Глава XVIII

РОМАН П. ЦАРСТВОВАНИЕ НИКИФОРА ФОКИ.

ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЛ НА ВОСТОЧНОЙ И ЗАПАДНОЙ ГРАНИЦЕ.

/ОТНОШЕНИЕ К ЗАПАДНОЙ ИМПЕРИИ. ИТАЛИЯ И РИМ/

По смерти Константина, последовавшей 9 ноября 959 г., престол перешел к сыну его Роману II, достигшему 21 года. Он не оправдал возлагавшихся на него отцом его надежд и умер в 963 г., оставив двух малолетних сыновей: Василия, родившегося в 957 г., и Константина — в 961 г., и двух дочерей — Зою и Феодору. Кратковременное царст­вование Романа II показало, что он далеко не был подго­товлен к ожидавшей его царственной роли и был совер­шенно чужд идеальных взглядов на Римскую империю, ка­кие рисовались отцу его, императору Константину. Современники упрекали Романа II, что он совершенно не занимался государственными делами, предпочитая всему личные удовольствия и забавы в кругу недостойных свер­стников. Легко понять, что придворные интриги, обыч­ные и в другое время, должны были получить преобладаю­щее значение. При дворе было много женского персона­ла, который необходимо должен был вступить в борьбу из-за влияния. Августа Феофано, супруга Романа, не выно­сила вдовы Константина VII, царицы Елены. Она употре­била свое влияние, чтобы остаться законодательницей моды и вкуса, вытеснила Елену с пятью ее дочерьми из дворца и заставила постричься в монахини пять дочерей своего умершего свекра; это были царевны Зоя, Феодора, Феофано, Анна и Агафия. Царица-мать не вынесла постиг­шего ее горя и скончалась в 961 г. Хотя большинство госу­дарственных и придворных людей предыдущего царствования было удалено от дел, но некоторые из них удержа­лись и при новом дворе. Главнейшее место принадлежало евнуху Иосифу Вринге, который и при Константине пользовался уже большим влиянием, а при Романе сделался всемогущим лицом. Таким образом, несмотря на интриги и борьбу партий при дворе, которые угрожали даже переворотом в пользу сына Романа, общее направление госу­дарственных дел находилось в хороших руках благодаря опытным администраторам и генералам, прошедшим во­енную школу на Востоке. Независимо от воли молодого евнух Вринга подготовил громадное военное предприятие, осуществленное в кратковременное царствование Романа II и придавшее этому царствованию неожиданный и малозаслуженный им блеск. Смерть Романа, происшедшая от истощения организма чрезмерными удовольствиями, вызвала толки среди константинопольского населения, и, между прочим, пущен был слух о том, что царь умер от яда, приготовленного августой Феофано. Хотя трудно подтвердить верность этой молвы, но, принимая в соображение характер царицы и ее дальнейшую роль в судьбах империи, следует думать, что молва могла быть правдоподобна. Вакантность трона за смертию Ро­мана открывала блестящие перспективы для супруги его, так как представлялось необходимым объявить регентство за малолетством наследников престола, из коих старшему, Василию, было только 6 лет, а младшему, Константину, только 2 года. Естественным делом было принятие регентства августой Феофано, но ей пришлось бороться с двумя влияниями, которые могли быть опасны даже для нее, если бы она решилась пренебречь ими. Августа Феофано укрепила свое положение весьма практическим и на этот раз очень умным решением: она приблизила к власти самого популярного тогда в империи человека — знаменитого воителя на Востоке, прославленного победами над арабами Никифора Фоку.

С именем Никифора Фоки мы вступаем в период необыкновенного подъема политической и военной силы Византийской империи, которым она обязана главнымобразом исключительным талантам этого полководца, а потом одного из лучших венценосцев Македонского пе­риода. Никифор составил себе известность еще в царст­вование Константина VII своими военными делами к Азии, на границе с мусульманскими владениями, по пре­имуществу в борьбе с эмирами Алеппо и Мосула и с наме­стниками Тарса и Триполи. В период царствования Рома­на II он носил уже титул магистра, который возвышал его над всеми тогдашними военными людьми и ставил на первое место в византийской служилой аристократии. Уроженец Каппадокии, Никифор принадлежал к местно­му землевладельческому классу. Среди военных людей он пользовался большой популярностью, так как слишком мало дорожил удобствами и в частной жизни ничем не от­личался от обыкновенного воина, и между тем под его на­чальством восточные войска привыкли одерживать побе­ды над мусульманами, исконными врагами православной христианской империи. Военная карьера Фок начинается с деда Никифора, носившего такое же имя и отличивше­гося победами над арабами в Южной Италии и Сицилии при царе Василии I; при Льве VI он стоял во главе визан­тийских отрядов, ведших войну в Болгарии. Военное ис­кусство и высшая военная команда как бы по наследству переходят к сыну Никифора Льву Фоке, известному доме­стику схол и сопернику Романа Лакапина, который, одер­жав над ним перевес, ослепил его. Другой сын старшего Никифора, Варда Фока, помог Константину VII освобо­диться из-под опеки Лакапинов, составил себе популяр­ное имя на Востоке успешными войнами с мусульманами и в занимающий нас теперь период пользовался большим почетом за свои заслуги. Под начальством своего отца Барды Никифор-младший достиг на Востоке значитель­ных военных успехов и популярности и по справедливос­ти сделался преемником Варды в главном командовании восточными фемами, когда за старостью тот удалился от дел. Таким образом, Никифор в 960 г. был доместиком схол и стратигом восточных фем, т. е. в военной админис­трации был первым лицом. О значении семьи Фок в военной истории того времени свидетельствует еще и то, что один брат Никифора, Константин Фока, упоминается в качестве стратига фемы Селевкия, а другой брат, Лев Фока, занимал начальственное место над азиатскими войсками в то время, когда Никифору поручена была морская экс­педиция против Крита.

Летописи IX и X вв. полны ужасающих известий о морских набегах критских арабов, повторяющихся почти каждый год, и о громадной добыче пленниками и драгоценными предметами, увозимыми ими в Хандак и достав­ляемыми на восточные рынки. Вспомним хотя бы разграбление ими города Солуни в 904 г., причем одного живого человеческого товара увезено было до 22 тысяч! Империя предпринимала после того пять походов с це­лью обуздания страшных пиратов и возвращения себе острова Крита, но все экспедиции кончались неудачно и сопровождались  большими  потерями   материальных средств и людей. Последнее предприятие этого рода от­носилось ко времени Константина VII под начальством стратига Самоса Константина Гонгила, и тяжкие его по­следствия были еще у всех на памяти. Тем не менее перед самой смертью Константин занят был мыслью об органи­зации нового похода на Крит. Душой этого смелого пред­приятия был Иосиф Вринга, оставшийся во главе прави­тельства при Романе II; ему, конечно, принадлежала забота подготовки экспедиции на Крит, обставленной богатыми средствами и снабженной большими военными силами, сухопутными и морскими. Он же имел заслугу на­значить во главе экспедиции самого достойного и попу­лярнейшего в то время военачальника в лице Никифора Фоки. Следует признать, что в 960 г., когда состоялась экспедиция против Крита, положение восточных арабов было весьма критическое, и против них можно было с надеждой на успех предпринять решительное действие.  Прежде всего смуты в Багдадском калифате значительно ослабили власть главы мусульманства, вследствие чего в калифате образовались полузависимые княжества — султанаты и эмирства — в Персии, Месопотамии, в Сирии и Малой Азии; кроме того, подле калифа выросла власть его военного опекуна, род палатного мэра франкского государства Меровингов, в лице султана Муиз ад-Дауле. Эти обстоятельства ставили критских арабов в изолирован­ное положение и не позволяли им, как было прежде, наде­яться на скорую помощь из Сирии от своих единоверцев. Все это было принято в соображение византийским пра­вительством или, лучше, тогдашним всесильным минис­тром Иосифом Врингой, когда он назначил летом 960 г. морской поход против Крита.

Подготовленная в 960 г. экспедиция, во главе которой было предназначено стать магистру Никифору Фоке, дале­ко превосходила по своему замыслу, применению громад­ных технических средств, многочисленным военным си­лам и множеству военных и грузовых судов все то, что до­селе могла представить история византийских морских походов. По свидетельству современной летописи, всего в этом походе участвовало до 3300 судов разного назначе­ния. Сила византийского флота заключалась не только в разных родах оружия, которыми были снабжены суда, но по преимуществу в том секретном для иностранцев и весь­ма губительном для всякого неприятеля военном снадо­бье, которое называлось живым, или греческим, огнем. Этим средством снабженные суда византийского флота внушали ужас неприятелю, по слухам или по опыту знав­шему о губительном его действии на суше и на воде. Летом 960 г. (июнь — июль) византийский флот вышел из Кон­стантинополя, по пути близ берегов Малой Азии к нему присоединялись вспомогательные и дополнительные час­ти с островов и морских фем в заранее условленных мес­тах: Митилена, Хиос, Самос, Фигелы, на юг от Ефеса. Весь­ма любопытно сообщение Михаила Атталиата (XI в.), что, когда Никифор намеревался отсюда держать путь на Крит, между византийскими моряками не оказалось налицо ни­кого, кто бы мог вести флот вперед, так как никто не бывал дальше этих мест, ибо дальше уже море было недоступно для плавания греческих моряков. Выручили уроженцы ос­трова Карнафы, которые взялись довести флот до критских берегов. Никифор сделал высадку на остров без вся­ких затруднений, так как критский эмир не подготовил ему сопротивления. Трудно сказать, где была сделана вы­садка, которая должна была произвести во всяком случае страшное впечатление на арабов. Современник описывае­мых событий историк Лев Диакон, которому мы обязаны самыми лучшими известиями по истории второй полови­ны X в. (1), сообщает об этом весьма сухие данные.

«Собрав по повелению государя все малоазийское вой­ско, он посадил его на корабли и с весьма многими огненосными судами немедленно отправился и в короткое время пристал к острову Криту. Когда должно было сходить с кораблей, тогда он на самом деле показал свою опыт­ность в делах воинских. Он привез с собою на судах лест­ницы, по коим высадил с кораблей всю пехоту и конницу на берег. Неприятели, пораженные сим новым и чрезвы­чайным случаем, оставались неподвижно на местах[1] по отрядам и ожидали нападения римлян».

