная рус­скими в казарму, близ которой находилась русская, так называемая турецкая, батарея. В юго-западном направлении от этой мечети находятся остатки древних сооружений, заметные по каменной клад­ке и неровностям почвы. В одном месте обнару­жено сводчатое здание с пробитым в последнее время сводом в одну камеру. Спустившись в эту камеру через пробитый свод, я очутился в неболь­шом продолговатом помещении, наполненном зем­лей и мусором. Все ведет к мысли, что земля насы­пана сверху с целью завалить доверху эту камеру, которая находится в полной сохранности: сложена из больших тесаных камней с прокладкой цемента и не имеет вида разрушения. Кроме этой камеры, на том же месте наблюдаются ясные признаки дру­гих сооружений, своды коих с небольшими высту­пами стен засыпаны слоем земли. Все сооруже­ние имеет около 90 кв. м, как легко заключить по линии стен и неровностей почвы. На поверхности в некоторых местах видны провалы и небольшие трещины, которые в глубине образуют пустоты. В соседстве колодец, хорошо обложенный тесаным камнем, но заваленный и запущенный.

При тех условиях, в которых происходил ос­мотр места, не было возможности убедиться, какого назначения это здание; тем не менее, по всем при­знакам, от него нужно отправляться в поисках сле­дов святилища Митры, о котором говорят римские писатели. Следует также принять во внимание, что турецкая мечеть построена из материала, взятого от разрушенной церкви, основание которой можно видеть поблизости. Намечаемое место имеет высокое значение в археологии Трапезунда и должно, при благоприятных условиях, сделаться предметом тщательных разысканий и раскопок. Во время им­перии здесь находились монастырь и храм св. Иоан­на Агиаста, расположенный на равнине горы с не­сравненным видом на город и море, а самый храм был построен на месте бывшего святилища Митры. Историк Панарет отмечает под 1365 г., т. е. в царствование Алексея III, посещение Трапе­зунда зятем царя, эмиром Амиса Кутлубеком, же­натым на Марии, сестре императора. После офици­ального приема при дворе почетный гость провел 8 дней в палатках у храма св. Иоанна Агиаста.