Глава III

ЭПИРСКОЕ ГОСУДАРСТВО В XIII в.

Новые латинские государства Романии не встретили ни народного восстания греческого крестьянства, ни со­противления союза городов, ни вообще организованной обороны греков, опиравшейся на обломки византийской администрации. Византийская империя, казалось, не ос­тавила по себе живых общественных сил. С крушением константинопольского правительства в западных про­винциях была анархия властелей-аристократов, часть ко­торых приветствовала латинян, другая не могла соргани­зоваться и потерпела в Пелопоннисе полный разгром, несмотря на то что не было недостатка в случаях героиче­ского сопротивления со стороны отдельных архонтов и укрепленных городов.

Но завоевателей было мало, и они не принесли с со­бой государственных идей, кроме устарелых феодаль­ных. Латинское духовенство Романии — может быть, потому, что увидело безнадежность культурной роли латин-; ства, или же по своему невысокому уровню — погрязло в корыстолюбии, лени и утехах жизни. Между тем культур­ное противоречие между завоевателями и покоренными было настолько велико, что и политическое господство латинян не могло быть прочно. Духовные интересы гре­ков воплощались в православной вере, носителями их яв­лялись иерархи и образованные монахи. В этой среде примирения с латинством быть не могло. Под руководст­вом духовных пастырей должно было произойти в умах греков прояснение, оживление национальной идеи, со­знание единства перед лицом врага; религиозные идеа­лы, бывшие народными, не замедлили принять полити­ческую окраску. Иерархи сберегли и утвердили в гречес­ком народе идею национального царства и подготовили политическое объединение греков. На крайнем западе, благодаря географическим и этническим условиям, ско­ро выдвинулось над уровнем безначалия архонтов круп­ное национальное Эпирское государство, многим обя­занное способностям своих первых деспотов; из них вто­рой уже принял титул царя.

Основатель Эпирского государства Михаил I Ангел Комнин Дука был, несмотря на свой громкий титул, лишь незаконным сыном севастократора Иоанна, брата царя Андроника Ангела, но выдвинулся перед своими законны­ми братьями благодаря своим способностям. В молодости он был отдан в заложники германскому императору Фри­дриху Барбаруссе при его походе в Азию (1190); затем служил по финансовому управлению в М. Азии; но насто­ящую политическую карьеру начал обычным образом среди честолюбцев — изменой. Убежав к иконийскому султану, он начал во главе турок опустошать богатую до­лину Меандра, притом столь сильно, что сам царь высту­пил против него (1201). На некоторое время история те­ряет его из виду, но житие Иова передает, что Михаил былправителем в Пелопоннисе и по жене из рода Мелисси-нов, владевших громадными землями в Северной Греции, оказался в свойстве с Сеннакеримом, губернатором фемы Этолии и Никополя (т. е. всего Эпира). Не входя в разбор последнего известия, мы знаем, что Михаил уже по отцу, бывшему в той же феме губернатором, имел обширные связи в тех областях.

После взятия столицы латинянами Михаил оказался в числе греческих архонтов при дворе Бонифация. С ведо­ма короля он уехал в Эпир с целью овладеть фемою Сен-накерима, против которого восстали архонты Никополя. Бонифаций послал его в Эпир, как Шамплитта в Пелопон-нис, но не разобрал, с кем имел дело. Михаил быстро со­здал себе положение в Эпире, чему помогло убийство Сеннакерима, вероятно, не без ведома Михаила. Послед­ний взял за себя жену Сеннакерима, хотя брак этот не мог быть законным по свойству. Власть Михаила быстро рас­пространилась на весь Эпир, заселенный греками, албан­цами и влахами, включая и Акарнанию, до Коринфского залива, на остров Керкиру, заселенный в середине албан­цами, на Диррахий и Западную Македонию до Охриды. Главными городами были Янина, Диррахий, Арта и На-впакт. Скоро понял Бонифаций, что в лице Михаила он получил не вассала, нужного ему со стороны венециан­цев, но опасного и непримиримого врага, объединившего местные элементы, связанные православной верой и гре­ческой культурой. «Кир Михали» сумел понять, что населе­ние жаждало вождя для борьбы с латинянами. Слабость последних он мог видеть лично при дворе Бонифация. Военная опытность и энергия соединялись в нем с качест­вами неустанного и непримиримого борца за свой народ, осторожного и неразборчивого в средствах.

По происхождению власти Михаил немногим отличал­ся от Сгура, но он был счастливее Сгура. Владения послед­него были оцеплены франками, и не было ему надежды от­стоять их. В распоряжении Михаила была Албания, страна малодоступная для латинского завоевания, и венецианцы, которым страна была обещана по разделу, не думали подниматься от побережья в ущелья, на Химарру, и не имели выгоды. Дикое население доставляло Михаилу иной бое­вой материал, чем мирные парики Греции, занятые свои­ми масличными и тутовыми плантациями. Иной характер имело богатое греческое побережье у Диррахия, Арты и плодородная Керкира. Здесь власть Михаила была уязвима, и ему приходилось применять все свое дипломатическое искусство, чтобы получить в свои руки культурную при­брежную полосу и торговые гавани.

По просьбе Михаила Ласкарь отпустил к нему брата Феодора Ангела, единокровного брата Михаила, со сла­вою сражавшегося под знаменами никейского царя (1205). Получив себе достойного помощника, Михаил немедленно стал во главе движения против латинян в Греции. Поход Михаила в Морею кончился полной не­удачей, разгромом греков под Кундуром (1205), но также, как и в М. Азии, греки, разбитые в открытом поле, получи­ли в лице эпирского деспота свое общее знамя, вождя, к которому обращены были надежды в отдаленном буду­щем, — что не помешало им возлагать ближайшие надеж­ды на императора Генриха. Михаил стал наследником и погибшего Сгура; его брат Феодор, в качестве наместни­ка деспота Михаила, отстаивал некоторое время Акрокоринф и затем Аргос. За неудачами в Морее последовало завоевание венецианским флотом, везшим патриарха Морозини, острова Керкиры и Диррахия. Территория о. Керкиры была роздана венецианским нобилям, обязав­шимся платить республике 500 золотых за свои лены. Ко­лонизация была задумана планомерная, но греков оста­вили жить по-прежнему, обязав лишь присягой венеци­анским сеньорам. В Диррахий венецианскому дуке Валарессо пришлось считаться с албанским князем Ди­митрием, жившим в Арбаноне (ныне Эльбассан) и купив­шим покровительство папы Иннокентия присоединени­ем к латинской Церкви. Эпирский деспот тайно помогал албанцам против Валарессо, который в свою очередь за­ключил союз с сербским королем Георгием, его братом Младином и Петром Славом. Нанесенный утверждением подтвердив соперникам венецианцев, гражданам торго­вой Рагузы, привилегии, данные им некогда его отцом се-вастократором Иоанном, и выдал им грамоту за серебря­ной печатью деспота: купцы Рагузы могли торговать во владениях Михаила, платя всего 3% пошлин, причем дес­пот взял под свою защиту имущество умерших купцов и груз разбившихся кораблей из Рагузы. Тем не менее гос­подство Венеции на море угрожало его государству, ду­шило его торговлю. Положение Михаила было трудное. Окруженный врагами и не имея помощи, Михаил должен был пробить себе дорогу, опираясь на одних соседей против других, он и вступает в соглашения, идя от менее выгодных к лучшим, имея в виду выгоды своего государ­ства. Его дипломатия ни с чем другим не считалась; то, что латиняне считали клятвопреступничеством, было для него необходимостью: он был сжат, как в тисках, и при случае прорывалась в его действиях непримиримая, жес­токая ненависть к латинству.

Первые шаги его были тяжелы: он начинает с униже­ния. В 1209 г. он ищет помощи у папы против венециан­цев, пользуясь тем, что последние прогнали из Диррахия нового прелата. Иннокентий требует от «знатного мужа Михалицы Комнина в Романии», чтобы он охранял иму­щества архиепископа в своих владениях, так как он при­знал себя «слугою Римского первосвященника». Формаль­ное подчинение папе было для Михаила первым шагом. Вслед за тем он шлет послов к Генриху, бывшему в Греции, желая вступить в переговоры. Государи съехались, но лич­ного свидания не было, переговаривались через послов: нельзя было столковаться о формах этикета. Михаил не хотел и не мог вступить в политическую систему латин­ской Романии, не мог встретиться с Генрихом как вассал с сюзереном, а император Романии не мог признать иной формы встречи, требовал от Михаила ленной присяги. Вместо того эпирский деспот предложил выдать дочь за брата императора, Евстахия, и не преминул вежливо ука­зать, что он один из греков имеет значение и может быть полезен на суше и на море императору. Реальная полити­ка одержала верх над феодальными идеями, и Генрих со­гласился на предложенную форму дружбы независимых, чуждых государств.

Обезопасив себя со стороны суши, Михаил вошел в пе­реговоры с венецианцами и счел выгодным предоставить Венеции то, в чем отказал Генриху: от республики зависело материальное благополучие Эпира. Михаил признал Вене­цию своим сюзереном, но обеспечил себе реальные выго­ды: Венеция за ним признала не только побережье от Дал­мации до Коринфского залива, но и внутренние области, отступившись от своих прав. Теперь Михаил имел за со­бою Венецию в борьбе с противником со стороны матери­ка, т. е. договор был направлен против императора Рома­нии. Для такой крупной цели Михаил мог уступить Вене­ции многое: платить дань в 42 фунта золота и посылать златотканые одежды, охранять венецианских купцов в своих владениях, не взимая пошлин; отказался поддержи­вать керкирцев в случае их возмущения против венециан­ского гарнизона, клялся иметь с Венецией общих врагов и присягнул во всем и за себя, и за своего наследника. Первая уступка обеспечивала торговое процветание страны, по­следнее что значило для Михаила?

Немедленно он учел выгоды нового договора и высту­пил против Генриха, невзирая на родственные связи и клятвы. Открылась война и приняла беспощадный харак­тер. Михаил, как и никейский царь, имел в своем войске ла­тинских наемников. Вскоре все латинство содрогнулось от известий, шедших из Эпира. Потерял душевное равно­весие сам папа Иннокентий, узнав от «дражайшего во Хри­сте сына» Генриха, что

«Михалица, презрев данную императору присягу в верности (которую Михаил на самом деле не давал), равно как клятву, данную императору и его брату Евстахию при браке дочери, захватил хитростью Амедея, коннетабля империи (Буффа, ломбардского магната и главу фессалийских вассалов), вместе с рыцарями и дру­гими (воинами) числом около ста, некоторых из них подвергнул избиению плетьми, иных заключил в темни­цу, некоторых подлым образом умертвил, а самого кон­нетабля с тремя рыцарями и с его капелланом — страшно сказать! — распял на кресте. Ободренный этимуспехам к дальнейшей подлости и полагаясь на латинян, которые сбежались к нему в ослеплении корыс­тью, осадил укрепленные города императора, жег села и приказал обезглавить всех латинских священников, кого о мог схватить, и даже одного вновь поставленно­го епископа».

