Глава VII

АНДРОНИК III И КАНТАКУЗИН.

ДВИЖЕНИЕ ПРОТИВ СЛУЖИЛОЙ ЗНАТИ

Первый из Палеологов, Михаил, был возведен на пре­стол служилой знатью, враждебной Никейской династии, но держал знать в руках благодаря своей энергии и ореолу восстановителя древней империи. Второй из Палеологов на престоле, Андроник, начал с крутой реакции против по­литики отца, окружил себя двором из просвещенных бю­рократов и книжных людей, враждовал с военной знатью и после ряда неудач и унижения империи был свергнут фра­кийской и македонской служилой аристократией, объеди­нившейся под знаменами его внука. Андроник Младший, третий из Палеологов, все время был в руках военной зна­ти, именно ее крупнейшего представителя Кантакузина, не смог получить свободу действий и предотвратить грядущее междоусобие. Реформы социального и государственного строя были немыслимы при таких условиях, и византий­ское правительство, хотя воинственное, преданное идее восстановления древней империи в прежних пределах, бы­ло бессильно против тех новых соседей, сербов и османов, которые создали крепкие национальные государства. Оно имело успехи, и крупные лишь там, где оно встречалось с совершенно расшатавшейся властью, опираясь на местное греческое население и на дипломатию Иоанна Кантакузи­на: в Восточном Архипелаге и в Северной Греции.

Лично Андроник не возвышался над кругозором знат­ного воина, и его страстью была охота с собаками и соко­лами, а не государственные дела, которыми и завладел Кантакузин, его главный докладчик. Но недаром Андро­ник, как и другие Палеологи, изображался на своих обес­цененных, тонких и вогнутых монетах не в царском обла­чении, но в воинских доспехах. Он не провел ни одного года без похода, обыкновенно принимая личное участие, не раз был ранен, сражаясь рядом с тем же Кантакузином. Последний не был любимцем-временщиком, как Музалон при Феодоре Ласкаре, но самостоятельною силою, тяжкою для царя и его семьи. Не говоря об уме и образовании, ко­торыми Кантакузин превосходил царя, он или, вернее, его мать Феодора Палеологина были настолько богаты, что на своих фракийских вотчинах собирали войска и не раз со­держали армию Андроника на свой счет. И Кантакузин с матерью умели использовать свое положение. Феодора за­тмила влиянием императрицу-мать, принимала послов и устраивала воинские предприятия. Иоанн Кантакузин не только вел войны и дипломатические переговоры лично и на свой страх, но стал фактически главою управления и да­же подписывал бумаги красными царскими чернилами.

Свержение Андроника Старшего принесло с собою внутренний мир; Андроник и Кантакузин были врагами репрессий; изобилие припасов обрадовало население сто­лицы. Новое правительство обещало быть более сильным и приступило к отражению врагов. Первым из них был зять Андроника Михаил Болгарский, разграбивший окрестности Адрианополя. Андроник опустошил Южную Болгарию, взял Ямвол, и последовало примирение; угрожала сербская опасность; и когда сербы разбили болгар под Вельбуждом (1330) и Михаил был убит, а его вдова, сестра Андроника, изгнана из Болгарии, император вновь захватил всю Южную Болгарию до моря. Новый болгарский царь Иоанн Страшимир[1], с сербской и валашской поддержкой, однако, прогнал греков из Болгарии, причем сам Андроник оказался в трудном положении под Розокастро и вынужден был заключить мир, обещав свою дочь Александру (1332).

Между тем грозные османы уже обложили Никею. Чтобы обеспечить себя с фланга, Андроник отправился в Кизик и Пиги (Бигу), где заключил договор с соседним сельджукским эмиром племени Караси: постоянным желанием Кантакузина и Андроника было воспользоваться враждою сельджуков к османам. Вернувшись в столицу, Андроник с Кантакузином собрали все силы для похода на османов и выступили с 2-тысячной закаленной в боях фракийской конницей и с многими тысячами ополчения; последнее представляло собою сброд людей, настолько не уверенных в победе, что они захватили с собой лодки на случай бегства. Османов стояло под Никеей не менее 8 тысяч: это было национальное, испытанное в боях войско под начальством Ала ад-дина, брата султана Орхана. Турки встретили греков не посреди Никейской равнины, но в ущельях Пелекана. После перестрелки к ночи греки решили отступить, по совету Кантакузина, но болгарский вспомогательный отряд ввязался в схватку, в которой едва не погибли Андроник и Кантакузин. Царь был ранен, и немедленно в греческих войсках произошло смятение; в панике греки рассеялись по разным направлениям, причем по¬гибло много знатных вождей (1329). Поражение под Пелеканом имело для империи гибельные последствия. Никея, ядро империи Ласкарей, была принуждена голодом к сдаче османам (1330), никейские святыни и рукописи попали в руки турок, которые их продавали впоследствии грекам за большую цену. Плодородная Вифиния была утрачена греками навсегда, и победителям открылась дорога к азиатским пригородам Константинополя.

Удар был тяжкий, хотя Орхан, подступив к Никомидии, предпочел мир и обязался не нападать на империю. Чтобы успокоить население, правительство заставило патриарха снять церковное отлучение с приверженцев Андроника Старшего и учредило новый высший суд из четырех «царских судей» (троих светских юристов и одного духовного лица), обязав их страшными клятвами творить нелицеприятный суд и обеспечив их богатыми доходами с земель; но к более глубоким реформам правительство не было способно. Вместе с тем оно решило повести активную политику в Архипелаге, кажется, по инициативе Феодоры Палеологины. Впервые после Михаила VIII был снаряжен значительный флот, который отправился на Хиос для изгнания Мартина Цаккариа, захватившего этот богатый остров. Хиос был воссоединен с империей. Мартин был привезен в Константинополь. В Фокее и среди прибрежных сельджуков племен Сарухан и Ментеше[2] было восстановлено обаяние императорского имени (1329).

Но насколько непрочен был внутренний мир, показала тяжелая болезнь, постигшая царя Андроника. Проявилась глухая борьба домов Палеолога и Кантакузина. По подписанному царем завещанию верховная власть переходила к беременной царице Анне Савойской и наследнику, если таковой будет, но регентство доставалось Кантакузину. Об Андронике Старшем и о царице-матери не было упомянуто. Объявлялась политическая амнистия, распространенная на старых врагов Андроника Младшего — на бывшего салоникского деспота Константина и на Метохита. Было ясно, что завещание — дело Кантакузина, вербовавшего себе политических друзей: Сиргиан был ранее освобожден по его же настоянию и назначен правителем Салоник, резиденции царицы-матери Ксении, армянки. Завещание вызвало дви­жение среди врагов Кантакузина, особенно партии Андро­ника Старшего, и против покинутого всеми больного и ос­лепшего «царя и монаха Антония». Кантакузин принял кру­тые меры: градоначальник Синадин вынудил у него под угрозой смерти отречение от всяких видов на престол. Опаснее было движение в Салониках, где народ был приве­ден к присяге царице-матери и Сиргиану как регенту во имя будущего наследника и, очевидно, против Кантакузина. Больной царь был бессилен примирить дворы своей матери и Феодоры Палеологины, матери Кантакузина, и сам нахо­дился в руках последнего. Сам Кантакузин пишет в своей ис­тории, что больной Андроник собирался отречься от пре­стола. Но царь исцелен был водою Живоносного Источни­ка Богоматери, константинопольской святыни. С тех пор Андроник имел Кантакузина в подозрении, но не мог пред­принять шагов против лица, положение которого было так сильно и независимо. Кантакузину удалось расправиться, погубить в глазах царя опасного Сиргиана. Последний был обвинен в заговоре и вызван на суд в столицу, откуда он бе­жал к генуэзцам в Перу и далее на корабле в Албанию и ко двору сербского короля; там стал он настолько опасен, имея многих сторонников, что Андроник свозил провиант в дво­рец в своей столице, опасаясь мятежа, и лично отправился в Салоники, где ему удалось покончить с опасным, даровитым врагом: некто Сфранзи Палеолог, притворившись сторон­ником Сиргиана, заманил его в окрестности Салоник и убил, за что получил звание великого стратопедарха.

Направляемый Кантакузином, царь Андроник снизо­шел до личных обысков в домах Перы при погоне за Сиргианом, до организации политического убийства, но выго­ду получил один Кантакузин. Царь очутился в его руках бо­лее чем когда-либо, тем более что один за другим ушли в могилу другие враги Кантакузина: Андроник Старший, Метохит, царица-мать Ксения и деспот Константин Палеолог. С деспотом Димитрием, замыслившим переворот при по­мощи генуэзцев и двух Асеневичей, справилась в отсутст­вие царя и Кантакузина мать последнего, Феодора.

Кантакузин свободно проводил свою политику. В при­морских сельджукских племенах Айдин и Сарухан он видел союзников, быть может личных, на случай борьбы с Палео-логами. Племена эти, наполовину огреченные, поселившие­ся среди греческого населения малоазиатского побережья, поддавались влиянию византийского двора. Вожди их гово­рили по-гречески. Дорога в византийские области Фракию и Македонию была известна сельджукским наемникам и пи­ратам еще до времени каталанов. Как некогда германцы в Галлии и Паннонии, они считали пустынную Фракию едва ли не своею, по крайней мере Омар, сын дружественного айдинского эмира, явившись во Фракию с толпой грабите­лей, удивлялся, почему греческие войска загородили ему до­рогу, и без боя отступил. Этот самый Омар, когда император обратился к сельджукам за помощью против латинян Фо-кеи, заявил Кантакузину, что он считает императора за сво­его государя и обязуется ему служить своими силами.

Сельджуки нужны были Кантакузину не только как ис­конные враги османов, но прежде всего как помощь против латинян Восточного Архипелага. Изгнание последних ста­ло очередной целью византийского правительства. Оно могло уравновесить потери в Вифинии и Македонии. Пер­вый поход на Хиос против Цаккариа был задуман при дворе матери Кантакузина. Большие острова у малоазиатских бе­регов могли давать богатые доходы, но они шли в руки латинских купцов. И за эти годы сельджукские грабежи воз­росли необычайно; подданные латинских государей толпа­ми уводились в плен, и латинская торговля была парализо­вана. Особенно страдали венецианцы и генуэзцы, утратив­шие в конце XIII в. рынки Сирии. За сельджукскими грабежами, за волнениями среди греков-островитян они чувствовали руку агентов Кантакузина. В Венеции явилась мысль разбить греко-сельджукскую опасность путем орга­низации крестового похода против сельджуков, в котором Византия не могла бы не принять участия. Почва для этого плана существовала. Угрожавшая Византии опасность от ту­рок не укрылась от римской курии. Оценив положение, па­пы оставили свою ставшую традиционной политику, желавшую привести греков к унии угрозою латинского меча. С тридцатых годов XIV в. римско-византийские отношения, даже при папах, наиболее враждебно настроенных к право­славию, вступают в новую фазу, завершившуюся Флорен­тийской унией. Та же перемена произошла во взглядах французского двора, и Филипп VI отверг идеи Брокара, представившего мемуар о завоевании католиками гречес­кой империи. Ведь турки угрожали как грекам, так и латин­ским государствам в Романии, и грекам следовало помочь, но под условием присоединения их к католическому миру. В 1332 г., по инициативе Венеции и с благословления папы Иоанна XXII, образовалась «конференция», или политичес­кая «уния», между Венецией, родосскими иоаннитами и Ви­зантией. С 1334 г. папа находился в союзе с Андроником против турок, подписанном в Авиньоне, и к этой лиге при­мкнули французский и анжуйский (неаполитанский) дво­ры, а также наксосский дука Санудо, сильно страдавший от турок. Хотя византийское правительство не могло укло­ниться от этой лиги, надеясь на помощь против османов и желая обеспечить себя с латинской стороны в Фессалии, Эпире и Македонии, оно было далеко от мысли оказать ла­тинянам реальную помощь, хотя и собирало флот. Корабли латинян-союзников сожгли несколько сельджукских селе­ний, но до крестового похода, назначенного на 1336 г., дело не дошло. Монархи отдаленного Запада от него уклонились. Между тем раздражение против Византии росло среди ла­тинян Леванта, и центром агитации явилась генуэзская ко­лония в Пере, особенно когда император заключил полити­ческий союз с венецианцами, который мог привести к утра­те генуэзцами их торговых привилегий и преобладания на Черноморье. Генуэзский пригород Константинополя занял враждебное положение к византийскому императорскому правительству, поддерживал его внутренних врагов и, не­смотря на запрещение, укреплял свои стены. При неглас­ном участии генуэзцев латиняне Леванта, именно родосские рыцари — генуэзец Каттанео Фоксейский и Санудо На­ксосский, — решили выступить против Византии открыто, вознаградив себя за ее счет, и захватили богатый остров Митилену, или Лесбос (1336). Андроник начал с ближайших врагов и подстрекателей, осадив Перу и заставив срыть ее стены, но и после этого разбогатевшие купцы поддержива­ли врагов правительства (деспота Димитрия) и снаряжали корабли для помощи врагам императора. С сильным фло­том из 84 кораблей Андроник с Кантакузином отправился на Митилену, занял остров — кроме города Митилены, где укрепился Каттанео; затем осадил Фокею, где были захваче­ны людьми Каттанео знатные заложники эмира саруханско-го. С помощью сельджукских кораблей и войск, благодаря дипломатическому искусству Кантакузина укрепленные Фокея и Митилена сдались императору на условиях. Каттанео был оставлен в Фокее в качестве царского наместника, и фокейские купцы в ущерб генуэзцам получили право беспош­линной торговли в империи; остров Митилена был возвра­щен императору (1336). Значение латинян настолько пало, что вскоре и Фокея прогнала Каттанео со всеми генуэзцами; влияние Византии на сельджуков, наоборот, упрочилось.

