Глава XI

НАЧАЛЬНЫЕ ГОДЫ ЦАРСТВОВАНИЯ МАНУИЛА КОМНИНА. ВТОРОЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД

За смертью царя Иоанна (8 апреля 1143 г.) провозгла­шение младшего его сына Мануила преемником было де­лом царской воли и определенно выраженного на этот счет указания, которое в точности было выполнено вой­ском и бывшими в лагере приближенными умершего царя. Но так как столица не могла остаться безучастной к пере­мене царствования, то настояла надобность принять меры к тому, чтобы в Константинополе новое царствование не встретило затруднений. Великий доместик Иоанн Аксух весьма осторожно выполнил возложенное на него поруче­ние немедленно отправиться в столицу и задержать двух наиболее возбуждавших опасения родственников Мануи­ла: дядю, севастократора Исаака, и старшего брата царя, носившего также имя Исаака.

«Самодержец опасался, чтобы Исаак, услышав о смер­ти отца иузнав, что скипетр передан младшему его бра­ту, не стал противиться и домогаться верховной влас­ти, так как он имел право на престол по своему рожде­нию, находился тогда в столице и проживал в том дворце, в котором хранилась казна и царские регалии».

Иоанн Аксух прибыл в Константинополь еще прежде, чем дошел туда слух о смерти Иоанна, так что он преду­предил всякие попытки со стороны названных лиц к враждебным против Мануила замыслам и подверг их за­ключению под стражу. В то же время Аксух входит в пере­говоры с представителями константинопольского, в осо­бенности софийского, клира и обещает ему именем царя увеличить выдаваемое ему жалованье ежегодно на 200 мин. Так как патриарший престол за смертью Льва Стиппиота (1134—1143) был вакантным, это значительно упрощало дело соглашения правительства с церковными партиями. Таким образом, Мануил был принят в столице весьма благорасположенно и спокойно вступил в управ­ление делами. Первой его заботой было избрание патри­арха. Когда большинство стало склоняться в пользу инока Михаила, жившего в монастыре на острове Оксия, царь изъявил на то свое согласие, а новый патриарх прежде всего должен был приступить к помазанию на царство Мануила. Церковный акт происходил или в конце августа, или в сентябре 1143г. Брат царя Исаак получил свободу по случаю торжества, точно так же и дядя его севастократор Исаак, живший до того в почетном заключении в Ираклии Понтийской. Императору было не более 20 лет от роду, но имя его было уже популярно в войске, так как он участво­вал в походах со своим отцом, приобретя себе извест­ность беззаветной храбростью и мужеством, которое один раз, в деле под Неокесарией, едва не подвергло край­ней опасности византийское войско.

«Юношеское лицо его, — говорит современник, — от­личалось приятностью, и улыбающийся взор заключал много привлекательного. Ростом был высок, хотя не­сколько сутуловат, цвет лица смугловатый. Прибавим, что в его жилах текла венгерская кровь».

В сношениях с людьми Мануил отличался обворожи­тельными качествами и умел привлекать к себе со всех сто­рон симпатии. Самой выразительной чертой царя был его рыцарский обычай, физическая сила и веселый нрав. Он был прекрасный кавалерист и любил похвалиться умени­ем метко бросать стрелу и владеть тяжелым щитом. Как и все Комнины, он не был чужд литературного образования, считал себя большим знатоком в богословии и в Священ­ном Писании и любил принимать участие в богословских спорах. В политике это был западник чистой воды и дово­дил свое увлечение западными обычаями, в особенности рыцарскими турнирами, до крайней степени. Наплыв за­падных охотников на службу империи был громадный, и царь открыл им свободный доступ в армию, в приказы и в придворное ведомство. Внешний блеск и показной лоск отличал придворную жизнь при Мануиле. Для германско­го короля, латинских владетелей и принцев в Св. Земле, равно подолгу живших в Константинополе турецких эми­ров, в Константинополе давались продолжительные пра­здники, зрелища и пиры. Словом, царствование Мануила составляет блестящую страницу истории Византии, но, к сожалению, это и последняя ее оригинальная страничка. Пять или шесть лет спустя после его смерти знаменитый церковный оратор Евстафий Солунский говорил об его времени:

«Кажется, в божественном совете было определено, чтобы со смертию Мануила рушился строй ромэйского царства и чтобы с закатом этого солнца покрыла нас непроглядная тьма!»

