Глава IX

 

ПОСЛЕДНИЕ ПАЛЕОЛОГИ. ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ И ОСТАЛЬНЫХ ГРЕЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ

 

С Кантакузином ушла со сцены целая эпоха византий­ской истории, когда власть не оставляла идей Михаила Па-леолога, думала о воссоединении греческих земель и когда она опиралась на сильную служилую аристократию евро­пейских областей, поставлявшую лучшие национальные полки. Теперь служилые люди или были перебиты в меж­доусобных войнах, или разорены во время народных вос­станий и турецких набегов. У империи не стало организо­ванной национальной армии, ни ресурсов для ее возоб­новления. Осталась надежда на латинян, и при последних Палеологах господствуют надежды на латинян и латин­ское засилие. Завершением господствующих идей этого последнего периода является Флорентийская уния, и Кон­стантинополь гибнет как латино-греческий город, защи­щает его не патриарх, но кардинал.

Иоанн V занимал престол еще почти сорок лет (1355—1391) и остался в народной памяти как красавец Калоянн. Несмотря на тяжелую юность, он по легкомыс­лию не годился бы в монархи даже в спокойное время, те­перь же он усугубил личными качествами и слабость госу­дарства, и бедствия народа.

Слабость правительства была настолько велика, что три года оно не могло справиться с обломками партии Кантакузина, во главе которой стоял Матвей, носивший еще знаки царского достоинства; ему мало помогали младший сын Кантакузина Мануил, правивший в Мистре, зять его Никифор в Эносе, Мануил Асеневич во фракий­ской Визе. Матвею предлагали сделку: получить в удел то Морею, то Лимнос. Он даже перешел в наступление. Греки уже не могли воевать без турецкой помощи, в которой Орхан отказал. Палеолог избавился от Матвея лишь в 1357 г., когда последнего захватил в плен сербский кесарь Воихна и выдал Палеологу, так как никто не захотел выкупить Матвея. В Константинополе обошлись мягко с претенден­том и его семьею, даже уговаривали, через отца, отказать­ся от своих притязаний, и Матвей дал требуемую клятву, сохранив некоторые знаки царского сана. Разгадку миро­любия Палеолога следует искать в тех симпатиях к дому Кантакузина, которые еще жили во Фракии; там еще дер­жался М[ануил] Асеневич (Асень). Многие фракийские ар­хонты в ближайшие годы предпочли турецкую власть правительству Палеолога, чем облегчили утверждение ту­рок во Фракии. Подобное явление имело место и в мало­азиатской Вифинии во времена Османа. Междоусобие во Фракии замерло за отсутствием претендента. В отдален­ных областях более сказалась крайняя слабость констан­тинопольского правительства. Пользуясь распадением державы Душана, умершего вскоре после отречения Кан­такузина, зять последнего Никифор, владевший Эносом, утвердился в Эпире, на который имел наследственные права, отослал дочь Кантакузина в Морею, желая пород­ниться с сербской династией, но вскоре был убит албан­цами (1358), и в Эпире было основано албано-греческое государство Карла I Топии. В Фокее царский наместник Калофет правил независимо. Его пираты схватили Халила, сына султана Орхана, и напрасно по настоянию Орха-на император требовал освободить Халила. Калофет про­сил 100 000 золотых и сан севастократора. Императору пришлось осаждать Фокею, исполнить требования Калофета и выдать за Халила свою малолетнюю дочь. Еще ме­нее успеха он имел в Морее, где утвердился младший сын Кантакузина Мануил. Посланные против него двое Асеневичей были им отражены с помощью венецианцев, и Ио­анн был вынужден признать Мануила деспотом византий­ской Морей. Богатый остров Митилену (Лесбос) Иоанн отдал вместе с рукой сестры генуэзцу Гаттелузи. В этом нужно видеть не только личную благодарность за помощь при овладении престолом, но и выговоренный наперед успех знатной генуэзской семьи, владевшей некоторое время Эносом, крупный и характерный шаг последних Палеологов по пути латинского засилья. Владетельный род Гаттелузи чеканил собственную монету по примеру латинских; государей на Леванте. По свержении Кантаку-зина империя была так слаба, что венецианец Марино Фальери советовал начать поход против неверных с завоева­ния Византии, как будто усилия и успехи Ласкарей и Пале­ологов обратились в ничто менее чем в одно столетие. Однако лишь только Матвей Кантакузин попал в плен, Ве­неция поспешила возобновить мир с Византией (1357); при новом перемирии венецианцы были лишены права владеть недвижимостями в Константинополе, и их баил получил инструкции не возбуждать турецкой подозри­тельности дружбой с греками.

Ближайшие годы принесли такой непоправимый ущерб империи, что и в Европе, и в Константинополе при­шлось подумать о немедленной борьбе с османами всею силою христианского мира. Преддверием к новому похо­ду должна была быть по-прежнему церковная уния. В 1359 г. умер султан Орхан; ранее погиб его воинственный сын Сулейман, завоеватель Галлиполи, и на престол вступил другой сын, Мурад. Старый Орхан долго дружил с греками, породнился к Кантакузином и лишь под конец царствования охладел к греческой дружбе. Сыновья его Сулейман и вступивший на престол Мурад I были готовы использовать накопившиеся силы османов и вести свой народ для поко­рения христиан, тех «рум», коих землю они знали вдоль и поперек. Мурад начал с покорения единокровных сельджукских племен, с завоевания Ангоры и горных пастбищ караманского эмира, чтобы, обеспечив тыл, двинуться на опустошенную Фракию. Против вооруженного народа ос­манов, привыкшего к военным успехам, уже не стояло во­инственное служилое сословие, испытанные всадники Ан­дроника Младшего и Кантакузина. Правительство Иоанна могло выставить лишь небольшие, по скудости казны, от­ряды западных наемников и негодные к правильному бою толпы народного ополчения. Силы же турок измерялись десятками тысяч. Овладеть Фракией было легко. В 1360 г. полководцы Мурада Лала-Шагин, Евренос-бей и другие взяли сильные крепости Чорлу и Димотику, причем по­следняя была передана греческим начальником; в 13б1 г. Лала-Шагин разбил начальника адрианопольских войск, бежавшего и покинувшего Адрианополь на произвол судь­бы. Этот важнейший город Фракии стал второю после Бруссы столицей османов.

Лала-Шагин вторгся в Болгарию и дошел до Филиппо-поля, а Евренос занял Западную Фракию. Повсюду турки устраивались прочно, привозили семьи и укрепляли горо­да; пленных продавали по установленной таксе, 125 сереб­ряных грошей (акча) за человека. Византийское прави­тельство не могло и не смело встретить турок в чистом по­ле, оно предпочло искать компенсаций в приморской Болгарии; греки захватили Анхиал и осадили Месемврию, принадлежавшие Болгарии города с греческим наведени­ем. Александр Болгарский был вынужден просить мира и уплатить издержки (1362); мир был скреплен обручением малолетних Андроника, сына Иоанна V, с дочерью Алек­сандра от второй жены, еврейки. Умирая (1365), Александр оставил большую часть страны Шишману, своему сыну от еврейки. Шишман дружил с турками и изменнически за­хватил императора Иоанна, прибывшего для переговоров о союзе против турок. Европейские дворы были возмуще­ны поступком Шишмана. Союз Болгарии с утвердившими­ся в Европе турками изолировал христианский Констан­тинополь с севера и являлся изменой христианскому делу. Для освобождения Иоанна V была снаряжена экспедиция Амедея Савойского. Отбив у турок Галлиполи (впрочем, на короткое время), Амедей явился с несколькими генуэзски­ми и венецианскими кораблями в Черное море. Амедей ов­ладел болгарским берегом до Варны, и тогда лишь Шиш­ман освободил императора, около года пробывшего в пле­ну, и обязался не нападать на Византию. Рыцарская помощь Амедея, приходившегося Иоанну V двоюродным братом по матери Анне Савойской, вовлекла Византию в орбиту западной политики, оправдала и оживила надежды на латинский Запад. Сын Анны Савойской, Иоанн Палеолог, был подвержен западному влиянию со времени вступ­ления на престол с помощью Гаттелузи и Венеции. С ут­верждением турок в Адрианополе, с распадением державы Душана у Византии не могло быть иных надежд, кроме упования на западную помощь. Перед лицом турецкой опасности, Западом немедленно оцененной и учтенной, и для Европы не было иного выхода, как помощь Константи­нополю, хотя пока православному. Передовые латинские державы на Леванте, Венецианская и Генуэзская республи­ки, подали друг другу руки, несмотря на вековечную враж­ду, и в эту грозную пору вторжения турок в Европу для окончательного утверждения венецианцы и генуэзцы дружно помогают Палеологу как при свержении Кантаку-зина, так и при экспедиции Амедея. Помощь, оказанная по­следним, была, однако, эфемерной и предпринята была с ограниченною целью и средствами. Радикальным реше­нием вопроса было бы основание в Константинополе Ла­тинской империи для борьбы с турками, как предлагал Фа-льери; но соотношение западных государств, особенно положение Франции, препятствовало осуществлению столь крупного предприятия. При таких условиях пред­стояли полумеры для Европы, агония для Византии, ожив­ляемая надеждами на западную помощь. Латинизация го­сударства Палеологов, двора, части высших церковных и светских кругов, Церкви и просвещения была обеспечена, насколько она не касалась верного православию народа и духовенства. К сожалению, история этого критического момента — последнего поворота на Запад — недостаточно освещена источниками и мало разработана.

Переговоры Иоанна V с Болгарией, Сербией, Людови­ком Венгерским о помощи против турок не привели к ре­зультату. Против турок нужны были сильные союзники. Византийское правительство надеялось на первых порах на соседей-сербов и послало патриарха Каллиста в Серее, к вдове Душана; но Каллист умер во время переговоров, ко­торые не были доведены до конца не только потому, что тот же Каллист в 1352 г. объявил анафему Сербской патриархии, основанной Душаном, но главным образом вслед­ствие распадения царства Душана на уделы. Сербы не мог­ли защитить от турок и собственную страну; турецкие от­ряды прошли Македонию, Фессалию, Фермопилы и граби­ли под Фивами. Правитель каталанского государства, сицилийский наместник Лориа, даже призвал турок на свою службу против венецианцев и своих внутренних вра­гов. Союз Лориа с турками возмутил европейские дворы; папа Урбан V призывал против Лориа духовных и светских владетелей Греции и короля кипрского Петра I Лузиньяна; последний заключил союз с французским королем Иоан­ном и с Амедеем Савойским, но на Мурада не напал. Он лишь ограбил Александрию (1365) и укрепил латинскую Смирну. Сам сицилийский король долго не мог справиться со своим наместником Лориа, и турки были изгнаны из Виотии с трудом. Папа Урбан был горячим сторонником крестового похода против османов и помощи Византии, которую «не слова, но самые дела» должны привести к спа­сительной унии. Организуя крестовый поход, папа пору­чал его вождям греческую империю, притом по просьбе самого Палеолога. Французскому королю Иоанну II смерть помешала стать во главе крестоносцев. Призывая его пре­емника, папа просил помочь грекам лишь в случае, если они будут верны унии. Еще во время экспедиции Амедея папа и письменно, и через сопровождавшего Амедея ла­тинского патриарха Павла с угрозами требовал от Палео­лога унии с католичеством. Иоанн Палеолог, оценивая по­литическое положение, готов был подчиниться требова­нию курии, но не обладал ни волею, ни авторитетом своего предка Михаила. Он созвал Собор с участием двух восточных патриархов и изложил Собору требования па­пы, но собравшиеся архиереи во главе с патриархом Филофеем нашли, что лишь правильно созванный Вселен­ский Собор может решить унию; в приглашениях же на та­ковой Собор константинопольский синод призывал поддержать догматы Восточной Церкви во всей их чисто­те. Раздраженный «лживостью» греков, папа отсоветовал Людовику Венгерскому выступить на помощь Византии, даже разрешил его от клятвы, если он таковую дал Иоанну Палеологу. Между тем Иоанн лично на занятые деньги ез­дил к Людовику Венгерскому, умоляя о помощи; но вслед­ствие советов из Рима Людовик выступил не против турок, но против их друзей болгар. Напрасно съездив в Венгрию, не имея иной надежды, император Иоанн решает ехать в Рим. Потомки Михаила Палеолога, растратив народные силы и допустив турок в Бруссу и Адрианополь, являются в роли униженных просителей перед европейскими двора­ми. Иоанн V первым из Палеологов вступил на этот горь­кий путь, впрочем услаждаемый почестями и увеселения­ми и проторенный латинскими императорами Констан­тинополя.