Тем тяжелее чувствовалось неудержимое и последова­тельное наступление османов. Раз занятое ими не возвра­щалось, колонизовалось, становилось турецким. Далеко не все христианское ими разрушалось, например в Никее с 1330 г. до сих пор в руках греков сохранилась церковь мо­настыря Иакинфа с ее мозаиками. Те греческие элементы, которым чиновники Палеологов были особенно тяжки, мирились с турецким патриархальным режимом и даже помогали его утверждению. Греческое крестьянство рабо­тало на беев и большей частью перешло в ислам. Погра­ничные помещики-акриты часто водили дружбу с османа­ми, когда еще были их соседями на предгорьях Олимпа, иногда сражались в их рядах. Почти не отличаясь от них по образу жизни, они жили узкими местными интересами и без особой боли подчинились роду Эртогрула, так как Византия их не защищала, а только брала. Турецкая власть была сурова, сообразно времени и варварству завоевате­лей. При Орхане греческий элемент явился в турецких войсках в виде постоянного корпуса янычар («новоприз­ванных»), набиравшегося из христианских детей; их была сначала всего тысяча, и янычары были отборным, люби¬мым корпусом: поступившие в него делали карьеру.

Заняв Никею, Орхан лишь на короткое время примирился с Андроником и усыпил его бдительность дарами (1331). Он не мог удержать стихийного движения османов на новые, притом запустевшие земли на склонах плоскогорья к морю. Уже в 1332 г. снова императору пришлось вы¬ступить для защиты Никомидии, притом в последний раз: слишком он был занят войной во Фракии. Более помощи Никомидии не было, хотя османы отступили. Орхан захватывает гавань Киос (ныне Гёмлек) на устье реки, вытекающей из Никейского озера. Двигаясь на юго-запад, он покорил (1336) сельджукское племя Караси, жившее по реке Риндаку и на плодородном плоскогорье по южному побережью Мраморного моря до Кизика. Наконец в 1337 г. пала Никомидия, ныне Измид, с плодородной низменностью кругом большого озера и по р. Сангарию; Измид стал гаванью и верфью для турецкого флота. Переход побережья Мраморного моря в руки османов открыл им путь к фракийскому побережью. Если нападения на Фракию и Халкидику вернее отнести на долю сельджуков, несмотря на их дружбу с византийским правительством, то набег 1332г. на Родосто и другие города к северу от Мраморного моря был делом османов. Весь 1338 г. наполнен известиями о турецких грабежах во Фракии, и сам Орхан с 36 кораблями подступал к Константинополю, но был разбит, причем греки, по известию Григоры, не понесли никаких потерь.

Чем объяснить, что воинственный Андроник бывал лишь урывками на азиатском фронте и его правительство продолжало близорукую политику Палеологов, тратя силы на отдаленном Западе, вместо того чтобы их сосредоточить на защите Вифинии и Мраморного моря? Кроме презрения к полудиким варварам, считавшим честью одежду с царского плеча — сколько их видела древняя империя, и никто из них ею не завладел! — между прочим имели вес личные интересы правящей аристократии с Палеологами и Кантакузинами во главе. Их богатые родовые земли лежали во Фракии и Македонии; Вифиния стала глухой и запустелой крестьянской областью, заброшенной правительством, особенно после восстания в пользу несчастного Ласкаря. Держались одни города за их стенами, восходящими к римским временам, и за их пределами поражает скудость памятников византийских при обилии античных и древнехристианских. Манил и ослеплял культурный, веселый Запад, как старую Польшу.

Север Греции и Македония с Фракией были главным театром военной и политической деятельности правительства Андроника. Над всеми вопросами господствовал один — сербская опасность при Душане. Но как в отношении османов, так и против Сербии византийское правительство не нашло в себе сил, чтобы предпринять планомерное и решительное отражение могущественного врага, и ограничилось бессвязными, пассивными мерами: и здесь и там последствия были одинаковые — невозвратимые потери и безнадежное будущее, не всегда ясно сознаваемое.

На фоне сербской опасности правительство Андроника спешит разрешить вопросы сравнительно второстепенные, но назревшие, завещанные первым Палеологом. При этом в Эпире и Северной Греции оно сталкивается с традиционным врагом — Анжуйским (или Тарентским) домом, унаследовавшим претензии потомства императора Балдуина II Куртенэ. Положение Византии в этом районе было благоприятно при вступлении Андроника Младшего. Янина и Северный Эпир были закреплены за Византией, государство Эпирское с столицей Артой находилось под византийским влиянием, и деспот Иоанн был вынужден признать верховенство императора. Но вскоре знакомый нам Филипп Тарентский снарядил экспедицию своего зятя Вальтера Бриеня, претендента на Среднюю Грецию, против эпирского деспота и по взятии Арты заставил последнего принести ленную присягу. Хотя в том же году Филипп умер (1331), но Эпир и юг Албании подпали под итальянское влияние, и один из наследников Филиппа, наместник Ахеи Иоанн Гравина, принял титул дуки драчского и государя королевства Албании. Смерть владельца лучших земель Фессалии, полунезависимого Стефана Гавриилопула из знатнейших Мелиссинов, вызвала большие перемены в Фессалии и вступление византийских войск, руководимых салоникским стратигом Мономахом, потом самим царем. Одновременно эпирский деспот захватил часть Фессалии и в столкновении с царскими войсками потерпел такую неудачу, что не толь­ко был вытеснен из Фессалии, но и в самом Эпире византий­ское влияние одолело анжуйское (1334). Вся Фессалия, кро­ме принадлежавшей Каталонскому государству южной час­ти с Новыми Патрами, была присоединена к Византийской империи, и наследие старого врага Палеологов Иоанна Ан­гела Фессалийского было ликвидировано в пользу констан­тинопольского правительства. Сверх того четыре независи­мых албанских племени, живших кругом Эльбассана, под­чинились византийскому императору.

Очередь была за Эпирским государством, давно уже ут­ратившим возможность распоряжаться своими судьбами. Борьба итальянского и анжуйского влияний давно уже пере­шла в междоусобия властелей и придворных партий, мятежи и политические убийства. В 1336 г. деспот Иоанн был отрав­лен своей женой Анной. Одновременно в связи с захватом сербами Драча (1336) в Южной Албании вспыхнуло восста­ние против византийских властей. В 1337 г. Андроник и Кан-такузин с сельджуками упомянутого Омара вступили в Алба­нию и жестоко разорили страну: турки продавали сотню бы­ков за одну золотую монету и увели множество пленных в неволю. В Эпире ожидал более легкий и значительный успех. Деспина Анна не могла спасти независимость страны, не­смотря на все хлопоты перед Кантакузином, несмотря на об­ручение юного наследника Никифора с дочерью Кантакузина, и страна после более чем столетней независимости была воссоединена с Византийской империей. Анне с сыном бы­ло предложено переселиться в Салоники, где им были пожа­лованы богатые имения. Велика была радость Андроника: Эпира не могли присоединить ни дед его, ни отец, и он про­вел в своих новых областях более года, организуя управле­ние; во главе Эпира был поставлен главный сообщник Кантакузина Синадин, столичный епарх. Но едва царь уехал, ан­жуйская партия во главе с властелями, привыкшими к феодальным западным вольностям и к анжуйским деньгам, подняла восстание, Никифор был увезен в Италию, помолв­лен с дочерью Филиппа Тарентского и Екатерины Валуа и вернулся с итальянской помощью. Синадин был брошен в тюрьму. Однако Янина и Северный Эпир остались верными Византии. Опять Андроник с Кантакузином выступили в Эпир и благодаря дипломатическому искусству Кантакузина овладели Артой и двумя городами, где заперлись восставшие. Сдавшийся Никифор был отправлен в Салоники. Вся Запад­ная Греция от Албании до Коринфского залива была воссое­динена с империей, и во главе новых областей был постав­лен родственник Кантакузина Иоанн Ангел.

Воссоединение Фессалии и Эпира было крупным со­бытием, но еще значительнее было движение сербов в гре­ческие земли, излагаемое в отдельной главе в связи с по­следующими событиями.

Здоровье Андроника было расшатано невоздержанной молодостью, ранами и невзгодами. Его преждевременная смерть в 1341 г. не внесла перемен в направление внешней политики, и ранее руководимой Кантакузином. Но при во­зобновившихся династических междоусобиях резче про­явились пагубные стороны усвоенной внешней политики.

Старшему сыну Андроника, молодому царю Иоанну V Палеологу, было всего 8 или 9 лет. Завещания Андроник не ос­тавил. Кантакузин остался хозяином положения, в его руках было преданное войско и деньги как казенные, так и большие личные. Не медля, он окружил дворец преданными ему варя­гами и разослал властям указ о подавлении мятежей, т. е. по­пыток свергнуть его власть. Еще не было справлено пышное поминовение по Андронике (даже св. София не вместила со­бравшегося духовенства), как против Кантакузина выступили в первом же заседании синклита его главные враги в Кон­стантинополе: царица Анна, патриарх Иоанн Априйский, из знати — Гавала и трое Асеневичей и, наконец, опаснейший из всех — дука флота и протовестиарий Апокавк, бывший со­общник Кантакузина, незнатный, но честолюбивый и не стеснявшийся в средствах; он предлагал Кантакузину помощь в достижении престола, но Кантакузин ему не доверился, и Апокавк стал его заклятым врагом. Поддерживаемый царицей патриарх, хотя и ставленник Кантакузина, переселился во дворец в качестве защитника малолетнего царя и потребо­вал учреждения регентства с ним, патриархом, во главе. Кан-такузин держал себя спокойно и с выдержкой и даже при пер­вом случае — обсуждении войны с болгарами — подал в от­ставку, зная, что без него не обойтись; и, когда бессильные его враги просили управлять делами, он стал действовать еще спокойнее. Внешние враги рассчитывали на смуты: вторг­лись сербы, восстали албанцы, турки готовили нападения. Александр Болгарский требовал выдачи царевича Шишмана (сына Михаила Болгарского и сербской королевы), грозя войною. Кантакузин выступил против Александра, поспешившего примириться, дважды отразил сельджуков Якши и Сарухана в Дарданеллах, возобновил дружеский договор с ос­манским султаном Орханом. При этом он предупредил заго­вор Апокавка, который вместо похода на турок пытался за­хватить малолетнего царя и имел возможность скрыться в своем укрепленном городе Эпиватах.

