Глава XIII

СЕВЕРНАЯ ГРАНИЦА. СЕРБЫ И УГРЫ В XII в.

Северная граница империи при Комнинах получает важное значение вследствие особенных условий группи­ровки отношений между славянами, уграми и венециан­цами. В XI и XII вв. здесь подготовляется новая политичес­кая сила, которой предстояло затем продолжительное время быть объектом воздействия со стороны латинской и греко-восточной Церкви, Германской и Византийской империи. Сербо-хорватские племена, весьма рано подвергшиеся влиянию романизма и римского духовенства, после разрушения Болгарского царства Василием II (1018) стали открыты для непосредственного влияния Восточной империи. Постепенно хорваты и сербы входят в крут тогдашней общей истории и организуются в боль­шие государственные и племенные группы. Соперничест­во между двумя мировыми началами — романским и ви­зантийским — оказало большое влияние на оригиналь­ную выработку истории сербо-хорватских племен. В то время как вдавшиеся наиболее на северо-запад словинцы и хорутане окончательно подпали под политическое и церковное влияние Запада, сербо-хорваты находились под двойным влиянием, как восточным, так и западным, и в политическом отношении выигрывали от взаимной борьбы этих влияний.

В рассматриваемую эпоху происходил любопытный процесс политической и государственной организации сербского племени и утверждение на сербском престоле династии Неманичей. Так как в этом процессе заключает­ся объяснение многих проблем многострадальной исто­рии сербского народа, то на него обращено серьезное внимание со стороны преимущественно сербских уче­ных, которыми до известной степени вскрыт высокий ин­терес эпохи (1).

Может теперь считаться вполне выясненным, что ис­тория сербского племени укладывалась сначала в двух центрах: в приморской области со столицей в Дирклее (Зете) и в континентальной, загорной области, называе­мой Раса, на р. Ибаре, где находятся известные сербские монастыри Студеница и Жича. Диоклейским князьям из рода Стефана Воислава принадлежали приморские области от Скутари до Травунии и Захлумья (ныне Герце­говина). Князь Михаил от папы Григория VII получил ко­ролевский венец. В его королевстве господствовала ка­толическая Церковь, центром римской миссии была архиепископия в Антивари. При короле Бодине в конце XI в. приморская Сербия заявляет притязания на те час­ти, которые лежали за горами. Бодин завоевал Боснию и Расу. С XII в. начинается рост Расы и падение приморской Сербии. Происхождение княжеского, или великожупанского, дома в загорной Сербии до сих пор еще не может быть точно установлено. По мнению Л. Ковачеви-ча, который приводит все литературные известия по этому предмету, отцом Немани нужно считать Завида из дома Волкана, одного из жупанов Расы. Он имел трех старших братьев, Тихомира, Страшимира и Мирослава. В Сербии господствовала удельная система, причем представители отдельных жуп спорили за власть с великим жупаном. Кроме внутренних мотивов, борьба между жупанами поддерживалась еще внешними политическими влияниями, исходившими из Угрии и из Византии. Вследствие частой смены лиц, занимавших великожупанский стол, почти невозможно установить преемственность их, оттого происходят трудности в установлении родословия Неманичей. Несмотря на внутреннюю слабость, Сербия в XII в. обнаруживает большую экспансивность, в особенности в восточном направлении, к Белграду и Нишу. Антивизантийская политика сербских жупанов имела сильную поддержку и, может быть, поощрение в угорских королях и в латинском духовенстве. Стефан родился в самом начале XII в. во время больших смут в Сербии. Отец его, имя которого не названо даже в том важном акте, в котором Стефан упоминает о своих предках[1], должен был спасаться во время смут в свой удел, откуда он и происходил, т. е. в Диоклею. Там, в местечке Рыбница, ныне Подгорица, родился Неманя. Весьма любопытна подробность, по которой можно судить о господстве латинского обряда в этой местности. Именно Неманя был крещен латинским священником, так как в Рыбнице была только латинская Церковь, а впоследствии, по возвращении в Расу, принял крещение во второй раз от местного епископа греческой Церкви во имя апостолов Петра и Павла.

