Русь и Византия в X в.

Речь, произнесенная 11 мая 1888 г. в торжественном собрании Одесского Славянского Благотворительного Общества в память 900-летнего юбилея крещения Руси

I

Научные теории по объяснению происхождения Руси:

скандинавская, или норманнская, и славянская теория

(несторовцы и антинесторовцы)

В нынешнем году исполняется 900 лет со времени просвещения Руси христианством. Миллионы русских лю­дей будут иметь случай привести себе на память обстоя­тельства крещения Руси, тысячи проповедников и сотни ученых и литераторов найдут повод вновь подвергнуть рассмотрению к обсуждению события X столетия, привед­шие наших предков к принятию христианства из Визан­тии. Я не мог поэтому колебаться в выборе темы для обыч­ной речи, произносимой в собрании Славянского Обще­ства 11 мая. Предметом нашей беседы будут события русской истории за 900 лет назад.

Русских упрекают за недостаточное знание своей древней истории. Подобные упреки до известной степени оправдываются состоянием, в котором находится наука о древности. В нашей древней истории есть наболевшее ме­сто, к которому нельзя приступиться без опасения возбу­дить сильную боль во всем организме. С какой бы осто­рожностью и как бы поверхностно ни коснулся кто древ­ней истории, он неминуемо попадет на это больное место и потревожит все здание русской истории в самых его ос­нованиях. С теоретической точки зрения — это вопрос ра­зума и веры в истории, летописания и исторического творчества. В практическом отношении дело сводится к следующему принципиальному положению: националь­ными элементами полагается основание русской истории или чужеземными, обозначает ли Русь скандинавское племя или туземное славянское?

Я желал бы не обременять ваше внимание изложени­ем темных и запутанных вопросов, но судите сами, воз­можно ли обойти их. На одной дороге, вводящей в исто­рию X в., читается надпись: пойдешь по этой дороге, уй­дешь в скандинавоманию, сам останешься цел, но будешь долго блуждать и забудешь свой род и племя. На другой надписи читается: эта дорога ведет в славянскую Русь, но где эта Русь находится, никто не знает: кто возьмет этот путь, потеряет коня и вооружение, на него нападут чудови­ща: скифы, роксолане, хазары, варяги, наконец, ему угро­жает сильное вражеское нападение на днепровских поро­гах. Исход сего последнего неизвестен. Третьей дороги нет, а есть лишь глухое предупреждение: будешь сам ис­кать новой прямоезжей дороги, и коня потеряешь, и себя погубишь.

Подобные угрожающие надписи не запугивали, одна­ко, любознательности, время от времени снаряжались и снаряжаются путешествия в древнюю русскую историю. Не говоря об обязательных походах русских историков, предпринимаются и добровольные экскурсии в темную область русской старины, даже из иностранных земель. Последний случай этого рода был 10 лет тому назад, когда датский профессор Томсен прочел в Оксфорде три пуб­личные лекции о происхождении Русского государства. Он водил своих слушателей и по Скандинавии, и по Ва­ряжскому пути, и по неведомым дебрям славянской Рос­сии и безбедно прошел мимо всяких опасностей.

Попытаюсь коснуться слегка научных школ или на­правлений по изучению древней русской истории.

Точку отправления составляет хорошо известное место начального летописца о призвании князей. «И идоша за море к Варягом к Руси... и реша Руси Чудь, Сла­вяне и Кривичи земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, придите княжить и владеть нами». Хотя сами по себе эти слова летописца довольно ясны и понятны и во всяком случае ни для кого не обидны, но в них заключается яблоко раздора и непримиримой вражды между научными направлениями. Целая фаланга ученых начи­ная с прошлого столетия боролась до изнеможения, от­стаивая всеми силами неприкосновенность этого места летописи. Много таланта и остроумия потрачено было на то, чтобы сделать его недоступным для нападения противников. Борьба около этой своего рода крепости в русской исторической науке не окончилась и поныне, но не потому, чтобы ее твердыни оказывались действи­тельно неуязвимыми против новых орудий историчес­кой критики, а более потому, что враждующие стороны утомились и к тому же сознали, что с завладением этим местом не много выиграет ни та, ни другая партия, так как позади него выросли новые укрепления, господству­ющие над позицией.

Представляет ли собой упомянутое известие исто­рический факт или же легенду, сложившуюся в XI в. и до­верчиво принятую русским летописцем? Если это исто­рический факт, значит, русь иноземного происхожде­ния, именно скандинавского, или норманнского, — таково положение норманнской школы, приверженцы которой называются несторовцами, так как они стоят за буквальный смысл русского летописца. Если же это ле­генда, находящаяся притом в противоречии с внутрен­ними фактами древней истории, то руси не следует ис­кать за Балтийским морем, а где-нибудь в России: на по­бережье Балтийского, на берегах Черного моря, на Дунае или в Киеве, — таково положение антинорманнской школы, представители которой называются то антинес-торовцами, потому что отвергают буквальный смысл на­чального летописца, то приверженцами славянского толка в русской истории, потому что веруют в реальное существование славянской руси.