В 1369 г. Иоанн V явился в Рим и вручил не папе, но его кардиналам грамоту за золотою царскою печатью. Грамота содержала латинский символ веры на греческом и латинском языках. Через три дня он был принят папой на лестнице собора св. Петра и присягнул Римскому пер­восвященнику на верность ему и католической Церкви; последовал молебен. Папа более не считается с мнением константинопольского синода и требует от греческого клира последовать примеру их царя. Однако и Палеолог, и Урбан поступили легкомысленно, сочтя золотую печать за согласие православного народа и духовенства. Иоанн Палеолог отправился и ко французскому двору, но выслу­шал лишь вежливые фразы. На возвратном пути с ним слу­чилась беда: этот византийский император, привыкший жить и ездить в долг, был задержан своими венециански­ми кредиторами. Оставшийся в столице старший сын Ан­дроник задерживал уплату долгов отца, выручил, прислав деньги и корабли, второй сын Мануил. За это отец объя­вил его наследником престола, устранив старшего сына Андроника (1371). Арест императора иностранцами за долги ярко характеризует потерю империей всякого ува­жения в глазах тонких политиков и банкиров, какими бы­ли венецианцы. Они считали Византию на краю гибели со времени падения Кантакузина. Теперь же турки стали хо­зяевами Балкан.

Перенеся свою столицу из Бруссы в Адрианополь (тур. Эдирне) в 1365 г., султан Мурад двинул на Шишмана Бол­гарского три армии, которые захватили балканские пере­валы. Шишман был вынужден признать себя данником султана и отдать сестру в султанский гарем (1365). Одно­временно Людовик Венгерский взял болгарский Видан и захватил Страшимира, брата Шишмана. Однако, получив помощь турок и волошского воеводы Владислава, Шиш­ман выбил венгров из Видана. Венгры действовали не од­ни, с ними были сербы, для которых опасна была полити­ка опиравшегося на турок Шишмана. 60-тысячная армия Вукашина Сербского должна была ударить на турок в Ад­рианополе, но опоздала и сама была разбита на Марице, застигнутая турками врасплох (1371). Это была большая катастрофа для христианского населения Балкан, доста­вившая перевес турецко-болгарскому союзу. Измена бол­гар христианству отчасти объясняется честолюбием Шишмана, отчасти была вынуждена опасным соседством турок, неоднократно опустошавших Южную Болгарию и ранее утверждения их в Адрианополе. Победа была немед­ленно использована османами. Вся Восточная и Южная Македония была завоевана полками Мурада. Греческие и сербские властели Македонии стали турецкими беями, по­ставлявшими свои отряды в султанскую армию и платив­шими взносы в султанскую казну. Сербские и вообще сла­вянские полки ценились в турецкой армии и составляли корпус, расположенный возле столицы, вдвое больший, чем корпус янычар во времена Магомета Завоевателя. Сербские воеводы, принявшие ислам, заполняют султан­ский двор и достигают высшего положения. Турецкой вла­сти избежал лишь Алексей Асан, правитель Каваллы и о. Фасоса, поддавшийся Венеции. Сербские архиереи Маке­донии спешили вернуться в лоно Вселенского патриарха­та, отказавшись от национальной Церкви, созданной Ду-шаном. Утверждение османов в Македонии до Албанских гор встревожило духовных и светских владетелей латин­ской Греции. По инициативе католического епископа Но­вых Патр и Фессалии и с папского благословения в Фивах состоялся съезд латинских государей Греции с участием представителей королей Венгрии и Сицилии, республик Венеции и Генуи; греческий император был приглашен, но уклонился. Этот съезд (1373) дальше переговоров не пошел, собравшиеся были поглощены местными вопросами, в связи с усилением Ачайоли. Этот богатый и просвещенный дом из Флоренции, оказывая потомкам претендентов на Латинскую империю денежные и политические услуги, приобрел Коринф, округлил свои земли в Морее, а один из Ачайоли, Нерио, угрожал каталанскому государству в Аттике. Печальна была картина латинской Греции: мелкие государи истощались в распрях перед лицом грозного врага христианской культуры, боролись между собою, как утопающие ни накренившейся ладье. Чтобы отнять у Генуи господство на путях в Черноморье, венецианцы добивались у Палеолога уступки о. Тенедоса, лежащего у Дарданелл; им¬ператор не уступал им, даже находясь у них под арестом; лишь при возобновлении договора они получили остров за денежную субсидию, обещав выставить царский флаг рядом со своим. Но генуэзцы не простили Иоанну этой ус¬тупки, слабость императора ставилась ему в вину. Еще хуже и гораздо опаснее сложились его отношения к Мураду. Греческие источники об этом вопросе отзываются глухо и с неохотой. Проситель на Западе, Иоанн стал вассалом сул¬тана, одним из тех полунезависимых соседей, которые должны были участвовать в походах султана, хлопотать и унижаться при его дворе и выслушивать советы во внеш¬них делах. При каких условиях свершилась такая перемена, неясно; возможно, что новое положение явилось не сразу и не было оформлено. Данником султана император еще не был, но положение сделалось унизительным и опасным.

Во главе недовольных слабостью Иоанна стал его старший сын Андроник, лишенный прав на престол в пользу младшего брата Мануила. Возможно, что за ним стояли враги латинской партии, к которой принадлежали и Иоанн, и Мануил. Вместе с сыном султана, по имени Санджи, Андроник составил заговор свергнуть с престола обоих отцов — Иоанна и Мурада. По крайней мере, их в этом обвинили. Мурад ослепил Санджи и предложил Иоанну одинаково поступить с виновным сыном. Иоанн повиновался, но ослепление Андроника было неполное, из своей темницы в башне Анемы (доныне уцелевшей в развалинах Влахернского квартала) Андроник скрылся в Галату и с помощью генуэзцев, враждебных его отцу, и сербского Марка Кралевича с его дружиною даже захватил столицу после месячной осады. Отец и брат Андроника заняли его место в той же башне. Вместе с сыном Иоанном Андроник IV был коронован (1376), а отец его и брат томились в темнице три года, пока им не удалось бежать к Мураду. Султан является судьею между Палеологами, и по его требованию Андроник уступил отцу престол и скрылся в Галату к своим генуэзским друзьям (1379); через два года последовало примирение, по которому Андроник получил в удел города по северному берегу Мраморного моря и был объявлен престолонаследником, но умер раньше отца (1385). Тяжелая распря между членами царского дома разыгрывалась на фоне грандиозной борьбы Генуи с Венецией, в которую была вовлечена и Византия. При захвате Андроником престола жившие в Константинополе венецианцы были брошены в тюрьмы и остров Тенедос был отдан генуэзцам, но венецианцы на острове оказали энергичный отпор. Еще раз разгорелась ожесточенная война между обеими республиками, сначала на Леванте, затем в Италии; обе стороны шли на величайшие жертвы, пока Амедей Савойский не добился прекращения кровопролитной и разорительной войны, гибельной для латинских интересов на Востоке (1381). Тенедос был отдан Амедею. Истощенные войною республики не могли думать о борьбе с османами и поспешили заключить с Мурадом договоры; их предупредала торговая Рагуза, первой из западных государств заключившая с османами торговый договор (1365).

Последние годы царствования Иоанна V являются временем непрерывного, безнадежного упадка Византии. Сам он искал забвения в танцовщицах и чревоугодии; даже у любимого сына Мануила он отнял красавицу-невесту, дочь трапезунтского царя. Старый Иоанн фактически стал вассалом Мурада; либо он, либо его сын Мануил прожива­ли при султанском дворе; и переговоры с латинскою Евро­пой были прерваны в угоду султану. Перед бессильным Палеологом, лишенным земель и доходов, развертывалась картина потрясающих успехов азиатского народа — не­оборимой силы, разрубавшей мечом старые политические вопросы и заново строившей судьбы всех народов, стояв­ших у нее на пути. Сын Мурада Баязид, прозванный Илдиримом (Молнией), приобрел Кутайю браком, сельджукс-кий эмират Хамид — покупкою. В Македонии Тимурташ взял Битоли, или Монастырь (1381). Почти одновременно была решена и судьба Салоник. Правивший в этом послед­нем оставшемся у Византии македонском городе Мануил Палеолог был замешан в заговор архонтов Сереса против турок. Немедленно султан послал против Салоник грозно­го Хайреддин-пашу. Не дожидаясь его, Мануил по совету отца вымолил себе прощение у султана, явившись к нему лично; но Хайреддин занял Салоники впервые, без боя; но ушли (1380); затем вторично Карали-паша взял Салоники после четырехлетней осады (1383—1387), причем Мурад, считая греческого императора своим вассалом, оставил в городе греческое управление, но поместил в акрополе ту­рецкий гарнизон. Иоанн мог проживать в Салониках; в один из приездов он и умер в этом городе (1391). Но когда умер кроткий сравнительно Мурад, преемник его Баязид присоединил Салоники к своим непосредственным владе­ниям, ввел турецкое управление, объявил набор христиан­ских детей в янычары и превратил многие церкви в мече­ти (1391).

Не греки, но сербы и болгары могли бы защищать Ма­кедонию от ислама и турок. Но распадение державы Душа-на было катастрофой для христианской культуры на Бал­канах. Силы южных славян были разъединены. В Болгарии правил Шишман, прежде союзник, ныне данник султана, брат его Страшимир в Видине зависел от Венгрии. Серб­ские силы, еще крупные, были раздроблены. На севере от Моравы до Дуная правил старый Лазарь; в Приштине и на Косовом поле был удел Вука Бранковича; в Поморье княжил Балша; в Боснии — Твардко, наиболее могуществен­ный из сербских государей, перешедший в латинство. Не­смотря на разъединение, сербы решили дать отпор туркам собственными силами без помощи венгров, своих искон­ных врагов. В завоевательных намерениях Мурада они не могли уже сомневаться. Призванные албано-эпирским го­сударем Карлом Топиа, османы овладели уделом Балши, убитого ими в бою. В 1386 г. сам Мурад, опустошив по пути болгарские земли, взял Ниш и подчинил себе Лазаря, за­ставив платить дань и выставлять конный отряд. Лазарь стал душою сербского союза против турок и рассчитывал особенно на Твардка; Шишман был ненадежен. В 1387 г., когда Мурад ушел в М. Азию для войны с караманским эми­ром, Лазарь и Твардко собрали 30 000 сербов и разбили ту­рецкие гарнизоны в Македонии, меньшие по числу, из ту­рок спаслись немногие. Воодушевление сербов переда­лось и болгарам. Мурад стал собирать громадные силы, которыми располагал в Азии и в Европе. Начал он с Болга­рии, чтобы обеспечить тыл. В 1388 г. выступил из Адриано­поля визирь Али-паша с 30 000 отборного войска и взял Тырнов. Подошел и сам султан Мурад с громадными сила­ми. Шишман, храбро защищавшийся в Никополе, был вы­нужден сдаться на милость победителя; несмотря на его измену, Мурад оставил его на престоле. Через Софийский перевал и Филиппополь Мурад вторгся в Сербию и разбил лагерь на Косовом поле, удобном для действия конницы (1389). Там стояли и сербы. Во главе их были Лазарь и Вук Бранкович; Твардко прислал босняков и хорватов с их воеводами; были отряды болгар, влахов и албанцев. Подроб­ности исторической битвы известны, Мурад был убит зя­тем Лазаря Милошем. Ставший султаном Баязид после же­стокой сечи разбил сербов, причем Лазарь был убит. С торжеством вернулся Баязид в Адрианополь. Сербы же бы­ли сломлены, сын Лазаря Стефан и Бранкович стали дан­никами султана.