Родоначальник знаменитой сербской династии есть вместе с тем и основатель самостоятельного сербского великого княжества, благодаря умной, частию военной, частию дипломатической, деятельности которого Сербия могла собрать отдельные жупы и колена под одну власть и начать организовываться в государственном и церковном отношении. В высшей степени скудный запас литературных сведений об этом периоде и полное отсутствие памятников, которые бы могли знакомить с культурой и духовными настроениями эпохи, служат причиной, что выступление Стефана Немани около 1170 г. в качестве великого жупана Сербии и военные его действия против царя Мануила Комнина являются мало понятными и ничем не подготовленными событиями. Колыбель династии была, несомненно, в Расе, в долинах Топлицы и Среднего Ибара, стольный город находился близ нынешнего Куржумля. Но при каких обстоятельствах происходил переворот, сколько принимали участие в этом венгерские и немецкие друзья, об этом можно лишь делать догадки. Но, по-видимому, здесь мы могли бы привлечь к делу совершенно оригинальный и мало еще использованный материал, который весьма ярко характеризует фамильные настроения в семье Неманичей. Эта семья насчитывала нескольких членов: в числе братьев Стефана упоминаются Тихомир, Страшимир и Мирослав. С именем последнего, имевшего удел в приморской Сербии, м[ожет] б[ыть] в Герцеговине, соединяется замечательный литературный памятник — известное Евангелие Мирослава от конца XII в. Мирославово Евангелие, сохранившееся в Хиландарском монастыре на Афоне, в 1896 г. поднесено было королю Александру, лично посетившему Афон, и в следующем году издано было в Белграде на личные средства короля[2]. Это есть в одно и то же время и драгоценный памятник сербского языка и письма, и единственный свидетель сербской культуры и искусства конца XII в. Поэтому, прежде чем переходить к изложению исторических данных времени Стефана Немани, находим уместным сообщить здесь несколько наблюдений по отношению к этому худо­жественному памятнику. Он писан в два столбца кирил­ловскими буквами и обильно украшен миниатюрами. Хо­тя эти последние составляют собственно заставные буквы к тексту, а не иллюстрируют содержание евангельских чтений, но, отличаясь многообразием и полнотой, равно как применением растительного, животного и архитек­турного орнамента, они дают важный и содержательный материал для выводов. Независимо от всего прочего в Евангелии сохранились портретные изображения самого заказчика, «великославного князя Мирослава», и исполни­теля — художника «дьяка Григория». Весьма вероятно, что и в некоторых других изображениях можно угадывать портреты современных деятелей. Кроме того, здесь нахо­дим изображение четырех евангелистов, Спасителя и свя­тых. Но главнейшее богатство рисовальщика — звериный и растительный орнамент, который нуждается в специ­альном сравнительно-историческом изучении. Но что всего важней здесь отметить — это художественное влия­ние и образцы, которые воспроизводит автор. Самым су­щественным признаком древнесербской истории нужно признать то, что она постоянно находилась под двойным культурным влиянием, исходившим из Западной Европы и из Византии. Приморские области почти вполне подпа­ли под влияние латинской Церкви и западному влиянию, внутренние же области с центром в Расе не были под ис­ключительным влиянием Запада, так как здесь византий­ские влияния боролись с латинскими. Нужно полагать, что западная, приморская часть Сербии, где преобладали латино-германские влияния, шла иным путем развития уже в древнейшие времена. Мирославово Евангелие слу­жит прекрасным показателем основного культурного течения, о котором мы говорим. Главнейший материал миниатюр может быть сближаем с памятниками каро­лингской культуры, а не византийской. Вообще в художе­ственном отношении исполнитель рисунков находился под влиянием западноевропейских образцов; в этом лег­ко убедиться, взяв любое изображение, в котором реаль­ность и живое наблюдение природы выдают себя при первом взгляде. К счастью, в Мирославовом Евангелии со­хранились образчики и другого стиля, таковы три еванге­листа на выходном листе, представляющие византийские типы. Если с этими типами сравнить изображение еванге­листа Иоанна на 40 л. рукописи, то разность типов и школ вполне выяснится даже для незнакомого с техникой жи­вописи и с тонкостями западного стиля и византийской школы. Как самый бьющий в глаза пример, укажем изоб­ражение Иоанна Крестителя (л. 40) с подписью «Жванъ Батиста» и для сравнения с ним — лики трех евангелистов на выходном листе. Последние написаны по типу визан­тийской живописи и притом едва ли даже тем же худож­ником, дьяком Григорием, а первый лик совершенно сов­падает со всеми фигурами, изображающими Спасителя и святых[3]. В частности, что касается портретных изображе­ний в княжеской короне, кроме самого Мирослава, напи­санного (л. 93) сидящим на высоком престоле со скипет­ром в левой руке и с правой рукой, приподнятой с жестом приказания к юноше с опахалом, нужно обратить внима­ние на изображение с короной на голове и скипетром в правой руке, в византийском парадном облачении (л. 48), которое не принадлежит Мирославу и едва ли может быть истолковано применительно к тексту об Ироде. Весьма вероятно, что в этом изображении следует видеть «ого-нибудь из братьев Мирослава, сыновей Завиды. Если бы это был сербский великий жупан Неманя, то, конечно, ми­ниатюра рассматриваемого Евангелия этим выиграла бы еще больше. Заканчивая этим замечание по поводу един­ственного по значению литературного и художественно­го памятника древней истории Сербии, мы должны при­совокупить, что в художественном отношении рисунок Мирославова Евангелия далеко ниже современных визан­тийских миниатюр. Достаточно указать хотя бы на миниатюры Серальского Октатевха (2), принадлежащего также к XII в. и иллюстрированного по заказу сына Алексея Комнина, севастократора Исаака. Струя западных влияний в сербском искусстве, даже в церковном строительстве и в росписях древних монастырей, непрерывно продолжает­ся во весь период сербской истории до турецкого завоева­ния. Лучшим примером того служит романский стиль ар­хитектуры Дечанского монастыря и живопись в храме Дечан, сделанная мастером, прибывшим из приморских областей, из Котора. До какой степени глубоко коренятся в Сербии западные культурные и латинские церковные влияния, можно видеть из признаний глубоко страдавшей души знаменитого сербского ученого и не менее крупно­го политического деятеля Стояна Новаковича, высказан­ных перед союзнической войной 1912—1913 гг. (3) Значе­ние католицизма и влияние католической Церкви на сербский народ, говорит другой сербский ученый, было весьма сильно в течение всего средневековья, в особенно­сти в западных областях Сербии; оно может быть засвиде­тельствовано и в политической, и религиозной, и культур­ной жизни нашего народа. Влияниями католической Церкви, настойчиво повторяет автор, пропитана жизнь всего сербского народа (4).