Это не есть обычная для византийца риторическая фраза, сказанная лишь для красоты; в самом деле, блеск был чисто внешний и призрачный, по существу же в им­перии времени Мануила было далеко не все благополуч­но. Чтобы до известной степени объяснить положение дел, мы бы сравнили империю Мануйлова времени с пре­красным на вид имением, в котором хозяйство ведется блестящим образом и на широкую ногу, но весь этот блеск покупается на занятые деньги, вследствие чего со смертью хозяина сейчас же наступает полное банкротст­во, в котором наследники не знают, как разобраться. Ро­ковое значение проблемы заключается здесь в мысли на первый взгляд антикультурной: западническое направле­ние политики Мануила было гибельным для Византии. Величайшим несчастием этого блестящего царя было то, что вначале он был ослеплен внешним успехом, даже не­удачу второго крестового похода он склонен был припи­сывать искусству своей дипломатии. Этот призрачный успех окрылил его, и он стал мечтать о широких, можно сказать, фантастических планах — восстановления импе­рии в ее древних пределах. Мысль о соединении под сво­ей властью Запада и Востока составляет отличительную черту внешней политики Мануила. Но, затратив неимо­верные средства на утверждение своей власти в Италии и пожертвовав громадными интересами империи и визан­тинизма в попытках сближения с папством, Мануил про­глядел то, что было для него всего важней и дороже: уси­ление Иконийского султаната, вследствие чего византи­низм должен был испытать крайнее унижение в поражении при Мириокефале. Как мы неоднократно за­мечали уже, константинопольская империя всегда проиг­рывала, если мало обращала внимания на восточные провинции, откуда получала главнейшие материальные средства для своей жизни. Комнины поставили в этом от­ношении последнюю ставку и проиграли ее. Первые дей­ствия юного царя не могли быть выражением заранее вы­работанного плана и представляют некоторую неопреде­ленность. Как и следует думать, не могли быть забыты неприятные впечатления, вынесенные из похода под Ан-тиохию, где антиохийский князь и граф эдесский обнаружили столько злой воли и так обманули доверие его от­ца. Раймонд простер свои враждебные отношения к им­перии до того, что погнался вслед за отступающим Ману-илом и завладел некоторыми византийскими укреплени­ями   в   Киликии.  Для   Мануила   было   весьма   важно восстановить сделанные в Киликии завоевания и дать урок антиохийскому князю. Эта задача без труда была вы­полнена испытанными в военном деле вождями: Димит­рием Враной, отправившимся к Сирии с флотом, и Про-сухом, назначенным во главе сухопутных сил и имевшим под своей командой братьев Контостефанов, Иоанна и Андроника. Обе части с успехом выполнили задачу: фло­том опустошены приморские владения Раймонда, сухо­путное же войско прошло из Киликии, изгнав антиохий-ские гарнизоны из занятых ими мест, и достигло до са­мой Антиохии. Впрочем, положение Антиохийского княжества и без того становилось весьма критическим, когда осенью 1144 г. эмир Мосула Зенги завладел Эдессой и тем поставил Раймонда в необходимость искать помо­щи у Мануила. В следующем же году он отправился лично в Константинополь и не прежде был принят царем для исполнения ленной присяги, как принес раскаяние на могиле Иоанна Комнина (1). Положение дел в Малой Азии угрожало большими осложнениями не только вследствие неожиданного и грозного выступления эмира Мосула, но также по причине внутренних раздоров, наступавших среди самих мусульманских властителей Неокесарии, Сиваса и Мелитены. Здесь господствовали Данишменды; по смерти Мохамеда (1141) среди них началась борьба с назначенным преемником Дул-нуном, или Дадуном гре­ческих писателей. В этой смуте приняли участие иконий-ские турки, оказавшие поддержку одному из претенден­тов на власть и присоединившие к султанату города Гангры и Анкиру, принадлежавшие   Данишмендам.   Нет сомнения, что этот переворот в соседних областях дол­жен был озаботить Мануила, который охотно вступил в переговоры с Якуб-Арсланом насчет союза против ико-нийского султана Масуда. Нужно думать, что одним из первых военных предприятий Мануила после венчания на царство были именно походы в Малую Азию с целью обеспечить имперские владения от набегов иконийских турок. Чтобы судить о том, как мало были обеспечены ближайшие области к Мраморному морю, видно из того, что предстояло защищаться поблизости от Никеи. Турец­ким опустошениям подвергалась первая станция по до­роге на Дорилей, известная Малагина; после Малагины предстояло защищать течение реки Риндака, где в укреп­ленном Лопадии Мануил устроил в 1146 г. военную базу для дальнейших действий против султана Масуда. Так как усилие турок в этом направлении представляло постоян­ную опасность для сношений с Киликией, которая имела такое важное значение в планах всех Комнинов, то необ­ходимо было во что бы то ни стало нанести удар иконий-скому султану. В этих видах предпринят был поход в Иконий, столицу султаната, для чего Мануил наперед оповес­тил своего противника, этот же не менее по-рыцарски заявил, что будет ожидать царя в Филомилии. После боль­шой станции Акроин, ныне Афион Кара-Хиссар, на поло­вине дороги между Дорилеем и Иконием, султан Масуд устроил засаду для византийского войска, но не имел ус­пеха и отступил. Слабая сравнительно численность ту­рецких сил была причиной, что турки оставили свобод­ной всю дорогу до самого Икония. Хотя взятие столицы было, по-видимому, целью этой удачной экспедиции, но Мануил не принял мер к осаде города и, опустошив окре­стности, начал отступление. О поводах, которые бы объ­ясняли этот шаг, мы не можем судить, если не принять в соображение того обстоятельства, что султан Масуд, не считая нужным лично защищать столицу, отделил значи­тельный отряд в тыл византийской армии и был готов от­резать ей отступление. С трудом удалось Мануилу сохра­нить свое войско во время обратного пути. Мануил по возвращении из этого похода будто бы объявил о своем намерении вновь идти против султана на весну 1147 г. Но на Восток уже стали доходить слухи о сборах на Западе в крестовый поход. Эти слухи встревожили одинаково и ружили столько злой воли и так обманули доверие его от­ца. Раймонд простер свои враждебные отношения к им­перии до того, что погнался вслед за отступающим Мануилом и завладел некоторыми византийскими укреплени­ями   в  Киликии.  Для   Мануила   было   весьма   важно восстановить сделанные в Киликии завоевания и дать урок антиохийскому князю. Эта задача без труда была вы­полнена испытанными в военном деле вождями: Димит­рием Враной, отправившимся к Сирии с флотом, и Просухом, назначенным во главе сухопутных сил и имевшим под своей командой братьев Контостефанов, Иоанна и Андроника. Обе части с успехом выполнили задачу: фло­том опустошены приморские владения Раймонда, сухо­путное же войско прошло из Киликии, изгнав антиохий-ские гарнизоны из занятых ими мест, и достигло до са­мой Антиохии. Впрочем, положение Антиохийского княжества и без того становилось весьма критическим, когда осенью 1144 г. эмир Мосула Зенги завладел Эдессой и тем поставил Раймонда в необходимость искать помо­щи у Мануила. В следующем же году он отправился лично в Константинополь и не прежде был принят царем для исполнения ленной присяги, как принес раскаяние на могиле Иоанна Комнина1. Положение дел в Малой Азии угрожало большими осложнениями не только вследствие неожиданного и грозного выступления эмира Мосула, но также по причине внутренних раздоров, наступавших среди самих мусульманских властителей Неокесарии, Сиваса и Мелитены. Здесь господствовали Данишменды; по смерти Мохамеда (1141) среди них началась борьба с назначенным преемником Дул-нуном, или Дадуном гре­ческих писателей. В этой смуте приняли участие иконийские турки, оказавшие поддержку одному из претенден­тов на власть и присоединившие к султанату города Гангры   и   Анкиру,   принадлежавшие  Данишмендам. Нет сомнения, что этот переворот в соседних областях дол­жен был озаботить Мануила, который охотно вступил в переговоры с Якуб-Арсланом насчет союза против иконийского султана Масуда. Нужно думать, что одним из первых военных предприятий Мануила после венчания на царство были именно походы в Малую Азию с целью обеспечить имперские владения от набегов иконийских турок. Чтобы судить о том, как мало были обеспечены ближайшие области к Мраморному морю, видно из того, что предстояло защищаться поблизости от Никеи. Турец­ким опустошениям подвергалась первая станция по до­роге на Дорилей, известная Малагина; после Малагины предстояло защищать течение реки Риндака, где в укреп­ленном Лопадии Мануил устроил в 1146 г. военную базу для дальнейших действий против султана Масуда. Так как усилие турок в этом направлении представляло постоян­ную опасность для сношений с Киликией, которая имела такое важное значение в планах всех Комнинов, то необ­ходимо было во что бы то ни стало нанести удар иконий-скому султану. В этих видах предпринят был поход в Ико-ний, столицу султаната, для чего Мануил наперед оповес­тил своего противника, этот же не менее по-рыцарски заявил, что будет ожидать царя в Филомилии. После боль­шой станции Акроин, ныне Афион Кара-Хиссар, на поло­вине дороги между Дорилеем и Иконием, султан Масуд устроил засаду для византийского войска, но не имел ус­пеха и отступил. Слабая сравнительно численность ту­рецких сил была причиной, что турки оставили свобод­ной всю дорогу до самого Икония. Хотя взятие столицы было, по-видимому, целью этой удачной экспедиции, но Мануил не принял мер к осаде города и, опустошив окре­стности, начал отступление. О поводах, которые бьч объ­ясняли этот шаг, мы не можем судить, если не принять в соображение того обстоятельства, что султан Масуд, не считая нужным лично защищать столицу, отделил значи­тельный отряд в тыл византийской армии и был готов от­резать ей отступление. С трудом удалось Мануилу сохра­нить свое войско во время обратного пути. Мануил по возвращении из этого похода будто бы объявил о своем намерении вновь идти против султана на весну 1147 г. Но на Восток уже стали доходить слухи о сборах на Западе в крестовый поход. Эти слухи встревожили одинаково и царя, и иконийского султана и побудили их прекратить войну, заключив оборонительный союз против кресто­носцев.

