Глава VI[1]

ОРГАНИЗАЦИЯ АРХИЕПИСКОПИИ

СВ. МЕФОДИЯ. ВСЕМИРНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ

ЗНАЧЕНИЕ КИРИЛЛО-МЕФОДИЕВСКОГО ВОПРОСА

Путешествие славянских проповедников в Риме и за­вязавшиеся вместе с этим непосредственные отношения их с Римским епископом сопровождались весьма важны­ми последствиями столько же в личной судьбе их, сколько в истории просвещенных ими христианством народов. / Несмотря на усиленные старания исследователей выяс­нить побуждения, заставившие свв. братьев идти в Рим, или обеспечить основание приглашения их в Рим со стороны папы Николая I, все же этот вопрос в биографии солунских братьев остается и, вероятно, останется неясным. Если и принять как несомненное то, что сообщается в паннон-ских житьях и в Итальянской легенде, именно, что им бы­ло приглашение или приказание явиться в Рим, то нельзя было бы понять, почему же в Риме желали их видеть «как ангелов Божиих». Многое, конечно, объясняется в приеме, оказанном Константину и Мефодию, тем обстоятельст­вом, что они пришли в Рим с мощами св. Климентия, папы Римского, обретенными ими в Херсоне. Отсюда и торже­ственная встреча за стенами города, которая, однако, должна быть понимаема как религиозная процессия, от­сюда их и ласковый прием виновникам большого церков­ного торжества. Никак не следует забывать, что и в даль­нейшем почет и внимание в Риме славянским просветите­лям объясняется не столько их великими заслугами в деле миссии между славянами, сколько тем, что благодаря их благочестию и святости Римская Церковь имела счастие возвратить себе мощи св. Климентия (1).

Но Константин и Мефодий имели ожидать в Риме ре­шения вопроса по делу их проповеди в Моравии. Следует показать, что и самое приглашение их в Рим вызвано бы­ло именно как самой их проповедью, так и исключитель­ными условиями, с которыми соединена была проповедь: они читали Евангелие и другие священные книги на сла­вянском языке и совершали богослужение на народном языке новообращенных. Несмотря на новшества, допу­щенные проповедниками, которые в Римской Церкви во­обще не считались принятыми, папа Адриан II не поста­вил никаких затруднений ни по отношению к переводу Священного Писания на славянский язык, ни по вопросу о совершении литургий на народном языке славян: со­гласие и одобрение выражено в такой торжественной форме, какая должна была заставить замолкнуть всех не­доброжелателей к делу славянских проповедников. И са­ми они были обласканы, и ученики их получили посвя­щение в разные церковные степени./[2] Но возникает не­которое сомнение в искренности, римской курии по отношению к славянским проповедникам. Если они при­были в Рим в конце 867 г. или даже в начале следующего года, то для деловых переговоров о потребностях цер­ковной миссии между славянами не требовалось так мно­го времени, сколько на самом деле должны были провес­ти в Риме свв. братья. Случилось, впрочем, неожиданное и прискорбное событие: в феврале 869 г. умер Константин — тот самый из свв. братьев, которому принадлежит об­ретение мощей св. Климента, открытие славянской азбу­ки и перевод Священного Писания. В этом совершенно случайном обстоятельстве создалась новая связь с Ри­мом, получился новый мотив для расширения сферы римского влияния на начатое Константином и Мефоди-ем дело проповеди между славянами. Позволительно при этом напомнить, что как раз в это время слишком резко и настойчиво ставился вопрос о расширении сферы влия­ния как Западной, так и Восточной Церкви на новообра­щенную славянскую страну и что рядом с церковными притязаниями с запада шло и политическое движение на дунайские области.

Источники дают понять (2), что вопрос о погребении св. Константина-Кирилла в Риме был оспариваем Мефодием, который желал отправить его тело в Константинополь, но что латинское духовенство настояло на своем желании оставить его в Риме. Нужно также обратить внимание, что папа оказал Константину Философу исключительное внимание, приказав похоронить его в базилике св. Петра и в своей собственной раке. И спустя немного времени по просьбе Мефодия гроб св. Константина был торжествен­но перенесен в базилику св. Климента и похоронен «у правой стороны алтаря» (3), где почивали и мощи св. Кли­мента. Нельзя не видеть здесь торжественного признания со стороны Римской Церкви высоких заслуг св. Кирилла и желания приобщить его к популярнейшим святыням Рим­ской Церкви. Память о св. Кирилле сохранилась в Риме в связи с базиликой Климента (4). Может быть, даже совре­менным и во всяком случае самым древним памятником пребывания свв. братьев в Риме должна быть признана знаменитая икона Петра и Павла, хранящаяся в Ватикане, самое древнее упоминание о которой относится к 1192 г. Икона состоит из двух частей: верхняя представляет апос­толов Петра и Павла с кирилловскими надписями и в се­редине Спаса благословляющего, внизу четыре фигуры небольшого формата: папу, благословляющего склонен­ного пред ним монаха (обе фигуры в акре), и по бокам две монашеские фигуры с воздетыми молитвенно руками. В этих изображениях нельзя не видеть, по мнению боль­шинства исследователей, славянских просветителей: без­бородая фигура изображает Константина, а другая, с бо­родой — Мефодия. Папа Адриан, поднявший руку над го­ловой склоненного пред ним Мефодия, по всей вероятности, представлен в момент посвящения в епис­копский сан Мефодия, уже по смерти Константина. Второй памятник находится в базилике св. Климента (5). На нем фресковая живопись представляет целую группу: в центре Спаситель, перед ним коленопреклоненные свв. братья, по бокам архангелы Михаил и Гавриил, за ними апостол Андрей и папа Климент[3].

Чтобы не возвращаться к затронутому здесь вопросу об отношении римской курии к солунским братьям в 868 и ближайших годах, следует особенно выдвинуть слова Анастасия Библиотекаря, который лично знал Кирилла и Мефодия и не меньше самих греков был посвящен в дела Восточной Церкви. В письме к императору Карлу Лысому, помеченном 8 индиктом, т. е. написанном не позже 875 г., Анастасий ссылается на авторитет св. Кирилла по литера­турному вопросу в следующих выражениях: «Великий муж и учитель апостолической жизни, Константин Философ, который прибыл в Рим при блаженной памяти папе Адри­ане и возвратил своей кафедре тело св. Климента, часто го­ворил...»6 Не может, таким образом, возникать никакого со­мнения, что Римская Церковь при папе Адриане руководи­лась определенным воззрением на миссионерскую деятельность солунских братьев, находя ее полезною в ин­тересах Западной Церкви и считая возможным усвоить ее вполне Римскому престолу.

Почему наступил продолжительный перерыв в дея­тельности Мефодия, почему долго оставляли его в Риме, не давая ему свободы снова возвратиться к прерванному делу, этого нельзя объяснять желанием тормозить дело христианской миссии между славянами, как это часто высказывается в литературе. Чтобы не относить этого промедления исключительно к неискренности Римской Церкви, достаточно сослаться на происходившие тогда в Моравии политические смуты, которые довели эту стра­ну до крайне бедственного состояния и служили препят­ствием к продолжению в ней миссионерской деятельно­сти. Укажем на некоторые обстоятельства. Ростислав вообще не жил в мире с франкским государством, и дея­тельность солунских братьев служила для него средством организовать национальную Церковь без участия немец­кого духовенства. Он заручился преданными ему людьми между служилыми мужами немецкого короля и завязал сношения с родственными соседними народами. Вместе с мораванами в 8б9 г. поднялись чехи, сербы лужицкие и бодричи. Во главе больших ополчений стали Ростислав и племянник его Святополк, союзники моравского князя напали на Баварию и Тюрингию. Немецкий король Людо­вик заболел и должен был поручить свое войско сыновь­ям Карломану и Карлу. Успех был, однако, на стороне немцев, которые прошли в глубь Моравии до самой сто­лицы княжества, хорошо защищенного и оберегаемого Велеграда. Немцы отказались от осады и повернули на­зад, причем им нанесено было славянами несколько по­ражений в малой войне. Когда было заключено наконец перемирие, начались внутренние смуты в Моравии. Бли­жайший сосед Ростислава, Карломан, носивший звание герцога Баварии и маркграфа Восточной марки, всех бо­лее заинтересованный в ослаблении Моравии, вошел в тайные сношения с племянником Ростислава Святополком и подговорил его свергнуть дядю с престола. Таким образом в 870 г. моравский князь был лишен власти и вы­дан Карломану, которым он был ослеплен и заключен в монастырь. На место его стал Святополк, но союзник его Карломан стремился к тому, чтобы сделать Моравию за­висимой областью и лишить Святополка самостоятель­ности. Следствием этого были новые смуты, которыми воспользовался Карломан, завладел Моравией и разгра­бил государственную казну и княжеские сокровища в Велеграде (7). Изложенные обстоятельства вполне объясняют, почему славянским просветителям нельзя было возвра­титься в Моравию, которая все это время была жертвой войны и внутренней смуты; притом же и сам Ростислав, при котором начато было дело просвещения Моравии, потерял власть, племянник же его имел совсем иные взгляды на дело Кирилла и Мефодия. С другой стороны, нужно принять в соображение и формальные трудности, которые соединялись с вопросом о продолжении пропо­веднической деятельности между славянами.

Со времени вступления солунских братьев в сноше­ния с Римом начатое ими дело становилось, вследствие благожелательного к нему отношения Римского престо­ла, предприятием собственно Римской или во всяком случае Западной Церкви. Но для присвоения его Запад­ной Церкви в том особенном, боевом относительно Константинопольского патриархата смысле, какой уста­новился на практике к 869—870 гг., необходимо было считаться с тогдашним реальным положением полити­ческих влияний на Балканском полуострове и в особен­ности с церковными притязаниями как специально Рим­ской, так в частности Германской Церкви. Уже и Мора­вия, хотя она не успела еще в занимающее нас время войти непосредственно в сферу политического влияния Западной империи, в церковном смысле составляла при­надлежность немецкого епархиального церковного уп­равления, как это по крайней мере доказывали в IX в. не­мецкие епископы. Тем более строго ставились церков­ные притязания в тех областях, где сделаны были уже некоторые реальные завоевания со стороны латинского духовенства и где были начатки церковной организа­ции. Итак, в Моравии пока не было места для деятельно­сти св. Мефодия, да и в другой стране могли встретиться препятствия формального характера.

Наступил очень важный момент, когда папа решился дать св. Мефодию другое назначение и вместе с тем от­крыть ему широкую перспективу. Только жизнеописате-лем Кирилла отмечена подробность, что свв. братья на пути в Рим посетили паннонского князя Коцела, имевше­го свое пребывание в Мосбурге близ Балатонского озера. Теперь в 870 г. этот самый князь обратился к папе с прось­бой прислать ему Мефодия для проповеди и для устрой­ства богослужения на славянском языке. Как бы ни было само по себе малозначительно это обстоятельство в жиз­ни св. Мефодия, но оно выдвинуло его на высокую, можно сказать, мировую роль и придало политический ха­рактер всему просветительному делу. Коцел, приняв с че-стию проповедника, выразил неудовольствие, что папа не дал Мефодию духовного авторитета и не посвятил его в епископский сан, каковой давал бы ему каноническое право самостоятельно управлять всей областью Коцела. Его настойчивое ходатайство было принято во внима­ние, и в следующем году Мефодий был посвящен в архи­епископы Моравии и Паннонии. Это и было громадным политическим и церковным делом, на которое Римская Церковь могла решиться не скоро и не без всесторонне­го обсуждения предпринимаемого шага. Как бы ни су­дить о мотивах, вызвавших Рим на эту уступку, историк не может не признать, что учреждением архиепископии, объединявшей в церковном управлении большинство южных славян единством церковной власти и богослу­жебного языка, создавалась основа для церковной особ-ности славянского мира и что от этого церковно-адми-нистративного акта получает исходную силу кирилло-мефодиевский вопрос.