Намеченная выше проблема представляет собой харак­терную черту сербской истории и до известной степени может быть выяснена с точки зрения географического по­ложения сербской территории на боевом месте, где стал­кивались притязания латинского и греческого обряда. По­этому в историческом отношении гораздо важней осве­тить сербскую историю XII в. с точки зрения борьбы указанных церковных обрядов, чем заниматься изложени­ем скудно освещенной источниками внутренней смуты и процесса образования великокняжеской власти и подчи­нения великому жупану Расы мелких жуп и уделов как в континентальной, так и в приморской Сербии.

В рассуждении вопроса о церковной организации в землях, занятых сербским племенем, можно отправлять­ся от того наблюдения, что церковная организация в средние века упорней выдерживала натиск и с большим успехом боролась против разрушительных элементов, внесенных иммиграцией славян, чем политическая ор­ганизация. Часто не находим никаких следов граждан­ского управления и администрации в прежних импер­ских областях, между тем как представители епархиаль­ного управления — архиепископы и епископы — выставляют свои притязания на ту или другую область как принадлежавшую прежде к их епархии. Границы церковных епархий нередко остаются единственным мотивом к определению гражданской принадлежности известной области или населяющего ее племени, когда настояла необходимость устанавливать область взаим­ного влияния двух Церквей[4] или двух империй. Перехо­дя к западной части Балканского полуострова, находим, что здесь церковная организация выражалась в двух уч­реждениях: Сплетская архиепископия и Драчская. Нет сомнения, что епархиальные права той и другой ограни­чивались главнейше приморскими областями, внутрен­няя же область, занятая языческими племенами, лишь постепенно, с успехом христианской миссии между сла­вянами, могла присоединиться к названным церковным организациям. Большой переворот в церковном управ­лении произошел здесь вследствие известного акта Льва Исавра, присоединившего церковные области Солунского викариатства и архиепископии Первой Юстиниа­ны в 732 г. к Константинопольской патриархии. По это­му акту все церковные области, занятые сербским племенем, были отторгнуты от Рима и вошли в состав Константинопольской Церкви. Таким образом, и запад­ная часть Балканского полуострова, за исключением Сплетской архиепископии, оставшейся за Римом, под­верглась непосредственному воздействию патриархата. Этим был нанесен большой ущерб Римскому престолу, следствия которого долго давали себя чувствовать во взаимных отношениях Запада и Востока. Центром как церковного, так и гражданского управления в Далмации был Драч: фема этого имени охватывала в администра­тивном отношении Новый Эпир и Превали, а в церков­ном к Драчской архиепископии принадлежали епископии Дукля, Скодра (Скутари), Дриваст, Пилот, Ликонида, Антивари (5). В высшей степени важным обстоятельством для всего последующего развития истории Сербии было то, что она в церковном отношении подпала двум учреж­дениям: Сплету и Драчу.

Присоединение к обряду Греческой Церкви значи­тельной части славян Балканского полуострова вследст­вие проповеднической деятельности св. Кирилла и Ме-фодия придало особенное напряжение борьбе римского и греческого обряда и в сербских землях. Эта борьба раз­вивается и на политической почве, так как в IX в. серб­ские племена начали организоваться в государственные группы по двум центрам, в Зете и Расе. Никогда, может быть, славянство не выступало с такой энергией в исто­рии, и никогда латинская Церковь и немцы, непосредст­венные соседи славян на западе, не чувствовали такой реальной опасности от славянства, скованного, как моло­том, единым славянским литературным и богослужеб­ным языком, как в IX в., миссионерской деятельностью славянских просветителей[5]. Этим сильным подъемом славянства византийское правительство искусно вос­пользовалось в политических целях и, между прочим, простерло свои притязания на те области, которые оста­вались еще за Римской Церковью, разумеем владения Сплетской архиепископии, которая простиралась до Ду­ная и на юге захватывала Дубровник и Котор. Но в X в. Римская Церковь удержала за собой области, входившие в Сплетскую епархию, хотя в направлении к востоку пре­делы ее значительно ограничивались. Принадлежность территории Расы в церковном отношении представляет много неясного, но, по всей видимости, сначала она вхо­дила в епархию Драча, а потом, с концом X в., составляла часть Охридской архиепископии. Таким образом, в цер­ковном отношении сербские земли принадлежали час-тию Охридской кафедре, частию Драчской, частию Сплетской, последняя зависела от Рима.

Легко понять, как неблагоприятно отражалось это на попытках государственного объединения сербов. В XI в., как говорено было выше, в Диоклее, или Зете, образовал­ся центр под главенством дома Воислава, но одни из его областей относились к Драчской, другие к Сплетской, а некоторые к Охридской архиепископии, и притом ни одна из этих архиепископии не входила собственно в его княжение. Нужно вспомнить, что в это время проис­ходили горячие споры между Восточной и Западной Церковью и что вопрос о том, на какой стороне останет­ся влияние между сербами, был вопросом большой по­литической важности. Вот почему так благоприятно бы­ло разрешено дело о королевском титуле и о венчании сына Воислава Михаила (1077)[6]. Чтобы оценить полити­ческую важность акта, нужно принять во внимание, что папа Григорий VII, принимая Михаила в послушание Римской Церкви, не только лишал Константинополь­ский патриархат некоторых епархий, но и наносил сме­лый удар империи за иконоборческий акт, которым Лев Исавр отчислил от Римской Церкви западные части Бал­канского полуострова. И не столько самый акт получе­ния короны из Рима, сколько другие церковно-административные распоряжения, приведенные тогда в испол­нение, определили политический характер сербских земель. Таково было учреждение Дуклянско-Барской ар­хиепископии (1067), которой подчинены были области королевства Михаила и в которой сербская территория, находившаяся под его властью, получила независимую церковную организацию.

