Глава V

МИХАИЛ ПАЛЕОЛОГ

Феодор II Ласкарь оставил по завещанию свой престол 8-летнему сыну Иоанну и назначил регентом своего друга Георгия Музалона. В соблюдении верности малолетнему царю присягнули армия, синклит, духовенство и Музалон.

Регент знал, насколько ему враждебны архонты, враги личного режима, и наемники-латиняне с Михаилом Палеологом во главе. Поэтому он немедленно отвез малолетне­го царя в крепость Магнисию, где хранилась царская казна, и окружил его верными слугами под начальством Агиофеодорита, друга покойного царя. В то же время он созвал архонтов и войско и объявил, что готов уступить власть желающему принять на себя ответственность. Враги Музалона не пошли, однако, на мировую сделку с ненавистным временщиком, уверяя его в верности, но цена их новой присяги была хорошо известна обеим сторонам.

Не прошло трех дней со дня похорон царя Феодора, как в Сосандрах, на его могиле, разыгралась кровавая ката­строфа. Молодой царь с Музалонами и сановниками при­были в храм для заупокойного богослужения. Наемники подняли шум, требуя показать им царя Иоанна, и, когда он показался на паперти, заговорщики — все известные нам враги Феодора — вместе с наемниками-латинянами ворва­лись во храм. Напрасно Музалоны искали спасения в алта­ре. Их нашли и разрубили на куски. Кровь регента обрыз­гала престол. Убит он был наемником Карлом. Держа куски дымящегося мяса, заговорщики поносили царя Феодора над его могилой. Имущество Музалонов было немедленно разграблено. Но перед народом заговорщики — в числе их Акрополит не назвал ни себя, ни М. Палеолога — кричали: «Мы расправились с изменниками, которые извели царя Феодора и посягнули на свободу его сына, царя Иоанна. Да здравствует свобода!»

Охрана малолетнего царя была усилена. Многими ов­ладела паника. Старый вельможа Карианит со своими при­ближенными бежал к сельджукам. У трона юного царя ра­зыгрались страсти и соперничество; знатные семейства хотели захватить его в свои руки. Палеолог приставил к нему своих братьев, предупредив родственников Ласкарей Цамантуров, знатных Торников, Стратигопулов, Ватац, Тарханиотов, Кантакузинов и иных. Знатный смирнский магнат Нестонг, помолвленный с одной из дочерей царя Феодора, все время проводил во дворце и даже играл с ре­бенком-царем в мяч на конях в присутствии царевен.

Анархия не могла длиться продолжительное время. Дела государства, особенно на Западе, требовали твердой руки. Первым кандидатом в регенты был Михаил Палеолог— испытанный полководец, любимец войск, особенно на­емников-латинян, знатного рода, выдвинувшегося при первых Комнинах, родственник царствующего дома и лично, и по жене. Гибель Музалонов, даже если бы не была делом его рук, открыла ему путь к верховной власти. Палеолог, вербовавший себе сторонников обещаниями денег, для вида отказывался от регентства, указывая на свою бед­ность, требуя голоса патриарха Арсения Авториана, вы­званного из Никеи, требуя, наконец, для себя высокого зва­ния, чтобы легче нести бремя верховной власти. Не дожи­даясь патриарха, Михаилу дали звание великого дуки. Как регент, он получил доступ к царским богатствам, собран­ным царями Иоанном и Феодором в крепостях Магнисии на Меандре и Астице на Скамандре. Казну охраняла верная стража из вооруженных секирами «кельтов» — преемни­ков варяго-английской дружины. Михаил Палеолог начал раздавать деньги под ложными предлогами не на потреб­ности государства, но чтобы снискать себе друзей, и сам он уверял при этом, что тратит на свой дом всего три чер­вонца в сутки. Раздавал же он щедро. Особенно старался он привлечь духовенство на свою сторону. Прибывшему патриарху Михаил устроил торжественную встречу и вел его мула под узцы; прибыв во дворец, он вынес малолетне­го царя и вручил патриарху. При всяком случае он заявлял, что примет власть лишь из рук синода. В то же время он со­блазнял архиереев, показывая им царские сокровища. Си­нод не устоял, тем более что Палеолог не скупился на со­держание архиереев и через третьих лиц или при ночных свиданиях обещал еще более. По выражению Пахимера, скоро Палеолог стал водить архиереев за нос, куда ему бы­ло угодно. На соединенном заседании синода с сановника­ми ни один архиерей не подал голоса против Палеолога, наоборот, все находили нужным возвести его в сан деспо­та, чтобы он получил справедливое воздаяние за труды и личный риск, сопряженные с регентством, и чтобы Палео­лог, удовлетворенный такой честью, тем вернее оберегал малолетнего царя; архиереи указывали на знатный род Комнина-Палеолога, на его почтение к духовенству, доступность и щедрость. Напротив того, родственники цар­ствующего дома Цамантурыи Нестонг, упомянутый жених царевны, находили, что Палеологу достаточно звания «царского отца»; если же его приблизить к царской власти, то сестры юного царя, за три и четыре поколения ведущие свой род от царей, будут унижены и не найдут себе мужей, подходящих по знатности. Перевес голосу духовенства да­ла партия заговорщиков, «слепых», т. е. ослепленных царем Феодором; во главе этой партии стояли Алексей Стратигопул, Фили, Торники и другие знатные приверженцы и род­ные Палеолога. Если повелевающий именем царя, говори­ли они, сам будет частным лицом, то не будут его слушать­ся; даже свободолюбивые люди на корабле ставят себе капитана. Ради одного младенца не погибать государству. Не знаем мы разве, до каких несчастий дошла империя, когда мы были изгнаны с родины? Тогда же была, хотя пло­хая, власть, а что будет, если у нас вовсе не окажется прави­тельства? Нужно возвеличить того, кто будет принимать чужестранных послов, обращаться к народу, приказывать войску. Ромэйское государство не может управляться ина­че как монархом. Наконец, сам патриарх Арсений, еще бу­дучи в Никее, при известии о кончине Феодора II высказы­вался в том смысле, что следует вручить власть Палеологу.

Таким образом, было решено возвести регента в сан деспота, граничивший с царским, и знаки этого высшего сана были вручены Палеологу малолетним царем и патри­архом (1259). Щедроты Палеолога полились рекою; втай­не он хлопотал уже о венце царя-соправителя, ссылаясь на участь Музалонов. Одновременно он начал и репрессии и родственника Ласкарей, непокорного Цамантура, сослал в Бруссу под стражу, от которой его освободил лишь мона­шеский постриг. И на этот раз духовенство оказалось впе­реди приверженцев Палеолога. Провозглашение Палеоло­га царем было назначено на 1 января 1260 г.

Предварительно шли переговоры между Палеологом и его избирателями. Судя по известиям Пахимера, недоста­точно, впрочем, определенным, будущему царю были по­ставлены условия. Он обязался отказаться от престола за себя и за сына, если не окажется достойным, т. е. если не сдержит своих обещаний.

Палеологу было предложено, во-первых, гарантиро­вать права Церкви, слушаться и чтить ее представителей. Он обязался считать Церковь своей матерью в противопо­ложность царю Феодору, который пренебрегал Церковью и держал ее в подчинении царской власти, так что патри­арх был лишен возможности печаловаться за свой народ.

Знати и сановникам было обещано назначать на выс­шие должности лишь достойных в противоположность личному режиму Феодора, предпочитавшему незнатных. Не должно быть посягательства на имущественные права, но как бедный (крестьянин), так и достаточный (архонт) могут безбоязненно хвалиться своим достатком, — в отмену зако­нов против роскоши, изданных царем Ватаци. Обещано бы­ло не устанавливать незаконных (т. е. новых) налогов.

Палеолог обязался не слушать доносов, обеспечить правосудие назначением нелицеприятных судей, в част­ности восстановить в своем звании протоасикрита, знат­ного Михаила Какоса (Злого) из рода Сеннакеримов. От­менены были судебные поединки и испытание железом, которое при Ватаци угрожало самому Палеологу.

Ученым гарантировано почетное положение, точнее сказать, царские щедроты, которыми они, впрочем, поль­зовались при Ласкаридах.

Армии будущий царь обещал оставить поместья (пре­нии) за детьми владевших ими служилых людей, хотя бы находившимися во чреве матери при смерти отца. Други­ми словами, прении становились наследуемым имущест­вом, приближались к вотчинам, хотя и под условием воен­ной службы.

Обещания Палеолога обозначали торжество элемен­тов, пострадавших от крайностей национальной самодер­жавной власти, глашатаем которой являлся Феодор II и его верные Музалоны. И Церковь и архонты получили гаран­тии прежнего их положения в империи. Под фразами о че­сти, правосудии и награждении достойных мы видим кру­шение политики Ласкаридов, которые в тяжкой борьбе за самостоятельность v. единение эллинизма пытались выко­вать крепкую национальную власть. Михаил Палеолог, сам вышедший из средь: недовольной знати, в качестве пре­тендента на не принадлежавший ему престол растерял не только финансовое, но и политическое достояние никей-ских царей. Катастрофа 1258 г. могла не быть непредви­денной или случайной, но она была пагубной для поздней­ших судеб Византии и сказалась горькими последствиями для самого Палеолога, когда он был поставлен лицом к ли­цу с труднейшими национальными задачами. Он начал свое правление, так сказать, с залога захваченного им чу­жого наследства.

Но на первых порах он пожинал плоды своих уступок. Неоднократные клятвы в верности царствующему дому, ко­торыми цари Ватаци и Феодор обязали его и архонтов, бы­ли, по выражению историка, разорваны синодом, как паути­на: коронация соправителя, говорили архиереи, не измена, но необходимая помощь малолетнему царю. Упомянутым Сеннакеримом был составлен текст новой присяги, вклю­чавшей прежние клятвы Палеолога с добавлением присяги ему самому и угроз церковным проклятием, особенно за возбуждение междоусобной войны. Боялись, очевидно, на­рода. Высшие чины присягнули по этой формуле в вернос­ти обоим царям, сам же Палеолог поклялся в том, что он не посягнет на безопасность и права молодого царя Иоанна. В назначенный день архиереи и сановники облекли Палеоло­га в царские одежды и подняли его на щите.

Новый царь поспешил исполнить условленное в яв­ных и тайных переговорах. Он породнился с знатнейши­ми фамилиями, между прочим, женил младших братьев на дочерях Торника и Враны, выдал своих родственниц за членов знатнейших фамилий, Раулей, Фили и других, и сближение с аристократией ввел в систему своей полити­ки. Приверженцев своих он щедро жаловал чинами и же­нил на знатных невестах. Военачальникам и войску он роздал щедро поместья, укрепив их за потомством полу­чивших на вечное время и выдав в том грамоты за золотою печатью. Должники казны были выпущены из тюрем; прошения о пособиях и подарках из казны удовлетворялись немедленно и без соблюдения срока, стоило лишь попро­сить. Казенные деньги выбрасывались кучами, и люди бро­сались на них, как псы.

Спеша короноваться, Палеолог с войсками прошел в Филадельфию, где занялся укреплением границ с сельджу­ками; патриарха же он отослал в Никею, поручив гото­виться к помазанию на царство обоих царей. В то же вре­мя он подговорил наиболее преданных ему архиереев от­ложить коронацию малолетнего Иоанна до его совершеннолетия; некоторые же архонты угрожали рас­правиться с сыном царя Феодора, если его сторонники бу­дут настаивать на коронации его одновременно с Палеологом. Патриарх не знал, как поступить; из архиереев же один Салоникский митрополит, Мануил Псара, тот самый, который предсказал Палеологу близкое воцарение, упор­но отстаивал права законного наследника престола и тре­бовал, чтобы Иоанна короновали первым. Однако митро­полит мог лишь добиться подтверждения безопасности сына Феодора и под угрозами подписал синодальное по­становление. И несчастный сын царя Феодора лишь при­сутствовал при помазании на царство Палеолога и его су­пруги, имея на голове не венец (стемму), но простую по­вязку, усыпанную жемчугами и драгоценными камнями. Малютка сам ничего не понимал, а всякий заботился о се­бе. Чернила еще не успели просохнуть на присяге обоим царям, как духовенство стало внушать народу, что клятво-преступничество лучше междоусобной войны.

Царь Михаил Палеолог, бросая на приемах деньги обе­ими руками, устроил для народа ристалища и игры, в кото­рых сам принимал участие вместе с сановниками; он при­казывал всем веселиться и быть уверенными в лучшем буду­щем; в отмену указов Ватаци против роскоши было разрешено наряжаться и завивать себе волосы. Неразумные веселились по царской милости, а кое-кто шептал: «Чеши­тесь, завивайтесь, а потом будете драть себе волосы, когда есть будет нечего». Открытой оппозиции Палеологу не могло уже быть; из предосторожности он посадил в тюрьму Карианита, единственного из приближенных Феодора Ласкаря, имевшего силу в войске; Карианит бежал впоследст­вии к сельджукам, но был убит в дороге турецкими разбой­никами. Протостратор И[оанн] Ангел был отозван из запад­ной армии, но по пути в Никею умер якобы от страха.

В области внешней политики успех следовал за успе­хом на первых порах. Сельджукский султан через послов просил у него защиты на случай неудачи в междоусобной войне, и Палеолог обещал принять его с открытыми объя­тиями. Не отпуская от себя малолетнего Иоанна Ласкаря, Палеолог отправился в Лампсак. К нему туда привезли пленных рыцарей-франков, с самим князем ахейским Вилльгардуэном и баннеретами Туей и Годефруа Каритенским. Как было изложено в гл. [II], они были взяты при раз­громе западной коалиции под Пелагонией (ныне Монас­тырь) в 1259 г. Князь Вилльгардуэн отказался признать Па­леолога своим сюзереном и был заключен в тюрьму. Своих же счастливых военачальников Палеолог наградил по-царски: брату Иоанну дал сан деспота, другому брату Кон­стантину — севастократора, Льву Стратигопулу — кесаря, старому Михаилу Ласкарю, брату Цамантура, за его покор­ность — сан великого дуки.

Положение латинян в Константинополе было безна­дежное. Палеолог поставил себе задачей овладеть, нако­нец, Константинополем, который так долго не давался в руки Ласкаридам, которые, может быть, предпочитали свой Нимфей. Заведены были тайные сношения с бароном Ансельмом де Кайе, стоявшим, по-видимому, во главе гре-кофильской части баронов Балдуина II. Ансельм обещал впустить греков, но, когда греки заняли Штату, Ансельм не смог выполнить своего плана. Палеолог, уходя, принял де­путацию баронов и согласился лишь на перемирие сроком в один год.

Но латиняне, будучи на краю гибели и нищеты, не ут­ратили своих претензий. По рассказу Акрополита, их по­слы явились к Палеологу в Нимфей и предложили ему от­дать им Салоники и всю Фракию как условие для вечного мира. Однако Михаил знал цену и своим и их силам. Город Салоники, ответил он, моя родина, и там скончался мой отец, великий доместик. Как мне его вам отдать? Латиняне пошли на уступку — отдай нам, начиная с Серр. Михаил и на это не пошел — в Серрах я начал свою карьеру и люблю город, как родной. «Царь, отдай нам хоть от г. Болеро». — «В этих местах я охотился, хочу охотиться и впредь». — «Что же ты, наконец, нам отдашь?» — «Ничего, — ответил Миха­ил, — а так как вы хотите мира и знаете, как я воюю, по мо­ему управлению Вифинией, то я требую, чтобы вы мне платили половину сборов таможенного и монетного. Ина­че не миновать войны, а она будет выгодна ромэям». С тем бароны и уехали в Константинополь.

И Михаил начал наступление. Чтобы изолировать Константинополь с суши, он послал войска в Силиврию, которая и была взята с бою. В латинских руках осталась лишь Аорамея возле нынешнего Сан-Стефано. Подгород­ные крестьяне, так называемые «вольные», поставлявшие припасы и латинянам, и грекам, со взятием Силиврии ока­зались под защитою войск Палеолога. Он прибыл в Силив­рию и собрался штурмовать Константинополь, когда внут­ренние дела заставили его спешно уехать в Никею.

Его трон колебался: патриарх Арсений открыто пере­шел в оппозицию, и партия Ласкарей подняла голову. Коро­нация одного Палеолога, с нарушением прав законного на­следника престола, была вынуждена у патриарха, и он уви­дел, как грубо был он обманут. С ним уже не считались, его ходатайства по церковным делам не имели успеха, несмо­тря на столь категорические обещания, данные Палеоло-гом перед своим воцарением. Патриарх Арсений решился на крайний шаг. Без объявления причин он ушел из Никеи и поселился в уединенной обители в Вифинии на р. Драко­не. Синод перепугался. Он, боясь царя, просил патриарха вернуться. Палеолог действительно был потрясен; его ар­хиереи не могли найти исхода из создавшегося положения. В Церкви ересей не было, и сместить патриарха было не за что. Между тем церковные дела пришли в расстройство. К Арсению был послан митрополит Ираклийский Никита. Он потребовал от Арсения письменного отказа, Арсений сейчас же согласился; от него потребовали потом выдать знаки патриаршего сана — жезл и светильник, — Арсений немедленно их отослал. Когда же Никита потребовал от па­триарха письменно изложить мотивы отречения, Арсений прогнал его с глаз. Как было с ним поступить? Вины за ним не было. Было указано, что при посвящении Арсения не бы­ли соблюдены канонические сроки, но даже синод Палео­лога не рискнул опереться на столь ничтожный предлог. Осудили Арсения за то, что он оставил свой пост, не посо­ветовавшись ни с кем и внезапно, и тем нанес Церкви ущерб. Избрали на его место Никифора, митрополита Ефесского, архиерея богатого и самостоятельного, кото­рый уже ранее был кандидатом в патриархи, но не был ут­вержден царем Ватаци за неуступчивый нрав. Палеолог был рад разрешению патриаршего кризиса и отправился под­готовлять поход на Константинополь; но радость его ока­залась преждевременной, кризис коренился глубже, чем ка­залось царю. Два влиятельных митрополита — Салоникс-кий Мануил, защитник юного Ласкаря, и Андроник Сардский (к ним присоединился было и Смирнский Калофор) — открыто восстали против нового патриарха, имея за собою сторонников прежней династии, «и было многое смятение, и возник из-за патриарха великий соблазн». На стороне Арсения оказалось все население Никеи, и за цер­ковной распрей скрывалось политическое движение.