Вот почему ближайшие обстоятельства, стоявшие в связи с назначением Мефодия архиепископом на паннонскую кафедру, составляют предмет непрекращающихся литературных состязаний, с течением времени находя­щих себе новую пищу не в новых материалах, которых весьма мало, а в горячих симпатиях и антипатиях писате­лей. И прежде всего подвергаются сомнению и критикуют­ся основные источники. В самом деле, грамота папы Адри­ана, сохранившаяся только в славянском переводе в жиз­неописании Мефодия и надписанная: «Ростиславу, Святополку и Коцелу», составляющая ключ всего вопроса, до самого последнего времени служит специальной те­мой, в постановке которой расходятся ученые, одни стоя за подлинность грамоты, другие считая ее подложной (8). В связи с отношением писателя к грамоте Адриана II необ­ходимо стоит в зависимости взгляд его на грамоты Иоанна VIII и вообще на всю постановку вопроса об отношении Римской Церкви к делу солунских братьев. Ближайше ставится вопрос о том, когда папа разрешил св. Мефодию совершение литургии на славянском языке, а разрешение этого вопроса слишком близко касается оценки вообще отношения Рима к просвещению славян. Близко к этому основному вопросу стоит другой: в епископском или в священническом только сане отправлен был Мефодий к Коцелу? Не вступая здесь на путь полемики, мы отправляемся в изложении дальнейших фактов из того положения, что Римская Церковь в первые годы непосредственного соприкосновения с славянскими проповедниками оказывала им особенное внимание и готова была делать значительные уступки против установившихся в практике ее обычаев. К этому частию побуждала ее и неудача в сношениях с Болгарией, так как неуступчивость и настойчивость Римского престола привела Богориса-Михаила к мысли склониться на сторону Константинопольского патриархата, но что всего важнее, это то, что занимающие нас события должны быть изучаемы с точки зрения политической и церковной борьбы двух империй и двух Церквей. Патриарх Фотий в это именно время занимался разработкой вопроса о заслугах Восточной Церкви в деле христианской миссии между славянскими народами; именно тогда была им составлена и послана энциклика Восточным Церквам с обвинениями против Западной Церкви: разве не должна была Римская Церковь считать особенно счастливым и благоприятным обстоятельством, что присвоением себе дела солунских братьев она могла нанести большой удар притязаниям Константинопольского патриархата и положить вместе с тем пределы сфере влияния Византии. С этой точки зрения находящееся в Паннонском житии Мефодия распоряжение папы Адриана имеет свое оправдание и прекрасное объяснение.

По всей вероятности, в самом конце 869 г., если не в начале следующего года, Мефодий был отправлен в Паннонию к князю Коцелу с грамотой на имя Ростислава, Святополка и Коцела, в которой изложена и политическая задача миссии, и исключительные уступки с точки зрения церковной администрации и канонических правил.

 «До нас дошли слухи, — писал папа, — что вы со всем тщанием ищете спасения и что просили учителя не только у нашего престола, но и у царя Михаила. И он послал вам, так как мы не у спели этого сделать, философа Константина с братом. Они же, принимая во внимание, что ваша область принадлежит к апостольской кафедре, согласно канонам, явились к нам и принесли мощи св. Климента. И вот мы по размышлении решились послать к вам сына нашего Мефодия, посвятив его в священный сан вместе с его учениками. Это муж совершенного разума и правой веры, он будет проповедовать у вас, как вы желали, на вашем языке и совершать все богослужения, не исключая литургии и крещения, на славянском языке, как это начал по Божией благодати и по молитвам св. Климента Константин Философ».

Давая далее общее разрешение в том же смысле и для будущих проповедников, папа сделал ограничение лишь по отношению к чтению Апостола и Евангелия на литургии в том смысле, чтобы сначала читался латинский текст, а потом славянский перевод. Деятельность св. Мефодия в Паннонии была весьма кратковременна. Можно догадываться, что она встретила препятствия и затруднения со стороны других проповедников и бывших в стране духовных лиц, почему Коцел отправил св. Мефодия в Рим с просьбой дать ему сан епископа и организовать независимое церковное устройство в его стране. Подробностей о ходе этого дела нигде не сохранилось, но нужно допустить, что уже в 870 г. папа посвятил Мефодия в епископский сан и вместе с тем дал ему права и привилегии Паннонской архиепископии. Это есть кульминационный факт в жизни св. Мефодия, и потому выяснение его представляет особенный исторический интерес.

Паннонский архиепископ по прибытии в область Коцела оказался на первых же порах своей деятельности в чрезвычайно странном положении. Несмотря на формальное право, присущее ему вследствие распоряжения Римского престола, и вопреки всем привилегиям, за ним торжественно признанным, он оказался в глазах местной власти, бывшей там до его прибытия и, бесспорно, прини­мавшей участие в просвещении страны христианством, неизвестным самозванцем, вступившим в чужую епархию и совершающим незаконные действия. Дабы выяснить это обстоятельство, сопровождавшееся тяжелыми последст­виями для св. Мефодия, нужно принять в соображение, что область, вошедшая в пределы архиепископии Мефодия, не была совершенно свободной в церковном отношении, что учреждением Паннонской епископии собственно восста-новлялось прежнее церковное учреждение и до некото­рой степени нарушались те церковные границы и установ­ления, которые стали входить в жизнь со времени распро­странения на придунайские области власти Каролингов. Но рядом с этим формальным затруднением выдвигалось гораздо более существенное и совершенно новое в прак­тике Западной Церкви: допущение народного языка в бо­гослужении. Значение этих вопросов в деятельности св. Мефодия прекрасно выдвигается в официальном доку­менте, составленном немецким духовенством не позже 873 г. и назначенном для подачи императору или папе (9). /С этим документом нужно основательно ознакомиться./

Записка об обращении в христианство баварцев и хорутан, имеющая специальный интерес и для славянской истории вообще, задается целью доказать на основании исторических фактов право немецкой Зальцбургской ар­хиепископии на духовную власть в Паннонии и вместе с тем незаконность назначения епископа Мефодия в эту об­ласть. Из этого видно, что главным образом этот документ направлен против распоряжения папы, организовавшего архиепископию без ведома Зальцбургского архиепископа, которому якобы принадлежала Паннония. Время состав­ления записки определяется следующим местом:

«С той поры, как по воле государя императора Карла жители Восточной Паннонии стали управляться зальцбургскими епископами, до настоящего времени про­шло 75 лет».

Полагая, что автор ведет счет с 798 г., когда любимец Карла епископ Арно был назначен в эту страну с епископскими полномочиями, составление записки следует отно­сить к 873 г.

«Во весь этот период, — продолжает составитель записки, — ни один епископ не имел духовной власти в этой пограничной земле и ни один чужеземный пресвитер не смел более трех месяцев исполнять в ней церковные требы, не представив предварительного увольнения от своего епископа».

Нельзя не признать за этим документом важного ис­торического значения, ибо в нем собраны сведения из истории Паннонии, каких нельзя теперь найти в других источниках. Любопытно, между прочим, что автор начи­нает свой рассказ с прибытия к хорутанам Само и его княжения; с конца VIII в. его сведения становятся подроб­ней, и в особенности выдвинуто участие зальцбургского духовенства в просвещении страны христианством. По­следним архиепископом упомянут Адальвин, о котором прибавлено, что он непосредственно и лично предпола­гает управлять славянскими землями[4]. Ввиду всех этих обстоятельств назначение епископом Мефодия затрону­ло исконные права немецкого духовенства, которое не могло долее держаться в Паннонии и принуждено было уступить место тому духовенству, которое поставил Мефодий и которое начало отправлять богослужение и учить на славянском языке.

Прежде чем отмеченные сейчас факты доведены бы­ли до сведения светских и духовных властей и прежде чем принято было какое-либо решение по возникшему со сто­роны Зальцбурга протесту, местоблюститель архиеписко­па Адальвина архипресвитер Рихбальд, находя свое поло­жение совершенно невозможным, удалился в Зальцбург и поставил свое духовное начальство в известность о про­исходящем в Паннонии. Здесь немедленно приняты были более чем решительные меры непосредственно против Мефодия. Не считаясь с волей Римского епископа, не при­знавая за Мефодием никакого канонического права на епископские действия и относясь к нему, как к самозван­цу, Зальцбургский архиепископ в ноябре 870 г. пригласил его в Регенсбург пред духовный Собор для суда. Что про­исходило на этом Соборе и по каким основаниям св. Ме-фодий был признан преступником и присужден к тем­ничному заключению, в котором содержался два с поло­виной года, об этом мы ничего не знаем, кроме краткой заметки в житии Мефодия. У него, по-видимому, требова­ли отчета, на каком основании он проповедует «в нашей» области; ответ его заключался в следующем: «Если бы я знал, что это ваша область, я бы не пошел в нее, но так как это область св. Петра, то мне не в чем оправдываться пе­ред вами».

Период содержания св. Мефодия под стражей «в Швабии» до конца 873 г. составляет и в каноническом, и в дипломатическом отношении наиболее невыяснен­ный вопрос. Почему Римский епископ не оказал надле­жащего содействия архиепископу Мефодию; почему те славянские князья, в землю которых назначен он был ар­хиепископом, не заступились за него с той энергией, ко­торая требовалась положением дела? Нельзя, наконец, скрывать и того, что Мефодий и мог и должен был искать поддержки у царя и Константинопольского патриарха. Ввиду полной беззащитности, в которой оказался посвя­щенный папой Адрианом в архиепископы Паннонии и Моравии славянский проповедник, возбуждается мно­жество второстепенных вопросов по отношению к зани­мающему нас эпизоду, в решении которых нельзя прий­ти к бесспорным данным. И прежде всего, как относить­ся к учреждению Паннонской архиепископии? По дальнейшему ходу дела следует думать, что с вопросом о возобновлении Паннонской епископии, с епископской кафедрой в Среме (Sirmium), соединялась мысль о непо­средственном подчинении Паннонии Римскому престо­лу. По церковному преданию Западной Церкви, апостол Андроник, один из 70, был насадителем христианства в придунайских областях и первым епископом Сремско-паннонским — в IV в. Паннонская епископия распространилась на весь Иллирик. Но в эпоху движения гуннов и авар христианство погасло в этих странах, и об еписко­пии было забыто. Ясное дело, что здесь сталкивались ин­тересы Римской Церкви с правами Зальцбурга: интересы Рима поддерживались преданием, права Зальцбурга ос­новывались на исторических конкретных фактах, про­тив которых мог, впрочем, возражать Константинополь­ский патриархат на основании распоряжения Льва Исавра о церковном Иллирике. Пока продолжалось уп­равление Римской Церковью Адриана II, Мефодию, не­смотря на его жалобы и донесения, не было оказано из Рима помощи. По смерти его 12 декабря 872 г., с вступле­нием на папский престол Иоанна VIII, отношение Рима к Паннонскому архиепископу радикально изменилось.

Судить о причинах, которые бы объясняли такое странное отношение немецкого духовенства и самого Римского престола к судьбе Мефодия, два с половиной го­да томившегося в заключении, мы лишены всякой воз­можности. Читая краткое известие об этом в житии Мефо­дия, что «его сослали и держали в заключении, пока не уз­нал апостолик и не послал на них клятву, запретив им богослужение, пока его держат», можно бы думать, что по­добное слишком безучастное отношение к важнейшему в жизни Мефодия событию не может принадлежать пре­данному ему ученику, а представляет собой чужую вставку, но самый факт засвидетельствован бесспорными офици­альными документами папской канцелярии. Преемник Адриана был хорошо ознакомлен с вопросом о Паннон­ской архиепископии, так как занимал значительную должность при Церкви еще при Адриане II и был весьма заинтересован в том, чтобы новообращенные славянские земли, Моравию и Паннонию, во что бы то ни стало удер­жать в непосредственном подчинении Римской кафедры. Таким образом, в первые месяцы 873 г. дело св. Мефодия обратило на себя внимание нового папы и вызвало ряд писем и распоряжений, которыми документально под­тверждается и иллюстрируется то, что кратко и сухо изло­жено в Паннонском житии.

Папа принял ряд весьма энергичных мер, чтобы выяс­нить дело о Паннонском архиепископе. Прежде всего он объяснил Людовику Немецкому, в области которого нахо­дился Зальцбургский архиепископ, всю неоснователь­ность притязаний немецкого духовенства на Паннонию.

«Многие разнообразные и очевидные указания могли бы заставить твою мудрость убедиться, что Паннонская епархия издревле составляет привилегию апостоль­ской кафедры. Военные смуты помешали некоторое вре­мя посылать туда епископов... но права святой Римской Церкви неотчуждаемы, их не изменяет время и не унич­тожает никакое деление государств, да и самые римские законы в церковных делах устанавливают давность во 100 лет» (10).

