Успенский. История Византийской империи. Том 3. Глава IV

Глава IV

ЦЕРКОВНЫЕ ДЕЛА. ПАТРИАРХ ФОТИЙ. ОБРАЩЕНИЕ БОЛГАРИИ В ХРИСТИАНСТВО

Патриарх Фотий (1) занял Константинопольскую кафедру при довольно исключительных обстоятельствах. Он вступил в управление Церковью при живом заместителе кафедры, известном своей аскетической жизнью патриархе Игнатии, который происходил из царского рода. В 813 г. по случаю низвержения Михаила Рангави два сына его, Феофилакт и Никита, были сделаны евнухами и сосланы в монастырь. Никита, принявший по пострижении имя Игнатия, в 847 г. был возведен царицей Феодорой в патриархи и десять лет оставался во главе Церкви. В 857 г. по случаю резкого столкновения с кесарем Вардой и царем Михаилом III, который требовал от патриарха утверждения церковным авторитетом принятых им жестоких мер против своей матери и сестер, без церковного суда Игнатий лишен был власти и свободы и сослан в заточение на остров Теревинф на Мраморном море. При этих обстоятельствах выступила кандидатура на патриарший престол протоспафария Фотия, человека, происходившего из высших рядов византийской аристократии и имевшего связи при дворе. Нет сомнения, что Фотий, принимая посвящение и прошедши с необычной скоростью все церковные степени, должен был отдавать себе отчет в том, что законность его возведения в епископы может подвергаться сомнениям и спорам, пока не решен канонически вопрос о бывшем патриархе, который продолжал носить титул и сан и имел много приверженцев среди церковных людей. Поэтому Фотий обращался с предложением к Игнатию ради церковного мира дать письменный акт об отречении, но не имел успеха и в самом конце 858 г. принял посвящение от руки Сиракузского архиепископа Григория Асвесты. Этот последний, проживавший в Константинополе по случаю арабских нападений на Сицилию, состоял в оппозиции к патриарху Игнатию и, как глава враждебной ему партии, был неоднократно присуждаем к лишению сана. Хотя это последнее обстоятельство оспаривается Фотием и его приверженцами, тем не менее в последующей истории церковных сношений между Востоком и Западом вопрос о законности рукоположения Фотия от руки Сиракузского архиепископа продолжает иметь важное значение и служить одним из главных средств в борьбе Римского папы с Фотием. Не входя здесь в обсуждение оснований, на которые опирались стороны, мы должны признать не соответствующим ни обстоятельствам, ни положению Фотия и его партии такой ход дела, чтобы при посвящении преемника Игнатия не соблюдены были элементарные условия, требуемые каноническими правилами. В известительном послании о посвящении Фотия, отправленном Михаилом III в Рим, не названо лицо, совершившее церемониал, об нем упоминается в первый раз в сношениях между Римом и Константинополем в 863 г., когда назрел ряд других вопросов, обостривших отношения между Церквами.

Весьма вероятно, что против самовольного вмешательства в церковные дела со стороны кесаря Варды и высшей светской власти была часть духовенства, но противодействие было сломлено мерами правительства, и попытка со стороны приверженцев прежнего патриарха отложиться от Фотия и выбрать трех заместителей кафедры осталась без серьезных последствий, В конце концов наиболее открытые враги Фотия в числе пяти епископов дали свое согласие подчиниться ему под тем условием, если он останется в церковном единении с Игнатием. Однако через несколько времени Фотий произнес отлучение против Игнатия, а незначительная часть приверженцев этого последнего с Митрофаном Смирнским во главе, собравшись в церкви св. Ирины, произнесла отлучение на Фотия и на тех, кто будет поддерживать с ним сношения. В свою очередь патриарх Фотий возобновил на Соборе в церкви свв. Апостолов отлучение против Игнатия и его приверженцев. Ввиду внутренних раздоров и раздвоения в Церкви необходимо было прибегнуть к высшему церковному авторитету, почему обе церковные партии старались ознакомить Рим с состоянием церковного спора в Византии и вызывали Римского епископа на то, чтобы он разрешил спор.

В 859 г. отправлено было в Рим торжественное посольство, состоявшее из четырех епископов, во главе с Арсавиром, дядей Фотия, которому вручены были письма и богатые подарки для поднесения папе (2). Посольство должно было домогаться утверждения Фотия на патриаршем престоле, и с этой целью ему было поручено ходатайствовать перед папой о посылке в Константинополь легатов, которые бы занялись как другими делами патриархата, так и иконоборческим вопросом, который продолжал еще будто бы волновать умы. Указание на иконоборческую смуту во всяком случае было весьма благовременным, ибо давало папе возможность выступить здесь со всем церковным авторитетом. То обстоятельство, что в посольстве принимали участие четыре епископа, могло служить лучшим доказательством, что Фотий пользуется полным авторитетом среди церковных лиц и что власть его в патриархате вполне утверждена. Папа Николай отправил в Константинополь своими легатами для расследования дела о низложении Игнатия и возведении Фотия двух епископов, Родоальда и Захарию, из коих первый носил титул епископа Порто, а второй Агнани. Легатам вручены два письма, одно на имя императора, другое — патриарха Фотия, оба письма помечены 25 сент. 860 г. (3) По содержанию своему письмо папы к царю Михаилу III так полно высокого интереса и так широко захватывает вопросы и отношения между империями, нас здесь занимающие, что мы находим уместным привести из него зачительные выдержки.

«Творец вселенной, установив принципат божественной власти между избранными апостолами и утверждая его на твердой вере князя апостолов, отличил его первенством трона. Ты еси Петр, и на сем камне созижду Церковь мою, и врата адовы не одолеют ее (Мф.XVI, 18). И теперь с твердостью камня, который есть Христос, своими молитвами не перестает охранять непоколебимость здания Вселенской Церкви, утвержденную на крепости веры, и безумие заблуждающихся исправляет по норме правой веры и вознаграждает тех, кто заботится об утверждении ее, почему двери ада, т. е. внушения злых умов и нападения еретиков, не могут сокрушитъ единство сей Церкви. Посему возносим благодарственные мольбы всемогущему Богу, что он благоволил внушить вам, как защитнику Церкви, заботу об ее единстве, дабы красота веры не пострадала от ржавчины заблуждения и не нарушился разум апостольского предания. С целию соблюдения этой чистоты происходили многократные собрания святых отцов, которыми и постановлено, чтобы без согласия Римской Церкви и Римского епископа не давалось окончательного постановления ни по какому вопросу [1].

Собранный вами в Константинополе Собор, не обратив внимания на указанный порядок, позволил себе нарушитъ установившуюся традицию: именно, собравшийся в Константинополе Собор (ibidem coetus conveniens) позволил себе без согласия Римского епископа лишитъ сана своего патриарха Игнатия. Как это достойно порицания, видно, между прочим, из того, какие против него выведены свидетели, которым по канонам неуместно быть допущенными к свидетельству. Что данные ими показания внушены пристрастием, ясно из того, что ни сам Игнатий не подтвердил их своим признанием, ни обвинители не представили доказательств на свои слова, требуемых канонами. И, несмотря науказанные нарушения, Собор допустил еще более постыдное, избрав из светского звания пастыря себе. Какое самонадеянное безрассудство поставить над божественным стадом такого пастыря, который не научился еще управлять собой. По уставу о светских науках, никто не может получить степень магистра прежде, чем, постепенно переходя разные степени дисциплин, не достигнет учености. А вот Фотий захватил степень доктора прежде, чем сделаться ученым, захотел сделаться магистром, не быв учеником; не проходя авдиторства, вышел в учителя. Незаконно заняв кафедру доктора, он предпочел прежде учительствовать, а потом учиться, прежде священствовать, а потом получить освящение, прежде просвещать, а потом самому просвещаться. Но это воспрещается правилами католической Церкви, и святая Римская Церковь чрез предшественников наших, учителей католической веры, всегда воспрещала подобные избрания... Предшественник наш на этой кафедре, святейший папа Адриан, в письме, отправленном в Константинополь по делу о святых иконах, постановил, чтобы из мирян впредь не посвящали в епископы в Константинопольской Церкви: текст этого письма вымажете найти в деяниях Собора, бывшего в то время в Константинополе. Ввиду этих обстоятельств, относящихся к посвящению Фотия,мы не можем дать соизволения нашего апостольства, пока через наших послов, к вам отправленных, мы не получим донесения о всем, что в вашем городе постановлено или что совершается по церковным делам. И дабы во всем соблюсти добрый порядок, мы изъявляем желание, чтобы Игнатий, который, как вы изволили написать, самовольно оставил управление патриаршим престолом и лишен власти на Соборе, чтобы он представился нашим послам и явился на собрание Собора и чтобы согласно вашим законам было расследовано, почему он пренебрег вверенной ему паствой и почему презрел постановление предшественников наших, пап Льва и Бенедикта. Все его показания тщательно будут проверены нашими легатами, дабы ясно было, соблюдены ли были канонические постановления в его деле или нет. Все дело в заключение должно быть представлено на наше благоусмотрение, дабы мы по апостольскому авторитету приняли такое решение, коим бы ваша Церковь, постоянно волнуемая смутами, предохранена была на будущее время в целости и непоколебимости».

Переходя к вопросу о поклонении свв. иконам, папа изложил кратко свой взгляд на этот вопрос и, приведя мнение своих предшественников, заключает:

«Вот в кратких словах, что мы из многого хотели сказать вам. Папа Адриан много писал об этом в своих грамотах, которые хранятся в Константинопольской Церкви и из которых вы можете заимствовать необходимые указания. Ваше императорское величество, по дошедшим до нас слухам, радеете о пользах церковных, поэтому было бы благовременно восстановить вам древний порядок, каким пользовалась наша Церковь в областях, входящих в вашу империю, именно право посвящения на Солунскую кафедру, которой принадлежит привилегия викариата Римского престола над Епиром древним и новым, Иллириком, Македонией, Фессалией, Ахэей, Дакией береговой и средиземной, Мизией, Дарданией, Превали — привилегия, которую кто же решится оспаривать у Петра, князя апостолов? Точно так же патримонии Римской Церкви в Калабрии и Сицилии, которыми она управляла чрез своих уполномоченных, благоволите возвратить Церкви; а равно восстановить право Римского престола на посвящение архиепископа Сиракуз».

