Глава VIII

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ АЛЕКСЕЯ КОМНИНА. УЧАСТИЕ РУССКИХ В ДЕЛАХ ВИЗАНТИИ

Как ни благоприятными могли представляться достигну­тые Алексеем успехи по отношению к крестоносцам, но он не мог почивать на лаврах, пока не обезопасил ближайших и наиболее плодородных областей Малой Азии от новых бедствий вражеского нападения. Не о покое и не о развлече­ниях заботился он, говорит цесаревна Анна (1), а о том, чтобы прекрасные приморские области от Смирны до Атталии, вполне опустошенные варварами и находившиеся в отчаян­ном положении, привести в прежнее состояние, установить в них должный порядок и возвратить туда разбежавшееся земледельческое население. В этих заботах он нашел ревно­стного исполнителя его желаний в лице Евмафия Филокала, бывшего лукой Кипра. О нем замечено, что он был совсем незнаком с военным делом, не умел ни стрелять из лука, ни пользоваться для защиты щитом, но вместе с тем прекрасно понимал теорию военного дела и отлично умел пригото­вить неприятелю засаду. Ему удалось сохранить наилучшие отношения с крестоносцами и ничем не поступиться в их пользу. Лучшего администратора трудно было найти, как это скоро и оказалось. Евмафий назначен был стратигом в Атталию и получил в управление всю область, которая прежде отличалась морскими качествами своего населения и составляла Кивиррэотскую фему. Из Абидоса, в котором было сосредоточено таможенное ведомство, Евмафий пе­ренес свою деятельность в Адрамиттий, весьма сильно пост­радавший в эпоху господства в этих местах пирата Чахи. От­строив вновь совсем было запущенный и обезлюдевший го­род, он принял меры к заселению его охотниками, привлеченными отовсюду, и создал из него сильный оплот против турок-сельджуков. Последние, испытав неоднократ­ные поражения от крестоносцев, держались несколько вда­ли от греческих владений, хотя все же им принадлежала зна­чительная часть малоазийских фем. Ближайшее укрепле­ние, в котором держались турки, было Лампе, сюда направил Евмафий свои силы, нанес туркам поражение и взял большой полон. Дальнейшим его делом было взятие Филадельфии, но это уже встревожило турок и побудило их к решительным предприятиям. Эмир Каппадокии Асан на­пал на византийские области, подчиненные стратегу Евмафию, и произвел в них опустошения и хищения. Его целью были города Смирна, Нимфей и Пергам. Искусным отраже­нием турецких отрядов византийский стратиг не допустил опустошения означенных городов и тем оправдал благо­приятный о нем отзыв Анны Комниной. Но в 1111 г. возоб­новились военные столкновения в Малой Азии, вызванные призывом султана Мухаммеда ко всем правоверным. Султан Икония, который теперь представлял для Византии ближай­шего турецкого властителя, взял на себя задачу вытеснить кисийской фемы. Но царь Алексей, имея опору в примор­ских городах, легко справился с угрожавшей опасностью и принудил иконийского эмира к заключению мира. Хотя и и следующем году (1113) продолжались столкновения и хотя турки снова простирали свои набеги до Никеи и Бруссы, с одной стороны, и до Пергама и Адрамиттия — с другой, но это были кавалерийские наезды, которые не сопровожда­лись прочным завладением.

Угрожавшая опасность на Дунае отвлекла внимание ца­ря от восточной границы, но в 1115 г. снова возобновилась здесь война. Хотя серьезная болезнь лишала Алексея его обычной энергии и хотя приготовления к новому походу велись довольно медленно, но нельзя не отметить, что по­пытка иконийского султана воспрепятствовать возвраще­нию под власть Византии отошедших к туркам земель была с успехом отстранена. Главной опорой византийского по­ступательного движения был на этот раз Лопадий, откуда царь грозил самой столице Малик-шаха, Иконию. Так как большинство населения в стране принадлежало к гречес­кому племени, то движение греков встречало содействие и сочувствие в местных жителях. В событиях на восточной границе принимали участие полководцы Евстафий Камица, Михаил Стиппиот и Варда Вурца, с которыми мы будем не раз встречаться в дальнейшем изложении. Главные столкновения происходили во Фригии, где туркам нанесе­ны поражения при Филомилии, Поливоте и Ампуке (2), после чего султан Малик-шах принужден был заключить мир. Не разделяя преувеличенной оценки этих успехов со стороны цесаревны Анны, мы должны допустить, что турки-сельд­жуки все же поставлены были Алексеем в необходимость очистить область Дорилея, где прежде было гнездо их вла­сти, и ограничиться Иконием. Аморий и Филомилия могли считаться опорой византийской власти, откуда греки мог­ли постоянно угрожать иконийскому эмиру. О приобрете­ниях Византии в Сирии была речь выше.