Скандинавская школа имеет более длинную и старую историю, чем противоположная ей славянская. Страст­ность борьбы до известной степени объясняется тем, что первая школа имеет во главе немецкие имена: Байера, Миллера, Шлецера (в прошлом столетии), а вторая — сла- вянские: Венелина, Каченовского, Надеждина, Максимови­ча и др. В новое время центральное положение в антинор­маннской школе занимают гг. Гедеонов и Д. И. Иловайский. Особенным пылом и воинственным задором отличаются литературные походы на противную партию Д. И. Иловай­ского. Он зорко следит за движениями неприятеля и, напа­дая на отдельные отряды, выносит трофеи, о которых не­редко можно получать сведения из журналов и газет. Бла­годаря литературному таланту и известности сочинений г. Иловайского я думаю, не ошибусь, если скажу, что положе­ния антинорманнской школы в настоящее время хорошо известны читающей публике. В качестве литературного вождя школы Иловайский не свободен отдуха пропаганды и нередко высказывает сильные упреки русским, в особен­ности молодым, историкам за слепое поклонение идолу скандинавомании и за нежелание без предубеждения от­нестись к его учению.

Но противников антинорманнской школы в настоя­щее время легион; за немецкими учеными прошлого сто­летия выступают Погодин, Соловьев, А. А. Куник, К. Н. Бес­тужев-Рюмин — все это последователи, с небольшими от­личиями в частностях, норманнской школы. В лице Погодина эта школа имела самого горячего бойца, кото­рый до смерти считал своим долгом не оставлять без воз­ражений доводов противника и горько жаловался, что они не дают ему спокойно умереть. Теперь старшинство и ав­торитет в этой школе принадлежат академику Кунику, а бо­евая сила и влияние — профессору В. Г. Васильевскому. Прибавлю, что почти все профессора русской истории и большинство ученых и литераторов, писавших о началь­ном периоде русской истории, придерживаются воззре­ний норманнской школы.

Таково в общих чертах внешнее положение научных направлений в объяснении древнего периода русской ис­тории.

Борьба школ принесла много пользы русской науке, так как она привлекла к себе прямо или косвенно почти все научные силы России. В истории ее есть трогательные эпизоды. Напомню хотя бы недавно происходившее в Москве публичное состязание Д. И. Иловайского с против­никами его воззрений. В эту борьбу почтенные и сериозные люди вступали с пылом увлечения, руководимые бла­городным чувством — раскрыть истину и убедить в ней других. Очевидно, в норманнском вопросе есть такие мо­менты, которые могут задеть за живое, иначе говоря, шко­лы различаются принципиально противоположными вы­водами. Если вы придерживаетесь норманнской школы, то все события IX и X вв. вы должны приписывать заморским князьям-варягам и не можете извлекать из них почти ни­каких выводов в приложении к национальной русской ис­тории. И походы на Константинополь, и договоры с грека­ми, и Русская Правда — относятся к норманнской дружине и не говорят ничего о славянах. Если же вы антинорманнист — все эти явления вы считаете произведением рус­ского, т. е. славянского, духа и из них выводите последст­вия для национальной русской истории. Во всяком случае, никому нельзя уклониться от прямого ответа на вопрос: русь — славянский народ, славянское слово или сканди­навское и обозначает совокупность завоевателей? Согла­ситесь, что с ответом на этот вопрос соединяется нечто весьма существенное: именно, сами ми создавали свою ис­торию или нет?

По отношению к имени «русь» установлен роковой пробел в древней этнографии. Ни норманнисты, ни их противники до сих пор не могли указать ни в Скандина­вии, ни где-либо в другом месте этнографический или ге­ографический термин, соответствующий воззрениям рус­ского летописца. Ни в Скандинавии, ни в других частях Ев­ропы и России не оказалось до сих пор племени или народа, который бы в IX в. назывался русью.

Наши предки до образования государства не называ­ли себя русью, а имели племенные имена: новгородцы, поляне, кривичи, древляне. Точно так же и шведы или норманны, к которым, по воззрению норманнистов, от­носится русь, не назывались так у себя на родине. При таком положении вопроса о «руси» ни та, ни другая школа не имеют за собой особенно важных и не подлежа­щих спору доказательств, вследствие чего ни норманни-сты, ни их противники не могут решиться на генераль­ное сражение.

Научные ресурсы обеих партий не составляют тайны, ибо средства для борьбы вычитываются из книг или выпи­сываются из рукописей. К сожалению, находки и открытия в этой области становятся реже. Каждое новое место, где оказывалось упоминание о руси, приветствуемо было ра­достными ожиданиями, что вот-вот завеса раскроется и обличится заблуждение. Но увы! после длинных споров и толкований новому месту отводился подобающий ранг, и оно поступало в систему доказательств — равно пригод­ных для той и другой школы.

В настоящее время подобрано уже достаточное коли­чество упоминаний о руси у византийских и восточных писателей, этот подбор имел своего рода завлекательность в том смысле, что из него открывалось, что русь была изве­стна даже ранее основания Русского государства.

Свидетельства, извлекаемые из византийских и араб­ских писателей, еще и потому должны были получить осо­бую важность, что они почти на 200 лег старше начальной русской летописи.