В подобных фактах Иннокентий справедливо усмотрел грозный симптом положения латинян на Востоке: беспо­щадную, неискоренимую вражду греков и изменническую помощь западных наемников (может быть, венецианцев), т. е. крушение идеалов и надежд руководителей крестовых походов, прежде всего своих собственных; тем более, что и из М. Азии дошли такие же вести.

«Если греки, — пишет папа латинскому патриарху, — возвратили бы себе империю Романии, то они совсем за­держат помощь Св. Земле, чтобы вновь не потерять свою страну и народ; да и прежде греки, несмотря на неодно­кратные наши увещания, ни разу не пожелали прийти на помощь Св. Земле, а царь Исаак в угоду Саладину даже вы­строил в Константинополе мечеть. Если бы греки могли искоренить латинян (в Романии), то они в своем грехов­ном отступничестве еще сильнее укрепились бы в своей ненависти к латинянам, которых и теперь называют собаками. Тогда будет для Церкви ущерб худший первого, так как и ныне греки не перестают нашептывать, буд­то политика папского престола склонила латинское войско к завоеванию Константинополя».

Папа требует от патриарха и всех прелатов Романии отлучать от Церкви всякого латинянина, который вздумал бы служить грекам, особенно Михалице, против импера­тора и его вассалов.

Михаил Эпирский стоял в авангарде противолатинского движения и явился для своих врагов traditor potentissimus. В своих горах он был неуязвим, и напрасно гонялся за ним сам Генрих. Подробности походов Михаила мало известны, никейские писатели о них умалчивают. Из циркулярного письма Генриха на Запад (1212 г., из Пергама) видно, что Михаил заключил союз со Стрезом, выше­упомянутым князем Просека на р. Вардаре, причем пер­вый нарушил клятвы четвертый раз, а Стрез — третий раз. Они не имели успеха в открытом поле против франков, потеряли свои лучшие земли, и если бы Генрих не был отозван на Восток, то у Михаила со Стрезом не осталось бы «ни одного домика в Романии». Под влиянием неудач Михаил счел нужным помириться с франками и при отра­жении Отреза, заключившего союз с Борилом Болгар­ским, помог им разбить Отреза на Пелагонийском поле. Таким образом, Михаил продолжал лавировать между сво­ими врагами и, вероятно, достаточно себя обеспечил и на этот раз. Действительно, между 1212 и 1214 гг. он был уже в состоянии отнять у венецианцев сначала Диррахий, за­тем и Керкиру. На последней он выстроил, по преданию, крепость «св. Ангела».

Недолго пришлось Михаилу воспользоваться плодами своих трудов. В 1216 г. он был зарезан в своей постели. На­следовал ему второй из его (законнорожденных) братьев, известный нам Феодор, бывший наместник в Греции.

Внутреннее состояние Эпирского государства за вре­мя Михаила менее известно сравнительно с временем его преемника; но деятельность Михаила и в этом отно­шении сопровождалась прочными результатами, судя по громадной популярности «Кир Михали» среди западных греков и по блестящим успехам его преемника. Договор с Венецией и завоевание побережья обеспечивали тор­говлю; сильная власть внесла в страну порядок, держала в страхе албанцев и греческих архонтов, делавших при Ангелах все, что хотели. Осторожный Михаил избегал новшеств и довольствовался титулом деспота. Поэтому он не возбуждал подозрительности никейского двора и не доводил соперничества до открытого разрыва. С крупными архонтами он умел ладить. Так, он поддержи­вал своего отдаленного родственника Константина Мелиссина, владельца земель около монастыря Макрини-тиссы в Фессалии, и, выдав за него дочь, пожаловал и ему звание деспота. Сестра Михаила, бывшая замужем за гра­фом о. Кефаллонии Матвеем, также подарила жене Кон­стантина монастырь св. Илариона. Между тем земли Мелиссина лежали в латинской Фессалии, в империи Ген­риха; документы Макринитиссы латинского господства в себе не отражают.

Обеспеченная Михаилом политическая независимость Эпира сделала его западным центром для эмиграции гре­ков, не примирившихся с латинским господством. Михаил собирал вокруг себя обломки греческого царства и Церк­ви. В этом его вторая важная заслуга. Он отнесся с уважени­ем к скитавшемуся царю, старому интригану Алексею, вы­купил его у пиратов и содержал у себя в Арте, пока тот не отправился к иконийскому султану. Жена Алексея, царица Евфросинья, скончалась и была погребена в Арте. Важнее было покровительство иерархам, которые, по латинским источникам, оставляя свои кафедры, переправлялись че­рез Коринфский залив к Михаилу. С XIII в. видим в Эпире ряд выдающихся ученых иерархов, врагов латинства, авто­ритетов в глазах западных греков. Первым из них по вре­мени был митрополит Керкиры Василий Педиадит. Дошло его послание Иннокентию, в котором он возражает про­тив намерения созвать Латеранский Собор: таковой, по мнению митрополита, немыслим без участия Константи­нопольского греческого патриарха и греческих архиере­ев, насильно удаленных с их кафедр. Голос Эпирского ми­трополита звучит непримиримо. Он был в сношениях и с Никейским патриархом и с ученым Хоматианом, послед­ний обращался к Педиадиту по каноническим вопросам. Дошло письмо Керкирского митрополита к ученому К. Стильби, автору стихов на разорение Константинополя. Два года прошло, пишет Педиадит, как он облекся в свя­щенный сан и переселился из столицы, города наук, на окраину, в это мужицкое место; как Одиссея, его пригнал ветер из Илиона к Киконам и Харибдам. Пишет он о керкирцах или корифейцах (К??????? — Корфу, впервые у Лиутпранда). Климат суровый, больниц нет, пятидесятилет­ние люди выглядят стариками. Хаты дымные, похожи на шалаши на виноградниках и бахчах, для крыши связывают камыши попарно травою и на них кладут черепицы, не­плотно приложенные; фруктов нет ни своих, ни привоз­ных. Доходы митрополии меньше, чем в бедной епископии. Население не понимает и не выносит евангельских слов, книг нет, и народу нет пользы от митрополита, и он обречен терпеть крайнее невежество Корфу. Бесспорно преувеличение в словах ученого византийца, но и жизнь на Керкире, видимо, стала иная после норманнских набе­гов и поселения албанцев. А этот остров был лучшей час­тью владений деспота Михаила.

Ему наследовал брат Феодор Ангел Комнин Дука (1216— 1230), в источниках называемый обыкновенно Феодором Дукой или Комнином, с супругой Марией.

В судьбе этого даровитого государя много общего с судьбой Гильома Вилльгардуэна. Оба они получили от своих предшественников большое политическое и мате­риальное наследство, оба использовали его блестящим образом на первых же порах их правления и оба кончили непоправимой катастрофой при встрече с большими чуждыми силами.

Первым неслыханным успехом Феодора Эпирского было поражение и плен латинского императора Петра Куртенэ у нынешнего Эльбассана (июнь 1217 г.). Об этом событии было сказано в главе о династии Куртенэ.

Гибель латинского императора поразила Запад, кото­рый не мог объяснить ее иначе как вероломством Феодо­ра. У греков она вызвала всеобщее ликование. Даже никей-ский историк Акрополит отозвался об этом событии как о победе, поднявшей дух эллинской нации. Открылись на­дежды на изгнание франков из Константинополя и всей Романии.

Папа призвал венецианцев, венгров и франков Греции для освобождения легата, кардинала Колонны, попавше­го в плен, и послал к деспоту латинского Кротонского ар­хиепископа с той же целью. Видя опасность, Феодор не только отпустил легата на свободу, но и заявил себя по­корным святейшему престолу. Для папы Гонория этого было достаточно. Он не только отменил уже собравший­ся крестовый поход против Эпира, но категорически за­претил венецианцам отнять у Феодора бывшее венеци­анское владение — приморский город Дураццо, славян­ский Драч, который безуспешно осаждал погибший император Петр. Венецианцы заключили с Феодором мир на пять лет.

Обеспечив себя со стороны Запада, Феодор приступил к главному делу своей жизни — изгнанию из Македонии латинян и болгар. Солунское латинское королевство пред­ставляло из себя печальное зрелище. Политический вождь итальянских баронов, пресловутый Биандрате, только о том и думал, как изгнать из Салоник вдову и сына Бонифа­ция, заменив полугреческий двор чисто итальянским и возведя на престол Гильельмо Монферрата. Между тем только ассимиляция немногочисленных «италов» с грече­ским населением страны — политика Бонифация Мон­феррата, императора Генриха и Вилльгардуэнов — могла спасти королевство Биандрате.

Феодор захватил, и, по-видимому, без упорной борь­бы, ряд укрепленных городов Македонии и Фессалии: Охриду, Прилеп, неприступный Просек на Вардаре, Платамон и Новые Патры. Опубликованные В. Г. Васильевским письма митрополита Иоанна Навпактского отража­ют восхищение греческих националистов перед подви­гами и успехами «могучего Комнина», «свершителя великих дел», «как солнце хворост, сожигающего италов, оскорбителей Бога и веры, освещающего нас братьев и родных его по плоти».

«Ты лишаешь жизни всех италов, носящих оружие, и тела их повергаешь в прах, — пишет митрополит по взятии Платамона. — Ты обращаегиъ в прах и вырываешь с основаниями их твердыни, выстроенные ими для безо­пасности. Они не выдерживают твоего нападения и принимают ярмо рабства. Иные из богоненавистных италов, уподобляясь птицам, выросшим и вылетевшим из своих гнезд, сами просят тебя прийти к ним, чтобы жить под твоею рукою и выращивать своих птенцов; а в разрушенных тобою городах плодиться могли бы одни воробьи. Заоблачная твердыня Платамон тобою взята вместе с окружающим ее посадом, и ты сокрушил этих нечестивцев, укрывшихся в ее стенах. Взятие Платамо­на есть разрешение уз (????????? — игра слов). И говорит тебе Бог: разрешу узы твои и распространю (???????) на­следство твое. Всемогущий Бог и венец мучеников вели­кий Димитрий, отдав тебе Фессалию, предписывают тебе войти в соседний великий град Фессалонику. Когда же, о мученик Димитрий, не в мыслях только, но в дейст­вительности устремлюсь я насладиться обонянием ис­точаемого тобою м?ра и взойду в святилище твое, обой­ду кругом гробницы твоей...»

Уподобляя Феодора рыбаку, митрополит сравнивает с морем Салоники, раскинувшийся, как море, знатный град, подобающий знатному Комнину, и уподобляет рыбам жи­телей, схвативших уду ревности о национальном благе, да­бы упокоиться на лоне эпирского деспота.