Политика христиан на Востоке привела к тому, что му­сульмане, ослабленные и отодвинутые внутрь Азии вслед­ствие первого крестового похода, снова усилились и на­чали из Месопотамии угрожать христианским владениям. Один из наиболее сильных мусульманских эмиров, эмир Мосула Имад ад-дин Зенги, в 1144 г. сделал сильный на­тиск, который окончился взятием Эдессы и падением Эдесского княжества. Это наносило весьма чувствитель­ный удар всему восточному христианству: Эдесское кня­жество составляло форпост, о который разбивались вол­ны мусульманских приливов, в Эдесском княжестве был оплот, защищавший весь христианский мир. В то время, когда Эдесса пала под ударами мусульман, другие христи­анские княжества находились или в стесненном положе­нии, или были заняты вопросами чисто эгоистического характера и поэтому как не могли подать помощи Эдес-скому княжеству, так не в состоянии были заменить для христиан его значения. В Иерусалиме незадолго перед тем умер король Фулько, тот самый, который соединил интересы Иерусалимского княжества с интересами своих французских владений. После его смерти во главе коро­левства стала вдова, королева Мелизинда, опекунша Балдуина III; непокорность вассальных князей отняла у нее всякую возможность и средства даже для защиты собст­венных владений — Иерусалим находился в опасности и не мог подать помощи Эдессе. Что касается Антиохии, то князь Раймонд завязал несчастную войну с Византией, кончившуюся для него полною неудачею, — и таким обра­зом также не мог подать помощи Эдессе.

Слух о падении Эдессы произвел сильное впечатление на Западе, и в особенности во Франции. Франция во весь период крестовых походов отличалась своею отзывчивос­тью к интересам христиан на Востоке; из Франции всего больше шло на Восток рыцарей; Франция более других ев­ропейских государств чувствовала связи с Востоком, ибо в Эдессе, Иерусалиме, Триполи сидели князья французского происхождения.