В заключение папа рекомендует вниманию императора своих послов, просит приглашать их для объяснений по церковным делам и давать веру тому, что они скажут, по миновании же надобности возвратить их в Рим морским путем. Папа Николай поставил вопрос об избрании Фотия ясно и определенно: его послы должны были произвести дознание в Константинополе, выслушать показания Игнатия и все дело затем доложить папе. В интересах Фотия и византийского правительства было, однако, не допустить папских легатов до производства нового следствия, поэтому римские епископы содержались некоторое время под строгим надзором и лишены были возможности составить самостоятельное мнение о деле. Когда в мае 861 г. созван был в церкви свв. Апостолов Собор, то папские послы оказались усвоившими уже византийскую точку зрения на вопрос об избрании Фотия и не оказали препятствия к тому, чтобы на Соборе восторжествовала его партия. Приняты были все меры, чтобы придать Собору необыкновенную торжественность, которая достигалась и личным присутствием императора, и числом отцов, доведенным до 318, как на первом Вселенском Соборе. Это известный в литературе перво-второй Собор 861 г., который занимался разрешением возникшего в Константинополе частноцерковного вопроса и которому впоследствии суждено было получить всемирно-историческое значение. Для выслушания Игнатия, согласно инструкции, данной легатам, Собор пригласил бывшего патриарха явиться в заседание, но, когда он прибыл в патриаршем одеянии в сопровождении преданного ему духовенства, ему отдан был приказ именем царя снять патриаршее облачение и явиться на Собор в обыкновенном монашеском одеянии. Хотя Игнатию оказан был суровый прием и он подвергся оскорблениям со стороны приставленных к нему лиц, но он держался с достоинством и нисколько не думал унижаться перед собранием епископов. Когда ему было указано место в стороне на низкой скамье, он обратился к собранию с просьбой указать ему папских легатов и осведомился у них, не имеется ли у них письма от папы для вручения ему. Само собой разумеется, притязания Игнатия далеко не соответствовали положению дела, точно так же весьма неуместно было его требование удалить из собрания Фотия, незаконно занимающего кафедру, ибо в противном случае он не признает собрание компетентным для суда над ним, — позиция Игнатия на суде весьма напоминает нам положение Никона на московском Соборе. Но его дело так же при данных обстоятельствах не могло окончиться в его пользу, как и дело Никона. К нему применено было 31-е (29-е) правило апостольское, по которому подлежит низвержению тот, кто получил церковное достоинство при помощи светской власти. Трудней было заставить Игнатия подписать акт лишения сана. Говорят, что его насильно заставили поставить под актом крест, под которым Фотий присоединил: «Я, недостойный Игнатий, признаю, что сделался епископом без предварительного избрания и что управлял Церковью тираническим образом». После того Игнатий пользовался некоторое время свободой и успел составить донесение о происшедшем для Римского епископа, которое имело важные последствия, как потом увидим. Но летом того же года он подвергался гонению и преследованиям со стороны Фотия. В августе было в Константинополе землетрясение, простой народ видел в этом наказание за несправедливое осуждение Игнатия [2].

Вместе с римскими легатами в Рим был послан специальный уполномоченный от царя и патриарха с протоко-глами соборных деяний и с письмами к папе. Письмо Фо-[тия заслуживает особенного внимания по своему значе-в истории отношений между Церквами. Сказав во {введении о высоком значении любви, которое утверждается и общим разумом человечества, и Священным Писанием (4), Фотий переходит затем к реальным фактам.

«И наше смирение, руководимое чувствами той же любви, без обиды оставляет укоризны, какими ваша отеческая святость уязвила нас как стрелами, ибо они не были внушены чувством раздражения или сварливости, но скорей были выражением непосредственного душевного расположения, весьма строго относящегося к церковному чину. Если и самое зло при избытке доброты перестает рассматриваться как зло, так как не имеет источника в злом намерении, хотя бы оно опечаливало, поражало и причиняло мучения, не может почитаться злом. Известна и такая любовь, которая расширяется даже в благодеяние по отношению к тем, которые наносят обиды. Поелику же ничто не воспрещает смело говорить правду братьям по отношению к братьям и детям по отношению к своим родителям, ибо нет ничего любезней истины, то позволительно и мне свободно высказаться не с целию вам противоречить, но в видах собственной защиты. И ваше совершенство в добродетели, приняв прежде всего в соображение, что мы против воли впряглись в это ярмо, да благоволит не порицать, но пожалеть, не презирать, но выразить сочувствие, ибо свойственно оказывать жалость и сострадание к тем, которые терпят насилие, а не порицать и презирать их. Ибо мы подверглись насилию, и какому? Это знает Господь, которому известно и тайное. Меня лишили свободы, держали в заключении, как преступника, и тщательно стерегли. Я не давал согласия, а меня назначили к посвящению; все знают, что я был рукоположен с плачем, при воплях и страданиях. Дело происходило не в уединенном месте, было проявлено столько злобы, что известие об этом разнеслось повсюду [3].

Я лишился спокойной жизни, я лишился сладкой тишины, я потерял славу, должен был пожертвовать милым спокойствием, тем чистым и приятнейшим общением с близкими мне людьми, которое было свободно от печали, коварства и чуждо всяческой укоризны. Никто не имел поводов быть недовольным мной, и я ни на кого не жаловался ни из пришельцев, ни из туземцев, ни из незнакомцев, ни тем менее на моих друзей. И я сам никого не оскорблял и не вызывал никого на обиду по отношению ко мне, если только не принимать во внимание опасностей для благочестия. И никто до такой степени не огорчал меня, чтобы я дал волю своему языку нанести оскорбление за обиду. Так были все благорасположены ко мне и громко восхваляли мои качества, так что мне не приходится об этом говорить. Мои друзья любили меня более, чем своих родственников. Что же касается родных, то для них я был милейший из родственников и самый родной из особенно милых. Слава об усердии окружающих меня [4] привлекла и незнакомых в любовь Божию и в союз дружбы... Можно ли без слез вспомнить об этом? Находясь у себя в доме, я испытывал приятнейшее из удовольствий следить за прилежанием учащихся, видеть усердие задающих вопросы и опытность в диалектике отвечающих, чем мысль приучается к легчайшей деятельности. Одни изощряли ум на математических упражнениях, другие стремились постигать истину логическими приемами, иные же направляли ум к благочестию посредством изучения Священного Писания, в чем следует видеть венец всех других упражнений. Такой кружок был моим обыкновенным домашним обществом. Когда же обязанности часто отзывали меня во дворец, меня сопровождали напутственные благожелания и просьбы не запаздывать возвращением, ибо на мою долю выпала и эта исключительная привилегия — оставаться во дворце столько, сколько я пожелаю. При моем возвращении меня встречал у ворот мой ученый кружок. И одни, которые могли больше позволять себе из-за превосходства в добродетели, жаловались на замедление, другие довольствовались тем, что обменивались несколькими словами, иным же было желательно только показать, что они меня дожидались. И это был обычный порядок, который ни козни не нарушали, не прекращала зависть и не омрачала небрежность. Кто же, испытав полный переворот в такой жизни, легко и без слез перенесет перемену, лишившую всех таковых благ. Вот почему я печалился, вот из-за каких лишений текли у меня ручьи слез и окружал меня мрак печали. Я знал уже и прежде, сколько беспокойства и забот сопряжено с этой кафедрой. Я знал тяжелый и непослушный нрав смешанного населения столицы, его склонность к ссорам, зависть, смуты и восстания, недовольство настоящим и ропот, если не удастся достигнуть того, чего требует, или если его желания осуществляются не так, как бы он хотел, и, с другой стороны, высокомерие и презрение, если сделана уступка его желанию и если исполнялось его требование, ибо он имеет склонность объяснять осуществление его желаний не свободным благорасположением (правительства), а настойчивостью выражения своей воли. Народ, захватив власть и имея притязание начальствовать над правительством, губит и себя и своего государя. И корабль легко тонет, если корабельщики, отстранив кормчего, все захотят управлять рулем; и войско скоро погибнет, если каждый отдельный воин, не слугиая начальника, примет на себя дерзость командовать своим ближним. И зачем дальше распространяться об этом? Начальствующему часто настоит надобность менять краску лица, принимая печальный вид, когда душа настроена иначе, и, наоборот, при печальном настроении давая лицу веселое выражение, принимать гневный вид, не имея гнева, и смеяться, когда на душе тяжело.

Таковую наружность обречены показывать те, кому выпало на долю начальствовать народом. Какая разница с прошедшим! Верный друг для друзей, ни к кому не расположен враждебно, каково внутреннее расположение, такова и наружность. Ныне же необходимость заставляет делать упреки друзьям, не по заповеди быть холодным к родственникам, казаться строгим с нарушителями закона. Повсюду господствует зависть, беспорядок утвердилчся вследствие продолжительного господства. Стоит ли говорить, сколько страданий доставляет мне симония, сколъко огорчений приносят мне распоряжения к пресечению мирской дерзости церковных собраний, меры против небрежения к душеполезному и излишних попечений о суетном. Все это я видел и прежде, и хотя сокрушался в душе, но не был в состоянии и не имел власти искоренить это зло. Потому-то я и уклонялся от избрания, отказывался от хиротонии и оплакивал возлагаемое на меня достоинство. Но я не был в состоянии избежать предопределения».

Фотий переходит затем к объяснениям на те упреки, которые ему делали в Риме:

«Тебе не следовало, — говорят, — уступать незаконным действиям» — но это следует говорить тем, кто позволяет себе таковые. «Не следовало допускать над собой насилие» — хорошо правило, но против кого направляется порицание? Ужели против потерпевших насилия? А сожаление разве не к тем относится, кто испытал действие насилия? Если же кто прощает сделавшего насилие и наказывает потерпевшего от насилия, то я бы хотел пригласить твою собственную правду в качестве судьи против него. Но выражают другое обвинение: «Ты, — говорят, — в нарушение канонов из светского звания прямо взошел на высоту священства». Но кто будет, нарушитель канонов: тот ли, кто употребил насилие, или кто насильно и против воли принужден был дать согласие? «Нужно было, — возражают, — оказать противодействие». Но до какой степени?Я сопротивлялся и даже сверх должного, и, если бы только предвидел ту страшную бурю, которая разразится, сопротивлялся бы до самой смерти. Какие же нарушены каноны? Таковых доныне не знает Константинопольская Церковь. Преступным считается неисполнение тех законов, кои сохраняются преданием. Если же что не сохраняется преданием, несоблюдение того не есть преступление.

Сказанного для моей цели более чем достаточно, ибо я не имею намерения выставлять себя оправдывающимся. Мне ли оправдываться, для которого составляет предмет сердечного желания уйти от этой бури и спять ссебяэту тяготу, — такмало стремлюсъя кэтой кафедре и так не дорожу ею. И не вначале только эта кафедра была мне в тягость, она не сделалась предметом желания и ныне, но как против воли я занял ее, так и держусь на ней против желания. Лучшим доказательством, что я по принуждению принял это достоинство, служит, между прочим, и то, что как вначале, так и ныне я желаю от него быть свободным. Не следовало бы говорить: «Все другое хорошо и похвально, и мы одобряем и радуемся и благодарим Бога, премудро управляющего Церковью. Возведение же из светского звания не похвально, почему этот вопрос оставляем под сомнением и оставляем окончательное региение до возвращения наших апокрисиариев».

Но как чрез нас и вместе с нами подвергаются опасности быть обвиненными и блаженные отцы Никифор и Тарасий, которые также из светского чина достигли высшего церковного сана, — мужи, являющиеся светилами нашего времени и громогласными глашатаями благочестия, жизнию и словом держащие истину, — то я считал необходимым присоединить и это к сказанному, чтобы показать, как эти блаженные мужи выше всякого обвинения и клеветы. Хотя едва ли кто посмеет признать их виновными, но и над ними тяготеет соблазнительный переход из светского звания к епископству, и они подвергаются укоризне, стоя выше укоризны, ибо и они из мирян посвящены в высший церковный сан; кто заслуживает почтения и перед кем преклоняются в благоговейном изумлении, те не избегают хулы. Но сии мужи Тарасий и Никифор, в светской жизни блиставшие как звезды и представившие собой образец церковной жизни, — они ли избраны в священный сан с нарушением канонов? Не мне это говорить, не хотел бы это я слушать и от другого. Ибо это были строгие блюстители канонов, борцы за благочестие, гонители нечестия, светилъники миру по божественному Писанию, державшие слово жизни. Если же они не соблюли канонов, которых не знали, никто не может поставить им того в вину, ибо за то и прославлены они Богом, что сохранили то, что приняли».