Презирая внутренних врагов, Кантакузин лелеял боль­шие планы. К нему прибыли посланцы из латинской Морей. Плохое управление баронов и наместников Екатерины Валуа, столкнувшихся даже с папской властью, тяготило латино-греческое бесправное население Морей, так наз. гасмулов. Византийское управление в округе Мистры казалось лучшим. Гасмулы и даже часть баронов просили Кантакузина присоединить к империи латинскую Морею с сохранением за ними их земель. Кантакузину рисовалось очищение и Средней Греции от каталанов, чтобы империя в древнем бле­ске простиралась от столицы непрерывной линией до кон­ца Пелопонниса. Хотя у него не хватало средств для отражения сербов, подошедших к Салоникам, хотя внутри государ­ства он был окружен врагами, даровитейший из политиков своего времени оказался мечтателем, где дело шло о древнем блеске и о «дерзких варварах», каковыми он считал сербов Душана. Сторонники и родные Кантакузина, его люди и вой­ско тяготились неопределенным положением, ожидали и да­же требовали, чтобы их вождь возложил на себя корону. Сам Кантакузин был врагом поспешных и нелегальных шагов, предпочитая фактическую власть узурпации. Среди своей партии он не чувствовал себя свободно. Протостратор Сина-дин, поставленный им во главе Салоник, другие правители и архонты западных областей прислали в Димотику укреп­ленное гнездо Кантакузина, трех знатнейших лиц (пинкерна И [оанна] Ангела, Константина Палеолога и великого папию Цамвлакона) с требованием не предпринимать реши­тельных шагов без их ведома и совета; но эти представители западной знати обращались с Кантакузйном как с царем. Кантакузину предстояло или быть ставленником служилой знати на императорском престоле, или погибнуть под удара­ми явных и влиятельных врагов. Даже под окнами Влахернского дворца знатная молодежь требовала для Кантакузина царских почестей, не стесняясь присутствием царицы Анны. Однако претенденту не хватало решительности, бывшей у Михаила Палеолога, ответственность за переворот он не хо­тел взять на себя, все еще надеясь устроить дело миром. Он хотел брака юного царя со своею дочерью, но свадьбу откла­дывал; он хотел обезопасить себя со стороны Апокавка, но вместо решительных мер против явного врага поехал к нему в Эпиваты и, удовлетворившись его обещаниями, сам пропу­стил его в столицу. В Апокавке он ошибся. Прибыв в Кон­стантинополь, он немедленно возбудил и объединил врагов Кантакузина, начиная с царицы и патриарха. Он заставил принять важные решения в отсутствие Кантакузина. Он был назначен правителем расходов. Мать, сын и невестка Канта­кузина были окружены стражей, но народ еще не решился грабить богатый их дворец, удовольствовавшись разгромом домов знатных приверженцев Кантакузина, из коих 42 спас­лись бегством. Все попытки друзей Кантакузина и даже его самого вступить в переговоры кончались тем, что Апокавк бросал посланных в тюрьму. Сама царица была запугана. Тайно она советовала Кантакузину проявить терпение, а яв­но подписывала грамоты и указы, которыми Кантакузин об­винялся в умыслах против юного царя; от него требовали удалиться в частную жизнь. При таких условиях собравшие­ся в Димотике сторонники Кантакузина ради собственного спасения заставили его возложить на себя знаки царского достоинства; но и тогда он не решился выступить против ди­настии и приказал поминать себя с супругой Ириной лишь после царицы Анны и Иоанна Палеолога.

В первый же период борьба Кантакузина с Палеологами приняла характер, далеко выходящий за рамки династичес­кой борьбы. Широкое, для Кантакузина неожиданное, учас­тие народных масс под знаменами самодержавия могло при успехе изменить ход византийской истории и вернуть импе­рию к счастливым временам Ласкарей, завещавших потом­ству жизнеспособное национальное царство. Народные вос­стания против аристократического режима в провинциях бывали и прежде, но они были неорганизованны и бессиль­ны. Крупнейшим было восстание крестьян в Вифинии во имя прав Иоанна Ласкаря, но оно было потоплено Палеоло­гами в потоках крови и оставило по себе безлюдную Вифинию, ставшую легкой добычей для османов. Теперь народное движение шло под знаменем самодержавия Палеологов, ус­певших уже стать прирожденною, законною династией; оно охватило Фракию и Македонию, главную и лучшую часть империи, не имело успеха по недостаточно известным внут­ренним причинам и по ясным внешним: призыву слишком талантливым Кантакузином главных и роковых врагов элли­низма — сербов и особенно турок Последствием была ги­бель последних живых сил империи, сплошное опустоше­ние Фракии и Македонии, ставших в свою очередь легкой добычей для османов. После того история Византийской империи сводится к истории Константинополя с его приго­родами, в котором греческие императоры просуществовали свыше столетия, скорее благодаря ряду счастливых обстоя­тельств, из коих главным был разгром османов Тимуром.

В такой перспективе особо интересны подробности борьбы Кантакузина с Палеологами, к сожалению, односто­ронне и недостаточно освещенные главнейшим источни­ком — историей самого Кантакузина. В его лагере была фра­кийская служилая аристократия — ядро боевой армии, всего из 16 конных полков, около 2000 человек Против него, про­тив властелей и знатных поднялись — и, по-видимому, более по своему почину, чем по призыву агентов Апокавка, — простой народ, незнатные горожане и вся масса крепостных, па­риков и безземельных проскафименов Фракии во имя защи­ты самодержавного престола Палеологов. В Адрианополе грамота нового царя Кантакузина, возведенного на престол его знатными сторонниками, его войском, была встречена с энтузиазмом одними знатными, многочисленными и в крупных городах; они заставили прочесть ее в церкви, а про­стонародье им пришлось разгонять плетьми. Той же ночью трое чернорабочих обходили дома незнатных горожан, призывая избавиться от знатных и разграбить их дома. Жи­тели Адрианополя еще во времена Латинской империи вы­ступали против архонтов, которым нравились феодальные порядки, и теперь возбудить их было легко. Проживавшие в городе архонты, т. е. знатные землевладельцы, были схваче­ны и отосланы в Константинополь; дома их были разруше­ны до основания. Восстание быстро охватило всю Фракию, даже всю империю, если верить Кантакузину, и приняло не только политический и сословный, но и социальный харак­тер. Грабили богатых вообще. Должники не платили креди­торам, обвиняя их в «кантакузинизме»; и это известие венце­носного историка должно быть распространено на кабаль­ное крестьянство, на социально-экономические отношения между властелями и обезземеленным сельским населением. Повсюду городские низы восстали на защиту Палеологов, именем последних свода со знатными свои старые счеты. Из «лучших», т. е. богатых и знатных, одни искренно служили Кантакузину, другие обвинялись в том без всякого доказа­тельства бедными и сторонниками переворота. Простой на­род, по показанию самого Кантакузина, и ранее, в мирные времена, имел большую ненависть к «лучшим» вследствие грабительства и притеснений со стороны последних. Теперь же все могли беспрепятственно обогащаться, т. е. в земле­дельческой стране захватывать земли и рабочий инвентарь. Зачинщиками были беднейшие, оборванцы, люди, привык­шие ломать стены, т. е. чужие каменные ограды; но к ним пристали умеренные и порядочные элементы, которые не пошли бы на грабеж в мирное время. Все города восстали «сообща». Погромы сопровождались бесчеловечными убийствами, причем необузданное нападение на родных и изме­на самых близких считались за верность царю Палеологу. Из этих известий видно, что отношения личной близости и за­висимости, на коих был основан господствовавший аристо­кратический строй, разрушались во имя верности престолу и борьбы со знатными изменниками. Получается несомнен­ная картина социальной революции, во главе которой стали «действовавшие сообща» города, может быть, неизвестный нам ближе союз северных городов.

Восстание во Фракии и в Македонии тяжко отрази­лось на партии Кантакузина. Потрясена была и оборона империи. Призванный горожанами Адрианополя болгар­ский царь Александр не был, впрочем, допущен внутрь го­рода и лишь разграбил земли Кантакузина под Димотикой. Посланный Кантакузином отряд для наблюдения за Константинополем отступил, причем многие перешли на сто­рону Палеолога, но прочие прогнали болгарские отряды с помощью подошедших сельджуков, служивших Кантаку-зину, и Александр заключил мир.

Выступление болгар разожгло мятеж Образ действий Кантакузина в силу народного восстания, а также в силу его личной умеренности был оборонительный и даже прими­рительный; но руководимый Апокавком константинополь­ский двор не хотел слышать о примирении и считал Канта­кузина бунтовщиком. Его послов в столице бросали в тюрь­му с позором. Его мать, гордую Палеологину, не раз содержавшую армию Андроника Младшего на свой счет, за­ключили в тюрьму, лишениями довели до скорой смерти. Са­ма императрица Анна Савойская не могла облегчить ее зато­чение, не могла узнать о ней правду даже через своего врача и узнала лишь по смерти Ф. Палеологины через родственни­цу-монахиню. Богатый дворец Кантакузина в столице был разрушен. Его земли и имущество во Фракии, кроме укреп­ленной Димотики, были разграблены, и он сам затруднялся исчислить свои убытки, называя лишь цифры скота: 5000 быков, 1000 пар рабочих волов, 2500 кобылиц, 200 верблю­дов, 300 мулов, 500 ослов, 5000 свиней, 70 000 баранов, не­счетное количество хлеба. Выяснить образование и размеры этого крупнейшего хозяйства было бы благодарной задачей, разрешение коей позволило бы заглянуть глубоко в причи­ны скудости царской казны, слабости государства, народно­го бесправия и озлобления — внутренних причин неизбеж­ной катастрофы Византии, для которой указывают мощные внешние причины наши источники, односторонние, скуд­ные и к тому же еще плохо разработанные.

Тесть Кантакузина Андроник Асень (Асеневич) высту­пил против него с войском Палеолога. Его поход был три­умфальным шествием. Кантакузин со своим небольшим отрядом не смел даже подступить к Димотике, где укры­лась его семья. Междоусобие, народное восстание против знатных принесло ужасные плоды. Фракия, по словам Кан­такузина, обратилась в скифскую пустыню. Сельджуки без­наказанно высылали орды конных и пеших грабителей, и, за исключением городов, прибрежная Фракия обезлюдела.

Кантакузин, безуспешно пытавшийся переговорами овладеть Адрианополем, на примирение не мог и надеяться. Его имя подвергалось в столице публичному поношению, патриарх предал его анафеме, хотя в своем лагере, верный своей линии поведения, он не допускал оскорбления семьи царя Андроника. Среди своих сильных сторонников в Маке­донии, большей частью его ставленников, Кантакузин не встретил поддержки. Его послы не были даже выслушаны епархом Фессалии Мономахом, были отосланы без ответа его старым соратником протостратором Синадином, пра­вителем Салоник, и лишь выслушали упрек Кантакузину в неблагодарности к своим друзьям; правитель Виры на устье р. Марицы, армянский принц Гим (родственник матери Ан­дроника Младшего), бросил послов Кантакузина в тюрьму, отказался от помолвки своей дочери с сыном Кантакузина, разграбил имения Кантакузина и его приверженцев, жесто­ко мучая попавшихся к нему в руки. Таким стало положение могущественного вельможи, десятки лет руководившего империей и оказавшего ей большие услуги; но Кантакузин не утратил энергии и проявил величие духа. Его уравнове­шенной и осторожной личности пришлось пережить борь­бу, полную драматизма и даже смелых авантюр.

Руководимое Апокавком константинопольское прави­тельство действовало энергично. Молодой император Ио­анн V был коронован патриархом (1341); чтобы не остать­ся без денег, не постеснялись заложить венецианцам камни царского венца за 30 000 дукатов, они так и остались в риз­нице св. Марка; при этом с Венецией было возобновлено перемирие с обязательством возместить венецианским купцам стоимость разграбленного у них имущества. В зва­нии великого дуки флота Апокавк стал всесильным времен­щиком, выдал дочь за Андроника Палеолога, сына деспота Константина, рассчитывая возвести зятя на престол. Он по­слал флот против сухопутных сил Кантакузина, и план этот имел смысл, так как целью обеих воюющих сторон были приморские Салоники, второй город империи.