Впрочем, в письмах современников и в собственных грамотах Феодор не называется деспотом. Он подписыва­ется «Ф. Дука» или «Комнин Дука»; его подданные, как Ио­анн Навпактский, величают его самым различным образом: «государствующим у нас», «победоносным», «могучим», «славнейшим», «богоспасаемым», «великим борцом»; Ни-кейский патриарх называет и Феодора, и предшественника его Михаила просто «славнейшим» или «знатнейшим».

Если не было титула, то быстро выросли в глазах запад­ных греков авторитет и слава победоносного вождя. Стра­ны с преобладающим греческим населением сами шли ему в руки, иначе трудно объяснить столь быстрые успехи. По­дробности походов Феодора остаются темными, но, судя по именам главнейших завоеванных городов, Феодор не только весьма скоро разгромил итальянцев Салоникского королевства, но отвоевал и Македонию у болгар. Дочь свою он выдал за сына сербского короля Стефана Первовенчанного, Стефана Радослава; сохранилось их обручальное кольцо (1). Не продвинулся он лишь в сторону фран­ков Средней Греции (куда его призывал Иоанн Навпакт ский), вероятно, потому, что греки Ахейского княжества и его вассалов были довольны своим положением благодаря порядку и экономическому процветанию во франкской Греции.

Папа Гонорий скоро увидел, что держава Феодора стала национальным центром православной Греции, средото­чием и защитою непримиримых и ученых вождей право­славия в Греции, а не мостом к подчинению православной Церкви папству, и отлучил Феодора от Церкви, упразднил акт унии эпирского деспота с католической Церковью, мо­тивируя отлучение враждою Феодора к Латинской импе­рии, насколько можно судить по посланию папы к импера­тору Роберту.

Разрыв с папой был неизбежен не только вследствие политических причин, войны с латинянами, но и вследст­вие непримиримого положения, занятого виднейшим и старейшим из иерархов Эпирской Церкви, митрополитом Навпактским, по отношению к попытке никейского царя положить конец церковной схизме и послать для того де­путацию в Рим.

Так как святой наш самодержец, пишет Никейский патриарх митрополиту, пожелал созвать восточных патриархов и сообщи отправить послов к папе старей­шего Рима для прекращения церковного соблазна и для единомыслия впредь всех христиан, то он созвал Собор на Пасху, а наше смирение (т. е. патриарх, а не царь) писа­ло, между прочим, и благороднейшему Дуке, господину Феодору, о духе сыну нашего смирения. Следовательно, пора и твоему священству всячески подвигаться о таковом благолюбезном деле, и прежде всего благороднейшему Дуке, сыну могущественнейшего нашего самодержца, и по­слать одного или двух архиереев на предстоящий съезд, а если бы ты пожелал приехать лично, мы были бы неска­занно обязаны.

Старый митрополит Навпактский взглянул на дело ина­че и ответил длинным посланием следующего содержания. Он принял честное письмо патриарха с должным смирением и благодарит за память о времени их совместного ученья под руководством философа Пселла, но упрекает, почему патриарх не известил его о своем избрании.

«Италийская тирания вырыла материально пропасть между Церквами (Никеи и Эпира), но патриарх, стоящий во главе Восточной Церкви, которая занимает более высокое место в сравнении с Западной, не должен был бы оставить без письменного извещения нас, худых, пренебрегши, как завалящим рубищем или негодной посудиной, нами, заброшенными в этом западном углу... Из письма твоего усмотрел с удивлением, что вы ради брач­ных уз с латинянами присоединились к ним и заключили с ними мирное соглашение и стали заодно, так что ла­тиняне могут безбоязненно и закрывать церкви наши, где они и начальствуют, и причинять тысячи бед под­властным христианам; и теперь дивлюсь, что вы жела­ете отправить посольство к наместнику старейшего Рима (т. е. к папскому легату) о тех делах, по которым он, будучи лично злокозненным по отношению к нам, ны­не получил от вас прибавление к своему неистовству и всяческому ущербу наших соплеменников. И никто не скажет, чтобы одного хотели утвердившиеся в Романии латиняне, а другого папа теперь или вследствие предпо­лагаемой миссии. Мы бы первые воздали хвалу Богу, если бы вам удалось то, чего не смогли сделать древние цари, обладатели всей Романии, когда и церковное просвеще­ние процветало, и монахи, жившие в одиночестве или же в общежитиях, блистали добродетелью и образованием. Мне, нижайшему, все это кажется безнадежным. Но так как силу Божию познаем в немощи, то следует присту­пить к делу». Митрополит считает, однако, более удоб­ным, чтобы «апостол» Эпирской Церкви примкнул к «апостолам» никейским во владениях «нашего подвижни­ка Комнина».

«Если же, — продолжает Иоанн Навпактский, — ты считаешь меня другом, то другу нечего скрывать от лю­бимого. Знай же, владыка, что вы причинили душам всех здешних христиан великое огорчение, связавшись слати-нянами и прекратив с ними борьбу. Следовало бы и твоей святости и тамошним собратьям епископскими увеща­ниями и каноническими разъяснениями предотвратить это дело, ибо не постыдно сложить с себя тяжкое бремя и развязаться с вредным для всех делом. При настоящем положении мы рискуем вовсе отстать от вас, чего не дай Бог, или же примем участие лишь для вида, и то только, чтобы не разделилась Церковь Христова. О сем приложи все старание, за сие отдай тело, отдай душу. Как же это погибать от латинян и с ними водиться, бояться убийц и гонителей верных Троице и ублажать, пытаться скло­нить их, чего не смогли прежние времена, когда эти об­щие наши враги держались в своих пределах и не вышли в ширь, которую мы сами открыли шириною грехов наших. Как не умножить нам своих молитв? Как не воздевать нам руки ко Всевышнему, молясь днем и ночью за государ­ствующего у нас подвижника Комнина? Ни навязываемое ему латинянами свойство, ни предложения земель и денег не избавили общих этих врагов от его энергии. Ни множе­ство колесниц, ни бесчисленные благородные кони, ни зо­лото и серебро — приобретенная им только что (при пленении императора Петра) военная добыча — не при­вели его к надменности и не побудили завязать сношения с этими проклятыми. Но днем и ночью, уповая на Бога, он с жаром нападает на них, имея хорошие сведения и хоро­ший план, истребляет общих тиранов и часто с Божьей помощью крушит им головы. Если не сразу уничтожит весь их зловредный легион, то мало-помалу мелкими поражениями он доведет этот легион до погибели и ослаб­ления, так что они или совершенно не будут выступать (в поле), или же с уменьшенными силами и с оглядкой. Ес­ли же один совершил такие подвиги, прославившие его у большинства людей, то что могли бы сделать двое (эпирский и никейский государи), во имя Божие став друг другу спутниками и соратниками? Да сбудется сие твои­ми советами, ты ведь добрый пастырь и радетель цер­ковного единения...»

Таким образом, по делу о депутации в Рим впервые ишулись духовные представители никейских и западных греков в лице патриарха Мануила и Навпактского митрополита Иоанна Апокавка. Первый сначала игнорировал другого. И никейский царь не лично написал эпирскому государю, но поручил это сделать патриарху, даже по такому делу, где Эпир миновать было нельзя. Феодор Эпирский является знатнейшим сыном как для никейского царя, так и для Никейского патриарха. Представитель Эпирской Церкви дал ответ, сообразный с местными церковны­ми и государственными интересами. Они не только фактически сложились на почве борьбы с итальянцами и латинством, но были ясно сознаны и впервые высказаны Никее. Дальнейшими необходимыми шагами было объяв­ление политической самостоятельности и церковной ав­тономии.

Совершенной, полной формой для политической са­мостоятельности было провозглашение царства. Мы виде­ли это и в Трапезунте. И в том, и в другом случае много по­могло имя Комнинов, прямое или побочное происхожде­ние от славной царской династии. Иоанн Навпактский еще до взятия Салоник призывал Феодора Комнина надеть «царскую и отеческую» пурпурную обувь. Для Феодора Эпирского имя Комнина было нелишним козырем даже по взятии царственных Салоник, когда он создал себе импе­рию большую, чем Никейская, и окружил престол свой восхищением западных греческих националистов, более пламенных в своих чувствах в сравнении с восточными, потому что они больше терпели от латинского ига.

Слова восхищения в устах подданных нового царя да­леко не звучат одной лестью. Митрополит Иоанн Апокавк стоял одною ногою в гробу и по своему значению и заслугам вряд ли имел нужду заискивать у своего госуда­ря; однако он называет Феодора солнцем, общение с ним и самый вид его озаряет все встречное, он Богом послан­ный чудотворец; он пишет Феодору: «Когда тебя нет пе­редо мною, я умираю, но, подумав о тебе, я собираюсь с духом и оживаю». Не меньшим энтузиастом новой державы является митрополит Керкирский Георгий Вардан, ученик Афинского Акомината: «прославилась десница Всевышнего, и рука Господня проявилась» на подвигах «Великокомнинадуки», «прославленного почти по всей вселенной». Димитрий Хоматиан, греческий митропо­лит болгарской Македонии, а после побед Феодора — греческой Македонии, венчавший Феодора на царство, не только прославляет его знаменитый древний род, но называет его «мечом Сильного» и рисует в своих пись­мах в Никею как бескорыстного патриота и народолюб­ца, ставшего освободителем родины благодаря своим трудам, терпению, заботам и бессонным ночам. Совер­шенно не зависевший от Феодора изгнанный Афинский митрополит Михаил Акоминат, которого напрасно при­глашали и в Никею, и в Салоники, называет Феодора «Бо­жьим доверенным для сохранения подвластных ему от италианской тирании».

«Напряги свои силы, — пишет Акоминат Феодору, — имей успех и окажись превыше всего враждебного явно­го и неявного, о украшение Комнинов, слава Дук, по­хвальба ромэев!»

Провозглашение Феодором самостоятельной империи в Салониках было естественным последствием его исто­рической роли среди западных греков. Быть может даже, оно столько же было ему навязано армией и духовенством, сколько отвечало честолюбию Комнина.