Впечатление от разгрома сербов было потрясающее, прежде всего при византийском дворе, беспомощно на-блюдавшем за грандиозными событиями. О непокорности новому султану нельзя было и думать. Иоанну пришлось не только подтвердить и, по-видимому, оформить вассальные отношения к султану, но перенести еще большее униже­ние — сопровождать Баязида в поход против Филадель­фии, единственного греческого города в Малой Азии, со­хранившего  независимость  благодаря традиционной дружбе горожан с соседями сельджуками. Православным жителям бывшей твердыни царей Ласкарей пришлось уви­деть греческого императора в турецком стане. Иоанн их уговаривал поддаться туркам и после их отказа бился вме­сте с сыном Мануилом в первых рядах султанских войск против греков, считавших себя его подданными. Город был взят приступом (1390). Отсутствием императора восполь­зовался его племянник Иоанн, сын Андроника, и захватил столицу; Мануил отнял у него город лишь после пятиме­сячной борьбы внутри городских стен. Из Константино­поля Мануил опять спешит на службу к султану с крохот­ным отрядом в сто человек. Несмотря на всю покорность Иоанна и Мануила, Баязид с ними не стеснялся. Он запре­тил вывоз хлеба на принадлежавшие императору острова, турецкий флот разграбил одинаково как императорский Хиос, так и латинскую Евбею. По настоянию окружающих Иоанн V принял некоторые меры для защиты столицы, ук­репив часть стен от Золотых ворот до моря, причем брал камень из развалин построенного Василием Македоняни­ном храма св. Диомида и других роскошных построек по­близости; но, когда Баязид узнал об этом и пригрозил ос­лепить Мануила, Иоанн срыл только что выстроенные и возобновленные укрепления. Он уже не смел укреплять свою столицу, остаток своего государства. Независимость была фактически утрачена Византией, и лишь случай мог спасти империю. Ее значение пало в глазах самих греков, и царский посол Д. Кидони считал за большую честь звание венецианского гражданина. При таких обстоятельствах умер Иоанн Палеолог (1391).

Мануил II (1391 — 1425) вступил на престол в момент наибольшего могущества Баязида, на положении султанского вассала; он тайно бежал из султанской ставки, чтобы занять престол своих предков, византийских императо­ров. Баязид не замедлил показать ему свою власть, прислав гонца с требованием допустить в Константинополь сул­танского кадия (судью) для разбора дел не только между мусульманами, жившими в Константинополе, но и между ними и христианами, так как мусульманам не подобает подлежать суду неверных гяуров.

«Если не хочешь повиноваться мне, запри ворота сво­его города и правь внутри его, а за стенами все мое».

Баязид доказал последнее на деле, прогнав греков из европейских пригородов до Родосто. В течение семи лет он блокировал Константинополь, надеясь взять город из­мором. В Константинополе «не стало ни жнущего, ни мо­лотящего», не стало съестных припасов, и для отопления разбирали дома. Мануилу остались только надежды на За­пад. Он обратился к папе, к французскому и венгерскому королям, умоляя о немедленной помощи, иначе ему при­дется сдать Константинополь врагам христианства. Одна Венеция прислала ему корабли на случай бегства. Для за­падных политиков было ясно, что помощь в скромных размерах, вроде экспедиции храброго Амедея, была бы бессильна против султана Баязида. Последний безбояз­ненно перешел в наступление против христианских со­седей на севере. Пройдя Болгарию, подчинив Валахию, он вторгся в Венгрию, но был отражен королем Сигиз-мундом. Одновременно султанский флот напал на Евбею, и старый Евренос-бей опустошил Фессалию и Морею. В Малой Азии Баязид взял в плен эмира караманскйх сельджуков и значительно округлил свои владения, флот его напал на Синоп, подбираясь к Трапезунтскому царст­ву. И в это грозное время среди латинян не было согласия. Неаполитанский король даже призывал Баязида против Венеции, захватившей Корфу, и льстил придворным сул­тана. В Греции латиняне были заняты внутренними раз­дорами. В 1387 г. Нерио Ачайоли взял афинский Акро­поль, и каталанское государство в Греции исчезло без следа после 70-летнего существования. Часть Ахейскогокняжества была захвачена дружиной наваррских авантю­ристов, которой очистили поле рыцари-иоанниты, ку­пившие часть Ахеи у королевы Иоанны; Венеция, умело пользуясь борьбою претендентов, поддерживала наварр-цев. По современному документу, на коренных землях княжества насчитывалось 2300 дворов (дымов), а на зем­лях баронов — всего 1300. Нерио Ачайоли, овладев Афи­нами, держался миролюбиво, очищал ближайшие воды от пиратов. Происходя из флорентийского богатого до­ма, Нерио привез в одичавшую Аттику большие денеж­ные средства и культурные вкусы, процветавшие на роди­не Данте. Ценя эллинизм как гуманист, он восстановил афинскую греческую митрополию, со времен Михаила Акомината существовавшую лишь по имени. Присланно­му из Константинополя митрополиту Дорофею удалось восстановить Греческую Церковь в короткий срок. Гре­ческие нотарии в Афинах вели делопроизводство на гре­ческом языке. Он никогда не исчезал в цитадели эллиниз­ма, в византийской Морее, с такими ее центрами, как Мистра и Монемвасия, где церкви XIV в. своею архитек­турной и фресковою живописью свидетельствуют о дви­жении вперед византийского искусства, где были свои школы и книжные люди. Морея, отдаленный оплот элли­низма, служила при Иоанне Палеологе убежищем рода Кантакузинов. Ею управлял Мануил Кантакузин, сын быв­шего императора, ставшего иноком Иоасафом, до своей смерти (1380). Его сменил старший брат Матвей, бывший претендент на престол, умерший почти одновременно с отцом (1383); с год держался сын Матвея Димитрий про­тив присланного деспота Ф[еодора] Палеолога, сына Ио­анна V; сопротивление Димитрия прекращено было лишь его смертью. Ф[еодор] Палеолог начал свое управ­ление, уступив прославленную Монемвасию венецианцу Гримани за его услуги царствующему дому, однако жите­ли города не впустили Гримани. Женившись на дочери Нерио, деспот Феодор столкнулся с венецианцами из-за Аргоса. Среди раздоров христиан разразилось громом вторжение полчищ Евренос-бея, дошедшего до западного края Морей (1387—1388). Папа и западные дворы об­виняли Нерио в союзе с турками, но у него не было сил помешать туркам пройти через его владения. По обвине­нию в сношениях с турками латиняне изгнали и гречес­кого митрополита Афин. Однако предателя нашли они и в своей среде в лице вождя наваррцев Сан-Суперана, ко­торый даже лично ездил к Баязиду. Впрочем, турок при­зывали и греки, именно, один из архонтов Монемвасии, принадлежавший к славному роду Мамона, отбивался от деспота Феодора с помощью турок. Евренос-бей, устро­ивший себе удел в Новых Патрах Фессалийских, по про­искам Суперана взял самую Мистру (1395), но по его ухо­де греки с албанцами восстали и схватили изменника Су­перана. Среди раздоров латинских претендентов и деспота Феодора о наследстве Нерио, умершего уже на положении султанского данника, османы вновь явились решать спор. Тимурташ захватил Афины не без содейст­вия греческого митрополита; но в Акрополе засел вене­цианский гарнизон (1395). Турецкая опасность выдвину­ла проект заграждения Коринфского перешейка сплош­ною стеною; в этом деле участвовали деспот Феодор, Венеция и даже освобожденный Сан-Суперан; знамени­тый гуманист грек Хрисолор ездил по этому делу в Вене­цию. Султан Баязид прекрасно знал слабость и малоду­шие греков и настолько с ними не считался, что одновре­менно потребовал к себе на суд и императора Мануила, и деспота Феодора. Обоих обвиняли греки же: первого — племянник Иоанн, сын претендента Андроника, второго — монемвасийский архонт Мамона. Оба Палеолога поспешно явились в султанскую ставку, и им не сносить бы головы без содействия визиря Али-паши. Обоим уда­лось бежать от султанских палачей. В греческий город Салону призвали турок сами же греки: и епископ, и владе­тельница города Елена Кантакузина, вручившая султану родную дочь для его гарема. Одна лишь вселенская пат­риархия оставалась в застывших формах своего величия. Патриарх Антоний смещал и ставил архиереев в Греции; в Коринфе появляется митрополит со званием эксарха Пелопонниса. В патриаршем синоде разбиралась жалоба Киевского митрополита Киприана на новгородскую па­ству, уклонявшуюся в латинство. Василию Московскому патриарх выражал неудовольствие за запрещение поми­нать Вселенского патриарха.

«Зачем пренебрегаешь патриархом, заместителем Христа?.. ЕслиБожиим попущением (неверные) народы ок­ружили империю, то и доселе император рукополагается Церковью, имеет прежнее положение, за него возносятся те же молитвы, он помазан великим мVром и рукоположен в цари и самодержцы ромэев, т. е. всех христиан».

Сам православный император ожидал себе помощи только с латинского Запада. Помощь затруднялась кризи­сом римской курии, на которой обычно лежал почин объ­явления крестовых походов. Теперь же было двое пап: в Ри­ме и во французском Авиньоне. Поэтому на призыв Рим­ского папы Бонифация французский король Карл ответил разрешением французам вступать в крестоносное ополче­ние, собиравшееся в Венгрии, а не в Италии.

Во главе французских крестоносцев стал знатный граф Невер, сын Бургундского герцога. С ним ушло в Вен­грию 1000 рыцарей и 7000 простых воинов. Кроме них под знамена Сигизмунда Венгерского явились доброволь­цы из Германии и волошский воевода Мильчо. Образова­лась громадная армия до 60 000 человек, считавшая себя непобедимой (1395). Запад собрался дать османам до­стойный отпор. Сам Баязид был встревожен и остался в европейских владениях, несмотря на грозные вести о приближении татар Тимура. Переправившись через Ду­най, Сигизмунд осадил Никополь, где и разыгралась зна­менитая битва (1396). Французская тяжелая конница, сме­тая все на пути, донеслась до ставки Баязида, но, опьянен­ная успехом, потеряла порядок и не вынесла удара султанских янычар. Дрогнули валахи и венгры, немцев же избили сербские отряды, служившие султану. С немноги­ми людьми Сигизмунд бежал на лодках вниз по Дунаю и морским путем через проливы спасся в Европу. Невер и 10 000 христианских воинов попали в плен и были перерезаны по приказу Баязида, за исключением самого Не­вера с 24 знатнейшими рыцарями, выкупленными впос­ледствии за большие суммы.