Король не хотел ссориться с папой из-за притязаний баварского духовенства и предоставил ему полную свобо­ду в устроении Паннонии. Таким образом, протест бавар­ского клира, выразившийся в самовольных его действиях, был строго осужден высшим церковным авторитетом. Сделав распоряжение об освобождении Мефодия, папа приказал архиепископу Адальвину восстановить Мефодия в его церковных правах, а светским властям рекомендовал его как достойного заместителя Паннонской кафедры. В высшей степени любопытна отправленная папой булла славянскому князю Мутимиру, в которой ему рекомендует­ся «по примеру предков возвратиться к подчинению Пан­нонской кафедре и епископу Мефодию оказать пастыр­ское почтение» (11). Какое серьезное значение приписывал папа занимающему нас вопросу, видно из инструкции, данной легату, епископу Павлу Анконскому, отправленно­му для устройства церковных дел в Германии и Паннонии. Содержание этой инструкции знакомит с общим взглядом на дело, который папский легат должен был проводить в своих сношениях с официальными учреждениями и лица­ми. Между прочим, здесь выставляется положение, что апостольский престол имеет издавна право на посвяще­ния и административные распоряжения по всему Иллирику, что сроки не имеют значения для тех областей, которые подвержены варварским вторжениям. По отношению к архиепископу Паннонии легату даются специальные на­ставления. Он должен в сношениях с епископами Зальцбургским, Пассавским и Фрейзингенским, которые участ­вовали в осуждении Мефодия, держаться того положения, что назначен для восстановления на кафедре Мефодия, лишенного свободы в течение трех лет, а не для суда и что на основании декреталий его следует сначала восстано­вить в епископском сане, а затем привлечь к отчету, дабы через полтора года, облеченный правами, он мог присту­пить к решению своего дела[5].

«В случае, если бы Адалъвин с Германрихом захотели привлечь нашего епископа к суду, — продолжает инст­рукция, — скажи им: вы, не имея канонических оснований, осудили епископа, назначенного апостольским престо­лом, посадили его в темнику, подвергали заушениям, ли­шили права совершать священные службы и три года держали в удалении от кафедры, хотя он в течение это­го времени неоднократно обращался к апостольскому престолу письменно и чрез послов. Вы не имели права со­ставлять Собор для суда над епископом, но вы упорно старались этого не признавать и ныне притворяетесь, что ищете судебного следствия помимо апостольского престола, между тем я получил миссию на тот конец, чтобы, наложить на вас запрещение совершать священ­ное служение на столько времени, сколько по вашей вине былудален от епископского служения тот достопочтен­ный муж, а он, с другой стороны, столько времени имеет право пользоваться вверенной ему епископией без всяких хлопот и беспокойства, сколько по вашей вине он нахо­дился в удалении. Затем вы можете явиться пред апос­тольский престол, который рассудит вас. / Когда про­изойдет спор между архиепископами и не будет соглаше­ния, нет другого суда над ними, как суд патриарха. /Не следует пользоваться никаким предлогом, чтобы тебе или брату Мефодию не посетить Святополка, хотя бы то возбраняли названные епископы и стали делать не­приятности».

Приведенные черты наказа легату Павлу Анконскому бросают много света на отношение Римского престола к делу св. Мефодия и еще более заставляют пожалеть, что Паннонское житье в этом столь важном обстоятельстве оказывается таким кратким и несообщительным. Самым значительным фактом следует признать то, что папа, не одобряя самовольных распоряжений баварских еписко­пов и поручив своему легату наложить на них запрещение, оставляет за собой право впоследствии призвать на суд в Рим ту и другую сторону, т. е. баварских епископов и Мефо­дия. Из отдельных распоряжений, относящихся к первым месяцам того же года, следует упомянуть еще специальное письмо на имя епископа Пассавского (12). Ему отдается при­каз явиться в Рим вместе с епископами Павлом Анконским и Мефодием, дабы дать отчет в преступлениях, соделан-ных по отношению к Мефодию, причем на него наложено отлучение за то, что он был груб и жесток с Мефодием, подвергая его темничному наказанию и жестоким мучени­ям от холода и непогоды и удалив его от управления вве­ренной ему Церковью, а на Соборе епископов наносил ему удары хлыстом. А епископ Фрейзингенский, также подвер­женный отлучению за незаконные действия против Мефо­дия, между прочим, обвинен был в том, что своевременно не уведомил папу о несправедливых действиях против епископа Паннонского и даже на допросе в Риме отрицал свое с ним знакомство, хотя был главным виновником всех нанесенных Мефодию огорчений (13).

По всей вероятности, легату папы предстояло дать надлежащее направление делу о Паннонской архиепис-копии, т. е. дать свободу Мефодию, восстановить его в же­стоко нарушенных его правах и дать ему всяческое удов­летворение. Вся эта сторона дела в Паннонском житье совсем не отмечена; переход св. Мефодия в Моравию по требованию князя Святополка оказывается для автора как будто счастливым выходом из затруднительного положе­ния, в которое его поставило недостаточное знакомство с действительным состоянием дела. Здесь мы стоим перед большой загадкой в биографии св. Мефодия. Папа Иоанн VIII, наказав баварских епископов и дав, по-видимому, полное удовлетворение Паннонскому архиепископу, сде­лал ли или нет какие-либо ограничения относительно славянского языка в богослужении? Обыкновенно ссыла­ются на якобы утраченное письмо папы от 873 г., в кото­ром заключалась статья о запрещении славянского языка и на которое есть указание в последующих (14) официаль­ных актах. Но так как с этого времени большинство фак­тов, касающихся жизни Мефодия и Паннонской архиепископии, подвергается спорам и сомнениям, то и хроноло­гия запрещения богослужения на славянском языке испытывает одинаковую судьбу с другими событиями из жизни св. Мефодия.

Из всех указанных актов римской канцелярии выясня­ются как желание папы направить деятельность солунских братьев в интересах Римского престола и вместе с тем сло­мить упорство баварского духовенства, так и сожаление о постигшем св. Мефодия несчастии и старание дать ему полное удовлетворение. По-видимому, первоначальным намерением Иоанна VIII было немедленно послать Мефо­дия к Коцелу в Паннонию, где и началась епископская его деятельность до заключения, дав ему самостоятельное по­ложение как своему легату, — на это находим указание в инструкции епископу Павлу Анконскому, в этом же смысле он высказывается в переписке с Карломаном. Но в следую­щем году резко изменившиеся политические обстоятель­ства дали другое направление делу. Именно к этому време­ни закончилась смута в Моравии, вызванная изменой Свя­тополка, который выдал немцам своего дядю Ростислава и сам в свою очередь попался в плен Карломану. Следствием этого было временное занятие Моравии немецким вой­ском и передача страны в управление графам Восточной марки Вильгельму и Энгильскальку. Но это вызвало взрыв народного неудовольствия. В лице Славомира появился народный герой, поднявший движение против чужезем­цев и заставивший их искать защиты в укрепленных горо­дах. Между тем королевич Карломан пришел к мысли воз­вратить Святополка в Моравию, поручив ему усмирение бунта и восстановление немецкого потрясенного автори­тета. Прикидываясь верным слугой Карломана, Святополк с немецким войском проник до самой столицы Моравии Велеграда и расположился лагерем под его стенами, как будто с намерением начать осаду. На самом же деле он го­товил отмщение Карломану и вошел в тайные сношения с мораванами, предлагая им захватить немецкий лагерь. Не подозревая враждебных планов, немцы не были приготов­лены к защите и подверглись неожиданному и жестокому избиению. Мало было семейств, говорит современный ле­тописец, в Баварии, Австрии и Хорутании, которым бы не приходилось оплакивать своих близких (15).

Карломан, пораженный неожиданным оборотом дел, должен был примириться с совершившимся фактом, а Свя­тополк, наученный несчастиями и опытом, стал заботить­ся о восстановлении за Моравией того положения, какое она начала приобретать при Ростиславе. В ближайшее за­тем время (872—873) рядом блестящих побед Святополку действительно удалось, с одной стороны, обезопасить Мо­равию со стороны немецкого короля, с другой — усилить себя союзами с родственными славянскими народами16. Следствием осмотрительной политики его было то, что немецкий король Людовик в 874 г. предложил Святополку заключить мир. Это известный в славянской истории дого­вор в Форхгейме, которым прочно была установлена по­литическая и церковная независимость Моравии. Нет со­мнения, что в переговорах в Форхгейме было дано место и делу Шпионского архиепископа: личным влиянием на ко­роля Людовика папа достиг того, чтобы на будущее время Моравия была свободна от вмешательства баварского ду­ховенства и чтобы более не поднималось вопроса о ста­ринных правах. На некоторое время, во всяком случае, враждебное движение против Паннонского архиепископа было потушено.

Чтобы дать себе отчет в условиях дальнейшей мисси­онерской деятельности Мефодия, нужно прежде всего припомнить, что еще папой Адрианом он был назначен архиепископом Паннонии и Моравии, но что вследствие как военного положения Моравии, так и личных весьма неблагоприятных условий он до 874 г. не мог посетить Мо­равии. Ряд писем и распоряжений папы Иоанна VIII, рас­смотренных выше, предоставляет Мефодию ранее данные ему церковные права в Паннонии и Моравии и обеспечи­вает за ним церковный авторитет, без сомнения немало поколебленный темничным заключением. Так как главная цель папы заключалась в том, чтобы вновь организован­ную епархию поставить в непосредственную зависимость от Рима, то естественно было ожидать, что самая полити­ческая судьба Моравии и Паннонии не могла быть чужда ему и что распространение власти Святополка на сосед­ние славянские племена не могло не встречать сочувствия со стороны Римского престола.

В какой степени совпадали задушевные желания Ме­фодия с той ролью, которая ему, природному греку и при­верженцу Константинопольского патриархата, ставшему по смерти брата во главе совершенно нового и громадной важности дела христианской миссии между славянами и национального их возрождения, выпадала под защитой и указаниями Римского престола, интересы которого были прямо противоположны греко-славянским историческим стремлениям, — эта в высокой степени интересная пробле­ма остается до сих пор маловыясненной, да, может быть, и навсегда останется гадательной. Для солунских братьев су­щественным вопросом в их просветительной между славя­нами деятельности был славянский язык как орудие пропо­веди христианства и как язык богослужения. В этом они на­ходили могущественное средство воздействия на простой народ, но в этом же было отличие их миссии от всякой дру­гой, тогда известной. Проникнуть в психологию Кирилла и Мефодия после того, как они на долгие годы прекратили всякие сношения с Константинополем и вошли в непо­средственные живые отношения к Риму, оказывается со- вершенно трудным, и вопрос о том, до какой степени ис­кренни католические писатели, говорящие о латинстве св. Мефодия, никогда не перестанет занимать историка.

В период от 874 г. около четырех лет св. Мефодий на­ходился в княжестве Святополка Моравии, управляя об­ширной епархией из стольного города Велеграда. Это пе­риод наибольшего напряжения миссионерского и просве­тительного дела. При содействии приготовленных им учеников и помощников Мефодий распространял пропо­ведь христианства, строил церкви и посвящал священни­ков. Тогда же продолжено было дело перевода священных книг на славянский язык. Рядом с успехами в христиан­ском просвещении Моравия в занимающий нас период да­леко раздвинула свои политические пределы, и постепен­но этим расширена была область церковного влияния ар­хиепископа Мефодия. Тогда был заключен родственный союз между моравским и чешским княжеским домом, и на­чалось просвещение христианством Чехии, тогда же по­литическое и церковное влияние Моравии перешагнуло за Карпаты. Сам папа содействовал тому, чтобы церковная власть Мефодия распространилась на часть сербов и хору-тан. Таким образом, то положение биографа св. Мефодия, что расширение политических границ Моравии шло ря­дом с распространением христианства, вполне оправды­вается событиями.