Напрасно Никифор старался предотвратить неминуе­мый раскол увещаниями, угрозами, ссылкою непокорных архиереев. Большинство паствы не признавало патриарха. Видя это, Никифор отряс прах ног своих у ворот Никеи и поспешил в лагерь Палеолога. Из оппозиции Мануил Сало-никский эмигрировал за границу, Андроник Сардский приехал ко двору, явился к обедне и заявил царю, что жела­ет постричься. Палеолог удивился; но, когда митрополит стал распространяться о церковном соблазне, царь не стал его слушать, приложился и ушел. Андроника постригли, но он не успокоился. Арсения жалел народ; пошли слухи, что архиереи перемрут и хартофилакс Векк, будущий знаме­нитый патриарх, имел о том видение.

Штурм Галаты оказался неудачным, хотя войск у Палеолога было во много раз больше, чем у защитников. Лати­няне отбивались храбро; их стрельба из бойниц нанесла грекам крупные потери. Осторожный Палеолог приказал отступить. Все равно было ясно, что падение латинского Константинополя — вопрос краткого времени. Окрестно­сти были в руках греков.

В пригороде Евдоле (ныне Макрикей на Мраморном море) они наткнулись на факт, о котором не умолчим и мы. Между развалинами монастыря Предтечи было найде­но тело грозного царя Василия Болгаробойцы, выброшен­ное из могилы латинянами. Тело царя хорошо сохрани­лось; нагое, ничем не прикрытое, оно было приставлено к стене церкви, и в губы была воткнута пастушья дудка. Так поступили латиняне с останками наиболее могуществен­ного из византийских царей, пред которым трепетала Южная Италия. Палеолог прислал немедленно парчовые покровы; сановники и духовенство с пением и светильни­ками принесли тело Болгаробойцы в палатку царского брата, а затем оно было с почестями погребено в Силив-рии, в монастыре Христа.

Неудача под Константинополем почти совпала со смертью патриарха Никифора, преемника Арсения; вновь пришлось думать о замещении патриаршей кафедры. Но Палеолог не только не унывал, но даже отдыхал и развле­кался в Нимфее в обществе своих сестер. Старшая, благо­честивая Марфа, в дни молодости Михаила опекала его как мать в доме своего мужа, великого доместика Тарханиота. Другая сестра, хитрая Евлогия, убаюкивала его в детстве песенкой: «Здравствуй, царь, войдешь в столицу через Зо­лотые ворота». Евлогия была не только льстива, но зла и влиятельна. По ее совету Михаил Палеолог решил развя­заться с сыном Феодора Ласкаря, отнял у несчастного ца­ревича знаки царского достоинства и готовил ему злую участь.

Внешние отношения складывались для Михаила бла­гоприятно. Силы греков выросли, а у соседей убавились. Латиняне были прямо в плачевном состоянии (см. гл. [II]).

Падение Константинополя было вопросом времени, хотя штурм греков и был отбит. Содержа в плену ахейского Вилльгардуэна — едва ли не главную опору латинского им­ператора, — Михаил Палеолог постарался обезвредить и венецианцев, дабы изолировать константинопольских ба­ронов и их императора. Для этого он заключил в марте 1261 г. союз с генуэзцами, всегдашними врагами и сопер­никами венецианцев. Генуэзцы теперь жаждали отомстить Венеции, отнявшей после трехлетней ожесточенной и кровопролитнейшей борьбы в водах Сирии цветущую приморскую колонию Акру. Генуэзцы потерпели большой урон, и их остатки перебрались из Акры в Тир (1258). Те­перь в союзе с греками они надеялись отомстить венеци­анцам и выжить их из Константинополя. Генуэзские послы прибыли ко двору Палеолога в Нимфей. Они выговорили для своих сограждан полную свободу торговли на всем пространстве владений Палеолога и обеспечили за ними права на всю недвижимость, каковою Генуя владела в Кон­стантинополе по договору с Мануилом Комнином (1155). Генуэзцы получали свои кварталы в главнейших торговых центрах империи: в Салониках, Смирне, Адрамиттии, Ани, на островах; никто из латинян, кроме генуэзцев и пизанцев, не мог торговать в бассейне Черного моря, и венеци­анцев, врагов Генуи, Палеолог не должен был пускать в свои владения. В свою очередь генуэзцы обязались предо­ставить в распоряжение Палеолога свой флот, который поступал на содержание греческого царя для похода йро-тив всех врагов царя, особенно венецианцев; лишь против Армении, Кипра, Ахеи генуэзцы не были обязаны высту­пать; всякий генуэзец, живший в Романии, мог быть зачис­лен в греческое войско (1261). С пизанцами также был за­ключен договор, и они получили льготы. Венецианцев уда­лось изолировать.

Сельджукский султан Изз ад-дин, боясь соперника Мелика, проживавшего в Никейском царстве, искал располо­жения Палеолога. Он послал к нему послов просить под­держки и убежища при случае, и Палеолог милостиво по­обещал. Появились в Нимфее крупные перебежчики из Конии, так, двое братьев родом с Родоса, приближенные к султану и богачи, убежали к Палеологу со всеми своими со­кровищами. Михаил их принял ласково и пожаловал им высокие звания. Скоро и сам султан, спасаясь от монголов Хулагу, прибыл в Нимфей со всей семьей, матерью-христи­анкою и с несчетными богатствами. Почет ему был оказан: оставлены его телохранители-турки, предоставлено но­сить красные сапоги и сидеть рядом с императором на приемах; однако ради верности семью его послали в Ни-кею, а самого султана Палеолог не отпускал от себя. Помо­щи против монголов Изз ад-дин не получил. С монголами греки связываться боялись. Про татар ходили слухи в на­роде, будто они людоеды и чудовища с песьими головами (старинный мифический образ в Троаде и Вифинии, живу­чий и в византийское время, отразившийся на местных ре­льефах). Границы же хорошо оберегались пограничника­ми и крепостями еще со времен царя Ватаци, и на мелкие стычки с татарами в пограничной полосе никто не обра­щал внимания.

Были, однако, и черные тучи. С Болгарией отношения ухудшились. При последнем Ласкаре Болгария была слаба. Среди смут после умерщвления Михаила Асеневича и Ка-лимана политический центр страны перемещается из Тырнова в Софию. Около 1257 г. бояре возвели на престол Константина Тиха, по матери серба, внука св. Стефана Немани, а по отцу — из рода Тихомиров, магнатов из-под Скопле. Его двоюродный брат севастократор Калоянн ря­дом с Софией создал (1259) ценнейший памятник искус­ства в Болгарии XIII в. — церковь Боянскую с фресками. В сохранившейся ктиторской надписи Калоянн именует се­бя внуком сербского короля Стефана Немани. Он, вероят­но, происходил от дочери Стефана, выданной за Стреза Просекского. Родопские и македонские магнаты начали играть в Болгарии первую роль. Тырнов уступил место За­паду. Сохранились превосходные ктиторские фрески в этой церкви (не считая позднейших, от 1346 г. — боярина Алдимира, сына воеводы софийского Витомира, и от XV — XVI вв.). Они изображают Калоянна с женою и царя Константина Тиха с супругою, царицей Ириной, дочерью Феодора II Ласкаря. Стиль и исполнение греческие. Замечате­лен и образ Вседержителя в куполе, родственный таковому в сербском Грачаницком монастыре XIV в.

Тиху приходилось круто на первых порах. Бан Мачвы, упоминавшийся выше русский князь Ростислав, отнял Видинскую область при помощи венгерских полков и вели­чал себя в грамотах dux Galiciae et imperator Bulgarorum, хотя он никогда не был признан в Тырнове. Одновремен­но отложилась и Восточная Болгария. Появился новый претендент в черноморских областях Болгарии, именно Мица, зять царя Михаила Асеневича. Константину Тиху приходилось при таких обстоятельствах спасаться при помощи греков. Неизвестно, на каких условиях царь Феодор Ласкарь дал ему в жены свою дочь Ирину, по матери внучку великого Асеня. После этого Константин сам стал называть себя Асенем. Несмотря на поддержку никейского двора, Мица одно время так стеснил Константина, что по­следний потерял всю свою страну и заперся в крепости Стенимахе. Выручили его греки. Михаил Палеолог послал к нему вскоре после достижения власти известного нам Акрополита. Результаты этой миссии, равно как и цель, нам неизвестны. Однако Константин начал теснить Мицу и за­ставил его укрыться в Месемврии, на берегу Черного моря. Мице не осталось другого исхода, как поддаться Михаилу Палеологу. В 1265 г. куропалат Глава прибыл в Месемврию, принял город от Мицы и вывел его со всем родом, пешком через Балканы, в Константинополь. Михаил Палеолог при­нял Мицу на службу и дал ему богатые земли в Малой Азии по реке Скамандру. От Мицы пошли византийские Асеневичи, знаменитый в истории XIV — XV вв. служилый род, совершенно огреченный (1).

Это случилось в 1265 г. Но четырьмя годами ранее Константин Болгарский почувствовал себя не нуждаю­щимся в покровительстве греческого императора. Мало того, он встал во враждебные отношения к Палеологу под влиянием, как передают историки, жены своей Ирины, до­чери Феодора Ласкаря, желавшей отомстить Палеологу за своего несчастного брата, последнего из Ласкаридов. И болгарский царь нашел выгодным поддерживать партию старой никейской династии.

В то же время успехи эпиротов и итальянцев на Запа­де тревожили Палеолога. Там у него стоял брат Иоанн с войском, и ему предписано было выступить против эпир-ского деспота. В помощь ему и для отражения болгар на случай их вторжения во Фракию был послан известный полководец того времени кесарь Алексей Стратигопул с турецким конным отрядом меньше тысячи. Алексей Стра­тигопул получил инструкцию подойти, по пути, к Констан­тинополю и расспросить о положении дел в столице под­городных жителей, упомянутых выше «вольных людей». И он узнал, что по инициативе нового представителя Вене­ции, Градениго, венецианцы и рыцари императора Балду-ина отправились на кораблях в Черное море для завоева­ния города Дафнусия. Кесарь недолго колебался; его убе­дили, что столицу легко взять внезапным нападением. Приступ был назначен на ночь 25 июля 1261 г. у ворот Пиги (ныне Балуклы). Пятьдесят храбрецов под руководст­вом Кутрыцака, одного из подгородных греков, должны были пробраться через старинный водосток, сбросить со стены без шума латинских сторожей и открыть ворота для турок Стратигопула; последний должен был ожидать вбли­зи, когда раздастся на стенах славословие царям. План удался: сонные франки, сторожившие ворота, были пере­биты до единого, у ворот разобрали камни, которыми они были завалены изнутри, и засовы были сбиты. Подгород­ный поп со стены возгласил царское славословие сначала дрожащим голосом, подхватили другие, и конница Стра­тигопула двинулась в спящий город через открытые воро­та. На рассвете начался грабеж; турки от него не могли удержаться, но опытный Стратигопул не пускал их далеко, в середину громадного города до наступления дня и рас­порядился поджечь город. Чуть было не отступили обрат­но, боясь наступления латинян.

Опять ободрили местные греки, которые и вели отряд Стратигопула. Зная, что их ожидает в случае неудачи, эти местные греки напали на латинян и погнали их внутрь города до Золотого Рога. Тогда и турки начали грабить безбоязнен­но, они ломали магазины и брали товары. Среди латинян господствовала паника. Император Балдуин недолго помы­шлял о сопротивлении. Выйдя из Влахернского дворца, а по другим известиям — из Пантократорского монастыря (ны­не Зейрек-джами), бросив свои регалии — корону и меч, он поспешил сесть на венецианский корабль; последний не­медленно отплыл на остров Евбею, бывший в латинских ру­ках. Примеру Балдуина последовали латиняне, вернувшиеся из Дафнусия поспешно, но слишком поздно: на стенах Кон­стантинополя стояли греки. Мало того, они увидели в огне венецианский квартал по Золотому Рогу и бросились спа­сать свои семейства, свои сокровища, чтобы покинуть гре­ческую столицу, бывшую в их руках 57 лет.

Сам царь Палеолог, находившийся в Лидии, лишь че­рез несколько дней узнал об изгнании латинян из Кон­стантинополя. Влиятельная сестра его Евлогия первая по­лучила об этом донесение. Ночью она разбудила Михаила, повторяя: «Царь, ты взял Константинополь! Христос даро­вал его тебе!» Михаил не сразу понял, в чем дело. Не сразу поверил и двор, но через день было получено и официаль­ное донесение. Царь держал речь перед сановниками, ра­дуясь предстоящему изгнанию всех латинян из греческих земель. Вскоре царь с супругою Феодорою и с 2-летним сыном Андроником собрался в древнюю возвращенную столицу; на Успение был назначен торжественный въезд по особому церемониалу. Перед Золотыми воротами ше­ствие остановилось; митрополит Кизикский, за отсутстви­ем патриарха, прочел с высоты городских стен составлен­ный Акрополитом акафист из 13 молитв; после каждой мо­литвы царь со всем двором падал ниц и возглашал сто раз «Господи, помилуй». Въезд был подобен крестному ходу; перед царем несли чудотворную икону Одигитрии; служи­ли перед Студиевым монастырем, молились в Софии, и за­тем Михаил Палеолог въехал в Большой дворец. Немедля он послал за Арсением Авторианом и убедил его вернуться на патриарший престол, обещав обогатить новыми вкладами св. Софию, ограбленную латинянами, и, вероятно, во­зобновил обещания, данные до вступления на престол, о соблюдении прав патриарха и Церкви. Вслед за тем патри­арх Арсений вторично помазал Михаила на царство при торжественной обстановке в св. Софии. Новая династия упрочилась. О сыне Ласкаря не было помина. Старый ца­редворец Акрополит хотел было в торжественной речи просить царя короновать и его 2-летнего сына Андроника; но Палеолог поостерегся от этого шага. Кесарю Стратигопулу были оказаны неслыханные почести. Его имя должно было поминаться в церквах вместе с царским в течение це­лого года.

Таков был вкратце ход событий. Возвращение Кон­стантинополя произошло при случайных обстоятельст­вах, но случайным оно не было. Оно могло случиться и ра­нее, при Феодоре II; но последний Ласкарь не спешил с этим так, как Палеолог. Ласкарю был дорог Нимфей и ни-кейский режим; Палеологу нужен был Константинополь и реставрация старого византийского двора в старой столи­це, чтобы упрочить свой престол. Не только материальные силы, собранные Ласкарями, сделали неизбежным пере­ход Константинополя в греческие руки, но главным обра­зом   крушение   примирительной   политики   Генриха Фландрского, органически связанное с объединением гре­ков в двух национальных центрах, эпирском и никейском, вокруг Ангелов, Комнинов и Ласкарей, из коих первые ско­ро уступили первенство вторым. Так как латиняне состав­ляли немногочисленный правящий и купеческий класс и в сельском населении имели не опору, но враждебный эле­мент, направляемый православной Церковью и развив­шейся национальною идеею, то падение латинских госу­дарств, одного за другим, было лишь вопросом времени. Акрополит понял это верно, назвав латинское завоевание болезнью.

Последствия перехода Константинополя в греческие руки были скоро учтены и греками, и Западной Европой. Прежде всего для Палеолога это была блестящая удача. Он был возведен на трон теми политическими элементами, которые наиболее были заинтересованы в реставрации империи Комнинов и Ангелов: высшим духовенством, книжными людьми, знатью и наемными войсками. Им был нужен старый двор и древняя мировая столица.

Народ в Малой Азии, население не только Никеи и Нимфея, но всей Вифинии и Фригии мыслило иначе. Ухо­дила близкая к народу власть, простой, родной двор, де­ливший с народом радости и горе со времен первого Лас­каря, патриархально-хозяйственный режим Ватаци и его сына, когда всякий приходил с жалобою к царским воро­там, когда у самого царя можно было найти управу против сильных людей; уходила твердая власть, знавшая местные отношения, охранявшая народ и от властелей, и от турок на границе, и от хищных латинских купцов, охранявшая местное производство; миновала царская власть, не разо­рявшая население поборами, сложной финансовой систе­мой и присланным издали алчным чиновничеством, на­оборот, покрывавшая государственные расходы из бога­той казны крупнейшего в стране хозяина.