Многолюдный этот «великий град» в XIV в. был населен десятками тысяч греков, славян, армян, евреев, тюрков-вар-дариотов, гасмулов и латинян; последние имели свои кварта­лы и консулов. Уже после всех ужасов завоевания турками Македонии венецианцы считали в Салониках 40 000 народа. Город был главным ввозным и вывозным рынком для благо­словенной природою Македонии, на его ярмарку, на празд­ник св. Димитрия, сгонялись кони и скот даже из Венгрии и Валахии, привозились красные и ценные товары из Трапезунта и из Западной Европы; целую неделю длился съезд, церковный и народный праздник, «новые Панафинеи», кра­сочно описанные в византийском диалоге-романе «Тимарион». Храм и рака св. Димитрия были святыней для всего гре­ческого мира, в частности для Палеологов; много монасты­рей, среди которых два русских — св. Пантелеймона и св. Зинаиды, украшали богатый город. Во главе населения стоя­ла служилая и земельная аристократия, в XIV в. всего до 60 се­мейств, из коих иные могли содержать на свои средства весь салоникский гарнизон. Рядом с их трехэтажными хоромами жил многочисленный средний класс, купцы, ремесленники, чиновничество, духовенство, сильная корпорация привыч­ных к оружию моряков и, наконец, масса простонародья, ра­бочих и поденщиков. Город имел значительный гарнизон и управлялся губернатором (дукой), которому были подчинены катепаны и «головы» областей и городов. Архонты засе­дали в салоникском «сенате» и только за собою признавали право на доступ к высшим должностям. Даже среди духовен­ства была своя наследственная аристократия — многочис­ленный клир при святыне Димитрия, имевший даже особое одеяние. Велики были богатства монастырей и храмов, ум­ножавших их торговлей и отдачей денег на проценты. Бед­ному человеку в Салониках, как вообще в Византии, прихо­дилось много терпеть от богачей, вплоть до палочных уда­ров и выселения из родных домов; лишь цехи и корпорации защищали слабых. Среди простонародья источники отлича­ют малоимущих, имевших все-таки свою недвижимость и хозяйство, от чернорабочей голи. За городом крепостные парики, имевшие собственные участки, и пришлые проска-фимены, пахавшие чужую землю, составляли подневольную массу, работавшую на властелей светских и духовных; были и невольники из пленных мусульман. Даже многочисленные средние классы не имели силы, не будучи сплочены, и кто мог, тяготел к верхнему слою. Либеральные профессии мно­гим давали заработок, но немногим — почет и доступ в выс­шее общество, для которого незнатные врачи и литераторы были предметом насмешек. Это тем более удивительно — хотя и характерно для византийского общества повсюду, — что Салоники и в XIV в. были значительным центром про­свещения: любовь к литературе в некоторых и знатных семь­ях была укоренившейся и общей, о чем свидетельствуют имена братьев Кидони, двух Ксанфопулов, двух Кавасила. О высоком и непоколебленном уровне просвещения свиде­тельствуют такие имена, как юриста и судьи Арменопула, «Шестикнижие» которого действовало еще в начале XIX в. в Молдавии и Бессарабии, или архиепископа Симеона, писав­шего в XV в., или гуманиста Феодора Гази. По словам чтеца Иоанна, описавшего взятие родного города турками, Сало­ники притягивали к себе, как любовник; архиереи из него не уходили добровольно. Ряд школ, курсы лучших профессоров поддерживали уровень просвещения; салоникские знатные женщины блистали образованностью и чистотою языка. Не менее замечательно местное искусство, церкви XIV в. (св. Апостолов), фресковые росписи, иконы на дереве и на ткани, оклады, переплеты и резьба; памятники этого рода уцелели кое-где в Македонии, на Афоне и на Западе[3].

Издревле в Салониках существовала система муници­пального самоуправления, обычаи и вольности, подтверж­денные и латинским императором Балдуином, и никей-ским — Ватаци (1246); последние перед турками хозяева, венецианцы, гарантировали соблюдение обычаев и зако­нов Салоник. Не было писаного сборника местного права, однако не только губернаторы в управлении, но и судьи в своих приговорах и толкованиях применяли местное пра­во, сообщая ему силу царского закона. Источники упоми­нают «закон основателей города», а также ближе не извест­ный «закон пригородов». Граждане Салоник весьма доро­жили своим обычным правом. Органами самоуправления были городской сенат из архонтов, заседавший под пред­седательством губернатора в своем особом здании, прини­мавший присягу архиепископа и чиновников в соблюде­нии местных обычаев и вольностей, утверждавший распо­ряжения многочисленных муниципальных чиновников и дававший им инструкции, обсуждавший даже дела о ере­сях; перед ним оправдывались и архиепископы, и губерна­тор Апокавк, и даже император Кантакузин (1350).

Далее собиралось вече, или «собор (екклисия) народа», созываемое колокольным звоном по воле губернатора, ар­хиепископа или руководителей народных партий в смут­ное время. На вече, собиравшемся под открытым небом, всякий имел право голоса; но неискусных ораторов прово­жали насмешками. В отношении городских вольностей Са­лоники не стояли одиноко: вспомним Янину, Монемвасию, латинские Патры, малоазиатскую Филадельфию и Адриа­нополь; но вопрос этот мало разработан и идеализацией г. Сафы скорее затемнен. Материал о самоуправлении Са­лоник собран и исследован в книге г. Тафрали.

К середине XIV в. социальная вражда в Салониках до­стигла большой остроты и особенно сказывалась в вопию­щем неправосудии, ростовщичестве и необеспеченности личной безопасности. Напрасно патриоты, как Хумн и Ки-дони, архиепископы Палама и особенно Кавасила, взыва­ли к знатным и богатым, убеждая прекратить насилия и не разорять бедняков. В связи с политическими событиями торговля и кредит переживали тяжкий кризис. Разрази­лись на этой почве народные восстания 1342 и 1345 гг., особенно кровавым было последнее.

Социальное движение осложнилось богословским. В XIV в. Афон был охвачен учением игумена Симеона — «но­вого богослова», Григория Синаита и других аскетов об очищении души тихою молитвою, дарующей мистичес­кую благодать явленного апостолам Фаворского света.

Затворившись в келье и затаив дыхание, устремив взор на сердце или даже на собственный пуп, молчальник-исихаст должен был повторять про себя «Господи, помилуй», по­ка не почувствует бесконечное наслаждение. Все это, конеч­но, была лишь практика, над которой стояла теория спасе­ния созерцанием по учению святых отцов; но практика факирская, занесенная из Индии, быстро приобревшая при­верженцев среди монашества и одновременно резких обли­чителей, вызвавшая насмешки индифферентных. Умам, вос­питанным в аристотелевской схоластике, не был понятен этот афонский мистицизм, которого идейные корни восхо­дили к византийским толкованиям Платона, а жизненное оправдание и сила лежали в болезненном, но почти всеоб­щем отвращении от современности, жалкой и безутешной. Ничто не было ближе уму и особенно сердцу тогдашнего ас­кета, как жажда приблизить к себе потусторонний мир, пере­плести его с личной жизнью, достигнуть непосредственно восприятия таинственной благодати. Вся Афонская гора пе­решла на сторону исихастов, особенно когда во главе их стал знатный аскег Палама, переселившийся с Афона в Салоники. Во главе его критиков стал красноречивый, образованный философ Варлаам, грек из Калабрии, также приехавший в Салоники. Варлаам пользовался большим авторитетом как профессор философии, особенно аристотелевской[4], и, не­смотря на охлаждение к нему Кантакузина и на вынужденный отъезд из столицы, по­лучил дипломатическую миссию к папскому двору. Не изучив, не оценив патриотической основы учения исихастов, Варлаам обрушился на «молельщиков пуподушных» как на еретиков и изуверов, перенеся свою критику на улицу, лич­но и через своих учеников. Получилось движение не только против исихастов, но вообще против монашеского аскетиз­ма. Палама вступил с Варлаамом в словесный диспут (1338), уговаривая его удовлетвориться преподаванием светской философии; но, не имев успеха, он выступил и с письмен­ным обличением прославленного профессора. Полемика задела уже основные вопросы об нахождении Св. Духа, о Фа­ворском свете и о пользе светской философии. При этом Палама обвинял своего противника в латинстве, а Варлаам обличал Паламу в походе на светскую философию и челове­ческий разум, а также во всех возможных ересях, начиная с эллинского многобожия и кончая богомильством. Особен­но поразило Паламу обвинение в массалианстве, или бого­мильстве, распространенном на Балканах: этот удар попал в цель. Восточный мистицизм боролся с началами Возрожде­ния. С сороковых годов полемика приобрела характер об­щественной распри, Салоники разделились на два враждеб­ных лагеря, так что вмешалась государственная власть, кру­то и нецелесообразно. Варлааму запретили писать иначе как под цензурою Паламы. Энергичный Варлаам перенес дело в Константинополь и добился церковного Собора, об­винив Паламу в противоречии канонам. На Собор (1341) Палама явился совместно с представителями афонского мо­нашества. В прениях Палама опирался на тексты из святых отцов, а Варлаам — на логические выводы из канонов и на истины древней философии. Божество, доказывал Палама, имеет эманации, отличные от его сущности, и явленный апостолам Фаворский свет есть божественная эманация, а не реальный свет, как утверждает Варлаам. Хотя акты Собо­ра 1341 г. дошли в искаженном виде, можно видеть, кто Кан-такузин и патриарх, а за ними и Собор, стараясь о восста­новлении церковного мира, не осудили окончательно ни Паламу, ни Варлаама, но лишь запретили им агитацию. За смертью покровителя своего Андроника Варлаам уехал в Италию, где получил епископство по ходатайству Петрарки, очистив поле для Паламы. Последний выдвигается как цер­ковная и политическая сила при содействии Кантакузина, нуждавшегося в поддержке афонского монашества, руково­димого Паламой, и македонской знати, из рядов которой Палама вышел. Накануне открытого разрыва с двором Пале-ологов Кантакузин добился редакции соборных актов в ду­хе большего осуждения эмигрировавшего Варлаама. В связи с династическим и социальным междоусобием борьба обе­их церковных партий, сохранив старые имена вождей и их формулы, вступает в новый фазис, из философской перехо­дит в церковно-политическую, ожесточенную, глубоко вол­нующую широкие круги общества, далекие от богословских тонкостей. Партия Паламы открыто выступает против пат­риарха Иоанна Калеки, долголетнего слуги Палеологов, и подает царице Анне записку, обвинявшую его и в дурном уп­равлении, и в соглашении с варлаамитами. На помощь пат­риарху выступает ученый монах Акиндин, родом, кажется, из славянских архонтов Македонии, прежде друживший с Паламою и оказывавший ему гостеприимство[5]. По поруче­нию патриарха он составляет записку в защиту Церкви про­тив новшества Варлаама и Паламы. Но столкнувшиеся силы были настолько крупны, что нейтральная партия стала не­возможной. Салоникский юрист Арменопул испытал это на себе, будучи обвинен в собственной, третьей, ереси. И Акин­дин становится во главе варлаамитов. Под его влиянием и патриарх ищет в них опору. Соборные акты вновь исправ­ляются в пользу Варлаама; враждебные Паламе епископы обвиняют его в тяготении к богомильству, укоренившемуся на Балканах; выдвигается кандидатура Акиндина на Салоникскую митропольную кафедру. Но политическая обста­новка меняется в пользу Кантакузина и Паламы, царица Ан­на спешит примириться с паламитами, и в 1347 г. созывает­ся новый Собор для оправдания Паламы. Патриарх был низложен, Акиндин осужден заочно. Палама, попавший бы­ло в тюрьму за сношения с Кантакузином, назначается на Салоникскую кафедру, хотя буржуазные партии в Салони­ках были враждебны Паламе, стороннику Кантакузина и властелей; население его даже не приняло. Акиндин не пре­кращает борьбу, стоя во главе варлаамитов, и в 1351 г. созы­вается новый Собор в Алексеевском триклине; Варлаам был признан отлученным прежними Соборами, чего в действи­тельности не было; осуждены были и патриарх Иоанн, и все враги Паламы среди иерархов. Составленное Паламою ис­поведание было утверждено, равно как и мнение афонского монашества, редактированное Филофеем, будущим патри­архом. Торжество Паламы было полное, осуждение его ан­тагонистов, собранных в одну группу еретиков, было вскоре занесено в синодик, читаемый в неделю православия. Вол­нение среди противников Паламы затихло не сразу. Еще в 1368 г. был осужден афонский монах Прохор из салоникс-кого рода Кидони, преданного суетным греческим наукам; Кидони находил неправильные цитаты в актах 1351 г. и до­казывал, что познание мудрости Божией — притом путем аристотелевских силлогизмов как единственного средства к познанию истины у грешного человечества — является познанием и существа Божия, т. е. целью христианского ума; в вопросах о Фаворском свете и о безгрешности плотской природы Христа он разошелся с афонской братией, опи­равшейся на излюбленные святоотеческие цитаты. Дух схо­ластики, повеявший из Салоник, был погашен возобладав­шим учением, в котором мистический элемент уже занял второе место сравнительно с подчинением свободной мыс­ли преданию. Осужден был и платоник Аргир за учение о се­ми энергиях Св. Духа. Такова схема богословского движе­ния, охватившего византийское общество в середине XIV в., во времена народного восстания против властелей, утверж­дения сербов и османов в Македонии и Фракии. Сильная личность Паламы стояла в центре борьбы, многолетней и страстной, и, конечно, не учение о Фаворском свете так взволновало общество. Движение было много сложнее. Ма­кедонский властель в рясе афонского монаха в союзе с Кан­такузином не только разгромил Салоникскую интеллиген­цию в лице философа Варлаама, но, перешагнув через патриарха Иоанна, стал силою, у которой заискивал и Душан Сербский. Выступив с мистическим новшеством, обвинен­ный в подрыве церковного авторитета, заявивший на Собо­ре, что не в словах, а в делах он полагает истину и благочес­тие, Палама нанес удар своим противникам как ревнитель святоотеческого учения, чистоты православия и церковных устоев против силлогизмов суетного разума; он затмил сильнейшие и ученейшие умы, как Григора и Варлаам, умер в ореоле святости и вскоре был канонизован Филофеем. На­род плохо разбирался в богословской распре, но афонские мистики торжествовали вместе с Паламой. Авторитет цер­ковного учительства упал и на Афоне, и в населении, потря­сенном бедствиями и народными мятежами. С Афона потя­нулись проповедники внутреннего откровения в сектант­ских формах, направляясь особенно в Болгарию, где не умирали семена богомильства. Житие Феодосия Тырнов-ского сохранило несколько фигур таких проповедников, выходцев из Византии. Рассеявшиеся по Афону еретики «весьма обижали монастыри»; они проповедовали против церковной иерархии, икон, брака, заимствовали у афон­ских исихастов «откровения Боговидения во сне» и обреза­ли, или «стригли», своих адептов; отсюда богомильство под именем стригольников перекинулось в Россию.