Но в дальнейшем весь успех христианской миссии между славянами находился в зависимости от взглядов Святополка на кирилло-мефодиевское дело. Как бы ни смотреть на политические склонности и внутренние обрядовые и национальные расположения Мефодия, нельзя быть двух мнений насчет того, что его деятель­ность между славянами должна быть оцениваема не только с точки зрения греческого обряда, но еще и в связи с протестом Восточной империи и Константино­польского патриархата против Западной империи и ла-тинско-римской Церкви. Этого нельзя оспаривать пото­му, что в судьбе Мефодия исходная мысль его миссии сказывается на каждом шагу. Весьма важным обстоятельством в этом отношении были политические воз­зрения Святополка и его личные отношения к Мефодию. На первых порах цели князя и архиепископа, каза­лось, вполне совпадали: для того и другого важно было создать в Моравии оплот национальной Моравской Церкви с народным языком в богослужении и с нацио­нальным духовенством. При полном единодушии и до­верии между князем и архиепископом обеспечен был широкий успех политической и церковной миссии, и Святополку предстояло сыграть громадную роль в куль­турной и политической истории Восточной Европы, ибо подобного же благоприятного сочетания обсто­ятельств, какое было в занимающий нас период, для ис­тории славян едва ли можно указать до переживаемых ныне событий, но этот момент был пропущен и вместо ожидаемой пользы принес непоправимый вред.

Судить о личных расположениях Святополка мы мо­жем по его делам. Это был бесспорно весьма даровитый и умный деятель, который умел понять все выгоды и найти средства для достижения преследуемых целей. Но свою личную власть он ставил выше национального дела и мало останавливался пред средствами для достижения личных целей. Вследствие давних и близких сношений с западны­ми соседями, у которых он и жил некоторое время и кото­рым выдал своего дядю Ростислава, Святополк должен быть причислен, если пользоваться нашей терминологи­ей, к лишенным национальной почвы людям: едва ли он придавал значение славянскому языку в богослужении и едва ли видел в греческом обряде средство к завоеванию славянами национальной и политической самостоятель­ности. Быть же заслоном Восточной империи и патриар­хата против франкской державы и латинской Церкви он не желал и, как можно догадываться, не видел в этом насто­ятельной необходимости. По всей вероятности, Мефодий был тяжел для Святополка по своей принципиальности и прямолинейности и не мог получить над ним преобладаю­щего влияния. Первое время по прибытии в Моравию он постарался очистить страну от немецкого духовенства и назначить на церковные должности людей своего собст­венного пострижения и из своих учеников. Но с течением времени при известном безразличии князя к вопросам культа немецкое духовенство проникло снова в Моравию, нашло доступ даже ко двору и вошло в доверие князя. Ра­зузнав слабые стороны князя и потакая его страстям, оно возбудило в неосмотрительном Святополке недоверие и подозрительность к Мефодию. Жизнеописатель Климен­та (17), ученика Мефодия, в следующих словах рисует это по­ложение дела.

«Святополка, человека грубого и невежественного, обошедши коварством, сделали они всецело участником своего учения. Да и как он, раб женских удовольствий, не внимал бы больше им, чем Мефодию, который отмечал гибельное для души зло в каждом удовольствии? Ибо что изобрел Евномий для привлечения к себе учеников, то при­думал также и безумный народ франков, т, е. снисхожде­ние к грехам. Святополк, развращенный ими, вовсе не об­ращал внимания на Мефодия и даже враждебно относил­ся к нему. И чего не говорил ему с лаской, какими угрозами не устрашал князя великий!»

Как на той почве, которая отмечена в биографии Климента, так в особенности на вопросе о правоверии Мефодия и введенном им обычае совершения литургии на славянском языке возникли серьезные недоразумения, на выяснении коих необходимо остановиться. / Когда и почему возникли подразумеваемые недоразумения меж­ду Римским престолом и славянскими проповедниками? Это в высшей [степени] тонкий вопрос, постановка кото­рого зависит от взгляда на акты, вышедшие из папской канцелярии и имевшие прямое отношение к делу Кирил­ла и Мефодия. Нужно при этом заметить, что Паннонское житье Мефодия совсем не считается с официальными ак­тами, как будто бы их не существовало, между тем для со­временного исследователя единственное средство выйти из весьма запутанного положения, в каком находится этот вопрос, заключается в официальных актах, которы­ми определяются некоторые факты и дается их хронология. Уступая наговорам врагов Мефодия, которые успели заподозрить в глазах князя чистоту учения его, Свято­полк в 878 г. отправил в Рим преданного ему пресвитера Иоанна, вручив ему письмо к папе по поводу своего архи­епископа. Этого письма не сохранилось, но о содержа­нии его можно судить по ответному письму папы, поме­ченному 14 июня 879 г. В этом письме, уверяя Святополка в своей любви и выражая пожелание, чтобы всемогущий Бог утвердил его в правой вере, папа Иоанн переходит к главному предмету, переданному ему чрез пресвитера Иоанна, в следующих словах.

«Убеждаем твердо держаться того учения, которое преподает Римская Церковь со времени апостола Петра и которое распространяет по всему миру. В этом учении нагии предшественники воспитали ваших предков. Если бы, — продолжает папа, — кто-либо, даже ваш епископ или какой пресвитер, стал благовествоватъ вам иное, то вы из ревности к Богу должны отвергнуть ложное уче­ние и твердо держаться предания апостольского пре­стола. Мы весьма удивлены, что архиепископ Мефодий, рукоположенный и отправленный к вам папой Адрианом, учит совсем не так, как он устно и письменно обещал св. престолу. По этому поводу мы писали ему, чтобы он не­медленно явился к нам и лично засвидетельствовал, так ли он верует иучит, как обещал, или же нет» (18).

Тем же письмом получено и письмо к Мефодию.

«Вверенный тебе как духовному пастырю народ ты должен был своей проповедью вести к спасению, номы из-вестилисъ, что ты не то проповедуешь, что св. /Римская Церковь приняла от самих апостолов, и вводишь народ в обман. А потому приказываем безо всяких отлага­тельств явиться к нам, дабы мы лично от тебя услыша­ли, такли ты веришь иучишъ, какустно и письменно обе­щал св. Римской Церкви, и дабы точно ознакомиться с твоимучением. Слышали еще, что литургию совершаешь на варварском, т. е. на славянском, языке, между тем письмом, отправленным с епископом Павлом Анконским, тебе было воспрещено совершать священнослужение на этом языке, только на латинском и греческом принято совершать литургию во всей Церкви Божией, рассеянной по всей земле и распространенной во всех народах. Что же касается проповеди и беседы к народу, на это нет за­прещения, так как и псалмопевец увещает все народы славить Господа, и апостол говорит: всякий язык испове­дает, что Иисус есть Господь во славу Бога Отца»[6].

В официальных актах ясно выдвигается кроме веро­исповедных мотивов, т. е. кроме обвинения в догматичес­ких отступлениях, еще особенный вопрос церковной практики, совершение литургии на славянском языке, ко­торому, однако, суждено было играть в кирилло-мефодиевском вопросе не менее значения, чем догматическим от­ступлениям. Эти акты не только ставят против Мефодия подозрение в его уклонении от чистоты учения Римской Церкви, но усугубляют сущность взведенного на него об­винения двумя отягчающими обстоятельствами: 1) он яко­бы давал клятву в Риме по отношению к тем догматичес­ким особенностям, несоблюдение которых ему теперь вменяется, 2) он не исполнил ясного и определенного ука­зания папы относительно славянского языка[7] в богослу­жении, каковое преподано ему было чрез известного уже легата, епископа Павла Анконского. Что касается догмати­ческой стороны дела, выражающейся в принятии Римской Церковью догмата Filioque, этим вопросом мы займемся несколько ниже, теперь же сосредоточим внимание на во­просе об языке. Нигде с такой определенностью не расчле­нен этот вопрос, как в приведенном документе: с одной стороны, проповедь и церковные молитвы — на это нет за­прета, с другой — совершение литургии на славянском — варварском языке подвергается запрещению. Но так как сущность предпринятого солунскими братьями миссио­нерского подвига выражалась в применении славянского языка и к проповеди и к богослужению и так как этот язык, на который они переводили книги Священного Писания, а их непосредственные ученики стали передавать всю до­ступную им умственную и литературную производитель­ность, стал могущественным культурным средством для всех славян, то ясна и обязательна потребность, которая привела Мефодия к решению усвоить славянский язык в своей епархии не только для проповеди и совершения обычных треб, но и для литургии.

Отношение Римского престола к этому вопросу со­ставляет трудно разрешимую загадку. Не может быть со­мнения, что в Риме хорошо была известна практика, принятая Паннонским архиепископом, и что на эту осо­бенность обращали внимание папы, как вообще лица не­мецкого духовенства, частию остававшиеся в его епар­хии, так и те епископы, которые в свое время судили Ме­фодия и подвергли его заключению. Ввиду этого большинство католических исследователей вопроса, чтобы спасти положение, отрицает подлинность письма папы Адриана II, в котором ясно дается разрешение со­вершать богослужение на славянском, и заподозривает точность известий, заключающихся в житьи Кирилла. Но этим далеко не устраняются ожидающие нас трудности. Не говоря о прочем, категорическое запрещение славян­ского языка в 879 г. взято будет назад тем же папой в сле­дующем году. Кроме того, в приведенном выше письме к Мефодию находится ссылка на сделанное уже ранее за­прещение в этом смысле через легата Павла Анконского. Хотя этот легат в том же году справлял миссию на Восток и вел в Константинополе важные переговоры, но нельзя никоим образом думать, что папа имеет в виду эту новую миссию епископа Павла: конечно, нет, напротив, делает­ся намек на 873 г., т. е. на время, когда Мефодий был вос­становлен в своем епископском праве после насильст­венного его заключения в темнице. Если же действительно последовало запрещение еще в 873 г., то трудно по­нять основания, по которым оно могло быть допускаемо в области, на которую Римский престол смотрел как на подчиненную.

Возвращаясь к письму папы, мы должны сказать, что архиепископ Мефодий, нимало не медля, предпринял пу­тешествие в Рим в сопровождении доверенного лица князя Святополка, по имени Семисисны. В конце 879 г. он явился в Рим, где должен был представить объяснения по поводу предъявленных к нему обвинений, но, к сожале­нию, нам нужно ограничиться лишь деловыми актами, и притом между ними недостает иногда самых важных, другие же подвергаются спору или признаются подлож­ными. Независимо от состояния источников, которые при всей их скудости все же дают основания для главных выводов, необходимо здесь считаться с особенностями характера папы Иоанна VIII. Нельзя не удивляться широ­ким дипломатическим способностям этого церковного князя, которому пришлось играть выдающуюся полити­ческую роль. Он умел с большим искусством выпутывать­ся из всяких затруднений, но вместе с тем для этого он пользовался всякими средствами. Весьма легко он шел на всякие союзы, если они были полезны в данное время, но с большим хладнокровием и нарушал их. Из страха перед сарацинами и в надежде возвратить утраченную Болга­рию он охотно вошел в соглашение с Византией и без особенной борьбы признал патриархом отлученного и осужденного Фотия и почтил его похвалой. Теснимый, с одной стороны, в Италии местными герцогами и нападе­ниями сарацин и утративший, с другой стороны, надежду на слабых Каролингов, Иоанн VIII не раз обращал заис­кивающий взор на Восток и готов был поступиться ради союза с Восточной империей некоторыми существенны­ми интересами Западной империи. В продолжение своей десятилетней церковной деятельности он не раз круто менял политику, переходя от немецких Каролингов к французским и наоборот. В 879 г. положение папы было из самых затруднительных. Если в интересах немецких Каролингов он готов был наложить руку на особенности греческого обряда в Паннонии и Моравии, то в интере­сах церковной области и для защиты римских владений ему выгодней было считаться с влиянием в Южной Ита­лии царя Василия (19). Папа оказался весьма сговорчивым и уступчивым, когда Мефодий представил ему необходи­мые объяснения. В Риме не заметили ничего подозри­тельного в деятельности Мефодия и не нашли разницы между его вероучением и догматикой западных богосло­вов. Следствием переговоров Мефодия с папой было но­вое разрешение славянского языка в совершении литур­гии и признание правоверности его.

От 880 г., когда Мефодий возвратился из Рима, сохра­нилось письмо к князю Святополку, в котором папа выражает свой взгляд на поднятый вопрос и вместе с тем делает новые распоряжения насчет администрации Паннонской Церкви. В этом письме встречаются такие по­дробности, которые трудно согласовать с позднейшими актами, касающимися кирилло-мефодиевского вопроса, поэтому большинство западных исследователей считает этот документ подложным (20). Приводим в главных частях содержание этого документа. Похвалив Святополка за приверженность к св. престолу, засвидетельствованную Мефодием, и поощрив его на будущее время оставаться преданным и верным сыном Римской Церкви, папа уве­домляет его о деле архиепископа Мефодия.