Теперь Палеолог открыто вступил на старый путь Ком­нинов и Ангелов. Не только возвращена была столица, но восстанавливался старый строй, потребности и расходы обветшавшей, отжившей свой век мировой державы. Пале­олог, представитель служилой аристократии, связанной одинаково и с Западом и с Востоком греческого мира, сво­ими способностями и энергией, а также и коварством от­теснивший, загубивший наследника никейских царей, был носителем иных начал, да и сам был в ином положении, чем Феодор II Ласкарь. Ему приходилось раздавать казну, и сам он не жалел достояния Ласкарей. Реставрация гречес­кого Константинополя была ему необходима, чтобы укре­пить свой трон. Этим самым он был втянут в вопросы ми­ровой политики, в борьбу с Западом на иных условиях, чем Ласкари, имевшие неуязвимую базу у себя в Малой Азии. Перед ними заискивали, на Палеолога будут нападать. Фео­дор II не считался с папой, а Палеолог будет искать у него спасения. Армия и флот потребуют усиленных расходов, а казна Ласкарей была на исходе. Занятие Константинополя вызовет новые тяготы: нужно возобновлять столицу, двор­цы, храмы, укрепления, дома. Иные будут расходы на пыш­ность двора. Ватаци имел все у себя, жил помещиком, умер в палатке в своем саду; а в Константинополе все будет при­возное, покупное, роскошное по прежнему уставу и укладу. В Нимфее сановниками были местные богатые магнаты либо царские слуги-домочадцы, а в Константинополе при­дется оплачивать старые громадные штаты хищного чи­новничества, которому нужно восстанавливать дома, жить дорогой столичной жизнью. Никея и Нимфей, цветущие рынки и гавани по побережью, заглохнут, а сам Константи­нополь что давал населению, провинциям? Что связано с ним, кроме недоброй памяти? Не он ли высасывал, особен­но при Комнинах и Ангелах, все соки из провинции? Не праведный суд, но хищных чиновников и самоуправных властелей обещает он провинциалу. Уйдет власть, падет торговля, и вновь нахлынут турки. Все это неизбежно и не­поправимо. Греческая жизнь заглохнет в Малой Азии. По­следний Ласкарь мог взять Константинополь, но не спе­шил. Вероятно, он понимал последствия.

Упомянутый судья Сеннакерим, хотя возвращенный к власти партией Палеолога, отозвался о перенесении сто­лицы в Константинополь как о народном бедствии. Мне­ние это должно было разделять население малоазиатских провинций. Но с этим голосом при дворе не считались. В нем слышалась партия никейской династии, Ласкарей. Михаил отклонил предложение Акрополита о коронова­нии Андроника. Но под уговорами сестры Евлогии он ре­шился на ужасное дело. Отрок Иоанн Ласкарь жил во двор­це в Магнисии. Туда прибыли палачи, и никто не защитил сына царя Феодора. Ему подняли веки и махали перед зрачками раскаленным железом, пока не угасло зрение. Несчастного мальчика отвезли в крепость Никитиаты у Дакивнихи (недалеко от Никомидии) и поместили под стро­гий надзор. Весть о преступлении Палеолога разнеслась по всей Вифинии; народ волновался и готовил восстание. А в столице было ликование. Все склонилось на пер­вых порах перед Палеологом. Его называли новым Константином. Ему досталось шутя то, что не удалось Ватаци и Феодору II. Кончилось никейское изгнание.

«Константинополь, этот акрополь вселенной, цар­ственная столица ромэев, бывшая под латинянами, сде­лалась, по Божию соизволению, снова под ромэями, — это дал им Бог через нас. Те, кто брались за это дело прежде нас, хотя брались за него не без благородной доблести и имея в своем распоряжении не неопытное в военном ис­кусстве войско, приходили к мысли, что они стреляют в небо и берутся за дело невозможное».

Так хвалится сам Палеолог в своем уставе монастырю Димитрия.

«Вот великий град Константина, — пишет он же в другом уставе, — как царица, облачился в древний и пре­красный наряд, и новый град Иерусалим скажет по псал­му: полны площади ее и перекрестки, переулки и улицы, но не полуварварским народом с его нестройной речью, но вполне авсонским (греческим) и в точности владеющим чистым эллинским языком. Святыни и обители украше­ны сонмами монахов и монахинь, благочинно проходящих монашеское поприще, священство радуется божествен­ным храмам... В преславном, во имя Премудрости Божьей славном храме восседает патриарх не иноземный и под­ложный, но родной и единоплеменный, знающий своих и пастве знакомый».

И столица нового Константина требовала расходов, громадных, истощивших казну «стрелявших в небо» Лас­карей. Созвано было население в запустевшую столицу и заселены примыкавшие к морю кварталы; внутри и вне го­родских стен были отведены участки для пашен и огоро­дов чиновникам и служащим, особенно монастырям были уделены «многотучные» куски; не были забыты «вольные» подгородные жители, столь помогшие возвращению сто­лицы. Тысячи прибывших из провинции были зачислены в царский флот, на который Палеолог не жалел денег. Церкви со св. Софией во главе, с их сонмами черного и бе­лого духовенства, дворцы, присутственные места нужно было привести в прежнее благолепие. Возведена была но- вая стена, окружившая квартал Акрополя, ремонтирова­лись с суши и с моря укрепления громадного города, стены и башни. Боялись внезапного нападения латинян. Знати и чиновничеству нужно было отстроить их разоренные до­ма, и не Палеологу было отказывать в субсидиях на это из казны. И сам он строил во славу своего рода, которым он привык гордиться, во славу новой династии. Под Орфанотрофием Комнинов, на месте древнего храма и богадель­ни Евгения, Михаилом был возобновлен с большей роско­шью разрушенный латинянами родовой храм Палеологов во имя их фамильного патрона, солунского великомуче­ника Димитрия; при нем Михаил основал монастырь, оде­лил его щедро имениями и доходами, переселил в него братию малоазиатского монастыря Келливарского. По имени нового царского «монастыря Палеологов» весь мыс Акрополя стал называться и у греков и у латинян «углом св. Димитрия». Его развалины виднелись еще в XVI и, может быть, в XVII в. в саду нового султанского дворца. Михаил же возобновил отстроенный его дедом монастырь Михаила Архангела на Авксентьевой горе вблизи столицы. Уставы обоих монастырей дошли до нас.

Блеск, окруживший «Нового Константина», был отра­жением великого национального торжества. Ликовали не только придворные и служилые люди, но и патриоты, по­клонники древней славы; и они вряд ли соображали, во что обойдется реставрация реальным интересам народа. Их радость имела основания. Из долголетней борьбы с при­шлыми насильниками греческая нация вышла не раздав­ленной, но сплоченной. Под руководством православной Церкви население от Салоник до Магнисии и Атталии со­знавало себя единым телом; выросло сознание националь­ности, эллинская идея не только книжная, но и народная; и самая Церковь, вынесшая на своих плечах борьбу, стала еще более дорогой, родной, греческой. Часть книжных лю­дей могла еще трактовать об унии с точек зрения отвле­ченного догмата; политики, как увидим, могли еще скрепя сердце желать мира с курией, но простой народ был утра­чен для «латинской веры» навсегда. Торжествовала Церковь и православное просвещение, в тяжелой борьбе оно выучилось ценить врага; западное богословие начинают изучать серьезно; появляются переводы, заимствования из западной схоластической литературы. Эллинская идея, на­шедшая себе такой красноречивый и искренний отклик в творениях Феодора II Ласкаря, должна была повести к оживлению, к возрождению литературной и художествен­ной деятельности при Палеологах.

Не замедлили надвинуться и черные тучи. Радость ро­доначальника новой династии была омрачена. Расправа с сыном царя Феодора угрожала неприятными последстви­ями со стороны патриарха и простого народа. Руки Палеолога были связаны внутри и соучастниками и врагами; ему приходилось действовать крайне осторожно. Еще опаснее стало международное положение. Отношения с Европой обострились больше, чем при Ангелах и Комнинах. За па­дением Латинской империи на Золотом Роге ожидалась утрата последних обломков латинской Романии, «Новой Франции». Гибло дело всей Европы. Французский трубадур Рютбеф выразил это мнение в своей «Жалобной песне о Константинополе»:

Никто не глуп настолько, чтоб не видеть:

Когда утрачен будет наш Константинополь,

То предстоит и княжеству Морее

Подвергнуться столь сильному удару,

Который поразит святую нашу Церковь,

Что тело не просуществует долго,

Раз у него разбита голова.

Ближе других были затронуты интересы папской ку­рии и венецианцев. Римскому первосвященнику было яс­но, что греческий Восток ускользает у него из рук. И вели­чие времен Иннокентия III, и примирительная диплома­тия пап Иннокентия IV и Александра окончились крахом. Старый враг сбросил с себя оковы и, ничем не поступаясь, вырвал свою столицу, свой церковный и духовный центр, из рук латинян. Император Балдуин и Венецианский пат­риарх Джустиниани очутились на положении изгнанииков, носителей громких титулов in partibus infidelium. Папа Урбан IV не мог примириться с таким положением вещей. Первоначально он был уверен, что удастся силою ото­брать у греков Константинополь, и в этом смысле он писал французскому духовенству. За папой же при благоприят­ных условиях могла встать Европа на защиту и восстанов­ление «Новой Франции».

Не менее существенно задеты были интересы Вене­ции. Ведь по Нимфейскому договору генуэзцы выговори­ли изгнание венецианских купцов из всех владений гре­ческого императора, а это было равносильно и утрате черноморских рынков. Между тем до сих пор граждане города св. Марка были хозяевами в Константинополе и Фракии, в Мраморном и отчасти в Черном морях, на Ле­ванте до самой Акры. Им угрожало крушение всей коло­ниальной их империи в водах Леванта и, может быть, ут­рата Крита, Евбеи в первую очередь и других островов, а также факторий в укрепленных гаванях Пелопонниса. Правда, Палеолог, оценивая значение венецианской тор­говли, условий договора с генуэзцами не исполнил и ве­нецианцев из Константинополя не изгнал, так как при взятии столицы обошелся без генуэзских галер. Тем не ме­нее политический и коммерческий урон Венеции был ко­лоссальный. О первенствующем положении не могло быть более речи. Торговля в те времена опиралась на по­литику еще более, нежели в наш век. Византийский квар­тал по Золотому Рогу с церквами и магазинами был со­жжен и отдан генуэзцам. Они разрушили дворец всемогу­щего венецианского подеста Романии и даже камни его, вероятно, с надписями и гербами отвезли в Геную в каче­стве трофеев. Черноморская торговля — вывоз хлеба, кож и восточных товаров, шедших через Крым и Трапезунт, — должна была перейти в руки генуэзцев.

Первым шагом только что вступившего на престол па­пы Урбана IV было потребовать от Генуи отказа от союза с греками. Так как генуэзские послы в этом не присягнули, Урбан отлучил от Церкви все их правительство, а на насе­ление наложил интердикт, закрыл церкви.

Немедленно папа становится душою лиги против Палеолога. Но единственной крупной силой в Италии тогда был Манфред Гогенштауфен, король Сицилии, а его-то папа не хотел. Из застарелой вражды к Гогенштауфену папа даже от­казался от его помощи против греческого императора. К па­пе обратился изгнанник Баддуин от имени Манфреда, про­сившего благословения на завоевание и Константинополя и Иерусалима. Папа отказался примириться с Манфредом, хотя Венеция поддерживала всячески линию Балдуина.

Правительство Венеции не замедлило перейти от слов к делу. Дож обещал даром корабли всем венецианцам, ко­торые захотят отправиться на войну против Палеолога. Папа с своей стороны благословил новый крестовый по­ход. Папа и Венеция хлопотали за Балдуина перед фран­цузским и кастильским королями. Урбан грозил Генуе, что оповестит об ее измене католичеству всех западных госу­дарей и для генуэзских судов будут закрыты гавани Евро­пы. Но для генуэзцев союз с Палеологом был выгоднее, и они отправили по его просьбе вторую эскадру из 32 галер в воды Леванта. Если большие силы сицилийского коро­левства не были использованы по вине папы, то борьба на­чалась на море пиратскою войною между венецианцами и, с другой стороны, генуэзцами и греками. Венецианский флот под начальством Дольфино нашел генуэзские и гре­ческие корабли в гавани Салоник, но не решился напасть. Между тем проезд через проливы оказался закрытым для Венеции. Три венецианских корабля, возвращавшиеся из Черного моря с грузом, были захвачены генуэзцами 'В от­крытом море, пленный экипаж был отдан Палеологу, кото­рый приказал их изувечить (1262). Это означало откры­тый разрыв с Венецией, переход греков в наступление. Па­леолог торопился занять позиции, выбить латинян из Архипелага. Наксос, Парос, Кеос, Каристос были взяты гре­ко-генуэзским флотом, и готовилась экспедиция в Пело-поннис для оккупации городов, уступленных Вилльгардуэ-ном за освобождение из плена.

Палеологу нужен был успех во внешней политике. Сам он переживал на своем троне трудные минуты. Сказались последствия злодейского ослепления Иоанна Ласкаря. Ро­пот стал громким в самой столице. Исчезла ласковая обхо­дительность царя, преступление повлекло за собою тира­нию. Посыпались кары на смевших жалеть Иоанна. Знат­ному юноше Оловолу отрезали нос и губы, и несчастный ушел в монастырь. Иных обходили почестями, иных по­стигала опала в жестокой форме. Не без основания по­явился террор. В соседней Вифинии, колыбели Никейского царства, разыгрались кровавые события. На погранич­ной полосе рядом с сельджуками, на рубеже («акрах»), или «хребте» (н[ыне] Кара-Даг), жило воинственное крестьян­ство, своего рода казачество, полунезависимое в своих лесных ущельях, привыкшее одинаково к оружию и к сохе. Оно поднялось против Палеолога в защиту наследника любимых царей. Среди них под именем Иоанна Ласкаря явился слепой самозванец; крестьяне признали его и по­клялись положить за него свою жизнь. Гнев и страх охвати­ли Палеолога, он знал важность Вифинского рубежа, знал население по прежней своей службе. Он боялся за всю страну. Немедленно он снарядил большое войско против восставших, и многие отправились добровольно, желая за­служить расположение царя. Вифинцы считали себя не бунтовщиками, но защитниками законного царя. Они за­сели в своих теснинах и засеках, откуда пускали стрелы, и «нагишом», т. е. без панцирей, вооруженные подчас дуби­нами вместо мечей, бросались на войска Палеолога. По­следние не могли нападать компактными массами, прихо­дилось жечь леса и подвигаться шаг за шагом. Крестьяне укрыли семьи в недоступных местах, огородили их рогат­ками и телегами. Нападавшие несли громадные потери, и дело затягивалось. Решено было действовать переговора­ми; крестьянам обещали щедроты и подарки от царя; им указали место заключения подлинного Иоанна Ласкаря. Крестьян удалось разделить на два лагеря: благоразумных и непокорных. Видя безнадежность восстания, крестьяне отпустили самозванца к туркам. С непокорными началась жестокая расправа, на села были наложены разорительные штрафы. Искоренили бы всех «Трикоккиотов и жителей хребта», если бы не опасались оставить весь рубеж («ак­ры») безлюдным и беззащитным против турецких набегов, а он защищал всю страну.

Заговорил и патриарх Арсений, сильный духом. Он не только был возмущен ослеплением сына Феодора II, пору­ченного умирающим отцом патриаршему попечению, но он чувствовал себя обманутым. Царь не сдержал слова, данного главе Церкви. Арсений созвал синод, и, хотя архи­ереи молчали, он отлучил царя от Церкви. Палеолог смол­чал и подчинился каре, желая выиграть время и рассчиты­вая на успехи во внешней политике.

Политика эта была энергичная, бдительная, беспокой­ная и в то же время двойственная с начала до самого кон­ца. С одной стороны, Палеолог торопился закончить фак­тическое изгнание латинян из Романии, прежде всего стать твердою ногою в Пелопоннисе и на Евбее.

Это было его определенной, постоянной целью, борь­ба за которую обеспечивала за ним сочувствие нации и ук­репляла его трон. С другой стороны, с самого возвращения Константинополя и до смерти он боялся католической Ев­ропы, нового крестового похода. В зависимости от полу­чаемых им известий о политическом положении боязнь Палеолога возрастала и ослабевала, и в его глазах главным, даже единственным средством предупредить новое наше­ствие латинян было примирение с римской курией, быв­шей душою и руководительницею крестовых походов, по­кровительницей, в частности, латинского княжества в Мо-рее. Формой примирения являлась церковная уния, признание главенства папы и привилегий латинских церквей на Востоке.

Такой путь был тем более возможен, что как курия со времен папы Иннокентия IV, так и весь католический Запад разочаровались в жизненности идеи Латинской империи в Константинополе, поняли, что государство Балдуина пало от внутренней немощи, неспособности ужиться с гречес­ким населением, устали давать Балдуину помощь и подач­ки. Новый поход на Восток, даже под флагом восстановле­ния Балдуина или его сына Филиппа на константинопольском престоле, мог преследовать лишь цели колониальной, завоевательной политики крупнейших в Италии госу­дарств, а это отнюдь не входило в планы римской курии.