Заканчивая этот главный и обширный отдел письма, относящийся к возведению в высший церковный сан из светского звания, Фотий говорит:

«Вышесказанным я объяснил то, что мне нужно было сказать по отношению к другим (Тарасий, Никифор, Амвросий, Нектарий), о себе же как было раз сказано, так и еще скажу: я против воли был возведен на кафедру и ныне занимаю ее против своего желания. Во всем же показывая повиновение вашей отеческой любви и в то же время желая представить, что дело идет не о словопрении, а об очищении памяти блаженных отцов наших, мы сделали соборное постановление на будущее время не возводить прямо из мирян или из монахов в епископский сан без прохождения предварительных священных степеней. Принятием этого постановления столько же Константинопольская Церковь признает себя как бы искони подчиненной ему, так и я сам, может быть, избежал бы несносного насилия и множества искушений, которые окружают меня и готовы задушить. Итак, это правило принято на спасение другим и освобождение их от забот. Лично же для меня найдется ли какое средство для облегчения от постоянно сменяющихся забот и трудов. Мне нужно утверждать слабых, учить и воспитывать невежественных, одних обращать мягким словом, других, которые обнаруживают упорство, бичами; на мне лежит обязанность поощрять к мужеству вялых, сребролюбивых убеждать к пренебрежению богатствами и к нищелюбию, обуздывать честолюбивых и приучать их стремиться к чести, которая возвышает душу, высокомерных усмирять, удерживать склонных к телесным излишествам, поставлять ограничения тем, кто наносит другим обиды, умерять гневных, утешать малодушных. Но нужно ли перечислять все частности? Мне следует освобождать погрязших в дурные привычки и страсти, порабощающие душу и ослабляющие тело, дабы представить их Христу как истинных слуг. И каким образом тот, на ком лежит столько и таких важных обязанностей, не будет стремиться скорей к освобождению, чем к захвату власти? Кругом нечестивые: одни отметают икону Христа и хулят на ней самого Христа, другие смешивают природы Христа или отрицают; некоторые же вводят некоторую новую природу наместо прежней и бросают бесчисленные злословия на четвертый Собор. У меня с ними возгорелась война и недавно произошло сражение, вследствие которого я пленил многих в послушание Христу. Снова показываются из своих нор лисицы и стараются обмануть самых простых и наиболее доверчивых и захватить их как бы на приманку. Под этими лисицами я разумею схизматиков, которых скрытая злоба и зараза гораздо опасней наружной и явной. Они входят в частные жилища и по слову Апостола (П Тимоф. III, 6) обольщают обремененных грехами женщин, видя в них вознаграждение или взятку за свое скоморошество, тгцеславие, любострастие и нечистоту и подготовляя с ними бунт против Церкви».

В заключение Фотий касается старого вопроса о церковных владениях, отнятых Львом Исавром, на что сделано указание и в письме папы:

«По отношению к тем епископам, которые издревле получали посвящение от Римского папы[5], местоблюстители ваши сообщили, что необходимо возвратить их в подчинение своей прежней митрополии. Если бы решение этого вопроса зависело от нашей компетенции и если бы здесь не были замешаны политические интересы, то и без всякой защиты дело могло бы быть решено в полъзу Рима. Но как церковные дела, и в особенности касающиеся епархиальных прав, стоят в зависимости и изменяются вместе с гражданскими провинциями и округами, то я просил бы благожелательного снисхождения вашего святейшества и не вменять в вину мне несогласие удовлетворить ваше желание, а отнести это на счет политических соображений. Что касается меня, то из любви к правде и по миролюбию я не только готов возвратить то, что принадлежало другим, но даже из древнего достояния этой кафедры готов поступитъся в пользу того, кто имеет силу управлять и владеть. Если кто даст мне нечто из не принадлежащего мне, тот налагает на меня тяжесть, ибо увеличивает для меня заботы, а кто с любовью заявляет притязание на принадлежащее мне, тот доставляет больше пользы мне дающему, чем себе принимающему, ибо значительно облегчает мне тяжесть начальствования; а кто с любовъю принимает мне принадлежащее и обязывается ко мне чувством благодарности, если я буду домогаться своих прав, то можно ли не сделать уступки при отсутствии препятствия, в особенности если просьба исходит от такого достопочтенного лица и если она передается через таких боголюбезных и важных мужей? И поистине местоблюстители вашего отеческого святейшества блистают и разумом, и добродетелью, и опытом и своим внешним поведением напоминают апостолов; мы препоручили им самое существенное из того, что нужно было сказать и написать в том убеждении, они и будут способны сказать истинное и что словам их будет придано больше веры. Мне не хотелось ничего писатьлично о себе, тем более что ваша отеческая святость благоволила быть осведомленной не через письма, но посредством своих представителей; но чтобы моя уклончивость описать хотя бы главное не объяснена была небрежением, я решимся кратко изложить мое личное дело, пропустив многое из того, что требовало бы старательного труда. Боголюбезнепише местоблюстители вагии, многое видев лично и слыша от дру- гих, все могут в достаточной мере объяснить, если ваша просвещенная мудрость заблагорассудит расспросить их.

В заключение моего слишком растянувшегося письма нахожу нужным присоединить еще следующее[6]. Соблюдение канонов обязательно и для всякого частного человека, но гораздо более для тех, кому вручено попечение о других, и еще больше для тех, которые имеют преимущество примата. Чем выше кто поставлен, тем более он обязан к соблюдению канонов. Ибо погрешность стоящих на высоте гораздо скорей распространяется в народе и необходимо увлекает или к добродетели, или к пороку. Посему и ваше многолюбезное блаженство, имея попечение о церковном благоустройстве и соблюдая верность канонической правоты, да благоволит не принимать без должного разбора тех клириков, которые без рекомендательных писем приходят отсюда в Рим, и под предлогом странноприимства не подавать повода к братской вражде. То обстоятельство, что постоянно являются желающие идти на поклонение к вашей отеческой святости и целовать вашу честную стопу, составляет для меня истинное удовольствие, но что совершаются в Рим путешествия без моего ведома и без удостоверителъных свидетельств, это не согласно ни с моими желаниями, ни с канонами и едва ли должно соответствовать вашему неподкупному суду. Чтобы не говорить о другом, что порождает подобные путешествия — о спорах, распрях, клевете, подлогах, — я хочу только о том упомянуть, что происходит на наших глазах. Есть такие, которые, запятнав себя здесь постыдными пороками, чтобы избежать заслуженного наказания, спасаются бегством под предлогом пилигримства, благочестия и исполнения обета и таким образом покрывают свою порочную жизнь почтенным именем. Одни, запятнав себя незаконным сожительством, воровством или невоздержностью, пьянством и сладострастием, другие, будучи уличены в убийстве или в нечистых страстях, — если они из опасения угрожающей им кары бегством спасаются от заслуженного наказания, не быв исправлены увещанием, ни улучшены и ыкцелены от пороков наказанием, продолжают наноситъ вред себе и другим, то не открывается ли им широкая дорога к пороку в том, что они могут под предлогом благочестия удалиться в Рим. Ваша боголюбезная святость, которая ведет борьбу с людскими пороками, могла бы привлечь внимание на эти коварные махинации и обратить их в ничто, отсылая назад тех, которые приходят в Рим без рекомендательных писем и оставляют родину с дурными намерениями и в противность законам. Этим всего лучше соблюдалось бы и их собственное благо и обеспечивалась бы их телесная и душевная польза, а равно охранялась бы дисциплина и утверждалась братская любовь».

Это весьма обширное послание Фотия, из которого мы привели наиболее важные части, имеет большое историческое значение столько же по своему содержанию, конкретно определяющему главные вопросы разногласия между представителями Восточной и Западной Церкви в 861—862 гг., сколько по настроению сторон, выдвигавших одна против другой канонические правила и косвенно указывавших возможность соглашения. Независимо от того этот точно датированный документ, совпадающий с нарождением кирилло-мефодиевского вопроса, с нашествием руси и с так называемой казарской миссией, может служить для историка прекрасным показателем исторической обстановки, в которой выступают на очередь указанные явления, наложившие особенный отпечаток на всю последующую историю Европы.

Хорошо известны последовавшие затем события лишь в той части, которая касается папы Николая: он далеко не одобрил действия своих легатов в Константинополе, холодно отнесся к представлениям патриарха Фотия и в ответных грамотах твердо настаивал на низложении его и восстановлении в правах содержавшегося в заключении Игнатия. Можно, кроме того, заметить, что Римский епископ в начале борьбы имел твердую надежду подчинить своему авторитету Константинопольского епископа, ссылаясь на привилегии Римской Церкви и примат апостола Петра, между тем как Фотий, расточая много ласковых слов и выражая на словах желание угодить папе, на самом деле не сделал даже намека на признание за Римом тех церковных привилегий, на которых настаивал папа Николай. В начале 862 г. последний отправил епископам Восточной Церкви свою известную энциклику, которою он объявлял, что не утверждает деяний Константинопольского Собора и продолжает считать Игнатия настоящим патриархом, а Фотия незаконным. В следующем году (апрель 863 г.) в Риме составился Собор против Фотия, объявивший его низверженным и лишенным священного сана. Кроме того, Собор анафематствовал как Фотия, так и его приверженцев и получивших от него посвящение (5).

Можно пожалеть, что не сохранилось столь же документально засвидетельствованных известий о том, как реагировал Фотий на наступательные действия папы Николая. Нам снова следует сослаться на деятельность Кирилла и Мефодия в Моравии и на подготовлявшийся в это время переход в христианство хана Богориса в Болгарии. Обращение болгар в христианство, подготовленное давними соседскими отношениями языческих болгар с христианской империей, составляет весьма крупный эпизод в истории. Прежде всего это событие придало новый характер страстности и нетерпимости занимающим нас отношениям между Римом и Константинополем.