Кто же были в Салониках те круги, которые выступили против Афона и не пустили в свой город Паламу? Религиоз­ная распря переплелась с социально-политическим кризи­сом, который и придал ей и значение и длительность. Знат­ного Паламу и афонское монашество во главе с Лаврой и Ва-топедом, жившее приношениями богатых властелей, поддержал претендент на престол и глава македоно-фракийской знати Кантакузин. Против Кантакузина, Паламы и аскетов стали те элементы салоникского населения, кото­рые были враждебны местной аристократии. Нигде в импе­рии Палеологов они не приобрели столь сильной организа­ции политического значения, как з этом вечевом и порто­вом городе Македонии, не уступая в силе движению городских димов в империи VI в. Организованная партия врагов Кантакузина, знати и исихастов усвоила себе библейское прозвище «ревнителей», или «зилотов». В трактате местного писателя XIV в. Фомы Магистра «Об обязанностях подданных» идет речь о восстающих против знатных, рев­нителях «об общей пользе». Ядром зилотов, врагов олигар­хии, должны были явиться многочисленные средние клас­сы и профессиональные союзы. Враждебные зилотам писа­тели из аристократической партии — Кантакузин, Кавасила, Кидони, Григора и другие — рисуют зилотов как сборище голи, притом отчасти пришлой и варварской. Однако про­летариат не мог бы организовать партию, около 8 лет (1342—1350) державшую город в руках при труднейших ус­ловиях, развившую и осуществившую радикальную про­грамму социальных реформ, шедшую вразрез с тем направ­лением судеб империи, которое привело последнюю к не­избежной гибели. Кроме интеллигентной молодежи, воспитанной Варлаамом и другими учителями в рациона­листических началах аристотелевой философии, молоде­жи, выдвинутой зилотами на первые посты, действовал при­мер Генуи и других итальянских республик, где как раз в эти годы торжествовала демократия к великой пользе для горо­дов, по крайней мере на первых порах. Вождем зилотов был Андрей Палеолог, которого нельзя причислить к простому народу, и рядом с ним действовали другие вожди интелли­генции, принадлежавшие к среднему и высшему классу.

Излагая в дальнейшем историю зилотов в связи с об­щим ходом политической борьбы в империи, остановим­ся на их идеях и реформах. Обвинения их противниками в анархическом режиме и упразднении местного законода­тельства голословны и верны лишь в малой степени. Глав­ным источником для изучения их программы является су­дебная обвинительная речь Н. Кавасилы «О беззаконно дерзающих против церковного начальства», изданная по­ка лишь в выдержках.

Кавасила называет зилотов злыми палачами знатных; фактически это верно, однако надо помнить, что казни и конфискации были в нравах византийского общества, и за­свидетельствовано, что руководители зилотов на первых по­рах удерживали от кровопролития и даже допускали свободную критику со стороны противников. Зилоты вызвали ненависть не столько казнями, сколько своими радикальными реформами, секвестром или принудительным обложением богатых имуществ как знати, так и Церкви на нужды военной обороны и пропитания народа. Зилоты отвергали обвинения, что они обогащались лично и из пролетариев стали богачами. Если зилоты брали с получавших должности и священнические места, то это было узаконено издревле римскими императорами и архиерейской практикой. Крупные пошлины брали зилоты и с наследств светских и духовных лиц. Тяготы обложения, чрезвычайные по нуждам времени, зилоты перенесли на состоятельные классы, причем не считались с церковными привилегиями. Своим противникам они отвечали, что правительство вправе распоряжаться частным достоянием на общую пользу, они тем провозгласили начала коммунального социализма, противоречащие римскому гражданскому праву и церковному иммунитету — устоям средневекового общества. Обвинения в несоблюдении местных законодательств зилоты отводили от себя.

«Что особенного в том, что мы, взяв от многого монастырского достояния, прокормим несколько бедняков, да и священникам доставим нужное и украсим храмы? Не будет от этого вреда обителям, для их нужд останется довольно, и не будет нарушена воля жертвователей, имевших в виду угодить Богу и прокормить бедных. ...Если же на эти доходы мы вооружим воинов, которые идут на смерть за эти святыни, законы и стены (городские укрепления), то разве это не лучше, чем если бы монахи и священники тратили их вотще, ведь им на трапезу довольно малого, мало нужно и на прожитъе тем, кто сидит дома, под своим кровом, не подвергаясь никакой опасности... Сохранность укреплений и законов всего нужнее... В чем поступаем беззаконно, если мы починим крышу и развалившееся жилище бедняков, позаботимся о полях и пашнях, чтобы предоставить им такую же жизнь, какую имеют те, кто борется за их свободу? Ведь кормят же обители своих хлебопашцев, хлебопеков и мастеров, строящих дома. Своего личного богатства мы не умножаем, своих домов не украшаем, и при расходовании всегда мы имеем в виду пользу управляемых».

Программа зилотов вышла за пределы политической борьбы против знатных и Кантакузина. Ее центром явился коммунальный социализм, направленный против частных и церковных богатств, для военных нужд и помощи народу, инициатива общественная — не царская, какую проводили авторы новелл Македонской династии, — новые идеи, для империи Палеологов неслыханные, смелые и наивные, ради которых, однако, с обеих сторон лилась кровь. Апокавк поддерживал зилотов как врагов Кантакузина; впрочем, его собственные идеи нам мало известны, и слышим мы о нем из уст его врагов. Революция зилотов настолько противоречила социальному строю Византии, вызвала против себя такие силы и исконные устои, что она была мыслима лишь в ограниченных рамках места и времени, в портовом и просвещенном городе, отрезанном событиями от своей страны и открытом для итальянских демократических идей. Опытный Кантакузин, испытав на первых порах силу зилотов, мог спокойно выжидать их гибели.

Не будучи в состоянии справиться с зилотами, верный Кантакузину губернатор Синадин[6] переговаривался с претендентом, советовал отложить наступление на Салоники, пока не был изобличен и изгнан из города зилотами, вместе со своей гвардией и архонтами. Несмотря на приближение Кантакузина, Салоники остались верными старой династии, особенно по прибытии войск Андроника и Фомы Палеологов, а за ними и самого Апокавка с большим флотом после успешного набега на Евбею. Потеря надежд на Салоники была тяжким ударом для Кантакузина, в его немногочисленных войсках явилось малодушие, и сотня салоникских архонтов предпочла покинуть его ряды и вернуться в родной город. Кантакузин не потерялся и еще раз показал свою выдержку и мужество. Рассчитывая пробиться в преданную ему Северную Грецию, он пытался овладеть некоторыми городами в Южной Македонии, но его покинула половина войск, якобы с его же разрешения. Он рассчитывал на полунезависимого сербского воеводу Хреля, державшего в своих руках перевалы в Сербию, но Хрель потребовал уступки осажденного им Мельника; Кантакузин не решился отдать ему эту крепость, столь важную по своему положению. Кантакузин просил афонское монаше­ство, пользовавшееся щедротами богатых архонтов, вы­ступить посредником между ним и двором Палеологов, но афонская депутация не имела в столице успеха, и ее глава, игумен Лавры, предпочел принять Салоникскую кафедру при режиме зилотов. Послы Кантакузина к Душану Сербскому, знатные архонты Цамвлакон и один даже носив­ший фамилию Палеологов, попали в руки Апокавка. По­следний с торжеством вернулся в столицу: Кантакузин с небольшим отрядом был загнан к сербскому рубежу. У не­го остался один исход: ехать за помощью к самому Душану. Встреченный на пути сербским князем Оливером, а в При-штине самим Душаном, Кантакузин был принят с почетом, соответствовавшим императорскому сану. Душан, однако, потребовал уступки всей Македонии до нын. Каваллы, пользуясь случаем осуществить свои завоевательные пла­ны. Положение Кантакузина было тяжкое. Уговоры супру­ги Душана Елены Сербской, а также Оливера смягчили ус­ловия короля. Он согласился на союз при уступке ему лишь того, что было сербами уже захвачено, в том числе взятый Хрелем Мельник. Двадцать (из 24) воевод Сербии выступи­ли на помощь Кантакузину, среди них Оливер, породнив­шийся с Кантакузином. Союзники осадили Серры (нын. Серее), богатейший город Восточной Македонии. Но и здесь Кантакузина преследовали неудачи: город не сдавал­ся, флот Апокавка вошел в близкую гавань Каваллы, пре­кратив подвоз, начались болезни, и сербы с большинством греков ушли; оставшись лишь с 500 верных людей, Канта­кузин должен был вернуться в Сербию. В Константинопо­ле была радость, а вместе с тем новые казни подозритель­ных Апокавку лиц. Последний уже начал переговоры с Ду­шаном о выдаче Кантакузина. Сербский краль преследовал свои цели — покорение Македонии — и осаждал Моглену (Эдессу), на Кантакузина он смотрел как на орудие для поддержания смуты в греческой империи, поэтому он же­лал иметь его в своих руках. Кантакузин вновь проявил си­лу духа в тяжких условиях, отстаивая пред Душаном инте­ресы своей родины. Семья его едва держалась в осажден­ной Димотике. Переговоры Апокавка с Душаном зашли при посредстве Хреля так далеко, что было условлено сви­дание Апокавка с Душаном, и Кантакузину пришлось бы почти присутствовать при переговорах о выдаче его злей­шему врагу; однако смерть Хреля расстроила дело.