Палеолог привык к трудным положениям, их лично не боялся и обладал большою выдержкою. Он то отпускал, то натягивал вожжи своей политики в сторону унии. Но реаль­ную постоянную свою цель — изгнание латинян из Рома-нии — он преследовал с тем большей энергией, чем положе­ние было труднее, и средств он не щадил. Таков ключ к глав­ной линии его сложной политики по отношению к Западу. Аналогичным был его образ действий по отношению к ве­нецианцам и генуэзцам; он их то манил к себе, то отталки­вал, постоянно ссорил, но фактически мало с ними стеснял­ся, так как в Константинополе он был все-таки хозяином.

По условию, [оговоренному] с отпущенным из плена князем Виллыардуэном Ахейским, Палеолог получил За­падную Морею и снаряжал морскую экспедицию в Монем-васию, «Малвазию» западных писателей, притом поспеш­но, опасаясь венецианцев и западной помощи Балдуину. Хотя генуэзских и греческих кораблей в водах Леванта бы­ло больше, чем венецианских, но венецианцы разбили ге­нуэзцев в морской битве (при Сетте Поцци, в Архипелаге, 1263 г.) благодаря лучшей тактике в бою; но не все генуэз­ские галеры приняли участие в сражении. Силы генуэзцев на Леванте не были сломлены; они захватили 4 венециан­ских корабля и получили подкрепления, так что у Палеолога оказалось до 60 генуэзских галер — громадный по то­му времени флот. Тем не менее между Палеологом и гену­эзцами произошла, размолвка. Он отпустил их флот домой. Не неуспешное сражение, не отсутствие денег у Палеолога были тому причиной, но различие политических целей (2). Палеолог желал генуэзской помощи не против венециан­цев, но против Вилльгардуэна. Последний находился под особым покровительством папы, а с курией генуэзцы опа­сались продолжать открытый конфликт, хотя Вилльгарду-эн вошел в союз с венецианцами. По возвращении на ро­дину те генуэзские капитаны, которые перевозили гречес­кую экспедицию в Монемвасию против Вилльгардуэна, были преданы суду. Генуя была накануне примирения с па­пой, нуждавшимся в генуэзском флоте для перевозки войск Карла Анжуйского в Италию против Манфреда Гогенштауфена. В Генуе назревали иные планы, поворот в сторону курии; политическое положение в Италии застав­ляло республику, слабую на суше, держаться осторожно; последняя борьба с Манфредом Гогенштауфеном при уча­стии крупных французских сил могла оказаться опасной для республики, где существовала партия гибеллинов; при­том Карл Анжуйский был опасным соседом Генуи. Еще продолжалась борьба с Венецией, требовавшая напряже­ния всех сил. В 1264 г. генуэзский флот захватил ежегод­ный караван венецианских купцов, отправлявшийся на Восток, и на целый год венецианская торговля с Левантом была парализована. При таких условиях Генуя не могла в угоду Палеологу воевать с Вилльгардуэном Ахейским и вконец рассориться с папой.

Пути Генуи и Палеолога разошлись. Греческий импера­тор об этом не жалел. Он уже тяготился союзом с Генуей, предпочитая примирение с Венецией как сильнейшей мор­ской державой, законодательницей морской торговли (мор­ской кодекс «Consulatus maris», составленный в Константи­нополе в 1255 г.); дружба с Венецией была ценной, она обез­вредила бы союз Венеции с Вилльгардуэном, за которым стоял папа; вражда с Венецией была всегда опасной, если вспомнить обстоятельства четвертого крестового похода.

Кроме уклонения Генуи от участия в экспедиции про­тив латинской Морей одно непредвиденное событие дало Палеологу желанный повод к разрыву с Генуей. Этим фак­том была измена Греческой империи самого подеста гену­эзской колонии в Константинополе при обстоятельствах несколько темных и загадочных. Генуэзцам в Константи­нополе не было причин жаловаться на Палеолога. Правда, он не изгнал из города всех венецианцев и пизанцев, но из них остался низший класс, ремесленники, полезные гре­кам люди; а видные венецианские купцы выехали вслед за разрушением венецианского квартала, впрочем непол­ным. Претензии генуэзцев, требовавших исключительных прав на основании Нимфейского договора, стали для гре­ков стеснительными. Их квартал у ворот Евгения (н[ыне] Сиркеджи, у вокзала железной дороги) оказался на терри­тории, нужной для новых укреплений Акрополя. В 12б4 г. подеста генуэзцев в Константинополе был Гильельмо Гверчи из фамилии, принадлежавшей к партии гибеллинов, сторонников Манфреда Гогенштауфена. По-видимому, за свой страх Гверчи вошел в тайные сношения с агентами Манфреда и составил план предать город латинянам. План этот был настолько неосуществим и рискован для Генуи, что можно было бы заподозрить в Гверчи лицо, подкуп­ленное Шлеологом, чтобы разделаться с генуэзцами. Во всяком случае, Гверчи в присутствии императора и генуэз­ских нотаблей план свой раскрыл и от Палеолога не пост­радал. Лишь составлен был акт об измене Гверчи, и он был отослан в Геную, где поведение Гверчи возмутило даже его родных, потребовавших получить скованного изменника для личной расправы. Палеолог же поспешил изгнать всех генуэзцев из Константинополя в Ираклию (древн. Перинф, возле Родосто) на Мраморном море. Это был тяж­кий удар генуэзской торговле. Одновременно Палеолог приказал изгнать и венецианцев с пизанцами, но это по­следнее приказание, кажется, не было выполнено. Два по­сольства отправились из Генуи к Палеологу ходатайство­вать о сохранении генуэзского квартала или хотя о разре­шении генуэзским купцам поселиться вне городских стен. Впервые была высказана мысль об основании генуэзской Галаты. Палеолог, однако, был неумолим, ему теперь нужна была Венеция по соображениям международной полити­ки. Союз с Венецией расстроил бы лигу, образовавшуюся под эгидой папы из венецианцев, латинских баронов Гре­ции во главе с Гильомом Вилльгардуэном и князем афин­ским. Палеолог сам открыл переговоры с Венецией, снача­ла через пленного венецианца, затем приезжало два вене­цианских посольства, и второе из них, полномочное, заключило с Палеологом союзный договор. Михаил обя­зался изгнать генуэзцев из всей своей империи и не заклю­чать с ними соглашения без ведома Венеции. Старое привилегированное положение венецианцев было восстанов­лено. С своей стороны республика св. Марка обязалась за­щищать греческого царя от врагов с Запада (1265).

Союзный договор 1265 г. был важным шагом на пути изгнания латинян из Романии — цели, которую Палеолог преследовал с лихорадочной энергией. Договор отдавал в руки греков второй оплот латинства на западе греческого мира, именно богатую Евбею. Защита этого острова от гре­ков была существенным пунктом той лиги между Вил­льгардуэном и венецианцами, о которой только что бьшо упомянуто.

Враждовавшие между собою «терциарии» Евбеи, став­шие вассалами Венеции, афинский и ахейский князья и правительство Венецианской республики согласились прекратить междоусобия и срыть укрепления Негропонта. Теперь Венеция, главный фактор этой лиги, переходила на сторону греков. Палеолог удержал за собою гавань Алмира, против Евбеи, пока Бог не даст ему власти над Еврипом (Евбейским проливом). Для Венеции договор означал от­каз от колониальной политики на Востоке, и поэтому дож колебался его ратифицировать.

Еще более энергично наступал Палеолог против ла­тинской Морей. Этот оплот латинства в Греции был глав­ным и пал первым под действием политики и оружия Па­леолога, не щадившего материальных жертв для содержа­ния флота и для снаряжения громадной по тому времени экспедиции в Монемвасию. Мы изложили выше, в главе об Ахейском княжестве [с. 392], как Гильом Вилльгардуэн не только уступил в качестве выкупа из плена свое детище Мистру и весь Восточный Пелопоннис, но и принес лен­ную присягу греческому императору; Палеолог носился с планом женить сына Андроника на наследнице Вилльгардуэна и получить всю Морею путем этого политического брака; так началась с благословения папы и по настоянию баронов отчаянная борьба франков за сохранение един­ства полуострова, за самую будущность франкской Морей, против армии Константина Палеолога и его товарищей, умевших терпеть и умирать за царское дело (1263). Следствием было разорение цветущей Морей. Мистра стала гре­ческой, ядром будущего греческого деспотата.

Расстроив латинскую лигу в Романии, утвердившись в Морее и на Евбее, Палеолог заставил и эпирского деспота Михаила, захватившего вместе с Манфредом (1261) много земель в Северном Эпире и Албании, искать мира, несмот­ря на поражения и плен знаменитого кесаря Алексея Стра-тигопула (1262). Наследник деспота Никифор получил в жены дочь влиятельной царской сестры Евлогии (1265).

Наоборот, по отношению к римской курии Палеолог действовал весьма осторожно, опасаясь скрытых сил ла­тинского Запада, которые папа мог привести в движение; четвертый крестовый поход и захват Константинополя были в памяти у всех. Немедленно по переселении в древ­нюю столицу, а может быть и раньше, Палеолог послал в Рим двух послов из служилых латинян, но один из них на пути был схвачен и замучен, другой поспешил вернуться. Палеолог имел основания зорко следить за настроением и действиями римского двора. Папа Урбан, услышав о паде­нии константинопольской Латинской империи, об утрате этого «благороднейшего члена» Римской Церкви, был по­ражен и горько плакал, считая это событие вечным позо­ром латинского имени. Он разрешил Вилльгардуэна от клятвы, благословил союз его с венецианцами против Па-леолога, на расходы по их походу назначил в течение трех лет особый сбор с вакантных мест духовенства по всей Ев­ропе; приказал проповедовать крестовый поход во Фран­ции, Арагоне и Польше и засыпал посланиями христиан­нейшего Людовика Французского; отлучил от Церкви ге­нуэзское правительство. Со своей стороны изгнанный Балдуин объезжал европейские дворы, раздавал грамоты на утраченные земли, сватал своего сына Филиппа; Вене­ция предлагала крестоносцам свои корабли. Отнюдь не желая помощи Манфреда Гогенштауфена, Урбан возобно­вил хлопоты своих предместников о призвании в Италию французов, именно брата короля Людовика Святого, графа Прованса Карла Анжуйского. Этот энергичный государь располагал большими материальными средствами.

Дошли ли эти планы до Палеолога или нет, но он начал искать расположения Манфреда и даже собирался женить­ся на его сестре Анне, вдове Ватаци; однако царица Феодора, жена Палеолога, оказала упорное сопротивление этому проекту, и патриарх Арсений не дал царю развода. Тогда Палеолог послал Манфреду Анну в обмен на попавшего к тому в плен кесаря Стратигопула, завоевателя столицы. Манфред отнесся холодно к авансам Палеолога, и послед­ний написал (1262) папе послание о том, что христианская любовь заставляет его, Палеолога, искать мира с папой, а о догматах можно договориться потом; не годится папе от­вергать блудного сына, который к тому же помог бы папе держать всех под своею рукою, т. е. того же Манфреда.

Папа такого письма не ожидал и не знал, верить ли Палеологу. Обещая прислать нунциев, папа просит «светлей­шего императора греков» не трогать латинян Романии. А Палеолог и не подумал исполнить это пожелание папы, продолжал воевать и в Эпире, и в Морее, и на островах в уверенности, что греческие успехи сделают папу сговор­чивее, но вместе с тем признал папу третейским судьею между греками и латинянами; впрочем, это был лишь кра­сивый жест. Двуличие Палеолога — военные действия и авансы папе — пугало Урбана. Он даже думал, что Палеолог нападет на латинский Кипр. При тогдашней трудности сношений обе стороны приписывали друг другу планы, ка­ких в действительности не существовало. В ту пору за Бал-дуина никто не хотел вступаться, даже французы слабо от­вечали на папские призывы, будучи заняты предприятием Анжу. Папе пришлось пойти на предложения Палеолога. Одна уния могла защитить латинские церкви на греческих землях, хотя бы ценой признания Палеолога законным го­сударем Константинополя. Ведь был же готов Иннокентий IV предать империю Баддуина царю Ватаци за церковную унию. Урбан недолго колебался. Он пообещал в случае вос­соединения «столь знатного члена Церкви раскрыть недра отеческой приверженности» и защищать династию Пале­олога на ее троне. «Отец и мать не сделали бы столько». Балдуина же папа решил предать его собственной судьбе, раз он посмел хлопотать перед французским королем за Манфреда, а это грозило гибелью плану покончить через оружие Карла Анжу с последним Гогенштауфеном в Ита­лии. Четыре минорита повезли Палеологу папский ответ, но задержались в пути и ехали целый год. Тем временем греки, вследствие измены турецких наемников, потерпели в Морее крупное поражение, и Палеолог отправил в Рим католического епископа Кротонского, родом из греков, с более определенными предложениями (1264): он призна­вал папский примат со всеми его каноническими послед­ствиями, признал святую силу таинств, совершаемых като­лическим духовенством, обещал отвоевать для папы Иеру­салимскую и Антиохийскую Церкви. Урбан был в восхищении, восхвалял Господа за то, что никогда еще не бывало так близко к осуществлению вожделенное объеди­нение Церквей. Заговор агентов Манфреда с генуэзским подеста в Константинополе, происходившим из гибел-линского рода, еще более сблизил Палеолога с курией. Ми­хаил уже договорился с миноритами о созыве церковного Собора для разрешения политических и церковных во­просов. Тем временем умер Урбан IV, и на папский престол был избран Климент IV (1264—1268), также француз. При нем Карл Анжуйский привел свое войско в Рим (1265) и через несколько месяцев разбил Манфреда, потерявшего в один день корону и жизнь; при нем был поражен францу­зами Италии и Морей юный Конрадин Гогенштауфен, от­данный Карлом в руки палача (1268). События эти были грозными для Палеолога. Вместо рыцарского блестящего, но непостоянного Манфреда на Юге Италии появился мо­гущественный, сильный деньгами и людьми Франции Карл. Его характер виден по переписке, недавно изданной. Он полон огня и энергии, постоянно торопит и неради­вым грозит. Недаром папа писал, что с утверждением Кар­ла в Италии изменится судьба Романии. Палеологу прихо­дилось серьезно считаться с новым нашествием латинян. Палеолог учел события заранее. Папской миссии он пре­доставил право служения в православных церквах столи­цы; упомянутого выше епископа Кротонского он уговорил служить по греческому обряду, но вскоре сослал его за ка­кую-то вину.

На Западе политика Михаила Палеолога стала еще бо­лее лихорадочной. Он предлагал Вилльгардуэну Ахейско­му выдать его дочь и наследницу Изабеллу за юного Андро­ника Палеолога, наследника греческого престола, но мо-рейские бароны не допустили этого брака. Михаил Палеолог заключил (1265) мир и союз с венецианцами. В Эпире император имел выдающийся успех. Деспот искал примирения, лишившись поддержки Манфреда и предви­дя наступление Анжу на Эпир в первую очередь. Так и слу­чилось: сначала Карлу подчинились итальянские владель­цы о. Корфу (1267); затем Карл в качестве сюзерена Вилльгардуэна Ахейского послал ему войско и субсидию (1268), а Вилльгардуэн со своими рыцарями участвовал в разгро­ме Конрадина Гогенштауфена. Уже тогда у Карла был опре­деленный план завоевать царство Михаила Палеолога. В мае 1267 г. он заключил с изгнанником Балдуином (пере­ехавшим к Карлу после гибели Манфреда) договор в Витербо, по которому Карл за себя и за своих наследников обещал Балдуину в течение шести лет организовать экспе­дицию с громадными силами (2000 одних рыцарей) для завоевания царства «схизматика М. Палеолога, присвоив­шего себе звание императора». За это Балдуин отказался в присутствии папы Климента от сюзеренных прав на кня­жество «Ахеи и Морей», подтвердил за Карлом права на владения Манфреда и его адмирала Кинарда в Эпире и на Корфу, уступил Карлу все острова до Абидосского мыса (Дарданелл), за исключением четырех больших малоази­атских; уступил Карлу треть будущих завоеваний на мате­рике, во владениях Палеолога и эпирского деспота, в быв­шем королевстве Салоникском и в Албании и Сербии. Брак Филиппа, сына Балдуина, с Изабеллой, наследницей Вилльгардуэна, должен был скрепить этот договор.

Палеолог предвидел планы Карла. За год до договора в Витербо он предложил папе Клименту осуществить цер­ковную унию с разрешением политических вопросов на церковном Соборе. Папа должен был определить свой путь. С одной стороны, он явился покровителем и союзни­ком французского государя Южной Италии, разгромив­шего державу Гогенштауфенов. С другой стороны, он опа­сался Карла, уже получившего голос в управлении Римом и в Северной Италии. В случае разгрома Палеолога основа­лась бы могущественная держава в Италии и на Востоке, при которой курия утратила бы всякую самостоятельность действий.

Для папы было выгоднее церковное объединение гре­ков с латинянами: все ему нужное папа получал и ничего дома не терял. Понимая это, Климент смело стал на путь, диктуемый интересами Римской Церкви. Чтобы загоро­дить Карлу дорогу в Константинополь посредством унии с греками, Климент тонко воспользовался самой силой Кар­ла, страхом, который он внушал Палеологу.