Никейские писатели не скрывают, конечно, своего раз­дражения. Никогда Никея не признала за эпирскими деспо­тами законных политических прав. Для Хониата даже Ми­хаил Эпирский, отбивавшийся от латинян в скромных пре­делах эпирской области, являлся незаконнорожденным и захватчиком. Никифор Григора отзывается о Феодоре как о незаконнорожденном (имя Комнинов не давало покоя никейцам), человеке, хотя и ловком, но своекорыстном и все­гда замышлявшем политические перемены. Забывая наци­ональную роль Феодора в борьбе с кровными врагами греков, именует его «новым злом, восставшим из фессалийских пропастей»; все, что уцелело на Западе от латинян, болгар и скифов (куман), было уничтожено Феодором, по мнению Григоры не щадившим своих соплеменников, изнывавших под игом франков и болгар. Акрополит высказался умнее. Вообще он замалчивает успехи государя запад­ных греков сколько возможно и не скрывает, что Феодор «оказал немалое сопротивление» никейскому царю Ватаци,  который требовал от Феодора лишь второстепенной роли и не покушался на самостоятельность Эпирского государ­ства. Едко высмеял Акрополит новый царский двор. Феодор Комнин, по словам Акрополита, надев порфиру и красные сапоги, стал распоряжаться по-царски, назначал деспотов, севастократоров, великих доместиков, протовесгиариев и прочих царских чинов. Но он оказался тупоумным насчет царских уставов и относился к делам скорее по-болгарски или, лучше сказать, по-варварски, не зная ни устава, ни рас­порядка, ни древних обычаев царей.

Сохранились медные монеты Феодора, но на них он назван деспотом и изображен в одеянии деспота и без labarum. Возможно, впрочем, что Феодору Комнину следу­ет приписать некоторые монеты, относимые к Феодору Дуке Ватаци, например серебряную с фигурою св. Димит­рия рядом с царем в полном облачении византийского им­ператора.

Синодальное постановление всех архиереев Запада о венчании Феодора на царство мотивирует этот акт поли­тическими заслугами, сопровождавшимися освобождени­ем от латинян и скифов православной Церкви и ее устрое­нием, а также происхождением «державного и святого го­сударя и царя нашего господина Феодора Дуки»; но не дает ему титула самодержец (??????????).

Венчание Феодора на царство привело к дальнейшему обострению отношений между Никейской и Эпирской Церквами. И ранее, после отказа эпирских архиереев при­сутствовать на Никейском Соборе, созванном в 1220 г. для унии с латинянами, возникал конфликт чуть не при каж­дом самостоятельном поставлении архиереев во владени­ях Феодора Дуки. Константинопольские патриархи Мануил и Герман нападали резко, но не всегда удачно, и их западные антагонисты Иоанн Навпактский и архиепископ Болгарии (Охриды) Димитрий Хоматиан (на кафедре с 1219 по 1235 г.) видимо превосходили никейцев как пи­сатели и полемисты, и тон их был более достойный и спо­койный. Напрасно патриарх называл себя необычным в подписях того времени титулом «Вселенский патриарх»; его, «вифинского архипастыря», тонко вышучивали и да­вали понять, что он может вызвать «священную войну». Крупнейшими из самостоятельно поставленных архиере­ев при Феодоре Дуке были преемник Педиадита на Кер-кирской митрополичьей кафедре ученик Акомината Афинского Георгий Вардан (с 1220 г., пережил 1235 г. и скончался в Италии, ведя полемику с латинянами) и упо­мянутый Хоматиан, ставший по смерти престарелого Ио­анна Апокавка Навпактскою главою всей Церкви во владе­ниях Феодора Дуки. Он был посвящен Иоанном Навпакт-ским по решению Собора архиереев и по желанию Феодора Дуки, «которого, — пишет Апокавк в Никею, — мы признаем посланным от Бога царем». Выбор был весь­ма удачен: Хоматиан — один из крупнейших юристов и ученик пастырей Византии, сильный особенно в области гражданского права и обладавший ясным, при случае ост­рым пером. От него остался большой том канонических разъяснений и ответов.

Вследствие отказа тогдашнего Салоникского митропо­лита (Константина Месопотамита) венчать Феодора на царство короновал нового царя Хоматиан, носивший громкий титул архиепископа Первой Юстинианы (Охри­ды) и всей Болгарии (Западной Македонии). Этому титулу политическая независимость страны и блестящая лич­ность Хоматиана придали небывалый блеск, сделавший Хоматиана особенно ненавистным Никейской Церкви; его называли чужестранцем и даже малообразованным, что было совсем неверно. Он чувствовал себя как патриарх Западной Церкви без титула, и тем чувствительнее для не­го было поспешное признание никейским царем и патри­архом самостоятельности Сербской Церкви, притом в са­мых широких границах до Адриатики и Венгрии; эти области до того имели архиереев, поставленных «архиепис­копом Болгарии». Об этом событии, равно как о самостоя­тельности Болгарской Церкви, провозглашенной помимо Никеи, будет речь ниже.

Возвращаясь к последствиям коронования для отноше­ний между Никейскою и Эпирскою Церквами, мы приве­дем значительные выдержки из возникшей переписки между Хоматианом и патриархом Германом; полемика эта ярко рисует взаимные отношения и тесную связь между политикой и Церковью в этот век тяжелой борьбы греков за национальность и свободу.

Хоматиан пишет патриарху письмо, образец учтивости и велеречия.

Знаем, что ты по присущей тебе заботе об апостоль­ских Церквах желаешь узнать, что сталось с нами. По твоим святым молитвам все пока хорошо. По закону бла­гочестия и разума державнейший и благовенчанный наш самодержец выдвинулся наперед великими трудами во­инскими... изгнал латинских лисиц из их нор и устроил Церковь. Мы страстно желаем, чтобы восточная поло­вина (греческой нации) присоединилась к западной и что­бы их государи связали себя узами единомыслия...

Хоматиан не удержался таким образом от слова «само­держец» и далек от мысли как-либо извиняться в том, что никейцы рассматривали как узурпацию.

«Блаженнейший архиепископ всей Болгарии, — отве­чает емуНикейский патриарх, — не вытягивай свое рас­плывшееся от удовольствия лицо в печальное и брови свои, с важностью приподнятые, ты не опускай, если мы заговорим с тобою необычно и своеобразно... не наша в том вина, но твоего, нужно высказать, незнания или не­победимой забывчивости... Слово нашего ответа... разо­драло, как бумагу, твой образ мыслей, водворилось по все­му священному братству (т. е. архиереев) Запада, чтобы изобличить и поставить лицом к лицу с ним все, что сде­лано противозаконного, и не устрашится оно побиения камнями за изобличение: ибо разумное слово камнями не побивается.

Скажи, священнейший муж, от каких отцов тебе пре­доставлен жребий венчания на царство? Какими из архи­епископов Болгарии были коронованы когда-либо импера­торы авзонов (римлян)? Когда архипастырь Охриды про­стирал   десницу  в  качестве  патриарха  и   освящал царственную главу? Укажи нам отца Церкви, и с нас до­вольно. Вытерпи обличение, ибо ты мудр, и возлюби будучи бием. Не сердись. Ибо действительно нововведенное тобою царское помазание не есть для нас елей восхищения, но не­годное от дикоймаслины масло. Откуда ты купил сие дра­гоценное мVро (которое, как известно, варят в патриар­хии), так как прежние запасы пожрало время», и т. д.

Издевательства в этом патриаршем послании сменяют­ся пастырскими молитвами о единении Церкви Христо­вой, а о признании Феодора царем и вообще о нем не ска­зано ни слова.

Хоматиан отвечал пространно и в тоне более достойном.

Мы оказали, — пишет он, — братское уважение, подо­бающее твоему сану, а ты ответил бранью и поношени­ем, свойственным извозчикам. Нет между нами общего, кроме правой веры. Ты нас оскорбил и счел достойными церковного наказания за венчание на царство нашего са­модержца господина Феодора Дуки и счел это за величай­шую дерзость, так какмы будто бы захватили твое пра­во и так как никогда не получались венцы из рук святите­лей Болгарии... Твое письмо не есть продукт патриаршего суждения, мнения и соглашения. Разве лишь предполо­жим, как писано о патриархе Иакове, что говорила над­лежащая власть, а писала рука помощника секретаря твоей святости. Мы не разрушители основ. Но так как в светских делах произошел такой беспорядок, какой, ду­маю, никогда еще, даже в настоящий век, не гулял с нагло­стью по земле ромэев, — так что находится в опасности и изувечена непорочная вера наша учением и обычаями народов, осквернивших великую Ромэйскую империю, — уцелевшие на Западе члены синклита и иерархи, да и все бесчисленное войско возбудили вопрос о возведении в цар­ское достоинство названного государя Феодора Дуки и о венчании его теми средствами, и которые были под рукою, так как на содействие извне надежды не было. Ибо восточныйудел едваможет справиться со своими делами и окружающими его затруднениями, и было нужно, что­бы окружающие нас недруги уступили царскому имени и сану, будучи прогнаны бесчисленными трудами держав­ного и святого царя нашего; и нужно было это для поддер­жания дисциплины в подданных и особенно в войске. Ибо вызываемый царским саном страх и стыд не только бод­рят и радуют подданных, но и сдерживают враждебные настроения.

Мы совершили помазание не по собственному почину, но по решению всех, ради старшинства нашей кафедры. Греческий Запад, кроме того, поступил по примеру Вос­тока; ведь в обход древних константинопольских обыча­ев провозглашен царь и избран патриарх в епархии Вифинской по нужде обстоятельств; и когда было слышно, чтобы один и тот же архиерей правил в Никее и назы­вался Константинопольским патриархом? И это состо­ялось не по постановлению всего синклита и всех архи­ереев, так как после взятия столицы и сенат, и архиереи бежали и на Восток, и на Запад. И я думаю, — пишет Хо­матиан, — что на Западе находится большая их часть.

И кого мы венчали на царство? Бесславного ли Саула, погонщика ослов, или безродного Иеровоама? Того, чьи по­двиги знамениты не только у соседей, но прослыли на всю вселенную, и слава эта не льстива, но уступает его заслу­гам; он предает себя всем лишениям, бессонным ночам, голоду, зимней стуже с бурями, летнему зною в непрохо­димых и безводных горах, и ради чего? чтобы изгнать этих зверей (латинян) и вызволить эту частьромэйской земли от их злодейств. Что нового и странного, если вен­чается на царство лицо царской крови, сын севастокра-тора, внук порфирородной царевны, правнук достохвалъ-ного и великого царя Алексея Комнина?

ОсвящениемVра неизвестно почему присвоил ты одно­му себе, а оно — одно из совершаемых всеми иерархами священнодействий (по Дионисию Ареопагиту). Если ты разрешаешь каждому иерею крещение, то помазание на царство, второстепенное в сравнении с крещением, осуждается тобою; а оно по нужде времени совершается непосредственно следующим за патриархом, притом по непреложным обычаям и учению благочестия. Впрочем, призываемый на царство по обычаю помазывается не мVром, но освященным молитвами елеем, и почему обви­нять нас за то, чего не было, и называть мVроточивыми Димитриями Солунскими?А нам не нужно было бы приго­товленного МVра, ноу нас рака великомученика Димит­рия ручьями источает мVро.