Терпение Кантакузина принесло плоды, и наступил пе­релом в его пользу. Из Фессалии прибыло посольство, заве­рившее в верности воссоединенной им страны. Кантакузин почувствовал под собою почву. Отправляясь к Димотике для освобождения семьи, он послал в Фессалию со званием «головы» Иоанна Ангела, выдав ему хрисовул на пожизнен­ное управление Влахией (Фессалией) и предоставив ему право или послать в Эпир своего зятя, потомка эпирских деспотов, или править Эпиром лично. Ангелу было поруче­но заключить союз с каталанами Средней Греции; он наме­ревался послать помощь Кантакузину. Однако и в Фессалии должны были поминаться в церквах оба императора, как Кантакузин, так и Иоанн Палеолог. Как ни преследовало и ни поносило Кантакузина константинопольское прави­тельство, он считал нужным, может быть, выгодным неу­клонно признавать права династии Палеологов. И в этом отношении его выдержка принесла плоды. В Константино­поле стали тяготиться Апокавком, как временщиком, под­держивавшим междоусобие ради собственного спасения. Сама царица Анна не раз высказывалась в пользу примире­ния с Кантакузином. Особенно ее потрясла смерть матери Кантакузина Феодоры Палеологины, которой столько был обязан Андроник III. Люди Апокавка замучили Феодору тя­жестью тюремного заключения, и даже посланный Анною врач не посмел сказать царице всю правду. Но Апокавк за­пугал Анну и посадил под арест сановников Хумна и К. Асана, подавших голос за примирение.

Тем временем Душан, продолжая завоевание Македо­нии, осадил и Серее. Кантакузин не мог получить от него помощи, даже чтобы выручить свою супругу Ирину и вер­ного Тарханиота. Напрасно последние обратились к Алек­сандру Болгарскому, тот даже потребовал от Душана выда­чи или смерти памятного болгарам Кантакузина. В такой критический момент во Фракию явился давнишний друг и соратник Кантакузина Омар, эмир Айдинский, с 29 000 сельджуков и освободил Димотику (1342). Его приход был спасением для Кантакузина. Хотя морозы заставили турок вернуться на родину весною 1343 г., Кантакузин начал на­ступление с дружиною немецких наемников, присланною Еленой Сербской. Он взял Веррию, предупредив захват ее Душаном, и сделал этот важный город своею базою; к нему подошли отряды из Фессалии. Тогда Душан стал открытым врагом Кантакузина, разорвал союз и отозвал немецких на­емников. При переправе через Вардар Кантакузин едва не погиб от сербов. Апокавк, встревоженный усилением Кан­такузина, явился с флотом в Салоники, предлагал выгодные условия и сербам, и сельджукам, подсылал к Кантакузину убийц, но все без успеха. Опять выручил Кантакузина Омар, прибывший с громадным флотом в 300 кораблей, и флот Апокавка бежал при приближении Омара. Турки опустоша­ли окрестности Салоник, внутри стен возобновились кро­вавые расправы со знатными, но зилоты и губернатор Мо­номах укрепили стены и отвергли предложение Омара. Опираясь на турецкие силы, Кантакузин мог дать сербам отпор. Несмотря на уговоры Омара, он не решился штур­мовать город св. Димитрия, чем вызвал насмешки турок. Дав ему 6000 сельджуков, Омар с остальными силами вернулся в М. Азию; Кантакузин же выступил во Фракию. В Родопских ущельях он подчинил себе, хотя лишь номинально, предводителя болгарских горцев Момчила, располагавше­го значительными силами; Момчил, служивший поочеред­но государям болгарскому, сербскому и греческому, под ко­нец жизни объявил себя независимым князем.

Турки Кантакузина огнем и мечом опустошали Север­ную Фракию, уводя пленных, но вместе с тем сдерживали болгар, которым растерявшееся константинопольское правительство отдало сильные крепости Стенимах и Чепену. Без турок Кантакузин уже не мог защищать империю от болгар и сербов. Так, один из отрядов Омара, задержавший­ся в Македонии, завоевал для Кантакузина Халкидику, ря­дом со Св. горою, и, двинувшись на Марицу против болгар, заставил царя Александра просить у Кантакузина мира. За­щищая империю от славян, Кантакузин приобретал себе сторонников; забывался его союз с Душаном. Междоусобие стало невыносимым для страны, лучшие области от Вер-рии и Салоник до Болгарии были опустошены турками, славянами и еще более самими греками; в развалинах были лучшие дома не только в усадьбах и селах, но и в городах, неприятелем не взятых. Положение Апокавка стало небезо­пасным даже в столице. Сын его, правитель Салоник, погиб в Салониках в борьбе с зилотами, вождя которых Палеолога он убил и, перейдя на сторону знатных, вступил в сноше­ния с Кантакузином. Он было увез малолетнего императо­ра, но встретил противодействие патриарха. Царица Анна была успокоена лишь щедротами на ее содержание и осо­бенно возобновлением переговоров с Кантакузином. Те­перь и Апокавк считал для себя более выгодным примире­ние с противником, которого он травил, как дикого зверя. Одновременно с послами Анны Палеологины в Димо­тику, в ставку Кантакузина, прибыла депутация горожан Се-реса, умолявших о прощении и о помощи против сербов. Сила теперь была за Кантакузином. Его посол требовал у Анны аудиенции без присутствия Апокавка. Цепляясь за власть, Апокавк приказал избить и отослать посла. Более чем когда-либо Кантакузин опирался на турецкие силы: его фракийские полки были перебиты, архонты разорены. Ве­дя переговоры как с сельджуками, так и с османами, Канта­кузин, озлобленный упорством столицы, вступил на опас­нейший для империи путь, приглашая турок во Фракию, от­давая лучшие земли им на грабеж. Он располагал теперь сельджуками Сулеймана и Омара, а с 1345 г. и османами, по­сланными султаном Орханом. Южная Фракия, прилегаю­щая к Мраморному морю, перешла во власть Кантакузина, и османы так разграбили окрестности генуэзской Перы, что от ее горожан был послан к Кантакузину монах-мино­рит. События следовали быстро, в 1345 г. сдался Адриано­поль; Момчил пал в бою с турками, и Кантакузин стал хозя­ином перевалов в Македонию. Еще важнее были вести из столицы. Апокавк, не утративший энергии до конца, был убит в подземных дворцовых темницах политическими уз­никами, в свою очередь растерзанными толпою.

Беспомощно было правительство царицы Анны, утра­тив Апокавка; но и Кантакузин был до крайности слаб, не только перед своими турецкими соратниками, но и по от­ношению к архонтам и правителям, передававшим ему фракийские города за чрезмерные личные выгоды: один из таковых, Ватаци, снова изменив, призвал турок племени Караси и был ими убит. Что же касается турок, то Кантаку­зин был вынужден отдать родную дочь Феодору в гарем старого султана Орхана. Сам он описывает свое торжест­венное прощание с дочерью как с жертвою за страдающее христианство. Феодора выполнила свою миссию, сохра­нила православие, освобождала пленных и удерживала старого султана от враждебных шагов против Византии; по смерти Орхана она была отпущена на родину. Всего вреднее была предоставленная Кантакузином возмож­ность османам ознакомиться основательно с фракийски­ми плодородными землями от Марицы до Черноморья, с дорогами, укреплениями и богатствами страны. Это под­готовило турецкое завоевание. Нельзя винить одного Кан-такузина: и правительство Анны вызывало турок: то сельд­жуков, то османов, то ногайских выходцев из Добруджи; но связи Кантакузина были более широкими и постоянными. Еще беспомощнее был Кантакузин в отношении сильного Душана. Хотя и овладев уделом Момчила в Родопах, он не мог защитить Серее от сербов. Одновременно потерял он и богатую Смирну. Крестовый поход венецианцев, генуэз­цев, родосских и кипрских рыцарей и даже прощенных папою разбойников каталанов окончился завоеванием Смирны по почину упомянутого Мартина Цаккариа, быв­шего владетеля Фокеи и Хиоса; при этом был убит Мартин.

Около 60 лет Смирна оставалась в латинских руках (1344-1402).

Все-таки Кантакузин имел уже перевес над противни­ками внутри империи и короновался с супругою Ириною (1346), но сыну Матвею в короне отказал. Совершал коро­нацию Иерусалимский патриарх, а Константинопольский был при этом объявлен отлученным от Церкви за лишение свободы многих архиереев. Несмотря на покушения на жизнь Кантакузина и на защиту крепких стен столицы Аса-ном и Киннамом, правительство Анны не могло держаться по отсутствию средств. У Анны оставались лишь острова; но лучший из них, Хиос, был захвачен генуэзцами. По­сланный под начальством Факеолата византийский флот опоздал, но захватил генуэзский корабль. Генуэзцы Перы требовали наказания Факеолата, и Анна была бессильна защитить его от осмелевших чужеземцев. Тогда Факеолат предал город в более сильные руки Кантакузина. Царица пировала с отцами церковного Собора, когда Кантакузин был впущен через Золотые ворота. Запретив грабеж, он на­правился к дворцу Порфирогенита возле Влахерн. Царица Анна даже тогда отвергла мирные предложения Кантаку­зина, когда он уже захватил город и самый дворец; лишь слезы молодого Иоанна прекратили бессильное женское сопротивление. Кантакузин ограничился следующими требованиями: 1) амнистия для обеих сторон, 2) совмест­ное царствование Иоанна Палеолога и Кантакузина, 3) ре­гентство Кантакузина в течение 10 лет, до достижения.Ио­анном 25 лет. Последовало торжественное примирение.

Из междоусобной войны Кантакузин вышел императо­ром; он вскоре выдал свою дочь за Иоанна V и стал тестем императора, но не вознаградимы были его семейные и лич­ные несчастья и разорение. Пострадал и его моральный ав­торитет, не только потомство, но и современники винили его в опустошении страны турками, его личными союзни­ками; и Кантакузин сознавал свою ответственность, посто­янно подчеркивая свое миролюбие и лояльность на стра­ницах своей «Истории». Еще менее были удовлетворены его знатные сторонники, столько вынесшие в годину народного восстания. Возвращены были лишь захваченные земли, но не купленные третьими лицами. Не многие могли получить из казны пособия, притом скудные. Провозгла­шенная амнистия не была нарушена, но она не устранила вражды между лицами, потерпевшими и обогатившимися во время междоусобия. Враг Кантакузина, патриарх Иоанн, был устранен по решению синода за неправославие вместе с Варлаамом и Акиндином. Его место занял приверженец Паламы Исидор, а сам Палама получил Салоникскую мит­рополию, но, как сказано, не был принят паствою; среди ар­хиереев, особенно за пределами империи, возникло движе­ние против поддерживаемых Кантакузином паламитов, и на Исидора пришлось вновь возлагать знаки патриаршего достоинства. Вслед за тем (1347) сам Кантакузин, вместе с Анною и Иоанном Палеологами и своей супругою Ириною и дочерью Еленою Кантакузинами — последнею как невес­тою царя Иоанна, — восседая на пяти тронах, были вновь помазаны на царство во Влахернском храме, так как земле­трясение разрушило алтарную часть св. Софии. При дворе настала такая бедность, что императоры сидели в позоло­ченных коронах с искусственными камнями и на пиру во дворце подавались кожаные и глиняные сосуды. Для воен­ных нужд был объявлен сбор добровольных пожертвова­ний, но все лишь обещали на словах.