И Климент поставил греческому императору опреде­ленные условия: о вере не рассуждать, римское учение о Св. Духе и об опресноках принять, императору с клиром и народом присягнуть в том, что они признают не только верховную каноническую власть преемника Петра, но и его право разрешать споры о вероучении. После того га­рантируется прочное политическое соглашение между греками и Западом, причем возможен и созванный папой Собор. Но переговоры об унии не удержат его, Климента, от помощи латинянам, обижаемым греками, и от обраще­ния последних на истинный путь иными средствами, т. е. оружием (1267).

Палеолог понимал, что в такой форме уния неприем­лема для греческого народа, но видел, что нужно что-ни­будь предпринять немедленно ввиду успехов Карла. Он от­ветил папе, что немедленно пойдет на египетского султана и привлечет к походу армянских князей, если только папа гарантирует безопасность его царства на время похода; осуществить унию ему мешает духовенство. Находившийся при дворе Карла папа отвечал Палеологу, что лишь уния из­бавит греков от латинского нашествия, и в то же время бла­гословил известный нам договор Карла с Балдуином. Кли­мент был уверен, что Палеолог пойдет на все, и уже подыскивал доминиканцев для миссии в Константинополь. Игра была двойная, но цель одна: церковная уния, которая поме­шала бы чрезмерному усилению Карла. В 1268 г. Климент умер, и папский престол три года не был занят: Карл того и хотел, без папы ему было легче готовить поход на Восток. Его план был задуман широко, с участием венгров, сербов и болгар; даже слепой царевич Иоанн Ласкарь, убежавший из заключения в Никитиатах, появился при дворе Карла Ан­жуйского. Новый германский император Альфонс Кастиль­ский обещал помочь Балдуину. Венецианское правительст­во под влиянием успехов Карла и переговоров с его братом Людовиком Святым о новом крестовом походе заключило с Палеологом (1268) новое соглашение, в котором уже не было речи о помощи против латинян на Евбее и в Архипе­лаге, наоборот, венецианцы оставили за собою право по­могать последним в случае нападения греков.

Со своей стороны греческий император взял назад обещание изгнать генуэзцев и предоставил венецианцам кварталы в главных приморских городах. Свобода венеци­анской торговли осталась только на бумаге, и венециан­ские купцы жаловались своему правительству, что их гра­били и убивали на глазах греческих властей. Прошло для них золотое время Латинской империи в Константинопо­ле. И венецианские наемники не стеснялись поступать на службу к баронам Евбеи, и до 500 их попало к грекам в плен. При таком положении дел в 1269 г. приехало в Вене­цию посольство от Карла, призывавшее республику св. Марка нарушить договор с Палеологом во имя общих ин­тересов латинства. Но венецианцы боялись Карла не мень­ше, нежели папа, и не стали на сторону ни Карла, ни гре­ков. Тем не менее в 1270 г. Карл снарядил экспедицию на помощь князю ахейскому, с которым он породнился и на­следником которого он стал.

Палеолог тем временем возобновил переговоры об унии, на этот раз не с курией — папский престол оставал­ся вакантным, — но с христианнейшим королем Франции Людовиком Святым, и избрал его третейским судьею в сво­ем конфликте с Карлом. Людовик снесся с курией, и было решено послать к Палеологу кардинала Альбано (1270), которому было поручено потребовать от Палеолога серь­езных гарантий в верности св. престолу. Из среды кардина­лов исходило недоверие.

Палеолога спасла от Карла на этот раз не уния, но кре­стовый поход Людовика Святого в Тунис, в котором Карл должен был принять участие. Смерть Людовика (1270) раз­вязала было руки Карлу, но гибель его флота от бурь заста­вила отложить нападение на греков.

На папский престол вступил Григорий X (1271—1276), который взялся за унию решительно, будучи занят планом нового крестового похода. Для него война между христиана­ми была препятствием к продолжению дела Людовика Свя­того. Средством предупредить войну с греками являлась уния. На этом пути Григорий X был счастливее своих пред­шественников. Успехи Карла в Западной Греции заставили Палеолога спешить с унией, и в лице Григория он имел парт­нера, которому Карл не был страшен. В 1271 г. полководцы Карла Бомон и Барр совместно с баронами Греции успешно воевали в Пелопоннисе против греков; в 1273 г. отправлено Карлом было еще большее войско под начальством адмира­ла де Туей; оно было усилено арабскими стрелками и наем­никами из Франции. Но Палеолог, окрыленный успехами в деле заключения унии, в следующем же 1274 г. освободил Янину от войск фессалийского деспота Иоанна, союзника латинян, и загнал де Туси с помощью албанцев в прибреж­ные Драч и Валлону. Военные действия были перенесены на Евбею, где утвердился византийский адмирал, славный свои­ми подвигами протостратор Алексей Филантропии. Измена одного из евбейских баронов по имени Ликария помогла Филантропину. В 1274—1275 гг. Палеолог собрал громадный флот из Константинополя и провинции, всего 73 корабля, и послал с ними Филантропина на Евбею. В Северной Греции должно было последовать столкновение сил Палеолога и Карла. Оно началось междоусобием между греками. Для объ­яснения событий вернемся несколько назад.

По смерти старого эпирского деспота Михаила (1271) Карл успешно действовал в Албании. Албанские родоначальники с представителями Драча и других городов из­брали своим королем Карла (1272), который начал разда­вать албанским вождям земли в сторону Охриды. Диплома­тическая борьба между Карлом и Палеологом охватила весь Балканский полуостров с соседней Венгрией. В по­следней Палеолог одержал победу. Политические соглаше­ния по обычаю времени завершались браками между чле­нами династий. Стефан Венгерский, в жилах которого тек­ла кровь никейских царей, выдал дочь Анну за наследника греческого престола Андроника (1272). Бывший патриарх Герман и старый великий дука Ласкарь, приходившийся де­дом с материнской стороны венгерскому королю, привез­ли невесту, и бракосочетание было совершено в св. Софии патриархом Иосифом с большою пышностью. Вскоре Анд­роник с Анной были помазаны на царство, получили цар­ский двор, и Андроник начал подписывать грамоты. К при­сяге Андронику все были приведены с особенною тщатель­ностью. Михаилу нужно было укрепить престол за сыном. Он не доверял своим братьям, особенно одному из них — деспоту Иоанну. У царя, по-видимому, были для того осно­вания. Иоанн прославился и воинскою доблестью, и щед­ростью; он жил по-царски. Михаил стал унижать брата пе­ред сыном-наследником при дворе, отнял у него имения на Лесбосе и Родосе, отнял отличия, присвоенные сану деспо­та, даже шапку, усыпанную жемчугом. Но когда на Западе появилась грозная опасность, он не нашел лучшего полко­водца, как Иоанн. Опасность появилась среди самих гре­ков. Сила Карла отразилась, по-видимому, на верности гре­ческих вельмож. Губернатор Адрианополя и Фракии Анд­роник Тарханиот (под влиянием личной обиды, как передает Пахимер) задумал изменить Палеологу. Призвав татар, разорив и замутив страну, как каракатица, по выра­жению Пахимера, Тарханиот бежал в Фессалию к своему тестю Иоанну Комнину Ангелу. В измене Тарханиота вер­нее видеть результат враждебной политики Болгарии и Ио­анна Комнина Ангела, за которыми нужно видеть руку Кар­ла Анжуйского. Упомянутый Иоанн Комнин был побочным сыном эпирского деспота Михаила и еще при жизни отца владел самостоятельно в Фессалии, в Новых Патрах. Не в пример законному наследнику Эпира Никифору, Иоанн унаследовал дарования и честолюбие эпирских и салоник-ских Ангелов Комнинов. Это он решил победу греков над франками при Пелагонии. Михаил Палеолог считался с Иоанном серьезно, породнился с ним и дал ему звание се-вастократора, т. е. причислил его к царской фамилии; одна­ко Иоанн вел свою политику, лелеял честолюбивые планы и умел ладить с латинянами. Он даже ссужал самого Карла деньгами в стенах латинских Фив.

Видя в Иоанне серьезную для себя опасность в случае нашествия Карла, Михаил Палеолог решил с ним разде­латься и одновременно с флотом Филантропина послал громадную по тому времени армию в 40 000 человек под начальством упомянутого своего брата деспота Иоанна Палеолога. Византийцы вторглись в Фессалию, и Иоанн Ангел был оставлен всеми, скитался по стране, спасаясь от преследования, и наконец укрылся в крепости Новых Пат­рах. Византийцы обложили город, и Иоанн Палеолог по­требовал у жителей выдать Ангела, угрожая разорить стра­ну дотла. Горожане просили подождать, а тем временем Ангел бежал, спустившись по веревке; одетый конюхом, он прошел через византийский лагерь и явился в Фивах; вла­детель Фив дал ему 300 всадников, закаленных в боях, и Иоанн Ангел напал на византийцев врасплох, сея ужас. Войска деспота бежали, оставив богатейшую добычу, цар­ские драгоценности в ставке деспота; последний не мог остановить панику и укрылся в ущельях Дримяны, недале­ко от моря, с остатками своей армии.

В это же время на эскадру Филантропина, стоявшую по соседству у берегов Евбеи, напал почти вчетверо мень­ший флот, снаряженный баронами Евбеи и Морей. Лати­няне сначала оттеснили греков к берегу Фессалии; гибли лучшие моряки блестящего флота Филантропина, и само­го его спасла крепкая броня. В разгар боя на берегу являет­ся деспот Иоанн; видя гибель царских сил и на море, в от­чаянии и ярости он умолял опомниться и не губить цар­ского дела; на лодках он перевез свои силы на корабли, и греки воспрянули, погнали в свою очередь утомленных ла­тинян и истребили их флот, причем погибли знатнейшие бароны Евбеи (1275). Успех на море был велик и важен; но гибель сухопутной армии легла позором на храброго Ио­анна Палеолога. В покаянной одежде, без знаков своего звания, явился он к брату-царю. Герой многих войн, люби­мец армий должен был удалиться в частную жизнь, к радо­сти престолонаследника Андроника.

Одновременно отношения с сербами и болгарами не налаживались у Палеолога. Нетрудно угадать причину. На­циональная греческая политика не допускала уступить сла­вянам что-либо из достояния древних императоров. Пале­олог был далек от мысли объединить православные народы Балкан против латинства путем уступок в национальных и церковных вопросах. Непониманием этого страдают греки от Палеологов до сих пор, до современного Фанара. В 1272г. Михаил Палеолог подтвердил хрисовул императо­ра Василия Болгаробойцы о привилегиях архиепископа Охриды и всей Болгарии. Одним росчерком пера хотел он уничтожить церковную автономию сербов и болгар, плоды деятельности Саввы Сербского и великого Асеня.

Его политика по отношению к сербам и болгарам была мелкой, династической; он был поглощен борьбой с латин­ством, но не понимал, что союз балканских народностей, связанных религией и культурой, легко мог выжить и лати­нян и татар навсегда. Наоборот, он сам призвал татар про­тив болгар. Болгарский царь Константин Тих и его держава находились под сильным греческим влиянием, культурном и политическим, со времен никейских царей. Сначала Тих враждовал с Палеологом за его преступление по отноше­нию к последнему Ласкарю, и вражду поддерживала супру­га Тиха и сестра Иоанна Ласкаря Ирина; после ее смерти Палеолог выдал за Тиха свою племянницу Марию, дочь Ев-логии, но не дал обещанного за нею приданого, удела пре­тендента Мицы (городов Анхиала и Месемврии), посягнув на целость царства Асеней. Началась опустошительная раз­бойничья война во Фракии; тюрко-болгарские отряды ра­зоряли цветущую область, оправившуюся под скипетром Ватаци и Феодора П. В связи с византийско-болгарскими отношениями находится, по-видимому, упомянутое возму­щение адрианопольского губернатора Тарханиота.

Чтобы смирить болгар, Палеолог прибег к традицион­ному приему византийской политики для XIII в., еще более пагубному, чем для времен Комнинов: на полугреческие земли он напустил северных кочевников, именно татар ха­на Ногая. Этот замечательный татарский полководец около 1270 г. перекочевал с большой ордою в южнорусские степи и Молдавию. По словам Пахимера, он подчинил себе ала­нов, зикхов, готов крымских и русских, усвоивших себе та­тарские обычаи, язык и одежду. И по русским летописям (с 1276 г.) данниками Ногая являются князья галицкие и волынские. Молдавия и Болгария являлись главной ареной для орды Ногая. Еще в 1270 г. татары участвуют вместе с болгарами Тиха в попытке захватить Михаила Палеолога в устье Марицы. Счастливо избегнув плена, Михаил пород­нился не только с Тихом, но даже с Ногаем, прислав ему в жены свою побочную дочь Евфросинью с дарами. Опира­ясь на Ногая, Михаил не считался с Тихом, и началось опу­стошение Болгарии татарами, тяжкое время для славян­ской и греческой культуры в царстве Асеневичей. Ногай был варвар, гордый верностью уставу Чингис-хана. Из при­сланных Палеологом даров он оценил лакомства и бочки с вином, равно как золото и серебро; увидя же драгоценные царские облачения, он спросил: «Эта дорогая шапка исце­ляет ли от головной боли? и жемчуг на ней отвратит ли молнию от головы? и эти одежды имеют ли чудесную силу от болезней?» — и, услышав отрицательный ответ, Ногай бросил все это с пренебрежением и надел свою овчину.

Когда было нужно, Палеолог не щадил культуры и не гнушался союза с Ногаем; наоборот, сербы оказались для греков недостаточно культурными, хотя их страна была полна западными мастерами и сербские великие жупаны покровительствовали просвещению. Целый ряд велико­лепных церквей, начиная со Студеницы и Арилья, был вы­строен для них в XIII столетии далматинскими и итальян­скими архитекторами. При Михаиле царствовал в Сербии Стефан Урош I (1243—1276), женившийся приблизитель­но около 1250 г. на Елене — может быть, дочери констан­тинопольского императора Балдуина II Куртенэ[1]. Она пользовалась одинаково большим влиянием и среди пра­вославного духовенства Сербии, и в латинской Церкви, ко­торой она осталась верной; она достигла глубокой старо­сти (†1314). Целый ряд католических церквей на побере­жье и по крайней мере один православный монастырь (Градац на р. Ибаре) выстроены Еленой.

До 1267 г. политика Уроша была определенно запад­нической, зависимой от Венгрии; его старший сын Драгутин был женат на дочери венгерского короля Стефана. Сербы служат в венгерских войсках против Оттокара Чеш­ского (1260). Венгерский король Бела IV, отец Стефана, от­зывается об Уроше, что он, «обуянный гордыней», «укло­нился от нашей власти». В самом деле, Урош тяготился за­висимостью от Венгрии и воспользовался удобным случаем, чтобы ее сбросить. Таким случаем была война между отцом и сыном, венгерскими королями Белой и Стефаном (1267).

Михаил Палеолог хотел воспользоваться поворотом сербской политики и сватал свою дочь Анну за второго сы­на Уроша, Драгутина, и даже послал невесту в Сербию. Но в этот момент Уроша постигло несчастье. Он вторгся в Мач-ву, удел Белы, сына вышеупомянутого князя русского Рос­тислава, но здесь был разбит подоспевшими венграми и взят в плен (1268). Ему пришлось дать обязательство разде­лить власть с сыном Драгутином. И в договоре венгерского короля с чешским Урош с сыном упомянуты в числе вен­герских вассалов, «родных королевских» наряду со Свято­славом, «императором болгарским», т. е. князем Яковом Святославом Галицким, владевшим уделом в Западной Бол­гарии под эгидою венгров. В 1276 г. Урош был свергнут своим сыном и соправителем Драгутином с помощью вен­гров и умер монахом.

Попытка Палеолога втянуть Сербию в орбиту визан­тийской политики оказалась безуспешной.

Вместе с Константинополем Михаил принял на себя все претензии древних царей, задачи мировой политики Комнинов, и под тяжестью этого наследства дрожали его плечи. На Западе враги Палеолога стояли сомкнутыми ря­дами под знаменами Карла Анжуйского. Отпраздновав свадьбу дочери с Филиппом, наследником прав и титулов Балдуина (1273), укрепив свои связи с латинскими госуда­рями в Греции, а также с Иоанном Фессалийским, при под­держке Франции, Венеции, южных славянских государств, располагая силами и средствами Южной Италии и Сици­лии, Карл был в состоянии сокрушить Палеолога, и по­следнему приходилось рассчитывать на свою дипломатию более, чем когда-либо. Михаил обратил внимание на госу­дарей Испании, естественных соперников Франции в бас­сейне Средиземного моря. Кроме того, против Карла обра­зовалась лига в Северной Италии под главенством Аль­фонса Кастильского, с участием маркиза монферратского и города Павии, старого гибеллинского гнезда (1272). Че­рез Геную Палеолог имел связи с этой лигой, и отношения к Генуе он упрочил новым договором. Между враждебны­ми французам государями проектируются политические браки, хотели женить самого Палеолога на дочери Аль­фонса Кастильского.

