Глава XIV

ВОСТОЧНАЯ ПОЛИТИКА МАНУИЛА. ТУРКИ И ХРИСТИАНСКИЕ ГОСУДАРСТВА В СИРИИ И ПАЛЕСТИНЕ

После второго крестового похода и частью в связи с печальными для христианских княжеств последствиями его восточная политика византийского императора определялась постепенно создавшимися в Сирии и Малой Азии следующими политическими и этнографическими группировками.

Прежде всего в ближайшем соседстве с империей выросло в пределах прежних фем Анатолика и Вукелариев государство сельджуков со столицей в Иконии. К востоку от Иконийского султаната, в фемах Армениак и Харсиана, утвердились родственные первым сельджуки под властию династии Данишмендов, центрами их владения были Сивас (Севастия), Кесария, Мелитена. В горных областях Тавра и Киликии возникли полузависимые армянские княжества, значение которых постепенно возрастало по мере распространения политического влияния Византии в Северной Сирии, куда прямая дорога вела через Киликию. Далее к востоку, в Северной Сирии и Месопотамии, образовался еще более сильный политический центр мусульманской власти в Мосуле и Алеппо, представителями коего были получившие крупную известность во время крестовых походов эмиры Зенги, Нур ад-дин и, наконец, Саладин. Христианская империя в Константинополе была в соседстве со всеми этими мусульманскими государствами и для достижения на востоке хотя бы некоторого обеспеченного положения должна была сообразовать свою политику с теми отношениями, в которых находились между собой указанные мусульманские государства. На ход усвоенной при Мануиле восточной политики влияло то, что данишмендские владения, по смерти султана Мохамеда в 1142 г., вследствие внутренних смут распались на три части: наследники умершего султана, его сын Зу-н-нун утвердился в Кесарии, а его дядя Якуб-Арслан и Айн ад-Дауле в Севастии и Мелитене. Это разделение было весьма выгодно для соседнего иконийского султана Масуда, который, равно как и его сын, знаменитый Кылыч-Арслан II, могли значительно увеличить свои владения на счет Данишмендов и проложить себе дорогу к долине Евфрата, заветной цели иконийских султанов. В то же время данишмендские князья, стесняемые соседом, естественно, старались найти опору в империи и побуждали царя Мануила принять деятельное участие в усобицах между двумя турецкими владениями.

Но главным руководящим мотивом в восточной политике были христианские княжества в Сирии и Палестине и одинаково всем царям из дома Комнинов присущее стремление возвратить Антиохию в непосредственную сферу влияния империи. Таким образом, несмотря на крайние затруднения, какие были на пути к сношениям с Сирией, царь Мануил с большой настойчивостью и систематичностью преследовал свои планы по отношению к Антиохии и в конце концов достиг того, чего так искрен­но желали его отец и дед: держал триумфальный въезд в Антиохию в качестве сюзерена антиохийского княжест­ва и настоял на том, чтобы в этом латинском владении рядом с католическим патриархом был признаваем авто­ритет греческого. Приняв непосредственное и близкое участие в судьбах христианских государств в Сирии и Па­лестине, император Мануил должен был вступить в сно­шение с эмиром Алеппо и Дамаска Нур ад-дином, кото­рый во второй половине XII в. был грозой христианских владений, образовав в Сирии и Палестине новое мусуль­манское государство.

Таковы в общих чертах условия, в которых должна бы­ла развиваться восточная политика Мануила.

Независимо от широких задач, внушаемых старыми идеалами Римской империи, ближайшие и прямые по­требности на Востоке обусловливались суровой действи­тельностью, которая настоятельно давала себя чувство­вать. Турецкие опустошения почти каждый год истощали плодородные малоазийские долины и оттесняли земле­дельческое население в горы, следствием чего было то, что культурные области постепенно обращались в пусты­ни и степи, пригодные для пастбищ, на которых распола­гались туркмены. Нужно было строить города и ставить в них гарнизоны для защиты сельского населения (1). Но этим не всегда достигалась цель. С первых же лет правле­ния Мануила предпринимались походы против турок-сельджуков, так как султан на требования царя обуздать хищнические набеги обыкновенно отвечал, что это набе­ги со стороны вольных туркмен, которые не признают его власти. Уже вслед за венчанием Мануила на царство получено было известие, что турки появились вблизи Ма-лагины, большой военной станции на дороге от Никеи к Дорилею. В следующие годы поход направлен был в Ло-падий, при истоках реки Риндака, где также предстояло построить укрепления и поставить гарнизоны. Но в то время, как греки укреплялись в одном месте, турки от­крывали другие слабые стороны: нельзя было отступать перед решительными действиями. Поход Мануила про­тив самой столицы Масуда представлял уже большое во­енное предприятие. Мануил известил неприятеля о похо­де, а султан отвечал, что встретит царя в Филомилии. Этот поход 1146 г., описанный подробно у историка Киннама, по преимуществу свидетельствует о личной отваге самого царя и об его военном пыле, который побуждал его быть впереди всех и отличаться на глазах своего вой­ска. Но он не имел существенного значения и был окон­чен по получении тревожных слухов о движении кресто­носных ополчений. Мануил оповестил своего противни­ка, что он надеется быть более счастливым на будущий год и найти султана менее трусливым и осторожным, чем в последний раз. Но угрожавшая одинаково грекам и тур­кам опасность от крестоносцев заставила царя искать сближения с султаном и заключить с ним дружественный союз. На некоторое время прекращаются известия о но­вых походах в Малую Азию; можно думать, что внутрен­ние смуты в соседнем владении Данишмендов занимали внимание Масуда. Но со смертию его в 1156 г., когда Ико-нийский султанат перешел под власть сына его Кылыч-Арслана II, сидевшего на престоле 37 лет, сельджукский вопрос приобрел для Византии первостепенное значе­ние. Султан отличался суровым характером и не останав­ливался ни перед какими мерами для достижения своих честолюбивых целей. У него было два брата; одного он убил, другого заставил бежать в отдаленный удел на бере­га Черного моря. Во внутреннюю борьбу вмешался Якуб-Арслан, эмир Севастии, принявший сторону обиженного Кылыч-Арсланом брата, Шахин-шаха. Пользуясь ослаб­лением султаната, стал теснить его эмир Мосула и Алеппо Нур ад-дин, против которого Кылыч-Арслан заключил союз с христианскими владениями и с армянским князем Торосом, или Феодором, о котором скажем ниже. Такое положение дел на турецком Востоке позволяло Мануилу не только держать в равновесии отношения империи к султанату, но и предпринимать наступательные действия. Так, он успел сблизиться с Шахин-шахом и с Данишмендами Якуб-Арсланом, Зу-н-нуном и эмиром Мохамедом (Мелитена). К 1159 г. относятся решительные меры Ману-ила против иконийского султана. На этот раз точкой от­правления был Абидос, куда стянуты были европейские фемы и откуда поход направлялся долиной реки Риндака к турецким границам. Об этом походе имеется свидетель­ство очевидца, но до какой степени фраза и риторика преобладает в известии нашего источника (2), можно ви­деть из следующего отрывка:

«В это время царь многократно простирал на варва­ров и собственные руки и, нападая на них неожиданно, казался им чуть не молнией. Тогда, нисколько не стыдясь, отступали перед ним тысячи, а если угодно бывало судь­бе, то и десятки тысяч вооруженных и закованных в же­лезо. Доходя до моего слуха, эти подвиги казались мне ме­нее вероятными, чем дела Фоки и Цимисхия. Как пове­рить, что один человек побеждает целые тысячи и одно копье одолевает мириады вооружений!.. Я думал, что эти дела прикрашены сановниками и придворными, пока не усмотрел их собственными глазами, когда, случайно за­мешавшись между врагами, сам увидел вблизи, как этот самодержец противостоял целым фалангам... Царь уст­ремился на неприятелей со всей быстротой, не надев панциря, а только оградив тело щитом. Ворвавшись в се­редину врагов, он совершил удивительные боевые подвиги, поражая мечом всякого встречного... долго бежали турки без оглядки: ими в голову не приходило, что за столъмно-голюдным войском гонится один человек...»

За походом 1159 г., который не был продолжителен и едва ли сопровождался решительными битвами, следовал новый в следующем году. На этот раз Мануил потребовал вспомогательные отряды от своих союзников — короля иерусалимского, князя Антиохии и армянских владете­лей, — сам же имел сборный пункт в Филадельфии и от­сюда пытался нанести туркам главный удар. Но исход экспедиции решен был византийским вождем Иоанном Контостефаном, который напал на Кылыч-Арслана со стороны Сирии и заставил его просить мира. Султан обещал выдать всех христианских пленников и посылать вспомогательный отряд всякий раз, когда того потребует царь, кроме того, обязывался возвратить империи города и селения, занятые турками в последние годы. По всей ве­роятности, заключение мира нужно полагать в 11б1 г. Вследствие положительного перевеса, оказавшегося на стороне империи, турецкий султан пожелал точней вы­яснить свои будущие отношения к Мануилу и попросил разрешения посетить его столицу. Пребывание Кылыч-Арслана в Константинополе с огромной свитой и с 1000 всадников составило событие громадной важности, ко­торое заняло современников. И правительство восполь­зовалось таким редким случаем, чтобы подействовать на воображение грубого варвара роскошью двора и богатст­вами и расположить его в свою пользу подарками. Султан был принят с торжественной церемонией, в великолепно убранном зале и, изумленный, предстал перед царем, си­дящим на золотом троне в парадном облачении3. Он был столько же не способен оценить утонченный этикет, сколько понять роль, приготовленную для него в триум­фальном шествии. Мы имеем очень выразительную черту для понимания характера Кылыч-Арслана. Однажды (в 1171 г.), находясь в затруднительном положении, он вел переговоры с представителями Нур ад-дина, принявшего сторону обиженных им родичей. На требование дать сво­боду семи племянникам, сыновьям Шахин-шаха, он при­казал послать к отцу одного из его сыновей в качестве хо­рошо изготовленного жаркого и объявить, что 'если он будет очень настаивать, то такая же участь угрожает и другим племянникам.

Почти месяц продолжалось пребывание султана в Кон­стантинополе. По всему видно, что современников удив­ляло оказываемое сельджукскому султану внимание; он был непривлекательной наружности, плохо владел рука­ми и хромал на обе ноги, так что в Константинополе не­мало острили над царским гостем, а патриарх отказал в разрешении воспользоваться церковными предметами в триумфальном шествии, устроенном по случаю празднеств в честь Кылыч-Арслана. Случившееся в тот же день землетрясение было истолковано в смысле божественно­го гнева против устроителей торжества. Желая вполне об­ворожить своего гостя, царь давал в его честь турниры и зрелища, наконец устроил для него особенное зрелище, приказав в одном из покоев дворца разложить все, что предположено было дать ему в подарок, т. е. драгоценные ткани, платье, вышитое золотом и серебром, кубки и чаши с золотом и серебром; царь вошел туда вместе с султаном и предложил ему указать те предметы, которые ему осо­бенно нравятся. Когда же султан в смущении и нереши­тельности сказал, что он видит перед собой такие сокро­вища, на которые бы он мог покорить всех своих врагов, то царь сказал: «Отдаю тебе все, чтобы ты понял, какими богатствами владеет тот, кто в состоянии сделать такой подарок одному лицу». О роскоши приема и драгоценных дарах находим свидетельства как у византийских, так и у восточных писателей (4).

Судя по результатам, мы должны признать, что пребы­ванием в столице Кылыч-Арслана византийское прави­тельство не умело воспользоваться в такой степени, чтобы поставить границы притязаниям иконийского султана и обуздать его воинственный пыл.

Относительно турок-сельджуков, власть которых про­стиралась и на христианское население греческого про­исхождения, политика царя Мануила была в особенности неосмотрительна. Султан иконийский был ближайший и опаснейший враг империи. Усиление Иконийского сул­таната прямо соединялось с ослаблением власти и авто­ритета империи на Востоке. Кылыч-Арслан не оставался глух к внимательности, тем более что это значительно возвышало его перед соперниками. Он соглашался при­знать себя в зависимости от императора, если этот по­следний поможет ему утвердиться в Иконии и усмирить Данишмендов.