Несмотря на блестящий успех, с которым была про­изведена высадка, в дальнейшем предстояло немало серь­езных затруднений. Арабы имели на Крите укрепленные города, и столица арабского эмира Хандак, неподалеку от Кнососа, представляла собой сильное укрепление. Нужно было овладеть открытой страной и затем начать осаду го­родов; все это требовало времени и хорошей организа­ции, кроме того, предстояло обеспечить византийский отряд против неожиданных высадок с моря, если бы си­рийские или египетские арабы захотели подать помощь своим критским собратьям. Словом, византийскому стра-тигу следовало многое предусмотреть, чтобы воспользо­ваться счастливым началом. И нужно сказать, что не вез­де улыбалось ему счастие. Стратигу фракисийской фемы Никифору Пастиле поручено было сделать разведку в не­приятельской стране. Отряд его предался грабежу и без всякой осторожности рассеялся по стране, «обильной пажитями, скотом, всякими плодами». Этим воспользова­лись арабы и неожиданным нападением почти совер­шенно истребили неосторожный отряд. Сам предводи­тель погиб в жаркой схватке. Понимая очень хорошо, что этот успех может сопровождаться весьма тяжелыми по­следствиями для начатого им похода, если не исправить его новым геройским поступком, который бы подейство­вал на арабов, Никифор решил немедленно идти на Хан-дак. Византийское войско шло по прекрасно обработан­ной и культурной стране, занятой частию христианами, хотя и обращенными в мусульманство, но с распростер­тыми объятиями принимавшими византийцев, частию арабами, которые спешили укрыться в горы. Подступив к Хандаку, или нынешней Кандии, Никифор должен был оценить неприступное положение крепости, защищен­ной, с одной стороны, высокой скалой, с другой — морем, которую нельзя было брать силой, так как при естествен­ной защите она была окружена стенами, по которым мог­ли разъезжаться две повозки. Город был снабжен значи­тельным гарнизоном и обеспечен съестными припасами. При таких условиях Никифор Фока не мог приступить к городу и взять его открытой силой. Нужно было решить­ся на правильную осаду и принудить его к сдаче голодом. В этом смысле и принят был ряд мер. Со стороны моря предоставлено было действовать флоту, который не только отрезал город от морских сношений, но и наблю­дал за тем, чтобы извне не была ему подана помощь. Со стороны суши осаждающий отряд окружил город глубо­ким рвом и валом, так что, с одной стороны, защитил се­бя этим от неожиданных вылазок и нападений врага, с другой — совершенно изолировал его от сношений с му­сульманами, населявшими остров. Вместе с тем главноко­мандующий рассылал мелкие отряды во всех направле­ниях, чтобы опустошать страну, подчинять грекам города и селения и подвозить припасы для осаждающих Хандак войск. Прежде чем было закончено обложение города, эмир Абд-ель-Асиз уведомил африканских и испанских арабов об угрожавшей ему опасности, но помощи ему не было оказано. Осада затянулась на долгое время и поста­вила осажденных в отчаянное положение — начал ощу­щаться недостаток припасов. Хотя на выручку осажден­ным составился отряд в 40 тысяч человек, но Никифор узнал своевременно об его приближении и частию рассе­ял его, частию перебил на пути к Хандаку. Это обстоя­тельство, о котором осажденные скоро были оповещены выставленными напоказ под стенами города отрублен­ными головами арабов, повергло осажденный город в крайнее смущение, лишив его всякой надежды на внеш­нюю помощь. Хотя под влиянием суровой погоды в зиму 960/61 г. и недостаточного урожая Никифор испытывал большие лишения в самых необходимых предметах, но Иосиф Вринга принял экстренные меры, чтобы критское войско было снабжено всеми нужными запасами, и тем предупредить упадок военной дисциплины. Имея точные сведения через преданных ему людей о том, что делается в городе, Никифор узнавал заблаговременно о готовив­шихся вылазках, принимал соответствующие меры и на­носил хандакскому гарнизону одно за другим сильные поражения. Весной 961 г., сделав надлежащие приготов­ления к нападению на городские стены, Никифор назна­чил приступ, который, однако, был отбит и сопровождал­ся большими потерями для осаждавших. В начале марта сделана была новая и уже более решительная попытка ов­ладеть городом. Для этого прежде всего употреблены бы­ли подкопы и применены заготовленные заранее стено­битные машины. Лев Диакон дает понять, каким образом был взят наконец город.

«Как скоро из метательных орудий стали бросать в неприятелей множество тяжелых камней, то тотчас они начали отступать. Когда придвинули к стенам ба­ран и сильно стали бить в оные, тогда многие воины спу­стились в ров, принялись подрывать, вырубать и разла­мывать камни, служащие стене основанием. Между тем беспрестанно били в стену бараном и мало-помалу про­ламывали сие твердое и непоколебимое здание. Подрывши стену и сделавши ее висящею над подкопом, воины под- перли ее прямыми чурбанами, навалили груду сухого и легко воспламеняемого лому и, подложив огонь, вышли. Как скоро пламя усилилось и начали гореть подпоры, то вдруг две башни вместе со стеной, между ними находящеюся, треснули, обрушились и упали».

Таким образом, осаждавшие могли ворваться в город, где происходили сцены беспощадного убийства, грабежа и насилия, с одной стороны, и отчаянного сопротивле­ния, борьбы за жизнь и свое имущество — со стороны по­бежденных. Сделав распоряжение о том, чтобы оказана была пощада всем безоружным и просящим о помилова­нии, Никифор, по обычаю времени, предал город грабе­жу и объявил всех жителей военнопленными. Эмир и старший сын его Анема и знатные жители города вместе с богатой добычей, захваченной завоевателями, были от­делены в качестве государственной собственности, ос­тальное было предоставлено военным начальникам и простым воинам. Взятие столицы означало подчинение всего острова, и действительно дальнейшего сопротив­ления на Крите не было.

Возвращение Крита под власть императора и присое­динение его к имперским областям было событием гро­мадной важности, значение которого одинаково оценива­ли и правительство, и народ. Это было популярным делом, какого давно уже не бывало в летописях империи, оно воз­вышало Никифора Фоку над обыкновенными людьми и сделало его народным героем. Греческая Церковь в свою очередь воспользовалась завоеванным у сарацин Критом для миссионерской деятельности. Знаменитый монах Ни­кон Метаноите, уже и ранее известный своей проповедью в Армении, перенес на Крит свою деятельность и восста­новил здесь христианство между туземцами, в большинст­ве обращенными в мусульманство после арабского завое­вания в 824 г. Когда в Константинополе было получено до­несение о благополучном окончании критского похода и о включении острова в имперские владения, немедленно решено было дать триумф Никифору, и с этой целью он был приглашен в Константинополь.

Хотя не сохранилось подробного описания сделанного Никифору приема весной 961 г., тем не менее о нем можно составить достаточное представление по кратким известиям летописца. Торжество происходило в ипподро­ме, где в назначенное время встретили Никифора царь Ро­ман II с патриархом и военными и гражданскими чинами. Никифор, проведший ночь накануне триумфа за стенами города, был встречен у Золотых ворот специально назна­ченным чином, украсившим его золотым венком. Затем триумфатор в процессии шел по городу, украшенному зе­ленью и коврами и шелковыми занавесями, среди громад­ной массы народа, выражавшего свою радость и приветст­вовавшего победителя арабов. В ипподроме перед царской ложей (КаОшца) происходила самая важная часть церемонии триумфа. Именно, пред царем Романом и царицей Фе-офано, окруженными пышным двором и стражей, должны были проходить церемониальным обычаем Никифор и его сотрудники и захваченные им пленники. Величествен­ности зрелища придавали особенную привлекательность восточные лица и одежды пленников и драгоценные пред­меты из золота и шелковых тканей: кубки с золотой моне­той, дорогие одежды, редкие ткани, драгоценные украше­ния, редкие изделия из слоновой кости и металлов. Очеви­дец уподобляет громадное множество сокровищ, виденных в цирке, глубокой реке, вливающей в город мно­жество воды. После торжественного празднования победы пленный эмир Абд-ель-Асиз-ель-Квортоби — или Курупа византийской летописи — остался жить в Константинопо­ле, получив право совершать обряды своей религии; сын же его Анема служил в императорском войске, приняв христианство.

Громадная популярность, какою пользовался в столи­це Никифор Фока после критского похода, заставила пра­вительство позаботиться о том, чтобы его пребывание в Константинополе не было продолжительно. Придумы­вать поводы к удалению столь известного полководца не представлялось необходимости, так как на Востоке, на границе христианского и мусульманского мира, была не- скончаемая война, и положение дел как раз в 961 г. требо­вало энергичных мер. Мы говорили выше, что в послед­ние годы Константина здесь особенно усилилось влияние-эмиров Алеппо и Мосула, двух братьев из фамилии Хамда-нидов, Сейфа ад-Дауле и Насера ад-Дауле. Еще в 960 г., ког­да Никифор занят был делами на Крите, эмир Алеппо на­пал на имперские владения, выслав конный отряд в 30 ты­сяч, может быть, с целью отвлечь византийское войско из Крита. Против него был, впрочем, назначен доместиком схол и главнокомандующим всех фем, оставшихся на Вос­токе после отправления большой экспедиции на Крит, Лев Фока, брат Никифора. Это был также один из заслу­женных военных людей, приобревший военный опыт и известность на театре военных действий в Азии. Осенью 961 г. Лев Фока неожиданно напал на арабов, возвращав­шихся с большой добычей и пленниками из счастливого похода в имперские области.

«Он обставил, — говорит современник (2), — засадны­ми отрядами всю дорогу, идущую по крутым, утесис­тым и ущелистым горам, по долинам, наполненным ов­рагами и покрытым разными деревьями и растениями. Расположив таким образом свои засады, он скрытно стоял в сих местах, ожидая приближения неприятелей. Хамдан, надменный множеством следующих за ним пол­ков, надутый и напыщенный богатством добычи и вели­ким числом пленных, ехал то спереди, то сзади войска на чрезвычайно высоком и быстром коне, играя копьем своим... Как скоро они приблизились к узким проходам и, сомкнувшись в сих тесных и непроходимых местах, ра­зорвали ряды свои и пойти по утесам без всякого поряд­ка, как кому можно было, тогда стратиг, дав условный знак трубой и построив своих в боевой порядок, устре­мился на варваров».

Нет сомнения, что византийский вождь нанес пораже­ние арабам в проходе из Киликии в Сирию, при подошве Тавра. Это была главная дорога из империи в сарацинские владения, где была крепость, переходившая из рук в руки, и где на этот раз византийский полководец устроил настоящую бойню арабам. Вся захваченная арабами добыча по­палась в руки грекам, большинство неприятелей было пе­ребито, и сам предводитель едва избежал плена. Говорят, что он бросал горстями золото и драгоценные предметы, с тем чтобы задержать преследование и выиграть несколько времени перед теми, которые гнались за ним. С большим трудом удалось ему с несколькими конными воинами спа­стись в Алеппо.

Но как ни силен был удар, нанесенный алеппскому эмиру, империя не могла надеяться на замирение на вос­точной границе, ибо не проходило года, чтобы из Сирии не появлялись в византийских областях новые конные от­ряды, которые, произведя наезды и большие опустошения, быстро удалялись, так что в Константинополе узнавали о последствиях опустошительного набега, когда неприятель уже был недоступен для преследования. Византийскому правительству предстояло воспользоваться временным преобладанием над мусульманами и дать новую организа­цию пограничной области. Прежде всего настояла надоб­ность укрепить за империей владение так называемыми Килийскими воротами, где происходило описанное выше поражение арабов. Эта задача и возложена была на Никифора Фоку, когда он отправлен был в Азию. Война в гор­ных местностях и защита проходов чрез горы требовала совершенно особенных приемов, которые бы соответст­вовали условиям местности и обычаям неприятеля. Арабы имели обыкновение производить неожиданные нападе­ния, вследствие чего здесь должна была выработаться осо­бенная система пограничной разведочной службы. На вы­сотах устраивались укрепленные башни, и поблизости за­жигались костры, которыми сообщалось с одного поста в другой о положении дел на арабской границе, и в особен­ности о приближении неприятеля. Никифору удалось раз­рушить несколько арабских пограничных укреплений и овладеть горными проходами, что поставило его в непо­средственные сношения с эмиром Алеппо, знаменитым Хамданидом. Ближайшие годы военных предприятий Ни­кифора на Востоке составляют действительно одну из луч- ших страниц военной истории Византии. Никогда в по­следующее время империя не достигала такой материаль­ной силы и не проявила такого подъема нравственных ка­честв в войске и талантливости в предводителях, как имен­но в это время. Никифор, по-видимому, имел намерение восстановить на Востоке поколебленное успехами арабов политическое положение империи. И это не казалось не­сбыточным ввиду невероятных успехов, каких он достиг на Крите. Чтобы возвратить Византии давно утраченные провинции — Киликию, Сирию и Месопотамию, где те­перь господствовали Хамданиды, нужно было, однако, действовать осторожно и с большой выдержкой и после­довательностью. Соперник Никифора, Сейф ад-Дауле, вла­дел громадными землями в Сирии, Палестине и в Месопо­тамии, имел прекрасно обученное войско, слепо предан­ное своему предводителю и верившее в его военное счастие. И по личным качествам эмир Алеппо отличался рыцарским характером, беззаветной храбростью, доступ­ностью и открытым образом жизни. В лице Никифора он должен был иметь дело с византийской дипломатией, тон­ким расчетом, выдержкой и осторожностью, которые в конце концов взяли верх и доставили победу византийско­му полководцу.