Богорис получил власть ок. 852 г. Происходил ли он по прямой линии от Омортага или захватил власть революционным путем, об этом трудно судить за недостатком известий. Незадолго до восшествия его на болгарский престол истек срок тридцатилетнего мира между империей и болгарским ханом (в 847 г.), чем воспользовался хан Пресиам для вторжения в Македонию. Болгарское и славянское войско под предводительством кавхана Невула завладело частью Македонии до морского берега и принудило византийское правительство принять решительные меры для защиты своих владений и для восстановления тех границ, какие установлены были при Круме. Между тем среди самих болгар происходил хотя и медленный, но последовательный и систематический процесс, под влиянием которого они постепенно освобождались от условий жизни кочевого азиатского народа и воспринимали обычаи и нравы европейских народов, среди которых им пришлось расположиться. В особенности постоянные сношения с Византией, пребывание в Константинополе представителей знатных родов из болгар и содержание в болгарском плену многих пленников греческого происхождения, между которыми случались и лица из греческого клира, необходимо должны были вызвать культурный переворот в болгарском ханстве. Этот переворот, вследствие которого из тюркского ханства образовалось христианско-славянское княжество, прошел ряд предварительных стадий, важнейшей из которых следует признать ослабление привилегий болгарских знатных родов и привлечение к равноправности и участию в администрации славянских племен. Это было громадной важности Культурное завоевание как для болгар, так и для славян, от которого одинаково выиграли те и другие. Можно смело сказать, что политический и экономический кризис, переживаемый османскими турками, не имел бы нынешнего острого характера, если бы они заблаговременно восприняли культурные условия европейской среды, среди которой им пришлось жить, а не продолжали бы рассматривать себя как военный стан, расположившийся среди чуждого населения. В Болгарии подразумеваемый переворот произведен был Богорисом, вызвав, однако, значительные потрясения. Вследствие обнаруженного им тяготения к Византии и по случаю принятия христианства против него началось сильное движение среди высших классов населения. Представители знатных родов возбудили против князя народ, как против изменника отеческих обычаев, и подстрекали его к бунту. Десять комитатов, по словам летописца, собрались вокруг дворца и готовились убить Богориса. Но он нашел себе поддержку в другой части населения Болгарии, которое доселе не принимало участия в администрации и не пользовалось политическими правами. С помощью славян Богорис потушил движение, казнив главных бунтовщиков в числе 52, и тем нанес непоправимый удар родовой болгарской знати. С тех пор в государственной и частной жизни страны получают преобладание славяне.

Но как происходило обращение к христианству князя, об этом можно судить лишь по намекам и неясным указаниям. Легенда, происходящая из позднейшего времени, приписывает обращение князя монаху Мефодию или влиянию сестры, жившей пленницей в Константинополе и обращенной в христианство. Но легенда пытается объяснить совершившийся факт, о котором не сохранилось воспоминаний. Многоразличные влияния могли побудить хана Богориса искать разрешения трудных вопросов, назревших к его времени. Прежде всего в Болгарии было уже много христиан, в особенности в юго-западной части, в пограничных с империей областях; обмен населения между ханством и империей совершался издавна и вследствие военных захватов, и путем мирных торговых сношений, В постройках языческой эпохи, открытых раскопками в Абобе (6), близ самого дворца была церковь, и в ней найдены христианские погребения. Все ведет поэтому к предположению, что еще прежде формального перехода к христианству князя и его дружины между его приближенными были уже исповедовавшие христианскую веру. Нельзя не обратить внимания и на то обстоятельство, что Болгария к тому времени и с запада и с юга соседила с культурными христианскими народами, с которыми ей необходимо было войти в общение веры, дабы сохранить право на политическое существование. Существуют указания, что как на Западе, так и на Востоке живо интересовались вопросом о принятии христианства Богорисом, и, без всякого сомнения, и греческое и латинское духовенство всячески старалось прямо или косвенно влиять в этом отношении на князя. Но не так легко определить время, когда обращение Болгарии стало совершившимся фактом. В мае 864 г. папа Николай говорит об этом как о подготовляющемся событии (7). Но между тем как в Риме только ожидали радостного события и, конечно, имели основания надеяться, что обращение будет делом немецкого или римского духовенства, на самом деле обращение Болгарии в христианство произошло именно в это время (8б4—865), но при непосредственном участии греческого духовенства, и, следовательно, патриарха Фотия. Это обстоятельство должно быть нами взвешено в его действительном значении, так как из него объясняются дальнейшие отношения, составляющие предмет настоящей главы.

Ведя горячую борьбу с папой, который слишком круто ставил вопрос о непосредственном возведении Фотия в епископы из светского звания и отказывал в своем согласии признать его в сане, патриарх Фотий имел то преимущество в завязавшейся переписке с папским престолом, что привносил в предмет спора новые обстоятельства, постепенно раздвигая канонический и церковно-административный кругозор, вместе с тем переносил центр тяжести в споре с личной почвы на более широкую, всемирно-историческую. Первоначальная неудача в сношениях с папой Николаем, вследствие которой положение Фотия на кафедре становилось весьма непрочным, так как Игнатий продолжал многими считаться настоящим и единственным главой Церкви, заставляла весьма призадуматься насчет дальнейшего хода дела. Конечно, Фотий имел большую партию преданных ему учеников и принявших от него посвящение епископов, он пользовался поддержкой всесильного кесаря Варды, но он видел также, что подобный порядок вещей мог держаться лишь вследствие безразличия по церковным вопросам со стороны царя Михаила, для которого достаточно было шута Феофила Грилла и который предоставил Варде носиться с Фотием, а народу с Игната- ем, по выражению современного писателя. Когда в Константинополе были получены известия о деяниях римского Собора 863 г., на котором было произнесено осуждение на Фотия и его приверженцев, там были весьма недовольны принятым папой положением в этом деле и старались выразить протест против притязаний его. Именно в это время организуется моравская миссия и начинается просветительная деятельность Кирилла и Мефодия. К сожалению, о настроении патриарха и светского правительства мы можем судить лишь посредственно, чрез отражение написанных тогда, но затем бесследно утраченных грамот царя и патриарха в канцелярии Римского епископа. Сохранилось письмо папы от 8б5 г., которым он отвечает на послание царя Михаила III по делу Фотия и которое весьма хорошо знакомит нас с настроением партий и с положением изучаемого вопроса. Прежде всего папа замечает, что врученное ему письмо наполнено хулой и оскорблениями [7] и что оно в высшей степени оскорбительно для наместника апостола Петра, ибо во всей истории сношений Рима с империей нельзя указать примера такой непочтительности.

«Вы до такой степени раздражены, — продолжает папа, — что негодуете даже против латинского языка, который называете варварским и скифским, желая этим уязвить того, кто им пользуется. Какая несдержанность, не пощадившая даже языка, который создал Господь и который вместе с еврейским и греческим применен между всеми прочими в надписи на кресте Христа. Если вы позволяете себе называть латинский варварским языком, потому что не понимаете его, то подумайте, какая нелепость — претендовать на титул римского императора и не знать римского языка. Варварским латинский язык становится, может быть, в неудачных переводах его на греческий, но это нужно ставить в вину не языку, а переводчикам, которые при переводе следят не за смыслом, а насильственно переделывают слово за словом [8]. Усвояя себе в начале письма титул римского императора, вы не стыдитесь называть римский язык варварским».

Тон письма от начала до конца отличается теми же качествами высокомерного пренебрежения к корреспонденту и, конечно, не мог не вызвать в Константинополе вспышки горячего гнева и желания найти случай нанести чувствительный удар противнику. Так как нам весьма важно составить себе представление именно о расположениях борющихся лиц, то находим полезным привести следующее место из того же документа, тем более что в нем заключаются исторические намеки. Папа пишет, между прочим, следующее:

«Вашей могущественной доблести было бы уместней хвалиться о Господе, славиться добрыми делами и справедливостью, а не запугивать и посылать нам угрозы, тем более что и дорога между нами сопряжена с значительными затруднениями, которые причиняют разные народы, наносящие вам обиды и причиняющие серьезный вред: вам лучше было бы мстить за эти обиды, а не вести счеты с нами. Мы не наносим никакого вреда и не причиняем оскорбления вашему величеству. Взвесьте, сколько опустошений производят те другие люди и что вы имеете против нас? Разве мы отняли Крит, обезлюдили Сицилию и овладели бесчисленными греческими провинциями? Наконец, разве мы предали огню святые церкви, перебили множество населения в окрестностях города, почти под самыми его стенами [9]. И однако, этим народам, которые остаются в язычестве, которые исповедуют другую веру и суть противники Христа и находятся в постоянной вражде со служителями истины, вы не думаете мстить [10], и между тем посылаются угрозы и даже наносится вред тем, которые по милости Божией состоят христианами и происходят от христианских родителей кафолической веры, которые исповедуют догматы одинаковой веры и желают оставаться чти-телями истины. Это не похвальный порядок вещей, что остаются безнаказанными те, кто причиняет большой вред, и принимаются всяческие средства против совершенно невинных, что хулителям Христа предоставляется полная свобода, а исповедники Христа подвергаются угрозам».

Можно вообразить, как много обиды должны были причинить подобные упреки императору и патриарху, которые считали себя единственными стражами Церкви и блюстителями неприкосновенности ее. Злобные намеки на беспомощное положение империи перед мусульманами на море и на недавний набег Аскольда и Дира со стороны Черного моря, равно как насмешка над не оправдываемыми действительностью притязаниями императора на главенство в христианском мире, все это не может и в наших глазах считаться благородным политическим приемом и не совсем отвечало той действительности, которая раскрывалась перед взорами константинопольского руководителя церковной политикой. Разумеем рке вполне выяснившиеся к тому времени успехи христианской миссии в Моравии, в Киевской Руси и, наконец, в Болгарии. В Константинополе могли дать ответ на это письмо с большим достоинством, но папа не дождался письменного ответа: патриарха Фотия как раз в это время (864—865) занимало болгарское дело.

Вопрос о церковном влиянии в Болгарии, которая была вне границ империи, разрешался с точки зрения канонических правил [11], равно как с административной точки зрения о пределах церковных провинций, в пользу Византии. После того как в 730 г. Иллирик отошел к патриархату, нельзя было настаивать на солунском викариате, когда-то зависевшем от Рима, как упорно продолжал еще думать папа. И несомненно, было крупной ошибкой в дипломатии Рима связать вопрос о Фотии — личный и довольно не редкий в церковной практике вопрос — с делом о церковном влиянии в Болгарии. Правда, болгарский вопрос возник довольно неожиданно и сразу обострил отношения между Римом и Константинополем. Перед историком этот вопрос обнаружился уже совершившимся фактом, который имел свои последствия, выразившиеся в появлении нескольких исторических документов первостепенной важности. Между тем как в Риме ожидали ответа и готовили вновь множество грамот по тому же вопросу, в Константинополе разрешили дело об обращении Болгарии весьма поспешно, хотя нельзя сказать, что основательно. К 865 г. относится важный документ, именно послание патриарха к новообращенному князю Богорису, принявшему при крещении имя своего крестного отца, царя Михаила; дата же этого памятника в свою очередь подтверждается современной событиям латинской летописью Гинкмара, который под 866 г. сообщает о просвещении Богориса христианством и о крещении его как о факте, относящемся к предыдущему году (8). Таким образом, в 864—865 гг. князь Болгарии стоял уже на пути к введению христианства в стране и этим вопросом, очевидно, интересовались как западные, так и юго-восточные соседи его. В частности, о ближайшей исторической обстановке этого события нет современных византийских известий, за исключением окружного послания Фотия к иерархам Восточной Церкви, которым мы займемся ниже, и намеков на то, что крещение совершал посланный из столицы епископ. Как сейчас увидим, патриарх Фотий не имел достаточно времени войти в подробности церковной организации Болгарии и определить отношение ее к патриархату, вследствие чего возникли недоразумения, весьма осложнившие это само по себе простое дело. С политической стороны переход Болгарии в христианство сопровождался весьма либеральным актом византийского правительства, которое согласилось решить в пользу Болгарии спорный вопрос о границах, причем поступилось областью Загорье, владение которой расширяло на Черноморском берегу границы Болгарии до Бургаса. Что касается церковных отношений, здесь, по-видимому, сразу же обнаружилась разность воззрений на византийской и болгарской стороне.