Почти все остальное время жизни Мануила отноше­ния империи к султанату основывались на договоре, ко­торый имел место в 1162 г. Султан обязался иметь одних и тех же врагов с царем Мануилом, уступить некоторые города, захваченные турками-сельджуками, не заключать договоров без согласия византийского правительства, доставлять вспомогательный отряд на войны в Европе и в Азии и, наконец, сдерживать хищнические набеги на им­перские области туркменов, на которых простиралась власть его. В Византии особенно дорожили сдачей горо­да Севастии, и Мануил отправил вместе с султаном Кон­стантина Гавру принять этот город под руку императора. Как можно догадываться, Кылыч-Арслан нашел в догово­ре лишь средство усилить собственный авторитет в Ма­лой Азии, от сдачи же городов отказался под разными предлогами. Возвратившись в Иконии, он мало-помалу подчинил себе области своих соперников и скоро сде­лался полновластным господином в Передней Азии. Кы­лыч-Арслан не хотел войны с империей и не отказывался исполнять некоторые статьи договора. Но и союзник это был весьма ненадежный: он высылал туркменскую кон­ницу на византийские поселки, постепенно оттеснял гре­ческое население к берегу Черного моря и Босфора. Ког­да ему делали по этому поводу представления, то он изви­нялся невозможностью сдерживать набеги и ночные грабежи туркмен и посылал льстивые письма, называя се­бя сыном, а царя величая отцом своим. В этой политике вероломства и обмана перевес оказался на стороне сул­тана. Постепенно надвигаясь, туркмены изменяли куль­турные земли в пастбища и луга, оттесняя земледельчес­кое греческое население к востоку и северу и приготов­ляя совершенное ослабление византийского влияния на Востоке. Между тем для империи был столько собствен­ный интерес держать в своих руках полосу, по которой направлялись крестоносные войска в Палестину, сколько и вопрос чести перед Европой. На войну греческого царя с султаном иконийским в Европе смотрели как на дело всего христианского мира: победа над турками-сельджу­ками делала для христиан менее опасным путь ко Гробу Господню. Плоды страшного потворства византийского правительства Кылыч-Арслану и невнимательности к страданиям греческого населения по соседству с султа­натом раскрылись наконец с такою силою, что потребо­вались экстренные меры и безотлагательная экспедиция на Восток.

В 1167 г. Мануил сознал наконец ошибки своей поли­тики на Востоке: в противоречие интересам и обыкно­венной практике византийского правительства больше пятнадцати лет он соблюдал выгоды и поощрял домога­тельства иконийского султана, допустив соперников по­следнего, каппадокийских и армянских Данишмендов, до совершенного ослабления. Тот авторитет, которым, по традиции и по праву, должна была пользоваться Ви­зантия, перешел на Сирию и Месопотамию, во внутрен­них делах иконийского султаната стал принимать учас­тие Нур ад-дин. Византия, по-видимому, отказывалась от своей излюбленной теории управления одним варвар­ским народом посредством другого, ибо мелкие владете­ли Мелитены, Севастии и Кесарии, обиженные Кылыч-Арсланом, искали помощи и защиты не у византийского царя, а у Нур ад-дина. Едва ли не тот же Нур ад-дин от­крыл глаза царю Маиуилу на его ближайшие задачи по отношению к Востоку, когда в 1172г. он подстрекал ико­нийского султана внести войну в византийские селения. Так или иначе, несчастная для Византии война с турка­ми-сельджуками, начавшаяся в 1176 г. и похоронившая смелые планы и надежды Мануила, должна быть рассма­триваема как исходный пункт реакции по отношению к восточным делам. В то же самое время и неудачи запад­ной политики, обнаружившиеся на Венецианском кон­грессе, должны были дать господство теориям нацио­нальной греческой партии.

Война с турками-сельджуками вызвана была вмеша­тельством Мануила в отношение иконийского султана к Данишменду Зу-н-нуну, искавшему защиты в Византии. Кылыч-Арслан сначала не прочь был войти в мирное со­глашение с греками, но скоро изменил намерение, увидев, что византийский полководец, севаст Михаил Гавра, не располагает такими силами, которые могли бы устрашить его. Так прошла весна, время особенно удобное для воен­ных действий, говорит современный писатель. Летний по­ход в М. Азию под предводительством самого царя Мануи­ла имел следствием возобновление и укрепление двух го­родов, опустошенных туркменами и находившихся под властью султана. Историк Киннам сообщает любопытные подробности о состоянии города Дорилея, в каком нашли его византийцы.

«Это был некогда величайший и знаменитейший из городов Азии. Он лежал в долине, распространяющейся на большое пространство и представляющей прекрас­ный вид. На плодородных полях ее росла сочная трава и поднимались богатые нивы. Вид украшала протекаю­щая по долине река, дающая вкусную воду; в реке води­лось множество рыбы, вполне достаточной для продо­вольствия жителей. У кесаря Мелиссина здесь было пре­красное поместье и весьма населенные деревни с самородными горячими ключами, портиками и купаль­нями. Эта местность доставляла в обилии все, что служит для удовольствия человеку. Но турки разруши­ли город до основания и сделали его необитаемой пус­тыней, так что кругом не заметно и следа прежней культуры. Теперь раскинул здесь свои палатки турк­менский улус в 2000 человек».

Мануил прогнал кочевую орду и занялся возобновле­нием Дорилея, имея в виду основать здесь оплот против распространения номадов, угрожавших обратить в паст­бища и покрыть кибитками культурные византийские об­ласти. В течение сорока дней греки выкопали ров, вывели стену и заложили здания для поселения гарнизона и ко­лонистов. «Турки же, испугавшись, что их вытеснят с рав­нины, жирные пастбища которой были так привольны для их стад», всеми мерами старались препятствовать ра­ботам. Окончив укрепление города и снабдив его нужны­ми средствами, Мануил роздал участки земли желавшим поселиться здесь колонистам греческого и латинского происхождения. В тот же поход при истоках Меандра найдено было еще весьма удобное место для крепости на остатках бывшего греческого города Сувлея. Но и здесь были уже пастбища и кибитки, которые понадобилось отодвинуть, чтобы приготовить место для земледельчес­ких поселений.

Начатый Мануилом в 1176 г. поход против иконийского султана имел большое значение и заслуживает внимательного рассмотрения. Была укреплена Малагина и из Дорилея сделан укрепленный лагерь, в котором мог­ли бы находить защиту и запасы для продовольствия во­енные люди и мирное население. Точно так же были приняты меры к возведению укреплений в долине Меан­дра, чтобы быть в состоянии владеть средствами сооб­щения с центральной областью Малой Азии. Ввиду серьезных приготовлений на восточной границе Кы-лыч-Арслан пытался зимой 1175/76 г. вновь вступить с Мануилом в переговоры, но на этот раз в Константино­поле не поддались на льстивые предложения. Ранней весной начался подвоз в Малую Азию, в лагерь на реке Риндаке, военных запасов и продовольствия и сбор ев­ропейских фем и вспомогательных отрядов, между кото­рыми были сербы, угры и печенеги. Из переписки царя с папой Александром III можно видеть, что задумано было обширное дело, имевшее целью очищение дороги в Ие­русалим, и что ожидалась помощь от западных народов для этого предприятия, столько же полезного для всего христианства, как, в частности, для империи. О широте замысла свидетельствует и то, что отправлен был флот в Египет и что иерусалимский король имел начать одно­временное движение против мусульман со стороны Си­рии. Андроник Ватаци с отрядом в 30 тысяч должен был отвлечь силы Кылыч-Арслана в направлении Неокеса-рии и приступил к осаде этого города. Между тем Ману-ил, имея в виду нападение на Иконий, взял обходный путь на Лаодикею на Меандре и двинулся через горные дороги к укреплению Мириокефал и к Иконию.