Последние годы царя Алексея были омрачены семей­ными огорчениями. Между многочисленными членами царской семьи Комнинов и родственными с царским до­мом родами Дук, Вриенниев и Далассинов не было до­стигнуто единство взглядов насчет династического принципа. Царь Алексей, как родоначальник и основа­тель династии, придерживался того воззрения, что на­следство власти должно принадлежать его старшему сы­ну, Иоанну, который с юных лет был сопричислен к влас­ти. Но и в самой его семье, состоявшей из трех сыновей и четырех дочерей[1], не было по этому вопросу одинаковых взглядов, вследствие чего в семейных отношениях царя Алексея отмечается холодность и взаимное недоверие. В этом отношении необходимо войти в некоторые по­дробности. Во все продолжительное царствование Алек­сея женскому влиянию было предоставлено большое ме­сто не только в придворной жизни, но и в политике. Сто­ит здесь напомнить о знаменитом хрисовуле царя Алексея, данном на имя его матери, женщины с мужским характером, которая во время первых и самых тревож­ных лет царствования Алексея держала в своих руках всю администрацию империи. Можно думать, что со време­нем влияние матери стало для царя довольно отяготи­тельным, но нельзя указать каких-либо резких мер, при­нятых им против своей матери, которая с течением вре­мени удалилась в монастырь Спаса Всевидящего, ею же, вероятно, и основанный[2], где и оставалась до самой смерти (около 1110 г.). Можно, впрочем, думать, что, по­степенно вырастая при дворе и в высшем обществе, пар­тия царицы Ирины была главным препятствием для того, чтобы Анна Далассина могла удержать свое влияние. По­литическим принципом этой второй партии была идея перенесения наследства власти на старшую дочь царя, Анну, которая была на пять годов старше своего брата Ио­анна, вследствие чего на ней действительно в свое время покоились надежды династии. Мы уже говорили, что при воцарении Алексея была сильна тенденция соединить новую династию с фамилией Дук, в этих видах предпола­галось устроить брак Алексея с царицей Марией, супру­гой Михаила VII Дуки, в этих же видах порфирородный Константин Дука обручен был с Анной Комниной, кото­рая с юных лет, таким образом, считалась будущей визан­тийской императрицей, и в этих видах ей дано было весь­ма хорошее образование. С течением времени, когда не стало в живых обрученного с нею Константина и когда проект передачи наследства в род Дук потерпел круше­ние, цесаревна Анна, хотя и вышла замуж за представите­ля аристократического рода Вриенниев, цесаря Никифора, никогда не могла помириться со скромной ролью и оставить честолюбивых планов на царскую корону. Ири­на и Анна выдвинули проект передачи наследства на цар­скую власть в линию Анны Комниной и Никифора Вриенния, отец которого при Никифоре Вотаниате был не­которое время номинальным носителем короны. Между сыновьями Алексея одни были на стороне его планов, другие поддерживали партию матери: Андроник, второй сын Алексея, склонялся на сторону Анны и ее супруга, а третий сын, Исаак, поддерживал партию отца и был глав­ным деятелем в пользу перехода власти к Иоанну. Царь Алексей отдавал себе полный отчет в положении дела и принимал все меры, чтобы царица Ирина не воспользо­валась обстоятельствами для проведения переворота. Писатели с нескрываемой насмешкой указывают, что царь, в молодости нередко изменявший своей жене, под старость так привязался к ней, что брал ее с собой во все походы. На самом деле Алексей не доверял Ирине и дер­жал ее близ себя с той целью, чтобы не допустить ее до политической деятельности в пользу ее заветных планов. Таково было положение дел в начале 1118 г., когда царь, находясь в ипподроме, почувствовал сильный при­падок и был поспешно вынесен на руках сначала в Боль­шой дворец, а потом в Манганский дворец, на берегу мо­ря. Могло быть, что желали доставить больному царю больше спокойствия, перенесши его в Манганы, а могла быть и другая цель: Ирина могла желать ближе следить за теми лицами, с которыми царь будет в сношениях, во вся­ком случае не допустить старшего сына царя видеться с ним. Около постели умирающего началась борьба влия­ний и игра страстей. Рядом с притязаниями политических партий обнаружилось соревнование между придворными врачами Николаем Калликли и Михаилом Пантехни, ко­торые также не были чужды указанных политических партий. Ирина употребляла все средства склонить царя к своим планам, она старалась с этой целью опорочить Ио­анна в глазах отца и не допускать его к больному. Алексей, по-видимому, не вступал в пререкания с супругой и отде­лывался молчанием на все ее просьбы и наговоры. В кон­це концов перевес оказался на стороне той партии, кото­рая стремилась доставить наследство Иоанну Комнину, и в этом отношении, конечно, не было случайностью, что старший сын царя оказался носителем царского кольца с печатью, которое он выставлял как вещественный знак изъявления воли умершего царя. Царице Ирине, когда она увидела, что ее перехитрили, приписываются следующие слова, обращенные к умершему: «И при жизни ты отли­чался всяческим коварством, одно говоря, другое держа на уме, и ныне, по смерти, ты придерживаешься тех же обычаев, каким прилежал в жизни» (3). Несмотря на приня­тые Ириной меры, к вечеру 15 августа, когда царь чувство­вал себя особенно плохо, к нему был допущен Иоанн, и, по всей вероятности, по желанию умирающего. Что здесь происходило между отцом и сыном, сказать трудно. По­этому нельзя решительно высказаться и относительно то­го, что затем последовало. Действовал ли Иоанн Комнин по внушению своего отца и действительно ли получил от него перстень с царской печатью, как утверждают его приверженцы, или же, напротив, осведомившись о близ­кой смерти отца, он на собственный страх завладел двор­цом и провозгласил себя царем, как утверждают сторон­ники царицы Ирины, это остается невыясненным. Царь умер ночью с 15 на 16 августа 1118 г. В эту же ночь, сопутствуемый своим братом Исааком, Иоанн поспешил в св. Софию, провозгласил себя императором и был короно­ван патриархом Иоанном IX. Отсюда он отправился в Большой дворец, где варяжская стража оказала было ему сопротивление, но перстень с царской печатью открыл Иоанну доступ во дворец. Партия Ирины и Анны была проиграна. Но что положение считалось весьма серьез­ным, можно видеть из того, что тело умершего царя без обычной помпы на другой день было погребено не в цар­ской усыпальнице, а в монастыре Спаса Филантропа, что поблизости от дворца Манганы (4). Несколько дней Иоанн не решался выходить из дворца, боясь измены.