Карл неоднократно старался отклонить папу Григория от церковной унии с греками, но его энергичные шаги при­вели лишь к обратному результату; папа мог тогда действо­вать свободно. Еще в 1271 г., возвращаясь из Палестины, но­воизбранный папа Григорий писал Палеологу и хотел при­гласить его на Собор католической Церкви, который предполагал созвать в Лионе в 1274 г. для решения различ­ных церковных дел. От Палеолога прибыл послом Иоанн Парастрон, грек, фанатичный приверженец унии, с пись­мом, в котором Палеолог подтверждал свое желание заклю­чить унию и воевать против неверных. Агенты Карла наста­ивали на войне с греками, неоднократно обманывавшими курию. Тем не менее в Константинополь посланы бьши четыре католических монаха, среди них будущий папа Нико­лай IV. Папа извещал, что он защитит Палеолога в случае принятия им унии, но не будет в состоянии бороться с тре­бованиями Карла, если Палеолог будет медлить. Требова­лось принять латинский символ и признать в присутствии нунциев папский примат; за это на Соборе папа добьется политического союза латинских держав с новообращен­ным греческим императором. Если же греческое духовенст­во унии не допустит, можно отложить унию до заключения политического мира, лишь бы патриарх с синодом дали письменное и принципиальное обещание. Одновременно папа разъяснил Карлу, что он не обязан уменьшать свои войска в Романии, хотя следует дать грекам перемирие на время переговоров об унии. И Карл тотчас же послал в Гре­цию сильное войско под начальством де Туей. Венеции же папа запретил возобновлять переговоры с Палеологом. Прежде Палеолог манил унией, а теперь папа угрожал гото­выми силами Карла. И Григорий X добился того, к чему во­тще стремились его предшественники.

Палеолог спешно укреплял столицу, готовясь к осаде. Башни и амбары бьши набиты хлебом; что не вмещалось, было сдано горожанам на хранение; в каждый дом пригна­ли по десятку свиней, и хозяева должны были резать и со­лить мясо. Заготовлены бьши масса оружия, метательные машины, наняты бьши оружейники, морские стены были «удвоены» и получили постоянный гарнизон. Укреплялись острова и города по Мраморному морю. Стоянка флота была перенесена из Влахерн в просторную Старую Гавань (на месте нын. таможни в Стамбуле); гавань Кондоскалию на Мраморном море огородили камнями, заперли желез­ными воротами, углубили, причем на дно лили ртуть. Гену­эзцам было разрешено укрепить Галату, и они были при­няты на царскую службу.

Труднее было заставить греческое духовенство при­нять унию по программе римской курии. Авторитет Миха­ила Палеолога был поколеблен в глазах ревнителей кано­нов еще со времен патриарха Арсения Авториана. По смер­ти патриарха Никифора Арсений был вновь призван на престол и принял его на условиях, в точности нам неизве­стных, и вторично короновал Палеолога, не упоминая име­ни Иоанна Ласкаря. Когда явился проект политического брака Палеолога с Анной, сестрою Манфреда и вдовою ца­ря Ватаци, императрица Феодора, не дававшая развода, на­шла поддержку в патриархе, и брак с Анной не был им до­пущен. Это возобновило вражду между царем и патриар­хом. Ослепление несчастного Иоанна Ласкаря вызвало отлучение царя патриархом от Церкви, и Палеолог должен был снести эту кару, «считая нужным выказывать царское величие». Не раз через духовных лиц он умолял патриарха снять отлучение, но Арсений отвечал: «Я пустил к себе за пазуху голубя, а он оказался змеею и смертельно укусил ме­ня». И лично царь ходил к патриарху. Однажды, выслушав отказ, Палеолог сказал: «Что же, ты велишь мне отказаться от царства?» — и хотел отдать свой меч; Арсений протянул свою руку, а Палеолог стал обвинять старика в покушении на его царскую жизнь. Напрасно царь обнимал колени пат­риарха, Арсений оттолкнул его и ушел в свою келью. Тогда царь начал жаловаться: «Патриарх велит мне оставить госу­дарственные дела, не собирать податей, не творить суда. Так врачует сей духовный врач! Пора мне искать милости у папы». Царь стал искать случая свергнуть Арсения, но жизнь патриарха была безупречной. Царь собрал в Салони­ках несколько архиереев и вызывал Арсения на суд, но тот не поехал. Угодливые архиереи доказывали, что разобще­ние «души государства» с Церковью является заразой, угро­жающей порядку. Палеолог вышел из душевного равнове­сия. Узнав, что патриарший хартофилакс Векк наложил за­прещение на дворцового священника за венчание без разрешения, Палеолог приказал градоначальнику севасто-кратору Торнику разрушить дома Векка и великого эконо­ма патриархии, вырубить их виноградники и прислать их самих в Салоники в оковах. Патриарх возмутился и взывал к народу, что Божьих людей хотят судить мирским судом. Севастократор уговорил хартофилакса и эконома поехать к царю с повинной, и в Салониках они оба изменили свое­му патриарху. Арсений не хотел видеть опасности. Для расправы с ним скоро нашли предлог. В столице проживал на положении не то друга, не то пленника сельджукский сул­тан Изз ад-дин Кейкавус II, перебежавший к Палеологу еще до взятия Константинополя. Не получая свободы, он вошел в сношения с ханом Ногаем и с Константином Болгарским. По уговору, Изз ад-дин должен был испросить разрешение приехать к Палеологу в Салоники вместе со своими людь­ми и, возвращаясь с царем в столицу, убить Палеолога. Как бы то ни было, в устье Марицы, среди болот, царя окружи­ли болгары с татарами, и он спасся ночью с великим тру­дом (1265), явился в столицу почти один. Патриарх же в св. Софии стал выговаривать Палеологу: «Не говорил ли я тебе, что не следует воевать с единоплеменным и единоверным деспотом эпирским? Вы ведь одно стадо Христово. Теперь благодари Бога за урок и за спасение». Палеолог смиренно отвечал, что он заключил с деспотом мирный договор. Смирение это было фальшивое. Палеолог решил покон­чить с Арсением во что бы то ни стало. Созвав архиереев, он изложил им все свои шаги к примирению с патриархом.

«Кажется, он хочет, чтобы я за свой проступок ос­тавил престол, но кому отдаст он царство? Каковы про­изойдут последствия для империи?А если другой окажет­ся неспособным к столь великому служению? Кто пору­чится, что я буду жить спокойно, и что станется с моею семъею? У какого народа видано что-либо подобное, и бы­вало ли у нас, чтобы архиерей мог делать безнаказанно такие вещи? Не понимает разве он, что вкусившему бла­женство царской власти нельзя расстаться с нею иначе как вместе с жизнью. Покаяние определено Церковью, и разве его не существует для царей? Если не найду его у вас, то я обращусь к другим Церквам и от них получу врачева­ние. Решайте сами».

Еще несколько раз уговаривали Арсения, но он про­гнал и царского духовника Иосифа. Оставалось «устроить обстоятельства». Из среды патриарших чиновников явился ложный доносчик, письменно обвинивший Арсения в том, что он дружил с изменником-султаном Изз ад-дином Кей-кавусом II, мылся с ним в патриаршей бане, украшенной крестами, и т. д. Созван был Собор для суда над Арсением, приглашены и восточные патриархи. Дважды вызывали Ар­сения, и оба раза он не явился на Собор. Не дожидаясь тре­тьего вызова, Арсений явился к царю, который принял его ласково. Приказав служить обедню в дворцовой церкви, Палеолог повел туда Арсения, держась за его мантию, что­бы патриарх как бы сам ввел его в храм и тем уничтожил отлучение. Арсений заметил эту хитрость, вырвал мантию и со словами: «Зачем крадешь мое благословение» — поспе­шил «орлом» вон из дворца. С трудом отстояв обедню, Па­леолог призвал архиереев и потребовал покончить с пат­риархом, обещая им великие милости. На последнем засе­дании Собора, опять в отсутствие обвиняемого, Арсений был присужден к низложению, но за неявку на суд. Клевета доносчика и Собору была очевидною. Лишь Александрий­ский патриарх Николай отказался осудить невинного.

Выслушав приговор, Арсений воздал хвалу Богу и ска­зал своим клирикам:

«Дети, Божьей воле нужно повиноваться. Простим друг другу обиды. Охотно ухожу, куда угодно Богу, вы же проверьте книги и ризнииу, чтобы не сочли меня свято­татцем. Эту одежду, книгу и три золотых, заработан­ные мною перепиской, беру с собою».

Ночью пришли за Арсением, отвезли его на пустын­ный остров Проконнис (нын. Мармара) и заключили под стражу в тесной келье (1267).

Столичное население волновалось. Патриарха за строгую жизнь считали угодником при жизни. Палеолог созвал народ и держал речь.

«Всем следует жить своим умом, — говорил царь. — Дело ясно. И в первый раз, когда патриарх оставил свой престол по своей воле, глупые люди запирались в своих до­мах и произвели раскол. Теперь готовится то же самое, старая закваска, видно, еще не перебродила. Не стоит говорить, чего добиваются люди, прячущиеся поуглам, но тех, кто их слушать будет, постигнет жестокая кара. Ни догмагы, ни обряды не затронуты, а другого патриар­ха разве нельзя избрать? При новом вам будетлучше, и вы испытаете на себе действие лучей сродного нам благово­ления. Бросьте тайные сходки. Знаю, что много попро­шаек ходит по домам, они, пожалуй, будут винить царей (т. е. Михаила с сыном) и сбивать всех с толку. Подавай­те им, но увлекаться их речами — иное дело, и я того не потерплю. Они разбегутся, а вам не уйти от наказания».

Странниками-«сумоносцами» кишела столица искони, и этот люд сообща с опальными чиновниками, с беглыми монахами и расстригами поддерживали в народе броже­ние. Населению, несшему тяготы мировой политики Пале-олога, приходилось круто, и легко мог разразиться крова­вый бунт под знаменем защиты Церкви и православия. Во главе недовольных, сторонников Арсения, стоял бывший епископ Андроник, человек желчный и честолюбивый, а также монах Иакинф из Никеи, образованный, учивший и кормивший детей, личный друг Арсения. Иакинф нашел поддержку в сестре императора инокине Марфе. Ее дворец стал центром ревнителей православия. Примкнули друзья Арсения из духовенства, партия ослепленного Ласкаря и упомянутые сумоносцы — вожаки темного народа.

На место Арсения был поставлен митрополит Герман, старый знакомый царя, обходительный, щедрый, покрови­тель ученых; он добился прощения опальному Оловолу и поставил его во главе школы, первой после латинского ра­зорения. Но не такие качества могли создать ему авторитет в народе после крупной фигуры Арсения. От нового патри­арха ждали протеста, защиты Церкви и ее прав против царя. На благодушного Германа обратилась народная ненависть. Его подвергли бойкоту, его доброту истолковывали в дур­ную сторону, его прозвали выскочкой, лжецом и варваром Мармуцей (он был из лазов), перешедшим противозаконно с престола дочери на престол матери (он был ранее епархи­альным архиереем). Месяца не прошло, как был раскрыт за­говор придворного Франгопула на жизнь царя; замешан был французский наемник Карл, убийца регента Музалона, он и выдал товарищей. Пошло жестокое дознание; царь до­пытывался, не принимал ли участия ненавистный Арсений. Под пытками его оговорили; царь, грозя ужасами, добился у синода всего, чего хотел. Послали следователей допросить Арсения. Решено было в случае сознания его казнить, если же будет запираться, объявить ему отлучение и вновь допра­шивать и, если он будет изобличен хотя в недонесении, каз­нить; если же и вторичный допрос не уличит Арсения ни в чем, тогда снять с него отлучение. Среди следователей был и историк Пахимер, служивший церковным судьею (протек-дик). Комиссия прибыла на пустынный остров, где в келье на скале томился Арсений. «Что сделал я царю? — отвечал старец в рубище. — Благодаря ему сижу на этих скалах, как бесчестный ссыльный, питаясь милостыней. Пусть его фратриарх (т. е. еретический патриарх) вместе с Евлогией (цар­ской сестрой) благословляет все, что царь совершает». Об­винительного акта он не стал и слушать, заткнув себе уши. Произошла тяжелая сцена. Следователи ничего не доби­лись. На возвратном пути их постигли всяческие бедствия, и они сами объяснили это тем, что не благословились у стар­ца. Расспросив их, Палеолог хотел исправить впечатление и приказал послать Арсению много денег, припасов и трех друзей для утешения. Допрос Арсения и небесная кара разо­жгли ревность арсенитов. Патриарха Германа осыпали на­смешками. Сам царский духовник Иосиф перешел в оппо­зицию, рассчитывая взойти на патриарший престол. Он стал внушать царю, что Герман не может разрешить ею от клятвы, наложенной Арсением, и царь подослал Иосифа к Герману, чтобы уговорить его уйти добровольно. Когда Гер­ман убедился, что совет исходит от царя, он удалился в Манганский монастырь возле Большого дворца и в благодар­ность получил звание «царского родителя».

Иосиф достиг цели и занимал патриаршую кафедру семь лет (1267— 1274). Он не блистал ни ученостью, ни осо­бой добродетелью, но был находчив в обращении, предпо­читал простую задушевную компанию. Снятие клятв с ца­ря — его первое дело — было обставлено исключительной торжественностью. В присутствии синода и двора царь пол­зал на коленях, исповедуя свой грех, ослепление Ласкаря. Патриарх и архиереи поочередно читали акт разрешения царя от наложенного на него отлучения. Хотя на народ эта церемония не произвела большого впечатления, Михаил почувствовал себя крепче на престоле (1268).

Пережив такую бурю, Палеолог стоял теперь перед другой, еще более опасной. Дело шло об унии, об измене православию ради политических выгод.

Созвав патриарха и синод, император держал речь, указывая на внешнюю опасность, на необходимость при­мирения с латинской Церковью. Он предъявлял соборный акт времен царя Ватаци, по которому латиняне не обвиня­лись в ереси из-за Filioque: он указывал, что и прежде греки совершали вместе с латинянами таинство евхаристии, вы­сказал мнение, что переменить обряд означает не более, как греку заговорить по-латыни. Чем противно правосла­вию поминание имени папы за обедней? Ведь сам Бог на­зывал Авраама отцом. Если же допустить апелляцию к папе, то разве опасно ездить к нему за море? Аргументы царя поддерживали архидиакон Мелитиниот, Григорий Кипрский и «ритор Церкви» Оловол. Патриарх ожидал, как выскажется ученнейший хартофилакс Векк. Тот молчал, бо­ясь царя, пока патриарх не заставил его говорить угрозою отлучения. Тогда Векк заявил, что для него душа дороже те­ла. Бывают люди, которые называются еретиками, но не еретики; наоборот, существуют еретики, да не называются таковыми. К числу последних принадлежат латины. Выслу­шав это, царь немедленно ушел и приказал синоду судить Векка, назначив обвинителем Хумна. На заседание синода явились Хумн, старый вельможа историк Акрополит и дру­гие сановники. Векк заявил, что Хумн — подставное лицо, а с царем он не в силах судиться. Патриарх не разрешал су­дить Векка. Видя это, Акрополит ушел со словами: «Всех вас Векк водит за нос, и не знаю, что делать». Векк ходил к царю, умоляя не гневаться, предлагал отправиться в ссылку, но царь не сказал ему ни слова; тогда Векк надел черные одеж­ды и с домочадцами укрылся в св. Софии. Царь поспешил прислать ему грамоту за печатью, что ему бояться нечего, но, когда Векк вышел из Софии, его схватили и посадили во Влахернскую тюрьму (Анемовы башни, сохранившиеся до сих пор), охранявшуюся «кельтами», носившими секиры (бывшая варяжская дружина). Вслед за тем царь со своими учеными Мелитиниотом и Григорием Кипрским составили «том», в котором на основании исторических справок и до­кументов оправдывали латинян, и послали патриарху. По­следний созвал своих ученых, к оппозиции примкнули многие, даже упомянутая царская сестра Евлогия. Составле­ние ответа было поручено Иову Иаситу, которому помогал и историк Пахимер. Ответ обсудили по пунктам и отослали царю, который положил его под сукно. Документ этот до­шел до нас в Мюнхенской рукописи. Тон его резкий: с ере­тиками и безбожниками нельзя иметь общения, их нужно жалеть; если же их гложет язва кощунства, то пусть они уби­раются из синагоги Израиля, а нас оставят искать вечного спасения. Палеолог решил использовать авторитет заклю­ченного Векка. Ему были доставлены выписки из отцов Церкви, свидетельствовавших более или менее в пользу ла­тинян. Векк как «правдивый ученый» пошел на соглашение, и царь его освободил, прислав ему еще книг, между прочим, сочинения никейского богослова Никифора Влеммида, ко­торый был сторонником примирительной формулы об ис-хождении Св. Духа «от отца через сына» и склонялся к «спа­сительной экономии» в делах вероучения.

Между тем вождь непримиримых православных, монах Иов из просвещенного рода Иаситов, принял меры, чтобы патриарх Иосиф не поколебался, и за подписью патриарха и членов синода было разослано окружное послание к право­славным христианам о признании латинского учения ере­тическим, в чем подписавшиеся присягнули. Тогда царь об­ратился к Векку, который, видимо, уже достаточно ознако­мился с выписками из св. отцов и перешел на сторону унии. Опираясь на заключение Векка, император настоял на по­сылке миссии в Рим. Бывший патриарх, «царский родитель» Герман, Никейский митрополит, логофет Акрополит и еще два сановника были назначены в состав миссии и на двух во­енных кораблях отправились в путь, взяв с собою царские подарки папе: ценные облачения, иконы на золотом фоне, драгоценные благовония, усыпанный жемчугом алтарный покров, царское приношение храму Петра и Павла. С патриархом Иосифом, своим долголетним другом и духовником, снявшим клятвы Арсения, Михаил Палеолог заключил ком­промисс, убедив его переселиться в монастырь Перивлепт с сохранением сана; если уния не состоится, то Иосифу пред­стояло вернуться на кафедру, в противном же случае он дол­жен был уступить место новому патриарху (1274).