Поход 1177 г. открылся не при благоприятных обстоя­тельствах. Уже много вредило предприятию, что пропус­тили весеннюю пору и дождались летних жаров. Историк Киннам слагает в этом ответственность на союзные отря­ды сербов и угров, которые только к началу лета соедини­лись с главными византийскими силами, собравшимися на Риндаке. Осадные орудия и обоз затрудняли свободу движения, неожиданные гастрические болезни ослабили войско еще до встречи с врагом. Путь к гнезду турок, Ико­нию, представлял весьма значительные затруднения для большой армии с тяжелым обозом. В узких горных прохо­дах войско должно было растягиваться на несколько верст и во многих местах подвергалось опасности быть разре­занным легкою турецкою конницей. На пути к Иконию че­рез Келен, Аполлонию и Антиохию (Фригийскую) Мануил в сентябре месяце сделал роздых при Мириокефале, при-обревшем известность почти полным истреблением гре­ческих войск.

Кылыч-Арслан прислал сюда посольство, предлагая ца­рю мир на условиях предыдущих договоров. Старые гене­ралы, понимавшие трудности похода, советовали восполь­зоваться этим благоприятным случаем и заключить мир с султаном. Но партия молодых любимцев, желавших отли­читься на глазах царя, склонила его дать решительный от­вет, что только под стенами Икония он согласится всту­пить в переговоры с султаном. От Мириокефала следовало идти через горный проход (клисура) Циврицу, роковое место для византийских войск и для военной чести импе­рии. Этот проход был не что иное, как широкое ущелье с висящими над ним высокими горами, северная сторона которых, постепенно понижаясь, образовала холмы и ов­раги; с обеих сторон клисура заперта была скалами и за­громождена камнями. Историк Никита Акоминат справед­ливо порицает Мануила за то, что он не принял надлежа­щих мер предосторожности, решаясь следовать этим проходом. Со стороны византийцев не был даже послан разведочный отряд, чтобы очистить проход от засевших в нем турок; не был оставлен тяжелый обоз, который в кри­тическую минуту, при тесноте пространства, послужил бо­лее нападавшим, чем защищавшимся. В авангарде шли со своими отрядами два сына Константина Ангела — Иоанн и Андроник, за ними — Константин Макродука и Андроник Лапарда. В середине правое крыло вел шурин царя Балдуин, левое — Феодор Маврозом. За тяжелым обозом с при­пасами и военными снарядами следовал сам царь, окру­женный блестящею свитою. В арьергарде был Андроник Контостефан.

Передовые части прошли благополучно, ибо пехотин­цы, завидев турецких стрелков, взбирались сами на воз­вышенные места и прогоняли их вдаль. Как оказалось по­том, в этом состояла своего рода хитрость тактики турец­кой. Ибо, дав пройти клисуру передовым отрядам, турки отрезали им сообщение с следовавшими позади войска­ми и сделали ожесточенный натиск на правое крыло, предводимое князем Балдуином. Град стрел сыпался на несчастный отряд, люди погибали, не имея возможности защищаться. Повозки и тяжелый снаряд затормозили движение, впереди турецкие стрелки производили страшный урон в рядах византийских. Здесь погиб Балдуин и весь его отряд в беспомощной борьбе. Ободренные успехом, турки сделали фланговое движение и напали на центр армии, где находился император. Узкая дорога, за­валенная повозками, убитыми и ранеными животными, прекращала всякую возможность движения. Защита каза­лась так же бесполезна, как невозможно бегство. Рвы на­полнялись падавшими, кровь текла ручьями. Император перестал отдавать приказания и защищался сколько мог, как простой воин. Греков заперли и рубили, как стадо ба­ранов в хлеве, по выражению историка, которому мы обязаны замечательными подробностями этого дела. Им­ператор потерял всю энергию, когда перед его глазами турки вонзили на копье голову Андроника Ватаци, только что убитого ими: «Потеряв дух, без слов и без слез, он пе­реваривал тяжкую скорбь, выжидая событий и не зная, на что решиться». Наконец с некоторыми приближенными он ринулся в середину врагов, желая проложить себе путь, и, получив много ран, успел соединиться с передо­вым отрядом, еще ранее миновавшим проход. Греческая кавалерия, поражаемая со всех сторон, кинулась на близлежащий холм; передние всадники за столбом подняв­шейся пыли не могли рассмотреть глубокого рва, разде­лявшего их от холма. Всадники и лошади, один ряд за дру­гим, стремглав летели в пропасть. Кровавые сцены убий­ства и грабежа и неоднократно угрожавшая опасность за собственную жизнь сильно потрясли Мануила. Он, каза­лось, перестал слышать, что говорилось вокруг него, и не отдавал себе отчета в виденном (5).

Поздно вечером собрались около Мануила Андроник Контостефан и другие вожди, уцелевшие в этот страшный день. Поспешно укрепившись рвом, они ожидали наступ­ления дня и нового нападения турок.

«Все сидели печально, понурив головы, воображая себе предстоящее бедствие. Варвары подступали к самому рву и приглашали своих соплеменников, бывших на служ­бе у греков, сию же ночь оставить лагерь, похваляясь на заре погубить всех, кто там находится».

Мануил сообщил одному из своих приближенных на­мерение бежать ночью из лагеря, предоставив остальным свободу действовать, как кому вздумается. Скоро это стало известно по всему лагерю и возбудило общее неудовольст­вие. Андроник Контостефан представил императору веро­ятные последствия такого малодушного решения и убедил выжидать событий на месте.

Действительно, положение греков не было так безна­дежно, как оно представлялось смущенной душе царя Ма­нуила. Так, можно еще было надеяться на помощь от пере­дового отряда, почти не участвовавшего в деле. Ночью со­брали остатки армии и составили отряд, который наутро выслан был против турок, пускавших стрелы в лагерь. Ока­залось возможным начать переговоры с Кылыч-Арсланом, который не предъявил неудобоисполнимых требований. И для него, конечно, победа не обошлась без потерь. При­том не входившие в состав его войска туркменские отряды с жадностью набросились на богатую добычу, захвачен­ную у греков, и менее всего думали о продолжении войны. На другой день после дела при клисуре Кылыч-Арслан по­слал к Мануилу своего уполномоченного, именем Гавра, вести переговоры о мире, причем предложил в дар царю арабского коня и меч. Мануил здесь же в лагере подписал договор, которым обязывался, между прочим, срыть недав­но возведенные укрепления Дорилей и Сувлей. Позволи­тельно дополнить недосказанное у летописца: несчастное дело при Мириокефале положило конец притязаниям Зу-н-нуна, ибо оно надолго обеспечивало безраздельное гос­подство иконийского султана в М. Азии. Через два дня гре­ки начали отступление.