Сейфу трудно было выдерживать методическую вой­ну. Он терпел от греков поражение за поражением сначала в горных проходах, отделявших Сирию от византийских владений. С началом 962 г. Никифор вторгся в мусульман­ские владения и.навел страх на арабов: говорили, что у не­го было 200 тысяч войска, что, конечно, весьма преувели­чено. Во всяком случае первый поход имел громадные по­следствия: арабы были поражены неожиданностью, и эмир алеппский не решился выступить против греков в от­крытый бой; пятьдесят пять или, по другим известиям, шестьдесят городов и укреплений попали в руки Никифо­ра. Для ближайшей его цели — движения против Алеппо — было на пуги одно препятствие в виде укрепленного ара­бами города Аназарба. Находясь при подошве скалы, кото­рая служила для него естественной защитой, этот город считался неприступным и играл важную роль во время крестовых походов. Тем не менее, как скоро Никифор ок­ружил его и начал осаду при помощи стенобитных машин, гарнизон стал просить пощады и переговариваться об ус­ловиях сдачи. Никифор предоставил городским жителям свободу выйти из города и разрешил каждому взять с со­бой, что он мог унести при себе; но это условие не было выдержано и мусульмане подверглись беспощадному гра­бежу и убийству. Город не только был лишен жителей и опустошен, но и его стены сровнены с землей, и вся пре­красно возделанная окрестность обращена в пустыню. За этим городом подобная же судьба постигла многие укреп­ления в Северной Сирии. Осенью, в ноябре или в начале декабря 962 г., греки прошли горные проходы, ведшие в Сирию, так называемые Ворота в Сирию (Руlае Syriae), близ нынешней Александретты.

Нужно думать, что Сейф ад-Дауле не нашел возмож­ным защищать Сирийские ворота. Он сделал, правда, по­пытку остановить движение неприятеля, но, увидав, что в Сирию вторглась огромная масса войска, нашел необхо­димым запереться в своей столице Алеппо (древняя Веррия), поручив затруднять дальнейшее движение Никифо­ра своему верному и опытному в военном деле вождю по имени Наджа. Но на этот раз счастие покинуло эмира: вы­сланный им отряд нисколько не задержал движения Ни­кифора, между тем сам он остался в Алеппо со вновь на­бранными в военную службу людьми, которые не были в состоянии бороться с прекрасно обученными .византий­скими войсками, находившимися под командой Иоанна Цимисхия, который в решительных делах этого похода всегда был на первом месте. Когда сделанная эмиром по­пытка дать сражение в открытом поле окончилась полной неудачей и сам он едва спасся от плена, Алеппо остался почти совсем без защиты и был окружен греками. Окрест­ности Алеппо, где находился и редкой архитектуры дво­рец эмира, наполненный несметными богатствами, были опустошены, и невероятно богатая добыча досталась по­бедителям. Осада города началась около 20 декабря 962 г., и уже через два-три дня гарнизон и жители города вступи­ли с Никифором в переговоры об условиях сдачи. Узнав при этом, что самого эмира в городе не было и что город не может долго выдержать осады, Никифор не хотел слы­шать об условиях, а настаивал на безусловной сдаче. Утром 23 декабря Алеппо не выдержал натиска осаждаю­щих, часть его стен пала и греки ворвались в город. После­довала беспощадная резня, убийство, пожары и расхище­ние богатого города. В плен брали только красивых жен­щин и детей обоего пола, пленных мальчиков назначали для набора в царскую гвардию. Богатство жителей и оби­лие дорогих предметов, найденных в дворцах, публичных зданиях и на базарах, было так велико и разнообразно, что казалось невозможным всем завладеть и все захва­тить, — приходилось многое уничтожать огнем или де­лать всячески негодным к употреблению. Но следует здесь отметить, что при взятии Алеппо многие жители и воен­ные люди удалились в господствующий над городом за­мок Ель-кале, из которого могли угрожать византийскому войску, обратившемуся после разграбления Алеппо в раз­нузданную толпу, забывшую дисциплину и военный долг. Кроме того, стали доходить слухи, что на выручку столи­цы Северной Сирии идет дамасский эмир и что сам владе­тель Алеппо Сейф ад-Дауле после нанесенного ему пора­жения, со вновь собранными силами, приближается к Алеппо. Все эти обстоятельства в соединении с дошедши­ми до него тревожными известиями из Константинополя побудили Никифора начать отступление из Северной Си­рии. В начале 963 г., в нескольких переходах от Кесарии Каппадокийской, в лагере получено было известие о смерти царя Романа П.

Неожиданная смерть царя произвела в столице боль­шое смущение и не могла не затронуть восточного домес­тика схол, которому предстояло после блистательного по­хода явиться в Константинополь. Ходили слухи, что он и ранее уже находился в сношениях с царицей Феофано, ко­торая теперь была во главе правления за малолетством двух сыновей, Василия и Константина. Общественное мнение, выразителем которого можно принять историка Льва Диакона, так объясняло это неожиданное событие:

«Некоторые худые люди, рабы сластолюбия и сладо­страстия, повредили во время юности добрый нрав его: приучили к безмерному наслаждению и возбудили в нем склонность к необыкновенным у довольствиям... некото­рые говорят, что от неумеренной верховой езды сдела­лись у него в легких спазмы, но большею частью полага­ют, что ему принесен был яд из женского терема».

Царица Феофано, преданная удовольствиям и пред­почитавшая всему роскошь и поклонение со стороны ок­ружающих лиц, имела для себя опору в паракимомене ев­нухе Иосифе и в патриархе, но между Иосифом Врингой и Никифором издавна существовали недоброжелатель­ные отношения, которые могли теперь вспыхнуть с новой силой. Никифор, возвращаясь из похода и имея под рукой преданное ему войско, в этот критический момент, вы­званный смертью царя и женским регентством матери-вдовы, был чрезвычайно опасным человеком для времен­ного правительства и мог позволить себе весьма многое. Хотя за недостатком известий трудно составить идею о намерениях Никифора, когда он был на пути к столице, но весьма вероятно, что решение насчет политического «переворота» уже тогда вполне созрело в его уме. Случи­лось, что, с своей стороны, императрица Феофано дала ему тайно знать, что его присутствие весьма желательно в Константинополе. Это положило конец колебаниям Ни­кифора, и он решился идти в столицу. Здесь, однако, могу­щественный паракимомен принял все меры, чтобы запо­дозрить Никифора в глазах сената, но ему не удалось ни лишить счастливого победителя заслуженного им триум­фа, ни ослабить его влияния в народе. В глазах духовенст­ва авторитет Никифора вырос еще и потому, что в числе военной добычи особенно выделялся вывезенный из Алеппо плащ Иоанна Крестителя, который должен был обогатить и украсить цареградские святыни. Дальнейшие события следовали быстро за триумфом, который проис­ходил в апреле месяце. Иосиф Вринга, чтобы сделать для себя безопасным доместика схол, решился обманным об­разом завлечь его во дворец и здесь ослепить. Но Никифор узнал о намерении паракимомена и искал убежища в храме св. Софии. Тогда в городе начались волнения, так как за Никифора стояло войско и большинство населе­ния; в ограду св. Софии собрался народ. Патриарх Поли-евкт, у которого доместик схол просил защиты против ин­триг паракимомена, оказался вполне на стороне недавне­го триумфатора и употребил все свое влияние, чтобы восстановить его авторитет и отправить его немедленно на Восток, где он должен был стать во главе фем и продол­жать начатую в Сирии войну. Таким образом, несмотря на соперничество Иосифа Вринги, положение Никифора Фоки значительно изменилось к лучшему. Сенат и регент­ство пред отправлением его на Восток в качестве главно­командующего (?????????? ?????????) дали ему, как можно заключить из некоторых выражений историка Льва Диа­кона, особенные преимущества и рассматривали его по­ложение как исключительное. Так, с одной стороны, от Никифора взята клятва, что он не предпримет ничего против правительства и сената, с другой же стороны, правительство дало обязательство не делать перемен в личном составе высшей администрации без согласия главнокомандующего восточных войск и точно так же спрашивать его мнения в делах общегосударственного управления (3). Стоит вдуматься в приведенные слова, чтобы прийти к заключению, что уже в то время Никифор стал гораздо выше того положения, которое определяется зва­нием главнокомандующего войском.

В мае Никифор был уже на Востоке, став во главе вос­точных фем.

«Между тем как полки сходились, он обучал находив­шихся при нем ратников военным действиям и ежеднев­ными занятиями воспламенял и усиливал их мужество; учил их делать круговые движения во всех доспехах при звуке труб, при громе бубен и при звоне кимвалов, пры­гать на коней, стрелять в цель из луков и ловко бросать копья...»

Хотя Никифор давал всем понять, что его ближайшая цель — идти в Сирию и продолжать войну против мусуль­ман, но многие понимали, что на этот раз он более заинте­ресован тем, что происходило в столице, и что в этих ви­дах не спешил двинуться далее Кесарии. Находясь в посто­янных сношениях с императрицей и с преданными ему в Константинополе людьми, Никифор хорошо был осве­домлен, что паракимомен употребляет все средства, чтобы лишить его командования и выставить против него такого соперника, который бы мог равняться с ним по военной славе и популярности. Имя Иоанна Цимисхия, в первый раз упоминаемого здесь писателями в качестве уже весьма популярного и заслуженного генерала, будет часто встре­чаться на ближайших страницах, а потому находим умест­ным сказать о нем несколько слов. Иосиф Вринга вступил с Иоанном Цимисхием в сношения на тот конец, чтобы побудить его устранить с дороги Никифора Фоку и самому занять его место.

Цимисхий происходил из родовитой армянской фа­милии и по матери был в родстве с Никифором Фокой. Кроме того, тот и другой были братьями по оружию, так как оба приобрели известность и военный опыт на одном и том же театре военных действий. В последнем походе, столь прославившем имя Никифора, Цимисхий был под его непосредственным начальством и во многих случаях победы над арабами одержаны были именно Цимисхием. Но это нисколько не отразилось на их взаимных отноше­ниях. И в настоящее время Цимисхий, в качестве стратига фемы Анатолики, находился в непосредственном подчи­нении Никифора. Вот почему, получив письмо Иосифа Вринги, предоставлявшее ему главное командование вос­точными войсками и обвинявшее Никифора Фоку в госу­дарственной измене, Цимисхий не решился стать на путь военной революции, указываемой ему паракимоменом, а, напротив, немедленно сообщил о положении дел своему начальнику и убедил его принять соответствующее обсто­ятельствам решение. Иоанн Цимисхий и другой стратег, Роман Куркуа, настойчиво советовали Никифору объявить себя императором и с преданным ему войском идти в Кон­стантинополь. Таким образом, 3 июля 963 г. в лагере под Кесарией Никифор был провозглашен императором при деятельном участии Иоанна Цимисхия, Романа Куркуа и Никифора Ексакионита.

«Зная непостоянство и неверность счастия, вражду и жестокость Иосифа, — говорит историк, желающий оправдать поступок Никифора, — он пренебрег прежнею присягою, предпочитая всему — безопасность».

Это замечание относится к данной присяге перед се­натом и патриархом, что он не будет иметь притязаний на царскую власть. После акта провозглашения новый импе­ратор поспешил в соборную церковь Кесарии, где принял благословение от митрополита. Иоанн Цимисхий как вер­ный союзник и преданный сотрудник в происшедшем пе­ревороте награжден был саном магистра и званием домес­тика восточных схол, которым был облечен сам Никифор, другие стратиги фем также получили награды или повы­шения. В то же время были разосланы приказы всем стратигам фем и подчиненным им начальникам отдельных ча­стей немедленно занять укрепления, защищающие вход в Черное море и Дарданеллы, дабы в Константинополь не могли быть доставлены ни военные подкрепления, ни продовольствие.