Послание Фотия к новообращенному князю должно бы было выяснить точку зрения патриархата на взаимные отношения между империей и Болгарией по церковным вопросам (9), но в действительности оно оказывается весьма отвлеченным и малопригодным для выяснения нашей задачи. Первая часть письма догматического содержания, а вторая нравоучительная, отвечающая на вопрос, в чем заключаются обязанности князя. Если принять в соображение, что князь должен был вести ожесточенную борьбу с языческой партией, которая составила даже заговор на его жизнь, если вообразить себе, сколько затруднений предстояло устранить, чтобы приучить народ к новой вере (10) и предохранить его от религиозных влияний, привходивших с разных сторон, то, конечно, пастырское поучение Фотия должно оказаться мало соответствующим действительным потребностям Богориса. Весьма любопытно и то, что патриарх не отправил, по-видимому, в Болгарию достаточно духовенства и не закрепил за патриархатом влияния в новокрещеной стране. Тем не менее следует обратить внимание на то, что Фотий обращается к князю как к своему духовному сыну, как к благородному и истинному порождению его духовных болезней и дает понять, что он понес немало труда в деле обращения Болгарии (11).

Между тем уже в это самое время в Болгарии готовился совсем не предвиденный Фотием шаг, именно, если не начинались, то уже подготовлялись сношения с немецким духовенством и с латинской Церковью, имевшие целию приглашение в Болгарию проповедников для церковного устройства этой страны, т. е. именно то, что не вполне было устроено со стороны Византии. Об этом имеются весьма определенные известия, относящиеся к 866 и 867 гг., по которым легко восстановить внешний ход событий и показать их взаимную связь. Именно, у того же латинского писателя, на которого выше мы указывали, помещены известия о посылке из Болгарии посольства к Людовику Немецкому с просьбой прислать епископа и священников (12), а в Фульдской летописи записаны два факта, совершенно выясняющие переход Болгарии на сторону латинской Церкви:

«Болгарские послы пришли к королю в Реймс и уведомили, что князь их с немалым числом народа обратился ко Христу, и вместе с тем просили короля не отказать послать к ним способных проповедников христианской веры». Это было в 866 г., а в следующем году произошло следующее: «Король Людовик, удовлетворяя просьбу болгар, отправил к названному народу для распространения католической веры епископа Ерменриха с пресвитерами и диаконами. Но когда они прибыли туда, то найти, что посланные Римским первосвященником епископы наполнили уже всю страну, проповедуя и крестя» (13).

Никак нельзя думать, чтобы перемена настроения болгарского князя и обращение его к Западу по делам веры было легкомысленным и малопродуманным шагом или чтобы оно было следствием случайных разногласий с Византией. Богориса-Михаила занимал в это время не внешний только факт — устройство независимого патриархата и устранение на будущее время всякого влияния со стороны империи, так как в сохранившихся источниках нет указаний на попытки к тому ни со стороны патриархата, ни светского правительства, — а целый ряд административных, юридических и бытовых вопросов, разрешения коих он просил у папы. Об этом свидетельствует знаменитый в истории Болгарии памятник «Responsa ad consulta Bulgarorum», с которым ознакомимся ниже.

Несомненно, к тому же 866 г. относится важнейший с церковно-политической точки зрения памятник — окружное послание Фотия к представителям Восточных Церквей (14), в котором Константинопольский патриарх решительно и бесповоротно поставил вопрос о догматических разностях в вероучении Западной и Восточной Церкви, вместе с тем твердо установив воззрение на независимость Восточной Церкви от Западной. Это был смелый вызов, брошенный латинской Церкви, ставший основным документом в истории разделения Церквей и в дальнейшем самостоятельном бытии Восточной Церкви. Мы приводим его в главнейшей части его содержания.

«Как будто злому демону не было еще достаточно и как будто не наступил еще конец ухищрениям и коварством, какие он искони замышлял против человеческого рода, но и до воплощения Бога Слова многоразличными соблазнами искушал человека, приучая его к странным и преступным деяниям и тем приобретая над ним прочное господство, и после того не переставал бесчисленными соблазнами и приманками обманывать и совращать повинующихся ему. Так появились Симоны и Маркионы, Монтаны и Манесы и многообразная и многоразличная еретическая феомахия. Отсюда же Арий и Македонии, Несторий, Евтихий и Диоскор и прочий нечестивый сонм, против которых были составлены семь святых и Вселенских Соборов. Но когда ереси были истреблены и преданы молчанию и забвению, благочестивым стало возможно питать добрую и глубокую надежду, что не будет более изобретателей новых нечестии и что где бы ни проявил диавол свои козни, его замыслы обратятся на него самого, что едва ли народятся новые защитники и борцы тех учений, которые подверглись соборному отлучению, а виновники ересей и подражатели их испытали катастрофы и страдания. Такими надеждами убаюкивало себя благочестивое размышление, в особенности в царственном городе, в котором милостию Божией совершилось много неожиданного и где многие племена, отвергшисъ прежней скверны, научились песнословитъ с нами общего Создателя всяческих и Творца. Из царственного города, как бы с возвышенной и над обширным пространством господствующей местности, изливаются источники православия, и в концы вселенной расходятся чистые ручьи благочестия и как из обильных рек напояют догматами христианские души, которые в течение долгого времени иссохнут от нечестия или ереси, и, обратившись в сухую и бесплодную ниву, после принятия благодатного дождя учения приносят обильный плод. Ибо жители Армении, одержимые иаковатским нечестием и отвергшие православное учение, после того как состоялся тот многочисленный и святой Собор в Халкидоне, при содействии молитв ваших, решились освободиться от своего застарелого заблуждения, так что в настоящее время армянская страна чисто и православно исповедует христианское учение. И болгарский народ, варварский и христоненавистнический, сделался в такой степени кротким и богоискателъным, что, отстав от диаволъского и языческого служения и отбросив заблуждения эллинского суеверия, неожиданно чудесным образом обратился к христианской вере. Но у вы, злая и завистливая и безбожная воля и деяние! Ибо повествование об этом предмете, достойном евангельской истории, становится жалким, радость и наслаждение сменяются печалью и слезами. Еще двух лет не прошло, как означенный народ исповедует православную веру, и вот нечестивые и отвратительные мужи, порождение мрака (ибо это люди западного происхождения), увы! как досказать мне дальнейшее... набросились на новонасажденный в благочестии и только что благоустроенный народ, подобно молнии, и напали, как град или землетрясение, или, лучше сказать, как дикий вепрь на виноград Христов, который ногами и зубами, т. е. стезями гнусной политик и извращенных догматов, как то допускала их наглость, стали опустошать, злодейски умыслив развратить этот народ и отвлечь его от правых и чистых догматов и непорочной христианской веры...» (15). Следует перечисление беззаконий латинского духовенства: пост в субботу, разрешение сыра и молока в первую неделю поста, безбрачие духовенства, вторичное помазание миром, наконец, происхождение Св. Духа и от Сына. «Таковое безбожие означенные епископы мрака рассеяли вместе с прочими нечестиями среди болгарского народа (16). Когда дошел до нас слух об этом, мы поражены были страшным ударом в самое сердце, как будто перед нашими очами были собственные наши внутренности, терзаемые и разрываемые пресмыкающимися и зверями. Ибо на чью долю выпали труды, заботы и мучения по возрождению и усовершению их, в той же мере они испытывают невыносимую печаль и страдание, если погибает порождение их. Так поражены мы были скорбью, когда произошло несчастие, как исполнены были радости, видя болгар освобожденными от прежнего заблуждения. Но, оплакивая их, мы не дадим сна очам нашим, пока не восстановим их от падения и не приведем их снова по мере сил наших в селения Господни. Что же касается этих новых предтеч церковного отделения, этих слуг демона, виновных в погибели тысяч душ, этих общих губителей, которые подвергли стольким и таковым терзаниям мой нежный и только что устроенный в благочестии народ, то мы этих обманщиков и феомахов осудили соборным и божественным приговором, не к новому прибегая решению, а применив к ним и сделав общеизвестным определенное для них наказание на основании соборных и апостольских правил (17).

Сообщая вам об этом по древнему церковному обычаю, увещаем вас и умоляем быть нам ревностными сотрудниками в низвержении этих нечестивых и безбожных новшеств и не оставлять переданный отцами порядок, какой завещан вам предшественниками, но со всем тщанием и готовностью избрать и послать своих местоблюстителей, мужей, которые были бы вашими представителями, будучи украшены благочестием, священным саном, словесным даром и жизнию, с тем чтобы эту вновь народившуюся гангрену нечестия изъять из Церкви, а имевших дерзость внести в новонасажденный народ обсеменение злым учением исторгнуть с корнем и предать огню. Когда таким образом будет побеждено нечестие, а благочестие получит перевес, нам улыбается сладостная надежда возвратить к преподанной ему вере вновь оглашенный во Христе и новопросвещенный народ болгарский. Ибо не только этот народ переменил на веру Христову прежнее нечестие, но и тот слишком ставший известным и превосходящий всех жестокостью и кровопролитием, т.е. так называемая русь, которая, поработив окружающие ее народы и вследствие этого чрезмерно возгордившись, подняла руки на ромэйскую державу. Но, однако, ныне и этот народ переменил эллинское и безбожное учение, в котором прежде содержался, на чистое и неповрежденное христианское исповедание и вместе с тем с любовию поставил себя в состояние послушных и благорасположенных, хотя весьма недавно они опустошали наши области и обнаруживали величайшую дерзость. И так возгорелись они ревностью и любовию к вере, что приняли к себе епископа и пастыря и с большим усердием и вниманием исполняют христианские обряды. Когда этот народ по милости Божией отложился от своих прежних верований и принял чистую христианскую веру, то если бы и ваша братская любовь благоволила присоединиться к нам и вместе работать над посечением и сожжением вредных порослей [12], я питал бы уверенность в Господе Иисусе Христе, что его стадо увеличится еще более и что исполнится написанное: познают Меня все от мала до велика. Итак, нужно, чтобы ваши местоблюстители, представляющие вашу священную особу, были облечены неограниченною властию, какую вы унаследовали в Духе Святом, дабы они как по указанным выше вопросам, так и по другим к ним близким могли свободно и невозбранно говорить и действовать по авторитету апостольского престола. Вот и из Италии прислано нам соборное письмо, наполненное страшными обвинениями итальянцев против своего собственного епископа. Они [13], ставя ему в вину многочисленные преступления, обращаются с просьбой не оставить без внимания того, что они повержены в такое жалкое состояние, что они угнетены такой тяжкой тиранией, под которой нарушаются священные законы и извращаются все церковные основоположения. Об этом и прежде было известно чрез монахов и пресвитеров, прибывших из Италии, — таковы были Василий, Зосима и Митрофан и другие, оплакивавшие эти насилия и со слезами призывавшие к отмщению церковных обид; ныне же, как сказано, присланы грамоты от разных оттуда лиц, полные печальных рассказов и горячих слез, копии с которых по их желанию прилагаем к нашей грамоте, дабы и по отношению к этим делам, когда соберется святой и Вселенский Собор, составлено было определение по воле Божией и по смыслу канонов и дабы возвратить мир в Церкви Христовы. Ибо не только к вашему блаженству мы обращаемся с этим предложением, но и к представителям других архиерейских и апостольских престолов, из которых одни уже прибыли, а другие скоро прибудут (18).