Катастрофа под Никополем потрясла Европу. Турец­кие отряды доходили до Штирии, опустошили Валахию. Настала очередь и Греции. Якуб-паша и Евренос-бей втор­глись в Морею, несмотря на укрепления Коринфского пе­решейка. Напрасно деспот Феодор взывал к Венеции о по­мощи. Республика св. Марка предпочла соглашение с по­бедителем. Разбитый турками деспот Феодор, равно как и Сан-Суперан, признали себя данниками султана. Деспот даже продал родосскому ордену свои владения, включая Мистру (жители которой, впрочем, прогнали палками но­вых хозяев), и отплыл на Родос. Положение Константино­поля стало невыносимым. В осажденной столице мера хлеба дошла до 20 золотых, и трупы валялись без погребе­ния. Баязид не торопился со взятием Константинополя, считая его за верную добычу. По словам современной пес­ни о Баязиде и Тимуре, султан похвалялся срыть стены Константинополя, св. Софию обратить в мечеть, а моло­дежь ниже 30 лет подвергнуть обрезанию (1). Мануил отпра­вил Нотару в Венецию и Францию, умоляя о помощи. По­сол встретил почетный прием, но помощь лишь обещали. Племянник Мануила Иоанн жил при дворе султана, и его притязания на престол, поддерживаемые Баязидом, дела­ли положение Мануила особенно трудным в изголодав­шейся столице, жаждавшей конца осады. Кратковремен­ная помощь явилась из Франции — в виде экспедиции маршала Бусико с провиантом, 2000 рыцарей и стрелков, всего на 17 кораблях (1399), но помощь эта не имела зна­чения даже экспедиции Амедея Савойского. Не видя ино­го исхода, Мануил предложил Иоанну занять царский престол, а сам уехал в Европу на кораблях Бусико, чтобы просить о спасении исторического оплота христианства (1399). Оставив семью в венецианской Мефоне, Мануил со свитою отправился в Венецию, Милан, Флоренцию и во Францию. Повсюду он был принят с большими почес­тями. В Париже его встретил Карл VI с канцлером, парламентом, духовенством и многими тысячами горожан. В Лувре, отведенном Мануилу для жительства, служились обедни греческим и латинским духовенством вместе. Им­ператору была назначена ежегодная субсидия сначала в 14 000, потом в 30 000 серебряных монет. Путешествие Мануила затянулось. Казалось, ему лучше было в Европе, чем в своей голодной столице. Он побывал в Англии, где его ожидала почетная встреча, но более скудная помощь. Всегда нуждаясь, Мануил предлагал западным государям святые мощи, его агент Хрисолор продавал в Италии пап­ские индульгенции, собирая деньги для крестового похо­да. Церковная уния была бы вновь заключена тогда же, ес­ли бы не препятствовало существование одновременно двух пап. Лишь в 1402 г. Мануил II собрался на родину че­рез Германию, но не торопился в путь. Он много видел торжеств в его честь, много выслушал обещаний, но со­брал мало денег и людей. Участь его империи казалась предрешенной. Однако на этот раз судьба готовила избав­ление, вернее — отсрочку. В Париж пришла весть о раз­громе непобедимого султана Баязида. Объединивший та­тар Средней Азии, опустошивший Индию и Персию, но­вый бич человечества Тимур, или Тамерлан (Железный Хромец), появился на рубеже государства османов, взял Сивас (1400) приступом, причем отрубил голову одному из сыновей Баязида, прошел с огнем и мечом Малую Ар­мению и Сирию, не щадя ни христиан, ни мусульман, ни старого, ни малого. Картину неслыханных зверств Тимура описывают упомянутые греческие стихи о Баязиде и Ти­муре. Баязид, предававшийся развратным излишествам в промежутках между походами, очистил окрестности Кон­стантинополя и с громадными силами османов, с тяжелой сербской конницей и вассалами, всего до 120 000 войска, встретил Тимура под Ангорою. Татар было в несколько раз более. В страшной сече османы были разбиты наголову. Баязид с сыном Мусою попал в плен. Сербы, оказав чудеса храбрости, спасли другого султанского сына Сулеймана (1402). Баязид умер в неволе через несколько месяцев. Об­радованный Мануил поспешил в свою столицу, освобожденную наконец от турецкой осады. По пути он восстано­вил Феодора Палеолога в Мистре, выкупив собранными на Западе суммами города Морей у родосских рыцарей. Тимур не пошел на Константинополь и удовлетворился данью и номинальным подчинением императора, как бы­ло при Баязиде. Это объясняется переговорами Мануила с Тимуром до Ангорской битвы. В венецианской хронике Марино Санудо сохранено письмо Тамерлана к замести­телю Мануила — акт, из которого видно, что Палеолог вместе с Мануилом Трапезунтским обязались выставить Тимуру по 20 кораблей для нападения на османское побе­режье. Видно далее, что Мануил предлагал Тимуру: «Дань, которую Стамбул и Пера платили Баязиду, буду отныне платить великому хану Темиру» — и последний требовал от Баязида возвратить Мануилу все захваченные у него об­ласти. Но Мануил не исполнил договора и открыто помо­гал разбитым османам, и у Тимура не было флота, чтобы отомстить Мануилу. Разорив Смирну, обезглавив хозяйни­чавших в этом городе родосских рыцарей, Тимур принял дань и покорность от генуэзской «Магоны» на Хиосе и в Фокее, восстановил самостоятельность сельджукских эмиров М. Азии и вернулся в Самарканд, где вскоре умер (1405). В том же году Мануил вступил в свою столицу бес­препятственно и отдал Иоанну Палеологу в управление остров Лимнос.

Венецианцы, обеспечив себя от Сулеймана, наследо­вавшего отцу в Адрианополе, провели свою программу в Константинополе. По договору (1406) Мануил обязался выплатить свои долги (свыше 17 000 золотых) и принял на себя долги отца, подтвердил за венецианцами право беспошлинной торговли, но с ограничениями в области ввоза хлеба и вина. Венецианцы отказались от приобрете­ния новых недвижимостей в столице, освобождаемой от налогов, во внимание к бедности царской казны. В Греции венецианцы возвратили себе Афины и Восточную Аттику и подчинили себе правившего в Фивах Антонио Ачайоли, сына Нерио. Он правил 30 лет, к большому благу своей страны, продолжая культурную работу своего отца; как истый гуманист, он даже свой договор с родной Флоренци­ей редактировал на греческом языке. Венецианцы подчи­нили себе и Албанию, заняв Дураццо, купили у неаполи­танского короля Корфу, заняли Навпакт — одним словом, обратили в свою пользу ослабление османов и истощение Византии. Деспот Феодор в Мистре также осмелел, подчи­нил мятежную Монемвасию, напал на Цаккариа в Ахее, его недисциплинированная милиция напала и на округ венецианской Мефоны. Венеция потребовала удовлетво­рения, но Феодор умер (1407), и отвечать пришлось его отцу, императору Мануилу. Полагаясь на свои связи с За­падом, послав в ризницу Сен-Дени знаменитую рукопись Дионисия Ареопагита, Мануил пытался договориться с Венецией и предложил ей продать ему Навплию и при­нять участие в укреплении перешейка. Но посол Мануила, известный эллинист Хрисолор, встретил в Венеции пол­ный отказ. Отношения между Венецией и Мануилом ухуд­шились из-за второстепенных вопросов; забыта была ту­рецкая опасность.