Приказав затем войску идти на Константинополь, он отправил вперед епископа Евхаитского Филофея с пись­мом к патриарху и паракимомену в котором, уведомляя их о провозглашении его царем восточными войсками и о скором прибытии в Константинополь, выражал намере­ние править государством именем наследников престола до их совершеннолетия и требовал признания совершив­шегося переворота, в противном же случае угрожал воен­ными действиями. Хотя Иосиф Вринга поставил столицу в такое положение, чтобы она могла защищаться, призвав для этого бывшую в Константинополе гвардию и македон­ские фемы, но это не остановило Никифора, который 9 ав­густа показался в виду Константинополя со своими пере­довыми отрядами. Заняв без сопротивления Хрисополь на азиатской стороне Босфора, он расположил свой главный стан в Иерии — летнем дворце императоров, построенном в местности нынешней Моды (Фенер-бакче), откуда начал сношения со своими приверженцами в Константинополе. В городе началась смута. Чтобы ослабить партию Никифо­ра, правительство в лице паракимомена стало преследо­вать родственников его; большой вред правительственной партии нанесен был преследованиями престарелого отца Никифора, магистра Варды Фоки, который нашел убежи­ще в церкви св. Софии и возбудил к себе общее сочувствие. В Константинополе началось народное движение, ру­ководимое врагами правительства и приверженцами Ни­кифора Фоки, между последними особенно важную услугу Никифору оказал евнух Василий, незаконный сын Романа Лакапина, занимавший важные государственные должнос­ти при Константине VII. Известный нам Вринга сменил его в звании паракимомена, отсюда объясняется его нена­висть к тогдашнему правительству. Организовав воору­женный отряд, евнух Василий подверг грабежу и пожарам принадлежавшие Вринге имущества и приказал провоз­глашать на улицах города имя царя Никифора, Феофано и царевичей Василия и Константина. Затем, завладев фло­том, стоявшим в Золотом Роге, Василий поспешил пере­правиться на азиатский берег, чтобы приветствовать Ни­кифора, спокойно выжидавшего хода событий. В субботу, 15 августа, после окончательных переговоров со своими приверженцами Никифор нашел возможным назначить на следующий день вступление в столицу. Таким образом, состоялся триумфальный въезд Никифора, о котором лег­ко составить себе понятие по данным, заключающимся в «Уставе» Константина (4). Никифор ранним утром 16 августа переправился на царском дромоне из дворца Иерии на ев­ропейский берег и высадился в Эвдомоне, где состоялся прием его представителями сената и народа и патриар­хом. Отсюда торжественная процессия направлялась к Зо­лотым воротам и потом главной улицей города до св. Со­фии. Определенное упоминание Эвдомона как предместья Константинополя, куда приставал царский корабль и отку- да шествие направлялось к главным воротам города, дает достаточные основания к заключению, приобретающему господство в науке, что Эвдомон должен находиться в ме­стности нынешнего селения Макрикей (5).

В храме св. Софии патриарх Полиевкт совершил по­мазание Никифора на царство и венчал его царской коро­ной. Новый император пожаловал щедрые награды наибо­лее близким лицам. Отца своего он возвел в сан кесаря, брата Льва Фоку наградил саном куропалата и магистра, Иоанн Цимисхий был назначен доместиком восточных схол со званием магистра, евнух Василий, столь успешно ведший интригу против Иосифа Вринги, получил звание проедра, или председателя сената. В то же время Никифор снисходительно отнесся к своим врагам и, вопреки гос­подствовавшему в то время обычаю, не запятнал казнями и жестокими наказаниями свое торжественное вступление на престол, ограничившись ссылкой могущественного паракимомена Иосифа Вринги в отдаленную Пафлагонию, где он и умер в безвестности через 10 лет. Трудней выяс­нить его отношение к царице Феофано, вдове Романа II. Нельзя сомневаться, что переворот в пользу Никифора со­вершился не без ведома и согласия императрицы, но поло­жительных известий об этом не сохранилось в летописи. Напротив, у позднейших, правда, писателей, как Зонар и Глик, выдвигается та мысль, что первым делом нового царя было распоряжение удалить царицу Феофано из дворца: ей указано-было поселиться в замке Петрий, в нынешнем Фанаре, где она и содержалась в течение целого месяца. Все заставляет, однако, думать, что это была временная ме­ра, вызванная желанием уступить общественному мнению, которое подозревало уже о заранее условленном соглаше­нии между Никифором и царицей. Состоявшееся через месяц, именно 20 сентября 963 г., бракосочетание между царицей-вдовой и новым царем в знаменитой Новой церкви, построенной и богато украшенной основателем Македонской династии, показало, что предосторожности не были излишни. Патриарх Полиевкт, совершив бракосо­четание, запретил императору на один год входить в алтарь под угрозой лишить его причащения. Это было весь­ма прискорбным и неожиданным для Никифора обстоя­тельством, тем более для него оскорбительным, что прак­тически Церковь не относилась так строго ко второму браку, как это хотел показать патриарх. Пущен был, кроме того, слух, что этот брак и потому не может быть допущен Церковью, что Никифор был восприемником детей Рома­на и Феофано и находился, следовательно, в духовном родстве с царицей. Против этого нарекания, которое дава­ло в руки патриарха весьма сильное оружие и даже налага­ло на него обязательство расторгнуть брак, Никифор за­щищался самым решительным образом. Он обратился к решению духовного суда, составленного им самим из не­скольких епископов, бывших тогда в Константинополе, и из присоединенных к ним членов сената, и поручил ему разрешение дела о канонических правилах, препятствую­щих законности заключенного им брака. Суд нашел воз­можным вполне удовлетворить царя: с одной стороны, бы­ло им выяснено, что закон, воспрещающий браки между лицами, состоящими в духовном родстве, принадлежит еретику Константину Копрониму и, следовательно, может считаться необязательным для Никифора, с другой сторо­ны — придворный священник Стилиан под клятвой за­явил, что Никифор не крестил детей Романа и Феофано; эту клятву подтвердил и отец императора, кесарь Варда Фока. Рассказанные обстоятельства, хотя и не имевшие важных последствий благодаря принятым Никифоррм ре­шительным мерам, все же не могли не оставить в нем не­приятных воспоминаний и, может быть, имели свою долю влияния в дальнейшей его церковной политике.

Зима 963/64 г. прошла в празднествах при дворе и в развлечениях, предоставленных народу в цирке. Но сам Никифор не оставлял без внимания государственные дела и готовился к новым предприятиям на Востоке, где, прав­да, стоял во главе византийских фем родственник Ники­фора и его будущий убийца Иоанн Цимисхий, но где важ­ность событий требовала личного присутствия столь по­пулярного на Востоке вождя, как Никифор Фока.

Сейф ад-Дауле, эмир Алеппо, и после нанесенных ему поражений не терял надежды на восстановление своего могущества. Он возвратился в опустошенный Алеппо и по­спешил начать восстановление его укреплений, равно как завязал сношения с начальниками укрепленных мест в Киликии и Северной Сирии, чтобы приготовить вновь втор­жение в византийские области. Несмотря на то, что против него восстал подчиненный ему военачальник Наджа; не­смотря на то, что эмир аль омра Муиз ад-Дауле, имевший неограниченную власть в Багдадском калифате, как будто действуя в союзе с Никифором, решился наложить руку на самостоятельные владения Хамданидов в Алеппо и Мосу-ле, занятое киликийскими и сирийскими эмирами угрожа­ющее положение на восточной границе не было еще поко­леблено ни недавними победами Никифора, ни времен­ными затруднениями, в которых находился Сейф ад-Дауле. Цимисхий, стоявший во главе войск, в течение зимы 964 г. должен был не раз выдерживать нападения со стороны му­сульман и защищать занятые греками позиции. После по­хода Никифора мусульмане вновь овладели Мопсуэстом, находившимся в 20 километрах от моря, куда и направле­ны были бывшие под начальством Цимисхия силы. В связи с осадой этой крепости находится рассказ о геройской ги­бели 15 тысяч мусульман, посланных из Тарса на помощь осажденному Мопсуэсту. Весь этот отряд, захваченный на пути от Аданы к Мопсуэсту, погиб в борьбе с греками, пред­водимыми самим Иоанном Цимисхием. Холм, на котором пытались спастись окруженные со всех сторон арабы, по­лучил наименование Холма крови.

Весной 964 г. император решился сам выступить в по­ход. Как особенное обстоятельство следует отметить, что Никифора сопровождали в походе царица и оба царевича, Василий и Константин, что, без сомнения, много влияло на всю обстановку походной жизни и так мало соответст­вовало обычным условиям суровых аскетических привы­чек царя. Впрочем, прежде чем перейти границу, отделяв­шую имперские владения от занятых мусульманами Киликии и Сирии, Никифор оставил свою супругу и детей ее в пограничной феме Каппадокии, в специально для того приготовленном укреплении, чтобы не подвергать их опасности в походе по неприятельской стране. В июле ме­сяце, миновав Киликийские ворота, царь направил глав­ные силы на юг, к нынешнему Александреттскому заливу, где были важные города и укрепления: Таре, Адана, Мопсу-эст, принадлежавшие эмирам Алеппо и Мосула, которые в это время продолжали быть самыми сильными представи­телями мусульманской власти в Сирии и Месопотамии и от которых зависели полузависимые владетели Тарса и других пограничных укреплений. Хотя мы не имеем воз­можности проследить в точности события 964 и 965 гг., так как известия летописи Льва Диакона, современника и лучшего источника для второй половины X в., не сообща­ют необходимых подробностей, тем не менее общий ре­зультат военных действий был весьма удовлетворителен и приближал Византию к полному освобождению из-под власти мусульман этих исконных ее владений. В этот и ближайший поход отняты были у арабов Таре, Адана, Ана-зарв, Мопсуэст и приготовлен свободный путь к дальней­шему движению в Сирию и Палестину. Как далеко прости­рались в этом отношении планы царя Никифора и как ис­кусно он воспользовался ослаблением и раздроблением Багдадского калифата, об этом свидетельствует литератур­ный памятник на арабском языке, изображающий взаим­ное положение калифата и христианской империи в виде писем — от императора к калифу и от калифа к императо­ру (6). В то время как в 964 и 965 гг. царь Никифор был занят войной с восточными арабами, по его поручению пред­принята была военная экспедиция на остров Кипр, кото­рая была прекрасно выполнена патрикием Никитой Хал-куца. Это было предприятие столь же необходимое для безопасности византийских городов, лежавших на северо­западных берегах Средиземного моря, как экспедиция на Крит, выполненная перед тем за три года. Ясное дело, что, пока Кипр находился под властию арабов, империя не могла овладеть Сирией и Палестиной, которые всегда мог­ли пользоваться сношениями с Кипром и получать оттуда военную помощь. Поэтому обращение Кипра в византий­скую фему и снабжение острова византийским гарнизо­ном весьма облегчало для Никифора его дальнейшие здесь предприятия и входило как составная часть в проводимый им военный и политический план.

Главный противник империи на восточной границе Сейф ад-Дауле был тяжело болен и потому не принимал личного участия в защите Киликии и в отражении царских войск от своего обширного эмирата. Когда после тяжких усилий и продолжительной осады взят был наконец Таре, Никифор не хотел лишать его того первостепенного воен­ного значения, какое он приобрел в войнах между импе­рией и арабами, и, по свидетельству арабского историка ибн-ал-Атира, задумал даже сделать его своим обыкновен­ным местопребыванием, дабы быть близ театра военных действий против неверных и вместе с тем показать им, «что возвращение древних византийских областей, еще остававшихся под их властью, составляло для него глав­ную заботу». Осенью 965 г. он возвратился в столицу и мог с полным удовлетворением смотреть на достигнутые ре­зультаты, следствием которых было открытие дороги в Си­рию, и вместе с тем становилось ясным, что нанесен са­мый сильный удар главному неприятелю на восточной границе, Хамданиду Сейф ад-Дауле. Правая рука Никифо­ра в описанном походе, доместик схол Иоанн Цимисхий, тогда же высказывал царю желание немедленно направить поход в самое сердце эмирата, в Алеппо и в верховья Тигра и Евфрата, откуда черпал главные военные средства «нече­стивый» Сейф ад-Дауле. Но царь не принял во внимание представлений своего доместика, может быть, тогда уже он начал питать к нему подозрение.

Победы Никифора всколыхнули Месопотамию и Си­рию и сопровождались ослаблением политической власти калифата на восточной границе. Сильное движение обна­ружилось в Антиохии: жители города изгнали своего пра­вителя и приняли к себе бывшего эмира Тарса, который изменил своему сюзерену, эмиру Алеппо, и вступил в сно­шения с византийским царем. В связи с этими событиями следует упомянуть о том, что тогдашний патриарх Антиохийский Христофор оставил Антиохию и нашел прибежище в монастыре Симеона Столпника, находившемся в расстоянии 30—35 верст от Антиохии[2].