Далее, в обоснование своих прав Хоматиан опирается на принятую в его время местную традицию фальсифика­ции истории. Сам-де Юстиниан происходил из Охриды, даровал ей не только имя Юстинианы Первой, завоевав ее якобы у болгар, но и предоставил ее архиепископу третье место после Римского и Константинопольского патриар­хов, а также права в отношении к подвластным епископиям, тожественные с правами Карфагенской архиепископии над диоцезом Африки.

«Если же мы, — пишет Хоматиан, — обладаем права­ми пап в своей области, то отчего нам не помазать и ца­ря, как папа, хотя бы кто-либо при этом, по-юношески, громовым голосом Стентора вопиял о беззаконии».

Одинаково решительно Хоматиан отстаивал перед Гер­маном право посвящать епископов на греческом Западе, раз того требовали нужды паствы, оставшейся без призре­ния и увлеченной «италами» в латинскую унию. В этих цер­ковных делах для нас интересна их политическая подклад­ка, проступающая весьма ясно. Патриарх Герман не только писал, но и действовал, посылал назначенных им еписко­пов в Эпир, а их там не принимали. Переписка принимала резкий характер, причем обыкновенно перевес был на стороне западных антагонистов. Митрополит Керкирский, вышеупомянутый Георгий Вардан, должен был отве­чать на обвинения патриарха, направленные против эпирского царя. Глава Никейской Церкви обвинял царя Феодора в нарушении клятвенных обещаний, данных царю Ласкарю, когда последний отпускал Феодора к его брату Михаилу в Эпир. Феодору Комнину ставились в вину сношения с агарянами, как будто он был вассал, а царь никейский — сюзерен. Вообще никейская точка зрения была та, что эпирский государь является вторым, или второстепен­ным (??????????), после никейского, причем неоднократно была речь о клятвенных обязательствах, т. е. о присяге, со­ответствующей вассальной присяге латинских государей; и нужно помнить, что латинские феодальные воззрения пересаживались на греческую почву еще со времени Ком-нинов. Ниже мы увидим, что никейский царь осуществил свою точку зрения при преемниках Феодора. Царский сан был с нею несовместим, и теперь, во времена могущества Феодора, патриарх Герман высказывал в послании на За­пад, что Феодор не имел права именовать себя царем и что Западная Церковь не могла считать себя автокефальною.

Вардан ответил Герману пространно, хитроумно и с иронией.

Получили мы, — писал он, — от заоблачного твоего до­стоинства государево твое письмо, которое, прибыв с Вос­тока, было, однако, писано от имени «правящего Западно­го Церковью» нашей. Как птенцы, спешим под крылья ма­тери нашей Церкви. Но, к общему несчастью и против природы, присланное из Вифинии в Македонию твое пись­мо не созывает родных детей под крыло общейматери, на­против того, их разгоняет. Это не лидийская нежная ме­лодия, но фригийская, раздражающая наш слух; и наше ар­хиерейское собрание, выслушав его, ответило: удали от меня голос песен твоих, и звука органов (музыкальных ин­струментов) твоих я не услышу. На каком основании вы бросаете нам хулу и поношения, растравляя наши раны, вместо того чтобы положить на них елей? На что без ос­нования поносите благочестивого и боговенчанного само­держца нашего? Воздав красноречивую, но довольно шаб­лонную похвалу Феодору Комнину, митрополит Вардан продолжает: впрочем, вычеркнем если не все, то некото­рое из написанного в письме твоем, и пусть имеет место терпение. Епископ Сапоникский (Константин Месопотамит) сам ушел скитаться, никто его не изгонял (за отказ короновать Феодора), наоборот, царь лично его упраши­вал остаться на своей кафедре. Не только епископ, при­сланный вами в Диррахий, завоеванный столькими труда­ми нашего царя и его предшественника, но и никто из по­священных в Никее не получит епархии в землях, над которыми господствует на правах самодержца царь наш. Только свои, священнодействовавшие вместе с нами на За­паде, могут быть приняты. А это мы считаем не новше­ством, но результатом обстоятельств. И мы отстаива­ем свое право, чтобы не оторваться от всего сродного те­ла (т. е. Вселенской Церкви) и не сделаться особым племенем; ибо кто мог бы снова соединить Церковь, прила­дить ее кость к кости? О том мы вас предупреждали, а вы стоите на своем без уступки, чтобы помешать силе ве­щей, как будто это возможно. Ваши права также незакон­ны. Столица Византии многократно прелюбодействова­ла с насильниками-варварами, а считаемого ею законного супруга (т. е. Вселенского патриарха) в Константинополе не признают и союз считают незаконным. Хочешь ли по­ступить подобно Иксиону, возлюбившему Геру и соединив­шемуся с ее туманным подобием? От такого союза роди­лось ведь чудище кентавр. А если вы окажетесь законным отцом, соединившимся законным браком со столицей Константина, то с нас сего будет достаточно, мы поко­римся. Иначе должны мы пойти на взаимные уступки и тогда — да помилует нас Бог — вернуться (в Константи­нополь), как из вавилонского пленения. Молитва ангелов, бывшая о возвращении из Вавилона, уместна и о некогда счастливой Византии, дабы увидела детей своих с восто­ка и запада, с южного моря и с севера, собравшихся воеди­но. И тогда, только тогда, мы, живущие и уцелевшие, ны­не из чуждых чуждые, приписанные и захребетные, поне­сем на себе живые знаки отечества иматеринства, будем признанными детьми отцов и матерей наших.

Что касается державнейшего царя, — продолжает Вардан, — то да слышит небо и земля, однако же да скро­ет солнце свои лучи! протестуем против вашей о нем клеветы. Видел ли ты, когда-либо благороднейшего и храбрейшего государя Феодора Дуку якшающимся с агарянами и приобщившимся к их мерзкому обиходу? Разве тебе известно, чтобы его вызвал от агарян Феодор Ласкарь, державший его в такой ласке? И правивший тогда в Азии Ласкарь еще не надевал царского венца и не носил порфи­ры, но беспрерывно скитался с места на место, окружен­ный недругами, отвергавшими его начальство. И мы зна­ем, что Феодор Комнинодука весьма много помог Ласкарю и много вражьих твердынь ему приобрел, проявив чрезвы­чайное мужество. Ныне же в воздаяние за расположение Ласкаря наш царь призрел его родню (гонимую царем Ватаци; и преданному патриарху никейского царя было особенно неприятно прочесть это в ответе Вардана).

Если же вы пишете, что «самовольно царствующий» у нас связал себя присягою с родом Ласкаря, то это есть со­ображение человека нерассудительного, ибо какое согла­шение может быть между львом и ползучим львом (хаме­леоном)? Наше западное царство — сад, полный роз и ки­парисов, куда каждому не возбраняется войти, наслаждаться видом, гулять, рвать цветы и отдыхать под тенью. Восточное же царство — одинаково рай, но первым пользовщикам его (узуфруктуариям, намек на родню и сподвижников Ласкаря) он не послужил на добро, но скорее присудил их к смерти; а вход в него оказался мрачным и неприветливым. Кто же пойдет в такой рай, кто устремит свои очи на Восток, откуда исходят тучи угроз и доносятся громовые раскаты? Он предпочтет это западное государство, потому что узнал солнце сво­его царства. Посланный вами Амастридский митропо­лит здесь никого не убедил и предпочел уехать ни с чем, нежели получить от нас определенное соборное решение, которое было бы принято и твоею святостью, под­тверждая всеобщее признание тебя и ежедневное поми­нание на церковной службе.

Таков был отпор, данный западными иерархами. Все складывалось счастливо для нового царя. Но, видимо, он был скорее неутомимым и доблестным полководцем из школы Ласкаря и достиг более блестящих успехов, чем Ласкарь; но также он был способен поставить судьбу го­сударства на карту в рукопашной схватке, и если он досе­ле не знал неудач, то потому, что в пределах западного эл­линизма все было подготовлено его предшественником Михаилом: и материальная сила, и признание греческих масс и духовенства. Ослепили ли его неслыханные удачи, или же по природе он не был осторожным и системати­ческим организатором, но Феодор Дука не остановился, не укреплял и не устраивал свою новую державу в тече­ние ряда лет, как того требовала осторожность. Вместо того он вторгся во Фракию, бесспорно лелея мысль вос­становить престол Комнинов в их прежней столице Кон­стантинополе. Впрочем, и сербские и болгарские царства на Балканах, быстро распустившись пышным цветом, гибли, не принеся плодов.

Не довольствуясь Македонией, Феодор вторгся во Фра­кию. Города сдавались один за другим, но беспрерывные по­ходы и содержание войск должны были тяжело отразиться на населении. «Труды и бессонные ночи» честолюбивого Комнина означали для населения разрушение домов и опу­стошение полей; по крайней мере, никейские историки (Григора) полагают, что Феодор уничтожил в Македонии и Фракии все, что уцелело от болгар и скифов (куман), и гово­рят о «хороводе или праздничном собрании всяких и раз­нообразных бедствий», обрушившихся на население.

Перед триумфальным шествием Феодора уцелели лишь владения старого князя Слава в Родопских горах, который спасся женитьбой на родственнице Феодора.

Беспрепятственно были взяты Дидимотих и самый Ад­рианополь; последний сдан был военачальниками никейского царя, и не подумавшими о сопротивлении, тем более что Феодор обещал горожанам блага и вольности (1225). Феодор двинулся и к Константинополю, взял Визу и побы­вал в окрестностях столицы; в одной из стычек ранен был барон Ансельм де Кайе, зять никейского царя Ватаци.

Образовалось большое государство — от Адриатики до Марицы, от Коринфского залива до главного хребта Балкан. И казалось несомненным, что Феодор мог завоевать Константинополь, предупредив никейцев; и, стеснив латинян, Феодор показал дорогу восточным грекам.

Находясь на верху могущества, Феодор именовал себя в грамотах полным титулом византийского императора: «Феодор во Христе Боге верный царь и самодержец ромэев Комнин Дука». В 1228 г. он возобновил договор с Вене­цией и заключил перемирие на год с регентом Латинской империи. В 1229 г. он завязал дружественные сношения с Фридрихом Гогенштауфеном, и это показалось столь опасным папе, что он поспешил отлучить их обоих от Церкви.

Организация его царства мало известна. Выше упомя­нуты были никейские известия о том, что Феодор образо­вал при себе пышный двор и раздавал чины и титулы вплоть до самых высших. В разные области им назнача­лись воеводы и наместники с различными, по-видимому, полномочиями, сообразно их личному положению; так Эпир и Фессалия были отданы в удел брату царя деспоту Константину, вызвавшему жалобы Навпактского митропо­лита Апокавка. Функции наместников и воевод были все­объемлющи. Им была вверена военная и полицейская ох­рана, надзор за отправлением правосудия, защита вдов и сирот. Против них самих оставалась одна защита — архи­ерей и жалоба его царю. Решения Хоматиана и его синода дают понятие о громадной роли духовенства в области гражданского права и семейных отношений. Светским властям оставались дела уголовные, политические и аграр­ные, взыскание податей и пошлин.