Сулейман, поддерживавший с Мануилом добрые от­ношения и взявший в свой гарем греческую принцессу, проводил время в развратных удовольствиях, подобно своему отцу, но не обладал энергией Баязида. В Бруссе ут­вердился брат его Магомет, но опасность угрожала Сулейману со стороны другого брата, свирепого Мусы, ук­рывшегося в Валахии. Первое нападение Мусы, когда Су­лейман пошел на брата Магомета, было неудачно; в битве под Константинополем Мусе изменили его союзники сербы, и он едва спасся в Валахию. Сулейман стал еще беспечнее, но Мусе сочувствовали турки старого закала, недовольные изнеженным Сулейманом. При внезапном нападении Мусы на Адрианополь Сулейман, спасавшийся бегством, был убит (1410). С воцарением Мусы положе­ние круто изменилось и для латинян, и для греков. Фана­тичный Муса развернул силы османов и разгромил Сер­бию, Фессалию, Виотию, осадил Салоники, напал на Кон­стантинополь. Случилась вспышка доблести и у греков: флот Мусы был разбит у Принцевых островов друнгарием Мануилом, побочным сыном Иоанна V; но император Мануил отблагодарил тюрьмою храброго брата, показав­шегося ему опасным. Против Мусы выступил из Бруссы Магомет и расположился на азиатском берегу Босфора. Мануил вошел с ним в соглашение, и Магомет три дня прогостил у него в Константинополе. Дважды нападал Магомет на Мусу и оба раза должен был спасаться к Ману­илу; наконец, он отступил в Азию. Собрав новые силы, Магомет переправился в Македонию по совету старого Евренос-бея, чтобы соединиться с сербами. Воинские ка­чества сербской конницы приобрели у турок славу. В бит­ве при Чамурли свирепый Муса был убит собственными янычарами, и держава Баязида вернула себе прежнее единство (1413). Непосредственной опасности для Ви­зантии не было, так как Магомет и Мануил были друзья­ми. Султан сказал послу Мануила, что считает императо­ра своим отцом. Магомет подтвердил за императором права на Салоники и Юго-Восточную Фракию; всем вла­детелям в Греции султан обещал мир, кроме Венеции, как не подавшей ему помощи против Мусы; венецианец Зено, князь Наксоса, не явился поздравить султана, как уже во­шло в обычай между государями на Леванте. Венеция на­прасно старалась умилостивить Магомета. Султанский флот разграбил венецианскую Евбею, и лишь победа ад­мирала Лоредана доставила Венеции мир (1416). За себя Мануил был спокоен и предпринял объезд своей импе­рии (1414). Ехал он медленно, устраивая местные дела, приводя к повиновению непослушных архонтов. Посе­тив Фасос, Салоники, венецианскую Евбею, Мануил при­был в Морею. Главным его делом было укрепление Ко­ринфского перешейка. В Морее, за крепкими стенами пе­решейка, Мануил и его современники рассчитывали создать себе последнее убежище на случай падения Кон­стантинополя. В два месяца была закончена стена в узком месте перешейка, непосредственно за волоком, по кото­рому в древности перетаскивались суда, и на месте Юстиниановой стены. Сплошная стена имела 22 470 шагов длины, на обоих концах крепости через каждые 150 шагов были четырехугольные башни. Средства на построй­ку дал особый налог. Венецианцы отказали в помощи. Около двух лет Мануил пробыл в Морсе; нескольких ар­хонтов, непокорных деспоту Феодору (младшему сыну Мануила, сменившему умершего старшего того же име­ни), он отослал в Константинополь; старого врага Палеологов, Кентуриона Цаккариа, он заставил признать импе­ратора сюзереном, но вообще к латинянам отнесся ми­ролюбиво и раздавал им византийские титулы. Двор Мануила в Мистре стал средоточием литературного и па­триотического движения, и сам Мануил держал длинную речь в честь своего брата, деспота Феодора Старшего. Во главе местных литераторов стоял Георгий Гемист Плифон, преподававший в Мистре новоплатоновскую фило­софию до смерти столетним стариком, учитель Виссари­она Никейского, в юности много путешествовавший и живший в Адрианополе в доме ученого еврея, так что и в новой столице султанов далеко не заглохли умственные интересы. Плифон имел большое значение в истории философских учений эпохи Возрождения (2). Литератур­ный противник Схолария, он по смерти был предан ана­феме. В пылу полемики с Георгием Трапезунтским Пли­фон, заседая на Флорентийском Соборе, заявил, что вско­ре и христианство, и ислам уступят место новой религии, близкой к античной философии, и во многих своих фи­лософских сочинениях Плифон сошел с почвы христи­анства со смелостью гуманиста. Через одного из своих учеников (Гермонима) Плифон был учителем Рейхлина и Меланхтона. По случаю успехов Мануила и его сыновей в борьбе с Кентурионом Цаккариа Ахейским и с наварр-скими баронами Плифон представил императору запис­ку об устроении Пелопонниса и другую, по тому же пред­мету, деспоту Феодору Младшему (3). В этих записках Плифон является просвещенным, любящим свой Пело-поннис патриотом, но предлагает для уврачевания всех бед такие радикальные, отчасти даже и утопические ме­ры, которых не могло бы осуществить даже более силь­ное византийское правительство, чем двор Мануила, существовавший только благодаря разгрому османов тата­рами. Идеи Плифона и программа салоникских зилотов освещают политическое и реформаторское движение в умах греческой интеллигенции накануне турецкого заво­евания. Тогда как зилоты осуществляли попытку якобин­ского переворота в грозные годы обороны Салоник, Пли­фон спокойно обсуждает проект реформ сверху, по свое­му радикализму мертворожденный, несмотря на форму практических советов на основании реальных недостат­ков существующего строя. Общество и государство, в ча­стности в прославленном в истории и столь дорогом для Палеологов Пелопоннисе, основаны: 1) на работе, 2) на капитале и 3) на обороне и управлении. Не подобает ра­бочему классу нести воинскую повинность, а воинам, так как чужеземные наемники недопустимы, — заниматься чем-либо, кроме обороны. Общество должно сообразно этому делиться, в духе Платоновой философии, на три обособленных класса: 1) на землепашцев, пастухов и прочих рабочих, для них Плифон предлагает имя илотов; 2) на капиталистов, доставляющих рабочий скот, инвен­тарь, капиталы для торговли и промышленности, и 3) на воинов, правителей, духовенство, совершающее для на­рода требы; этот класс возглавляется монархом, так как Плифон считает монархию, при участии совета немно­гих мудрецов, лучшей формой правления. Рабочим клас­сом являются одни илоты, и они должны кормить все об­щество, отдавая 2/3 продуктов (или 1/3, если они сами располагают инвентарем), но не неся никаких натура­льных или денежных повинностей, которые вообще вредны; кормя страну, илоты имеют право распахать лю­бой не занятый другими илотами участок, так как вся тер­ритория является собственностью государства и, следо­вательно, частная и церковная собственность подлежит отмене; тогда наша страна вся будет обработана и достиг­нет процветания. Каждый из трех классов получает треть всего дохода страны. Каждый пеший воин получает одно­го илота, т. е. треть его продуктов, на свое содержание, конный получает 2—3 илотов, князь, сановники и духо- венство — по указанию монарха. Что же касается мона­хов, то они не приносят пользы обществу и не имеют права на общественные доходы. Один этот пункт заслу­живал в глазах Византийской Церкви анафемы для авто­ра. Плифон является сторонником протекционизма, ог­раничения ввоза, особенно иностранных мануфактур, полноценной монеты, замены увечащих наказаний по­сылкой на принудительные работы. Только коренные ре­формы всего внутреннего строя могут еще спасти Пелопоннис и Византию от турок, доказывает Плифон, ссыла­ясь на древних законодателей вроде Ликурга; но он как средневековый книжник не понимал, что только то зако­нодательство прививается, которое выросло из сущест­вующих условий жизни. Не только для отмены крупного и церковного землевладения, но и для ограничения его уже было пропущено время; да и при царях Македонско­го дома бюрократия, опиравшаяся на самодержавную власть, оказалась бессильной против социальных и эко­номических факторов, определявших жизнь общества. Утопические идеи большого и смелого ума, напряжен­ного до болезненности, не мешали престарелому Плифону (умер в 1452 г. столетним старцем) пользоваться громадным авторитетом среди образованного общества и принимать деятельное участие в управлении Мореей при сыновьях Мануила.

Достигнутое в Морее замирение не было прочно. Ве­неция поддерживала Кентуриона. Она захватила Зонгл, Старые Патры, удел латинского архиепископа, и даже Монемвасию (1419), откуда Мануилом был удален по­следний Мамона. При возобновлении договора Византии с Венецией о Морее не было упомянуто. Но с османами отношения оставались прочными, пока были живы Маго­мет и Мануил. Они не испортились и тогда, когда претен­дент Мустафа и его сообщник Чунеид были укрыты сало-никским губернатором Ласкарем Леонтарием, одним из главных византийских деятелей царствования Мануила; по соглашению между монархами Мустафа с Чунеидом были отвезены в Мистру, и султан щедро обеспечил их содержание. Отношения между султаном и императором были полны личного доверия. Мануил отвергнул с него­дованием совет схватить султана при переправе через Босфор, наоборот, он сам встретил и проводил султана. Когда Магомет почувствовал приближение смерти, он решил доверить императору своих младших сыновей, чтобы охранить их от наследника Мурада. Смерть Маго­мета (1421) положила конец турецко-греческой идил­лии, напомнившей времена Кантакузина и Орхана. Инте­ресы обоих народов были противоречивы; вековое стремление турок к берегам Босфора должно было раз­решиться сообразно соотношению сил. Византийскому послу не разрешали даже донести о смерти Магомета в течение 40 дней, пока не пришло из Бруссы известие, что 15-летний Мурад был опоясан мечом пророка. В Кон­стантинополе также исчезла прежняя лояльность. На­следник Иоанн вопреки престарелому Мануилу пожелал использовать претендента Мустафу и, пугая им юного султана, потребовать, чтобы Мурад, согласно воле его от­ца, прислал в Константинополь своих младших братьев; но греческие послы получили ответ, что закон пророка воспрещает отдавать гяурам детей правоверных монар­хов. Византийское правительство потеряло осторож­ность и за обещания территориальных уступок помогло Мустафе овладеть Адрианополем; Мустафа немедленно нарушил договор с греками, прогнал Леонтария из Галли-поли и пошел на Бруссу. Однако большинство османов осталось верным Мураду; на его сторону стали дально­видные венецианцы, а генуэзцы Фокеи даже прислали ко­рабли и отряд на помощь законному султану. Только гре­ки не понимали положения и по-прежнему настаивали перед Мурадом на выдаче его братьев. Войско Мустафы, приближаясь к Бруссе, заколебалось, претендент бежал в Адрианополь, но был настигнут и убит всадниками Мура­да. Византии пришлось платить за безрассудные дейст­вия партии Иоанна. Под стенами Константинополя явил­ся Михал-бей с 10 000 османов, за ним следовал сам молодой султан с громадным войском и — впервые — с пушками (1422). В Константинополе правящие круги и простой народ увидели себя на краю гибели; печальна была судьба веривших в дружбу с турками: малоазиатский грек Ф. Коракс, не раз ездивший послом к султану, был растерзан критянами, стоявшими на страже; его коллега, наоборот, был замучен турками. Фанатизм османов был возбужден до крайности; из Конии явился имам, опоясы­вающий султана мечом пророка, вместе с 500 дервишами и назначил день приступа; султан заранее отдал воинам Константинополь на разграбление; от моря до моря тур­ки огородили столицу частоколом и подкатили осадные башни. Утром 24 августа турки пошли на приступ, призы­вая Аллаха и Магомета, загремели пушки, и в воздухе по­темнело от стрел. Греки, даже женщины, вооружились по­головно всем, что было под рукою, и отчаянно отбива­лись, имея во главе Иоанна, стоявшего в центре у Романовых ворот. Пробившись целый день без успеха, турки ночью сожгли свои башни и сняли осаду. Спасло греков полученное султаном известие о возмущении его младшего брата Мустафы. Константинополь уцелел, но не устояла империя, те ее обломки, которые Сулейман и Магомет сохранили за императором Мануилом. Турхан-бей Боденский осадил Салоники (1423). Не Византия, но лишь венецианцы могли защитить этот город. Перегово­ры с Венецией окончились тем, что второй город импе­рии был продан за 50 000 дукатов республике св. Марка; правивший городом сын Мануила, деспот Андроник, уе­хал с этими деньгами в Морею, где и скончал свои дни больным монахом. Турхан тем временем вторгся в Мо­рею, легко преодолев укрепления на перешейке, и увел тысячи пленных. Вновь ужас охватил соседей султана. В его ставке, в Ефесе, встретились византийские послы Нотара и старик Франзи с послами Венеции, Стефана Серб­ского, волошского воеводы, генуэзской Магоны на Хиосе и Митилене, родосских рыцарей. Одних венецианцев султан не принял, с Византией заключил мир, но на тяж­ких условиях. У Мануила и Иоанна остались кроме столи­цы ближайшие города в сторону Черного моря: Деркос, Месемврия, Анхиал; а по Мраморному морю византий­ские владения оканчивались за городским рвом; в Фесса­лии за Византией осталась крепость Зейтун, которую тур­ки не могли взять. 300 тысяч аспров ежегодной дани под­черкнули политическую зависимость империи от султана. При заключении этого мира Иоанн Палеолог от­сутствовал: он ездил в Венецию, Милан, Рим и Венгрию, но выслушал одни разговоры об унии и заложил послед­ние драгоценности. Старый Мануил лежал больной и по возвращении Иоанна умер (1425). 34 года привел он на престоле. При воцарении он застал Константинополь из­немогавшим от турецкой осады, при смерти оставил его на краю гибели. Он видел в промежутке лучшие времена и лично был их достоин. Благожелательный и прямодуш­ный, Мануил II пользовался уважением: образованный монарх и сам писатель, ценил просвещение, притом ос­нованное на классических авторах; он любил культурную западную жизнь, любил почет и брал от жизни что мог, перенося удары судьбы с достоинством, а постоянное безденежье — с шутками. Как государь он видел свое бес­силие и говорил верному Франзи, что монарху его време­ни подобает не смелость, но «экономия», осторожность, сообразующаяся со средствами; и он умело вел кормило правления среди бурь долгое время и не без успеха, а ког­да выпустил его из рук в деле Мустафы, последовала ката­строфа. Проведя столько времени в путешествиях, он уз­нал Запад и не делал себе иллюзий насчет западной по­мощи; он понимал, что Запад на Востоке разрушал, а не строил. Несмотря на тяжкие времена, он не насиловал со­вести своих подданных в угоду латинству, то же советовал и сыновьям. Его отношения к султану Магомету говорят о тонком понимании лучших сторон характера османов.

При его сыновьях погибла Византийская империя. Он оставил их шесть: старшего, Иоанна VIII, женатого сначала на Анне Русской, вторично — на Софии из монферратской линии Палеологов, в третий раз — на Марии, царевне тра-пезунтской; Андроника, продавшего Салоники, Феодора Младшего и Фому, деспотов в Морее, Константина, по ма- тери серба из княжеского рода Драгазов, получившего два черноморских города, и Димитрия, без удела.