Не будем делать догадок насчет того, почему для серб­ских владений потребовалось основать новое церковное управление6 и почему в этом отношении принесены бы­ли в жертву церковные права Скутари. В новую архиепи-скопию вошли все епископские города, рассеянные прежде по разным церковным управлениям, а это прида­ло единство и самостоятельность территориям, зависев­шим от короля Михаила, и давало ему возможность быть полным господином в своих владениях и направлять к одной цели гражданское и церковное управление; с дру­гой же стороны, папская канцелярия административным устройством Церкви в сербских землях возвращала себе значительную часть Иллирика, получала вновь прямое влияние на Балканском полуострове и вместе с тем на­носила ущерб притязаниям Константинопольского пат­риархата.

Но намеченный порядок продолжался только до на­чала XII в., когда, с одной стороны, завоевательное дви­жение в Хорватию и Далмацию угорских королей, с дру­гой же — укрепление политического центра восточных сербов в Расе должно было произвести полный перево­рот в создавшихся здесь политических и церковных от­ношениях.

Прежде всего политический переворот соединялся с темной, большею частию в тиши епископских канцеля­рий подготовлявшейся фальсификацией церковных гра­мот и привилегий, на основании которых старались воз­высить свои церковные права одна архиепископия на счет другой. Сплет, Дубровник и Бар соревновали на этом поприще и пустили в оборот множество подложных гра­мот и привилегий, перевес в борьбе склонился в пользу Дубровника. Последний акт в пользу архиепископии Ба­ра относится ко времени папы Калликста (1119— 1124) и дан на имя архиепископа Илии, за которым признаны прежние права и власть per Slavoniam atque Dalmatiam. Но после того, в связи с начавшимися в Сербии смутами и соперничеством между князьями Зеты и Расы, прерыва­ются непосредственные сношения между Римом и сербскими церковными властями, и вместо архиепископа Ба­ра выступают на сцену Сплетские архиепископы. Не да­лее как в 1139 г. папа Иннокентий II называет архиепис­копа Сплета «единственным для всей Далмации архиепи­скопом» и делает распоряжение, чтобы по всем делам далматинской Церкви Соборы собирались именно в Сплете. Но около того же времени появляются привиле­гии в пользу Дубровника, оправдывающие его притяза­ния на те же епархии, которые частию входили в Сплетскую и Барскую архиепископию. Папа Анастасий IV в 1153 г. признает за архиепископом Дубровника те же права, что его предшественник в 1139 г. утвердил по от­ношению к Сплету. По всей вероятности, эта особенная милость к Дубровнику должна быть объясняема влияни­ем Венеции. Во время схизмы в Риме, начавшейся в 1160 г., эта последняя, приняв сторону папы Александ­ра III против Фридриха I Барбаруссы, начала играть важ­ную роль в той политической комбинации, какая образо­валась в это время под главенством царя Мануила и Рим­ского Папы. Александр III, желая удержать на службе цер­ковных интересов Венецианскую республику, легко мог склониться на ее защиту притязаний Дубровника.

Предыдущие наблюдения бросают достаточный свет на церковную зависимость земель, входивших в состав Сербского княжества. Но эти наблюдения главнейше имеют применение к приморской, или западной, части Сербии с политическим центром в Зете. В восточной же части, в особенности с началом борьбы из-за политичес­кого преобладания между Расой и Зетой, окончившейся в пользу великого жупана Немани, церковные отношения подвергались еще более сложным влияниям, которые предстоит нам теперь рассмотреть в связи с политикой царя Мануила и его походами на северо-западную грани­цу империи.

Княжеский род Восточной Сербии состоял из много­численных членов, которые находились между собой в борьбе из-за преобладания и делились на партии, из ко­их одна находила поддержку в соседней Венгрии, другая — в Византии. Попеременно одерживала верх то вен­герская, то византийская партия, и в связи с этим проис­ходила частая смена великих жупанов. Несмотря на крайнюю скудость известий, которая препятствует бро­сить надлежащий свет на события, происходившие в Восточной Сербии, нельзя не отметить ярко выдвигаю­щегося факта — враждебного движения сербов по на­правлению к Восточной империи, в долину Косова поля и далее на Белград и Ниш. Но по естественному ходу ве­щей, делая завоевания на восток, в пределах распростра­нения сербского элемента, сербские великие жупаны по­степенно входили в сферу влияния Охридской архиепи-скопии и в церковном отношении сливались с Константинопольским патриархатом. Таким образом, мало-помалу подготовлялись в Восточной Сербии куль­турные и церковные отношения, делавшие из Сербии любопытный в историческом отношении пограничный сторожевой пункт, на который и по настоящее время с одинаковым напряжением идут с Востока и Запада куль­турные и церковные влияния.

«Славянские священники Македонии и Болгарии были к ним ближе, чем латинские и албанские епископы и клири­ки приморской области Адриатики; точно так же им были легко доступны славянские книги Климента Охридского, эксарха Иоанна, епископа Константина и др.» (7).

Епископ Расы становится с течением времени главным епископом в-Восточной Сербии и основным церковным учреждением для автокефальной Сербской Церкви.

Выше было замечено, что отношения между Сербией и Византией находились в некоторой зависимости от ус­пехов движения угорских королей к Адриатическому морю. Колебания Сербии между венгерским и византий­ским политическим и церковным влиянием должны бы­ли прекратиться после того, как последний из даровитой династии Комнинов, Мануил, энергичным выступлени­ем на Балканском полуострове значительно укрепил и вместе с тем расширил сферу влияния Византийской им­перии. О значительном распространении византийского церковного влияния свидетельствуют постройки вре­мени Комнинов. Такова церковь в селе Нереси, близ Скопии. Есть прекрасное место о сербах и занимаемой ими стране, принадлежащее умному и наблюдательному со­временнику, Вильгельму Тирскому, который в 1168 г. был в Восточной Сербии в качестве посла к царю Мануилу Комнину (8).