В то же время, пользуясь разложением эмирата и от­сутствием Сейфа ад-Дауле, бывший эмир Тарса Расик-Насими овладел Алеппо, и, хотя погиб в начале 966 г. при осаде укрепленного замка, в котором заперлись защитни­ки города, тем не менее указанное сейчас революционное движение против власти Хамданидов продолжалось как в Антиохии, так и в других городах эмирата. На короткое время удалось больному и ослабленному эмиру снова вос­становить свою власть в Алеппо и Антиохии, но неутоми­мый его противник, византийский царь, предпринял в 966 г. новую экспедицию, имевшую ближайшей задачей северные владения эмира и Сирию. На этот раз византий­ское войско доходило до старых границ Персии. Дара, Нисиби и Амида видели под своими стенами отряды Ни­кифора. Но по невыясненным причинам дальнейшее дви­жение направилось не в Месопотамию, а в Сирию, где до­живал последние дни в своей столице Сейф ад-Дауле. Он умер в начале 967 г., и его обширные владения начали по­степенно распадаться и сделались легкой добычей визан­тийского императора.

/Нам остается сделать несколько замечаний насчет дальнейших событий в Сирии, завершивших поступатель­ное движение империи после смерти алеппского эмира. Наследником всех его владений был сын его Саад ад-Дауде, которому предстояло, однако, препобедить чрезвычайные затруднения, чтобы закрепить за собой сильно пошатнув­шуюся власть над случайно соединенными городами Си­рии, Месопотамии и Киликии. Прежде всего затруднения ожидали его в самой семье Хамданидов, так как его двою­родный брат, Абу-Таглиб, сын мосульского эмира, получил от калифа право на наследство, оставшееся как после его отца, так и после дяди, т. е. соединил все владения Алеппо и Мосула. Хотя начатое им движение против Саада не увен­чалось успехом, ибо жители Алеппо не хотели поддержать его притязания и защищали права своего законного эми­ра, но вслед за отступлением Абу-Таглиба началась война с правителем Эмесы, другим двоюродным братом Саада, из­вестным поэтом того времени Абу-Фирасом. Одержав над последним победу и захватив Эмесу, эмир Саад вскоре за­тем должен был вступить в отчаянную борьбу с царем Никифором, который в 968 г. предпринял на Восток новую военную экспедицию. /

Несмотря на весьма неблагоприятные условия, отвле­кавшие внимание Никифора на запад и на север, вследст­вие обострившихся отношений в Южной Италии и в Бол­гарии события на восточной границе составляли главную заботу правительства империи, и царь Никифор не мог не воспользоваться смутами в Алеппо и в других городах, подчиненных Хамданидам. На этот раз целью Никифора были города Алеппо и Антиохия. Как и всегда в своих по­ходах на Восток, Никифор поражал неприятеля быстро­той своих движений и неожиданностью. Нанеся сильный удар, неподалеку от Алеппо, войскам эмира, во главе коих стоял известный в истории того времени Каргуйя, зани­мавший в эмирате всесильное положение, Никифор, одна­ко, не приступил к осаде Алеппо, а начал опустошительные набеги на окрестности больших городов, разоряя незащи­щенные места и забирая в плен население; при этом были разрушены города Гама, Гомс и другие. В первый раз, после длинного ряда лет, имперские отряды появились в при­морских областях Сирии и дошли до Триполи и Лаодикеи. Весьма любопытно, что при подчинении последнего горо­да мусульманский губернатор, зависевший от эмира Алеп­по, остался у власти и после подчинения города византий­скому императору и стал именоваться стратигом как воен­ный и гражданский начальник византийской фемы. Приведя к подчинению приморские города Сирии, осе­нью того же года император возвратился на север и приступил к осаде Антиохии. По словам арабских историков, этот поход сопровождался жестоким разгромом Сирии, было взято или разрушено до 18 городов и попало в плен до 100 тысяч населения.

Позднее ли время года или другие обстоятельства за­ставили Никифора ограничиться лишь начатием обложения Антиохии, мы не можем сказать этого за недостатком известий. И тем более должны были влиять на решение ца­ря важные причины, что необходимость завладения Антиохией вполне сознавалась им и он только откладывал это предприятие до похода, предположенного на следующий год. Это намерение очень определенно выражено было в сделанном им распоряжении оцепить доступные части Антиохии и выстроить вблизи ее укрепление, из которого бы византийский отряд, оставленный им под Антиохией, мог держать осажденный город в тесной блокаде и лишить его сношений с морем. Сделав нужные распоряжения на­счет осады и поставив над оставленным им отрядом патрикия Михаила Вурцу, царь вверил главное командование в подчиненной области племяннику своему стратопедарху Петру Фоке, сыну брата его, магистра Льва Фоки, и в на­чале следующего 969 г. был уже в столице, где ожидал его торжественный, но не столь, как прежде, единодушный прием. Мы будем иметь случай объяснить ниже, что воен­ные успехи Никифора и решительное преобладание им­перии над калифатом — в особенности на восточной гра­нице — сопровождались обстоятельствами, вызвавшими понижение популярности Никифора и ослабление его ав­торитета, в особенности среди монашествующего духо­венства и народа.

Вследствие начавшейся усобицы из-за обладания Алеппо самозваный эмир Каргуйя обратился с просьбой о помощи к названному выше стратопедарху Петру Фоке, который охотно отвечал на его предложение и уже начал движение к Алеппо, когда события в лагере под Антиохией побудили его возвратиться назад. И в Антиохии, как и в Алеппо, образовалось враждебное Хамданидам движение. Вместо назначенного эмиром наместника антиохийцы избрали своим вождем курда Алуха, который вскоре был убит; этим воспользовался патрикий Михаил Вурца и завя­зал сношения с многочисленными в городе греками, кото­рые с большими надеждами смотрели на христианское войско и расположены были всеми мерами содействовать его торжеству над мусульманами. Они давали точные све­дения как о царствовавшей в городе анархии, так и о недо­статке в съестных припасах и о полном небрежении защи­той городских стен.

Как раз в то время, как стратопедарх пошел в Алеппо, начальник осадного отряда Вурца решился взять Антиохию приступом. Подступив темной ночью к одной баш­не, которая ему заранее была указана, как лишенная защи­ты, он приставил к ней лестницы и без всякого затрудне­ния взобрался в город с небольшим своим отрядом. После того как греки овладели двумя башнями, мусульмане уви­дели опасность, начали бить тревогу и собираться к угро­жаемой части города. Так как горсть греков не могла долго сопротивляться значительному антиохийскому гарнизо­ну, то положение Вурцы скоро оказалось весьма критичес­ким. Прижатый к стенам, Вурца решился, однако, защи­щаться до последней крайности и успел в то же время со­общить о ходе дел стратопедарху Петру. Вот почему этот последний так поспешно прекратил движение на север и поспешил к Антиохии, где византийский отряд едва дер­жался против окруживших его врагов. Прибытие Петра Фоки неожиданно изменило положение дел: греки ворва­лись в город через морские ворота, открытые им их едино­верцами, и начали беспощадное истребление жителей. Так была возвращена под власть империи великая Антиохия 29 октября 969 г., после двухсоттридцатилетнего пребыва­ния под господством магометан. Это, конечно, было самое крупное приобретение царствования Никифора Фоки, ко­торым увенчивались его походы на Восток и систематиче­ски веденная борьба против мусульман. Как было в обыча­ях времени, город предан расхищению и грабежу. Войско обогатилось громадной добычей, собранной в городе. Из множества пленных выделено было 10 тысяч из самых молодых и красивых того и другого пола, они отправлены были в столицу для продажи и зачисления в разные служ­бы, по усмотрению правительства. Сильный гарнизон ос­тавлен для охраны города, который должен был составить защиту византийской власти на этой отдаленной окраине. Антиохия получила особенное устройство, в отличие от других городов правитель области имел титул дуки. Пер­вым дукой Антиохии был патрикий Вурца.

Падение Антиохии произвело громадное впечатление во всем мусульманском мире. В самом деле, никогда еще не подвергался такому унижению мусульманский Восток, как теперь вследствие побед Никифора, и редко открывались перед христианской империей такие новые и широкие перспективы. Вместе с завоеванием Антиохии империя получала решительное преобладание в Сирии и Палести­не и могла угрожать самым очагам магометанской власти в Египте и Месопотамии. Падение Антиохии немедленно отразилось и на судьбе Алеппо. Сюда направился страто­педарх Петр и побудил эмира Саада ад-Дауле снять осаду. Хотя он явился в качестве союзника самозваного эмира Каргуйя, который в действительности и властвовал в горо­де, но на самом деле византийский отряд приступил к оса­де Алеппо и взял его после 27-дневной осады, т. е. в конце ноября 969 г. Сдача города была, впрочем, условная. Визан­тийский вождь заключил род соглашения с мусульман­ским владетелем города, по которому Каргуйя, приняв обя­зательства вассальной зависимости от императора, оста­вался правителем Алеппо и принадлежавшей к нему территории. Чтобы составить приблизительное понятие об этих новых отношениях в истории империи, мы можем сослаться на историка Кемаля ад-Дина, дающего самый текст упомянутого соглашения7.

Согласно этому документу, в пользу императора уста­новлена была подать с каждого обитателя Алеппо и подчи­ненной ему территории, за исключением всех христиан; кроме того, обложена была податью вся земля, приносив­шая императору доход в 44 тысячи золотых. Кроме того, император имел право назначать в Алеппо своего чинов- ника для наблюдения за сбором таможенных пошлин с то­варов, приходящих в Алеппо. В документе названы следую­щие города, составлявшие часть вассального владения: Гомс (Эмеса), Гузия, Селлиэ, Гама (Епифания), Хайзар (Ла­рисса), Кефер-таб, Апамея, Маарет, Алеппо, Джебель-ее-Суммак, может быть, нынешний монастырь Симеона Сти-лита, и некоторые другие. Весьма важна одна статья в этом документе, которая может служить до известной степени объяснением весьма либеральной меры императора. Вас­сальный князь давал обязательство оберегать собственны­ми силами всю эту территорию против нападений мусуль­ман и в случае, если его силы окажутся слабыми, требовать помощи от византийского стратига. Он обязывался сооб­щать грекам обо всем, что делается на границе мусульман­ских владений. В случае военных действий имперских войск на границах вассального княжества вассал обязы­вался соединить свои войска с имперскими и доставлять имперской армии все необходимые предметы за опреде­ленное денежное вознаграждение. Греческие купцы поль­зуются покровительством в княжестве; христианские церкви должны быть восстановлены. На всем пространст­ве вассального княжества нельзя было строить новых кре­постей, лишь позволено было возобновлять старые и по­луразрушенные укрепления.

Из рассмотрения этого любопытного документа нельзя не выводить заключения, что он был прекрасно приспособлен к политическим условиям времени и хоро­шо обеспечивал интересы империи, представляя в то же время достаточно простора собственной инициативе вассального князя.

Хотя восточные походы Никифора имеют слишком крупное значение в истории отношений между калифа-том и христианской империей, но ими не исчерпывается роковая трагедия непрерывной и беспощадной борьбы между двумя самыми могущественными мирами. Упорст­во, систематичность и последовательность, с которой Никифор преследует в Азии и на островах Средиземного мо­ря наступательную против мусульман политику, может служитъ прекрасным свидетельством его глубокого понимания насущных государственных интересов Византии и оправданием тех громадных материальных жертв, каких требовали эти походы. Во все времена существования империи со столицей на Босфоре жизненные интересы ее сосредоточивались в восточных провинциях, и величие ее зависело от того положения, какое она занимала именно на Востоке. Никифор Фока оценивал это положение дел; возвращаясь в столицу в конце 969 г., он уже имел в виду определенный план на будущую весну — снова идти в Сирию, чтобы распространить еще далее сферу непосредственного влияния империи. Припомним, однако, что в это же самое время интересы империи весьма глубоко были затронуты на Западе, в Южной Италии и в Сицилии. Не далее как летом 968 г. Никифор принимал в последний раз  посла Оттона епископа Лиудпранда, и хотя наговорил ему много горьких истин и почти выходил из себя при воспоминании о неосновательных, с его точки зрения, притяза­ниях германского императора, но все же в это время он го­товил поход на Восток, а не на Запад (8).