Долгом считаем присовокупить и следующее. Во всех подчиненных каждому из вас епархиях седьмой Вселенский Собор следует сопричислять и ставить рядом с шестью Соборами. Между тем до нас дошел слух, что некоторые Церкви вашего апостольского трона признают только шесть Вселенских Соборов и не причисляют к ним седьмого, хотя со всем рачением и почтением исповедуют его постановления. Седьмой Собор истребил величайшее нечестие и имел представителей от четырех кафедр. Представители этих кафедр вместе с нашим божественным отцом, святейшим и блаженнейшим Тарасием, архиепископом Константинополя, составили великий и Вселенский . седьмой Собор, на котором разрушено нечестие икономахов или христомахов. Может быть, что по причине завладения вашими странами варварским народом арабов не оказалось возможным сообщить вам деяний этого Собора. По этой причине во многих из Восточных Церквей хотя и почитаются постановления этого Собора, но без точного знания того, что они принадлежат VII Собору». Рекомендуется сопричислить седьмой Собор к шести Вселенским.

Подходя к изложению самого острого периода церковной борьбы Константинопольского патриарха с Римским епископом, мы должны заметить, что для историка здесь представляется большая опасность увлечься второстепенными обстоятельствами и мелочами, имеющими, однако, вероисповедный и национальный характер, и за ними упустить из виду всемирно-историческое значение изучаемого периода. Чтобы избежать подобной опасности, мы берем только наиболее крупные факты, освещая их документальными литературными материалами. За личным делом Фотия и Игнатия, за вопросом о преимущественном праве на церковное управление Болгарией, за спором о границах церковных провинций и проч. скрывается весьма сложная и постоянно стоящая на очереди тема, дающая и доныне живое содержание европейской истории, именно тема о разностях в историческом развитии Запада и Востока Европы, о своеобразном характере в эволюции Церкви и государства в их взаимоотношениях. Во второй половине IX в. Восточная Церковь и государство начинают подготовлять реванш против каролингской узурпации, выразившейся в усвоении Каролингами титула римского императора и в политическом и церковном движении германцев на восток, к Дунаю. Это главный факт, одинаково одушевляющий первостепенных исторических деятелей в Константинополе и Риме, и в зависимости от него должны быть расположены события занимающего нас теперь периода.

Когда патриарх Фотий выступил со своим окружным посланием к самостоятельным Церквам Востока, обличая новшества Римской Церкви и приглашая восточных иерархов на Собор-суд деяний Римского епископа, несомненно, он заручился предварительно согласием царя и давал себе полный отчет в замышляемом деле, обозначавшем полный разрыв между Западом и Востоком. Просвещение христианством Болгарии и России и обращенный к нему протест со стороны западных иерархов на самовольные действия папы — все это давало в руки Константинопольского патриарха превосходные средства борьбы против Рима и, с другой стороны, обеспечивало за Восточной Церковью такие территориальные приобретения, о каких нельзя было и мечтать Римской Церкви и Западной империи.

Возвращаемся к изложению событий. Хотя обращение Болгарии последовало в 864—865 гг., но фактически она не получила церковной администрации и едва ли для нее был назначен епископ даже в 866 г., к которому относятся ближайшие факты. Князь Богорис-Михаил, без сомнения, был вовлечен в политическую борьбу, хотя, может быть, и не давал себе полного отчета в том, что из него хотят сделать орудие для достижения политических целей. Но он прекрасно сознавал ближайшие реальные потребности, в которых нуждалась Болгария, и имел около себя достаточно умных и образованных людей, которые могли не только подготовить ему материал для характеристики религиозного и бытового состояния Болгарии, но и точно обозначить способы приведения страны в благоустроенный вид. В августе 866 г. из Болгарии явилось в Рим торжественное посольство, во главе коего стоял боярин Петр, родственник князя, с подарками, назначенными как лично для папы, так и для святых мест, и с весьма любопытным письменным актом, в котором в 106 пунктах изложены были нужды и потребности страны. Это именно тот замечательный документ, который знакомит с внутренним состоянием Болгарии и по которому мы можем судить о побуждениях, заставивших болгарского князя уже в начале 866 г. обратиться в Рим за разрешением тех затруднений, которые его занимали и которые, по-видимому, не были разрешены сношениями с Константинополем. Хотя сношения Богориса с Римом, вызвавшие ответное посольство папы в ноябре того же года, не имели важных последствий и составляют совершенно вводный эпизод в излагаемых событиях, но, благодаря этим сношениям, наука владеет первостепенным : литературным памятником. Папа Николай, отправляя в Болгарию посольство с епископами Павлом Популонским и Формозом Портуанским, снабдил их письмом на имя князя, в котором произведен внимательный и делающий большую честь Римскому престолу разбор болгарских недоразумений и вопросов, изложенных в письме Богориса, до нас не дошедшем. Это упомянутые выше знаменитые «Responsa ad consulta Bulgarorum» (19).

«Ответы на вопросы болгар» заслуживают нашего внимания с разнообразных сторон, и прежде всего они дают яркую картину внутреннего состояния страны, так как из ответов на римском языке можно видеть, чего желало тогда болгарское правительство. Главнейше болгаре нуждались в писаном законе, так как новые условия жизни, вызванные обращением к христианству, произвели полный переворот в мнениях и настроениях и нуждались в подведении их под определенные нормы. И весьма любопытно то обстоятельство, что во многих местах ответов упоминается о гражданском законе, о руководстве для судебной практики и проч. как о книгах, посылаемых к болгарам для устройства их социального и гражданского быта [14]. Что это были за книги, этим любопытным вопросом занимались пока мало. По мнению Богишича (20), здесь нужно подразумевать как гражданские, так и церковные законы, так как для тех и других употреблены свои термины: canones, sacrae regulae и leges mundanae, legume edicta. Весьма вероятно, что папа отправил со своими легатами какой-нибудь кодекс, в котором уже ранее римские законы были применены к варварским обычаям [15]. Независимо от того «Ответы» бросают яркий свет на быт, нравы и обычаи, понятия и взаимоотношения болгарского народа. Отметим некоторые из подобных вопросов и ответов.

«Вы пишете, что один грек, выдав себя за священника, окрестил много народа. Когда был обнаружен обман, вы обрезали ему нос и уши и изгнали его». На этот вопрос папа отвечает: «За жестокий поступок виновный подлежит церковному покаянию; крещение же не теряет силы, если оно совершено во имя Троицы» (14—16). В другом ответе (33) говорится, что на будущее время на военном знамени вместо конского хвоста следует иметь крест. В ответе на 40-й вопрос говорится, что не нужно продолжать прежний обычай убивать тех, кто окажется не готов к войне; 67-м ответом вводится или рекомендуется клятва на Евангелии вместо меча. Весьма любопытны и живо характеризуют время и взаимные отношения те предметы, о которых говорится в 72—73-м ответах.

«Вы спрашиваете, можно ли вам иметь патриарха и где он должен получить посвящение. На первое время вам достаточно епископа, посвященного в Риме. С течением времени, с умножением числа верующих, когда окажется нужда иметь несколько епископов, один из них получит от святого престола привилегию архиепископата и будет поставлять других епископов. По его смерти епископы избирают ему преемника. По дальности расстояния ему нет нужды идти в Рим за посвящением; но до получения паллия он должен ограничиться богослужением, не позволяя себе других епископских действий». Столь же выразительно характеризуют потребности Болгарии и следующие вопросы (92—93). «Вы спрашиваете, какие главные патриаршие кафедры. Это три апостольские престола: Римский, Александрийский и Антиохийский. Епископы Константинополя и Иерусалима также называются патриархами, но не имеют той же важности, как первые, ибо Константинопольская кафедра не апостольского происхождения. Никейский Собор не говорит о Константинопольском патриархате, который обязан своим происхождением более капризам светской власти, чем законным основаниям. Что касается Иерусалимского епископа, хотя он признается в патриаршем сане Никейским Собором, но титулуется не Иерусалимским, а по имени Элия Адриана епископом Элии, ибо истинный Иерусалим на небесах, а настоящий земной до основания разрушен, так что от него не осталось камня на камне, а город Элия построен даже на другом месте». На вопрос, какой патриарх по рангу занимает второе место, папа отвечает, что на основании канонов Никейского Собора второе место после Римского принадлежит Александрийскому патриарху. В этом же смысле любопытен последний (106) ответ.

«В желании получить от нас чистое и совершенное христианство, не имеющее никакого недостатка или порока, вы указываете, что в вашу страну пришли многие христиане из различных мест — греки, армяне и другие и распространяют между вами различные мнения и учения, и вы спрашиваете, как поступить: верить ли всем их разнообразным учениям или нет. На ваш вопрос ответ дадим немы, но св. Петр, который живет на своем престоле и дает ответ спрашивающим о истинной вере. Святая Римская Церковь всегда была без порока, как Церковь происхождения апостольского, коей исповедание веры одобрено самим Христом. Дабы вам сообщить именно эту веру, тайны которой никто не может постигнуть в совершенстве, мы по внушению Божию посылаем вам наше письмо и легатов с различными книгами. И пока вы не укрепитесь в достаточной степени, мы не перестанем внимательно следить за вами, и пока не будете в состояния принимать твердую пишу, мы не преминем питать вас только молоком, ибо составляете в Господе радость мою и украшение мое. По отношению же к явившимся из разных стран проповедникам, которые сообщают вам разные учения, мы писали уже достаточно. Важно не то, кто проповедует, а то, о чем проповедует. Но по всем этим вопросам милосердие Божие внушит нужное нашим легатам и будущему вашему епископу, которые вас научат, что вам делать. По всем же важным вопросам вы будете спрашивать мнения у апостольского престола».

Независимо от приведенных вопросов, которые весьма отчетливо рисуют реальную потребность тогдашней Болгарии — искать разъяснения важных для нее затруднений у просвещенных соседей, есть в занимающем нас документе неоцененный материал для быта и нравов языческих болгар, их отношения к христианству, для характеристики их тюркского происхождения и суеверий, распространенных между туземным славянским и частию греческим населением. В этом отношении наш памятник еще ожидает специальных исследований. Например (вопрос 17): «Согрешили ли мы, предав смерти главных мятежников, восставших у нас против христианства, вместе с их детьми?»; или (41): «Что делать с теми, которые не перестают приносить жертвы идолам?»; или (40): «У нас обычай, что прежде сражения наш государь посылал мужа испытанной верности и благоразумия осматривать оружие, коней и все нужное для боя и если что у кого окажется не в должном порядке, то его казнить, — как теперь поступать?» Наконец, здесь встречаются вопросы чисто юридического свойства, па которые был возможен один ответ — действовать на основании закона (вопросы 26, 27, 28, 29, 31, 32, 52) — и которые вводят наш памятник в число источников для изучения древне-славянского права (21).