«Достопочтенного архиепископа вашего мы спра­шивали в присутствии братьев наших епископов, так ли он исповедует Символ веры и читает его во время ли­тургии, как это принято св. Римской Церковью, уста­новлено сев. отцами на 6 Вселенских Соборах по еван­гельскому Христову авторитету. Он публично заявил, что верует и читает сообразно с апостольским и еван­гельским учением, как приняла св. Римская Церковь и как заповедано отцами. Поэтому мы, находя его правовер­ным во всех церковных доктринах и полезным для Церк­ви, снова отправили его к вам для управления вверенною ему Церковью. Вы же примите его как своего пастыря с честию и уважением и радостию, ибо мы утвердили за ним привилегию архиепископата и навсегда оставили ее неприкосновенною... дабы он по каноническим прави­лам имел непосредственное попечение о всех церковных делах и устроил их как бы пред очами Божиими. Пресви­тера Викинга, присланного тобою, мы посвятили в епи­скопа Нитрянской Церкви и повелеваем ему во всем по­виноваться своему епископу поучению канонов; желаем, чтобы ты по согласию с архиепископом прислал к нам и еще способного пресвитера или диакона, чтобы мы по­святили его в епископы другой Церкви. С этими двумя нами рукоположенными епископами ваш архиепископ, по апостольскому преданию, может затем рукопола­гать епископов в другие места, где могут и должны быть епископы».

Указав далее, что весь духовный чин княжества Мора­вии, будут ли то славяне или иноземцы, обязан подчинени­ем архиепископу Мефодию и что непокорные и непо­слушные подвергаются отлучению от Церкви и даже из­гнанию из пределов княжества, письмо папы, наконец, выражает заключение Римского престола по поводу сла­вянского языка.

«Мы одобряем славянские письмена, изобретенные Константином Философом, на которых правильно воз­даются хвалы Богу, и разрешаем повествовать и изъяс­нять на этом языке чудесные деяния Господа нашего И. Христа, ибо не на трех только, но на всех языках писа­ние повелевает воздавать хвалу Богу. И нисколько не противно истинной вере и правому учению петь обедни на том же славянском языке или читать Евангелие или чтение из Ветхого и Нового Завета в хорошем переводе и вообще отправлять обычные дневные службы, ибо тот, кто создал три языка — еврейский, греческий и ла­тинский, — создал и все прочие языки в честь свою и сла­ву. Впрочем, повелеваем во всех церквах земли твоей ра­ди вящей торжественности читать св. Евангелие сна­чала на латинском, потом уже в славянском переводе для тех, кто не в состоянии понимать латинского текста, как это и делается уже в некоторых церквах. Если же тебе и твоим вельможам предпочтительней слу­шать литургию на латинском языке, то мы даем это разрешение».

Приведенный акт составляет один из важнейших моментов в суждении о деятельности Мефодия. Для не­предубежденного читателя легко видеть, что это письмо вообще внушено чувствами расположения к архиепис­копу Мефодию. Уж если кто мог бы подделать этот акт, так тот, cui prodest, т. е. в чью пользу он составлен. Но письмо сохранилось только на латинском языке, в сла­вянских материалах для жизни свв. братьев, где бы так важно было его использовать, его нет. Следует при этом заметить, что одна черта в нем, именно посвящение Ви­кинга, сделанное едва ли с ведома Мефодия и во всяком случае далеко не в интересах мира и согласия в архиепископии, никоим образом не могла быть внесена славян­ским фальсификатором. Устраняя сомнения в подлин­ности приведенного письма, мы должны, однако, обра­тить внимание на некоторые черты, обличающие в нем значительную неискренность и двоедушие. Ясное дело, что против Мефодия было выставлено крупное обвине­ние в догматическом смысле. Об этом говорится в пись­ме папы, это же было причиной раздора епископа Мефо­дия с немецким духовенством в 869—870 гг., окончивше­гося заключением его под стражу. Догматический вопрос — это учение о происхождении Св. Духа и от Сы­на (Filioque). В первый раз он начинает заявлять о себе в сношениях между Восточной и Западной Церковью в де­ле Фотия, который выдвинул это догматическое обвине­ние против латинской Церкви в своей энциклике и вме­сте с тем заявил, что проповедники, посланные папой Николаем I в Болгарию, читали уже Символ веры с при­бавкой. Не входя здесь в подробности постепенного воз­никновения этого учения в Церкви, мы не можем, одна­ко, не остановиться на той стороне вопроса, которая ка­сается непосредственно св. Мефодия. Уже не один раз поднимался в Риме голос, что Мефодий не правоверен, и каждый раз обвиняемый представлял объяснения, кото­рые удовлетворяли Римский престол. В настоящем слу­чае Мефодий подвергался допросу на суде римских епи­скопов, но сделанные им при этом показания и объясне­ния привели к заключению, что обвинения против него не были справедливы. Как объяснять этот вопрос в при­менении к Мефодию, получившему посвящение от папы и действовавшему не в области Константинопольского патриархата, — напротив, как будто совсем забытого в Константинополе? Едва ли можно в данном случае от­правляться из весьма мало обоснованного мнения о принадлежности свв. братьев к одной из политических партий (21), враждовавших тогда в Константинополе, фотианцев и игнатианцев. В своей архипастырской дея­тельности Мефодий ничем не мог выразить своих поли­тических симпатий, имевших практическое применение в патриархате, а не в Риме или Велеграде. Итак, прини­мая во внимание условия, в которых воспитался Мефо­дий, нельзя ни минуты сомневаться, что он исповедовал Символ веры без прибавки, что в этом заключалась глав­ная причина козней и наговоров на него князю Свято-полку и что на этом главным образом опирались доносы на него в Рим. По отношению к принятой папой роли в деле Паннонского архиепископа следует принять в со­ображение, что решение прямо поставленного вопроса о догматическом исповедании, которого держался Ме­фодий, допускало возможность именно так отнестись к нему, как отнеслись в Риме в 880 г.

Из предшественников Иоанна VIII папа Лев III (795— 816) энергично восставал против внесения Filioque в никейский Символ. При том же папе в Иерусалиме возник спор между греками и западными монахами из-за при­бавки к Символу, причем греки называли франков самы­ми страшными еретиками, а последние могли бы смело отвечать, что тогда и папа еретик. Иоанн VIII в перепис­ке с Фотием принимает несколько неопределенное по­ложение к вопросу о Filioque, именно, он порицает изме­нение в Символе (22). Находя достаточно оснований отнестись благожелательно к патриарху Фотию и восстано­вить мир между Римской Церковью и патриархатом, Ио­анн VIII имел полное право признать данное на Соборе показание Мефодия и его исповедание веры согласным с апостольским и евангельским преданием и соответст­венным с учением Римской Церкви, так как, по-видимо­му, не было поставлено категорического вопроса о происхождении Св. Духа. Признавая в этом смысле орто­доксию Мефодия, папа, однако, дал некоторое удовле­творение и недоброжелателям его, посвятив, едва ли с согласия его, епископом немца Викинга для области Нитры, входившей в Моравскую епархию. Так как папе бы­ло хорошо известно внутреннее состояние моравской паствы, в которой были две враждебные партии — сла­вянская и немецкая — и так как в Риме нисколько не сомневались в симпатиях князя Святополка к немецко-латинской партии и в холодности к Мефодию, то в на­значении Викинга нельзя не усматривать желания под­крепить именно враждебную Мефодию партию и внести в страну повод к новым раздорам и смутам. Таким обра­зом, со времени возвращения в Моравию архиепископ Мефодий начал испытывать новые испытания. Немецкая партия, во главе которой стоял теперь епископ Викинг, получив доступ ко двору и пользуясь влиянием на Свято­полка, старалась всячески рассорить его с Мефодием и снова возбудить к нему недоверие. Пущена была даже в обращение грубая клевета, что переданное Мефодием князю послание папы есть подложный акт, что Викингу даны из Рима секретные поручения и что, наконец, Ме­фодий не признан архиепископом. Для разъяснения всех этих недоразумений Мефодий должен был снова обратиться к папе. От 23 марта 881 г. папа отвечал на жа­лобы Мефодия следующим письмом. Выразив ему похва­лу за ревность к православной вере и заботы о распрост­ранении ее, папа продолжает:

«Как мы соболезновали тебе, узнав из твоего письма о разных неприятностях, тебя постигших, можешь су­дить из того, что, когда ты изложил перед нами учение св. Римской Церкви, мы признали его вполне истинным и засвидетельствовали о том нашим посланием князю Святополку, которое, как ты знаешь, было к нему отправле­но, а другого письма к нему мы не писали и ни ему, ни то­му епископу ни явно, ни тайно не делали никаких поруче­ний; тем менее можно думать, что мы взяли клятву от этого епископа, когда между нами не было даже легкого разговора по этому делу. Итак, пусть прекратится вся­кое сомнение в этом смысле... Не предавайся слишком унынию за все искушения, но лучше радуйся за все, по апо­столу. Но если бы ты пришел снова к нам и выразил те огорчения, какие навлек на тебя названный епископ, мы, разобравши дело, дали бы ему законное решение, и он по­терпел бы должное наказание за свое упорство»[8].

Приведенное письмо, как последний подлинный и датированный акт, относящийся к Мефодию, заключает в себе как для католических, так и православных иссле­дователей и мыслителей самые твердые основания для их выводов. Поэтому позволим себе возвратиться к нему. Из него главным образом можно почерпать надежные и бесспорные данные по отношению к мероприятиям Римского престола насчет установления мира и спокой­ствия в Моравско-паннонской архиепископии; из него только, за утратой обращения св. Мефодия к папе Иоан­ну в 880 г., можно делать заключения о тяжком положе­нии, в какое был поставлен Мефодий вследствие подло­гов и гнусной клеветы, какую позволил себе вновь назна­ченный помощник его Викинг. Подлога Викинга нельзя ни скрыть, ни оправдать — в этом отношении нет разно­гласия в школах, разделяющих писателей[9]. Мы должны лишь настаивать на той мысли, что едва ли Викинг, мо­нах бенедиктинского ордена из Рейхенау, мог быть удач­но выбран в качестве помощника Мефодия и весьма со­мнительно, чтобы этот последний, если бы спросили его мнения, не остановился выбором на действительных учениках своих, которым и суждено было впоследствии продолжать его дело. Ближайшие события и показали, что присоединением Викинга немецкая партия при Рим­ском престоле успела создать в Моравии вторую Цер­ковь, антимефодиевскую, и что эта последняя нашла за­щиту и покровительство при дворе князя Святополка, первого резко выраженного антинационалиста в исто­рии славян. Дошло или нет до Святополка подлинное письмо папы, в котором давалось полное удовлетворе­ние архиепископу Мефодию и торжественно признава­лось его православие, об этом можно делать лишь догад­ки; но Викингу достаточно было того, на что делается на­мек в письме папы. Чтобы унизить авторитет Мефодия, он пустил слух, что ему сделаны секретные поручения и что он клятвенно обязался следить за Мефодием и на­блюдать за тем, как он исповедует свои верования. Ин­трига, тем более могущая повредить Мефодию и лишить его твердости и необходимого авторитета, что в конце концов он сам естественно начинал подозревать папу в неискренности с ним. Хотя в ответе своем папа открыто заявляет, что никаких секретных переговоров с Викин­гом не было и что особенных поручений ему не было да­но, но вместе с тем весьма знаменательно выражение neque aliae literae nostrae ad cum directae sunt, т. е. что к Святополку я не посылал никакого другого письма. Оно важно в том смысле, что показывает реальное существование подобного письма и ставит вне всякого сомнения учи­ненный епископом Викингом подлог. Нет сомнения, что при доброй воле и благорасположении папа Иоанн не только мог, но и должен бы был приказать расследовать дело о подлоге и, во всяком случае, отозвать Викинга, присутствие которого возбуждало в Моравии смуту и раздоры. Об этих внутренних отношениях в стране прекрасная страничка сохранилась в жизнеописании Мефодия, где в таких выражениях указывается движение враждебной Мефодию партии (иопаторская ересь).

«Папа дал нам всю власть, а Мефодия приказал вы­гнать вон и осудил его учение. И собрались на совещание моравляне и захотели выслушать письмо папы; большин­ство выражало сожаление по этому случаю, так как при­вязано было к своему пастырю, за исключением весьма малого числа легко[10] поддающихся посторонним внушениям. Когда стали читать папское послание, то в нем найти полное признание правоверия архиепископа Мефодия, равно и подтверждение того, что ему вручены от Бога и от апостольского престола все славянские страны».