«Зрелище, представшее глазам, было достойно слез, или, лучше сказать, зло было так велико, что его невоз­можно оплакать: рвы, доверху наполненные трупами, в оврагах целые холмы убитых, в кустах горы мертвецов; все трупы были скальпированы, у многих вырезаны дето­родные части. Говорили, что это сделано с тем, чтобы, нельзя было отличить христианина от турка, чтобы все трупы казались греческими: ибо многие пали и со сторо­ны турок. Никто не проходил без слез и стонов, рыдали все, причитая погибших — друзей и сродников».

Проходя мимо Сувлея, греки разрушили город; что же касается Дорилея, то император не решился исполнить эту статью договора, вследствие чего враждебные действия между турками и греками продолжались и в следующие за­тем годы.

Поражение византийских войск при Мириокефале по своим последствиям выходит из ряда обыкновенных не­удач империи. В глазах Западной Европы война Мануила с иконийским султаном была делом общехристианским и общеевропейским. Этим поражением не только обна­руживалась слабость Византийского государства в устройстве его собственных дел на Востоке, но и подры­валось доверие к восточному императору в глазах запад­ноевропейских союзников и друзей Мануила. Предпри­нимая войну с иконийским султаном, царь Мануил был столько же выразителем стремлений национальной гре­ческой партии, сколько благородным рыцарем и госпо­дином данного слова перед папой, французским и анг­лийским королями. Он дал слово очистить христианам путь ко Гробу Господню и тем исполнить священный долг римского императора, оказывавшийся не по силам для представителей империи на Западе. Неудача на Востоке влекла за собою весьма чувствительные для честолюби­вых притязаний Мануила потери на Западе: она возвыша­ла авторитет германского императора, ослабляла гречес­кую партию в Италии и снова соединяла против Визан­тии папу и Фридриха.

Дух царя Мануила был глубоко потрясен несчастными событиями войны с иконийским султаном, так что до кон­ца жизни он не мог освободиться от постигшего его тяж­кого удара. В 1177 г. он извещал французского короля о де­ле при Мириокефале, не скрывая горькой правды и не умалчивая о подробностях, далеко не лестных для славы византийского имени на Западе. И трудно было скрывать истину, потому что в походе принимали участие западные рыцари — о чем неоднократно замечается в том же пись­ме, — рыцари, которые по возвращении на родину могли рассказать все подробности дела. Письмо оканчивается следующими словами:

«Хотя мы слишком огорчены потерей погибших наших родственников, однако сочли за нужное обо всем извес­тить тебя как любезного друга нашего, тесно соединен­ного с царством нашим родством наших детей».

Лучшее свидетельство о душевном состоянии Мануила, расстроенном неудачной войной с иконийским султаном, представляет Вильгельм Тирский, которому случилось провести несколько времени в Константинополе в 1179 г.

«С того дня, — говорит он, — такими неизгладимыми чертами запечатлелись в памяти императора обстоя­тельства этого несчастного случая, что он никогда уже, несмотря на старания приближенных, не обнаруживал той ясности духа и веселости, какою особенно отличал­ся, и до самой смерти не мог восстановить свои телесные силы, которыми был наделен в избытке. Постоянное жи­вое представление события так мучило его, что не ос­тавляло места ни душевному покою, ни обычной умст­венной ясности».

Поражение при Мириокефале, которое сам Мануил сравнивал с несчастным делом при Манцикерте, нанесло непоправимый ущерб военной чести империи и надолго подорвало военные силы государства. Мануил не предпри­нимал более решительных военных мер против турок, ко­торые продолжали с прежней настойчивостью наступать на пограничные города и обращать в пастбища культур­ные малоазийские области.

Особенного внимания также требовали христиан­ские княжества в Сирии и Палестине. Нужно припом­нить, что Мануил принес на престол самые тяжелые впе­чатления, вынесенные из похода в Сирию в последний год жизни отца его, когда антиохийский князь Раймонд, в нарушение верности и присяги, нанес глубокое оскор­бление царю. Отомстить нанесенную обиду и возобно­вить политическое влияние на христианские княжества составляло излюбленную идею Мануила, воспринятую от отца и деда. В 1144 г. для этого снаряжена была боль­шая экспедиция, причем сухопутное войско под началь­ством Иоанна и Андроника Контостефанов и Просуха было поддержано флотом под командой Димитрия Вра­ны. Сухопутный отряд восстановил власть империи в Киликии и дошел до самой Антиохии, где после несколь­ких — нерешительных, впрочем, — сражений Раймонд должен был признать себя побежденным и просить им­ператора о прощении. Но положение дел в Киликии и Северной Сирии в первые годы Мануила получило ни­кем неожиданный поворот, который, впрочем, зависел не от греков и не от латинян, но от новой политической силы, тогда народившейся. Это был целый ряд армян­ских княжеств, организовавшихся в Малой Армении, т. е. в феме Киликии, начиная от гор Тавра и на северо-вос­ток почти до Кесарии и Северной Сирии. Основателем независимой Армении был Торос, или Феодор, сын Льва, который в царствование Иоанна Комнина находился в плену в Константинополе. Освободившись из плена, он нашел поддержку у латинских баронов, вассалов Эдессы или Антиохии, и при помощи патриарха сирийских якобитов Афанасия, имевшего кафедру в Аназарбе, составил себе военную дружину, с которой начал борьбу с грека­ми и турками6. Возвышению его помогли и брак его с до­черью владетеля Рабана, по имени Симона, и счастливые нападения на турецких хищников, грабивших страну. Первые завоевания были им сделаны, однако, в Киликии, в области византийской. В 1152 г. он завладел городом Мопсуестией и взял в плен дуку Фому, генерал-губерна­тора области. Падение графства Эдессы и последовав­шие затем события, выдвинувшие Нур ад-дина на первый план в Сирии и Месопотамии, были благоприятствую­щими условиями для возвышения власти Тороса. Рай­монд Антиохийский в 1149 г. пал в битве с Нур ад-дином, и его княжеством завладел тесть его Иосцеллин, граф Эдессы, во владениях которого находились области, простиравшиеся на север до Самосата на Евфрате и на восток до старой персидской границы Дара и Нисиби. Но иконийский султан и эмир Мосула завоевали значи­тельную часть городов Иосцеллина и поставили регент­шу Антиохии, вдову Раймонда Констанцу, в необходи­мость просить защиты и покровительства у царя Мануи­ла. Таким образом, с 1150г. начинается ряд деятельных попыток со стороны Византии вмешаться в дела Антиохийского княжества и вообще воспользоваться отчаян­ным положением христиан в интересах империи. Но в верховьях Евфрата видам империи препятствовал Нур ад-дин, а в Киликии возникло самостоятельное государ­ство под властью Тороса, который почти уничтожил гос­подство империи в этой важной области, связывающей имперские владения с Сирией. Оценивая все значение Киликии в политическом и военном отношении, Мануил решает поручить управление ею своему племяннику Ан­дронику, дав ему большие военные и гражданские пол­номочия и назначив дукой Киликии.