Палеолог начал действовать круто. За смертью бывшего патриарха Арсения, нового Феодора Студита, против унии образовалась сильная объединенная оппозиция. Арсениты соединились с иосифлянами. Было очевидно, что большин­ство архиереев не примут унии. Царь убеждал их и лаской и угрозами. Чем вредно признание папы, разве приедет он к нам через море? Что значит поминать его? Не только отцы ваши, но и Сам Христос прибегнул к «экономии», приняв крест за наше спасение. Вы же затеваете раскол и порицае­те меня. Великий эконом Кенфилин, полагаясь на свою ста­рость и близость к царю, умолял его на коленях не возбуж­дать внутри империи церковного и гражданского междо­усобия ради избежания войны с внешним врагом. Царь приказал покорному духовенству составить «том», или ис­поведание, в смысле унии; в конце приведен был стих: «Бла­гословляющие Тебя благословенны будут, и проклинающие Тебя прокляты будут». Этот «том» разносили по домам и от­казывавшихся подписать его заставляли, описывая все цен­ное в доме, вносить наемную плату за дом за 13 лет со време­ни взятия столицы, так как дома-де принадлежат царю по праву завоевания. Непокорных увозили в ссылку на приго­товленных кораблях; множество было сослано на острова Архипелага, в Никею, некоторые сами уехали, многие под­чинились при посадке на корабли. Духовенство и монахи были созваны во дворец, между ними — упомянутый ритор Церкви Оловол, начальник школы грамматиков в Орфанот-рофии. Он подал голос против унии. Поднялся крик «Он тайный враг царя, недаром у него урезан нос!» Вне себя, Оловол ответил, что он был изувечен за Иоанна Ласкаря. Придворные хотели разорвать его на куски, но царь сдер­жал их и велел сослать Оловола в никейский монастырь Иа-кинфа. Через несколько времени его привезли обратно, и по царскому приказанию Оловола вместе с одним из Иаси-тов и восемью другими палачи били и провели по городу, повесив на них окровавленные грязные бараньи внутрен­ности, которыми били Оловола по лицу. Позорное наказа­ние подействовало. Высшее духовенство более не противи­лось. Обеспечено было признание трех пунктов унии: пап­ского верховенства (примата) над всею христианскою Церковью, папского верховного канонического суда (апел­ляция в Рим) и, наконец, поминания папского имени на церковном богослужении.

Палеолог писал папе Григорию, что его легаты могли видеть, как он, царь, ради единения Церквей пренебрегает сном, пищею и государственными делами. Но его положе­ние трудно, как бы, устраняя древний раскол, не породить нового. Притом и Карл Анжуйский своей враждой к грекам препятствует христианскому единению, — жаловался Па­леолог папе и просил принять меры для безопасности гре­ческой духовной миссии, посылаемой на Лионский Со­бор. Карл Анжуйский не был в состоянии воспрепятство­вать проезду греков: папа требовал во имя веры, и папе предлагал свою помощь могущественный Альфонс Ка­стильский со своими союзниками — гибеллинами и Гену­ей. Мало того, папа заставил Карла отсрочить на год мор­ской поход против Палеолога, предусмотренный догово­ром Карла с изгнанником Балдуином.

В конце июня 1274 г. в Лион прибыли послы Палеоло­га и патриарха: бывший патриарх Герман, «царский отец» и родственник; великий логофет Георгий Акрополит, извест­ный нам историк и государственный деятель, и, наконец, митрополит Никейский Феофан, при них два чиновника. Они привезли послания от греческого духовенства и ца­рей. Покорное Палеологу духовенство, 35 митрополитов и архиепископов, царский и патриарший клир — меньшая часть осталась верною патриарху Иосифу, — отправили послание, скрепленное и, по-видимому, редактированное Векком; они писали об усилиях царя восстановить церков­ное единство, о противодействии патриарха Иосифа, кото­рый предпочел удалиться в монастырь; они были готовы признать за папой достоинство и наименование первого и верховного иерарха христианской Церкви, «согласно древней юрисдикции, существовавшей до схизмы». Сам Па­леолог писал определеннее: с юных лет он-де желал устра­нить церковные раздоры и соблазн (scandala), вернуть свя­тейшему престолу его древние права, но лишь ныне, благо­даря инициативе самого папы старания его, царя, увенчались успехом. Вероучение Римской Церкви, заявляет Палеолог, благочестиво и вполне согласно с верою Гречес­кой Церкви, только некоторые «словечки», и то по разли­чию латинского и греческого языков, вызвали разногласие, которое он отвергает, и ныне он склонил непокорных к по­виновению папе. В заявлениях Палеолога сквозит «эконо­мия» в делах веры и догмата, восходящая к Влеммиду и не­которым отцам Церкви, и руководит им политический рас­чет. Признание примата и папской юрисдикции Палеолог выразил почти в такой же формуле, как писало духовенст­во; разница есть в оговорке «согласно канонам». Духовенст­во настаивало на соблюдении всего завещанного отцами «до схизмы», тогда как Палеолог, по-видимому, оставляет за папой последнее слово и в истолковании канонов. Царь на­стаивает лишь на соблюдении «издревле установленных обычаев, ни в чем не нарушающих благочестия». Было по­слание и от престолонаследника Андроника.

Из опубликованных Делилем документов ясно, что послы Палеолога вели в Лионе и политические перегово­ры. Они подтвердили письменно обязательство Палеолога всеми средствами содействовать походу на неверных, лишь только царь получит мир с соседями-латинянами и будет руководиться указаниями папы в этом священном деле; и греческое духовенство готово проповедовать крес­товый поход и на площадях, и с церковных кафедр.

Сохранился перечень и требований греков. Папскому легату (Бернарду Монтекасинскому) даются полномочия завершить политические переговоры в Константинополе; папа устраивает мир между греческим императором и все­ми латинскими государями, т. е. и с Карлом Анжу, дабы гре­ки могли участвовать в крестовом походе. Дети М[ихаила] Палеолога поручаются попечению папы, чтобы они могли вступить в браки с членами западных династий сообразно интересам греческой империи. Папа не примет мятежных вассалов греческого императора и воспретит католичес­ким государям принимать таковых под свое покровитель­ство. Потомок царя Михаила, устраненный от власти за ма­лолетством, имеет право на дипломатическую и церковно-административную помощь папы, но посылать латинские войска против греков папа не должен. На греческом троне должны сидеть избранники греков, и М [ихаил ] Палеолог не желал, чтобы христианская кровь лилась из-за его по­томства. Политическое значение имели и требования гре­ков, чтобы папа письменно обещал константинопольскому синоду и правительству (синклиту) соблюдать греческий обряд; оставить независимые латинскую и греческую ие­рархии в Антиохии, Иерусалиме и на Кипре; подтвердить права Охридской греческой архиепископии на Церкви За­горскую (Болгарскую) и Сербскую на основании грамоты (подложной) папы Вигилия Юстиниану Великому. Права эти были нарушены при никейских царях, нуждавшихся в союзе с болгарскими и сербскими государями и породнив­шихся с ними. Палеолог поставил себе целью подчинить Греческой Церкви автокефальные южнославянские и уме­ло пользовался для того унией. В том же году Тырновский патриарх присягнул на верность Римскому престолу в Кон­стантинополе в присутствии царя и папского нунция.

Дело унии было доведено до конца без препон на этот раз, и очень быстро, 28 июня, патриарх Герман читал в Ли­оне, за обедней, символ с Filioque; б июля, на четвертом за­седании, сам папа в торжественной речи заявил, что греки сделали больше, чем ожидали от них, и свободно подчини­лись Римскому престолу независимо якобы от каких-либо политических условий. Это заслуга их императора. Про­чли царскую и синодальную грамоты. Вслед за тем Акро-полит присягнул от имени царя на верность латинскому исповеданию и папской верховной власти. Иерархи Гер­ман и Феофан подписались под текстом присяги Акропо-лита. Уния была оформлена.

Дипломатия папы Григория оказалась успешнее, чем все усилия и жертвы творцов и деятелей Латинской импе­рии в Константинополе. Впрочем, почва была подготовле­на предшественниками Григория, и уния вряд ли осущест­вилась бы, если бы не было страшного Карла Анжу. Григо­рий мог торжествовать: дисциплинарная и каноническая власть папы была признана греками, и они, как верные сы­ны, готовились идти на освобождение Св. Гроба.

Дипломатический успех папы Григория и императора Михаила казался блестящим. Церкви объединены, и от­крыта возможность политического соглашения. Но это был успех правительств. Рознь народов, различие культур, вероисповедные и экономические факторы вековой борь­бы латинского Запада с греческим Востоком не могли быть устранены актами Собора 1274 г. Притом договорив­шиеся стороны руководились различными целями: курии было нужно подчинение Греческой Церкви и помощь против неверных; для Палеолога всего важнее было устра­нить опасность со стороны латинян Италии и Западной Греции под знаменами Карла Анжуйского.

По возвращении греческих послов из Лиона в Кон­стантинополе была отслужена торжественная литургия в присутствии царя и папского нунция. Читали Св. Писание по-гречески и по-латыни и поминали папу. Вскоре Векк был возведен на патриарший престол.

Патриарх Иоанн Векк (1275—1282) по учености пре­восходил современников. Это была крупная личность. Ко­нечно, не сочинения Влеммида изменили его убеждения в пользу унии, но те же соображения политического и куль­турного порядка, которые руководили и Михаилом Палеологом. Борцом за унию Векк остался до конца своих дней как в своих богословских и полемических трудах, заполня­ющих большой том Патрологии, так и в своей церковно-административной деятельности. Латинский догмат об ис-хождении Св. Духа и от Сына (Filioque) нашел в лице Векка самого обстоятельного историка, истолкователя и защит­ника. Он писал по этому вопросу особенно против Фотия, против Феофилакта Болгарского, против богословов ком- ниновского времени Каматира и Николая Модонского, против современников своих Григория Кипрского, Н [иколая] Мелитиниота и других. Автобиографическое значение имеют послание «О несправедливости, коей я подвергся, будучи низвергнут с трона» при Андронике Палеологе и его «Завещание»; но боевой темперамент сквозит и в его чисто богословских трудах. Пока жил Михаил Палеолог, Векк пользовался уважением царя и имел крупное влияние на дела; он был горячим ходатаем за обиженных судами и вла­стями, и его голос звучал громко, беспрестанно и неустан­но; Векк входил в детали каждого дела и являлся перед ца­рем лучшим адвокатом обиженных; чтобы пробудить цар­ское милосердие (дело нелегкое при М[ихаиле] Палеологе), патриарх, как искусный актер, представлял дряхлого ста­рика или слепца, обиженного судьбою; он умел ждать часа­ми в царской приемной, мог и возвысить голос; не раз бы­вали между патриархом и царем крупные неприятности. «Архиерей не конюх, повинующийся слепо», — сказал он однажды М [ихаилу] Палеологу, бросив к ногам его свой по­сох; другой раз, за литургией, он заставил царя дожидаться с протянутой рукой антидора.

Верный унии, Векк сознавал, что объединение Церк­вей, «состоявшееся так, как всем известно», вызвало «скан­дал» и «пламя злобы, разраставшееся ежедневно».

«Что же, клянусь Троицей, нам было делать? Сло­жить руки? Мы были готовы и проповедью, и писаниями убеждать всех не уклоняться от общения и не осквер­нять братского единомыслия из-за прибавки Римской Церковью слов об исхождении Св. Духа и от Сына. Но все люди нашего поколения, мужи, жены, старцы, юноши, де­вицы и старухи, сочли мир за раздор, и те немногие, ко­торые пользовались влиянием, разжигали весь народ про­тив нас. И не об общей пользе хлопотали они, но о том, чтобы свергнуть нас с патриаршего престола».

Низвергнутый при новом царе среди ликования бес­численного народа, заполнившего все утлы св. Софии, Векк окончил дни в суровом заточении, не изменивши унии, делу своей жизни.

Его сочинениями пользовались позднейшие греки-униаты, начиная с Г[еоргия] Метохита. По учености и силе убеждения Векк противостоит самому Фотию. Главный его антагонист Григорий Кипрский, более замечательный в качестве оратора, нежели богослова, уступал Векку в ясно­сти суждения и, сменив его на патриаршей кафедре, не мог справиться с «энцикликами» Векка.

Впав в пылу полемики с Векком в ересь, Григорий Кипрский сам был принужден удалиться в монастырь. Дру­гими противниками Векка были монах Максим Плануда, митрополиты Иоанн и Хил и Феолипт. Замечательно, что и Плануда, и Григорий Кипрский в молодости были под сильным влиянием латинского богословия. Борьба право­славных с унией далеко переступила за пределы литерату­ры и богословской полемики, как увидим ниже, и Палео­лог наполнял тюрьмы православными как изменниками правительству, не щадя собственных родных. Толпы из­гнанников бежали в Грецию, Трапезунт и даже в право­славную Болгарию.

С другой стороны, политическая ценность Лионской унии оказалась невысокой. Карл Анжуйский с изгнанни­ком Балдуином и после 1274 г. не признавали за М[ихаилом] Палеологом прав на Константинополь. Венецианские послы на самом Соборе заявили, что Венеция не отдаст своей доли в Романии, несмотря на присоединение грече­ского императора к католичеству: эти владения завоеваны венецианцами мечом и во имя Церкви; хотя этот протест не помешал венецианцам возобновить перемирие с Пале­ологом. Сам Михаил настаивал на точном соблюдении по­литических условий унии, истолковывал их в том смысле, что Римская Церковь отдала ему все наследие греческих царей, и немедленно послал войска на греческий Запад. Обстоятельства походов 1274 и 1275 гг. — занятие Алба­нии в союзе с албанскими князьями, тяжкое поражение ви­зантийской армии на суше и блестящая победа византий­ского флота у берегов Евбеи — были уже изложены в связи с балканской политикой М[ихаила] Палеолога. Итальянцы едва держались в Драче; греческие корсары угрожали кораблям подданных Карла даже в Адриатическом море. В борьбе с Карлом Михаил опирался по-прежнему на гену­эзцев, с которыми возобновил договор почти на условиях Нимфейского, и генуэзцу Михаилу Цахарии отдал бога­тейшие рудники в Фокее на малоазиатском берегу.

Несмотря на унию, война между греками и латиняна­ми была в полном разгаре. Папа Григорий добился лишь отсрочки на один год того похода на греческую империю, который был предусмотрен договором в Витербо между Карлом и изгнанником Балдуином; но и то лишь вследст­вие временной слабости Карла, занятого борьбой со свои­ми итальянскими врагами. Может быть, папа Григорий, ви­дя неизбежность столкновения между греками и Карлом, давал Михаилу годичный срок, чтобы утвердиться на запа­де Греции до того времени, когда у Карла развяжутся руки. Папа Григорий лишь двумя годами пережил Собор 1274 г., но должен был видеть, как мало его знаменитое де­ло, заключение унии, послужило миру между христиана­ми; перед смертью он радовался известию, будто Михаил Палеолог твердо намерен участвовать в крестовом походе на неверных рядом с виднейшими государями Запада.

Кончина Григория X развязывала Карлу руки. На пап­ском престоле появился земляк и ставленник Карла Инно­кентий V. Но и он не мог порвать открыто с традициями по­литики курии на Востоке. Карл Анжуйский валялся у папы в ногах, требуя разрешить ему идти на греков, однако Инно­кентий настоял на том, чтобы сделать попытку предупре­дить большую войну. Иннокентий написал Палеологу, что опасность велика, советовал предоставить св. престолу раз­решение конфликта с Карлом и Балдуином, законным им­ператором Константинополя; при этом папа требовал, что­бы не только Михаил присягнул в соблюдении унии, но и каждый греческий архиерей. За то папа давал своему нун­цию право отлучать от Церкви всех противников унии на Востоке, налагая на их земли интердикт; имелся в виду глав­ный враг Палеолога в Греции — фессалийский деспот Ио­анн Ангел. Вскоре Иннокентий умер, и миссия с этими письменными предложениями выехала из Рима при папе Иоанне XXI. Палеологу стало ясно, что курия ему помочь не может и что уния не принесла прочных политических вы­год: положиться на решение папы было опасно. Раздражать курию было, однако, невыгодно. Михаил VIII не только хи­трил, но и волновался более, чем когда-либо. С одной сто­роны, он старался убедить нунциев в своей преданности папе и унии, присягал устно и письменно, присягал и Анд­роник, и патриарх, и даже часть архиереев; повели нунциев в тюрьму, где в цепях томились близкие и родные самого царя за непокорность унии: протостратор Андроник Пале­олог с племянником, пинкерна Мануил Рауль с братом.