Самым существенным обстоятельством остается, в смысле оценки положения архиепископа Мефодия, то, что подлог подчиненного ему епископа остался без должного наказания и даже, по-видимому, не подвергался расследо­ванию. Самая же молва о правоверии, которая под рукой была раздуваема Викингом и его приверженцами и кото­рая не встречала отпора в Святополке, угрожала в будущем весьма тяжкими последствиями. В конце 882 г. умер папа, с которым Мефодию пришлось иметь неоднократные лич­ные сношения, ближайшие его преемники до Стефана V не обнаруживали интереса к делам Моравской Церкви, и этим временем хорошо воспользовались недоброжелате­ли Мефодия. Нужно думать, что борьба партий и раздраже­ние между приверженцами национальной Церкви и латино-немецкого обряда доходило до крайней степени, как можно догадываться по некоторым намекам в сказаниях о жизни Мефодия. Князь явно держал руку Викинга, давая фактическую и официальную поддержку латино-немецкой партии, и уже был готов на самые крайние меры: «на­тянул уже лук и обнажил меч против Мефодия, но приоста­новился, не спустил стрелы и вложил меч в ножны» (23). Со стороны национальной партии также приняты были экстренные меры. Архиепископ Мефодий прибег к церковно­му наказанию против непослушного и строптивого по­мощника, он произнес против него отлучение. Некоторые исследователи, становясь на сторону врагов Мефодия, вы­сказывают порицание этой мере, но с точки зрения цер­ковной практики и по каноническим правилам принятое Мефодием распоряжение вполне оправдывается положе­нием дела (24). В таких, несомненно весьма тяжких, условиях протекли последние годы деятельности Мефодия. / Мы не думаем отстаивать одиноко стоящее известие жития Ме­фодия, что он в свои последние годы жизни посетил еще раз Константинополь: для этого не находится достаточно оснований и, кроме того, это не подтверждается из визан­тийских источников. /

Прежде чем говорить об оставленном Мефодием культурном и церковно-историческом наследстве, мы должны еще возвратиться к последним годам его жизни, с которыми жизнеописания его соединяют окончательные меры к организации национальной Церкви. Именно на это время падает перевод на славянский Нового Завета, что не было исполнено при жизни св. Кирилла. Как гово­рится в житьи Мефодия, удалившись от суеты, он взял в помощь двух священников и переложил на славянский все книги Священного Писания, а равно Номоканон, или собрание правил для церковной администрации. К сожа­лению, эти известия слишком кратки и малоопределенны для выяснения переводческой и литературной деятельно­сти солунских братьев, которая должна получить разре­шение с точки зрения историко-филологических и лите­ратурных исследований. Взамен того можно привести не­сколько данных о церковной области, находившейся в зависимости от него. В этом отношении необходимо отметить, что политическое положение Моравии при Святополке в значительной степени обусловливалось христианским просвещением страны и организацией на­циональной Церкви. Широкое распространение его гос­подства на соседние славянские страны сопровождалось расширением церковной власти архиепископа Мефодия.

Можно относиться с недоверием к легенде о сношениях его с угорским королем, о личном путешествии в Чехию и о крещении князя Боривоя и Людмилы и проч., но если эта легенда не передает реального факта, то несомненно в ней выражено представление об области распростране­ния греческого обряда и национальной Церкви, как это было введено и установлено просветительными трудами солунских братьев. С 882 г. у Святополка началась жесто­кая война с сыном Карломана Арнульфом, которому при­надлежала власть над соседними с Моравией и Паннонией частями Каринтии и Восточной марки, или Нижней Паннонии. Следствием этой войны было политическое присоединение к Моравии всей той части Паннонии, которая тянула к Моравии в церковном отношении со времени учреждения Паннонской архиепископии. Со­хранились известия о двух походах Святополка против Арнульфа, из них первый сопровождался опустошением Верхней Паннонии, поход же 884 г. был так удачен для него, что имел последствием весьма выгодный для Мора­вии мир в Кенигштеттине, по которому Паннония и Хо-рутания присоединены были к Моравии. Святополкова держава, начинаясь от самой Дравы и простираясь к Ду­наю, на севере и востоке переходила за пределы собст­венной Моравии.

Но внутреннее состояние княжества внушало серьез­ные опасения за ближайшее будущее. Архиепископ Мефодий, удрученный годами и непосильной борьбой с враж­дебной ему партией, руководимой Викингом, прибег к по­следнему средству, какое предоставляли ему церковные правила: он подверг отлучению Викинга и его привержен­цев. Следствием этого было то, что на Мефодия сделан был со стороны епископа Викинга донос, поддержанный, как можно догадываться, и письмом Святополка. Как от­неслись в Риме к событиям Моравской Церкви, об этом мы будем судить на основании знаменитой в кирилло-ме-фодиевском вопросе буллы папы Стефана V от 885 г. (25) Нужно думать, что как отлучение, произнесенное Мефодием на Викинга, так и сделанный на Мефодия донос относятся к 884 г., это можно заключить из того, что ответ папы по делам Моравской Церкви, составленный на имя князя Святополка во второй половине 885 г., рассматрива­ет Мефодия еще в живых, между тем как он умер б апреля 885 г. Следует думать, что последние дни были омрачены сознанием критического положения, в каком находилась Церковь: архиепископ Мефодий не мог не сознавать, что все дело его жизни подвергается крайнему колебанию, что враждебные силы подкопались под выведенное им здание и готовы разрушить его. Он принял, впрочем, все зависевшие от него меры на случай смерти. Когда прибли­женные заметили упадок его сил, то спросили: «Кого ты хочешь назначить преемником себе?» Он показал на од­ного из учеников, по имени Горазда, и сказал: «Это из ва­шей страны благородный муж, он хорошо научен латин­ским книгам и православен. Да будет над ним Божья воля и ваша любовь». Когда в Вербное воскресенье народ со­брался в церковь, Мефодий, не будучи в состоянии встать с постели, благословил народ и князя и предсказал свою смерть через три дня. Он погребен в Велеграде в церкви св. Девы Марии.

До какой степени напряжения дошла борьба в 884 г., это дает понять содержание письма папы Стефана V. Нужно думать, что немецкая партия имела сильное влия­ние в высшем обществе и вполне пользовалась располо­жением князя. Она искусно овладела обстоятельствами, создавшимися вследствие произнесенного архиеписко­пом Мефодием отлучения на епископа Викинга и его приверженцев, под которыми следовало подразумевать и самого князя. Это заставило прежде всего всех недоволь­ных Мефодием соединиться и вызвать вмешательство Римского престола в положение Моравской Церкви. Яс­но, что в том документе, который составлен был в Веле­граде от имени князя и который представлен был папе самим епископом Викингом, не столько трактовалось о догмате, составлявшем в то время камень преткновения между двумя Церквами, сколько о настроениях в Морав­ской Церкви, которые делали невозможным дальнейшее управление Мефодия. Нужно думать, что назван был в этом акте и заместитель его. Папа в своем ответе прямо и отвечает на это желание князя, рекомендуя ему епископа Викинга как заместителя Мефодия, совершенно упуская из виду то обстоятельство, что Мефодий еще занимал ка­федру. Как эта часть письма, так и заключительная, в ко­торой дается князю разрешение в случае нужды изгонять из пределов Моравии всех тех, кто не будет подчиняться Викингу, представляют собой вопиющее нарушение свет­ских и церковных законов. Фактически, как ниже будет видно, ученики Мефодия, находившиеся уже в священ­ном сане, в силу этого жестокого разрешения были обре­чены на беспощадную травлю и издевательство. Наконец, что касается того места письма, которое упоминает о Ме-фодии, нельзя сомневаться, что главный материал для об­винения был доставлен лично Викингом. Именно из это­го мутного источника заимствовано известие о том, что будто св. Мефодий раз дал клятву на гробе апостола Пет­ра не совершать на славянском языке священные службы и литургию. Уже та крайняя мера, которая им была при­нята против Викинга и немецкой партии, прекрасно под­тверждает, что Мефодий именно не способен был на ус­тупки и что в славянском языке и в греческом обряде он усматривал главный смысл и значение своей просвети­тельной миссии между славянами.

В то время как мероприятия папы Стефана переданы были чрез того же Викинга князю Святополку, велеградская кафедра оказалась уже вакантна за смертию Мефодия. Но умерший архиепископ перед смертию назначил себе преемника в лице Горазда, это осложняло несколько дело и ставило затруднения для установления нового церков­ного строя. /Прежде чем знакомить с ходом событий по смерти Мефодия, возвратимся к письму папы. /

Письмо папы Стефана V к Святополку, составляя точку отправления Римской Церкви во взгляде на миссию Ки­рилла и Мефодия между славянами на все последующее время, заслуживает внимательного изучения. Приводим в главнейших чертах его содержание.

Вступительная часть выражает много лестных похвал князю.

«Ты, — говорит ему папа, — со всею ревностью дове­рился князю апостолов, избрав его наместника своим главным патроном пред всеми князьями сего преходящего века, и препоручил себя со всеми своими боярами и наро­дом его защите. И мы имеем о тебе всегдашнее попечение и при помощи Божией окажем тебе покровительство во всех делах, касающихся твоего спасения. Зная твое горя­чее стремление к православной вере, мы получили лучшее свидетельство того в твоем обращении кматери св. Рим­ской Церкви, главной между всеми Церквами по присущей ей привилегии, данной блаженному Петру, князю апосто­лов... Истинный фундамент веры, на котором Христос основал свою Церковь, есть три лица, Отца и Сына и Св. Духа, совечные Себе и соравные; у этих трех лиц одна бо­жественная природа, одна субстанция, одно божество, одно величество, в них различие не есть смешение, раз­ность не есть разделение. Разность в том, что одно лицо Отца, другое Сына и особое Св. Духа. Отец ни от кого, Сын от Отца, Св. Дух от того и другого, будучи той же суб­станции, что Отец и Сын[11]». После довольно обширной дог­матической части папа говорит: «Этого довольно тебе для того, чтобы исповедовать словом и верить сердцем, но не исследовать свыше сил. Эту веру, основанную Госпо­дом на апостоле и апостолах, содержит святая католи­ческая Церковь; просим и заповедуем твердо соблюдать ее. В этой вере мы нашли церковно воспитанным и достопо­чтенного епископа Викинга, любезнейшего собрата, ко­торого и возвратили к вам для управления вверенной ему Церковью, ибо признали его преданным тебе и во всем о тебе пекущимся. Прими его как духовного отца и своего пастыря с честию и должным почтением, поелику ока­занную ему честь воздаете Христу, по словам Его: прини­мающий вас, Меня принимает, и кто Меня принимает, принимает пославшего Меня. Он, итак, будет иметь по­печение о всех церковных делах и должностях и, имея пред очами страх Божий, да устрояет их по правде, ибо дол­жен будет дать отчет за души вверенного ему народа». После обширного отдела, посвященного установлению правил латинской Церкви о посте, папа переходит нако­нец к тому лицу, осуждением которого продиктовано все письмо. «Нас чрезвычайно удивило, что Мефодий продол­жает упорствовать в суеверии и в раздорах и не печется о строительстве и о мире. Если дело действительно нахо­дится в том положении, как нам доносят, то мы вполне осуждаем его суеверие. Анафема же, с пренебрежением к католической вере произнесенная, пусть обратится на главу изрекшего. Ты же и народ твой невинны пред судом Св. Духа, если без изменения содержите веру, проповедуе­мую св. Римскою Церковью. А как тот же Мефодий позво­лил себе совершать на славянском языке божественные службы и священные таинства и литургию, хотя давал священную клятву на теле блаженного Петра отнюдь не продолжать этого впредь, то мы, в ужасе перед проступ­ком его клятвопреступления и дабы на будущее время ни под каким видом никто не позволил себе этого, запрещаем властию Божиею и нашею апостольскою (славянский язык в богослужении), под страхом отлучения от Церкви, за исключением тех случаев, когда делается поучение про­стому народу или читается Евангелие и Апостол в хоро­шем переводе на местный язык[12]. Непокорных и непослушных, заводящих несогласия и соблазны после первого и вто­рого увещания, если не последует исправления, позволяем исторгнуть из недр Церкви, как сеятелей сорных трав. Но дабы одна зараженная овца не испортила всего стада, по­велеваем нашим авторитетом схватить виновных и вы­гнать из земли вашей».