И тем не менее для поднятия нового крестового похо­да в Западной Европе не представлялось благоприятных условий. Прежде всего во главе Римской Церкви было ли­цо, которое далеко не могло равняться с современником первого похода. К 1145 г. на Римском престоле сидел Ев­гений III, человек, не отличавшийся ни большой силой воли, ни энергией, ни умом, не имевший широких поли­тических взглядов. Евгению III предстояло бы, пользуясь властным положением Церкви, принять под свою руку дело защиты восточноазиатских княжеств, но к этому времени положение папы, даже в самой Италии, было да­леко не властное, Римский престол был жертвою партии. Евгений III недавно успел победить антипапу, нуждался в помощи германского короля и с настоятельными прось­бами призывал его в Италию. Кроме того, ему угрожало в Риме новое направление, вконец ниспровергавшее авто­ритет его. В Риме действовал проповедник, представи­тель философско-политического направления Арнольд Брешианский, ученик Бернарда, аббата Клерво. Как Ар­нольд, так и его знаменитый учитель происходили из из­вестной монашеской конгрегации монастыря Клюни и были выразителями идей, распространяемых этим мона­стырем. Арнольд столько же был политик-философ, сколько и проповедник. Его политические взгляды были основаны на демократическом принципе. Он боролся всеми силами своего красноречия и влияния против светской власти папы и против злоупотреблений, вкрав­шихся в церковный строй того времени. За Арнольдом следовал целый ряд проповедников-монахов, распрост­ранявших те же идеи. Проповедь Арнольда подняла це­лую бурю против папы. К тому же времени движение в го­родах с его демократическим характером особенно энергично охватило Италию. Германский король Конрад III поставлен был также в затруднительные обстоятельст­ва борьбою с гвельфами; он в свою очередь выжидал под­держки из Рима, надеясь, что папа даст ему корону и тем укрепит его шаткое положение на троне. Таким образом, нельзя было надеяться, что папа или король примет на себя инициативу второго крестового похода. Этой ини­циативы нужно было искать в другом месте.

После разгрома Эдессы значительная часть светских и духовных лиц явилась с Востока в Италию и Францию; здесь они обрисовывали положение дел и возбудили сво­ими рассказами народные массы. Король Людовик VII, рыцарь в душе, чувствовал себя связанным с Востоком и был склонен предпринять крестовый поход. На короля, как и на всех его современников, оказывало сильное вли­яние то литературное движение, которое глубоко про­никло всю Францию и распространилось даже по Герма­нии. Подразумеваемое здесь литературное движение составляет обширный цикл поэтических сказаний, за­ключающихся в песнях рыцарей и дворянства. Эта устная литература, обширная и разнообразная, воспевавшая по­двиги борцов христианства, облекая их фантастическими образами, повествовала о бедствиях христиан на Востоке, держала в возбужденном состоянии народ и разжигала его страсти. Не чужды были ее влияния и высшие слои — духовные и светские князья. Людовик VII, прежде чем решиться на такой важный шаг, как поход в Св. Землю, спросил мнения у аббата Сугерия, своего воспитателя и советника, который, не отговаривая короля от доброго намерения, посоветовал принять все меры, чтобы обеспе­чить должный успех предприятию. Людовик пожелал узнать настроение народа и духовенства. Духовная поли­тика XII в. находилась в руках св. Бернарда. Величествен­ная фигура этого проповедника, изможденное лицо, пыл­кая, огненная речь — все это доставляло ему непобедимую силу и громадное влияние, пред которым никто не мог ус­тоять. Бернард был уже хорошо известен во всей Европе, он не раз являлся в Рим решителем дела того или другого папы. Ему не раз уже предлагали епископские и архиепи­скопские места, но он всегда отказывался от повышений и этим еще более выигрывал в глазах современников; он был самый резкий противник Абеляра, неблагосклонно относился к проповедям и действиям своего ученика Ар­нольда Брешианского. К этому авторитету как к нравст­венной силе обратился французский король, прося Бер­нарда принять участие в деле поднятия Европы к кресто­вому походу; Бернард не принял на свою ответственность такого важного дела; он дал совет обратиться к папе. Евге­ний III одобрил план короля и поручил св. Бернарду про­поведь о крестовом походе, снабдив его воззванием к французскому народу. В 1146 г. св. Бернард присутствовал на государственном собрании в Бургундии (Везеле), он сел рядом с королем Людовиком, надел на него крест и произнес речь, в которой приглашал вооружиться на за­щиту Гроба Господня против неверных. Таким образом, с 1146 г. вопрос о крестовом походе был решен с точки зрения французов. Южная и Средняя Франция двинула многочисленную армию, которая была вполне достаточ­на для того, чтобы дать отпор мусульманам.

Роковым шагом и большой ошибкой со стороны св. Бернарда было то, что он, упоенный успехом, который имел во Франции, решился повести дело далее, возбудить идею крестового похода за пределами Франции — в Гер­мании. Движение и само по себе дошло до Рейна, где вы­разилось в крайне резком, именно в антисемитическом движении. Слухи об этом дошли до св. Бернарда и были весьма неприятны для него и требовали, по его мнению, его личного присутствия в этой стране. Явившись за Рейн, он сурово порицал духовных лиц, не сдерживавших сво­им авторитетом страстей народных, но не ограничился этим и пошел дальше. Он задумал привлечь к крестовому походу Германию, которая могла внести в это движение новые элементы, не гармонировавшие с теми, которые были во Франции. Конрад III до прибытия св. Бернарда не обнаруживал склонности подняться на защиту Св. Мест. Аббат Клерво знал настроение Конрада и задался целью обратить его.