В последние годы царствования Алексея, именно под 1114 г., упоминается в придунайских областях о русском отряде под предводительством Владимира Всеволодовича Мономаха. Не в первый раз византийская летопись говорит то о дружественных, то о враждебных отношениях Руси к Византийской империи. Мы оставляли этот вопрос без об­стоятельного разъяснения, хотя уже и в течение XI в. рус­ские принимали некоторое участие в судьбах империи в качестве постоянного военного корпуса, жившего в импе­рии и состоявшего на службе царя. Существование этого корпуса, постоянно обновляемого притоком новых дру­жинников из Киева, свидетельствует о прочной связи, уста­новившейся между Русью и Византией после просвещения Владимира христианством. После прекрасного исследова­ния о варяго-русской дружине в Константинополе, при­надлежащего академику Васильевскому (5), легко восстано­вить историю военного вспомогательного отряда, при­сланного в Константинополь Владимиром в 989 г. Первое время русские, по-видимому, были присоединены в качест­ве небольших частей к разным византийским отрядам и упоминаются в разных местностях, где происходили воен­ные действия. Так, в 1016 г. царь Василий II, захватив в плен болгар, предоставил третью часть пленников союзной Ру­си. Это было около нынешней Битоли. В 1019 г. в сражении при Каннах греки нанесли норманнам большое пораже­ние, причем часть победы приписана русскому отряду.

Около 1024 г. упоминается о прибытии в Константинополь отряда в 800 русских под предводительством Хрисокира. С этим отрядом случилось, однако, странное приключение: он не подчинился предъявленному к нему требованию ра­зоружиться, ушел в Мраморное море, был в Абидосе и по­том был истреблен начальником кивиррэотского флота.