Иоанн VIII Палеолог (1425—1448) вступил на престол как данник султана Мурада II, без надежд на западную по­мощь. Одна Венеция боролась с турками, поддерживая Чу-неида, захватившего в Малой Азии Айдин; но после безус­пешного нападения на Галлиполи и венецианцы заключи­ли с султаном мир (1426), удержав за собою Салоники за дань в 100 000 аспров, треть дани с Константинополя. Ио­анну Палеологу осталось устраивать дела в Морее, единст­венной части византийских владений, которая могла про­кормить свое население и которую надеялись защитить от турок. При сыновьях Мануила в Морее сосредоточивается политическая жизнь; в Морее проживает большая часть царских братьев. Деспот Феодор пожелал уйти в монас­тырь по примеру брата своего Андроника, и Иоанн VIII с Константином прибыли в Морею, чтобы разрешить во­прос о наследии Феодора. Из всех братьев Константин вы­делялся воинской доблестью, энергией и преданностью эллинизму; на нем покоились надежды патриотов. Иоанн женил его на дочери Леонарда Токко, местного албано-латинского сеньора, получившего звание великого контос-тавла от императора Мануила. Сблизив этим Константи­нополь с владельческой знатью Морей, Иоанн образовал для него небольшой удел с замком Гларенцей. По отъезде Иоанна деспот Фома передал Константину 19 городов и сел. Располагая теперь средствами, энергичный Констан­тин решил или изгнать латинян из Патр и Средней Греции, или вернуться в Константинополь. При штурме Патр он едва не погиб; верный советник Франзи, оставленный ему отцом, заслонил Константина собою. По сдаче города Патр и его акрополя Франзи был послан к султану Мураду, который уже требовал от Константина объяснений; сми­рением и подкупом пашей Франзи предупредил опас­ность. Греческие цари и деспоты вступили на ту стезю уг­нетения, с которой только что сошли московские князья по отношению к Орде. Кроме султана приходилось счи­таться и с братом Фомою. Оба брата разделили между собою всю Морею, кроме Мистры и венецианских владений. Фоме досталась западная часть полуострова, ядро княже­ства Вилльгардуэнов и земли Кентуриона Цаккариа, отдав­шего за Фому свою дочь.

Благодаря неустрашимости и энергии Константина на нем сосредоточились упования греков, но он не пони­мал, что только долгая дипломатическая и организаци­онная работа может обещать успех в борьбе с турками. Выступая со сравнительно ничтожными силами, он преждевременно вызывал конфликт, в исходе которого не могло быть сомнения. В планы султана Мурада, бес­спорно, входило покорение всех соседних христианских земель. Начал он не с бессильных греков в Константино­поле и Морее, но с Венеции, которая оставалась сильней­шей морской державой на Леванте и владела Салоника­ми, ключом к Македонии. Готовясь напасть на Салоники, Мурад даже сообщил Иоанну Палеологу, что он не тронул бы этого города, будь он в руках императора, но не может допустить венецианцев между ним и греками. В этом за­явлении высказана мысль о политической зависимости Византии от турок. Превосходно осведомленные венеци­анцы воспользовались перемирием 1426 г., чтобы укре­питься в Салониках и снискать симпатии греческого на­селения. Трое знатнейших архонтов Салоник получили в Венеции гарантии, что обычаи и вольности города будут соблюдены; за выборными населения была оставлена су­дебная власть наряду с юрисдикцией венецианских дуки и капитана; ряд архонтов получил от Венеции пенсию, а простой народ — пропитание в голодный год. Приготов­ления султана к походу против Салоник были настолько грозны, что даже генуэзская Пера начала спешно укреп­ляться, предвидя, что очередь дойдет и до нее. Напрасны были миссии венецианских посланцев к пашам и к само­му султану; некоторые из них, как знатный Дандоло, были посажены турками в тюрьму. Для защиты Салоник при­был венецианский флот. Большинство жителей бежало, и в городе осталось несколько тысяч. И те защищались вя­ло, многие перешли на сторону турок во время штурма, и храбрый венецианский гарнизон погиб, лишь немногие спаслись, бросаясь со стен в море. На этот раз турки уст­раивались прочно. Мурад быстро превратил Салоники в турецкий город. Большинство уцелевшего греческого на­селения было уведено в неволю, и город был заселен ту­рецкими семьями. Знаменитые храмы были обращены в мечети, между ними главная святыня, храм св. Димитрия, стала Касимие-джами. Венеция поспешила заключить мир, сохранив в Салониках право торговли и консульст­во, обязавшись данью за Евбею и другие венецианские владения в Греции (1430). За Салониками последовала гордая своими вольностями Янина, находившаяся в по­следнее время во власти католического албанского «дес­пота ромэев», т. е. Эпира, Карла Токко. Последний оставил своему сыну Карлу II большое наследство: Арту, Янину, ос­трова Кефаллонию и Закинф. И в Эпире были претенден­ты, заискивавшие перед турецким двором, именно неза­конный сын Карла I, Мемнон. Синан-бей подошел к Яни­не, и Карл II положил оружие, сохранив за собою Арту и став данником султана. В Янине турки поступили иначе, чем в Салониках. Созвав архонтов греков, албанцев и сер­бов, Синан-бей подтвердил за Яниной ее вольности, лишь харадж (подушная подать) свидетельствовал о влас­ти султана. Мягкость турок объясняется как положением Янины среди отдаленных и малодоступных албанских гор, так и бесспорной изменой большинства православ­ного населения ненавистным латинянам (1430).

Наступила очередь Морей и Средней Греции. Смерть Антонио Ачайоли Афинского (1435) открыла во­прос о его наследстве. С одной стороны, был деспот Кон­стантин Палеолог, предложивший вдове Антонио бога­тые земли в Морее в обмен на Аттику и Виотию; с другой стороны, родственник по побочной линии Нерио Ачай­оли захватил Акрополь и изгнал архонтов Халкоконди-лов (из этого рода происходил известный историк осма­нов), поддерживавших вдову Антонио. Спору положил конец султан, приславший Турхан-бея для занятия Фив и Афин; Нерио, заявив себя покорным данником, получил Афины в управление. В Морее и в этот момент разгоре­лась распря между братьями Палеологами. Деспот Феодор, желавший было променять Мистру на монашеский клобук, завидовал популярности деспота Константина; последний же не отличался терпением. Хуже всего, оба брата, готовясь поднять друг на друга оружие, заискива­ли перед султаном. Только императору Иоанну удалось предупредить пролитие братьями крови. По соглаше­нию (1437) Константин удалился из Морей, оставив там братьев Феодора и Фому, и переселился в Константино­поль в качестве ближайшего помощника императора Иоанна. Невзирая на крупнейшие события балканской политики, сыновья Мануила блюли свои мелкие личные интересы. Против таких противников Мурад не спешил. У него были более опасные враги. Еще до взятия Салоник он выступил против венгров и Бранковича Сербского и наложил на последнего дань в 50 000 дукатов. Узнав же о сношениях венгров и сербов с эмиром караманским, раздраженный Мурад опустошил венгерскую Трансиль-ванию, отнял у Бранковича г. Семендрию и осадил Бел­град, впрочем, без успеха. Турецкая опасность вновь на­висла над Европою, как при султане Баязиде. По призыву папы Евгения вновь стало собираться крестоносное ополчение под знаменами юного Владислава Венгерско­го. Душою похода был прославленный венгерский вое­вода Янош Гуниади. Собрались полки венгров, поляков, немецких рыцарей; прибыл кардинал Юлиан Цезарини, известный своим умом и смелостью. Под Нишем османы были разбиты (1443). Крестоносцы по пути взяли Со­фию, подошли к Большому Балкану зимою, но у Траяновых Ворот их встретили турки, загородившие ущелье, и после упорной битвы Владислав вернулся в Венгрию, не достигнув цели, но празднуя триумф. Будучи поглощен войною в Азии с караманским эмиром, Мурад заключил с Владиславом мир, подписанный в венгерском городе Сегедине (1444), признав за Венгрией Валахию, а за Бранковичем — Боснию. Мир этот был непрочен и уди­вил Европу. Он выдавал восточных христиан на произвол османов. Он шел вразрез с интересами Римской Церкви, взявшей греков под свою защиту. С первых лет своего правления Иоанн Палеолог носился с мыслью, что лишь проведение унии в жизнь, лишь помощь като­лической Европы могут спасти его империю. Перегово­ры с курией шли без перерыва. Иоанн был готов идти на полное и действительное подчинение Римской Церкви вопреки советам его отца Мануила. Время Иоанна и Мануила было эпохою большого движения в недрах като­личества, знаменитых церковных Соборов, следовавших один за другим. Бывший в молодости на Западе, Иоанн был знаком с настроением политических и церковных кругов. При его дворе было сильно итальянское влияние после брака с Софией Монферратской. У Иоанна яви­лось бесповоротное решение отправиться в Европу и лично заключить унию. Патриарху Иосифу он заявил, что все обдумал и всю ответственность берет на себя. Предварительные сношения с курией были доведены до конца. Иоанн не мог уехать, не известив султана как дан­ник. Мурад не был доволен, понимая политическую цель церковной унии, и ответил, что не с Запада, а от него, султана, Иоанну следует ждать помощи, от латинян же держаться подальше. Он собирался даже осадить Кон­стантинополь, но Халил-паша, друг греков за мзду, посо­ветовал выждать результатов путешествия Иоанна.

В 1437 г. Иоанн уехал, оставив регентом Константина. Он отправился не на Базельский Собор, с которым пере­говоры велись долгое время, но в Феррару к папе Евгению IV. С императором поехали патриарх Иосиф, представи­тели восточных патриархов, три монаха с Афона (из Лав­ры и Ватопеда), до 20 архиереев, среди них Марк Евгеник Ефесский, Виссарион Никейский и Исидор Русский, кли­рики св. Софии, среди них Сиропул, историк Флорентий­ского Собора; наконец, два славнейших антагониста уче­ных кругов — Георгий Схоларий, будущий патриарх Геннадий, и знакомый нам Плифон, во время Собора ос­новавший знаменитую Платоновскую академию во Фло­ренции; из России с Исидором прибыло позднее до 200 человек, из коих только один архиерей — Авраамий Суз­дальский, присутствовали представители из Валахии и из Грузии; был и царский брат Димитрий. Всего с чиновни­ками, царскими янычарами (были таковые и у Палеолога), слугами, с русской свитой Исидора прибыло до 800 чело­век, содержавшихся на счет римской курии. Целый год длились прения в Ферраре, в начале 1439 г. чума, унесшая многих из членов Собора и их свиты, заставила переехать во Флоренцию.