Андронику Комнину принадлежит значительное мес­то в истории Византии, и мы надеемся выяснить его роль впоследствии; теперь же следует заметить, что он далеко не оправдал возлагавшиеся на него надежды. Слишком преданный личным интересам, честолюбивый и само­стоятельный, хотя, бесспорно, даровитейший в семье Комнинов, Андроник мало оценил значение Тороса и потерпел от него страшное поражение под стенами Мопсуестии. И в другом отношении планы Мануила по­терпели неудачу, так как в Антиохии не согласились на предложенный царем брак Констанцы с кесарем Иоан­ном, его зятем по умершей дочери Марии. Военными и дипломатическими поражениями Византии воспользо­вался Торос, который после того становится во главе всей Киликии, и в его власти оказались важные города: Таре, Адана, Аназарб, Сие и Мопсуестия. Ко благу импе­рии, которая занята была по преимуществу на западной границе, дальнейшие успехи армянского владетеля были остановлены иконийским султаном, распространившим свои притязания на владения Данишмендов в Каппадо-кии. Тем не менее царь Мануил не мог забыть нанесен­ных ему обид и поражений. Антиохийская регентша Констанца, отказавшая в руке своей кесарю Иоанну, в 1153 г. вышла замуж за французского рыцаря Рейнальда Шатильонского (Renaud de Chatillon) и тем допустила новую вольность по отношению к Мануилу — своему сю­зерену. Несмотря, однако, на это, царь охотно пошел на­встречу дружественным со стороны антиохийского кня­зя предложениям и дал ему поручение привести армян­ского князя Тороса к подчинению царю, обещая со своей стороны принять на себя все сопряженные с войной расходы. Рейнальд прежде всего потребовал от Тороса очистить крепость Гастэн, защищающую горный проход Портелла, ведущий из Киликии в Сирию и, следователь­но, в Антиохию. Но скоро затем противники пришли к соглашению и составили очень остроумный план совме­стных действий против империи. Именно к этому време­ни сделано было смелое нападение на остров Кипр, во главе которого стоял тогда племянник Мануила Иоанн Комнин. Рейнальд сделал удачную высадку, победил ви­зантийский отряд, предводимый Михаилом Враной, и захватил в плен как его самого, так и дуку острова, из фамилии Комнинов. Остров подвергся грабежу и опусто­шению, громадная добыча обогатила атиохийского кня­зя. Но так как политическое положение христианских владений на Востоке было весьма критическим вследст­вие победы Нур ад-дина, захватившего Аскалон и Дамаск, то успехи антиохийского князя не встречали сочувствия и в особенности внушали опасение королю иерусалим­скому Балдуину, который лучше других понимал надви­гавшуюся со стороны Египта опасность. Видя, что непо­средственной помощи ждать неоткуда и что поход анти­охийского князя против о-ва Кипра вконец подрывает все надежды на соглашение с царем, король Балдуин сна­рядил посольство в Константинополь и, умоляя оказать помощь христианским княжествам, в то же время пору­чил просить у Мануила руки одной из принцесс. Чтобы заранее расположить царя к благожелательности, Балду­ин приказал передать ему клятвенную присягу со сторо­ны чинов Антиохийского княжества в готовности их подчиниться всей воле царя.

В Константинополе созрел план похода на Восток. Нельзя было оставить без внимания и без наказания ни­чем не оправдываемый поступок Рейнальда Антиохий­ского, нужно было также восстановить утраченное гос­подство в Киликии и обуздать князя Тороса. Вот почему предложения иерусалимского короля были приняты благосклонно и в Иерусалим отправлена Феодора, дочь севастократора Исаака Комнина, с богатым приданым и со свитой, в качестве невесты короля Балдуина. Этим обеспечивалось участие иерусалимского короля в воен­ных действиях, которые были предположены в 1158 г. Распустив предварительно слух, что поход предприни­мается против иконийского султана, Мануил неожидан­но сделал распоряжение о вторжении в Киликию и по­ставил Тороса в такое положение, что он должен был спасаться в горы Тавра и предоставить занятую им стра­ну во власть императора. Завоевание Киликии было де­лом весьма легким, города сдавались почти без сопро­тивления, и уже в ноябре 1158 г. Мануил был полным господином этой важной провинции, которая открыва­ла ему свободный доступ к Антиохии и отдавала в его руки судьбу княжества. Рейнальд действительно приго­товил себе отчаянное положение и не мог в настоящее время нигде искать поддержки. Особенно он вооружил против себя — правда, недостойными поступками — Ан-тиохийского патриарха, который бежал от него в Иеру­салим и стал там во главе враждебной ему партии, всту­пившей в сношения с царем Мануилом и предлагавшей выдать грекам ненавистного князя. Но Рейнальд поспе­шил и сам сделать царю такие предложения, которыми прежде   мог   вполне   удовлетвориться   царь   Иоанн, т. е. сдать кремль Антиохии, но которые не удовлетвори­ли Мануила. Тогда Рейнальд решился предпринять пока­янное путешествие в Мопсуестию, где стоял лагерем Мануил. Он явился туда с непокрытой головой, босой, с об­наженными руками и с веревкой на шее, держа в руках меч острием к себе и выражая тем всецело свою предан­ность на волю царю. Под стенами города Мануил при­нял его в царской палатке, где был поставлен трон и со­браны были придворные чины и военная свита. Перед царским троном пали ниц князь и его свита и остава­лись в этом положении до тех пор, пока не дано было к тому знака. Это был триумф для Мануила, свидетелями которого были послы почти всех восточных властите­лей: калифа, Нур ад-дина, Якуб-Арслана и князей кавказ­ских. Антиохийский князь, получив прощение, дал ленную присягу на верность, и кроме обычного обяза­тельства предоставлять сюзерену замок Антиохии вся­кий раз, как того он потребует, Рейнальд обязался еще принять в Антиохию греческого патриарха, кроме ла­тинского, и доставлять императору военный вспомога­тельный отряд, когда того потребуют обстоятельства. Политическое значение происшедших событий, без со­мнения, должно было поднять авторитет Византии как в глазах латинских христиан, так в особенности во мне­нии мусульманского Востока. Ему придало особенный блеск еще то обстоятельство, что сюда явился король Балдуин, пожелавший принять на себя участие в разре­шении антиохийского вопроса и принятый Мануилом со всеми подобающими почестями. В течение десяти дней Балдуин был гостем царя, в это время должны бы­ли выясниться взаимные отношения между империей и Иерусалимским королевством, равно как окончательно установлены отношения Антиохийского княжества. После Пасхи 1159 г. предположен был торжествен­ный въезд в Антиохию, который был увенчанием достигнутых Мануилом политических успехов на Востоке. Потребовав от антиохийских вельмож и васса­лов заложников в верности и обязав рыцарей и князей участвовать в процессии невооруженными, Мануил до­стиг наконец удовлетворения всех притязаний, какие заявлялись к Антиохии его отцом и дедом. Весь визан­тийский придворный церемониал применен был к этому торжественному случаю, может быть наиболее эффектному в царствование Мануила. Он был на коне, в царском парадном облачении, со скипетром в руках и со стеммой на голове. Узду его коня и его стремя держали князь Рейнальд и латинские князья и рыцари. У ворот города процессия была встречена патриархом и духовенством, откуда направилась по разукрашенным улицам к соборному храму. В течение восьми дней в Антиохии один за другим следовали блестящие празд­нества, происходили турниры и давались увеселения для народа. Царь не щадил денег на подарки вельможам и на раздачу народу и принимал личное участие в пра­здниках.