Римское посольство, имевшее во главе двух епископов и получившее от папы полномочие организовать в Болгарии церковное устройство согласно желанию князя Богориса-Михаила, отправилось из Рима в самом конце 866 г. В то же самое время папа Николай I в целях благоприятного разрешения весьма запутавшегося и осложнившегося вопроса о возведении Фотия на престол снаряжал новое посольство в Константинополь, которому поручено было передать семь писем царю и влиятельным лицам в столице империи; все эти письма занимались делом Фотия. Весьма любопытно здесь принять в соображение, что папа в ноябре 866 г. писал и кесарю Варде, очевидно, находясь без точных сведений о том, что происходило в Константинополе, и не зная еще, что Варда был убит уже в апреле месяце. Точно так же папа не был осведомлен о настроении своего соперника, который тогда занят был подготовлением к Собору и собиранием материала о новшествах латинской Церкви. Оба посольства направлялись одним и тем же путем и вместе прибыли в Болгарию; епископ Формоз остался при князе Богорисе, а епископ Донат Остийский направился к границам империи, где, впрочем, его остановили, дав понять, что император больше не желает продолжать сношения с папой. Проведя несколько дней на границе в ожидании более благоприятных вестей из Константинополя, римское посольство принуждено было принять обратное путешествие. Через епископа Доната, стоявшего во главе этого посольства, в Риме могли узнать о том, как недовольны в Константинополе вмешательством папы в болгарские дела и как спор между папой и патриархом принял совершенно новое направление и угрожает полным разрывом Церквей (22). Весьма может быть, что содержание окружного послания Фотия к восточным патриархам о болгарском деле и об отступлениях латинской Церкви, приведенное выше, тогда же стало известно в Риме. Словом, в 867 г. отношения между Римом и Константинополем достигли крайнего напряжения и выразились в постановлениях Константинопольского Собора, происходившего в течение Великого поста 867 г., на котором в присутствии царя и уполномоченных от восточных патриархов был анафематствован и объявлен низверженным папа Николай I как за его притязания на вмешательство в дела Константинопольской Церкви, так и за допущенные им отступления в обрядах и символе. Об этом Соборе, на котором в первый раз резко поставлен был вопрос об эмансипации Восточной Церкви и с которого в сущности можно начинать историю разделения Церквей, не сохранилось никаких известий со стороны церковных лиц и партий, стоявших на стороне Фотия. Как известно, патриарх Фотий в сентябре того же года лишился кафедры и на его место вступил Игнатий. Следствием этого переворота было полное изменение отношений между Римом и Константинополем, и для получившей господство церковной партии было весьма важно уничтожить и предать полному забвению все то, что сделано было Фотием, и в особенности что относилось к составленному им в 867 г. Собору. Таким образом, в настоящее время об этом Соборе можно судить лишь по известиям врагов Фотия, которыми были уничтожены деяния этого Собора (23). Ненависть к Фотию окрасила все известия об этом Соборе, так что весьма трудно разобраться в сохранившихся описаниях. Говорят, что вместо уполномоченных восточных патриархов были подставные монахи, подкупленные Фотием; что деяния Собора подписал только 21 епископ, а что Фотий подделал 1000 подписей, что царем Михаилом подпись была сделана в бессознательном состоянии. Все эти и подобные свидетельства служат лишь к характеристике нетерпимости и страстности партий, но не могут претендовать на историческую достоверность. Несомненно, что к обострению отношений много содействовали болгарские дела, которые развиваются частию параллельно с ходом борьбы между папой и патриархом, частию с своей стороны стоят в зависимости от притязательных или миролюбивых настроений паны и патриарха. Для того чтобы дать правильное представление о ближайших событиях, которые предстоит нам рассказать, следует напомнить содержание окружного послания Фотия к восточным патриархам, здесь он доводит до самого крайнего выражения одушевлявшие его мысли насчет независимости Восточной Церкви от Западной и высказывается с полной свободой по отношению к догматическим и обрядовым разностям, выяснившимся к тому времени между Западной и Восточной Церковью. Деяния Собора 867 г. должны быть рассматриваемы как естественный результат настроения патриарха Фотия, который с успехом миссионерской деятельности греческого духовенства в Восточной Европе мог считать себя у границы своих заветных желаний и чувствовать за собой достаточно сил влияния, чтобы положить конец домогательствам и чрезмерным притязаниям Римской Церкви. Патриарх Фотий едва ли остановился бы на том, что произошло в 867 г. Но его дни были сочтены, его влиянию угрожал нежданный конец.

Прежде всего ход событий в Византии, и в частности положение Фотия, изменился с насильственной смертью кесаря Варды, его почитателя и могущественного защитника, последовавшей в 866 г. Вакантное место кесаря и непосредственное влияние на внешние и внутренние дела перешло к Василию Македонянину, который скоро овладел властью, получив титул соимператора, и вполне устранил отдел мало привыкшего к серьезным занятиям Михаила III, а наконец, 23 сентября 867 г., после насильственной смерти царя, сделался самостоятельным и единовластным распорядителем империи. Хотя Василий был не только свидетелем того, что происходило на Соборе, но и сам присутствовал на нем и давал свою подпись под соборными деяниями, но его первое важное распоряжение по восшествии на престол состояло в том, чтобы восстановить добрые отношения с Римским престолом, для чего нужно было пожертвовать патриархом Фотием, который был низвержен с кафедры 25 сентября, т. е. через день по восшествии на престол Василия. Этот политический и церковный переворот сопровождался весьма важными и разнообразными последствиями.

В то время как произошли в Константинополе указанные события, вследствие которых должна была измениться внешняя и внутренняя политика империи, в Болгарии латинское духовенство с епископами Павлом и Формозом приступило к выполнению задач, какие были указаны ему папой Николаем. Прежде всего изгнано было греческое духовенство и приступлено к исправлению с точки зрения латинских взглядов, о которых дают понятие как окружное послание Фотия, так и ответы на болгарские вопросы, внушенной греками веры и обрядов. Внешним знаком полного согласия между князем и латинскими епископами было то, что в Болгарии была принята латинская мода стричь волосы, которая служила выражением перехода к латинству. Видя в Формозе вполне угодного ему человека, Богорис послал в Рим просьбу назначить его архиепископом Болгарии, дав ей самостоятельное устройство по церковным делам. В короткий срок тесного сближения Болгарии с Римом Богорис посылал три раза убедительные просьбы к папе назначить для Болгарии самостоятельного архиепископа из римского духовенства, то с поименованием лиц, которых он желал бы видеть на архиепископском престоле в своем княжестве, то предоставляя выбор папе. В последний раз, в 869 г., во главе посольства был боярин Петр, родственник князя, которому было поручено просить посвящения для Болгарии диакона Марина. Но настойчивые представления князя не находили благоприятного приема в Риме, папа не согласился ни на посвящение Формоза, ни Марина, чем охладил доверие князя и заставил его подумать о других средствах для достижения задуманной цели. Весьма вероятно, что и со стороны греческого духовенства и византийского правительства продолжали питать у болгар надежды на более благоприятное разрешение церковного вопроса в единении с патриархатом. Наконец, и князь Богорис, по-видимому, пришел к заключению, что для Болгарии лучше оставаться в согласии с империей, с которой было гораздо больше общих точек соприкосновения, чем с латинским Западом, и в начале 870 г. он отправил в Константинополь во главе торжественного посольства боярина Петра, который на Соборе из восточных и западных епископов должен был поставить на разрешение вопрос: от кого должна зависеть в церковном отношении Болгария, от Римского епископа или от Константинопольского патриарха? Как увидим ниже, на Соборе вопрос решен в пользу патриархата, чем окончательно решалось и дело о принадлежности Болгарии к Восточной Церкви.

Между тем мы должны обратиться к константинопольским событиям, чтобы хотя несколько объяснить неожиданную перемену в настроениях. С восшествием на патриарший престол Игнатия и устранением от дел Фотия, казалось бы, ход событий должен был направляться к полному торжеству папы. Из Константинополя были в конце того же 867 г. отправлены грамоты к папе. Эти грамоты, адресованные на имя Николая I, были получены уже папой Адрианом — тем самым, которому пришлось разрешать вопрос о проповеднической деятельности в Моравии Кирилла и Мефодия. И царь Василий I, и патриарх Игнатий до такой степени мрачными красками рисовали церковные дела и так преклонялись пред авторитетом Римского престола, что, казалось, Византия готова была совсем отказаться от мысли о равенстве с Римом и о самостоятельном устройстве патриархата. Царь и патриарх призывают папу принять на себя устройство церковных дел в Константинополе и умоляют его прислать своих легатов в Константинополь. Весьма любопытно, что в Риме , не так поспешно воспользовались перспективой наложить руку на патриархат. Вообще, по нашему мнению, в первые годы Адриана II Римская Церковь не была на высоте своего положения. В самом деле, то, что происходило в Риме во время приема константинопольского посольства, превосходит всякое вероятие. Папа и приближенные его совершенно забыли приличие и достоинство представляемого ими церковного учреждения и позволили на торжественном приеме в одной из римских церквей ряд издевательств над павшим врагом папы патриархом Фотием. Еще хуже рисуются члены византийского посольства. Митрополит Иоанн принес в собрание протоколы Константинопольского Собора 8б7 г. и, бросив их, стал топтать их ногами, приговаривая: «Как проклят ты в Константинополе, так будь проклят и в Риме», а спафарий Василий, обнажив меч, стал рубить кодекс соборных деяний со словами: «Тут сидит дьявол, который устами Фотия сказал такие слова, которых сам не мог произнести!» В Риме в 869 г. составился Собор для суждения о действиях Фотия, на этом Соборе папа праздновал свое торжество над Восточной Церковью и мстил за оскорбление, нанесенное Фотием Римской кафедре. Постановление Собора присуждало к сожжению соборные акты. Когда книга была брошена в огонь, то она горела, по свидетельству очевидца, издавая зловоние, и сгорела весьма быстро, хотя лил сильный дождь. Отлучив и анафематствовав Фотия, Собор сделал, кроме того, ряд постановлений о главенстве папы и его неподсудности никакому земному суду и закончил угрозой отлучения от Церкви всех, кто будет хранить у себя акты осужденного Собора.

Уже в июне 869 г. отправлено было из Рима в Константинополь посольство, во главе которого стояли епископы Донат и Стефан и дьякон Марин. Эти епископы назначались легатами папы для того Собора, о котором ходатайствовали император и патриарх Игнатий и которому предстояло разрешить ряд важных вопросов, поднятых в последние годы борьбы между Римом и Константинополем, и прежде всего вопрос об Игнатии и Фотии.