Дневник Сиропула и неподлинные акты, известные под заглавием «Святой Вселенский Собор во Флоренции» и напечатанные в XVI в. в греческом подлиннике и латин­ском переводе, позволяют проследить утомительный ряд заседаний, комиссий, частных переговоров, интриг, ссор и жалоб на безденежье (непокорным грекам казначеи по не­сколько месяцев не выплачивали папскую благостыню). Из сотен людей, прибывших на Собор, с самого начала выде­лились на православной стороне бестрепетный и прони­цательный Марк Ефесский, Антоний Ираклийский, трое старших чиновников патриархии, между ними екклисиарх Сиропул; с униатской стороны — сам Иоанн VIII, вынесший на своих плечах всю тяжесть унии, особенно по смерти па­триарха, с большой энергией и упорством руководивший делом, им заранее решенным; он направлял прения и уст­ранял препятствия, обуздывая непокорных указаниями на государственную пользу, спускаясь иногда и до угроз; затем уравновешенный ученый Виссарион Никейский и горя­чий, часто наглый Исидор, затем протосинкелл Григории Мелиссин, будущий униатский патриарх. Патриарх Иосиф во имя государственных интересов («экономии») желал унии, уговаривал непокорных, но все время боролся со сво­им искренним православием, и эта борьба свела его в моги­лу, избавившую его от подписи под соборным актом. Благо­родный Плифон был врагом насилия, но его не слушали; Ге­оргий Схоларий был еще мирянином, царским секретарем, и хотя писал о единении в настроении, однако занимал не­самостоятельное, закулисное, место. Масса приехавших на Собор была серая, безответная, часто до денег алчная, и с нею не считались. По взаимному незнанию языков греки и латиняне совещались отдельно, кроме исключительных случаев, и сносились письменно, докладами царю и папе. Прения редко поднимались до спокойного философского обсуждения, сообразного высокому предмету. Обычны бы­ли ссылки на немногие тексты нескольких отцов, причем, например, Кавасила (Салоникский епископ, автор трактата об учении латинян, ок. 1340 г.) то признавался униатами, то был объявлен (Исидором) еретиком; часты были заподоз-ривания рукописей противной стороны и личные нападки. За невысоким уровнем прении, однако, сквозит жизнь и убеждения, борьба за веру отцов и за собственную совесть против насилия политики. Решительным моментом всего Собора было обсуждение догмата об исхождении Св. Духа в июне 1439 г. Много раз прения грозили разрывом и разъез­дом, но Filioque было центральным пунктом расхождения Церквей. От голосования были устранены православные чиновники патриархии, игумены монастырей, но выслу­шали голос царских врачей и даже хранителей гардероба. Разыгрались сильные сцены, и уважение к сану было забы­то. Старшему из митрополитов, Ираклийскому, протосинкелл-униат не позволил ссылаться на акты Собора против Лионской унии, и митрополит смолк. Большинство уже на­шло, что у латинян нет ереси; но Марк Ефесский бросил им в лицо: «Воистину латиняне еретики, и вы их так не называ­ете, ожидая обращения заблудших». — «Кто ты такой, что называешь латинян еретиками?» — кричат два архиерея, и дело едва не дошло до рукоприкладства. «Найди нам выход, экономию». Марк ответил: «Дела веры не допускают эконо­мии. Все равно, если сказать: отруби себе голову и иди куда хочешь». Виссарион заявляет: «С сумасшедшим не разгова­ривают» — и уходит. Марк кричит ему вслед: «Ты ублюдок и так себя и ведешь». Исидор требовал у патриарха отлучить упорствующих, дабы они сами не отлучили покорных, но патриарх на смертном одре не согласился на это предло­жение. Видя уступчивость большинства греков, их нищету и политическую необходимость унии для Иоанна, латиня­не заставили их принять латинское учение пункт за пунктом под конец затянувшегося Собора — быстро, в течение месяца, о чем спорили 500 лет; в свою очередь, когда при­шла весть, что Базельский Собор отлучил папу Евгения и для последнего стало нужно опереться на успех унии с гре­ками, Иоанн VIII настоял на существенных ограничениях папского примата. К июлю 1439 г. уже был заготовлен «том» соборных актов по-латински и по-гречески за печатями папы и царя. Когда дело дошло до подписи, то Марк Ефес­ский, один из архиереев не изменивший православию, — были и скрывшиеся неизвестно куда, — просил его уволить, и царь согласился по просьбе брата Димитрия. Исидор тре­бовал отлучения непокорных, но раздались голоса: «Будь доволен тем, что мы подписали, чего не собирались, а в па­триархи ты не попадешь».

Флорентийский Собор постановил: греки не исклю­чают исхождения Св. Духа и от Сына (отказываясь от фор­мулы «через Сына»), латиняне же признали, что Бог Отец есть источник и начало Божества, что Божественная сущ­ность едина, равно как и исхождение Св. Духа. Во-вторых, таинство причащения допускается и на опресноках, и на артосе, как принято в каждой Церкви. В-третьих, принято латинское учение о посмертном очищении, молитвами Церкви, душ умерших без отпуска грехов. В-четвертых, признано первенство папы как преемника главы апосто­лов и как истинного наместника Христа, имеющего пол­ную власть управлять Вселенской Церковью согласно Со­борам и канонам; за ним следуют патриархи с сохранени­ем за ними всех прав и привилегий. Это последнее положение удовлетворило греческих архиереев, с самого начала отказавшихся целовать папскую туфлю; редакция этого пункта явилась компромиссом, так как латиняне и греки придавали верховной власти пап различное значе­ние: первые — неограниченной юрисдикции, вторые — первенства чести. Поминание папского имени за литурги­ей было постановлено указом императора, сами же лати­няне на нем не настаивали, но они потребовали сохране­ния латинских епископов на Крите и по всему Востоку. Папа вызвал на свой суд Марка Ефесского, угрожая отлучением, но Марк так ясно заявил, что ничему новому не учит, блюдет лишь старую веру, только что Собором признан­ную, что его оставили в покое.

В унынии возвращались греческие архиереи, оправ­дывая себя лишь тем, что, покоряясь царю, они спасали от турок отечество. По мере удаления от Рима их латинство линяло. Уже в Венеции, служа в соборе св. Марка, они не возгласили Filioque, даже царский «братик» Димитрий яв­но изменил унии и увез с собою Схолария и Плифона. За ними ехал Иоанн VIII, не отпускавший от себя Марка Ефес-ского, лицо столь же почтенное, сколько опасное. Импера­тор своей цели достиг. Папа обещал прислать 10 кораблей и призвать Албрехта Венгерского, также и албанцев на по­мощь Константинополю. Папа Евгений собирал деньги для похода, не щадя церковных средств, даже закладывал недвижимости Римской Церкви. С этой стороны цель ка­залась достигнутой. Но как примет унию народ? Кто ее объявит? Православный патриарх Иосиф умер, избрать ему в преемники латинского кандидата, как предлагали в Риме, не решился и сам Иоанн. Вряд ли он переоценивал значение Флорентийского Собора: унию заключали и Ми­хаил VIII, и Иоанн V. Сам он вложил в это дело всю энер­гию, действительно большую и достойную лучшего при­менения, но не мог он создавать иллюзий о размерах сво­ей власти над совестью народа. Неуспех унии, главного дела его жизни, должен был сломить Иоанна, и действи­тельно он утратил энергию и жизнерадостный характер во вторую половину царствования.

При возвращении в Константинополь в начале 1444 г. Иоанн был поражен известием о смерти жены, Марии Тра-пезунтской, а его спутники архиереи увидели, что их избе­гают, как латинян. Историк Дука рисует такую сцену. Едва они сошли с кораблей, их стали спрашивать: «Как дела с Со­бором, победили ли мы?» Они же отвечали: «Продали мы веру нашу, променяли благочестие на нечестие; изменив Святым Дарам, стали азимитами-опресночниками». Так го­ворили Антоний Ираклийский и все прочие. Спрашивали их: «Зачем вы подписали?» — «Из страха перед франками». — «Разве франки бичевали, заключали в тюрьму?» — «Нет, но подписала наша правая рука — пусть ее отрубят. Исповедал язык наш — пусть его вырвут». Настало тягост­ное молчание, службы не было, несмотря на Великий пост. Никто не хотел служить с ними, отступниками. Так прошел февраль, март, апрель. Царь решил избрать патриарха, предложил Марку Ефесскому — тот отказался; призвал Антония Ираклийского — тоже отказ. Обратился к Трапе-зунтскому митрополиту, к представителю афонского Вато-педа — никто не пожелал стать униатским патриархом. Со­гласился заведомый униат Митрофан Кизикский и был по­ставлен по старому церемониалу, но привел его в патриархию папский легат. Началось бегство из столицы: уехали Марк Ефесский и Антоний Ираклийский, бежал во владения султана брат Димитрий с тестем П. Асаном; даже Виссарион и Исидор, получив кардинальские шапки за ла­тинство, предпочли уехать в Рим. Судьба Исидора, вынуди­вшего у Авраамия Суздальского подпись на Соборе насиль­но, действовавшего не из корысти — он был богат и задавал пиры, — но из честолюбия, полна событий, не всегда при­ятных. Назначенный папою наместником Ливонии, Литвы, России, он встретил в Москве такой прием у великого кня­зя Василия Васильевича, что скрылся в Литву. С этих пор Русская Церковь стала самостоятельной митрополией, и первый уже Московский митрополит Иона был признан и в Киеве по договору с польским королем Казимиром. Уни­атский патриарх Митрофан даже не мог действовать так смело, как Исидор в Москве. Царь и Митрофан даже не ре­шались обнародовать постановления Флорентийского Со­бора. Уже в 1442 г. три восточных патриарха, представите­ли которых подписали унию, решили не признавать став­ленников Митрофана и заявили Иоанну VIII, что не будут поминать его за литургией, если он не отречется от чужест­ранных догматов. Иоанн был в нерешительности, так как и политические выгоды унии оказались невелики.

Помощь Владислава Венгерского и кардинала Цезари-ни не дошла до Константинополя. Сегединский мир унич­тожал надежды, связанные с победами Гуниади. Но венецианцы выслали в Архипелаг эскадру Лоредана, и в Констан­тинополь прибыла снаряженная папой Евгением эскадра из 25 судов под начальством папского племянника, венеци­анца, кардинала Контолмиери. Он был назначен и намест­ником папы в Константинополе. Прибытие папской эскад­ры должно было укрепить пошатнувшееся положение уни­атов.   Император   с   кардиналом   далее   предприняли активные политические шаги, предложив венгерскому ко­ролю нарушить мир с султаном, занятым войною в М. Азии. Папа разрешил Владислава от присяги, которой он только что скрепил Сегединский договор. Момент казался благо­приятным. Мурад чувствовал себя усталым от правления, хотя ему было всего под 40 лет, и хотел удалиться на покой. Флот Венеции господствовал на море. В самой Венеции усилилось воинственное течение с Гуниади во главе; уступ­ленные туркам сербские крепости еще не были сданы. Под влиянием всего этого Владислав нарушил мир и стал соби­рать войска. Яношу Гуниади была обещана Болгария. Под Никополем сошлись Владислав, у которого было всего 10 000, валашский воевода Влад и Гуниади; Бранкович укло­нился. Несмотря на малое число войск и на советы Влада, венгерский король был уверен в победе, прошел через Бол­гарию и занял Варну. Неожиданно подошел сам султан с 40 000 отборных войск. И в этом случае сыграли роль раздо­ры между латинянами: генуэзцы, соперники венецианцев, тайно перевезли султанские войска через Босфор. В нояб­ре 1442 г. произошла знаменитая битва. Турки были смяты дружинами Гуниади, но опрометчивый Владислав был убит, Гуниади с валахами бежали ночью, а лучшие венгерские полки были окружены и почти полностью перебиты, погиб и кардинал Юлиан Цезарини, видный деятель Флорентий­ского Собора. Остатки венгров спаслись в Албанию, к Ис­кандер-бею Кастриоту. Этот албанский герой, происходив­ший, впрочем, от сербского выходца, породнившийся с владетельным домом Топиа, в бытность заложником у сул­тана принял ислам, но в 1443 г., после поражения турок под Нишем, получил фирман на владение албанским городом Кройей, вернулся в христианство, организовал полудиких албанцев, а также славянских соседей из Зеты и после ряда побед над турками Али-бея и Мустафы-бея был признан вождем на албанском сейме в Алессио. Теперь он спас ос­татки венгров, переправив их в Венецию. Под Варной (1444) европейское оружие потерпело вторую катастрофу после Никополя (1396). Христианская коалиция против ос­манов оказалась бессильной, политические последствия унии были уничтожены. Союзников объял страх. Иоанн Палеолог заискивает перед султаном. Венеция заключила с Мурадом мир (1446), отвергнув все просьбы Палеолога о помощи. В Константинополе царило отчаяние и раздраже­ние против латинской партии. В это время один деспот Константин не потерял веры в освобождение от турок.