В то же время непреклонность царя в отношении к православному духовенству, видимо, поколебалась. Патри­арха Иосифа он перевел из ссылки в загородный роскош­ный монастырь Космидий. Особой новеллой у Векка было отнято распоряжение патриаршими монастырями в епар­хиях. Враги Векка подняли голову, доносы следовали за до­носами. Мусульманская надпись на блюде восточной ра­боты, поднесенном царю патриархом, и та была использо­вана. Векк крепился, но не стерпел и поручил историку Пахимеру написать отречение от патриаршества; но царь отставки не принял, патриарха обелил, нуждаясь в нем, но клеветников не наказал. Ни царь, ни Векк не могли и ду­мать заставить православных архиереев проповедовать в церквах о папском примате и петь Filioque. По приезде нунциев царь сказал синоду приблизительно следующее:

вы знаете, как мучительно трудно было провести унию. Я пренебрег патриархом Иосифом, которого любил как отца. Обидел и унизил друзеймоих. Свидетели тому — мои родные в тюрьмах, навлекшие на себя мой гнев толь­ко из-за унии. Думал я, что латиняне большего не потре­буют, и в том поручился перед вами златопечатной гра­мотой. Кое-кто из ваших, из тех, кому люб раздор, встре­тившись в Пере с фрерами (католическими монахами), объявили унию насмешкой и обманом, и вот латиняне прислали эту миссию. Чтобы вы не волновались и не подо­зревали наше руководство делом, говорю вам наперед и обещаю — видит Бог, — что не допущу изменения нашихусловий ни на йоту, что на знамени своем я утвержу бо­жественный символ веры отцов наших и выйду за него в бой не только против латинян, но и против всякой другой нации. Теперь же выслушайте послов и отпустите их с миром; новый папа не так расположен к нашим интере­сам, как был расположен Григорий.

И по настоянию царя было составлено синодальное послание к папе с заявлением покорности, причем часть подписей архиереев была обманно приписана в царской канцелярии; о догмате, «Filioque» не было упомянуто; сам Векк в отдельном письме признавал полностью римское учение. Особое послание Михаила Палеолога — образчик византийского хитросплетения. Умоляя папу защитить свою верную паству, царь ни разу не сказал точным терми­ном «Дух исходит от Сына», но «проявляется», «даруется», «сияет». Наследник Андроник откровенно жаловался папе на врагов унии внутри империи.

Эти послания застали уже нового папу Николая III (1277— 1280), итальянца родом, которому удалось сломить господство Карла Анжуйского в Италии и поддержать дело Григория X. Этот выдающийся, холодный политик превос­ходно знал отношения на Востоке по своей прежней дея­тельности.

Дела на Востоке были запутаннее, чем когда-либо. Против Палеолога объединились совершенно разнород­ные силы. Душой враждебной ему коалиции был давниш­ний его соперник на греческом Западе — фессалийский де­спот Иоанн, унаследовавший и способности, и притязания Комнинов Ангелов эпирских. Он подчинил своему влия­нию своего брата, эпирского деспота Никифора. К Иоанну тяготели греческие властели Фракии и Македонии, как Тарханиот, измена заразила и войска Палеолога; посланные на Запад, некоторые начальники их были закованы в цепи и отосланы в Константинополь. Палеологу пришлось вспом­нить дни его молодости, когда он стоял во главе македон­ской служилой знати и замышлял против никейского царя. Новые Патры фессалийские, столица Иоанна Ангела, стали не только центром политических врагов Михаила, но и убежищем крайних защитников православия, готовых да­же на союз с врагами Византии, на измену империи Миха­ила. Когда Михаил и Векк во имя унии и империи, прикры­ваясь принципиальным разрешением папы, отлучили от Церкви деспота Иоанна Ангела с его подданными, энергич­ный деспот не задумался созвать церковный Собор с учас­тием монахов олимпийских монастырей и Афона, на кото­ром, во имя православия, были преданы анафеме как Миха­ил с Векком, так и Римский Папа (1278).

Вокруг Палеолога сплеталась политическая интрига, лига всех ему враждебных элементов, между собою вполне разнородных. Западные греческие сепаратисты, македон­ские властели, православные ревнители поднимали ору­жие в союзе с латинскими баронами Греции. Родная сест­ра императора Евлогия, постоянно стремившаяся играть политическую роль, ставшая столпом православной пар­тии, эмигрировала к своей дочери, болгарской царице. Обе возбуждали царя Константина Тиха против их брата и дяди. Мало того, они послали (1276) некоего Иоанна Кафа-ра в Иерусалим к патриарху Григорию, чтобы с его помо­щью склонить египетского султана Бибарса, повелителя Сирии и Палестины, выступить против греческого импе­ратора совместно с болгарами. Бибарс, однако, отклонил предложения, не считая малоизвестных болгар надежны­ми союзниками. На патриархов Александрийского и Анти-охийского не было надежды, так как они проживали в Кон­стантинополе, пользуясь царскими милостями.

В то же время «православные и латиняне», т. е. Иоанн Ангел с союзными баронами Греции, обратились к трапезунтскому царю Иоанну II, убеждая его выступить против «еретика» Михаила, так как он, трапезунтский царь, являет­ся истинным и законным православным императором, преемником Комнинов константинопольских. Ангелы и Комнины ополчались против основателя новой династии. В Трапезунт православные эмигрировали массами, спаса­ясь от преследований константинопольского правитель­ства. О переговорах с трапезунтским царем доносил по­слам Михаила на Западе протонотарий Огерий. Он вместе с армянским историком Гайтоном передает, что Иоанн II с того времени принял титул императора. По-видимому, трапезунтский государь, носивший до того титул царя и самодержца Востока, провозгласил себя царем ромэев. Во­евать с Палеологом и он поостерегся, как султан Бибарс.

Враги окружали Михаила со всех сторон; он мог наде­яться лишь на армию и деятелей возрожденной Византии да на папу. Страшным противником оставался Карл Анжуй­ский. Греки и латиняне разделились в получившейся стран­ной комбинации политических сил. Тем большее значение получил папа Николай. Ему не было выгодным чрезмерное усиление ни Палеолога, ни Анжу. Церковным запрещением он мог расстроить союз баронов Греции с фессалийским деспотом, но он этого не сделал, как ни просил Палеолог. В то же время папа Николай удерживал Карла от похода, охра­няя империю Палеолога как покорного сына Церкви. С про­чими врагами греческий император мог сам справиться. Видя это, венецианцы заключили с ним перемирие (1277), оговорив, что они будут защищать своих вассалов на Евбее.

Михаил мог продолжать борьбу за обладание Запад­ной Грецией — за осуществление главной, постоянной це­ли его политики. Он снарядил большой флот с десантом для войны на Евбее, вверив его евбейскому барону Ликарию, давно перешедшему на службу Византии. Михаил по­слал и сухопутную армию (преимущественно из наемни­ков турок) под начальством Синадина и Каваллария. Флот имел большую удачу, разбил и захватил в плен афинского «мегаскира» сира Иоанна со многими евбейскими барона­ми. Сухопутное войско опять было разбито фессалийским деспотом, имевшим с собою итальянский отряд. Один из военачальников Палеолога был убит, другой ранен и умер в Салониках (1278). За смертью Гильома II Вилльгардуэна в том же году Карл Анжуйский принял присягу от вассалов Ахейского княжества и еще прочнее утвердился в Греции. Внешние опасности и внутренние раздоры, несочув­ствие и противодействие большинства народа и даже близких родных ожесточили Михаила Палеолога. Он дал волю подозрительности, от которой не был свободен и прежде. Начались допросы и пытки. Двое братьев Раулей из знатнейшего малоазиатского рода были ослеплены за веру отцов и за осуждение унии. Пытали Иоанна, сына эпирского деспота; оставленный в качестве заложника при константинопольском дворе, он прославился в вой­нах с сельджуками и стал подозрительным Михаилу. Его с монахом Котисом, некогда при Феодоре Ласкаре посове­товавшим Михаилу спастись к сельджукам, обвинили в из­мене, и оба погибли. Пытали и служилых людей, и книж­ных, и монахов, ослепляли и увечили. Напрасны были хо­датайства царицы и патриарха. Неугодное мнение каралось немедленно и жестоко. Царь говорил друзьям, что он лишь защищается, что государство не монастырь, что грех покрывается покаянием; ему же тяжело карать особенно монахов, будучи их другом с юности. Михаил продолжал поощрять доносы, и озлобление росло. Одни, далекие от умыслов против царя, гадали, когда они изба­вятся от зол; другие шли дальше и подбрасывали листки, обвинявшие Палеолога в преступном захвате престола, в ослеплении законного наследника. Читавшие эти памфле­ты и не донесшие подлежали смерти по царскому указу за «цареписание». Векк стал всем ненавистен, царь же защи­щал ею как борца за унию и не меньше, чем себя. За осуж­дение унии пострадал сын верного Акрополита и министр Музалон, на спине которого родной брат на глазах царя сломал палку. Подозрительность и жестокость Михаила объясняются тяжелым для него оборотом дел на Западе.

Пока был жив папа Николай, Карлу Анжуйскому при­ходилось подчиняться его воле, опиравшейся на силу всех врагов Карла в Европе. Нельзя было думать о немедленном осуществлении горделивых планов о латино-греческой «империи Цезаря и Августа», по выражению византийского историка Григоры. Папа Николай вполне сознавал себя главою христиан Запада и Востока, властным и блестящим государем в Риме. Но уже в 1280 г. Николай умер, и Карл, от­странив родичей покойного папы, возвел на папский пре­стол преданного ему французского кардинала, принявше­го имя Мартина IV. Не дорожа трудами своих выдающихся предшественников, Мартин немедленно порвал с греками, обошелся грубо с послами Михаила и отлучил его от Церк­ви. Карл получил свободу действий и отправил в Албанию сильные подкрепления своему полководцу Руссо де Сюлли, который осадил Берат. Перевес сил Карла на суше казался бесспорным, но неожиданно для него великий доместик Михаил Тарханиот разбил Сюлли и взял его в плен (1281), Такой успех рассматривался в К-поле как спасение. Тем вре­менем Карл сблизился с венецианцами, которые убеди­лись, что им не заменить генуэзцев во владениях Палеолога. Оживились традиции империи Балдуина, где венециан­цы   были   полными  хозяевами,   и   был   решен   поход сицилийского и венецианского флота на Евбею. Михаил дал отпор врагам при помощи Генуи; греческие корсары навели страх на сицилийских купцов даже в водах Италии. Михаил все же оставался под постоянной угрозой. В 1281 г. Карл с Филиппом, наследником Балдуина, заключили при посредстве курии договор с Венецией о восстановлении в К-поле Латинской империи. В следующем году предполага­лось послать флот, а далее — грандиозную морскую экспе­дицию против столицы Михаила. С соединенными силами Италии, Франции, Венеции и баронов Греции Михаил не мог бороться долго, его могло выручить лишь чудо. Пока Карл собирал людей, корабли и военные припасы, возлагая на своих подданных тяжкие жертвы, Михаил через своего генуэзского вассала Цаккарию Фокейского искал помощи у врагов Карла в Европе. Главный из них, Петр Арагонский, направился со своим флотом к берегам Африки, еще не ре­шаясь напасть на Карла. Внезапно в самой Сицилии разра­зилось народное восстание, французов резали, и в два ме­сяца на острове не осталось слуг Карла (1282). Тогда Петр Арагонский явился в Сицилию и был коронован в Палермо. С тех пор Карла преследовали неудачи. Сицилийская «ве­черня» похоронила планы Карла о походе на греческий Восток Вместе с тем была похоронена и уния; в ней для греческой империи до поры до времени уж не было нужды.

Тем не менее все усилия Михаила были направлены на Запад. Восточная, малоазиатская граница оставалась в небрежении. Одни гарнизоны были уведены, другим не пла­тили жалованья. Поборы разоряли население, крестьяне обнищали, и «уравнительная раскладка» тяжело легла на служилое сословие М. Азии. Епарх Ходин отбирал у служи­лых людей их поместья, приносившие по 40 золотых в год. Фискальные мероприятия Ходина вызвали такое возмуще­ние, что их пришлось отменить. Для войн на западе нужны были деньги и люди, и восток нес все тяготы, не получая взамен даже защиты границ. Перенесение столицы в Кон­стантинополь погубило благополучие населения Никей-ского царства. Последствия не замедлили сказаться. Во время постоянных междоусобий среди сельджуков, под­павших под монгольское ярмо, отдельные шайки сельджу­ков и монголов тревожили византийские пограничные об­ласти. Михаил послал своего сына Андроника вновь засе­лить и укрепить еще недавно цветущую долину Меандра, но Андроник не сделал ничего прочного, и сельджуки со­жгли Траллы, главный город в той местности. Михаил от­правился и лично на восточный рубеж по реке Сангарию, но побыл там недолго, и набеги врагов не прекратились. Управление краем представляло грустную картину; власти скрывали правду от царя, и он лично убедился, что населе­ние разбежалось. Михаил укрепил границу до Прусы (Бруссы), насколько ему позволили западные дела.

Миновала опасность со стороны Карла Анжуйского — с тем большим жаром старый царь устремился на запад для изгнания остатков латинян из Греции. Во время этого похода Михаил VIII скончался (возле Лизимахии фракий­ской, в конце 1282 г.).

В лице Михаила Палеолога сошел в могилу основатель последней византийской династии, последний из круп­ных императоров, личность сильная, даровитая и глубоко интересная. Блестящим аристократом он начал, мрачным самодержцем закончил; в юности смело держал ответ грозному Ласкарю, в старости лгал и синоду и народу от­носительно святыни, завещанной предками, разномыслия не выносил и чужую совесть попирал ради политической выгоды. Обладая громадным честолюбием и энергией, он до конца не утратил ни того, ни другого. Среди тяжких ис­пытаний он неослабно нес обязанности монарха, в самые трудные минуты одинокий, не понятый близкими людьми, с которыми, впрочем, он не стеснялся, напр. с супругою Феодорою. Перед чужим правом он жесток, даже престу­пен (напр., с несчастным сыном Феодора II), перед боль­шей силой — хитер, способен обмануть даже курию. Его несравненная выдержка не раз спасала государство. Как дипломат, он превосходил более могущественного Карла Анжу и большинство современных ему пап; с хитрыми итальянскими выходцами и с римскими монахами он вел себя как мастер дела. Курия служила целям своего «блудно­го сына», распинавшегося в покорности св. престолу. Блес­тящий воин в молодые годы, любимец военной знати, Ми­хаил стал на престоле неутомимым организатором воин­ских сил, снаряжая новые армии и эскадры после каждого поражения. Средств народа он при этом не щадил.

Постоянной и основной целью его политики было восстановление Византийской империи в прежнем объе­ме, изгнание латинян и подчинение южных славян. Сред­ством, часто единственным, была уния. Михаил умел смот­реть опасности в глаза, видел ее яснее других и находил исход при всяком положении. Убедившись в необходимо­сти унии, он навязал ее своему народу без колебания.

Его политическая программа вряд ли была понятна массе подданных, и, во всяком случае, после возвращения Константинополя и не видя конца войнам к ней охладели, а средство — уния — было ненавистно народу, низшим и верхним слоям. Ревностно служа интересам империи, Ми­хаил стал во враждебные отношения к большинству под­данных, вплоть до членов собственной семьи и близких, которых в кандалах показывал нунциям, не говоря о мона­хах, которых он любил по традициям своего рода, но кото­рых из-за унии он увечил публично.

Воин и дипломат, Михаил не был хозяином. Ему были нужны народные деньги — на наемных латинян и турок, на флот, на посольства, на придворный блеск. У него не было времени думать о народе, так тревожно было его царствование. Вряд ли он и интересовался нуждами крестьян­ства и развитием производительных сил страны, как все Ласкари. Аристократ, вознесенный на престол знатными врагами Ласкарей, Михаил по происхождению своей влас­ти был врагом того отеческого, хозяйственного строя, ко­торый был присущ Ласкарям. При нем крестьянам жилось хуже. Не говоря о крестьянских мятежах в Никейской об­ласти, принявших династическую окраску и залитых пото­ками крови, ставленник властелей не мог препятствовать глухому социальному процессу, который привел в XIII и XIV вв. крестьянские массы в бесправное состояние крепо­стных проскафименов. Пострадали и мелкие прониары, военный класс. Сведения о социальных отношениях при Михаиле скудны и не разработаны, но ясно, что не только казна Ласкарей, но и экономические силы населения были использованы Михаилом без пощады и благоразумия.

В изданном проф. Троицким уставе обители св. Дими­трия в Константинополе, знаменитому «монастырю Палеологов», отстроенному Михаилом, он пишет о себе: «Что бо, Владыко, из содеянных на мне Твоим благоутробием не превосходит и самый разум дивных? ...Что касается меня, то все, чем только кто-либо мог бы величаться, Бог собрал для меня как бы нарочно все вместе». И Михаил распрост­раняется о знатности своего рода, о своих знаменитых предках. «А сколько я сам преуспел... об этом вопиют сами дела...» В таком тоне написана вся краткая автобиография, панегирик самому себе, перечень сплошных успехов и по­бед. Ни одного намека на тяжелые факты и невзгоды, кото­рыми полна жизнь Михаила; ничто не напоминает хрис­тианский смиренный дух, которым полно, например, «По­учение Владимира Мономаха». «Я не искал трона, но был вынужден принять его как достойнейший», — пишет Ми­хаил. Сквозь похвальбу царственного ктитора звучит са­мозащита непопулярного монарха. Казалось бы, что вос­становителя византийского Константинополя должна бы­ла окружить любовь, хотя столицы. На самом деле его наследник не посмел даже перевезти тело отца в Констан­тинополь.

[1] По исследованиям Иречка, Елена происходила из какого-то французского знатного рода, утвердившегося в Греции.