Переходим к западной границе[3].

Как ни дорого оплачивались притязания империи на господство в Южной Италии и как реальная жизнь ни ра­зоблачала непрочность положения византийских владе­ний в этой отдаленной стране, императоры тем не менее ставили существенным для себя обязательством и делом чести всеми средствами защищать в Италии политические и церковные права и территориальные границы Восточ­ной империи. Так как преимущественно своими итальян­скими владениями империя наиболее соприкасалась с За­падом и главным образом именно этим путем шел обмен взаимных влияний и воздействий, то необходимо войти в обстоятельное изложение относящихся сюда фактов, которые в конце X в. приобретают высокий исторический интерес. Византия в Италии фактически опиралась как на непосредственно подчиненные империи владения, так и на местные княжества в Средней Италии, находившиеся м сфере ее влияния. Непосредственно подчиненные облас­ти входили в фемы Лангобардию и Калабрию с городами Бари, Отранто, Галлиполи, Россано, Сорренто (Лангобардия), Региум, Жераче, Сайта Северина, Кротоне (Калаб­рия). Но сфера византийского влияния распространялась далее. Вот вассальные государи в Средней Италии, к кото­рым по «Обряднику» империи должно писать по формуле: «приказ (????????) христолюбивых владык». Такими прика­зами происходили сношения: 1) с архонтом Сардинии, 2) с дукой Венеции, 3) с князем (принкип) Капуи, 4) с кня­зем Салерно, 5) с дукой Неаполя, 6) с архонтом Амальфи, 7) с архонтом Гаэты. Из всех вассальных государств в X в. приобрела наиболее важное значение Венеция как по сво­ему политическому, так в особенности по торговому зна­чению, тогда уже начавшая устраивать торговые конторы и получать торговые привилегии в приморских владениях империи. Нигде не выразилось в такой сильной степени влияние византийского искусства и культуры, как в Вене­цианской республике, которая, с своей стороны, в XI в. на­чинает оказывать на империю громадное влияние благо­даря своей обширной торговле, морскому флоту и военно­му могуществу. Желание охранить свои южноитальянские владения и поддержать сферу политического влияния сре­ди вассальных княжеств ставило империю в постоянное соприкосновение с Римом, а так как Рим в средние века был центром европейской политики, то византийские им­ператоры через Среднюю Италию вовлечены были в собы­тия, имевшие местное значение для Северной Италии и Германии. Современниками Константина VII в Германии были императоры Саксонского дома Генрих I и Оттон I. Как в Германии, так и в Италии в это время обнаруживают крайнее преобладание в сфере политической местные и племенные интересы, но нигде они так не были выражены, как в Италии. Здесь, не говоря о самостоятельных ланго-бардских герцогствах, как Беневент, Сполето, которые стояли на границе сферы византийского влияния и попадали попеременно в противоположные политические те­чения, то в вассальную зависимость от западного императора, то склонялись к поддержанию местных сепаратных интересов и иногда переходили на сторону Восточной империи, — находим еще отдельные и самостоятельные организации в Северной Италии: герцогства фриульское и иврейское. / На севере Италии выражена идея образования уместной императорской власти после окончательного ос­лабления Каролингов и замечаются попытки сделать из  своих местных королей западных императоров. Таковы в занимающее нас время Беренгарий — дука Фриуля, Гвидо и Ламберт — дуки Сполето, Рудольф — король Бургундский, Гуго Прованский и его сын Лотарь, Беренгарий II — марк­граф Иврейский — все эти / североитальянские князья бы­ли носителями итальянской короны, и некоторые из них венчались в Риме императорским венцом, становились то соперниками, то друзьями византийского императора и должны были вступать с ним в разнообразные сношения.

Чтобы представить картину положения дел в Север­ной и Средней Италии, не останавливаясь вместе с тем на мелочах и постыдных фактах нравственного падения, от­крытого разврата и издевательства над религией и обяза­тельствами чести, мы бы должны были несколькими чер­тами обрисовать борьбу за власть между светскими и ду­ховными владетелями Италии в X в. и ознакомить с характером замещения папского престола креатурами влиятельных женщин, продолжавшими связь со своими ставленниками на кафедру св. Петра и распоряжавшимися по произволу епископскими местами и церковными иму-ществами. Но это бы отвлекло нас от того, что имеет пря­мое отношение к предмету наших занятий и едва ли бы обогатило историю Византии, в которой и без заимствова­ний извне нет недостатка в мрачных картинах и в злодея­ниях, пятнающих одинаково как церковных, так и граж­данских деятелей. Мы ограничимся в этом отношении лишь самыми необходимыми указаниями, касающимися занимающего нас времени. С прекращением мужской ли­нии Каролингов в Италии пытаются утвердить свою власть, опираясь частию на родство с Каролингами по бо­ковым линиям, короли и князья Южной Франции и Север­ной Италии. /Таков был герцог фриульский Беренгарий, итальянский король и впоследствии император (916), ос­лепивший Людовика III и оставивший его 20 лет влачить жалкое существование. Против него недовольными васса­лами выдвинут был Рудольф II, король Верхней Бургундии, который, после того как Беренгарий был убит в Вероне, принял достоинство Ломбардского королевства и затем венчался в Риме императорской короной./ По смерти Беренгария, последнего национального владетеля итальян­ского происхождения, носившего императорский титул, ломбардские чины (в 926 г.) предложили корону Италии Гуго, королю Прованскому. Продолжительное правление Гуго, умершего в 947 г., представляет для нас значительный интерес и с точки зрения отношений к Восточной импе­рии. Кроме того, история этого царствования весьма вы­годно освещена прекрасным историческим трудом Лиудпранда, который притом же имел как личные, так и фамильные связи с Византией / и для X в. имеет непосредственное значение как важный источник для Ви­зантии /.

«Гуго, — говоритЛиудпранд (9), —разослал послов во все страны, чтобы снискать дружбу королей и князей... он позаботился сделать свое имя известным даже отдален­ным ахейцам[4]. Унихправип в то время император Роман. К нему Гуго отправил послом моего отца как человека че­стного и красноречивого. Мой отец привез между прочи­ми подарками от короля Гуго императору Роману двух со­бак, каких в той стране никогда не видали. Когда они бы­ли представлены, то несколько человек должны были крепко держать их, чтобы они не бросились на царя и не растерзали его зубами. Я думаю, что собаки, увидав Ро­мана, приняли его за пугало, потому что он был одет в какой-то женский плащ». По этому случаю историк со­общает любопытное известие о славянах. «Когда мой родителъ, по дороге в Грецию, прибыл в Солунъ, на него напали славяне, возмутившиеся против Романа и сделав­шие набег на его страну. Но с помощью Божией мой отец разбил их и взял в плен двух предводителей. Когда он пред­ставил пленных императору, радость последнего была так велика, что он дал отцу значительный подарок». На этот раз сношения с империей не сопровождались важ­ными последствиями, но Гуго возобновил их через несколь­ко времени.

Современный королю Гуго Рим был ареной всяческих интриг и беспутства, в восемь лет было назначено восемь пап. Это была пора разнузданности грубых и буйных кня­зей и римской аристократии. Преемник папы Сергия III Иоанн X (914—928) возведен был на престол сенаторшей или патрицианкой Феодорой, женой вестиария Феофилакта, который именуется также дукой и magister militum и се­натором. Эта Феодора была настоящей вершительницей всех политических и церковных дел, в устройстве которых она обнаружила недюжинные способности и твердость ха­рактера. У ней было две дочери: Феодора — младшая, вы­шедшая потом замуж за одного вестиария, и знаменитая Марозия, о которой рассказывается, что она была в связи с папой Сергием и прижила от него мальчика, впоследствии носившего имя папы Иоанна XI. В первом браке она была за маркграфом Альбериком сполетским, самым крупным в то время политическим деятелем в Италии; во втором бра­ке — за Видо, маркграфом Тусции. Папа Иоанн, несомнен­но, разделяет ответственность за интриги и злодейства этих женщин, но все же нужно приписать его настойчиво­сти и самопожертвованию успешный поход итальянских князей на арабов и нанесенное им поражение при Гарильяно. Победитель в этом деле, Альберик был предметом на­родных похвал и национальной гордости. Он носил вновь вошедший в употребление титул princeps atque omnium Romanorum senator, но впоследствии его стали ненавидеть за деспотизм и убили в его собственном замке. Тогда Маро­зия, чтобы не выпускать из своих рук влияния, предложила господство в Риме маркграфу Видо и вступила с ним в брак.

С этого времени вся власть сосредоточилась в руках Марозии, которая, приняв звание патриции, стала бесцеремон­но распоряжаться и судьбами Церкви. Папа Иоанн X поса­жен в темницу и там был задушен, за ним один за другим еще были избраны и низложены два папы, наконец, пап­ское достоинство передано ее незаконному сыну, приняв­шему имя Иоанна XI. Когда умер ее второй муж, она предло­жила свою руку, а вместе и власть над Римом королю Гуго. Но представлялось весьма важное препятствие в том, что Вило и Гуго были братья по матери и что церковные прави­ла не допускали подобных браков. Тогда Гуго стал утверж­дать, что его мать Берта не имела детей от своего второго брака с Адальбертом, графом Тусции, и что Видо и Лимберт приемыши, — таким путем устранялись, по-видимому, пре­пятствия, и брак был торжественно совершен в замке св. Ангела в Риме. Но надежды Гуго на императорское короно­вание не осуществились, так как против него поднято было движение Альбериком II, сыном Альберика и Марозии, ко­торый запер в темницу папу Иоанна XI и свою мать Марозию. Гуго спасся бегством в Павию. Альберик принял титул princeps atque omnium Romanorum senator и старался ут­вердить свое положение в Риме как привлечением на свою сторону представителей римской аристократии, так и внешними сношениями. Весьма любопытны переговоры его с византийским двором, которым благоприятный по­вод давало дело о признании со стороны папы вновь из­бранного патриарха в Константинополе, Феофилакта (933). Эти сношения начались еще до свержения Марозии и продолжались при Альберике, который имел все основа­ния заручиться расположением Романа Лакапина и легко согласился на посылку паллия Феофилакту от имени папы, бывшего в полном подчинении Альберика. Он деятельно поддержал также план Марозии вступить в родственные отношения с царским домом, сосватав свою дочь за одного из царевичей царской семьи. Возбуждался уже вопрос о том. чтобы Марозия со своей дочерью прибыла в Констан­тинополь для совершения бракосочетания. Хотя неожи­данное свержение Марозии помешало осуществлению этого проекта, но Альберик не отказался от переговоров о бра­ке и просил руки одной из византийских принцесс. По всей вероятности, этому помешали донесения со стороны коро­ля Гуго, который не терял надежды на завладение Римом и в качестве короля Италии пытался поддерживать сношения с Константинополем.

В 935 г. сношения Гуго с империей выразились в любо­пытном плане организовать при его содействии движение против князей Беневента, Капуи и Салерно и принудить их возвратить стратегу фемы Лангобардия города и крепос­ти, постепенно ими присвоенные. С этой целью в Южную Италию отправлен был вспомогательный отряд из 1500 конных воинов, значительные денежные суммы для само­го Гуго и богатые подарки для его союзников и дружинни­ков. В 941 г. Гуго предложил империи план совокупного движения против испанских арабов, утвердившихся в Фраксинете, занявших альпийские проходы и делавших хищнические нападения на Северную Италию.