Между тем Душан овладел Македонией, кроме Салоник, оттеснил из Веррии сына Кантакузина Мануила и, не отказываясь от договора с Кантакузином, не очищал заня­тых земель. Опять пришлось прибегнуть к османам, и сын султана Орхана Сулейман высадился во Фракии, но лишь разграбил богатую область нын. Каваллы и вернулся на ро­дину, минуя греческую столицу. Внутренний мир был не­прочен: раскрыт был заговор увезти Иоанна V в Галату; не­довольные примирением архонты подбили старшего сы­на Кантакузина, Матвея, не получившего от отца никакого титула, попытаться образовать собственный удел во Фра­кии. С трудом удалось Ирине Кантакузине уговорить свое­го сына не поднимать оружия на своего отца. С восточно­го фронта Кантакузин обезопасил себя дружбою со своим зятем, могущественным султаном Орханом, а также дого­вором с египетским султаном, разрешившим христианам посещать Св. Места, а патриарху Иерусалимскому Лазарю, короновавшему Кантакузина, вернуться на свою кафедру. Снова во главе Византийской империи стоял опытный и авторитетный правитель. Несмотря на оскудение импе­рии, западные враги ее были встревожены. Кантакузину пришлось оправдываться перед папой за союз с турками, уводившими толпы христиан в неволю. Кантакузин даже обещал участвовать в крестовом походе на неверных, но на предложение унии ответил, что вопрос может быть раз­решен лишь Вселенским Собором на нейтральной почве. Из латинян главными врагами империи стали генуэзские соседи в Халате, возбужденные созданием Кантакузином нового флота. Потребовав уступки господствовавшего над Галатою холма, они захватили его и укрепили, сожгли со­седние греческие дома и захватили несколько греческих кораблей. С тем большей энергией Кантакузин продолжал постройку военного флота, притом в столичной гавани Кондоскалии, выходившей не на Рог, а на Мраморное мо­ре; бревна возили сухопутьем из далеких Родопских лесов. Генуэзцы были устрашены и запросили мира, но Кантаку­зин потребовал срыть стены Галаты. Началась удивитель­ная война греческой столицы с ее латинским пригородом. Генуэзцы громили с кораблей приморские стены Констан­тинополя; греки поставили машины, бросавшие тяжелые камни через Рог в Галату. Положение генуэзцев вскоре ста­ло опасным, и они отправили свои семьи и ценности на Родос. Греки перешли в наступление, их новый флот, обо­гнув город, остановился у пристани св. Евгения, против Галаты, три союзных ливанских корабля вошли в Рог, а сын Кантакузина Мануил осадил Галату с суши. Но греков по­стигло несчастье. Буря разметала их флот, наскоро сколо­ченные корабли тонули, необученные экипажи бросались вплавь к берегу, и генуэзцы даже захватили несколько пус­тых кораблей. Без флота же было невозможно взять Галату. Хотя из самой Генуи пришло приказание уступить, отдать холм, возместить грекам убытки, жители Галаты были настроены воинственно, и Кантакузин объявил, что отдает им добровольно захваченный ими участок как ничтож­ный; однако принялся вновь строить флот. Усилены были пошлины, введены новые, притом с предметов первой не­обходимости, с хлеба и вина. Правительство уверяло насе­ление, что вся тяжесть ляжет на венецианских и генуэз­ских купцов, а не на потребителей-греков. Народ роптал; усилилась дороговизна; к тому же появилась чума, унесшая большую часть населения (1348). Пошлины давали гречес­кой казне лишь 30 000 золотых, тогда как Галата собирала до 200 000 золотых в своем порту. Одновременно частная генуэзская эскадра под начальством Виньозо захватила Хиос и обе Фокеи; завоеватели по соглашению со своей республикой образовали компанию на паях под именем «Магона» (ладья, шаланда) для эксплуатации этих богатых колоний. Один Хиос, вывозивший вино, мастику и масли­ны, давал до 200 000 лир. С 1362 г. все пайщики получили фамилию Джустиниани, по названию их конторы в Генуе. Кантакузин требовал возвратить захваченное; Генуя была согласна оставить за компанией один Хиос, и то в аренду на 10 лет за 12000 золотых в год. Однако сама компания не уступала. Во время переговоров греческие архонты вос­стали и возвратили Фокею империи. Смирна, Хиос, Наксос с соседними островами, наконец, Евбея остались в латин­ских руках. Номинальным латинским императором Рома-нии был в то время сын Екатерины Валуа Роберт, но он уп­равлял, притом через наместников, лишь небольшой час­тью Мореи. Большая часть Мореи (Старые Патры с областью управлялись латинскими архиепископами Ахеи) принадлежала Византийской империи и управлялась дес­потами Мистры. При Кантакузине деспотом был его сын Мануил; он установил в стране порядок и завел флотилию против пиратов.

В Салониках непокорные зилоты начали терять почву с успехами Кантакузина. Протосевасту Метохиту, правите­лю города, удалось привлечь умеренные элементы, недо­вольные не только поборами и жестокостями зилотов, но и сношениями последних с Душаном Сербским, власть которого зилоты предпочитали правительству Кантакузина. Во­оруженные толпы зилотов и матросов были рассеяны; предводитель их Андрей Палеолог, которого враги неспра­ведливо обвиняли в личной жестокости, бежал на Афон. Опасаясь сдачи Салоник Душану, Кантакузин собрал уже большие силы. Султан Орхан прислал сына Сулеймана с 20 000 османов; Матвей Кантакузин шел с армией сухим пу­тем, а оба царя поехали с флотом. Хотя турки предпочли вернуться с пути и разграбить Южную Болгарию, так как они не привыкли возвращаться без добычи, Салоники бы­ли без труда взяты с моря. Сербы отступили; виднейшие зи­лоты были отосланы в столицу, обвиненные в измене. Па-лама был водворен на архиепископскую кафедру (1350). Оставив Иоанна Палеолога в Салониках, Кантакузин овла­дел Южной Македонией и Северной Фракией, штурмовал против обыкновения укрепленные города, в иных случаях ему помогали даже сербские властели. Слишком поздно по­доспел сам Душан из венгерского похода; но он все-таки был сильнее Кантакузина. Он отвергнул мирные предложе­ния греческого императора, соглашавшегося уступить Ду­шану Серее, Мельник, Зихну, Струмицу и Касторию. Душан, однако, в бой не вступил и вернулся в Сербию, по пути раз­громив Эдессу (Моглену). Оставив молодого Иоанна в Са­лониках, Кантакузин с торжеством вернулся в столицу. Он находился на верху своей славы. Сам Александр Болгар­ский, еще недавно требовавший у Душана голову Кантаку­зина, теперь обращался к нему за советом и помощью про­тив турецких грабителей; в ответ он получил предложение строить флот сообща. В свою очередь Кантакузин получал советы от Орхана, который рекомендовал ему однажды умертвить своего соперника Иоанна Палеолога по турец­кому обычаю и даже прислал палача, но Кантакузин поспе­шил отослать последнего обратно.

Разгоревшаяся борьба паламитов с Акиндином потре­бовала созыва нового церковного Собора (1351), на кото­ром, как упомянуто выше, паламиты одержали верх при поддержке Кантакузина. Сторонники умершего ранее Акиндина были отлучены, а Никифор Григора по царскому приказу был заточен в столичном монастыре Хоре (соборный храм которого ныне — Кахрие-джами), где и закончил свой главный труд, под конец превратившийся из исторического в богословский.

Хотя партия оставленного в Салониках Иоанна Палеолога не проявляла энергии, приближался смертельный удар для власти Кантакузина: война Венеции с Генуей, охватившая воды и берега Средиземного моря, затронувшая и Византию, дала молодому Палеологу возможность свергнуть Кантакузина с престола, добытого с такими жертвами. Война была вызвана захватом генуэзской кампанией Хиоса, монопольным господством Генуи в Черноморье, захватом венецианских кораблей в крымской Кафе, особенно цветущей и сильной в XIV в. генуэзской колонии. В поисках союзников Венеция обратилась в Кантакузину. Последний был осторожен и предпочитал нейтралитет ввиду сербской опасности. Но он не рассчитал, что ослабевшая империя будет втянута в войну помимо его воли. Война началась поражением генуэзского флота у Евбеи; но Виньозо Хиосский вместе с компаньонами по «Магоне» отомстил, разрушив венецианскую Халкиду, тоже на Евбее (1350). Венеция заключает союз с Пизою и с Петром IV Арагонским «для разрушения и окончательного истребления» Генуи и посылает флот под начальством знаменитого Н [иколо] Пизано в воды Константинополя. Едва не захватив Галату, Пизано опять предложил Кантакузину союз, обещая субсидию на постройку флота, но Кантакузин опять не решился, и венецианцы в знак разрыва увезли из Константинополя своего баила. Отказавшись от выгодных предложений Венеции и от случая разрушить Галату, Кантакузин не привлек к себе и генуэзцев, наоборот, те начали метать камни в столицу и вынудили Кантакузина объявить им войну и заключить союз с Венецией, но уже без прежних выгодных условий.

В это время к нему пришла грозная весть о соглашении между молодым императором Иоанном Палеологом, оставленным в Салониках, и Душаном Сербским (1351). За помощь против Кантакузина Душан требовал все области, оставшиеся у империи к западу от Фракии, кроме Морей и островов. Подкупленная Душаном свита молодого царя была готова продать сербам все приобретения Палеологов и Кантакузина. Был предрешен брак Иоанна с сестрой жены Душана, болгарской царевной, а дочери Кантакузина, молодой царице Елене, готовился развод и ссылка в Сербию в качестве заложницы. Душан стоял уже под стенами Салоник, в соучастии подозревалась и Венеция. Это был тягчайший удар для Кантакузина. Начав войну с Галатой, он не мог оставить столицы. Но и помимо того ему был известен перевес Душана в силах. В самой опасной форме возобновился династический вопрос. В Салоники посылается царица-мать Анна. Кантакузин ей обещал, по словам Григоры, в случае отказа ее сына от союза с Душаном удовлетвориться одним царским титулом и даже уйти в монастырь. Анна оправдала надежды Кантакузипа, расстроила союз с Душаном. Сербы отступили, и Иоанн Палеолог потребовал лишь уступить ему, притом лишь в управление, полуостров Халкидику и Энос в устье Марицы. Таких скромных требований Кантакузин не ожидал, но земли эти были уделом его старшего сына Матвея.