Обращение Конрада произошло при картинной обста­новке. Накануне 1147 г. Бернард был приглашен отпразд­новать вместе с Конрадом первый день Нового года. После торжественной мессы Бернард произнес речь, которая об­ладала такою силою и влиянием на умы, что для слушателей она казалась словом, исходившим из уст Самого Спасителя. Очертив в высшей степени яркими красками бедственное положение христиан на Востоке, он от лица Самого Спаси­теля обратился со следующей речью к Конраду:

«О человек!Я дал тебе все, что мог дать: могущество, власть, всю полноту духовных и физических сил; какое же употребление ты сделал из всех этих даров для служ­бы Мне? Ты не защищаешь даже того места, где Я умер, где Я дал спасение душе твоей; скоро язычники распрост­ранятся по всему миру, говоря, где их Бог». — «Довольно! — воскликнул король, проливая слезы. — Я буду служить То­му, Кто искупил меня».

Бернард одержал окончательную победу над неподат­ливостью немцев, над нерешительностью Конрада.

Решение Конрада III участвовать во втором крестовом походе отозвалось весьма живо во всей германской нации. С 1147 г. и в Германии началось такое же одушевленное об­щее движение, как во Франции. Само собою разумеется, что это дело лично для славы Бернарда в высшей степени было заманчиво; по всей Германии ходили рассказы о си­ле и влиянии слова его, о его решительной победе над ко­ролем, увеличивая славу его подвигов, поднимая его авто­ритет в глазах современников. Но привлечение немцев к участию во втором крестовом походе было в высшей сте­пени вредно для исхода второго крестового похода. Учас­тие германцев изменило дальнейший ход всего дела и привело к тем печальным результатам, которыми окон­чился второй крестовый поход.

Французская нация во главе со своим королем выста­вила значительные силы. Как сам король, так и феодаль­ные французские князья выказали много сочувствия делу второго крестового похода; собрался отряд численнос­тью до 70 тысяч. Цель, которую предстояло достигнуть второму крестовому походу, была ясно намечена и стро­го определена. Задача его состояла в том, чтобы ослабить мосульского эмира Зенги и отнять у него Эдессу. Эту задачу успешно выполнило бы и одно французское войско, состоявшее из хорошо вооруженной армии, которая по пути увеличилась вдвойне приставшими добровольцами. Если бы крестоносное ополчение 1147 г. состояло из од­них французов, оно направилось бы другим путем, более кратким и более безопасным, чем тот, который оно из­брало под влиянием короля Конрада. Французы в поли­тической системе той эпохи представляли нацию совер­шенно обособленную, которая своими ближайшими ин­тересами склонялась к Италии. Сицилийский король Рожер II и французский король находились в близких от­ношениях. Вследствие этого для французского короля всего естественнее было избрать путь чрез Италию, отку­да он мог, воспользовавшись норманнским флотом и так­же флотом торговых городов, которые, как мы видели раньше, явились такими энергичными помощниками в первом крестовом походе, удобно и скоро прибыть в Си­рию. Этот путь представлялся более кратким и удобным уже потому, что он приводил крестоносцев не во враж­дебные владения мусульман, а в те земли Сирии и Палес­тины, которые принадлежали уже христианам; этот путь, следовательно, не только не требовал бы от крестоносно­го ополчения никаких жертв, а, напротив, обещал ему вполне благоприятные результаты. Кроме того, путь че­рез Южную Италию имел за собой еще то преимущество, что к ополчению мог присоединиться и сицилийский ко­роль. Людовик VII, снесшись с Рожером П, готов был дви­нуться через Италию.

Германский король был носителем совершенно проти­воположных политических идей. Постоянное стремле­ние германской нации завладеть Южной Италией стави­ло каждого германского короля в необходимость считать до тех пор свою задачу неоконченною, пока он не побы­вал в Италии и в Риме не получил от папы императорской короны, а от итальянского населения — присяги на вер­ность. С этой стороны стремления германских королей угрожали прямо интересам норманнского элемента в Южной Италии и в данную минуту интересам сицилийского короля Рожера II. Сила сицилийского короля была обусловлена слабым влиянием в Италии германского им­ператора. Естественно, что Рожер II был далеко не в благо­приятных отношениях с императором; между двумя на­родностями, германской и норманнской, не могло быть союза. Но в рассматриваемую эпоху дело было гораздо ху­же. Конрад менее всего задавался целью заключать союзы с западноевропейскими державами; напротив, незадолго перед тем он заключил союз с Византией. В союзе герман­ского короля с византийским императором таилось осу­ществление той задачи, которую старался выполнить еще Алексей Комнин во время первого крестового похода: германскому королю и византийскому царю представля­лась полная возможность взять в свои руки крестоносное движение и повести его к осуществлению своих задач. Участие французского короля во втором крестовом похо­де усложняло и затрудняло разрешение этой задачи; но тем не менее у Конрада III и Мануила Комнина оставалась полная возможность сообща направить движение к обще­христианской цели и играть в этом движении главную за­правляющую роль.

Когда поднялся вопрос о пути и средствах движения, германский король предложил избрать тот путь, которым шли и первые германские крестоносцы, — на Венгрию, Болгарию, Сербию, Фракию и Македонию. Германцы на­стаивали на том, чтобы и французский король двинулся этим путем, мотивируя свое предложение тем, что лучше избегать разделения сил, что движение через владения со­юзного и даже родственного с германским королем госу­даря вполне обеспечено от всякого рода случайностей и неожиданностей и что с византийским царем начаты по этому вопросу переговоры, в благоприятном результате которых Конрад не сомневался. Летом 1147 г. началось движение через Венгрию; Конрад шел впереди, месяцем позже шел за ним Людовик.