Но говоря вообще, накопление новых мест, упоми­нающих об руси, далеко не разрешило вопроса, которым обусловливается существование школ, а только застави­ло норманнистов покинуть две-три позиции, не особен­но, впрочем, важных. С 1870-х годов обозначилась сред­няя научная партия, вызванная капитальным трудом Гедеонова. Представители этой последней признают, что за норманнской теорией остаются теперь две твердыни: скандинавские имена первых русских князей и днепров­ские пороги. Но они делают уступку и антинорманнис-там, признавая, что норманнский элемент в России не обнаруживает почти никакого воздействия на внутрен­нюю жизнь новгородцев, полян и кривичей, не оставив следов ни в языке, ни в обычаях и т. п. Эта средняя школа приняла поэтому следующее положение: пришлые из-за моря люди не были племенем или народом, а составляли сбродные дружины, набираемые отовсюду. Согласно воззрению этой школы, скандинавский элемент вследст­вие своей малочисленности должен был без особенной борьбы ассимилироваться со славянами. Я сказал, что средняя школа выделилась недавно и представляет со­бой не более как попытку примирить два крайние на­правления. На принципиальный вопрос о происхожде­нии руси она отвечает не прямо, не объясняет притом самого главного: каким образом дружины иноземного происхождения дали свое имя славянам, составившим Русское государство.

II

«Русь» и другие этнографические термины для обозначения русской земли[1]

III

Элементы русской государственности.

Договоры с греками. Морские походы на Византию

В чем же состоит живая действительность, чем заявля­ет о себе русь в истории? Всматриваясь в известия о пер­вых русских князьях, нельзя не согласиться с противника­ми норманнской школы, что русь X в. имеет в себе уже весьма мало скандинавского элемента. Иностранные име­на сменяются славянскими, выдвигается общность инте­ресов княжеских и земских, нет указаний ни на политиче­скую, ни на религиозную вражду между норманнами и сла­вянами. Но выше всего следует поставить — широкое развитие силы и могущества России при первых же князь­ях, до известной степени благоустройство гражданского быта, торговлю и, наконец, распространение Русского го­сударства от Новгорода до Крыма, Азовского моря и Дуная. Если все это сделали норманнские князья со своей сканди­навской дружиной, то они похожи на чародеев, о которых рассказывается в сказках. Антинорманнисты сильно вы­двигают этот аргумент против своих противников, форму­лируя его так не может быть, чтобы до 862 г. Россия оста­валась незаписанным листом, на котором первый рисунок стали выводить норманнские пришельцы; напротив, граж­данственность на Руси должна была начаться раньше 862 г. и, следовательно, не варяги-русь основали государство, а туземная русь.

Элементы гражданственности, присущие Руси X в., действительно заслуживают внимания. После темного предания о том, как началась Русская земля, первоначаль­ный летописец вставляет в свое изложение известные договоры с греками. Если возможны сомнения относи­тельно того, как принимать известия летописи о начале Русского государства, то в приложении к договорам та­кие сомнения неуместны. Они имеют официальный ха­рактер и подтверждаются греческой летописью. Догово­ры с греками несомненно переведены с греческого язы­ка, чем объясняются многие непонятные в них места, хотя бы эта фраза: равно другого совещания, — которая потому и темна, что составляет слишком близкий пере­вод греческих терминов ???? — копия и ?????????? — дого­вор. Договорами свидетельствуется прежде всего, что уже в начале X в. Русь находилась на довольно значительной степени развития гражданственности, если с ней могло вступать Византийское государство в правильные между­народные сношения. Договоры, подобные записанным на первых страницах русской летописи, составляют не­ведомые факты не только в тогдашней славянской, но и в западноевропейской истории. Договоры важны как исто­рические документы, рисующие формы русского обще­жития. В них трактуются способы торговых сношений между Русью и греками, устанавливаются формы судо­производства по тяжебным делам между русским гостиным двором на Босфоре у монастыря св. Маманта и гре­ками. Если с греческим кораблем случится несчастие у русских берегов на Черном море, то русские обязывают­ся продать судно и груз и вырученные деньги переслать в Константинополь. Особенно любопытны те статьи в до­говорах, которые говорят о распространении русского элемента до Крыма и устьев Днепра, этими статьями под­тверждаются попытки русских утвердиться в Крыму и за­владеть Корсунью еще в начале X в. Все это очень трудно согласовать с теорией, что начало русской государствен­ности положено на севере в 862 г. Затем, договорами об­рисовываются внутренние стороны торговых и диплома­тических сношений Руси с Византией.

Для предупреждения недоразумений и неприятнос­тей византийское правительство требует, чтобы русские, отправляющиеся в Константинополь, имели при себе гра­моту от князя, в которой было бы обозначено, сколько идет людей и на скольких кораблях. Это было необходи­мое условие для того, чтобы в Константинополе принима­ли русских людей как гостей, т. е. купцов, а не как непри­ятелей. Если же бы случилось, что русские пришли в Кон­стантинополь без княжей грамоты, то византийское правительство вольно задержать таких людей и дать о том знать русскому князю. Русским указано было для житья оп­ределенное место, предместье св. Мамы, входить в город они могли не больше как по 50 человек вместе. Русский квартал находился в ведении особого чиновника, который обязан был устраивать и блюсти взаимные отношения между греками и русскими. Словом, договоры с греками есть акт международной политики, они могли быть заклю­чены между правительством русским и византийским, так как обеспечивают интересы государственные, а не част­ные. Есть даже в договорах пункт о взаимном союзе на слу­чай опасности от внешнего врага. Греки обязываются по­слать вспомогательный отряд, если заявлено будет на то желание со стороны Руси, и русские с своей стороны при­нимают на себя подобное же обязательство. Эта статья до­говоров подтверждается не раз историей X в. Русские ходили на помощь Византии при Святославе и Владимире; приняв христианство, Владимир отправил в Константино­поль шеститысячный корпус.