Единственной грозной силой для Феодора был могу­щественный царь болгар Иоанн Асень. Феодор поспешил предложить ему, по обычаю времени, брачный союз меж­ду их домами, и побочная дочь Асеня Мария была выдана за брата Феодора — деспота Мануила. Неясно, по какой причине Феодор сам же нарушил наладившуюся дружбу, обеспечивавшую ему тыл в случае похода на Константи­нополь. Можно догадываться, что Асень сам имел те же ви­ды и стал поперек дороги Феодору. Трудно согласиться с никейским историком Акрополитом, объяснявшим такой крупный и опасный шаг непостоянством характера царя, сделавшего столь много и упразднившего латинское гос­подство в Румелии. Феодор двинулся вверх по течению Марицы в болгарские владения. Асень пошел ему навстре­чу, имея с собою, кроме болгар, около тысячи половцен (куман); на знамени была прибита нарушенная Феодором договорная грамота. При селе Клокотнице (ныне Семидже) Феодор был разбит наголову и взят в плен вместе со своими архонтами; пленных простого звания Асень отпу­стил по домам, желая приобрести любовь населения (вес­ною 1230 г.). Царь Феодор вместе со старшими начальни­ками остался в плену у Асеня и впоследствии за интриги был им ослеплен. Таков был поворот в судьбе победонос­ного Комнина Дуки.

Царство его потеряло разом почти все, что Феодором было приобретено. Правда, брат его, упомянутый деспот Мануил, спасся и укрылся в Салониках, где Асень его не трогал, как зятя. Именуясь лишь деспотом, может быть, по­тому, что царь Феодор был еще жив, Мануил говорил в пе­реписке о своем «царстве» и предъявлял притязания на царские прерогативы, красную обувь и прочее; увидя его подпись красными чернилами, болгарский посол не по­стеснялся вышутить Мануила. «К тебе, — сказал он, — при­менимо то, что поется о Христе: тебя царя и государя (????????)».

Вся Фракия и Македония, Северная Фессалия, Великая Влахия, часть Албании до Драча достались Асеню без со­противления со стороны народа. Болгарский царь оставил на местах греческих чиновников и обращался с населени­ем бережно и милостиво, чем упрочил свою власть и заслу­жил, по отзыву никейского историка Акрополита, любовь греков. Деспот Слав Родопский окончил свою жизнь, по-видимому, при дворе Асеня, потому что его имя стоит в болгарском официальном поменнике. Сербский король Стефан Владислав был так же зятем Асеня, как и деспот са-лоникский Мануил. Латинская империя имела на престоле ребенка Балдуина, и Асеню предлагали над ним опеку. К этому году относится гордая надпись[1] Асеня на колонне тырновской церкви Свети Четиредесяти:

«В лето 6748 (1230) III индикта. Я, Иоанн Асень, во Христе Боге благоверный царь и самодержец болгар, сын старого Асеня, создал с самого основания этот святей­ший храм и вполне украсил его живописью в честь святых Сорока Мучеников, с помощью которых я на 12-м году сво­его царствования, когда уже храм был разукрашен, пошел войною на Романию, разбил греческое войско и взял в плен самого царя кир Тодора Комнина со всеми его болярами. Я завоевал все земли от Одрана (Адрианополя) до Драча (Дураццо), греческую, затем албанскую и сербскую стра­ну. Фрязи удержали только города около Царяграда; но и фрязи покорились деснице моего царства, так как они не имели, кроме меня, ни одного царя (Асень рассматривал себя как опекуна малолетнего Балдуина) и жили в моей власти по повелению Божию. Ибо без него ничто не дела­ется и не говорится ни слова. Слава Ему вовеки. Аминь».

Одновременно в грамоте (2) «любовным и всеверным гос­тем» — купцам далматинского Дубровника (подлинник ее хранится в Петербурге) Иоанн Асень перечисляет области своего царства, в коих они могли торговать и ездить «без печали»: Бдын (Видин на Дунае), Браничев (в Сербии, у Пожаревца), Белград, Тырнов, Загорье (Северная Фракия), Преслава (прежняя болгарская столица), Карвунская об­ласть (к с[еверу] от Варны), Крънская область (В[осточная] Фракия от Тунджи), Боруйская (Веррия, Эски-Загра), Одрин, Димотика, области Скопльская (Скопле, Ускюб), При-лепская, Деволская, Арбанасская (Албанская, Эльбассан) и Солунь, где, очевидно, Асень распоряжался как дома. Под­писался он на этой грамоте «Асен цар Б[лъгаром] и Гръком». Царство его касалось трех морей, и со времен Си­меона болгарская история не достигала такого блеска.

Его столице Тырнову на высотах по обоим берегам Ян-тры болгарские памятники присваивают имена Цареграда Тырнова, царственного преславного града, второго после Константинополя. Еще в XVII в. посредине Тырнова возвы­шался шестиугольный замок (Царевец) с пятью воротами, на утесе, с трех сторон охваченном рекою. Здесь был дво­рец царей XIII и XIV вв., и рядом с ним — патриархия с хра­мом во имя Вознесения; это ныне сглажено с землею; цер­ковь св. Параскевы Пятницы (Петки) уступила место мече­ти XV в.; нынешняя митрополия, древняя церковь Петра и Павла, находится внизу Царевца; здесь же, у реки, стоит бесценный памятник болгарской древности — церковь св. Четыредесяти Мучеников с гробницами святых и царей, с историческими надписями на колоннах (надпись Омортага и Иоанна Асеня), с фресками на стенах времени Асеня. На правом берегу Янтры возвышается скала Трапезица, где недавние раскопки, наспех производившиеся, открыли фундамент до 20 церквей с частями стен, покрытых фрес­ковой росписью. Город и окрестности были полны церк­вей и монастырей. Тырнов был центром политической и культурной жизни Болгарии в XII и XIV вв. Мир и кроткое управление обогатили Болгарию и примирили население покоренных областей. О преследовании богомилов, за­лившем страну кровью при трусливом Бориле, не было ре­чи при могущественном Асене, которого оружие было страшно для греков, франков и венгров. Богатые приноше­ния Асеня обогатили болгарские и афонские монастыри, особенно Зограф. Важнейшим событием мирной полити­ки Асеня было признание болгарской Тырновской патри­архии Константинопольским (Никейским) патриархом Германом с согласия трех восточных патриархов. То, чего не мог добиться Калоянн, получил Иоанн Асень в 1235 г. благодаря союзу с никейским царем Ватаци, закрепленно­му браком наследника Ватаци на дочери Асеня. Перипетии войн Асеня с франками и греками излагаются в истории последних, так как и известны нам преимущественно из греческих и франкских источников. При преемнике его, малолетнем Калимане (1241 — 1246), завоевания во Фракии и Македонии были утрачены Болгарией в течение трех месяцев войны.

Возвращаясь к эпирскому государству, — этот западный центр эллинизма был сокрушен Асенем в бою под Клокотницей. Пламенные надежды патриотов, столь быстро окру­жившие Феодора Комнина Дуку, столь же быстро должны были перейти сначала на никейского царя и эпирского[2] дес­пота, потом на одного первого. Гибель и падение сопровож­дались унынием и мраком; плеяда блестящих писателей ли­бо вымерла, либо рассеялась в Италию и Никею. Эпирские источники почти прекращаются, остаются известия врагов. Салоникский деспот Мануил правил спокойно с 1230 по 1237 г. Он заключил союз с Жоффруа Вилльгардуэном, князем Ахеи, даровал рагузцам (Дубровнику) привилегии за их дружбу не только к царству Салоникскому, но и к ца­рю Стефану Сербскому, его зятю и союзнику. Рагузцы мог­ли торговать свободно, не будучи подсудными местным судам, и имущество их было обеспечено, в случае их смер­ти, наследникам; в голодные годы был воспрещен вывоз жизненных припасов. Деспот Мануил желал было всту­пить в сношения и с римской курией, но, по-видимому, по­мешало духовенство, настроенное особенно враждебно к Римской Церкви на греческом Западе, на рубеже латин­ской пропаганды, часто насильственной.

Катастрофа царя Феодора, смерть Хоматиана и отъезд Вардана в Италию изменили отношения Эпирской Церкви к Никейскому патриарху, и инициатива на этот раз откры­то исходила от западного двора. Не могло быть уже речи об отпоре требованиям патриарха Германа, канонически и ранее обоснованным, так как за эпирскими архиереями не стояло более политической силы западного «царя и са­модержца». Сам деспот Мануил обращается к патриарху как непреложному вождю христиан во всей вселенной, прося об устранении разногласий и о добром посредниче­стве перед светлым государем царем Иоанном Ватаци. Умоляя забыть прошлое, Мануил сам просил патриарха прислать ему архиерея для посвящения епископов, так как морские переезды для них небезопасны от пиратов. Пат­риарх Герман похвалил деспота Комнина Дуку, пожелал ему не только доброго здоровья, но даже и приращения зе­мель; митрополита он ему послал. Однако приращения зе­мель не воспоследовало. Остатки царства Феодора распа­лись на три или четыре удела, и самому Мануилу достался наименьший, несмотря на помощь из Никеи.

Лишь только весть о пленении Феодора распространи­лась по Эпиру, там появился незаконный сын его брата и предшественника Михаила, носивший то же имя, как его отец. Юный претендент овладел, кроме Акарнании, городом Сервией (на севере Фессалии) и там женился на дочери знат­ного и богатейшего севастократора Петралифы. Она отли­чалась христианскими добродетелями; будучи прогнана му­жем в угоду любовнице и перенеся это достойно, она окон­чила жизнь в добром сожительстве с мужем, строила церкви в Арте и перешла в потомство с именем преподобной Фео­досии. Из ее краткого жития почерпаются некоторые сведе­ния о судьбах эпирского деспотата. О Михаиле II известно, что он уже в 1236 г. освободил керкирцев от податей, возоб­новил дарованные отцом его привилегии рагузским купцам и сносился с императором Фридрихом II Гогенштауфеном. Он был едва ли не сильнее Мануила Салоникского.