/ «Так как горная часть Италии была снова жестоко опустошена сарацинами, живущими в Фраксинете, Гуго возымел намерение отправить послов в Константино­поль, прося у императора Романа прислать ему кораблей, которые греки на своем языке называют хеландиями, и греческого огня. Цель его состояла в том, чтобы, пока он будет стараться разрушить Фраксинет с сухого пути, греки обложили бы это укрепление с моря, сжигали их ко­рабли и тщательно наблюдали за тем, чтобы не было подвоза съестных припасов и новых войск со стороны Ис­пании». /

В Константинополе дали согласие на это предложе­ние, и вместе с тем император Роман предложил скрепить союз брачными узами между императорским и королев­ским домом. Таким образом, сын Константина Порфиро­родного Роман II был помолвлен с дочерью Гуго от его на­ложницы, Бертой. В сопровождении епископа Сигфрида она была препровождена в Константинополь, где вступила в брак с царевичем Романом, получив имя Евдокии. / По этому случаю епископ Лиудпранд замечает:

«Король Гуго объяснил императору, что у него нет за­конных дочерей, но что если он согласится принять одну из дочерей от его наложниц, то онможет прислать весь­ма красивую девушку».

Так как в этом деле вел переговоры и был послом от­чим писателя, из которого мы должны заимствовать весь­ма много сообщений в настоящей главе, то легко понять, что сведения Лиудпранда отличаются значительной све­жестью и точностью[5].

Еще не окончились переговоры о браке, как византий­ский флот появился в Тирренских водах в виду гавани Фраксинета. Греческий огонь рассеял арабский флот и от­резал Фраксинет от сношений с метрополией, а король Гуго напал на арабское гнездо с суши. Все благоприятствова­ло счастливому исходу предприятия, но Гуго из боязни се­верных врагов, в особенности опасаясь нападения Беренгария, заключил с сарацинами мир и отпустил гре­ческий флот. Вследствие того арабы еще несколько време­ни безнаказанно грабили Северную Италию и окончатель­но были изгнаны лишь в конце X в. /

Еще посольство короля Гуго оставалось в Константи­нополе, когда там произошли события, совершенно изме­нившие внутреннюю политику империи. Но вместе с паде­нием Романа Лакапина произошел переворот и в Италии. В 946 г. Гуго должен был уступить своему северному врагу Беренгарию Иврейскому, отказаться от всех своих планов и удалиться в Прованс. Итальянское королевство и притя­зания на императорский титул и господство в Риме пере­шли к его сыну Лотарю, который, впрочем, умер в 950 г. / Через несколько недель Беренгарий короновался лом­бардской короной. Чтобы примирить с собой привержен­цев прежнего правительства, он предполагал женить свое­го сына Адальберта на вдове Лотаря, но из этого вышли для него лишь новые затруднения, так как Адельгейда, не же­лавшая вступить в брак с непримиримым врагом Бургундского дома, подверглась преследованиям и истязаниям со стороны Беренгария и возбудила к себе общее сочувствие за Альпами, в особенности в Баварии и Швабии. /

Беренгарий, как и его предшественники, желал под­держать сношения с византийским правительством. С сво­ей стороны Константин Порфирородный не хотел терять своего влияния в Италии и поощрял Беренгария отпра­вить в Константинополь посольство, «чтобы царь мог до­казать ему свое расположение». Таковы были взаимные от­ношения около 948 г., когда из Константинополя был от­правлен в Италию некто Андрей, комит царского двора /, имевший целью, между прочим, поддержать Лотаря перед всесильным тогда Беренгарием /. В это время выступает на сцену Лиудпранд, которому суждено было впоследствии играть выдающуюся роль в итальянско-византийских от­ношениях.

«Тогда Беренгарий, — читаем в его истории, — с свой­ственным, ему коварством обратился к моему отчиму, под кровом которого я тогда жил, со следующими слова­ми: «Сколько бы я дал, чтобы твой пасынок знал гречес­кий язык. Константинопольский император просит ме­ня отправить к нему посланника, и я не могу найти для того никого другого, кто бы лучше твоего пасынка был для того пригоден как по твердости характера, так и по дару красноречия. Он легко там научится греческому языку; ты сам знаешь, с какой легкостью он успел изу­чить латинский язык еще в отроческие лета».

Так решена была дипломатическая миссия Лиудпран­да, который много еще в детстве слышал об византийском дворе от своего отца и отчима и который хорошо был под­готовлен семейными традициями к путешествию в Кон­стантинополь. В августе он отправился из Павии в Вене­цию, а в сентябре прибыл в Константинополь, поразив­ший его своей оригинальностью, роскошью и неслыханными диковинками. Он описал весьма подробно свое пребывание в Константинополе (10), причем весьма жи­выми красками изобразил великолепный прием, сделан­ный тогда же прибывшим послам Оттона I и короля ис- панского. Рядом с ними скромный представитель итальян­ского короля, который пожалел необходимых и обычных в таких случаях подарков для императора и придворных чинов, играл весьма незначительную роль. Тем не менее он с любопытством подмечал особенности константино­польского быта и отметил в своем описании и золотое де­рево перед троном с летающими по ветвям золотыми пти­цами, и золотых львов, и чудесное переодеванье царя в тот момент, когда послы склонились перед ним на землю. Пре­быванием в Константинополе Лиудпранд хорошо вос­пользовался для изучения греческого языка и для ознаком­ления с учреждениями империи и с нравами жителей. Он при этом завязал дружбу и отношения со многими лицами в столице. Но что касается дипломатической цели его пре­бывания в Константинополе, она не была достигнута. Во всяком случае, после того как Беренгарий совершенно ус­транил от дел Лотаря и последний умер в 950 г., Византия мало интересовалась сношениями с итальянским коро­лем. С тех пор в глазах византийского правительства при­обретает больше значения соперник Беренгария, немец­кий король Оттон, который постепенно входит в интере­сы североитальянской политики.

Но прежде чем говорить о столкновении Восточной и Западной империи из-за южноитальянских интересов, не­обходимо бросить взгляд на отношения к Фатимидскому калифату.

В Сицилии в это время складывались дела весьма не­благоприятно. В горных областях на юг от Мессины было еще несколько укрепленных мест, не признававших над собой власти сицилийского эмира, который зависел от фатимидского калифа в Кайруане. Византия была в зани­мающее нас время обязана к уплате ежегодной дани в пользу египетских Фатимидов, сначала в 22 тысячи номисм, а при вступлении на престол Никифора — вполови­ну этой суммы. После одержанных над восточными му­сульманами побед Никифор нашел унизительным уплату этой дани и, полагаясь на вполне понятные симпатии хри­стианского населения на острове, не прочь был вступить в открытую войну с сицилийскими арабами. Но враждебные здесь отношения сопровождались потерями для византий­ского стратига: арабы отняли Таормину и почти лишили греков прочных позиций на острове. Оставалась теперь лишь пользовавшаяся недоступным положением крепость Раметта, расположенная в гористой местности в неболь­шом расстоянии от Мессины. Арабы решились завладеть и этим последним убежищем греческой свободы, где нашли себе приют и многие христиане после взятия Таормины. Гассан ибн-Амар осадил Раметту в августе 9бЗ г., т. е. почти в то самое время, как Никифор Фока вступил на престол. Не желая допустить окончательного торжества мусульман на острове, царь снарядил флот и снабдил его достаточны­ми военными средствами. Во главе экспедиции поставлен был патрикий Мануил Фока, дядя Никифора, но в качестве начальствующего морскими силами к нему был присоеди­нен протоспафарий евнух Никита. Оба эти командира оказались весьма неспособными для исполнения возло­женной на них задачи, и остается до сих пор непонятным, как мог им доверить Никифор, имевший у себя немало опытных и испытанных уже в войне с восточными мусуль­манами вождей, столь важное и ответственное дело. Таким образом, весной 9б4 г. из Константинополя был отправлен значительный военный отряд, в котором считали до 40 ты­сяч пехоты и конницы, для освобождения осажденной Ра-метты и вместе с тем для усиления греческого влияния в Сицилии. Но византийскому отряду предстояло здесь бо­роться с крайними затруднениями, столько же зависевши­ми от количества военных сил, выставленных против него по приказанию калифа, сколько от условий местности, где находилась Раметта. Прежде всего можно заметить, что ев­нух Никита и патрикий Мануил действовали как будто не­зависимо один от другого. Первый быстро овладел Месси­ной, Таорминой, Леонтини и Сиракузами и везде должен был оставить небольшие гарнизоны, чем ослабил свои си­лы. В это же время патрикий Мануил во главе конного от­ряда поспешил на выручку Раметты, которая хотя и нахо­дилась вблизи Мессины, но отделена была высокими горами и находилась в местности, почти недоступной для кон­ницы. Здесь 25 октября Гассан ибн-Амар нанес грекам страшное поражение.в котором погиб и сам предводитель их патрйкий Мануил. Следствием этого было, что Раметта не могла дольше держаться и сдалась арабам; скоро затем греки были вытеснены и из других городов, занятых в на­чале осени. Единственным прибежищем для греческого населения, теснимого со всех сторон, оставался флот, ко­торый держался некоторое время в Ретиуме. Но когда ви­зантийский флот начал отступление, на него напали ара­бы в Мессинском проливе и истребили его без остатка. Та­ким образом, первое предприятие Никифора против западных мусульман окончилось полной неудачей: по­следняя защита греческой независимости на острове Си­цилии пала и арабы в сознании своей блестящей победы на суше и на море начали еще смелей тревожить своими набегами византийские города и селения в Южной Ита­лии. Несмотря на испытанное поражение, к которому при­выкший к победам царь Никифор не мог относиться с рав­нодушием, он не продолжал войны из-за Сицилии, напро­тив, употреблял все меры к тому, чтобы посредством мирных соглашений и всяческих уступок привлечь на свою сторону египетского калифа и обезопасить себя на некоторое время со стороны африканских арабов. Это бы­ла политическая необходимость, которая находит себе объяснение в германском движении в Южную Италию или в политике Оттона I.

Немецкий король Оттон I приведен был в Италию вследствие особого рода протектората, который принад­лежал немецкому королю над детьми Рудольфа II Верхне­бургундского. Когда Беренгарий Иврейский по смерти Лотаря объявил себя королем и, устранив права вдовы Лотаря Адельгейды, подверг ее заключению, в Германии началось сильное движение в пользу итальянских дел. Мысль об освобождении Адельгейды и подчинении Се­верной Италии была первым побуждением для похода Оттона I в Италию. Короновавшись в Павии ломбардской короной, Оттон женился на вдове Логаря Адельгейде и тем утвердил свои права на господство в Северной Италии. Между тем в Риме положение полигических партий необходимо требовало постороннего вмешательства. По смерти Альберика, управлявшего духовными и светскими делами в качесгве «князя и сенагора Рима», во главе стал сын его Октавиан, который в 955 г. вступил на папский престол под именем Иоанна XII. Этот князь-папа, при всем своем нравственном ничгожестве и склонности к распутной жизни, не был чужд честолюбивых притязаний и стремился к осуществлению старых прав Рима на основании мнимого дара Пипина. На севере его планы встретили отпор в Беренгарий, который не только не соглашался уступить ему провинции Романию и Эмилию, но, напротив, угрожал ему нападением на Рим. Тогда папа обратился за помощью к Оттону, обещая ему вместе с тем разрешение вопроса об императорской короне, к которой так страстно сгремился Оттон I. В 962 г. Оттон вступил в Рим и 2 февраля торжественно короновался императорским венцом в храме св. Пегра. Этим восстановлением Священной Римской империи германской нации начинается непрерывная связь Германии с Италией и вместе с тем столкновение интересов Восточной и Западной империи. Ожесточенная борьба, которую должен был выдержать новый римский император с римской аристократией, в течение шести лет не позволяла ему достигнуть осуществления его заветных планов в Риме. Наконец, в 966 г., в четвертый раз пришедши в Рим, он восстановил на папском пресголе Иоанна XIII и подверг суровой каре виновников постоянной смуты. Недовольные распоряжениями Оттона, папа и римские знатные дворяне сносились с византийским императором и подстрекали его к решительным мерам. Уже папа Иоанн XII снарядил подозрительное посольство в Константинополь, которое, однако, было остановлено в Капуе. В этом посольстве главная роль принадлежала епископу Закхею и болгарину Залеку. По донесению приверженцев немецкой партии, это посольство имело целью поднять против Германии греков и угров. Больше успеха имело посольство, отправленное Адальбертом и имевшее предметом предложить византийскому императору союз для борьбы с Оттоном. Но в Константинополе имели основание не доверять Адальберту; и притом в архивах империи хра­нились следы недавних мирных сношений с германским королем (11). Взгляды на итальянскую политику Оттона, од­нако, должны были измениться в Константинополе, ког­да Оттон настойчиво стал домогаться преобладания в Италии и когда стал угрожать вассальным княжествам, за­висевшим от восточного имперагора. В Константинопо­ле не могли не понять серьезной опасности, в особенно­сти тогда, когда Оттон возобновил традиционные притя­зания Каролингов.