Договоры показывают, что Византия находила воз­можным вступать с Русью в международные сношения как с государством правильно организованным. В государст­венном архиве империи хранилась формула письменных сношений с русским князем.

В сношениях Руси с Византией находим ключ к уразу­мению задач внешней политики русских князей. С X веком совпадает героический период русской истории, нашед­ший себе выражение в сказке, песне и оставивший по себе память в летописи. Морские походы на Византию, завоева­ние Корсуни, движение за Дунай, занятие Болгарии и стремление перенести сюда столицу Русского государства, наконец, переход через Балканы и осада Адрианополя — вот какие широкие перспективы открывает героический период! Нас отделяет теперь 900 лет от этой эпохи, и мы можем беспристрастно отнестись к столь отдаленным со­бытиям; но, всматриваясь в ход развития русской истории, я не могу не отметить явления, к которому трудно оста­ваться равнодушным, так как оно кладет общую печать на нашу историю:

1) русскими князьями X в. намечены были в общих чертах главнейшие факты внешней истории России;

2) но уже в конце X в. мы должны были поступиться своими политическими притязаниями и вспомнили об их не ранее XVIII в.

Так как в этом нельзя не усматривать очень важного начала, заправляющего историческим движением России, то я позволю себе остановиться здесь на некоторых по­дробностях.

Морские походы руси на Византию обращают на себя внимание не только по своей смелости, отваге и грабежам. Они более любопытны по своей организации и численно­сти сил, которыми могли располагать русские князья.

Не забудем, что походы предпринимались против государства, которое владело сильным флотом: в 902 г. для одного похода Византия могла без особого напряже­ния выставить морскую эскадру с 23 000 экипажа. Своим флотом византийские цари постоянно одерживали пе­ревес над германскими императорами в Южной Италии. Флот не раз спасал империю от персов и арабов. Следо­вательно, мы имели бы не совсем правильное представ­ление о ходе дел, если бы в походах Олега и Игоря весь успех объясняли быстротой и неожиданностью нападе­ния или если бы всю цель походов ограничивали жадно­стью к добыче и грабежам. Русь Аскольда и Дира была под Константинополем на 200 судах, Олег имел 2000. Неудачный поход Игоря всего лучше может показывать, что морские нападения руси были далеко не легкомыс­ленные предприятия, рассчитанные на сбор добычи и поспешное отступление. Уже и то значительно изменяет взгляд на дело, что византийцы были предупреждаемы о движении руси и могли принять своевременные меры к защите. Из описания морского сражения с Игоревой ру-сыо видно, что византийский адмирал имел в своем рас­поряжении большие суда, называемые дромонами, кото­рые имели до 300 человек экипажа; да и малые суда ви­зантийского флота могли вмещать не меньше 60 человек. Само собой разумеется, против таких судов не могли с успехом бороться лодки-однодеревки, каковыми мы привыкли представлять себе русские суда. С другой стороны, ход дела, даже под пером византийца-патрио­та, далеко не представляется решительным. Цепь рус­ских судов была, правда, прорвана, греческий огонь на­гнал страх на русь, но она не упала духом. Русские суда пристали к азиатской стороне на Босфоре, сошли на бе­рег и стали наводить ужас на прибрежные селения. Мож­но думать, что русские находили здесь поддержку в мно­гочисленной колонии южных славян. Понадобилось су­хопутное войско, чтобы бороться с русью, но она успешно держалась от июня (15) по сентябрь месяц. Ког­да стали наступать холода, русские сели на свои лодки и пошли назад. На море снова встретил их византийский флот, чтобы отрезать отступление. Но русские, хотя и не без потерь, проложили себе дорогу (Тheoph. соnt. De R. Lес. С. 39). В таких чертах излагаются обстоятельства не­удачного похода при Игоре. Разве это не показывает, что материальная обстановка морских походов руси должна была иметь известную организацию, т. е. что русские располагали значительных размеров судами, опытными моряками, вооружением и всякими запасами?

IV

Культурное и по преимуществу торговое значение сношений с Византией. Св. Ольга

В походах руси на Византию нельзя, далее, не отме­тить очень важного культурного элемента. И Святослав, между прочим, желает перенести свою столицу на Дунай в той мысли, что туда свозятся лучшие и дорогие произ­ведения из разных стран, и походы на Константинополь вообще имеют целью установить правильные торговые сношения между Россией и Византией. Во всех догово­рах торговые интересы представлены очень рельефно, и выгоды русских купцов отстаиваются весьма последова­тельно.