Рожер Сицилийский, который ранее не заявлял наме­рения участвовать во втором крестовом походе, но кото­рый, однако, не мог оставаться равнодушным к исходу его, потребовал от Людовика исполнения заключенного меж­ду ними договора — направить путь через Италию. Людо­вик долго колебался, но уступил союзу с германским коро­лем. Рожер понял, что если бы он теперь и принял участие в походе, то положение его было бы вполне изолирован­ным. Он снарядил корабли, вооружился, но не для того, чтобы оказать помощь общему движению; он начал дейст­вовать на собственный страх сообразно норманнской по­литике относительно Востока: сицилийский флот стал грабить острова и приморские земли, принадлежащие Ви­зантии, берега Иллирии, Далмации и Южной Греции. Опу­стошая византийские владения, сицилийский король за­владел островом Корфу и в то же время, чтобы с успехом продолжать свои морские операции против Византии и чтобы обеспечить себя со стороны африканских мусуль­ман, заключил с последними союз.

Таким образом, крестоносное движение в самом нача­ле было поставлено в самое неблагоприятное положение. С одной стороны, западный король делает нападения на византийские владения в то самое время, когда кресто­носцы подходили к Константинополю; с другой стороны, составился союз христианского короля с мусульманами, союз, прямо враждебный успеху крестовых походов. По­литика норманнского короля тотчас отозвалась на отда­ленном востоке. В крестовом ополчении участвовала мас­са людей, которые не желали подчиняться германскому и французскому королям, не признавали над собой никако­го авторитета. Как бы ни желали короли благополучно до­вести свое войско до Константинополя, не возбуждая ро­пота грабежами и насилиями, им было трудно удержать порядок и дисциплину в своем войске: добровольцы, при­ставшие к ополчению, отделялись от войска, грабили, на­носили оскорбления и насилия жителям. Это не могло не поселить недоразумений между византийским царем и германским королем, начались взаимные неудовольствия и упреки в неисполнении договоров и конвенций. Во Фракии дошло даже до открытых столкновений. Кресто­носцы жаловались на то, что им несвоевременно достав- лились съестные припасы и фураж; византийцы обвиняли крестоносцев в грабеже. Хотя византийский царь был уве­рен в расположении к себе Конрада, но для него не было тайной отсутствие дисциплины в войске крестоносцев и слабый авторитет короля. Царь Мануил боялся, что Кон­раду не удастся обуздать буйную и непокорную толпу, что эта толпа, жадная к наживе, может начать в виду Констан­тинополя грабежи и насилия и вызовет серьезные смуты и столице. Поэтому Мануил старался отстранить кресто­носное ополчение от Константинополя и советовал Кон­раду переправиться на азиатский берег в Галлиполи. Это было бы действительно лучше, ибо предупредило бы мно­го различных недоразумений и стычек. Но крестоносцы силой пробились к Константинополю, сопровождая свой путь грабежами и насилиями. В сентябре 1147 г. опас­ность для Византии со стороны крестоносцев была серь­езна: у стен Константинополя стояли раздраженные гер­манцы, предававшие все грабежу; через две-три недели нужно было ожидать прибытия французских крестонос­цев; соединенные силы тех и других могли угрожать Кон­стантинополю серьезными неприятностями. В то же вре­мя до византийского царя доходили известия о взятии Корфу, о нападениях норманнского короля на примор­ские византийские владения, о союзе Рожера II с египет­скими мусульманами.

Под влиянием грозившей со всех сторон опасности Мануил сделал шаг, который в самом корне подрывал предположенные вторым крестовым походом задачи и цели: он заключил союз с турками-сельджуками; правда, это не был союз наступательный, он имел целью обезопа­сить империю и пригрозить латинянам на случай, если бы последние надумали угрожать Константинополю. Но тем не менее этот союз имел весьма важное значение в том от­ношении, что он давал понять сельджукам, что им придет­ся считаться только с одним западным ополчением. За­ключая этот союз с иконийским султаном, Мануил давал понять, что он не смотрит на сельджуков как на врагов. Оберегая свои личные интересы, он умывал руки, предоставляя крестоносцам действовать на собственный риск собственными силами и средствами. Таким образом, про­тив крестоносного ополчения составилось два христианско-мусульманских союза: один — прямо враждебный ополчению — это союз Рожера II с египетским султаном, другой — союз византийского царя с иконийским султа­ном — был не в интересах крестового похода. Все это бы­ло причиной тех неудач, которыми закончился второй крестовый поход.

Мануил поспешил удовлетворить Конрада и перевез немцев на противоположный берег Босфора. Едва ли в это время византийский царь и мог обеспечить дальней­ший ход дел на азиатской территории. Крестоносцы да­ли себе первый отдых в Никее, где произошли уже серьез­ные недоразумения. 15-тысячный отряд отделился от не­мецкого ополчения и на собственный страх направился приморским путем к Палестине. Конрад с остальным войском избрал тот путь, которого держалось первое крестоносное ополчение, — через Дорилей, Иконий, Ираклию. В первой сшибке (26 октября 1147 г.), проис­шедшей близ Дорилея, немецкое войско, застигнутое врасплох, было разбито наголову, большая часть ополче­ния погибла или была взята в плен, весьма немногие во­ротились с королем в Никею, где Конрад стал поджидать французов. Почти в то самое время, когда Конрад потер­пел страшное поражение, Людовик VII приближался к Константинополю. Происходили обычные столкнове­ния между французским войском и византийским прави­тельством. Зная симпатии между Людовиком VII и Рожером II, Мануил не считал безопасным продолжительное пребывание в Константинополе французов. Чтобы по­скорее отделаться от них и понудить рыцарей к ленной присяге, царь Мануил употребил хитрость. Между фран­цузами был пущен слух, что немцы, переправившиеся в Азию, быстро подвигаются вперед, шаг за шагом одержи­вают блистательные победы, так что французам нечего будет делать в Азии. Соревнование французов было воз­буждено; они требовали переправить их поскорее через Босфор. Здесь уже, на азиатском берегу, французы узнали о несчастной участи немецкого войска; в Никее свиде­лись оба короля — Людовик и Конрад — и решили про­должать путь вместе, в верном союзе.