/ Три большие нации: греки, сарацины и немцы — всгрегились на почве итальянского полуострова. Южная Италия, северней Апулии и Калабрии, занята была лангобардскими княжествами, между которыми Беневент иг­рал первостепенное значение. Разделение этого княже­ства на части сопровождалось соперничеством между ними (Беневент, Салерно, Капуя), когорое вызвало ут­верждение в Средней Италии сарацин. Опустошения са­рацин вызвали первые попытки к соглашению между восточным и западным императором. Но слишком была ненадежна устойчивость и продолжительносгь возни­кавших на этой почве соглашений, так как на место осла­бевшей власти сарацин неминуемо усиливалось или гре­ческое, или немецкое влияние в Италии. И взаимодейст­вие двух империй нарушалось всякий раз, когда одна из них казалась другой более опасной, чем сами сарацины. В X в., несмогря на скупые средства, отпускаемые на вой­ну с арабами, и на слабое дейсгвие флота, все же Визан­тия значительно окрепла в Южной Италии. Республика Амальфи и Неаполь пользовались полной независимос­тью, Беневенг, Салерно и Капуя были в вассальных отно­шениях к Византии. / Опираясь на укрепление города Ба­ри, владея флогом, какого Западная империя не имела, Византия ревниво оберегала в Италии свои интересы и всегда готова была приостановить успехи германского императора, если они угрожали ее исконным пригязаниям, которые простирались на Беневенг и Капую. Между гем с точки зрения каролингских взглядов, которые вос­принял Оттон, в понягие «regnum italicum» необходимо входиг вся итальянская территория (12). С гех пор как Рим­ский папа и князья Северной и Средней Италии призна­ли свою зависимость от римского имперагора герман­ской нации, герцоги Беневенга и Капуи (Пандульф) и Са­лерно (Гизульф), пользуясь соперничесгвом двух империй, постепенно освободились из-под влияния вос­точного и западного императоров и утвердили свою власть в стране при помощи богатых и могущественных монастырей Монте-Кассино и Вольтурно, которым в свою очередь они давали земельные пожалования и при­вилегии. / Но, с другой стороны, постепенное усиление германской паргии в Средней Игалии и соперничесгво между среднеитальянскими герцогами должно было естественно вовлечь их в полигический переворот, вызван­ный походами в Игалию Оттона I. Герцог Пандульф пере­ходит на сторону германской партии и становится при­верженцем римского императора./ Когда в начале 967 г. Оттон прибыл в Рим, герцог Беневенга и Капуи был в числе князей, давших западному императору присягу на верность, и император с своей стороны щедро вознагра­дил Пандульфа, пожаловав ему маркграфсгво Камерино и Сполего. Таким образом, вследствие искусного примене­ния к обсгоягельствам герцог Беневента соединил в сво­их руках Капую и Сполето и сделался самым могущест­венным государем в Средней Италии.

Хотя Никифора Фоку слишком занимали восточные дела, но он не мог не оценигь значения подгоговлявшихся событий и огправил к Оттону посольство с предложением союза и дружбы. Это посольство представилось западному императору в Равенне и принято было в торжесгвенной обсгановке. Трудно судить о гом, в чем состояли поруче­ния Никифора к имперагору Оттону: судя по ходу обстоя­тельств, можно думать, что восточный император тогда был занят мыслью о заключении тесного союза с Фатими- дами и что вообще в данный момент он не мог создавать себе затруднений на западной границе (13). Лишь в течение 967 г. в Константинополе могли быть получены точные сведения об окончательной победе Оттона над революци­онной партией в Риме и в особенности — к чему не должен был оставаться равнодушным царь Никифор — о движе­нии Оттона в Беневент. Точно так же не раньше лета 967 г. Никифор мог получить сведения об измене герцога Беневента и Капуи и об увеличении его владений насчет сосед­них княжеств. Именно известия об этих событиях застави­ли его отменить поход на Восток и предпринять движение в Македонию, где им и был принят посол Оттона венециа­нец Доминик.

Получив через посредство Доминика заверения, что Оттон не намерен вносить войну в провинции, принадле­жавшие в Италии византийскому имперагору, Никифор возврагился в столицу и огправил в Италию вгорое по­сольство, которое встретило Оттона в январе 968 г. в Капуе. Ближайшим предметом переговоров был теперь вопрос о брачном союзе между сыном Оттона I и византийской принцессой Феофано, дочерью Романа II. Как новый носи­тель короны римского императора, Оттон приписывал большое значение этому союзу, надеясь таким образом устранигь как подозрения со стороны Никифора, так и могу­щие встретиться затруднения в Италии. Но нужно при­знать, что избранный Оттоном способ скорей достигнуть предположенной цели оказался далеко не удачным. Весь­ма возможно, что послы Никифора ставили некоторые ус­ловия для заключения брака и, во всяком случае, не давали решительного согласия на это, но имперагор Оттон при­шел к мысли принудить Никифора к уступчивости угрозой напасть на византийские владения в Южной Италии. И по­ка еще переговоры продолжались с той и другой стороны, германское войско из Беневенга направилось к главному городу фемы Лангобардии, к Бари. В марте 968 г. Оттон был уже под сгенами Бари, но, не приступая к серьезным мерам против этого города, поспешно отступил назад. Оказалось, что без флота нельзя надеяться на успешную блокаду Бари и вообще предприятие, на которое так нео­сторожно пошел Оттон, было сопряжено с такими трудно­стями, о которых он не имел представления.

При подобных обстоятельствах, которые не могли не раздражить царя Никифора и не поселигь в нем основа­тельных подозрений в искренности Оттона I, выступаег посредником между восточным и западным имперагором епископ Кремонский Лиудпранд, назначенный во главе германского посольсгва возобновигь переговоры о брач­ном союзе.

Лиудпранд происходил из лангобардской семьи, ко­торая занимала довольно важное служебное положение. Отец его был на службе у короля Гуго (926—947) и раз ис­полнял дипломагическое поручение в Консгантинополе (927). По смерти отца Лиудпранд состоял в капелле коро­ля, где получил школьное образование. Когда Гуго потерял престол, Лиудпранд перешел на службу к Беренгарию, у которого пользовался большим доверием в качестве его секретаря. В 949 г. он отправлял по поручению своего ко­роля посольство в Константинополь. Вследствие неизвест­ных причин около 956 г. Лиудпранд осгавил Беренгария и перешел на службу к Оттону. Как знаток греческого языка, когорому он научился во время пребывания в Консганги-нополе, и как единственное, может быть, лицо, которое имело между греками личные связи, Лиудпранд был самым подготовленным и наиболее способным человеком для исполнения весьма деликатного поручения при констан­тинопольском дворе[6]. Сделанный Лиудпрандом доклад об его миссии в Констангинополе составляет беспримерный исторический источник, с которым ничто не можег срав-нигься по реальности, остроумию и широкой осведомлен­ности по вопросам, которых он касается[7].

Переговоры, ведение которых принял на себя Лиуд-пранд, не привели к желанным результатам. Причиной этого был частию неверный тон, принятый германским послом по прибытии з Константинополь, частию допу­щенные самим Оттоном ошибки. В то время как Лиуд-пранд уверял Никифора в дружбе и преданности к нему его августейшего повелителя, сам Оттон, не получая ни­каких известий о ходе дел в Константинополе, продол­жал поход в Апулии и Калабрии. Весьма поэтому возмож­но предполагать, что царь Никифор недоверчиво отно­сился к миссии Лиудпранда, подозревая, что он или не имеет достаточных полномочий, или желает выиграть время. Между тем как Лиудпранд, униженный и оскорб­ленный своей неудачей, томился в ожидании разреше­ния возвратиться на родину, император Оттон осенью 968 г. предпринял новое движение в Апулию, с тем что­бы, как он выражался, «воссоединить с нашим итальян­ским королевством эту страну, отнятую греками». Герцог Беневента и Капуи Пандульф принимал участие в этом походе, на него даже возложена была обязанность глав­нокомандующего всем отрядом немцев и лангобардов, приступившим к осаде города Бовино. Нельзя сказать, что немцы нашли беззащитной Апулию. Занимая внут­ренние города и селения, они должны были оставлять за собой береговую полосу, защищаемую флотом. Незави­симо от того из Константинополя посланы были под­крепления, о чем и до Лиудпранда дошли слухи, как вид­но из его доклада. Как опасна была для немцев Южная Италия, видно из того, что смелый удар Оттона в 969 г. окончился полным поражением немецкой партии. При Бовино германский отряд и союзники Оттона были раз­биты византийцами, сам Пандульф попался в плен и в цепях был огправлен в Консгангинополь. Не должно счигать отсутствие флота главной причиной этого пора­жения германцев. Несомненно, Византия опиралась на симпатии местного населения, которое за ней признава­ло законные права на господство в Южной Италии и за византийским царем неотъемлемое право на императорский титул. После поражения немцев при Бовино ви­зантийский стратиг Евгений идет на север, где ему был выдан Сикенольф, и затем осадил Капую. На сторону гре­ков становится неаполитанский герцог, и, таким обра­зом, в Средней Италии снова усиливается влияние Ви­зантии: герцоги Неаполя и Салерно признали себя васса­лами Византии, области Беневента и Капуи подверглись опустошению. Оттон в 970 г. повторил поход в Южную Италию, но в северной Апулии снова встретил сопротив­ление под стенами Бовино. Смерть Никифора в декабре 969 г. и вступление на престол Иоанна Цимисхия дали новое направление так неблагоприятно складывавшим­ся отношениям между двумя империями. Новый импера­тор не хотел обременять свое и без того нелегкое поло­жение такими затруднениями, которых можно было из­бежать. Дела в Сирии принимали серьезный оборот, на севере угрожал русский князь Святослав, внутри страны было большое недовольство и раздражение, вызванное голодом.

Ввиду всех этих обстоятельств Иоанн Цимисхий взглянул совершенно иначе на южноитальянские дела, чем его предшественник: он дал свободу Пандульфу и поручил ему возобновить переговоры с Оттоном насчет брачного союза, поставив свое согласие на брак в зави­симость от немедленного очищения немецкими вой­сками Апулии и Калабрии. Это было желанным для обе­их сторон исходом из затруднительного положения. Уз­нав о возвращении Пандульфа в Италию и о задержании в Бари у стратига Абдилы, Оттон выразил желание всту­пить в переговоры, если дана будет свобода его вассалу герцогу Пандульфу. Под стенами Бовино, где Оттон про­должал стоять лагерем, Пандульф изложил германскому императору данное ему поручение и легко склонил его на предложение Иоанна Цимисхия. В конце лета 970 г. немецкое войско сняло осаду с Бовино и пошло на се­вер. / О браке Оттона II с царевной Феофано будем го­ворить ниже./

[1]  Употребленное в тексте выражение ????? ?????? означает именно то, что арабы не оказали сопротивления при высадке.

[2] Указываем на это обстоятельство, как дополняющее историю мо­настыря Симеона Столпника за это глухое время (см.: Schlumberger. Un empereur Byzantin. Р. 518; «Известия РАИ в Константинополе». VII. С 175).

[3] Далее корректурный текст до конца главы соответствует другому варианту рукописи. (Ред.)

[4]  Так он называет византийских греков.

[5] /Так, у него сообщено о походе Игоря в 941 г по рассказам отчи­ма, который как раз тогда был в Константинополе. Аntароd. V. 15./.

[6]  Сведения о нем черпаются из его сочинения «Аntapodosis» (изд. Сеrtz — Моnum. Germaniae. S. III). Посольство в Константинополь изло­жено им же самим в сочинении «Legatio».

[7]  Мы принуждены были пожертвовать этим памятником с боль­шим сожалением за недостатком места.