Но для меня имеет в этом отношении особенное зна­чение путешествие в Константинополь св. Ольги. Прежде всего есть одно странное обстоятельство в византийском рассказе о приеме Ольги в Константинополе. Статья над­писана совершенно так же, как озаглавлена беседа патри­арха Фотия: на нашествие руси, т. е. посещение Ольги обо­значено на греческом языке выражением, имеющим смысл нашествия с враждебной целью или военного похо­да. Так как известие русской летописи в этом случае расхо­дится с византийским, ибо первое все внимание сосредо­точивает на крещении Ольги, а второе ничего не говорит о крещении, то давно уже высказано было мнение, что, мо­жет быть, Ольга два раза была в Константинополе. Следует еще присовокупить, что византийское известие не может возбуждать против себя никаких сомнений, ибо это есть дворцовый журнал, описывающий парадные приемы по­слов и посетителей из иностранных государств. Русские, посещавшие Константинополь в конце XII в., находили еще там некоторые воспоминания об Ольге. Так, Новго­родский архиепископ Антоний говорит, что ему показыва­ли в храме св. Софии между другими святынями и драго­ценностями «блюдо велико злато служебное Ольги Рус­ской, когда взяла дань, ходивши ко Царьграду» (Савваитов. Путешествие Новгородского архиепископа Антония в Царьград. С. 58).

Какою целью руководилась Ольга, предприняв путе­шествие в Царьград, об этом ничего нельзя сказать точно­го, догадки же сосредоточиваются главнейше на том, что она желала в Константинополе креститься.

Независимо от того, в церемониале приема Ольги есть несколько любопытных для нас черт. Торжествен­ный прием ей сделан был 9 сентября 955 г. По обычаю ви­зантийского этикета, Ольга должна была пройти по мно­гочисленным залам и галереям императорского дворца, прежде чем попасть в тронную залу, великий триклиний Мангавры, где стоял Соломонов трон. Этот трон был чу­дом искусства, которое не могло не поразить воображе­ния. Иностранца, подходящего к трону для поклонения императору, окруженному блестящей свитой военных и придворных людей в парадных мундирах, поражал сюр­приз за сюрпризом. Прежде всего раздавались звуки му­зыки золотых и серебряных органов, скрытых от глаз за­навесями и коврами. Затем на золотом троне поднима­лись золотые львы и страшно рыкали, по золотым деревьям вокруг трона золотые птицы начинали гармо­нические песни.

Нет сомнения, что византийский двор по блеску и роскоши превосходил все, что знала тогдашняя Европа, и что этикет придворных церемоний, на исполнении кото­рого византийцы очень сильно настаивали, должен был производить импонирующее впечатление.

Ольгу приняли с соблюдением всех церемоний, мо­жет быть, утомительных, причем ей оказана была особенная честь в том отношении, что за приемом у царя последовал прием у царицы, менее парадный, в ее собст­венных покоях; на втором приеме был и царь, и вся цар­ская семья, и здесь Ольга могла запросто разговаривать с царем и царицей. В этот же день был парадный обед в Юстиниановской зале. Ольга была посажена не за цар­ским столом, а за ближайшим к царскому, за которым си­дели первые придворные дамы. Во время обеда пели придворные певчие и давались сценические представле­ния. Отличие от обыкновенных обедов и здесь было в том, что сладкое было подано за отдельным столом, где заняли места члены царской фамилии и куда приглаше­на была Ольга. В тот же день в другой зале дворца давал­ся обед для свиты Ольги.

18 октября дан был во дворце другой обед в честь Оль­ги и ее свиты. В одной зале, где обедала свита Ольги, при­сутствовал царь, в другой же, где обедала Ольга, — царица с семьей.

Есть возможность вычислить, как велика была свита Ольги, потому что в придворном журнале указано, кому какие дары сделаны были после обеда. Оказывается, что мужской персонал свиты, приглашенный к обеду, прости­рался до 88 человек, женский — до 35. Княгиня Ольга полу­чила в подарок от двух до трехсот рублей и золотое блюдо, может быть, то самое, которое видел в храме св. Софии ар­хиепископ Антоний.

В свите Ольги находилось, между прочим, духовное лицо, священник Григорий. Все заставляет думать, что этот священник привезен был Ольгой из России и что, следова­тельно, она была уже христианкой, когда прибыла в Кон­стантинополь. Если же это так, то общепринятое мнение о крещении Ольги в Константинополе имеет за собой мало достоверности, или, чтобы отстоять его, следует предпола­гать еще другое путешествие ее в Константинополь.

По моему мнению, Ольга посетила Константинополь не ради принятия христианства и не с военною целью. Цель ее посещения может быть понята, если обратим внимание на состав ее свиты, принимаемой во дворце и награждаемой подарками. Без сомнения, во дворце при­нимали не всех прибывших с княгиней, — о матросах, на­пример, нет и помину, военные люди представлены в не­большом количестве. Из 88 человек, приглашенных к столу, было 44 торговых людей, или, по тогдашнему вы­ражению, гостей, и 22 поверенных, или послов, от рус­ских бояр (?? ????????????? ??? ???????? ??????). Очевидно, главнейший элемент в свите был не военный, а торговый; 22 представителя от бояр могут указывать на такое же число городов или волостей, по которым сидели подчи­ненные русскому князю правители. Мы усматриваем, та­ким образом, здесь выраженными торговые и земские интересы, которые уже в X в. находились в значительной зависимости от правильных сношений с Византией. Пу­тешествие Ольги иллюстрирует договоры с греками, в ко­торых также сильно выступает стремление установить мирные сношения с империей.