В 1237 г. Асень по смерти жены Марии Венгерской же­нился на дочери ослепленного царя Феодора, томившегося в болгарском плену. Ирина сумела очаровать старого царя и выхлопотала освобождение своему отцу. Слепой Феодор явился, переодетый, в Салоники к своим друзьям, которых он некогда облагодетельствовал, захватил власть, провоз­гласил царем своего сына Иоанна, а брата, деспота Мануи­ла, он отослал к мусульманам в малоазиатский город Адалию. Мусульмане обошлись с Мануилом хорошо и отпусти­ли его к царю Ватаци. Последний принял деспота по его сану и, обязав его присягой, отпустил с шестью кораблями и крупной суммой в Фессалию. Мануил добыл себе неболь­шой удел в богатой Димитриаде, овладел и городами Фар-салом, Лариссой, крепостью Платамоном и вскоре завязал сношения и с Михаилом II Эпирским, и со слепым Феодором, изгнавшим его из Салоник. Три деспота из рода Комнинов Дук образовали лигу или, вернее, царство Феодора, которое распалось на три удела, сохраняя культурные связи. Если припомним, что и в дни могущества царя Феодора в Эпире и Акарнании правил, с саном деспота, его брат Константин, что и у слепого Феодора оказался впоследствии собственный удел в Македонии, что кругом в Албании и Сербии существовал родовой быт, переходивший для княжеских семей в удельный, то можно думать, что и в эпиро-македонских княжествах семьи Комнинов Дук допусти­мы и даже наблюдаются неслучайные аналогичные явле­ния. Мануил даже отрекся от Ватаци и при смерти (1241) завещал свои земли Михаилу Эпирскому, а не Ватаци.

Объединение греческих земель могло иметь место только силою оружия, так как попытки никейского царя установить вассальные отношения окончились неудачею. Семейный союз Комнинов олицетворял единство запад­ного греческого царства, созданного на развалинах Сало­никского латинского королевства. Вскоре состоялся пер­вый поход восточных греков против западных. Ватаци за­манил к себе слепого Феодора Комнина Дуку и задержал его в своей свите. Собрав большие силы, пользуясь смер­тью грозного Асеня в 1241 г. и малолетством его преемни­ка Калимана, Ватаци вторгся в Македонию и появился пе­ред крепкими стенами Салоник. Взять города он, однако, не смог, и царь Иоанн Комнин Дука, сын Феодора, отбивал­ся успешно. К тому же Ватаци получил грозную весть о вторжении татар в Анатолию и поспешил домой. Предва­рительно он заключил с Иоанном мир, по которому по­следний отказался от царского сана, сложил с себя регалии и вступил в подчиненные отношения к Ватаци (1243). Не­ясно, насколько эти отношения отвечали латинскому вас­салитету под формою византийских придворных отноше­ний царя к деспоту. Слепой Феодор был оставлен в Сало­никах. Благочестивый Иоанн вскоре скончался (1244), и его заменил на престоле брат его Димитрий. Этот был иных нравов и даже охромел, спасаясь от мужа своей любовницы. Он поспешил исхлопотать у Ватаци утвержде­ние в сане деспота Салоникского царства или, точнее, час­ти, принадлежавшей Иоанну; но не прошло двух лет, как против него поднялись знатнейшие жители Салоник и от­рядили с жалобой на него депутацию к царю Ватаци, вое­вавшему тогда в Македонии против болгар. Так быстро ис­чезло обаяние Комнинов Дук и лояльность населения, признавшего верховную власть никейского царя. Впро­чем, Димитрий и сам не уберег ни своего суверенитета, ни личного достоинства.

Ватаци не замедлил появиться под стенами Салоник и потребовал к себе Димитрия. Тот не послушался, но заго­ворщики открыли ворота города отряду никейских войск. Захватив Димитрия, царь Ватаци присоединил Са­лоники к своим владениям (1246). Сестра Димитрия Ири­на, вдова Асеня Болгарского, выхлопотала брату проще­ние, и юный деспот лишь был отослан в малоазиатскую крепость. Столь жалкий конец имело государство Бони­фация Монферратского и Феодора Комнина Дуки, просу­ществовав лишь 40 лет. Но этим событием был сделан ре­шительный шаг к объединению греческого народа. Оста­лось на западе Эпирское государство деспота Михаила II, обнимавшее Этолию, Эпир, Фессалию, Пелагонию (ныне Монастырь) и Прилеп; слепой Феодор сохранил неболь­шой удел в славянской Македонии с городами Воденой, Старидолом и Островом.

Деспот Михаил II Эпирский Комнин Дука Ангел (1237— 1266) сначала поддержал дружественные отношения с никейским царем, предоставил свободный пропуск через свои земли отряду никейских войск, посланных в Италию на помощь Фридриху II Гогеншгауфену, и даже женил сына на внучке Ватаци.

Тем не менее и Михаил, подстрекаемый своим дядею, слепым Феодором, лелеял планы овладеть Константино­полем и провозгласить себя самодержцем ромэев. В 1250 г. он вторгся во Фракию с многочисленным войском. Со сво­ей стороны Ватаци решил положить конец попыткам воз­родить царство Феодора. Перейдя Дарданеллы во главе  больших сил, Ватаци далее отправился морем, высадился в Салониках и взял Водену, город слепого Феодора; послед­ний убежал к Михаилу (1251). Таким образом Ватаци нанес удар в самый центр направленных против него интриг, и эпирский деспот думал уже не о Фракии, а отбивался в соб­ственных владениях в Эпире. Против него было послано войско, но Михаил успешно защищался в родных горах.

Главные силы Ватаци, оставшиеся с ним в Салониках, терпели лишения и голод, хотя Ватаци и учредил впервые особую должность интенданта. Затянувшаяся война разо­ряла Македонию и была бесцельной, так как перевес сил Ватаци стал очевидным. Непостоянные симпатии македон­ских патриотов перенеслись на никейского царя, который один был в состоянии объединить нацию и возвратить ей древнюю столицу Константинополь. Собственники земель и горожане в Македонии привыкли быстро переходить на сторону сильнейшего, надеясь охранить покорностью свое достояние и безопасность. В стан Ватаци явились знатные перебежчики, между ними богач Петралифа, брат жены де­спота Эпира и вместе с тем зять никейского вельможи Тор-ника; в его лице перешла нейтральная, колеблющаяся часть македонской земельной аристократии. Вслед за архонтами начали и города переходить под царскую руку: Преспа, оба Девола, Костур (Кастория) с их славянским крестьянством; приехал и албанский князь Гулам (Голем) из Эльбассана. Ва­таци принимал всех с честью, и положение Михаила Эпирского стало опасным. Он прислал послов к Ватаци и согла­сился уступить сверх захваченного Прилеп, Белее, албан­ский город Крою. За Михаилом осталась Фессалия и Эпир. Македония и Средняя Албания были утрачены. Для безо­пасности от дальнейших выступлений Комнинов Дук Вата­ци настоял на выдаче ему слепого Феодора и отослал его в Малую Азию. Отношения по этому договору, заключенному в Лариссе, установились не равные, но почти вассальные. Никейский царь пожаловал сыну Михаила Никифору зва­ние деспота как жениху царской внучки.

Но идеи и реальные силы, вызвавшие в свое время бле­стящие успехи Феодора, еще были живы при эпирском дворе. По смерти Ватаци (1254) воцарился молодой Феодор. При нем в никейских правящих кругах возобладало настолько непримиримое отношение к западному деспо-тату, что он не признавал Михаила государем и, желая воз­мутить его народ, поручил патриарху Арсению наложить анафему на все западное царство. Преданный никейской династии патриарх и его покорный синод не замедлили составить нужный соборный акт и уже огласили в царской резиденции Магниссии анафему, воспретив совершать та­инства всему греческому Западу. Эта безумная и незакон­ная мера, характеризующая Феодора II и его двор, была предотвращена престарелым ученым Влеммидом, кото­рый убедил царя разорвать уже подписанное им соборное постановление.

Феодор II не стеснялся в отношении к эпирскому дес­поту. На пути в Салоники во время похода в Болгарию (1257) он встретил жену эпирского деспота с сыном Никифором, который при Ватаци был обручен с царской внуч­кой и получил звание деспота. Теперь они приехали за не­вестою, чтобы сыграть свадьбу. Царь Феодор задержал их и тогда лишь разрешил венчаться, когда жена деспота, желая вернуть свободу, обязалась за своего мужа и от его имени уступить восточному царю города Сервию (н[ыне] Серфи-дже) и Диррахий (Драч). Феодору нужно было обеспечить южную и адриатическую границы своих владений на запа­де, и, добившись утверждения соглашения деспотом Миха­илом, царь Феодор торжественно отпраздновал свадьбу в Салониках, куда был для того вызван патриарх. После Ларисского договора это соглашение и брак, казалось, за­крепляли отношения на основах почти вассальной зави­симости.

Однако деспот Михаил II, или Михалица, как его звали в простой речи, не примирился ни с утратою двух окраин, ни с зависимою ролью, навязанной молодым царем так грубо. Он стал готовить восстание или войну, заручившись на этот раз содействием лишь ближайших и православных соседей — сербов, албанцев и, вероятно, влахов, с князем коих он породнился. Когда известие о бегстве Михаила Палеолога к туркам заставило царя Феодора поспешить домой, он оставил на западе своим наместником (прето­ром) историка и верного своего вельможу Акрополита и некрупные гарнизоны в главных городах. В течение трех зимних месяцев Акрополит объехал кругом Албанию и За­падную Македонию, ревнуя о службе своему царю. Прибыв в Прилеп, он узнал об измене Хаварона, губернатора в Эльбассане, увлеченного якобы чарами и письмами родствен­ницы эпирского деспота. Вслед за восстанием в Эльбасса-не деспот Михаил объявил открыто о своей независимос­ти от никейского царя. Наместник Акрополит созвал в Пелагонию (н[ыне] Монастырь или Битоль) подчиненных ему начальников. Узнав о грозящей потере всей Албании, Акрополит послал в Эльбассан знатного Нестонга, но тот немедленно был осажден в Эльбассане албанцами и с тру­дом был вызволен оттуда самим наместником. Последнему пришлось отступить при тяжелых условиях; Нестонга ос­тавили в Охриде, а сам Акрополит был рад добраться до ук­репленного Прилепа, как в верную гавань. Но и там он был осажден сербами Уроша. И от Акрополита, и из Диррахия (куда был послан из Никеи архиепископом Халкуци, ро­дом из евбейских землевладельцев) понеслись в Никею мольбы о помощи. Царь Феодор поспешил примириться с Михаилом Палеологом и вручил главное начальство на за­паде, а войско дал самое плохое. Несмотря на это, Палеолог одержал несколько побед, усилившись служившими в македонском гарнизоне лазами (пафлагонами) и турками, разбил наголову под Воденой отборный конный полк эпирцев и, лично подавая пример храбрости, сбил с коня побочного сына деспота, который был тут же зарезан. Не­смотря на успехи Палеолога, восстание разгоралось, и са­ми жители Прилепа впустили в город эпирские войска, хо­тя так еще недавно славянская Македония добровольно поддалась царю Ватаци... Сам наместник Акрополит был схвачен и закован в кандалы (1258).