«Царь находился в это время в Сербии, стране горис­той, покрытой лесами и не имеющей путей сообщения, она занимает середину между Далмацией, Венгрией и Ил-лириком. В то время сербы подняли восстание в надежде на недоступность горных проходов, ведущих в их дикую страну. Это народ, лишенный культуры, чуждый дис­циплины, живущий в горах и лесах и незнакомый с сель­ским хозяйством. Главное богатство обитателей со­стоит в стадах домашнего скота, в молоке, сыре и мас­ле, также в добывании меда и воска. Находятся под управлением старшин, называемых жупанами[7], кото­рые то находятся в подчинении у императора, то, вы­ступая из своих лесов и гор, опустошают окрестные страны, будучи смелыми и храбрыми воинами. Именно вследствие невыносимых бедствий, испытываемых от них соседними областями, император предпринял про­тив них поход с большим мужеством и сильным войском. Подчинив их и захватив в плен их главного жупана, им­ператор возвращался из похода, когда мы после много­трудного пути встретили его в провинции Пелагонии... подле древнего города Первая Юстиниана, что ныне на­зывается Охридой».

Первые упоминания о сербах при царе Мануиле от­носятся ко времени осады Корфу в 1149 г. По всей веро­ятности, по подстрекательству угорского короля вели­кий жупан Урош II отказал Мануилу в повиновении и тем вызвал победоносный поход в Старую Сербию, окончив­шийся завоеванием Расы и опустошением окрестных мест. Было бы излишним следить за походами Мануила к сербским и угорским границам, которые повторялись чуть не ежегодно, если только восточные дела не отвле­кали внимания царя. Эти походы, имевшие целью то за­щиту придунайской границы, причем военные действия происходили у Белграда, Браничева и Ниша, то направ­лявшиеся в Македонию и Албанию, представляют для нас отдаленный интерес и заслуживают внимания лишь по степени участия в событиях основателя сербской динас­тии. Именно в самом начале второй половины XII в. пре­обладание в Сербии получает сын или брат Уроша име­нем Деша, в котором не без основания признают Стефа­на Неманю. Попытки объяснить происхождение имени до сих пор не увенчались успехом (9) и едва ли не должны быть направлены в венгерский именослов, так как дейст­вительно взаимное влияние Венгрии на Сербию и обрат­но было глубокое и разнообразное. Вследствие решения, вынесенного царем Мануилом в 1155 г., Деша получил удельное княжение и был принужден на некоторое вре­мя довольствоваться второстепенным положением. С 11б1 г., однако, он вновь становится великим жупаном, и с тех пор довольно определенно обозначаются поли­тические тенденции национального объединения и го­сударственной организации. Это видно прежде всего из его политических и брачных союзов с европейскими го­сударствами (брачный союз с венецианским домом); это видно также из его решительных мер по отношению к князьям Зеты и попыток подчинения Расе приморской Сербии.

Нужно думать, что утверждение Стефана Немани в зва­нии великого жупана происходило при содействии визан­тийского императора и может быть относимо к 1159 г. В это время ему было около 46 лет, он уже мог иметь опре­деленный взгляд на политическое положение своего оте­чества и оценил весь вред, проистекавший от колебавше­гося положения между двумя культурными и религиозны­ми влияниями. Не без борьбы со своими родичами достиг Неманя главенствующего положения. Но что касается уча­стия Византии в сербском перевороте, об этом слишком трудно судить по скудости известий. В 1161 г. Мануил предпринял поход на Балканский полуостров с целью уре­гулировать сербские дела. По этому случаю у писателя Ни­киты Акомината (10) находим следующее известие:

«Царь остановился в Филиппополе. До него дойти из­вестия, что повелитель сербов — а таковым был тогда Стефан Неманя — сделался не в меру дерзким и, питая несбыточные замыслы и водимый ненасытным често­любием, замышляет на все положить свою руку и жес­токо притесняет своих соплеменников и истребляет своих родственников. Не удовлетворяясь границами сво­его княжества, старается подчинить Хорватию и на­ложить власть на удел Которский. Желая удостове­риться в расположениях Немани, царь посылает к нему Феодора Падилта; но сербский жупан так возмечтал о себе, что начал войну без предварительного об ней уве­домления. Когда же царь заблагорассудил наказать его, то, появившись на короткое время на месте битвы, он скрылся и снова искалубежища в горах и за камнями. За­тем, когда у него поубавилось спеси, он преклонил свою голову к ногам императора, растянувшись во всю длину своего огромного роста и прося о помиловании. Он му­чился опасением, как бы не лишиться власти над серба­ми и как бы господство не перешло к тем, за которыми больше прав и которых он низверг, захватив сам верхов­ную власть».