Ольга, принимая под свое покровительство эти инте­ресы, могла иметь, конечно, и свои личные цели при посе­щении Царьграда. Русское предание приписывает Ольге высокую мудрость, необыкновенный ум и административ­ные способности. Я буду иметь случай доказать, что высо­чайшая политическая мудрость князей X в. заключалась в том, чтобы сблизить Русь с Византией более тесными уза­ми и перенести в Россию культурные начала из Византий­ской империи. Я выражусь согласно со всеми преданиями об Ольге, если скажу, что она своей поездкой в Константи­нополь должна была произвести в умах своих современ­ников такой же переворот взглядов, как поездка Петра в Западную Европу. Византия могла поразить воображение не только своим придворным церемониалом, но и форма­ми общежития и складом всей жизни. Если лучшие люди X в. могли составлять себе идеалы, то эти идеалы они могли находить в лучших формах общежития и в культуре обра­зованнейших народов, а для той поры Византия была об­разцом недосягаемым.

Что особенно привлекало в этом отношении рус­ских людей — это, бесспорно, святыни цареградские, религиозные обряды и торжественное богослужение. Мы имеем несколько описаний путешествия в Царьград из позднейшего времени и по ним можем судить, как св. София со всем ее великолепием и торжественной обста­новкой могла действовать на чувство. Кто раз видел в ней торжественное богослужение и слышал художест­венно исполняемые церковные песни, тот не мог не ис­пытать сильного потрясения. Не одни русские послы Владимира вынесли из св. Софии то впечатление, что там Бог пребывает с людьми и что, присутствуя в визан­тийском храме, забываешь, на небе или на земле нахо­дишься; с теми же впечатлениями уходили и армяне, и грузины, и болгаре. Ольга испытала эти сильные впечат­ления, и ее приближенные дамы и свита запаслись в Константинополе новыми воззрениями, которые скоро должны были произвести переворот в жизни Русского государства.

V

Внешняя политика Святослава.

Значение движения руси в Болгарию.

Угнетенное состояние Византии

Политические идеалы X в. всего наглядней выражены в деятельности Святослава. Типические черты этого князя так хорошо известны, что мне нет нужды напоми­нать их, а достаточно будет подобрать из них то, что отно­сится к освещению международной политики Руси.

Святослав первый открывает для России окно в Евро­пу и заявляет притязание поставить Россию в число евро­пейских государств. Для языческого народа, каким была русь, это была неосуществимая задача. Чтобы быть евро­пейским народом в X в., для этого нужно было принять христианство. Все государства, образовавшиеся на разва­линах Римской империи, полагали основания своей госу­дарственности актом принятия христианства. Миновать этого было так же трудно тогда, как теперь нельзя претен­довать на государственность без одобрения таковой великими европейскими державами. Религия в X в. имела ту же силу, что политика в XIX в., иначе говоря, религия с поли­тикой шла об руку.

Первый шаг Святослава в указанном направлении ска­зывается в его болгарских походах. Походы Святослава в Болгарию и переход русских за Балканы в 968—973 гг. уже потому имеют глубокую важность в истории международ­ной русской политики, что эти походы связывают в нашем представлении X и XIX столетия.

Движение русских к Дунаю в X в. не сопряжено было, впрочем, с такими политическими затруднениями, как в XIX в. Между Русью и Болгарией не было чуждых этногра­фических элементов, тогда еще не существовало Молда­вии и Валахии, или Румынии: для русской колонизации была открыта в этом направлении свобода. В одной лето­писи позднейшего, впрочем, происхождения между рус­скими городами показаны Видин, Силистрия и молдав­ский город Сочава.

Давно уже выступил поэтому в русской науке вопрос об определении границ древнейших русских поселений на юго-западе: в самом ли деле русский элемент прости­рался до Дуная? Вот что оказывается по расследованиям разных ученых. В прошлом столетии в Трансильвании бы­ло четыре селения, в которых говорили по-русски. Что это не были новые поселенцы, видно из того, что в XIII и даже XII в. упоминаются в придунайских областях русские. Часть их, под именем бродников, принимала участие в борьбе болгар с Византией. Таким образом, можно прихо­дить к выводу, что в X в. между Днепром и Дунаем было сла­вянское население, которое не затрудняло, а облегчало движение руси на юго-запад.

Царь Никифор Фока послал к Святославу правителя Корсунской области Калокира с предложением начать войну с болгарами. Для Византии важно было только от­влечь силы болгарские к Дунаю, и едва ли Никифор Фока ожидал сериозных последствий от русского вторжения. Но посол его, Калокир, несколько выступил из своих полномочий и указал Святославу на политические и тор- говые выгоды движения руси к Дунаю. Говорят, что и сам Калокир задумывал отложиться от царя Никифора и ос­новать независимое владение. В первый поход Святослав является другом империи. По русской летописи, он имел с собой не больше 10 000 человек, по иностранным изве­стиям, видно, что он вторгся в Болгарию не один, а с со­юзниками: венграми, печенегами и славянами. В Болга­рии началось сильное движение, против ожидания Фоки успех Святослава был громадный: он захватывал болгар­ские города, оставлял в них гарнизоны и, по-видимому, начинал домогаться полного завладения Болгарией. Тог­да Никифор Фока подкупил печенегов, и они напали на Киев.