Так как путь от Никеи до Дорилея был покрыт трупами и облит христианскою кровью, оба короля желали изба­вить войско от тяжелого зрелища и потому направились обходным путем, на Адрамиттий, Пергам и Смирну. Путь этот был чрезвычайно трудный, замедлявший движение войска; выбирая этот путь, короли надеялись встретить здесь менее опасностей со стороны мусульман. Надежды их, однако, не оправдались: турецкие наездники держали в постоянном напряжении крестоносную армию, замед­ляли путь, грабили, отбивая людей и обоз. Кроме того, не­достаток съестных припасов и фуража заставил Людови­ка бросать массу вьючных животных и багажа. Француз­ский король, не предвидя всех этих затруднений, взял с собою многочисленную свиту; поезд его, в котором уча­ствовала и его супруга Элеонора, был в высшей степени блистательный, пышный, не соответствовавший важнос­ти предприятия, соединенного с такими затруднениями и  опасностями.  Крестоносное ополчение двигалось очень медленно, теряя на своем пути массу людей, вьюч­ного скота и багажа.

В начале 1148 г. оба короля прибыли в Ефес с жалкими остатками войска, тогда как при переправе ополчения че­рез Босфор византийцы — конечно, преувеличенно — на­считывали его до 90 тысяч. В Ефесе короли получили от византийского императора письмо, в котором последний приглашал их в Константинополь отдохнуть. Конрад от­правился морским путем и высадился в Солуни, где встре­тился с Мануилом, а Людовик, с большим трудом добрав­шись до приморского города Атталии, выпросил у визан­тийского правительства кораблей и с остатками войска в марте 1148 г. прибыл в Антиохию. Рассказанными событи­ями, можно сказать, исчерпывается весь результат второго крестового похода; громадные армии королей растаяли под ударами мусульман; а короли — французский и немецкий, — соединившиеся для одной цели, скоро разошлись и стали преследовать противоположные задачи.

Раймонд Антиохийский принял французов очень ра­душно: последовал ряд празднеств и торжеств, в которых французская королева Элеонора играла первенствующую роль. Не замедлила проявиться интрига, которая не оста­лась без влияния на общий ход дел: Элеонора вступила в связь с Раймондом. Само собою разумеется, Людовик чув­ствовал себя оскорбленным, униженным, он потерял энер­гию, воодушевление и охоту вести начатое дело. Но были обстоятельства, которые еще хуже отозвались на деле вто­рого крестового похода. Весною 1148 г. Конрад отправил­ся из Константинополя в Малую Азию, но только не в Ан­тиохию для соединения с французским королем, а прямо в Иерусалим. Как для Раймонда, так и для Людовика было в высшей степени неприятно известие, что Конрад оставил задачи крестового похода и предался интересам Иеруса­лимского королевства. Балдуин III, король Иерусалима, по­будил Конрада стать во главе войска, которого Иерусалим­ское королевство могло выставить до 50 тысяч, и предпри­нять поход против Дамаска. Это предприятие следует считать в высшей степени неверным и ошибочным, да оно и не входило в виды второго крестового похода. Движение против Дамаска в интересах Иерусалимского королевства окончилось весьма печальными результатами. В Дамаске, правда, находилась довольно грозная сила; но весь центр тяжести мусульманского Востока, вся сила и опасность для христиан сосредоточивались в это время не в Дамаске, а в Мосуле. Эмир мосульский Зенги, а не другой кто завоевал Эдессу и угрожал остальным христианским владениям. После смерти Зенги в Мосуле сидел сын его Нур ад-дин, ко­торый приобрел весьма крупную, хотя и печальную изве­стность в восточных христианских летописях как самый непримиримый и грозный враг Антиохии и Триполи. Са­мо собою разумеется, что, если его не ослабили в 1148 г., он впоследствии мог сделаться грозною, роковою силою для всего восточного христианства. В Иерусалиме этого не поняли. Немецкий король стал во главе 50-тысячной армии и направился против Дамаска. Это вызвало антихрис­тианскую коалицию: эмир Дамаска заключил союз с Нур ад-дином. Между тем Конрад и Балдуин III шли с закрыты­ми глазами и не озаботились ознакомиться с местными условиями. Дамаск оказался укрепленным сильными сте­нами и защищенным значительным гарнизоном; осада Да­маска требовала продолжительного времени и значитель­ных усилий. Христианское войско направило свои силы против той части города, которая казалась более слабой. Между тем в лагере распространились слухи, что с севера на выручку Дамаска идет Нур ад-дин. Конрад с горстью немцев не терял надежды на сдачу Дамаска. Но в лагере христиан составилась измена, которая, впрочем, еще не­достаточно выяснена, хотя о ней упоминается у многих летописцев. Будто бы иерусалимский король, патриарх и рыцари, подкупленные золотом мусульман, распростра­нили слухи, что Дамаск непобедим с той стороны, с кото­рой подошли к нему крестоносцы. Вследствие этого осаж­дающие перешли на другую сторону города, которая была действительно неприступна. Проведя довольно продол­жительное время в бесполезной осаде, угрожаемые с севе­ра Нур ад-дином христиане должны были отступить от Да­маска, не достигнув ничего. Эта неудача тяжело отозвалась на рыцарском короле Конраде и на всем войске. Не было охотников продолжать дело второго крестового похода, т. е. идти дальше на север и в союзе с Антиохией вести войну против главного врага — эмира мосульского. Энергия и рыцарский энтузиазм Конрада ослабели, и он решил вер­нуться на родину. Осенью 1148 г. на византийских кораб­лях он прибыл в Константинополь, а оттуда в начале 1149 г. возвратился в Германию, не сделав, в сущности, ни­чего для дела христиан на Востоке.