В 1034 г. во Фракисийской феме в Малой Азии зимова­ли варяги. Под этими последними, несомненно, следует подразумевать русских. Рядом остроумных сопоставлений Васильевский приходит к заключению, что в этом же отря­де находился знаменитый принц норвежский Гаральд (6), ко­торый принимал участие в войнах с малоазийскими тур­ками-сельджуками вместе с Георгием Маниаком и потом вместе с ним же переправился в Южную Италию в 1038 г. Вследствие блистательной победы над арабами при Траине, на северо-запад от Этны, Маниак завладел Сиракузами и другими укреплениями, находившимися во власти ара­бов, так что к началу 1040 г. вся Сицилия была снова в ру­ках императора. Не входя здесь в подробности, которые были изложены в другом месте, будем следить за дальней­шими известиями об отношениях Руси к империи.

К 1047 г. относится поход на Константинополь Влади­мира Ярославича, о котором имеется подробное сообще­ние в летописи Пселла (7).

«Это варварское племя, — говорит Пселп, — всегда пи­тало яростную и бешеную ненависть кромэйской влас­ти, при каждом удобном случае изобретало то или другое обвинение, они создавали из него предлог для войны с на­ми... Хотя варвары и не имели против Константина Мо­номаха никаких обвинений, но, чтобы их приготовления не оказались бесполезными, они подняли против него вой­ну беспричинную. Когда же они тайно вступили в Пропон­тиду, то сначала потребовали от нас заключения мирно­го договора под условием выплаты им большой суммы, именно определяли на каждое судно по тысяче статиров[3]. Они предъявляли такие желания или потому, что предполагали у нас золотоносные россыпи, или, во всяком случае, решившись сражаться... А у нас в то время морские воен­ные средства были весьма недостаточны. Огненосные ко­рабли были разбросаны по разным приморским местам для охраны той или иной нашей области. Посему импера­тор, собрав остатки старого флота и снарядив их, вос­пользовался перевозными царскими судами, а равно не сколькими триэрами, снабдив их военными людьми и боль­шим запасом греческого «влажного» огня, выставил этот флот против неприятельских лодок. Сам же царь, сопут-ствуемый избранной частью сената, ночью стал якорем в той же самой гавани (где стояли русские суда) и таким образом открыто объявил варварам морское сражение. Не было человека, — продолжает автор, сам будучи лич­ным наблюдателем описываемого, — который бы, смотря на это, не испытывал сильного смущения. Я сам стоял тогда подле императора, который сидел на холме, слегка возвышающемся над морем, и смотрел на происходившее».

Византийские моряки при помощи разрушительного действия греческого огня одержали полную победу над русскими, против которых были также и стихии, ибо под­нявшийся ветер расстроил связь между их судами и отнес часть их в море, где они частию потерпели крушение у прибрежных скал, частию были потоплены нагнавшими их триерами.

Обстоятельства, вызвавшие этот поход, едва ли Пселлу могли быть известны. Напротив, согласно большинству известий, отношения между Византией и Киевской Русью были до описываемого похода самые дружественные. Это подтверждается и тем обстоятельством, что в первой половине XI в. в Царьграде жили русские купцы и что не­которые сказания о чудесах Николая Чудотворца состав­лены русским, жившим в Константинополе (8). Несмотря на это военное столкновение, на службе императоров про­должали оставаться русские военные люди как в описы­ваемое время, так и после Константина Мономаха. Визан­тийское правительство лишь приняло необходимую меру предосторожности, препроводив русских в отдаленные провинции, где о них и сохранились, хотя и скудные, известия.

Около половины XI в. происходит большое движение народов в южнорусских степях. Печенеги перешли за Ду­най, на их место в степях Южной России появились половцев, или куманы. Это значительно затруднило прямые сношения между Русью и Царьградом, хотя не повлияло на положение постоянного русского отряда, состоявшего на службе в империи. Но в то же время постоянными союзными отрядами империя начинает пользоваться из южноитальянских норманнов, которые становятся известны в ле­тописи под именем франков и упоминаются иногда рядом с русскими: варяги и франки. Так, в походе Романа Диоге­на на Восток, окончившемся известным поражением и пленом его, собранное им войско состояло кроме визан­тийских подданных из франков, русских, печенегов, ара­бов и грузин. По словам арабского писателя Ибн ал-Асира,

«при Хелате отряд Алъп-Арслана встретил предводителя русов. Они сразились, и были разбиты русские, и был взят в плен их предводитель и приведен к султану, который отрезал ему нос».