Хотя приведенные слова отзываются риторическим пафосом и не могут быть принимаемы в дословном зна­чении, но в них все же можно видеть взгляд византийско­го современного писателя на условия, при которых про­изошло усиление Немани. Последний весьма искусно пользовался историческими событиями и международ­ными отношениями, обещая верность империи, если Ма­нуил подступал к пределам Сербии, и становясь на сторо­ну его врагов, когда военные силы империи были заняты в другом месте. О внешних сношениях Сербии и о значе­нии ее политических связей с западными народами на­ходим указание у историка Киннама (11), который едва ли не по поводу упомянутого сейчас похода Мануила дает следующие сведения:

«Между тем сербы, по подстрекательству к тому со стороны венецианцев, подняли восстание, в тоже время и в Венгрии по смерти Стефана начались смуты. Посему Мануил пошел в Сардику (ныне София) и поставил коро­лем надуграми Белу, который был женат на сестре авгус­ты и носил титул кесаря[8]. Устроив угорские дела, царь об­ратился против угров, чтобы обуздать их дерзость. Но, чему не могу я надивиться, прежде чем собрался весь от­ряд, царь с немногими тысячами, прошедши через крутые и утесистые места, вступил в Сербию и поспешил на­пасть на великого жупана. Он же, хотя имел у себя боль­шое союзное войско, оставил поле сражения и, томясь страхом, отправил к царю послов и просил прощения в своих проступках... Когда же ему разрешено было явиться к царю лично, подошел к царскому престолу с непокрытой головой, с голыми руками и необутый. На шее его висела ве­ревка, в руках меч, всего себя он поручал в полное распоря­жение царя. Тронутый этим, Мануил простил его и вышел из Сербии в сопровождении великого жупана».

Изложенный эпизод, так рельефно описанный у визан­тийских историков, должен быть помечен 1172 г. К этому времени положение Стефана Немани выясняется доволь­но определенно. То, что представляется с точки зрения Ви­зантийской империи бунтом или восстанием, должно быть понимаемо как стремление к расширению политиче­ского влияния сербского великого жупана столько же на приморскую Сербию, как и на соседние византийские об­ласти, т. е., с одной стороны, на Зету с городом Котором, с другой — на линию Белград — Ниш.

По-видимому, последовавшие затем события должны были окончательно определить отношения Сербии к империи. В 1172—1173 гг. Стефана встречаем в Кон­стантинополе, хотя не можем с точностью сказать — пленником или почетным гостем. О пребывании Стефа­на в столице сохранилось современное известие Евстафия Солунского:

«Не могу пройти молчанием Стефана Неманю, о ко­тором и прежде, пока я не знал его, доходила до меня громкая молва, а незадолго перед сим я был приведен в изумление его внешним видом. Это был человек не того роста, какой природа обыкновенно уделяет людям, но гораздо выше всех людей и имел весьма внушительную внешность. Он прежде питал враждебные замыслы про­тив царя и сопротивлялся ему и вел войну, но скоро, усво­ив добрые расположения частию из страха, а больше из-за поражений, ныне и сам содействовал триумфу... Бро­сает взоры на те картины, которые изображают твои подвиги, написанные руками зографов, замечает и дру­гое, и то, что живописует его историю: вот он возбуж­дает народ к восстанию, вот в другом месте учит опли-та, всадника, и указывает, как браться за меч, а там ставит войско в боевой порядок, приготовляет засаду; и, наконец, картину победы над ним и бегства его по до­лине и по утесам. И все это видя изображенным, кивком головы и одобрительным взором дает понять, что все это правда. В одном лишь отношении недоволен живо­писцем, что не на всех сценах дает ему наименование раба и не присоединяет к имени Немани свойственное ему звание раба» (12).

Приведенные свидетельства могут служить достаточ­ным указанием на то значение, которое начали приобре­тать сербы в царствование Мануила, вместе с тем на осно­вании их трудно заключить, что Стефан Неманя был в Кон­стантинополе в качестве пленника.

Хотя не сохранилось никаких данных об условиях, за­ключенных в это время между Неманей и царем Мануи-лом, но нужно полагать, что с тех пор не повторялись больше те недоразумения, которые служили поводом к походам в Сербию. В значительном военном предприя­тии против султана Кылыч-Арслана II в 1176 г. на стороне греков были сербские и венгерские вспомогательные отряды. Насколько позволяет судить неопределенность ис­точников, поставка вспомогательных отрядов на евро­пейские и азиатские войны составляла одно из сущест­венных условий зависимости сербского великого жупана от империи. Можно думать, что до смерти Мануила не на­рушались мирные отношения между царем и великим жупаном.

В высшей степени затруднительно было точно уста­новить церковный порядок в Сербии ввиду двойственно­сти религиозного обряда, православного в восточных областях и католического в западных. При том порядке вещей, который намечается в деятельности Немани, мож­но было опасаться, что возникнет церковная борьба и что на этой почве встретятся затруднения, которые за­тормозят его административные мероприятия, клонив­шиеся к государственному объединению сербского на­рода. Тем более можно было ожидать сильной борьбы, что как для Константинопольского патриархата, так и для Римской Церкви представляло немаловажный инте­рес, куда в конце концов склонится сербский великий жу­пан, на сторону Восточной или Западной Церкви. Внут­ренние меры, которыми была предупреждена указанная опасность, были приняты весьма целесообразно, хотя мы можем об них судить только по результатам и лишены возможности вникнуть в настроение этого весьма круп­ного в сербской истории деятеля. Несколько определен­ней рисуется его неумолимая строгость в подавлении богомильской секты, которая угрожала пустить корни и в Сербии, как успела уже распространиться в Македонии и Болгарии. Вследствие беспощадных преследований по­следователи богомильского учения перешли в соседнюю Боснию, где и основались под покровительством либе­ральных боснийских банов.