Людовик VII, как человек молодой, с большим рыцар­ским энтузиазмом, не решился, подобно Конраду, бросить так скоро начатого им дела. В его свите нашлись лица, ко­торые не считали оконченною задачу крестового похода и, находя возвращение назад делом унизительным для ры­царской чести, советовали ему оставаться в Антиохии и ждать подкрепления, т. е. прибытия новых сил с Запада для выручки Эдессы. Но были и такие, которые, указывая на пример Конрада, уговаривали короля возвратиться на ро­дину; Людовик VII поддался влиянию последних и решил возвратиться. В начале 1149 г. он на норманнских кораб­лях переправился в Южную Италию, где имел свидание с норманнским королем Рожером, и осенью 1149 г. прибыл во Францию.

Таким образом, второй крестовый поход, который ка­зался таким блистательным, так много обещавшим в нача­ле, окончился вполне ничтожными результатами. Мусуль­мане не только не были ослаблены, а, напротив, нанося христианам одно поражение за другим, уничтожая целые крестоносные армии, получили большую уверенность в собственных силах, энергия их увеличилась, у них зароди­лись надежды на уничтожение христианского элемента в Малой Азии. На Востоке происходили резкие столкнове­ния между немецким и романским элементом. Немецкое войско в глазах других наций было принижено своими ро­ковыми неудачами. Уже после поражения Конрада III нем­цы служили предметом насмешек для французов; следова­тельно, второй поход показал, что совместные действия французов и немцев на будущее время невозможны. Этот поход обнаружил также рознь между палестинскими и ев­ропейскими христианами. Для восточных христиан 50-летнее пребывание среди мусульманского элемента не прошло бесследно в культурном отношении. Таким обра­зом, между поселившимися в Азии европейцами и прибы­вавшими сюда из Европы новыми крестоносцами обнару­жилась принципиальная рознь; они взаимно стали не по­нимать друг друга. Меркантильный характер, подкуп, распущенность, разврат сделались отличительною чер­тою нравов палестинских христиан.

Неудача второго крестового похода сильно отозвалась на французской нации, в памяти которой долго сохраня­ется отзвук этой неудачи. Она должна была лечь пятном на чести Церкви, в особенности она подорвала авторитет св. Бернарда, а также и папы: Бернард поднял массы народа, он называл крестовый поход делом, угодным Богу, пред­сказывал хороший исход. После позорных неудач поднял­ся сильный ропот против Бернарда: Бернард не пророк, говорили, а лжепророк; а папа, давший свое благослове­ние, не представитель Церкви, а антихрист. Папа сваливал всю ответственность на Бернарда, последний говорил, что он действовал по приказанию папы.

В высшей степени интересна тенденция, возникающая к этому времени среди романских народов: стали взвеши­вать, особенно французы, обстоятельства первого и вто­рого походов, стали доискиваться, какие были недостатки их организации и причины неуспеха. Вывод был простой: нельзя достигнуть цели походов потому, что на дороге сто­яло схизматическое Византийское царство, сначала нужно уничтожить это препятствие. Эта тенденция, возникаю­щая в половине XII в., приобретает затем все более и более сторонников на Западе.

Результатом второго похода был огорчен в особеннос­ти молодой Людовик VII. Возвратившись на родину, Людо­вик пришел к сознанию необходимости поправить свою ошибку, смыть пятно со своего имени. Составлен был Со­бор, на котором снова подвергся обсуждению вопрос о но­вом походе, и, что очень удивительно, нашлась опять мас­са людей, которые, объятые религиозным энтузиазмом, вновь готовы были идти в Св. Землю. Случилось нечто еще более удивительное: на Собор явился и св. Бернард и стал говорить, что предстоящий поход будет уже удачен. На Со­боре стали раздаваться голоса, что недавний поход был неудачен потому, что не поставили во главе его св. Бернар­да. Явилось предложение поручить ему ведение нового по­хода. Папа принял весть об этом несочувственно. Он на­звал самого Бернарда безумцем, а в официальном доку­менте характеризовал подобное отношение к делу как глупость. После этого и Людовик несколько охладел к заду­манному походу.

Из детальных черт нужно указать еще два момента, относящиеся ко второму крестовому походу, которые показывают, что в 1149 г. религиозная идея похода совершенно отступает на задний план. Если во время пер­вого крестового похода в некоторых князьях еще было видно религиозное воодушевление, то теперь оно совер­шенно падает. К эпохе второго крестового похода отно­сятся два похода, стоящие совершенно отдельно от глав­ного движения. Это, во-первых, поход Генриха Льва и Альбрехта Медведя против славян, окончившийся ут­верждением немцев среди вендских славян (Бранденбург); во-вторых, поход в Испанию и завоевание Лисса­бона у мусульман.