В царствование Алексея Комнина в качестве вольнона­емной военной дружины появляются англосаксы. Значе­ние их на византийской военной службе получает совер­шенно особый политический смысл, если принять в сооб­ражение то обстоятельство, что главным соперником царя Алексея был представитель норманнского племени Роберт Гвискар, соплеменники коего в лице Вильгельма Завоевателя и его дружины подчинили англосаксов (1066). Первые признаки движения англосаксонского племени в Византию относятся к начальным годам прав­ления Алексея Комнина. Явившись на выручку осажденно­го Робертом Драча, Алексей имел в своем войске и отряд варягов под начальством Набита. Хотя имя варяжского предводителя легко объяснить в смысле принадлежности его к русскому народу, но не будем на этом настаивать. По окончании войны с Робертом царь Алексей в 1085 г. пост­роил укрепление Кивот, или Кеветот латинских летописцев, в Никомидийском заливе с целью оказать сопротив­ление туркам-сельджукам, овладевшим к тому времени Никомидией. Охрана этого укрепления была поручена англосаксонскому отряду, который, однако, через некото­рое время переведен в столицу, и ему поручена охрана Большого дворца. Это было перед самым началом кресто­носного движения, когда Алексей стянул в Константино­поль все силы, какими можно было располагать. Но с тех пор под варягами, составлявшими лейб-гвардию импера­тора, должны быть понимаемы не русские, а англосаксы. Таким образом, и этот так, по-видимому, малозначитель­ный факт свидетельствует о сближении с Западом, кото­рым характеризуется империя накануне крестовых похо­дов. «Поворот к Западу... выразился в замене русских пра­вославных людей людьми Запада» (9).

Мы считали необходимым изложить эти несколько су­хие и однообразные известия о присутствии русского во­енного отряда на службе империи. Этот отряд пользовался в качестве почетной стражи во дворце и в качестве лейб-гвардии императоров немаловажным значением. По-ви­димому, перед крестовыми походами значение русского отряда начинает падать, уступая место англосаксонским наемникам. С этими наблюдениями переходим к легенде о походе на Византию Владимира Мономаха. Сам по себе этот факт не заслуживает особого интереса, и тем более что известия о нем спутаны. Дочь царя Алексея, которая могла бы располагать хорошими сведениями, дает сухое сообщение, что в 1114 г. до Константинополя дошел слух, будто половцы приготовляются к вторжению в области империи. Так как речь шла о защите дунайской границы, то император поспешил лично в Болгарию, поставил гар­низоны в балканских проходах и потом подошел к Видину, где, впрочем, мог только удостовериться в том, что полов­цы отложили переправу за Дунай. По всей вероятности, что подтверждается и русской летописью, здесь имеется в виду, собственно, поход киевского князя Владимира Все­володовича Мономаха, или его воеводы Ивана Войтишига, или сына его Вячеслава. Хотя это входит, собственно, в русскую историю, но по общности имени Мономах, которое носил киевский великий князь и один из византийских царей, Константин IX (1042—1054), этот эпизод не должен остаться неисчерпанным и в нашем изложении. По русским известиям, поход Владимира Мономаха на Дунай вызван был желанием поддержать притязания на престол сына Романа Диогена Льва, который был женат будто бы на дочери киевского великого князя. Хотя византийская летопись совсем не знает о Льве Диогеновиче и об его родстве с великокняжеским домом в Киеве, но та же летопись, хотя совершенно в другой обстановке и при других обстоятельствах, упоминает о Константине Диогеновиче, убитом в сражении с турками-сельджуками близ Антиохии, и о появлении потом самозванца того же имени, ко­торый бежал к половцам, ходил с ними в поход против им­перии и был ослеплен греками, обманом захватившими его в плен; но это было в 1095 г. Таким образом, выяснение того обстоятельства, кто был зятем Мономаха, осталось совершенно не удавшейся доселе попыткой (10). Можем ут­верждать лишь тот факт, что в занимающее нас время про­должались еще сношения между Русью и Византией. Так, известны два письма Михаила VII Дуки (1071 — 1078), по­сланные к двум русским князьям с просьбой у них помощи против болгар и корсунян (11).

[1] Иоанн, Андроник, Исаак, Анна, Мария, Евдокия и Фсодора. Стар­шая дочь и есть писательница, имя которой так часто упоминается при изложении занимающих нас событий.

[2] Ныне Эски Имарет мееджиди, выше Айя Капу на Золотом Роге.

[3] Но в век Пселла не б[ыло] этой монеты [далее нрзб. ].