«Заметив, что латинское войско очень гордится сво­им копьем и хвастает искусством обращаться с ним, царь назначает день для потешного сражения на копьях и, когда настал определенный день... выезжает и сам с ве­селым видом и с всегдашнею своей улыбкой на обширную равнину, где удобно могли располагаться конные фалан­ги, разделившись на две половины. Держа поднятое вверх копье и одетый в великолепную хламиду, он ехал на пре­красном и златосбруйном боевом коне, который сгибал шею и подпрыгивал, словно просился на бег и будто спо­рил с блеском седока» (7).

Раз на охоте король Балдуин упал с коня и сломал се­бе руку. Произвело большое впечатление, когда Мануил немедленно соскочил с коня и первым подал помощь королю.

В мае началось отступление от Антиохии. По-види­мому, предстояло начать военные действия против Нур ад-дина, который слишком теснил христианские владе­ния, но здесь все ограничилось переговорами, следстви­ем которых была выдача пленных, большею частью ев­ропейцев, содержавшихся в плену со времени второго крестового похода. На возвратном пути с Востока Ману­ил держал путь через владения иконийского султана и близ Котиэя, в долине Тембрис, имел горячее дело с тур­ками, стоившее ему больших потерь. Вследствие того уже весной 1160 г. Мануил предпринял новый поход, на этот раз в Малую Азию, против Кылыч-Арслана. Этот по­ход сопровождался настолько благоприятным результа­том, что побудил султана просить мира и дать согласие на поставку вспомогательных отрядов по требованию императора. Важным также последствием этого похода было посещение Константинополя Кылыч-Арсланом, о котором была речь выше. Нужно признать, принимая во внимание вышеизложенное, что к 1160 г. Мануил до­стиг самых блестящих успехов в Малой Азии, в Сирии и Палестине. Но ясное дело, данные ему обязательства христианскими и мусульманскими властителями были вызваны его военными успехами и присутствием мно­гочисленного войска. Как скоро другие заботы отвлекли от Востока военные силы империи, положение измени­лось к худшему. Далеко не ко благу империи привело и то обстоятельство, что интересы латинских княжеств стали руководящим мотивом политики Мануила на Востоке.

Непосредственно за возвращением из похода Мануил отправил в Палестину торжественное посольство с дели­катным поручением к Балдуину III просить для императора руки латинской принцессы. При этом имелась в виду или сестра графа триполийского Мелизинда[1], или дочь антиохийского князя Раймонда Мария. Хотя как в Иеруса­лиме, так и в Триполи предложение царя было принято с совершенно понятным, впрочем, чувством удовольствия, которое выразилось и в поспешных сборах невесты к пу­тешествию в Константинополь и в изготовлении ее при­даного, тем не менее странным и неожиданным образом Мануил не давал своего ответа на посланное ему донесе­ние. Целый год томились ожиданием положительных из­вестий и наконец решились спросить царя через специ­ального посла, как относиться к вопросу, о котором трак­товали его послы. К чрезвычайному удивлению короля иерусалимского и графа Раймонда, получен был ответ, что царь не согласен на предположенный брак. Граф триполийский был крайне раздражен всем этим делом и вы­разил свое неудовольствие тем, что приказал напасть на остров Кипр и грабить прибрежные области Византии. Чтобы объяснить причины странного отношения Мануи­ла к делу о браке, нужно вспомнить, что его послам пред­стояло сделать выбор между двумя невестами. Оказывает­ся (8), что в это же самое время велись царем переговоры с антиохийской княгиней Констанцей о браке с ее дочерью Марией и что именно этот союз по политическим сооб­ражениям признавался тогда более полезным, чем брак с сестрой графа Раймонда. Независимо от всего прочего принцесса Мария была красавица, каких тогда не было.

«В сравнении с нею, — говорит очевидец, — решитель­но ничего не значили и всегда улыбающаяся и золотая Ве­нера, и белокурая и волоокая Юнона, и знаменитая Еле­на, которых древние за красоту обоготворили, да и во­обще все женщины, которых книги и повести выдают за красавиц» (9).

Переговоры велись так секретно, что в Иерусалиме уз­нали о них только тогда, когда все уже было окончено и когда за принцессой Марией прибыло в Антиохию специ­альное посольство летом 1161 г. Нечего и говорить о том, как раздражило это иерусалимского короля, который по­нял теперь, что брачный союз антиохийской княжны с византийским царем окончательно связывал интересы княжества с империей и наносил непоправимый удар его собственным планам на соединение княжества с королев­ством. Только опасность от Нур ад-дина сдерживала Балду-ина III и побуждала его ограничиться умоляющими пись­мами к Людовику VII, рисующими отчаянное положение христианских княжеств.