В конце сентября папские послы достигли Солуни, где были встречены спафарием Евстахием, а в Силиврии им вышел навстречу протоспафарий Сисиний. В субботу 24 сентября они прибыли в Константинополь, где встречены с большой пышностью и препровождены во дворец Магнавры, назначенный для их обитания. Деяния Собора начались 5 октября и окончились 28 февраля 870 г., следовательно, продолжались почти 5 месяцев. Деяния этого Собора, причисляемого западными писателями к вселенским и слывущего под именем VIII Вселенского Собора, сохранились в латинском переводе Анастасия Библиотекаря, так как греческий оригинал их погиб. Для проверки перевода Анастасия может служить извлечение из актов на греческом языке, составленное неизвестным писателем X в. Содержанием соборных деяний мы не будем здесь заниматься, так как они в общем имели узкое значение и преследовали лишь достижение торжества римской идеи. Это видно из формулы, предложенной папскими легатами еще до открытия занятий, которую обязательно должны были принять члены Собора. Формула отправлялась из слов: «Ты еси камень (Петр) и на сем камне созижду Церковь Мою» — и приходила к выводу, что под Церковью здесь разумеется апостольская Римская кафедра, которая непогрешимо соблюдала кафолическую веру; далее означенной формулой требовалось анафематствование ереси иконоборцев, Фотия и составленных им Соборов против Игнатия и против папы Николая. Требовалась личная подпись членов Собора под этой формулой; кто уклонялся от подписи, тот не принимался на Собор. Оттого так скуден был этот якобы вселенский Собор числом членов; на первом заседании было только 18 епископов! На четвертом заседании, 13 октября, обнаружилось, что приверженцев Фотия в константинопольском клире гораздо больше, чем предполагали на Соборе, и что они решились твердо отстаивать раз занятое положение, что осуждение Фотия незаконно и что Собор нарушает канонические правила. Для папских легатов важ-; но было, чтобы Собор после решения дела в Риме не приступал к новому рассмотрению Фотиева дела, между тем как на четвертом заседании патрикием Ваани и митрополитом Митрофаном настойчиво проводилась мысль о приглашении на Собор Фотия и его приверженцев для выслушания их и суда над ними. На пятом заседании, 20 октября, присутствовал сам подсудимый патриарх. На обращенные к нему вопросы, признает ли он определения пап Николая и Адриана, Фотий не давал ответа. «Твое молчание не спасет тебя от осуждения», — сказали легаты. «Но также и Иисус молчанием не избегнул осуждения», — ответил Фотий. На шестом заседании, происходившем 25 октября, присутствовал император, но весь состав членов не превышал числа 37. Фотий и его приверженцы, между которыми отмечаются Захария Халкидонский и Григорий Сиракузский, твердо отстаивали ту мысль, что они неподсудны этому Собору и что Константинопольский патриарх не обязан подчиняться решениям Римской Церкви. Хотя против Фотия было произнесено на Соборе осуждение, но для усиления его нравственного значения члены Собора придумали употребить для подписи не чернила, а евхаристическую кровь. После восьмого заседания, бывшего 5 ноября, происходил перерыв в соборной деятельности до 12 февраля 870 г.

Последнее заседание происходило 20 февраля (24). Прежде чем члены Собора отправились в обратный путь, напутствуемые угощением и богатыми дарами, случилось обстоятельство, которое должно было значительно омрачить торжество римских легатов и умалить значение сделанных им на этом Соборе уступок. Припомним, как настойчиво домогался князь Богорис назначения архиепископа и как последовательно и также настойчиво отказывали ему в этом в Риме. Наконец, Богорис воспользовался происходившим в Константинополе церковным собранием, на котором, как ему было хорошо известно, присутствовали и уполномоченные из Рима, и представители от Восточных Церквей, и снарядил посольство во главе с боярином Петром с целью предложить Константинопольскому Собору на обсуждение занимавший его вопрос о церковной организации Болгарии. Не может быть сомнения, что этот поворот дела приготовлен был предварительными сношениями с царем Василием. Болгарское посольство прибыло в Константинополь в феврале 870 г., и на последнем соборном заседании оно приглашено было занять почетное место рядом с послами западного императора. Царю Василию весьма важно было, однако, отделить болгарское дело от того вопроса, который составлял главный предмет соборных деяний, притом же в болгарском деле он не мог идти на уступки. Итак, 3 марта царь пригласил к себе во дворец римских легатов, где были уже и представители восточных патриархов, и патриарх Игнатий. После того как все заняли назначенные для них места, предложено было болгарскому посольству предъявить принесенные им грамоты и подарки (25). Тогда боярин Петр сказал: «Князь болгарский, осведомившись о том, что вы собрались здесь для обсуждения церковных дел, поручил нам приветствовать вас, и в особенности вас, легатов апостольского престола». После этого боярин Петр прямо поставил вопрос: «Желая избежать ошибки, мы спрашиваем вас, представителей всех патриархатов: какой Церкви Болгария должна подчиняться?» Легаты римские отвечали на это: «Без сомнения, Римской Церкви, так как в лоно этой Церкви вступил ваш князь со своим народом. От папы Николая он получил наставление в христианской жизни, епископов и священников. Что вы принадлежите к Римской Церкви, это доказывается и тем, что латинское духовенство и в настоящее время находится у вас». Но когда болгаре просили тем не менее поставить на обсуждение предложенный ими вопрос, легаты сослались на то, что они уже окончили то церковное дело, для которого собрались здесь, и что внесенный болгарами вопрос совершенно новое дело, для суждения о котором они не имеют инструкций. Но оказалось, что этим нельзя было удовлетвориться, что вопросу предстояло получить дальнейшее движение. Со стороны восточных епископов был предложен новый вопрос: «Кому принадлежала эта страна, когда вы завладели ею, были ли тогда в ней греческие или латинские священники?» На это болгаре отвечали, что они заняли страну по праву завоевания у греков и что нашли в ней только греческих священников. Тогда восточные епископы высказались в том смысле, что Болгария должна принадлежать Константинопольскому патриарху. Но папские легаты, ссылаясь на исторические основания, возразили на это, что апостольский престол с древних времен имел под своей властию Епир, Фессалию и Дарданию, т. е. те страны, к коим принадлежит и Болгария. Далее, Болгария обращена в христианство латинским духовенством и зависит от Рима уже в течение трех лет. Восточные епископы, не отрицая приведенных фактов, пожелали обсудить их каждый в отдельности, но папские легаты восстали против такой постановки вопроса, находя, что никто не может судить об этом деле, уже порешенном папой, и что, кроме того, они не имеют инструкций входить в обсуждение этого совершенно нового дела. Положение, занятое партиями, совершенно ясно, и трудно было поколебать греческую и латинскую точку зрения. Греки ссылались на исконные права, так как Болгария всегда находилась во власти греков, отделение же этой страны обусловливалось только язычеством завоевателей, а возвращение под власть патриархата есть естественное следствие принятия христианской веры. Латиняне основывали свои притязания на реальном факте неоспоримого и всеми известного пребывания в новообращенной Болгарии римского епископа и значительного числа латинского клира. Когда стало ясным, что собрание склоняется на ту сторону, которая отстаивала права патриархата, римские легаты вновь указали на принцип главенства и неподсудности римского епископа Собору и обратились к патриарху Игнатию с требованием, чтобы он не позволял себе вмешиваться в дела Болгарии и не осмеливался преступить прямые приказания папы. На основании свидетельства Анастасия Библиотекаря, у которого почерпаются данные для занимающего нас вопроса, трудно составить заключение о том, был ли окончательно подвергнут голосованию вопрос о Болгарии, или же ограничились обменом мнений. Известно, что подлинные акты Собора подверглись уничтожению во время нападения на римских легатов славянских пиратов, которые держали их долго в плену и лишили их всего имущества. По возвращении в Рим в декабре 870 г. они не могли представить папе соборных актов.

Тем не менее для императора и патриарха вопрос о присоединении Болгарии представлялся решенным окончательно. И князь Богорис не искал более разрешения вопроса о том, кому должна подчиняться его страна. Вместе с восточными епископами он считал дело о присоединении Болгарии к патриархату вполне окончательным решением. С тех пор Болгария освободилась от латинского влияния и получила самостоятельное церковное устройство под управлением своего архиепископа.

Изложенное событие сопровождалось непосредственными и весьма важными результатами в дальнейшей истории взаимных отношений Рима и Константинополя и дало новый толчок кирилло-мефодиевскому вопросу.

[1] ...absque Romanae sedis, Romanique pontificis consensu nullius ihsurgentis deliberationis terminus daretur.

[2] Об этом землетрясении упоминается в беседах Фотия о нашествии руси.

[3] ???? ??? ?? ????? ???????, ??? ?? ??????? ??? ???????? ??? ???????? ??? ????? ????????.

[4] Как видно из ближайших затем слоп, речь идет об учениках Фотия, об его школе. Любопытно, что это место пропущено у Гергенретера.

[5] Место несомненно относится к митрополитам Солуни, Иллирика и Сиракуз, хотя иные понимают его применительно к болгарам. — Неrgenrother. 1.5. 73.

[6] Этого отдела нет в греческом тексте Досифея. Он восстановляется по изд.: Mai. Nova Patrum Bibl. IV. Р. 51.

[7] «Tota blashemiis, tota erat injuriis plena» (Маnsi XV. Со1. 187).

[8] «Si jam saepe nominatam linguam ideo barbaram nuncupatis, quoniam a translatoribus in graecam dictionem mutate barbarismos generat, non linquae latinae, sed culpa est, ut opinamur, qui quando necesse est non sensum e sensu, sed violenter verbum edere conantur e verbo» (Маnsi XV. Со1. 191).

[9] Прекрасное место о мусульманских победах на Средиземном море, нанесших непоправимый вред политическому положению Византии, а равно о походе Аскольда и Дира на Константинополь читается так «Quid saeviunt hominess, quid mali fecimus nos? Certe non Cretam invasimus, non Siciliam exterminavimus, non innumeras Graecis subjectas provincias obtinuimus; postremo non ecclesias sanctorum, interfectis numerosis hominibus, ac suburbana Constantinopoleos, quae et muris ejus pene contigua sunt, incendimus» (Маnsi XV. Со1. 209).

[10] Весьма отчетливое различение между язычниками, русью и магометанами: «de istis nulla fit ultio, qui pagabni sunt, qui alterius fidei sunt, qui inmici Christi sunt, qui veritatis ministries jugiter adversantur».

[11] 28 правил Халкид. Собора.

[12] Легко видеть, что патриарх Фотий здесь определенно говорит о вредных порослях Западной Церкви, приводя тексты из Пс. XVIII, 4 и Послания к Римл. 1,18. Эта мысль достаточно выясняется из последующего.

[13] Конечно, идет речь о протесте архиепископов Трирского, Кельнского и Равеннского против незаконных действий папы Николая, с которым означенные архиереи обратились к патриарху Фотию. внушив ему мысль о привлечении папы к церковному суду (Hergenrother. I. §. 547).

[14] Leges mundanae; codices; libros quos vobis ad praesens necessarios esse consideramus, sicut poscitis, animo gratiani concedimus [светские законы, кодексы, книги, которые в настоящее время мы считаем для вас необходимыми, мы, как вы просите, с радостью вам предоставляем]. Об этих законных книгах трактуется в 13,19,24,26, 28,31,37, 52,75,76 и 84-м вопросах.

[15] Исследователи склоняются к мысли, что это был «Breviarium Alarici» или «Lex romana Visigothorum», хотя в практическом смысле эти законы не имели в Болгарии приложения, потому что уже через три года, в 870 г., Богорис снова вступил в общение с греками, и с тех пор Болгария усвоила себе византийское церковное и гражданское устройство и право.

Сайт управляется системой uCoz