«От начала своей политической деятельности, — го­ворит современный историк Сербии (13), — он усматривал в религии весьма важный фактор государственной и народной жизни. Согласно этому принципу и в этом на­правлении он положил много труда в надежде, что в этом найдет вспомогательное средство для достиже­ния своих политических планов. Но, кроме того, и сам он был искренний христианин. Наиболее важный вопрос в церковном отношении — об отношении основанного им в Расе государства к Риму и Царъграду — Неманя решил практическим способом. Государственной верой он при­знал ту, к которой была склонна большая часть населе­ния тех областей, которые составляли ядро его держа­вы и которую он считал наиболее соответствующею духу сербского народа. Но в то же время он не думал раз­рывать с Западом и с римской курией, которая тогда до­стигла зенита своей славы и могущества. Напротив, он старался поддерживать хорошие отношения с западны­ми державами и с представителями католической Церкви, имея в виду опереться на них в борьбе с Византи­ей. К этому побуждало его, независимо от всего прочего, и то, что в его державе, особенно в приморской части, было много католиков. С ними нужно было ему считать­ся и потому, что они составляли большинство населе­ния, в особенности тех областей, в которых особенно преобладали сепаративные направления и которые не­задолго перед тем составляли самостоятельное княже­ство и были центром сербского народа. Таковое отноше­ние к Византийской Церкви, папской курии и к Западу Неманя поставил государственным принципом и должен был выступать против всякого, кто не был на стороне этого принципа».

Мы возвратимся еще к Стефану в одной из следующих глав. Со смертию Мануила в 1180 г. в Византии наступил та­кой критический момент, какого современники не могли предугадывать. Все составные части обширной, но разно­племенной и не спаянной идеей национальности и госу­дарственности империи стали стремиться к особности и к самобытной организации. Сербский великий жупан не был застигнут врасплох наступившим кризисом и прекрасно воспользовался им в целях национальной политики.

Нам остается в настоящей главе сделать несколько за­мечаний по отношению к Венгрии, так как она в XII в. слишком определенно входит в русло византийской и славянской реки. Несомненно, этим объясняется и то счастливое положение венгерского вопроса в русской науке, благодаря которому мы можем без больших за­труднений выяснить сущность его (14). Родственные связи венгерских королей с великокняжеским киевским до­мом, постоянный обмен посольствами, проживание вен­герских принцев в России и русских в Венгрии — все эти обстоятельства содействовали большому оживлению в Венгрии славянских симпатий и в то же время пробужда­ли готовые заглохнуть воспоминания о греческом обряде и славянском богослужении. В связи с этим, конечно, нужно обсуждать и весьма интимные отношения угор­ских Арпадовичей с Комнинами, которые в смысле про­тивовеса вызывали экстренные меры со стороны Гоген-штауфенов для усиления в Венгрии германского влияния и католицизма. Таким образом, здесь находила примене­ние та же культурная и религиозная борьба, какую мы подметили при обозрении событий на западной грани­це. Укажем самые главные факты.

Дружественные связи открываются браком Иоанна Комнина с дочерью св. Ладислава, следствием которого было неоднократное вмешательство со стороны империи в угорские споры из-за власти и укрепление в Венгрии ви­зантийского влияния. Сын венгерки, царь Мануил, которо­го западные планы завели слишком далеко в ущерб инте­ресам империи на Востоке, считал вполне достижимой за­дачу обращения Венгрии в вассальную зависимость. Для этого он принимал к себе недовольных принцев королев­ского дома и поддерживал их в междоусобной войне. С та­кой целью он оказывал поддержку князю-изгою Борису Коломановичу, равно как князю Стефану, брату Гейзы и ля­де Стефана III. Мануил достиг в Венгрии преобладания: его посаженик был на престоле королевства, византийские от­ряды поддерживали царского кандидата.

Наиболее усилилось в Венгрии византийское влия­ние со смертию короля Гейзы II (1161), когда престол за­нял несовершеннолетний сын его Стефан III, которому предстояло вынести отчаянную борьбу с внутренними врагами. Прежде всего два его дяди, Стефан и Владислав, подстрекали царя Мануила предъявить к Венгрии требо­вания о восстановлении их прав на власть, обещая за то верность и преданность империи. Вмешательство в угорские дела подавало Мануилу надежду завладеть ду­найскими укреплениями Срем и Землин и вместе с тем возвратить власть в Далмации, утраченную вследствие венгерских завоеваний. По-видимому, уже была предре­шена и дальнейшая судьба Венгрии, так как королевич Стефан, женатый на племяннице бездетного Мануила, был рассматриваем как возможный наследник угорского престола, со временем имеющего соединиться с импе­рией. Но расчеты претендента не оправдались, в Венг­рии он не нашел к себе расположения. Мануил решился начать военные действия, двинул войско к Браничеву и Белграду и достиг того, что в Венгрии произошел пере­ворот в пользу его приверженцев и подручников короле­вичей Владислава и Стефана. Первый правил только пол­года, и за его смертию власть переходила в начале 1162 г. к его брату Стефану. Но и положение последнего оказа­лось непрочным, так как он должен был скоро бежать из Венгрии и вновь искать покровительства у Мануила. На­ходя, что Стефана трудно утвердить на угорском престо­ле, Мануил должен был согласиться признать прежний порядок вещей, установленный Гейзою II, и поддержать на престоле сына его, малолетнего Стефана. Но вместе с тем он принял в качестве заложника второго сына Гейзы, Белу, которого задумал обручить со своей единст­венной дочерью Марией, имея план приготовить в нем наследника престола для империи и вместе для Угрии. В переговорах о брачном союзе было между прочим выго­ворено условие о признании за Белой удела Далмации. Когда в 1163 г. прибыл в Константинополь королевич, ему были дарованы исключительные привилегии при­числением к царской семье и возведением в сан деспота; новое имя Алексея обозначало, вероятно, его присоеди­нение к православной Церкви. Но притязания Мануилана владение Далмацией как уделом Белы встретили от­пор в правительстве короля Стефана и вызвали откры­тую войну с Мануилом, в которой на стороне угров были чехи и князь Ярослав Владимирович Галицкий. Главные действия происходили на Дунае в области Землина и Белграда и в Далмации. Так как важная пограничная кре­пость на Дунае переходила не раз из одних рук в другие, то Мануил не мог считать обеспеченным свое положе­ние здесь, пока не закрепит за империей спорную об­ласть (11б5). В то время как была предпринята осада Землина, окончившаяся падением его, Мануил тогда же послал войско в Далмацию под начальством Иоанна Дуки. По-видимому, это был очень удачный поход, так как он имел последствием восстановление власти империи не только на береговой приморской полосе, но частию в Хорватии и Босне. Киннам указывает 57 городов, пере­шедших тогда под власть империи (15). Таким образом, Сремская область и сербо-хорватские владения Венгрии перешли к Византии и оставались за империей до смер­ти Мануила.