В 971 г., похоронив свою мать, Святослав пошел сно­ва в Болгарию, и на этот раз уже по собственному почи­ну. Но теперь положение дел в Болгарии совершенно из­менилось. Прежде всего на византийском престоле вме­сто Никифора Фоки был Иоанн Цимисхий, который совсем не разделял взглядов своего предшественника на болгарские дела и успел не только примириться с бол­гарским царем, но и убедить его, что Святослав — опас­ный соперник для самостоятельности Болгарии, между тем как Византия не посягает на эту самостоятельность. Таким образом, если в первый поход Святослав имел на своей стороне даже болгар, во второй он нашел в них со­юзников греческого императора и должен был каждый шаг брать с бою. Занятые им в первый поход города те­перь не хотели впускать его, и он должен был прибегнуть к суровым мерам, желая страхом удержать Болгарию в повиновении. В Болгарии началось сильное движение против русских, которого Святослав не понял и которое его выводило из себя: за измену он преследовал болгар суровыми карами. Понимая, однако, что изменившееся расположение болгар имеет свое объяснение в визан­тийской политике, Святослав слишком самонадеянно двинулся за Балканские горы. В дальнейшем русские и византийские известия расходятся: первые сильно вос­хваляют доблести русских, вторые выставляют на первый план победы греков. Но что Святослав за Балканами имел большой успех, на это мы имеем разнообразные и не подлежащие сомнению указания, почерпаемые при­том из византийских источников.

Царь Иоанн Цимисхий понял, что Святослав — опас­ный соперник, и уведомлял его о своей готовности всту­пить с ним в мирное соглашение, но Святослав потребо­вал слишком много отступного и с похвальбой сказал, что иначе он дойдет до Константинополя и поставит ша­тры свои перед воротами столицы. Этого мог Святослав достигнуть, если бы была обеспечена верность Болгарии; у него, правда, и была своя партия, но она оставалась ему верна только до тех пор, пока перевес был на стороне русских. Русский гарнизон остался в больших городах, как Великая Преслава, Силистрия, но Святослав не при­нял мер к защите балканских проходов —это и погубило русских.

За Балканами были большие сражения около Филиппополя и Адрианополя. По русским известиям, адрианопольская битва имела решительное значение, она очища­ла русским дорогу к Константинополю и произвела в сто­лице переполох: «И одоле Святослав, и бежаша греци, и пойде Святослав ко Граду, воюя и грады разоряя, яже сто­ять и до днешнего дне пусты».

По византийским известиям, победа осталась за грека­ми и десять тысяч русских убито было под Адрианополем.

Здесь было бы неуместно входить в критическую оценку известий. Я думаю, что ни русские, ни греки не бы­ли сознательными и заведомыми искажателями 'фактов. Дело в том, что сначала было в Южной Болгарии успешное движение русских вперед — оно и отмечено русской лето­писью, а потом последовало отступление, когда в тылу по­казалась византийская армия, отступление с потерями и уроном — оно отмечено в византийских известиях.

Но независимо от того мы имеем любопытные отрыв­ки греческой лирики, в которых весьма наглядно изобра­жено состояние умов того времени и которые не оставля­ют сомнения, что Святослав доходил до Константинополя.

Вот, например, отрывок из стихотворения Иоанна Геомет­ра, писателя X в.

«То что делается на Западе, какое слово это выскажет? Толпа скифов как будто на своей родине рыщет и кружит здесь по всем направлениям. Они с корнем вырывают крепкую породу благородных мужей, и меч делит пополам младенцев. Прежде крепкие города — обратились в груду развалин; табуны лошадей — там, где жили люди. Так ис­требляются страны и села. А ты, царственный очаг, Визан­тия, скажи мне, до какой участи дошел ты, город, столько же теперь превосходящий других бедствиями, сколько прежде счастием. Ты ежедневно потрясаешься, и рушатся самые твои основания. И твои обитатели вместо светлых и красивых дворцов осуждены жить на пустынных островах, притаив дыхание».

Угнетенное состояние Византии по случаю военных успехов Святослава выражено еще в надписи на гробни­це царя Никифора Фоки. Неудачи первых лет Цимисхия, в особенности страшные бедствия, причиненные русски­ми, естественно вызывали в современниках чувство со­жаления к Фоке, убитому Цимисхием. Это в самом деле был необыкновенный человек, как это выражено в одном произведении: «Не наводи красками изображение влады­ки, а смешай алмаз, золото, серебро, камень, медь и желе­зо и вылепи из этой массы статую. Сердце его сделай из золота, бюст из блестящего серебра, руки из меди, мыш­цы из адаманта, ноги из камня, голени же и спину и голо­ву из железа». К этому-то герою сделано следующее обра­щение, вызванное страхом Святославова погрома: «Тот, кто прежде был крепче мужей и не боялся меча, сделался легкой добычей женщины и меча. Тот, кто держал в руках власть над всей землей, покоится теперь на маленьком кусочке земли. Но встань, царь! Устрой твое пешее и конное войско, фаланги и полки. На нас устремляется русское всеоружие; скифский народ в бешеном порыве наносит убийство, разоряет твой город! Не покидай нас, сбрось камень, который держит тебя. Если же нет, то хоть вскрикни раз своим голосом, может быть, одно это рассеет их. Если же тебе и того неугодно, то прими нас всех в свою гробницу!»