Положение славянской партии в Моравии, по смерти архиепископа Мефодия, представляется в следующем ви­де. Она была сильна своею численностию, но не влияни­ем: до 200 священников оставил Мефодий в своей епар­хии. Партия эта имела своего представителя в Горазде, еще самим Мефодием назначенном себе в преемники. Го­разд ратовал против незаконного самоуправства Викингова, защищал своего учителя. «Но дерзкая партия немец­кая, — говорится в жизнеописании Климента, — устрани­ла его от управления Церковью, и с тех пор ересь поднимает голову и вооружается против православных учеников Мефодия». Существенным различием этих пар­тий было учение об исхождении Св. Духа, жарко защища­емое с той и другой стороны; споры были так сильны, не­довольство между партиями так велико, что дело едва не доходило до драки; наряду с этим князя Святополка про­должали более и более вооружать против учеников Ме­фодия. Чтобы положить конец борьбе партий, Святополк сделал такое постановление, по которому несогласные с учением немецкого духовенства лишались покровитель­ства законов.

«Достанет ли слов рассказать, — говорит жизне-описатель Климентов, — как воспользовались немцы своим перевесом? Одни вынуждали согласие на измыш­ленный догмат, другие ратовали за учение отцов; одни приготовились все предпринять, другие все выстра­дать. Стали бесчеловечно мучить приверженцев Гораз­да, грабили жилища их, соединяя нечестие с любостя­жанием, других, обнаживши, влачили по колючим рас­тениям и так поступали с почтенными мужами и людьми, перешедшими уже за границы мужеского воз­раста; а которые из пресвитеров и диаконов были моло-ды, тех продавали жидам... Тех же, которые имели сан учительский, как Горазд, уроженец моравский, знаток греческого и славянского языка, назначенный Мефодием на епископскую кафедру, как пресвитер Климент, муж красноречивейший, и Лаврентий, и Наум, и Ангеляр, — тех и других многих, заковавши в цепи, бросили в тем­ницу. Только Бог, утешающий униженных, не оставил без помощи и этих сев. мужей. Случилось сильное земле­трясение; устрашились жители города, удивлялись и недоумевали, что бы значило это знамение. Подошедши к темнице, они увидели, что оковы спали с заключенных и они пользуются своею свободою. Потом обременили их оковами, гораздо более тяжкими; но по прошествии трех дней опять произошло землетрясение, и слышен был при этом голос с неба, и спали с заключенных оковы. Ничего этого богопротивники не сказали князю, но под­вергли праведников тем же истязаниям. Эти события происходили в отсутствие князя, если бы он был дома, не потерпели бы исповедники истины таких бедствий; хотя и был он особенно привержен к франкам, но боялся и святых мужей, особенно небесного знамения, три ра­за повторявшегося. После таких бесчеловечных муче­ний, не позволивши святым даже подкрепиться пищею, передали их воинам с приказанием разогнать по раз­ным странам, прилегавшим к Дунаю, присудив таким образом небожителей к изгнанию из своего города. А во­ины вывели их из города, раздели и тащили по дороге об­наженными, мечами и копьями ударяли их по плечам и по бедрам. Отведши далеко за город, оставили их там, а сами погили в обратный путъ».

Изгнанные из Моравии, ученики Мефодия направля­ются в Болгарию. Они надеялись найти в ней успокоение, окольными путями пробирались туда, стараясь избегать людей, терпя недостаток в пище и одежде; в случае опасно­сти расходились по разным местам, по Божьему изволе­нию, чтобы больше стран окрестных просветилось светом Евангелия. В Болгарии они были представлены князю Богорису и с радостью приняты им. Сюда пересажена была из Моравии начальная славянская литература, впоследст­вии принесшая в Болгарии успешный плод.

Оставим теперь учеников св. Мефодия в Болгарии под покровительством сына и преемника Богориса, царя Си­меона. Кирилло-мефодиевский вопрос вместе с этим бег­ством учеников Мефодия вступил во вторую стадию разви­тия, нашедши среди южных славян весьма благоприятную почву для распространения просветительного дела свв. братьев. / Церковная смута в Моравии не ограничилась, однако, рассказанными событиями./ Нужно думать, что в Рим стали доходить жалобы на самовольные действия Ви­кинга, приверженцы же бывшего архиепископа ссылались на избрание Горазда в преемники Мефодию. Папа вследст­вие этого отправил в Моравию специальную миссию из трех лиц: епископа Доминика и пресвитеров Иоанна и Стефана. Они должны были осведомиться об истинном положении дел и принять меры к разрешению вопроса о преемнике Мефодия. В инструкции, данной этим послам, в общем повторены главные положения приведенного вы­ше письма к Святополку. Выдвинут только один новый пункт касательно Горазда. По мнению папы, Мефодий не имел права назначать себе заместителя, а потому Горазд не может заведовать высшим управлением Церковью. Ему следует явиться в Рим для выяснения своего дела (26). Но борьба получила такое напряжение, о каком, по-видимому, папа не имел представления. После насильственного из­гнания учеников Мефодия основанной им национальной Церкви нанесен был смертельный удар. Викинг семь лет стоял во главе Моравско-паннонской Церкви, и Римская Церковь не поднимала более голоса в защиту учеников и приверженцев Мефодия. В 892 г. открылась война между Святополком и Арнульфом, тогда епископ Викинг нашел неудобным оставаться более в Моравии и перешел на службу к Арнульфу, который сначала сделал его своим канцлером, а потом, в 898 г., содействовал к назначению его Пассавским епископом (27).

Весьма скудные сведения о положении Моравской Церкви в последние годы IX столетия восполняются частию единственным в своем роде документом, относя­щимся к 900 г. Историческая обстановка происхождения этого документа может быть легко определена. Насту­дившие в Моравии смуты по смерти Святополка в 894 г. имели последствием усиление в стране немецкого влия­ния и неоднократные успешные походы баварцев про­тив Моравского княжества. Успехи немецкого оружия дали надежду Зальцбургскому архиепископу снова рас­пространить церковную власть на Моравию, не имев­шую более самостоятельной кафедры и утратившую церковное устройство. Немецкое духовенство в этом от­ношении могло сослаться на отношения, имевшие место в 870—871 гг., когда Моравия и Паннония действительно входили временно в состав Зальцбургской епископии. В переговорах об установлении мирных сношений между мораванами и немцами в 901 г. принимал участие епис­коп Рихард, тогдашний Пассавский епископ, как можно догадываться, представлявший интересы Зальцбургской архиепископии в деле о подчинении Зальцбургу Морав­ской Церкви. Между тем по желанию сына и преемника Святополка, Моймира II, папа Иоанн IX послал в Мора­вию архиепископа Иоанна и епископов Бенедикта и Да­ниила с целью устройства Моравии вопреки притязани­ям немецкой Церкви, именно с непосредственным под­чинением ее Римскому престолу, как было при Мефодии. Это обстоятельство встревожило баварских епископов и вызвало тот документ, о котором идет речь.

Составление этого замечательного послания относит­ся к промежутку времени между 21 января и серединою июля 900 г. Оно составлено на собрании всего баварского духовенства, потому что подписались под ним архиепис­коп и пять его суффраганов. Весьма любопытно сопоста­вить послание 900 г. со всем тем, что мы знаем об отноше­ниях немцев к Паннонской архиепископии и моравским славянам. Тут холодно и без стыда отрицаются общеизве­стные факты; искажаются события и выступают наружу доказанные веками отношения немцев к славянам. Вся ис­тория Святополка моравского и архиепископа Мефодия лишена в этом памятнике всякого значения для государст­венной жизни Моравии и представляется временем мяте­жа, анархии и языческого отступничества. Но послушаем самих немецких епископов.

«Определениями предшественников ваших и прави­лами свв. отцов мы приучены во всех затруднительных обстоятельствах нашего священного служения обра­щаться к Римскому первосвященнику, дабы каким-либо разногласием не нарушить единства мира и порядка, но дабы сам он принял должное решение с надлежащей ос­мотрительностью. А потому никак не можем дать веры тому, будто от этого святого и апостольского престола, который служит для нас источником священного досто­инства и колыбелью христианской веры, могло исхо­дить что-либо другое, кроме доктрины и авторитета цер­ковной мудрости. Между тем посланы вами в землю сла­вян моравских архиепископ Иоанн и епископы Бенедикт и Даниил, хотя эта земля со всеми ее обитате­лями подвластна нашим королям и нам, как по отноше­нию к делам культа, так и в смысле обложения податями, ибо мы обратили их к вере и сделали из язычников хри­стианами. Поэтому-то Пассавский епископ, в епархии которого находятся земли этого народа, с самого обра­щения их в христианство, когда хотел и требовали того обстоятельства, являлся туда без всякого препятствия, неоднократно делал там Соборы и с полномочием ис­полнял все необходимое, и никто не оказывал ему со­противления. И наши князья держали там свои земские собрания и творили суд, налагали наказания, собирали подати без всякого сопротивления. Но вот овладел дья­вол сердцами их, и они оставили христианство, уклони­лись от всякой правды, начали делать враждебные напа­дения и жестоко сопротивляться, так что стала недоступ­на эта страна епископам и проповедникам / и делали они по своему произволу, что хотели/. Ныне же — что ка­жется нам невероятным, — к вящему оскорблению, еще хвастают, что стоили им эти епископы немало денег! Ни­когда не было слыхано подобного об апостольском пре- столе, и канонические правила никогда не допускали разделения в Церкви, чтобы одна епископская область раскололась на пять. Вышеназванные епископы вашим именем посвятили в одном и том же епископстве архи­епископа и трех подвластных ему епископов (suffraganeos), не давая знать об этом архиепископу, в епархии которого происходило дело[13]. Предшественник ваш при князе Святополке посвятил епископа Викинга, но не по­ручил смутой древней Пассавской епископии, а послал к новообращенному народу, покоренному этим князем. А когда ваши легаты вошли в сношения с этими славянами, то они обвиняли нас, и бесславили, и клеветали, будто мы в раздоре с франками и аллеманами[14]; сколько здесь лжи, видно из того, что мы находимся с ними в искрен­ней дружбе. А что касается их клеветы, будто мы мало к ним расположены, то это объясняется их испорченнос­тью. Когда они начали не радеть к христианству да отка­зались платить государям королям нашим и их чиновни­кам определенную дань, взялись за оружие и подняли против нас мятеж, то, конечно, как поднявшие оружие, они были обращены в рабство и в силу военного права должны быть и останутся — хотят ли того или нет — под­чиненными нашему царству. Поэтому мы рекомендуем вам высочайшую осмотрительность и советуем предпо­читать уравновешивающие мероприятия, чтобы рабское племя не усиливалось на счет благородного.

Императоры и короли, предки государя нашего Лю­довика, произойти от христианнейшего народа фран­ков, моравские же славяне имеют начало от презрен­ных язычников. Те могущественно охраняли Римскую империю, эти грабили ее, те укрепляли христианскую Церковь, эти разрушали ее, те весь мир наполнили сла­вой, эти прячутся за стенами жилищ своих, сила тех укрепляет апостольский престол, хищнические набеги этих наносят вред христианству! Во всех этих доблестях юный король наш[15] не уступает никому из предше­ственников и со всеми князьями своего царства желает быть непреоборимым заступником святой Римской Церкви. Еще клеветали на нас вышеозначенные славяне, что мы, поддерживая связи суграми, изменили кафоли­ческой вере и при заключении с ними мира клялись соба­кой или волком и другими непристойными и языческими предметами, что будто мы подкупили их предпринять поход на Италию; как бы желали мы пред лицом всеве­дущего Бога и перед вами, Его наместником, выступить против этих лжецов и доказать нашу невинность. Так как угры угрожали и теснили христиан варварскими набегами, то мы, имея намерение задобрить их, дейст­вительно сделали им подарок, но это не был подкуп деньгами, а дар льняными одеждами с целью смягчить их зверство, и в этом они нашли основание злословить нас и возбудить гнев наших первосвященников... В пре­ступлении, которое по их клевете мы совершили один раз, они виноваты много раз и в течение многих лет. Они приняли к себе огромное множество угров, и, по их обычаю, пообстригали свои лжехристианские головы, и натравили их на нас, христиан, да и сами нападали, одних уводя в плен, других убивая, а многих томили же­стоким голодом и жаждою в темницах, довели христи­ан до разорения и до рабства, уничтожили церкви Бо­жий и разорили множество зданий, так что во всей Паннонии, нашей огромной провинции, едва ли сохра­нилась хоть одна, церковь. Все это могли бы подтвер­дить, если бы захотели сказать правду, посланные ва­ми епископы, которые много путешествовали и видели разоренную страну. Когда мы узнали, что угры вторг­лись в Италию, видит Бог, как искренно желали мы примириться с этими славянами, обещая им во имя все­могущего Бога забвение всех обид, нам нанесенных, и возвращение всего от них отнятого. Мы желали, чтобы они пощадили нас хотя бы на то время, пока мы будем в походе в Ломбардию, предпринятом для защиты пре­стола св. Петра и народа христианского. Но и этого немногогомы немогли получить от них —лжецов и кле­ветников, никогда не дававших христианам пощады! Если бы кто в целом мире стал доказывать, что мы ошибаемся или допускаем измену правде, пусть он явится налицо, и вы убедитесь в его лживости и в на­шей чистоте. Общая скорбь и великое уныние одержит всех жителей Германии и Норика из-за церковного рас­кола, одна епископия, повторяем, раскололась на пять. Молим, да сгладится справедливым расследованием то, что навлечено на нас пронырством славянина».