Вся Македония, кроме Салоник, была завоевана деспо­том Михаилом II. Никейских войск не хватало для охраны завоеваний Ватаци; среди полководцев Феодора  выдавался один Палеолог. В настроении западных греков опять на­ступил поворот в пользу эпирского деспота. Даже несколь­ко никейских военачальников перешли на его сторону, между ними — малоазиатский магнат Нестонг. Царю Фео-дору донесли даже, будто ему изменил и Акрополит, в око­вах перевозимый с места на место. В союзе с эпирским де­спотом, находившимся на верху своего могущества, дейст­вовали не только сербы, но и король Тарента и Сицилии Манфред из рода Гогенштауфенов, уже в 1258 г. овладев­ший побережьем Албании от Диррахия до конца Керкир-ского пролива и островом Керкирой (Корфу), как видно из одного греческого документа.

Вскоре смерть царя Феодора II (август 1258 г.) и захват престола Михаилом Палеологом поставили эпирского де­спота лицом к лицу с его опаснейшим врагом. Михаил Па­леолог не замедлил снарядить против Михаила II Эпирско­го большую армию. Нужно было разгромить соперника, претендента на константинопольский престол. Во главе всех сил он поставил своего брата, великого доместика Иоанна Палеолога, с двумя знатными и опытными воена­чальниками Стратигопулом и Раулем. Побочный сын дес­пота, способный Иоанн, надолго задержал никейскую ар­мию в проходах под Веррией.

Тем временем Михаил Эпирский поспешил заключить союз не только с Манфредом, но и с Гильомом Вилльгарду-эном, князем ахейским, и по обычаю времени оба союза были немедленно оформлены и закреплены брачными узами. Дочь деспота Елена была выдана за Манфреда и принесла супругу подтверждение прав на Керкиру Авлону (Валлону), Химарру и несколько соседних городов. Эти права на столь нужное для итальянцев побережье, господ­ствующее над выходом из Адриатики, явились грозным оружием в руках Анжуйского Карла, разрушившего госу­дарство Манфреда; при Карле управлял Драчем одно время русский Суляк (Souliaco). Союз эпирского государя с юж­ноитальянским Гогенштауфеном, хотя нисколько не вре­дил православию, так как оба контрагента являлись злей­шими врагами папы, сопровождался утверждением итальянцев, адмирала Киннарда с 100 галерами, на полугречес­ком побережье, из-за которого было пролито столько гре­ческой крови. Диррахий (Драч) являлся греческим форпо­стом правительства Ватаци и его преемника; а теперь Никейский архиепископ был изгнан из Диррахия. Утрата Адриатического побережья являлась в глазах восточных греков новым поводом к войне с Михалицею для воссое­динения греческих земель. Эпир был крепок, как передо­вой оплот эллинизма, теперь же он изменял общему делу и пускал итальянцев на издавна греческие земли.

Одновременно другая дочь деспота Михаила, Анна, вы­дана была за Гильома Вилльгардуэна Ахейского и принес­ла с собою небольшие земли в Фессалии, но крупное при­даное деньгами (60 000 золотых), свидетельствующее о богатстве эпирского государя. Притом этот брак ставил гордого франкского князя в зависимость если не от деспо­та, то от его политики. В случае войны с восточным грече­ским царством Вилльгардуэн обязался выставить большое число рыцарей и иных воинов. Таким образом, Михаил яв­ляется во главе целой лиги или коалиции, составленной, однако, из чуждых этнически элементов. Немцам Манфре­да, французам Вилльгардуэна, грекам, влахам и албанцам Михаила трудно было сражаться рядом. Палеолог не был уверен в успехе и желал избегнуть кровопролития между греками. Он прислал к деспоту слепого архонта Фили, предлагая со своей стороны даже уступки. Деспот полагал­ся на иностранную помощь, верил в звезду Комнинов Дук и отвергнул предложения Палеолога. Фили ему ответил: «...знаю, что безумствуешь и потому говоришь не должное; знай же ты, что вскоре попробуешь царской силы и ромэйской мощи и раскаешься, но поздно». Грозя деспоту ро-мэйской мощью, т. е. силами объединенного греко-визан­тийского мира, посол Палеолога считал деспота отступни­ком, как его и называл Акрополит в своей истории. Таков был взгляд на эпирского государя при восточном дворе. Союз с латинскими государями являлся прямой изменой греческому делу, будучи заключен накануне взятия Кон­стантинополя, и Михалица, по-видимому, мечтал повторить опыт объединения в одном государстве столь враж­дебных друг другу латинского и греческого элементов. Этот опыт не удался Генриху, а Михалица желал повторить его при ином распределении сил. Он был заведомо обре­чен на неудачу. Обстоятельства катастрофы 1259 г., по­стигшей западную коалицию под Костуром у урочища Борилов Луг, не вполне ясны и отчасти были изложены выше в истории Вилльгардуэна. Бесспорно лишь то, что столк­новение, предположенное между греками, обратилось в избиение латинских союзников Михаила Эпирского.

Тогда как для франков Греции костурская катастрофа привела к утрате Восточной Морей, в качестве выкупа за Вилльгардуэна, и скомпрометировала судьбу их цветущего княжества, для греков она, казалось бы, должна была при­вести к желанному политическому объединению. На пер­вых порах последнее являлось неминуемым. Даровитый побочный сын деспота Иоанн, начальник влахов, сказался вассалом Палеолога. Никейская армия заняла болгарскую и албанскую Македонию, греческий Юг, отряды Стратигопула и Рауля вторглись в Эпир, осадили Янину, взяли сто­лицу деспота, цветущую Арту, проникли до Коринфского залива — и все в течение нескольких месяцев и недель... Разгром государства Комнинов Дук был полный, и сам ста­рый деспот с семьей скитался на кораблях, не имея проч­ного пристанища. Вскоре, однако же, грабежи восточной армии, состоявшей наполовину из тюркских полков, за­ставили туземное население пожалеть о своем прирож­денном государе. Инициатором движения опять явился Иоанн, побочный сын деспота. Он освободил Арту, куда немедленно явился деспот, и прогнал отряд, осаждавший Янину. Восстание имело тем больший успех, что царские начальники Иоанн Палеолог, Торник и Стратигопул верну­лись уже к царскому двору в Азию.

Так верность населения сохранила Эпирское государ­ство. Много значила упорная энергия, наследственная в роде Комнинов Дук. Жизнь Михаила II замечательна. Смут­ное время рождает такие характеры, как оба Михаила и Феодор, деспоты эпирские, или как Феодор Ласкарь, основатель Никейского царства. Борьба за свою державу — де­ло их жизни, их не останавливают неудачи, и они сами не останавливаются в выборе средств, прибегая к вероломст­ву и обращаясь к иностранцам, когда нужно.

Уже через полгода после костурской катастрофы Миха­ил и его наследник Никифор, получив помощь от Манфреда, не только разбили в Фессалии посланного против них Стратигопула, но и захватили его в плен. Был заключен мир, и никейский генерал был отпущен на свободу. «Сквер­ный корень эпирских Комнинов опять пустил скверные, колючие ростки», — отзываются никейские историки. И влахи, и албанцы встали под знамена деспота. Одновремен­но Манфред укрепился на побережье Южной Албании, за­нятом им за год до Костурской битвы. Царь Палеолог вы­слал свои войска и против войск Манфреда, и против дес­пота. Против последнего был послан все тот же Стратигопул. По дороге он имел неслыханную удачу — за­хватил Константинополь, а поход в Эпир задержался на год. Прибыв в Эпир, прославленный генерал опять был пойман в горах эпирцами, и на этот раз он был отослан к Манфреду, который взамен Стратигопула выручил свою се­стру Анну, вдову Ватаци, томившуюся в заточении при дво­ре Палеолога. При посредстве жены деспота Феодоры был заключен мир между царем и деспотом, причем сын по­следнего, молодой Иоанн, был оставлен заложником и же­нат на дочери севастократора Торника. И это соглашение (1262) было непрочным. Деспот продолжал отвоевывать земли, которые считал родовыми. Тогда был послан против него царский брат Иоанн Палеолог, возведенный после Ко­стурской битвы в сан деспота, и при нем большое войско (1263). Начались безуспешные переговоры. Деспот настаи­вал на сохранении за ним земель, завоеванных потом и кровью его предков. Лишь весною 1264 г. Михаил уступил, не имея уже помощи со стороны Манфреда, стесненного на родине сильнейшими врагами. Состоялось личное сви­дание, и был заключен новый договор. Но как только вой­ско Палеолога удалилось, старый деспот тотчас принялся за набеги на царские владения. Очевидно, отношения были таковы, борьба настолько задевала жизненные интересы и унаследованные традиции Комнинов Дук, что Михаил не мог не нарушить договора, коль скоро его отпускал силь­нейший враг, схвативший его за горло. Царь Палеолог ре­шил выступить самолично и навсегда сломить упорного врага. И на этот раз он предпочитал покончить дело, избе­жав кровопролития. Палеолог был не разоритель, но госу­дарь, он щадил греческие силы и знал страну, которая не выносила насильственного ига. Ее трудно было бы удер­жать в подчинении надолго. Со своей стороны деспот не мог более рассчитывать ни на чужую помощь, ни на собст­венные силы; он уступил Янину и признал себя подвласт­ным самодержцу ромэев (нач. 1265 г.). Его наследник Ники-фор получил в жены царскую родственницу, был пригла­шен в Константинополь, обласкан и пожалован саном деспота. С тех пор отношения между обоими греческими государями оставались дружескими. В последние годы сво­ей бурной жизни деспот Михаил добывал себе эпирское наследство зятя короля Манфреда, погибшего в борьбе с Карлом Анжуйским (под Беневентом, 1266 г.). Земли на ма­терике он забрал легко. Чтобы овладеть Корфу, где утвер­дился адмирал Манфреда Киннард, деспот прибег к веро­ломству, заманив его в сети той самой своей родственницы, которая погубила никейского стратига Хаварона, женил его на ней и изменнически убил. Это, впрочем, не помогло: на острове остались латиняне, не желавшие его власти. Де­спот Михаил II, или Михалица, умер (1266) среди военных приготовлений против латинян у эпирского побережья, работая над тем же делом, которое возвеличило Михаила I и Феодора. Получив отпор на востоке, он возвратился к на­циональному строительству на западном рубеже.

Пятью годами он пережил объединение Византийской империи, точнее, греческих областей империи Комнинов под скипетром Палеологов. Он должен был, после отчаян­ной борьбы, признать последствия этого события. Гордые планы Комнинов Дук были навсегда похоронены. Преж­нее соперничество стало национальной изменой. Эпирская история получила с тех пор местное значение.

[1] //Издана акад. Ф. И. Успенским в статье «Древности Тырнова» в Известиях Русского Археологического Института в Константинополе. Т. VII. Вып. 1 Табл. 5 София, 1902. В этой статье изданы фрески и надпи­си тырновских церквей.//

[2] Затем салоникского. (Ред.)