Автор этого произведения, намекающий, между про­чим, на коварную измену царицы, которая затем вышла за­муж за Иоанна Цимисхия, конечно, не поставил своего имени под сочинением и не мог его сделать известным (Сramer. Аnecd. IV), но вопрос об имени для нас мало име­ет значения; в произведении во всяком случае выражено сильными чертами состояние византийского общества в период войн Святослава. В этом в конце концов я не могу не видеть важного доказательства в подтверждение извес­тий русской летописи.

Иоанн Цимисхий воспользовался тем, что у Святосла­ва не было достаточного прикрытия. Морем он подвез войска в Силистрию, а сам выступил против передовых русских отрядов во Фракии. Отступление было отрезано и тем, что Балканские проходы оказались в руках болгар, ко­торые теперь открыто стали за греков. К этому периоду войны относятся блистательные страницы истории Льва Диакона, читая которого нельзя не переноситься к героям Троянской войны.

Тому же греческому писателю мы обязаны живым описанием наружности Святослава в момент свидания его с Цимисхием: «Святослав переезжал Дунай в скиф­ской лодке и, сидя за веслом, греб наравне с прочими. Он был среднего роста, не слишком высок и не слиш­ком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с пло­ским носом, брил бороду и носил большие усы. Голова была совсем голая, и только на одной стороне висел ло­кон волос, означающий знатность рода. Шея толстая, плечи широкие, и весь стан довольно стройный. Он ка­зался мрачным и диким. В одном ухе висела золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами. Одежда на нем была белая, ничем, кроме чистоты, от других не отлича­ющаяся».

VI

Какими средствами располагала Византия для укрощения Руси.

Образовательная роль Византии в истории

Если только я сумел достаточно ясно выразить свою мысль, то вот какое заключение можно выводить из отно­шений Руси к Византии[2].

VII[3]

Просвещение России христианством

Я думаю объяснить это именно тем, что крещение Владимира было вызвано политическими отношениями, которые сложились наиболее благоприятно для Руси и ги­бельно для Византии между 986—989 гг. Русь выступала с притязаниями играть роль между христианскими евро­пейскими государствами и порывалась завоевать себе твердое положение на Дунае и на Черном море. Куда мог­ли направиться ее дальнейшие планы, об этом можно дога­дываться по гордым вызовам, посланным к грекам Свято­славом и Владимиром. Но уже расширение политического кругозора Руси должно было привести ее к сознанию, что в старой вере отцов нельзя иметь влияния ни между грека­ми, ни между болгарами. Владимир искал в христианстве средства устроить свою землю наподобие греческого и болгарского царства. К Константинополю привлекали его столько же торговые и политические выгоды, сколько ре­лигиозный авторитет греческой Церкви. Но я весьма со­мневаюсь, чтобы Владимир шел навстречу тому, что действительно встретило его в христианстве. Это уже всецело нужно приписать первым его руководителям в духовной жизни, что он почел суетой свои прежние планы и из вол­ка обратился в агнца.

______________

Пусть другие произносят обвинительный приговор над Византией, для нас это было бы святотатственным по­ступком. В конце X в. эллинский гений, сделав последнее напряжение, пахнул на великий народ, населяющий об­ширные земли к северу от Черного моря. Русские люди уже с XVI столетия начали высказываться об оставленном нам Византией наследстве, с которым связаны громадные обя­зательства. И теперь, в конце XIX в., мы можем смело ска­зать, что не угасили в себе живого духа, передавая на отда­ленный Восток просветительные начала.

Когда через 100 лет будет праздноваться тысячелетие просвещения России христианством, тогда, надеюсь, бу­дут популярней византийские занятия, тогда будут от­крыты в университетах и академиях кафедры по Визан­тии, будут действовать ученые общества, занятые визан­тиноведением, в журналах будут печататься статьи по византийской истории и литературе. Ученые и ораторы, имеющие говорить через 100 лет после нас, будут дока­зывать, что XX столетие открыло в изучении Византии клад, обогативший русскую науку и давший ей нацио­нальное содержание. Мм. гг., мы отнимем у этих ораторов лишний повод бросить на наш счет красное словцо, ког­да публично засвидетельствуем, что и мы, современники 900-летнего юбилея крещения Руси, понимали, что в изу­чении Византии заключаются насущные потребности русской науки и нравственный долг русского народа.

[1]  Текст этого раздела включен в главу XIV с. 265—268 наст. изд. (Ред.)

[2] Следующий далее текст этого раздела Речи помещен в главе XXII на с. 408-410. (Ред.)

[3] Начало этого раздела Речи помещено в главе XXII на с. 410 (с 3-го абз. снизу) — 412. (Ред.)