Неизвестно, какие последствия имел этот горячий протест духовенства Зальцбургской архиепископии про­тив притязаний Римского престола иметь в своем непо­средственном подчинении Моравию и Паннонию, как это было во время архиепископа Мефодия. В протесте нет ни малейшего намека на распоряжения Николая I и Иоанна VIII относительно национальной Церкви в Моравии и сла­вянского языка. Обойдя молчанием деятельность архи­епископа Мефодия, наш документ допускает удивительно смелый изворот по отношению к Викингу. Оказывается, что он был посвящен якобы не в ту область, о которой го­ворится в протесте и на которую заявляет теперь притяза­ния Пассавский епископ, а в другую какую-то, к новопрос­вещенному народу, только что перешедшему из язычества в христианство. В этом акте, рядом с которым трудно со­поставить другое произведение, так же открыто, реально и без всяких обычных условностей покрывающее ложью всем известную и на глазах у всех происходившую дейст­вительность, есть еще два весьма пикантных обстоятельст­ва — именно, указание на подкуп угров немцами для похо­да против Моравского княжества и на подкуп самой рим­ской курии славянами. К этим обстоятельствам мы будем иметь случай возвратиться впоследствии, когда дойдем до изложения истории угорского погрома, теперь же остает­ся закончить настоящую главу несколькими дополнитель­ными замечаниями.

Национальная славянская Церковь в Моравии по смерти Мефодия была уничтожена распоряжениями пап и настойчивыми действиями баварского духовенства. Через несколько лет погибло само Моравское княжество под ударами страшной орды угров, или мадьяр, которая с конца IX в. наводила ужас на всю Европу, а в начале X в. (907), нанеся поражение немцам и славянам, утверди­лась в Моравии и Паннонии. Можно, таким образом, ска­зать, что моравский народ жестоко поплатился за по­пытку организовать у себя национальную Церковь и вве­сти греческий обряд в богослужении. Выше была представлена обстановка, в которой происходили столь важные для истории славян события, разыгравшиеся на почве просветительной деятельности Кирилла и Мефо­дия. Уместно будет задаться здесь вопросом: какие при­чины вызвали столь трагический исход так прекрасно начатого и хорошо прививавшегося в Моравии дела? Князь Святополк с его приверженностью к заграничным обычаям, окруженный и в своей столице немецким духо­венством и друзьями из баварцев, по натуре своей был человек, мало вникавший в религиозные дела. Он не был националистом и не имел достаточно ясного сознания об устоях, которыми держится народная жизнь. С поло­вины IX в. мораване только начали вырабатывать эти ус­тои в церковном обряде, в народном самосознании и языке; когда постигло страну страшное испытание в угорском нашествии, эти устои оказались уже расшатан­ными, и народ без достаточного воодушевления и энер­гии боролся с насильниками. Роковой исход кирилло-мефодиевского вопроса у мораван может наводить мыс­лящего читателя на серьезные вопросы. Оправдывается ли требованиями высшей справедливости вековая борь­ба культов, так резко разделяющая православие и като­личество? Следует ли радоваться или, напротив, жалеть о том, что начавшаяся со времени Кирилла и Мефодия рознь и вражда между греческим и латинским обрядом в славянских землях не только не угасла по настоящее время, но, постепенно перерождаясь и эволюционируя, придала свой особенный отпечаток — моральный и культурный — приверженцам названных обрядов? Прав­да ли, как об этом говорят часто и открыто, что право­славие есть религия консерватизма, идущая рядом с не­вежеством и умственным застоем, а католичество — религия развивающегося религиозного сознания, дис­циплинированная, однако, высшим авторитетом Рим­ского епископа, что первая есть религия низшего куль­турного сознания, а вторая — высшего? Конечно, это вопрос до известной степени индивидуального самооп­ределения и решается по субъективным побуждениям. Но мне кажется, что решение его обязательно для всяко­го, и не только в собственном сознании, но и с целью вы­ражения его открыто и гласно. Нужно признаться, что религиозная идея потребовала от человечества гораздо больше жертв и страданий, чем политическое его разви­тие; может быть, что жертв принесено больше, чем полу­чено за них духовной пользы и спокойствия. Но если принять во внимание, как вообще медленно совершает­ся процесс развития и как дорого оплачивается и самый малый шаг вперед по пути эволюции, то необхо­димо признать законными и те жертвы, которые прино­сятся в сфере религиозного сознания. Возвращаясь к по­ставленному вопросу о греческом обряде и славянском языке в богослужении, мы должны считаться с реальной действительностью, которая рисует взаимное отноше­ние православия и католичества между славянами в сле­дующих цифрах. Православных греческого обряда, усво­ивших кирилло-мефодиевское православие, считается ныне более 111 миллионов, в этом числе на болгар пада­ет более 5 милл., на сербов — около 51/2 милл., главная же масса, более 100 милл., находится в России. Привер­женцев же католического обряда, из коих значительное большинство первоначально усвоило мефодиевский, греческий, обряд и с течением времени отпало от него вследствие пропаганды, всего между славянами около 37 милл. Между ними большинство, свыше 21 милл., по­ляки; чехи составляют свыше 7 милл., хорватов и сербов — около 31/2 милл. и, наконец, словаков (прежние мораване) немного более 2 миллионов, словинцев — около 11/2 милл. Вообще можно считать: православ­ных — 70%, католиков — 23%, остальное число падает на протестантство и разные исповедания (28). Мы не будем ссылаться на процентные отношения, которым нельзя подчинять вопросы совести и нравственного сознания и самоопределения. Но для нас не может не иметь значе­ния сознательное отношение к урокам истории. Кирил-ло-мефодиевский вопрос, если относиться к нему ис­ключительно с вероисповедной стороны, необходимо должен подчиняться при сравнительной оценке его ре­лигиозным склонностям того, кто принимает на себя за­дачу подобной оценки. Устранив же или на время осво­бодившись от вероисповедного элемента, мы можем отнестись к нему как к просветительному и организаци­онному принципу, входящему в устроение политичес­кой, религиозной и моральной жизни тех народов, у ко­торых он утвердился. Никто не может отрицать слишком отмеченного историей и опытом явления, что те славян­ские племенные группы, которые оказались подчинен­ными греческому обряду и восприняли плоды кирилло-мефодиевской миссии, действительно формируют свое религиозное и нравственное мировоззрение иначе, чем те группы, которые исповедуют латинский обряд. Может быть, следует даже поставить вопрос шире и сказать, что есть национальные характеры, совершенно приспособ­ленные для усвоения католицизма, и, напротив, такие, которые не чувствуют влечения к внешним формам ка­толического обряда и к миссии католического духовен­ства. Поэтому следует думать, что в разделении Европы на католическую и православную участвуют более важ­ные элементы и глубже лежащие причины, чем честолю­бие Фотия или каприз Михаила Кирулария. Именно и в характере населения Западной и Восточной Европы, и в психическом складе тех народов, у которых удержался кирилло-мефодиевский, или греческий, обряд, должны существовать особенности, которыми держатся культурные и религиозные различия. Язык и религия — это два высоких дара, из-за которых стоит бороться до истоще­ния сил и с изменой которым народ необходимо теряет свою национальную самобытность и свое право на исто­рическую роль.

Несмотря на роковой исход кирилло-мефодиевской миссии в Моравии, она завоевала себе обширное влияние среди южных славян и на северо-востоке среди русских. Рассматриваемая как элемент противодействия Констан­тинопольского патриархата Римскому престолу и Визан­тийской империи Каролингам, кирилло-мефодиевская миссия нанесла большой удар католицизму и по настоя­щее время составляет сильную преграду для распростра­нения римского обряда и германизма в его движении на Восток.

[1] В рукописи — VII, соответственно и остальные главы. (Ред.)

[2] В косых линейках текст, восстановленный по рукописи. (Ред.)

[3]  Фреска позднейшего происхождения, но мастер имел перед гла­зами икону (Jelic. Р. 90).

[4] Адальвин умер 14 мая 873 г.

[5] Et certe secundum decretalia instituta prius eum reinvestiri convenit ministerio episcopi et postmodum ad rationem adduci; ut scilicet vestitus iuribus per annum et dimidium resumptis, ad difflniendam causam suam accedat.

[6] Псал. 116, послание к Филиппу.

[7] Так как место о славянском языке имеет кардинальное значение, то приведем его в оригинале: Audimus etiam, quod missas cantes in barbara, hoc est in sclavina lingua, unde jam literis nostris per Paulum episc. Anconitanum tibi directis prohibuimus, ne in ea lingua sacra missarum solemnia celebrares, sed vel in latina, vel in graeca lingua. Praedicare vero aut sermoncm in populo facere tibi licet, quoniam psalmista omnes admonct Dominum gentes laudare, et apostolus omnis, inquit, lingua con-fiteatur quod Dominus Jesus in gloria est Dei Patris (Mansi XVII. Col. 133).

[8] Приведем в подлиннике пикантную часть письма: Nostrisque apostolicis litcris glorioso principi Sfcntopulco, quas eis asseris fuisse dclatas, hoc ipsum significavimus, et neque aliae literae nostrae ad cum directae sunt, neque episcopo illi palam, vcl secrcto aliud faciendum, injunximus, et aliud a te peragenclum decrevirr.us, quanto minus credendum est, ut sacramentum ab eodem episcopo exegerimus, quern saltern leni sermonc super hoc negotio allocuti non fuimus (Mansi XVII. Col. 199).

[9] Брикнер, впрочем, и здесь пытается оправдать Викинга (Тhesen. 5. 205).

[10] Здесь в нумерации рукописи пропущены две страницы, но текст читается — возможно, ошибка при нумерации. (Ред.)

[11] Pater enim a nullo, Filius a Patre, Spiritus Sanctus ab utroque, unius ejusdem substantiae cujus Pater et Filius est.

[12] Мeсто о св. Мефодий и славянском языке читается: Methodium namque superstition! non aedificationi, contention! non paci insistcntem audientes plurimum mirati sumus; et si ita est, ut audivimus, superstitionem ejus penitus abdicamus. Anathema vero pro contemnenda catholica fide qui indixit in caput redundabit ejus. Tu autem et populus tuus Sancti Spiritus judi-cio eritis innoxii, si tamen ficlem, quam Romana praedicat ecclesia, tenueritis inviolabiliter. Divina autem officia et sacra mysteria ac missarum solemnia quae idem Methodius celebrare praesumpsit, quod ne ulterius faceret supra sacratissimum b. Petri corpus juramento firmaverat, sui perjurii reatum per-horrescentes, nullo modo deinceps a quolibet praesumatur, Dei namque nos-traque apostolica auctoritate sub anathematis vinculo interdicimus, excepto quod ad simplicis populi et non intelligentis aedificationem attinet, si Evangelii vel Apostoli expositio ab eruditis eadem lingua annuntiecur.

[13] Следуют ссылки на правила 20 и 75 африканского Собора, на де­креты пап Льва и Целестина.

[14] Речь идет о Каролингах западных и восточных.

[15] Конечно, идет речь о Людовике Дитя.