Между тем осада Галаты была прервана появлением большого генуэзского флота под начальством Дориа. Венецианский флот адмирала Пизано отступил к Евбее, за ним последовал Дориа; но Пизано, высадившись на берег, разбил генуэзцев. Остатки последних бежали на Хиос и в Константинополь, по пути разрушив город Ираклию возле Родосто. Кантакузин спешно чинил и укреплял приморские стены по Золотому Рогу от башни Евгения (ныне вокзал Сиркеджи) до Влахерн; между стенами и заливом углубил ров и снес постройки. Генуэзцы не решились на приступ, но взяли выкуп с Созополя на Черном море; убытки Ираклии и Созополя Кантакузин возместил из казны. Зимою Пизано привел еще более сильный флот венецианцев и союзников-испанцев. Генуэзцы Галаты поспешили заключить союз с султаном Орханом, утратившим к Кантакузину доверие за его нерешительность. Четырнадцать греческих кораблей стояли у Принцевых островов, а генуэзцы от Халкидона на азиатском берегу поднялись по Босфору к Диплокионию (ныне Бешикташ), немного выше Галаты. Здесь у берега произошла кровопролитная морская битва, в которой наиболее пострадали испанцы, а менее всех — греки, уклонившиеся от боя (1352). Вскоре Пизано ушел в Мраморное море, покинув своего союзника Кантакузина. Последний был вынужден заключить с генуэзцами мир, возвратив им захваченные участки в Пере и, главное, обязавшись не допускать врагов Генуи в гавани империи. Результатом было запрещение грекам приставать к бере­гам, принадлежавшим Венеции и арагонскому королю, а также служить на кораблях этих держав. Тысячи греческих купцов и матросов проклинали Кантакузина. Это было первое последствие его нерешительности. Его ждало худ­шее. Иоанн Палеолог, вызванный матерью в столицу для примирения, остановился в Эносе и заключил с венециан­цами союз, направленный формально против Генуи, в дей­ствительности против Кантакузина; при этом юный Пале­олог пообещал венецианцам находящийся у входа в Дар­данеллы остров Тенедос и получил ссуду 20 000 дукатов. Иоанн раздумал ехать в столицу, предпочитая обеспечить за собою Фракию и особенно верную Кантакузину Димотику. Но здесь к нему отнеслись враждебно и даже не впус­тили. Центром противодействия Палеологу был Матвей Кантакузин, получивший в управление Адрианополь. Од­нако и за Палеологом стояла уже сильная партия, латин­ская и антитурецкая, он рассчитывал на помощь сильного Душана, действовало его имя представителя старой динас­тии. Кантакузин понимал непрочность своего положения и был готов на все уступки. Он сам передал Палеологу Ди-мотику и отозвал Матвея из Адрианополя, посылал для примирения свою царицу Ирину с уважаемыми духовны­ми лицами; но Матвей отказался уступить и признать над собою власть Иоанна Палеолога. Последний получил по­мощь от Орхана и осадил Матвея в кремле Адрианополя. Кантакузин решился наконец прервать переговоры и вы­ступить на защиту сына. Он взял городские кварталы Адри­анополя штурмом, но не решался напасть на Палеолога, укрепившегося в той самой Димотике, которая всегда была убежищем и оплотом для Кантакузинов, а теперь была пре­дана им же врагу. Случилось то, чего он опасался: 8000 кон­ных сербов подошли на помощь к Палеологу, и болгары обещали ему же свою помощь. С южнославянскими сила­ми не могли сравниться греческие отряды Кантакузина, и снова он вызвал турок, рискуя остатками популярности у греческого народа. 10 тысяч османов с Сулейманом, сы­ном Орхана, наголову разбили сербов у реки Марицы (1353) и, разграбив Южную Болгарию, возвратились до­мой. Снова Фракия была в руках Кантакузина, но еще более он чувствовал свое бессилие: симпатии к Палеологу росли. Попытки примирения, уговоры патриарха Каллиста не действовали на Палеолога. Его окружали люди, отказывав­шие Кантакузину в царском звании, предпочитавшие разо­рить страну до конца, но не допустить молодого царя раз­делить с узурпатором, другом турок, отцовский и дедов­ский престол. Впрочем, и Палеолог искал у турок помощи и, не имев успеха и не будучи в состоянии держаться во Фракии, бежал на Тенедос. Палеолог до того был уверен в народных к нему симпатиях, что на корабле пробрался в Константинополь, но, увидя безрассудство такого шага, немедленно уплыл в Салоники.

Двор и армия Кантакузина требовали от него реши­тельных шагов. Настаивали на том, чтобы он упрочил бу­дущее своих родных и приверженцев и венчал на царство старшего сына Матвея. Соглашаясь с этим, Кантакузин встретился с противодействием патриарха Каллиста и должен был заменить его Филофеем, который и короновал Матвея с супругой. Каллист бежал к Палеологу, и оба пат­риарха предали друг друга анафеме. Не осталось надежд на прекращение распри мирным путем. Ни Кантакузин, ни Палеолог, если бы пожелали примирения, не имели для то­го достаточной власти среди своих сторонников. Слиш­ком много было пролито крови, нанесено вреда и униже­ния; успех одних означал для других разорение. Конечно, оба царя и оба двора не могли не видеть, что империя ста­ла игрушкой в руках сильных соседей; несмотря на то, пре­имущественно от них, прирожденных врагов греческого народа, и Кантакузин, и Палеолог ожидали содействия. Турки давно привыкли смотреть на Фракию как на землю без хозяина. Не замедлило свершиться событие, имевшее роковое значение для судеб империи, предрешившее ее участь: прочная оккупация османами Фракии.

Переправившись через Дарданеллы на кожаных чел­нах с горстью людей, Сулейман высадился в окрестностях Галлиполи и вскоре овладел этим городом, ключом к Кон­стантинополю с запада (1354). Византийские крепости на Галлипольском полуострове были незадолго перед тем разрушены землетрясением и перешли к туркам без борь­бы. Османы много уже раз бывали в этих местах, видевших каталанов и сельджуков, новым было то, что Сулейман ре­шил устроиться на полуострове навсегда, переселил толпы турецких семейств и укрепил захваченные города. В ужасе Кантакузин хлопотал перед султаном Орханом, предлагал сначала 10 000, потом 40 000 золотых выкупа за захвачен­ную страну, но Орхан уклонился от личного свидания, и разыгравшиеся события заставили Кантакузина не пред­принимать более решительных шагов.

В пользу Иоанна Палеолога, державшегося на Тенедосе, в столице работала сильная партия. Более чем когда-либо народ ненавидел Кантакузина, приписывая его честолюбию несчастия страны. И по слабости своих сторонников, и по недостатку решительности Кантакузин не мог препятство­вать росту партии Палеолога. Он пошел на мирные предло­жения и переговоры и этим погубил свое дело. Кантакузин предлагал за своего сына Матвея, что последнему довольно пожизненного удела во Фракии, он даже отправился вместе с сыном на личное свидание к сопернику, считавшему его за узурпатора, и не был принят. На Тенедос его не пустили. Вернувшись с позором, он потерял авторитет в столице, и народ открыто ожидал прирожденного царя Палеолога. Ио­анн не замедлил явиться ночью в конце 1354 г. с флотилией островитян и генуэзца Гаттилузи. В столице произошло все­общее восстание против Кантакузина, и Палеолог овладел Влахернским дворцом. Кантакузин просил свидания. Он был согласен на все, но от него требовали только раздела власти и доходов, соглашаясь на удел Матвею, так как у Кан­такузина еще было верное войско, турецкое и греческое, под стенами, а на стенах, над Золотыми воротами, в подго­товленной им крепости держались храбрые латинские на­емники. Но Кантакузин сам отсылает войска, сам сдает Зо­лотые ворота, оскорбив тем верных латинян. Он поступил [так] не только по нежеланию проливать кровь, не только ус­тав от дел и долголетней борьбы, но и по расчету: иначе ему предстояла гибель. За один день он мог в том убедиться. Ког­да в синклите он заявил, что для борьбы с турками нужно на­нять латинский флот, ему бросили в лицо родство с Орха­ном; когда он обедал с Палеологом, народ требовал от него отречения, не раз им обещанного, хватал коней его свиты. Кантакузин сыграл благородную роль до конца, заявив, что отрекается от света, и под именем Иоасафа постригся в Манганском монастыре (1354), постриг супругу и скончал дни свои в глубокой старости, живя то в Константинополе, то в афонском Ватопедском монастыре, где сохранились его богатые вклады, то у сына в Мистре. Составляя про­странную и искусную историю своего времени, он оправ­дывал свою политическую деятельность от нареканий со­временников и потомства, о многом умолчал и постоянно выдвигал свою лояльность и миролюбие. Большая тяжесть лежала на плечах этого носителя власти. Ему приходилось слышать горькую правду в лицо. Даже близко к нему стояв­ший Димитрий Кидони, из просвещенной семьи салоникс-ких архонтов, сказал ему с амвона св. Софии:

«Только слово никому не подвластно и судит обо всех. Проклято время наше, и неслыханны грабежи постоянно призываемых полчищ Омар-бея и Орхана. Наступило вре­мя Божьего заступничества, ибо народ, ожидая Божьего суда, теряет веру. Много христиан сделались споспешниками турок. Простонародье предпочитает сладкую жизнь магометан христианскому подвижничеству. Мы стали посмешищем проклятых, вопрошающих: «Где Бог ваш?» Пресвятая Богородица! Все мы теряем: имения, деньги, тела наши и надежды. Ни на что не уповаем, кро­ме помощи от Твоей, Богородица, руки».

Утрачены богатые малоазиатские и македонские обла­сти, Фракия разорена вплоть до городов. В руки латинян пе­решли богатейшие острова и торговые пути. В столице на­ступал голод, лишь только латиняне прекращали подвоз. Греческая торговля упала, и греческие капиталы стали ред­костью. Казна стала хронически пуста, двор нищий, задол­жавший, заложивший ценности, монета обесценена. Ядро армии — фракийская и македонская знать была разорена и перебита. Социальных реформ не могло быть при династи­ях, тесно связанных с землевладельческой и служилой зна­тью. Судьбу зилотов в Салониках мы видели. Вместо устрое­ния общества государственной властью современники на­блюдали кровавые народные волнения, разорившие лучшие области и города. С падением Кантакузина ушел со сцепы крупнейший политический деятель Византии XIV в., обладавший большим боевым, политическим и админист­ративным опытом, редкой выдержкой, упорством и предан­ностью государству, с широкими взглядами, то твердыми, как в лояльности к Палеологам и в отношении к туркам, то гибкими, как в вопросе о паламитах. С переходом власти в менее опытные руки никто не думал о гордых целях перво­го Палеолога, ничто не могло спасти империю от прозяба­ния среди мощных врагов. Таковыми были сербы и турки.

[1] Иван Александр. (Ред.)

[2] Сарухан, Ментеше и (ниже) Айдин — бейлики, небольшие пограничные княжества. (Ред.)

[3] Путешествия Н. П. Кондакова по Афону и Македонии; экспедиции Русского археологического института в К-ле и Французской школы в Афинах.

[4] * Об учении Варлаама приведем отрывок из похвального слова Нила Григорию Паламе, в переводе Ф. И. Успенского: «Он полагал, что нет ничего выше и больше эллинской мудрости и обязательной силы силлогизмов и той истины, которая уловляется ими, как добыча, и что ничто другое не в состоянии привести к знанию причин всего суще­го. А вот это и еще безумнее и превосходит всякую воображаемую не­лепость, что, по его мнению, и с самим Богом никто не может соеди­ниться, если не пройдет прежде этого пути; что только тот, кто всту­пит в общение с Пифагором, Аристотелем и Платоном и изучит из них естественные законы природы, поймет происхождение вещей и неизбежность последующего затем уничтожения, только тот может прийти к восприятию истины. Ибо, говорил он, если Бог есть истина, то незнание истины есть незнание Бога: всякий же, кто не изучил внешней мудрости и не ознакомился с тем, что изобрели эллинские мудрецы о движении небесных тел или природы, не знает истины, а это одно и то же, что не знать Бога... Никто не может быть просвещен­ным, не изучив внешней мудрости. Таковое безумие свойственно бы­ло не ему, впрочем, одному, но распространилось во всем латинском племени с давних пор... И случается у них нечто смешное и слез до­стойное. Зрелого возраста люди собираются в детские школы, изуча­ют там внешнюю мудрость, свысока трактуют возвышенные предме­ты, себя же в безумии превозносят и... оставляют в полном пренебре­жении поистине прекрасное и то, что к Богу приближает и может просветить душу». Здоровый рационализм западной схоластики, за­дорной и наивной, преподаваемой Варлаамом в Салониках, столк­нулся на византийской почве не только с догмой Откровения, но и с лучшим знанием Аристотеля, притом во всех его трудах и в подлин­нике, и с более богатыми сведениями в области средневековой астро­номии и физики в лице просвещеннейших умов Византии, какими были Ф [еодор ] Метохит и его друг и собеседник Григора, о чем сви­детельствует неудачный для Варлаама диспут с Григорой (около 1330 г.), описанный последним в диалоге «Флорентий». В то время Варлаам пользовался покровительством Кантакузина, а старые ученые, при­надлежавшие ко двору низверженного императора, были в немилос­ти. Сам Григора отрицательно относился к афонским исихастам, об­виняя монахов в чревоугодии, тунеядстве и даже в обмане верующих. О деятельности Варлаама, о его миссии па Запад, о его влиянии на ранних гуманистов в Италии, о философском трактате Акиндина, представляющем попытку применить аристотелевское учение о ро­дах и видах к определению сущности и свойств Божьих, — см.: Ф. И. Успенский. Богословское и философское движение в Византии XIV в. (Журн. Мин. Нар. Просв. 4. 279. 1892).

[5] Богословские  труды  и  переписка  Акиндина  исследованы Ф.И. Успенским.

[6] Иоанн Дука Синадин с женой основали в столице монастырь. Со¬хранился его устав с портретами всей семьи.