Между тем начиная с 1163 г. замечается усиленный напор со стороны Нур ад-дина на владения христиан в Сирии и Палестине. И нужно отдать императору Мануи-лу справедливость в том отношении, что византийский дука Киликии участвовал во всех важных военных делах с мусульманами, сражаясь вместе с латинянами. Так было в 1163 г., в особенности в 1164 г., в несчастном деле при Гариме, где попали в плен к мусульманам Боемунд III и Раймонд Триполийский и вместе с ними дука Киликии Коломан.

Ввиду указанного положения дел на Востоке отноше­ния Антиохийского княжества к империи по необходи­мости становились все теснее. Когда в 1165 г. князь Бое­мунд, брат императрицы Марии, был выкуплен из плена, он поспешил в Константинополь, где ему был оказан лас­ковый прием и откуда он возвратился в сопровождении патриарха греческого обряда для Ангиохии. Скоро затем он женился в Константинополе на принцессе из импера­торского дома и тем вновь подкрепил связи с империей своего княжества. Но к 1170 г. отношения быстро переме­нились. Нужно признать, что, несмотря на довольно зна­чительные успехи между христианскими князьями, Мануил не успел дать твердого и самостоятельного на­правления восточной политике и часто руководился со­вершенно случайными и мало согласованными с польза­ми империи мотивами. Таково, между прочим, его гро­мадное морское предприятие, экспедиция в Египет, предпринятое по внушениям короля Амальрика и имев­шее в виду не совсем хорошо понятые интересы Иеруса­лимского королевства. Идея похода на Египет родилась из того соображения, что Египетский калифат находился тогда в полном ослаблении и что спорившие из-за власти визири приглашали уже к вмешательству в египетские де­ла то Нур ад-дина, то короля Амальрика. Начиная с 1165 г. иерусалимский король, отчаявшись в надежде получить помощь с Запада, возложил все расчеты на союз с Визан­тией и пытался заинтересовать Мануила в египетских де­лах. В 1167 г. король Амальрик женился на племяннице Мануила, дочери протосеваста Иоанна Комнина Марии, и еще более сблизил интересы своего королевства с ви­зантийскими. В течение двух лет обсуждался план обще­го движения на Египет и достигалось соглашение насчет дележа добычи, и только через два года до некоторой сте­пени устранены были затруднения. Король Амальрик бо­ялся, чтобы союзник не воспользовался всеми плодами победы, и старался всеми мерами обеспечить себе боль­ше успеха. Мы видели выше, что Вильгельм Тирский раз отправлял деликатную миссию своего короля к Мануилу и свиделся с царем в Битоли, во время его похода против сербов, где и был заключен договор насчет совместного похода и дележа добычи. Но еще прежде чем организова­на была экспедиция, в Египте произошел переворот, ко­торого так боялись палестинские христиане: верховны­ми делами и военными силами Египта, за слабостью ка­лифа,   завладели   посланные   Нур   ад-дином   вожди, получившие сан визиря, — сначала Ширкух, а потом его племянник Саладин.

Летом 1169 г. в гаванях империи снаряжался громад­ный флот, состоявший из 200 с лишком кораблей и из до­статочного числа судов для перевозки военных снарядов и машин. Эта экспедиция, которой далеко не сочувствовали государственно мыслящие люди Византии, вызвала такие чувства у писателя Никиты Акомината (10):

«Услышав о необыкновенном плодородии Египта, царь решил положить на море руку свою и на реках десницу свою, чтобы увидеть собственными глазами и ося­зать руками те блага египетские, в которые влюбился по слуху. И это замыслил он, не обращая внимания на то, что все по соседству было еще в волнении. А побуди­ло его к тому неуместное славолюбие и желание срав­няться со знаменитыми царями, которых владения не­когда простирались от пределов восточных до столпов западных. Сообщив о своем намерении иерусалимскому королю и получив от него обещание, что он будет по­могать ему в этом предприятии, царь снаряжает ог­ромный флот».

Египетский поход, предпринятый под начальством великого дуки Алексея Контостефана, хорошо подготов­ленный и обильно снаряженный продовольствием и за­пасами, напоминает по своим результатам поход против вандалов.

Алексею Контостефану приказано было действовать совместно с иерусалимским королем, который очень за­медлил своим прибытием к сборному месту к острову Кипру и вообще далеко не обнаружил готовности к об­легчению задачи Контостефана. Главной целью была Да-миетта, к которой подступили в самом конце октября. Прежде чем началась правильная осада, Саладин успел снабдить город припасами и послать в него сильный гарнизон, — это было уже дурным предзнаменованием для всего предприятия. Затем обнаружились раздоры в лагере осаждающих: греки не могли доверчиво отно­ситься к латинянам, и наоборот. Дело затягивалось, а между тем у греков подходили к концу запасы, которых взято было на три месяца. Хотя латиняне имели хорошие заготовки, но продавали их по весьма высокой цене. Кроме того, не было согласия между главными началь­никами насчет плана действий. Все это привело к крайне печальным последствиям и побудило Контостефана на­чать самостоятельные действия, не соображаясь с жела­ниями короля. Он отдал приказ начать приступ, а король объявил, что им ведутся переговоры о сдаче Дамиетты. Таким образом, король заключил мир с турками совершенно самостоятельно, нисколько не заботясь о своих союзниках. В греческом лагере стали говорить об изме­не, и историк ничем не может опровергнуть этих слухов. В переговорах о мире со стороны египетских мусульман главную роль играл знаменитый впоследствии Саладин. Отступление византийского войска от Дамиетты и воз­вращение флота представляло трагическое зрелище. Все были крайне раздражены против начальников, поброса­ли оружие и сожгли осадной материал. При возвраще­нии же на море ожидали бури и всевозможные лишения, так что немногим удалось после разных приключений пристать к византийским гаваням. Полное крушение египетской экспедиции не только подняло политичес­кое и военное значение мусульман, но и доказало совер­шенную безнадежность в будущем всяких совместных действий между латинянами и греками. Хотя король Амальрик ввиду крайней опасности со стороны Нур ад-дина посетил Константинополь в 1171 г. и хотя столич­ное население по случаю даваемых в честь его пышных празднеств вновь могло наслаждаться приятным созна­нием величия «Ромэйской империи», но фактически но­вый проект похода в Египет не осуществился и беспово­ротно пропущено было время к нанесению удара еги­петским мусульманам.

[1] Дочь графя Раймонда II и Годиерны, сестры иерусалимского ко­роля Балдуина II.