В ближайшее затем время в Константинополе сделаны были распоряжения о том, чтобы наследство император­ской власти обеспечено было за Марией и супругом ее де­спотом Алексеем-Белой; в пользу их потребована была присяга на верность, которая вызвала протест со стороны брата царя Андроника (16). «Нелепо, — говорил он, — считать византийца недостойным женихом для своей дочери и предпочитать иноземца и пришельца и ставить ромэев в подчинение ему». Тем не менее в планах Мануила приоб­щение угорского царевича к царской династии было сред­ством к тому, чтобы закрепить влияние Византии над Угрией. Новая победа, одержанная царем над утрами в 1167 г., действительно закрепила за империей ее завоевания как на Дунае, так в особенности в Далмации.

Весной 1169 г. у Мануила родился сын от его второй супруги Марии. Это в корне изменяло его планы относи­тельно наследства престола и нарушало сделанные ра­нее распоряжения в пользу угорского королевича. Но что предстояли в этом отношении немалые затруднения, видим из того, что новорожденный царевич Алексей не был сейчас же сопричислен к власти, и Алексей-Бела продолжал пользоваться титулом и правами наследника. В Венгрии также рождение царевича Алексея должно было поднять тревогу, так как и там значительная поли­тическая партия надеялась на перемену в положении Венгрии в случае получения Белой императорского вен­ца. Но при жизни сына Гейзы, короля Стефана, умершего в 1173 г., не последовало новых столкновений между Угрией и империей. Лишь по истечении трех лет по рож­дении наследника, т. е. в 1172 г., Мануил опубликовал акт, которого давно ждали: наследником был объявлен царе­вич Алексей, а деспот Алексей-Бела не только лишился прав на наследование, но вместе с тем и на руку царской дочери. Это, однако, не обозначало немилости, потому что за венгерского принца была сосватана Агнесса, своя­ченица царя, недавно прибывшая из Антиохии, причем ему пожалован сан кесаря. Смерть бездетного короля Стефана в начале 1173 г. открывала Беле прямой путь на наследство в Венгрии. Если придавать веру современно­му известию Арнольда Любекского, то король умер от яда, поднесенного ему подосланными людьми от его брата (т. е. Белы). Как бы то ни было, смерть Стефана бы­ла давно желаемым для Мануила обстоятельством нало­жить руку на Венгрию и ограничить ее политическую свободу. Не теряя времени, Мануил снарядил Белу в путь и сам проводил его до Софии.

Византийскому ставленнику, который действительно имел весьма прямые права на престол, как брат умерше­го короля, могло помешать только то, что с ним вместе должна была усилиться партия византийского царя. Но те, которые видели опасность в византийском влиянии, не могли не принять в расчет и того, что Бела будет спо­собствовать возвращению под власть Угрии тех облас­тей, которые рассматривались как его удел и были вре­менно соединены с империей. Вот почему угорское по­сольство не замедлило явиться в Софию с предложением Беле престола. Между тем Мануил своевременно озаботился поставить Беле условия, которыми ограничивалась его внешняя политика и обеспечивались интересы империи. Белу сопровождала блестящая свита с протосевастом Иоанном во главе, который участвовал в торжествах возведения его на престол. Казалось, в Венгрию был открыт доступ византийскому культурному и церковному влиянию вместе с Белой III, который оставался у власти до 1196 г. Но наступивший после Мануила кризис совершенно изменил политическое положение дел. Тот самый Бела, которому приготовлялась служебная роль в интересах империи, сам явился в числе претендентов на византийский трон, когда угасла династия Комнинов.

[1]  Хрисовул в пользу Хиландарского монастыря (Мiklosch. Моnum. Serbicа. IX).

[2] Заметим еще, что оригинал утрачен во время трагической катастрофы в Белграде, погубившей династию Обреновичей.

[3] Стоит обратить внимание и на подпись Жванъ (Jean-Иованъ).

[4] По преимуществу имеются в виду споры из-за власти после Ки­рилла и Мефодия.

[5] Только раз в истории повторился такой же исторический момент (1912—1913), но его не поняли современники.

[6] Папа Григорий VII называет его carissimus beati Petri filius [дражай­шим сыном блаженного Петра].

[7] Знаменитое место:  il magistratus habent, quos Suppanos vocant.

[8] * Мануил женат был во второй раз на Марии, дочери князя антиохийского Раймонда, а Бела — на Агнессе, сестре Марии.