После унии Константин предназначался стать наслед­ником бездетного Иоанна, и за смертью первой жены из рода Токко ему сосватали еще более богатую невесту Ека­терину Гаттелузи, дочь владетеля Лимноса. Признав унию, Константин был надеждой партии, связавшей судьбу гре­ков с Западом. Противоположная партия выставила про­тив него деспота Димитрия, от унии давно отрекшегося и объявившего себя борцом за православие. Бежав с тестем Асаном во владения султана, Димитрий появился с турец­ким отрядом под стенами Константинополя (1442). Кон­стантин был окружен турецкими судами на Лимносе, и от ужаса умерла его молодая жена. Венецианцы захватили Димитрия, но он бежал в генуэзскую Галату, и при посред­стве генуэзцев между братьями состоялось соглашение, по которому Димитрий получил удел Константина в Морее, отказавшись от притязаний на Константинополь. Вскоре (1443) и Константин уехал в Морею, обменяв Силиврию и Месемврию на удел старшего брата Феодора с г. Мистрою: Феодор не хотел уступать Константину свои права на пре­стол. В Морее Константин продолжал организацию обо­роны против турок, утверждая за собою ореол народного героя. Он укрепил Коринфский перешеек, эксамилий (ше­стимильную стену), искренно веруя в целесообразность своих работ. В год Сегедипского мира к нему прибыл пап­ский легат, призывавший его против турок, и, несмотря на катастрофу христиан под Варной, Константин остался ве­рен своим идеям и своему слову. Вместе с братом Фомою он занял Коринф, Виотию, подчинив себе султанского данника Нерио II Ачайоли, и дошел до удела Турхан-бея в Фессалии, где соединился с горцами — влахами и албанца­ми. Под его знамена стала прибывшая в Грецию бургунд­ская дружина из 300 рыцарей. Брак дочери Фомы с сыном Бранковича обещал сербскую помощь.

Лучшие и знатнейшие греческие деятели служили Константину, ближайшим из них был старый, испытанный Франзи, который и после взятия Константинополя турка­ми, вырвавшись из плена, в котором оставил семью, вернул­ся на службу к последнему Палеологу Фоме, а по взятии Мо­рей скончал свои дни в монастыре на Корфу. Верный слуга Палеологов описал всю историю их династии. Константин назначил Франзи правителем Спарты, т. е. Мистры; в Ко­ринфе он поставил одного из Кантакузинов, в Патрах — од­ного из Ласкарей. Храбрый Константин действовал нео­сторожно. По просьбе Турхана и Нерио сам Мурад явился с такою армией, что не помогла и храбрая оборона перешей­ка. У греков не хватило людей для защиты линии в шесть миль. Предвидя это, Константин просил мира, но его посол Халкокондил был посажен в тюрьму, а стена на перешейке была разбита пушками. Из греков 300 человек держались храбро и погибли подобно спартанцам Леонида; осталь­ные бежали (1446). Бежали и братья Палеологи. Взяв Ко­ринф и Сикион, Мурад отправил Турхана на Мистру, сам же осадил Патры, но гарнизон отбивался удачно. Собрав свои отряды, Мурад отступил в Фивы, уведя с собою 60 000 плен­ников-христиан. В его ставку явились послы братьев Пале­ологов, и султан даровал им пощаду, но оба деспота обяза­лись платить харадж, что означало утрату ими политичес­кой независимости. Разочарование было горькое, но оно не помешало Константину заняться отстройкой разорен­ных сел и городов, заселением обезлюдевшей страны. Ведь он считал себя наследником всей империи, так как импера­тор Иоанн был бездетен, а деспот Феодор умер (1447). Правда, наследство было незавидно. Положение Византии было безнадежно. Третья катастрофа постигла христиан­ское оружие. Гуниади с венграми и валахами, с немногими немцами и чехами, имея всего 36 000 и не дождавшись Кастриота, выступил против султана на Косовом поле и был раздавлен султанскими войсками, которых было в 10 раз более; венгерский герой покрыл себя позором, бежав но­чью и оставив чехов с немцами на избиение (1448). Извес­тие об этом поражении так потрясло Иоанна VIII, что он его не пережил и умер, процарствовав 23 года. Этот убеж­денный западник с большим запасом сил быстро вел свою империю к гибели, не считаясь с опытом отца, рано обес­силев и уступив инициативу еще менее осторожному Кон­стантину. Дука считает Иоанна последним императором Византии, отказывая в этом титуле его преемнику.

Небогато было и наследство; империя, за исключением Морей, состояла почти из одного Константинополя. Несмо­тря на то что Иоанн войн не вел по своей слабости и Мурад на него не нападал как на бессильного, Константинополь в греческих руках не имел будущности и находился в полном упадке. Окрестности были пустыней, лишь под стенами пас­лись стада и уцелело несколько пашен. Упадок торговли, го­лодовки, нищета и грязь сделали свое дело. Между 1348 и 1431 гг. в Константинополе 9 раз была чума, голодовки дли­лись годами. Около 1430 г. в столице было всего 30 — 40 ты­сяч населения; во время осады 1453 г. способных носить оружие не оказалось и 5 тысяч. План Буондельмонте 1422 г. показывает внутри стен лишь отдельные острова заселен­ных кварталов; большая часть территории показана как бе­лое поле. Путешественник де ла Броквер (1432) рисует ту же картину, добавляя, что старые здания лежали в развалинах, как Большой дворец и портики, окружавшие св. Софию. На полуразрушенном ипподроме происходили скачки и мета­ние дротиков по турецкому образцу. Жизнь, предприимчи­вость, капиталы отхлынули — и не в Галату, также стеснен­ную и беднеющую, но в султанский Адрианополь.

Со смертью Иоанна престол должен был перейти к Константину беспрепятственно. За Константина было старшинство (по смерти деспота Феодора), регентство в отсутствие Иоанна, деятельность в Морее, привлекшая к нему народные надежды. За него высказался двор с Франзи и Лукой Нотарой, латинская партия и патриоты, мечтав­шие о возрождении Византии и об освобождении от дан­нических отношений к султану, об изгнании турок из Фра­кии при помощи европейского оружия. Тем не менее раздавались и иные голоса, не только среди сторонников деспота Димитрия, связавшего свое честолюбие с покор­ностью султану и с борьбою против унии, но и среди дело­вых людей, которым осада Константинополя угрожала ра­зорением. Православные массы должны были холодно встретить Константина, который остался верен унии и по­литическим расчетам на Запад[1].

Партия Константина одержала верх при поддержке деспота Фомы, притом не только в Константинополе, но и при султанском дворе, отказавшемся от поддержки Дими­трия. Посланный к султану опытный Франзи вернулся с согласием Мурада и с подарками Константину. Его не было в столице, и к нему в Морею было отправлено посольство; коронация без участия патриарха состоялась в Мистре в присутствии Франзи (1449), но историк Дука считает по­следним императором Иоанна VIII.

Братьям Фоме и Димитрию были даны уделы: Западная и Восточная Морея. Ни у кого из братьев не было сыновей, и новый брак Константина являлся государственной необ­ходимостью. Франзи был отправлен в Грузию и Трапезунт, чтобы искать для своего монарха подходящую невесту; с ним поехала большая свита, духовенство и даже музыкан­ты, чтобы произвести впечатление на восточные дворы. Константину нужны были и деньги, и политические связи.

Сватовство к принцессе тарентской расстроилось; дочь ве­нецианского дожа Фоскари, предлагаемая ее отцом, была признана недостаточно знатной, и это было ошибкой. Од­на Венеция могла помочь; ее флот царил в Архипелаге; Кастриот Албанский стал венецианским вассалом для защиты от турок, взявших эпирскую столицу Арту (1449) и напав­ших на Албанию; лишь храбрый Врана, из известного фра­кийского рода, отстоял от них крепость Кройю, получив за это поздравление от европейских государей и графский титул от папы. После катастроф под Никополем, Варной, на Косовом поле Европа была устрашена. Над ней самой на­висла турецкая опасность. Византия ее избегнуть не могла и зависела лишь от настроения султанского двора. Мурад II держал себя миролюбиво, но, справив свадьбу сына Маго­мета, длившуюся три месяца, он умер в 1450 г., оплакивае­мый и христианами как государь, верный договорам и не уничтожавший разбитых врагов. Переход власти в иные ру­ки решил судьбу Константинополя.

Опоясан был мечом пророка Магомет II (1451 — 1481), прозванный своим народом султан Фатих (Завоеватель). Современники много писали о его личности. Все сходятся на том, что Магомет обладал как необыкновенной скрыт­ностью и беспощадной волею, так и широкими взглядами, незаурядными знаниями, между прочим в языках, культур­ными вкусами, например, он ценил западное искусство. Юность его была нелегка и небезопасна. Он был сыном на­ложницы-армянки, а были братья, рожденные от прин­цесс, как старший, рано умерший Ала ад-дин. Дважды его отец объявлял его наследником и брал решение обратно, и лишь его дарования утвердили за ним наконец выбор отца; Магомету угрожала бы смерть в случае воцарения любого его брата. И он сам, быстро прибыв из Магнисии в Адриа­нополь, начал с убийства брата Ахмеда, восьмимесячного младенца. Завоевание Константинополя, отвечавшее его честолюбию, было им решено до вступления на престол. Он понимал политическое и экономическое значение греческой столицы для державы османов. В несколько ме­сяцев он искусно изолировал Константинополь, использовав внушаемый османами страх. Он заключил договоры со всеми соседями, кроме Кастриота Албанского и караманского эмира: с Яношем Гуниади, с Бранковичем Серб­ским, к которому он отослал его дочь, вдову Мурада; с Рагузой, с Венецией, с генуэзцами Перы и на островах Хиосе и Митилене, с родосскими рыцарями. Он возобновил дого­вор даже с Византией, скрывая свои планы. Однако опас­ность для Византии была настолько очевидна, что фран­цузский король предлагал Константину убежище во Фран­ции. По выражению Дуки: «Клялся богом лжепророка и соименным пророком, погаными своими книгами, ангела­ми и архангелами в том, что он до гроба пребудет в любви и согласии со столицей, деспотом Константином, со всеми пригородами и городами, находящимися в его деспотате, в том же добром расположении к деспоту Константину, с ка­ким царствовавший до него отец относился к императору Иоанну», этот «предшественник антихриста, враг Креста, под личиной дружбы последователь сатаны» обещал даже уплачивать 300 000 аспров на содержание претендента Орхана, т. е. ровно туже сумму, сколько шло султану дани с Константинополя. Некоторые из советников Константина понимали опасность. Франзи прервал сватовство за гру­зинскую принцессу и написал Константину из Трапезунта, чтобы он немедленно искал руки вдовы Мурада И, дочери сильного Бранковича; но 50-летняя вдова предпочла мо­настырь константинопольскому трону, и Франзи довел де­ло до конца, выговорив богатое приданое. Когда он вер­нулся в 1452 г., он застал в столице положение, сильно из­менившееся к худшему Константин не мог справиться с трудным положением и выпустил из своих солдатских рук государственное кормило. Помощью Запада он не зару­чился, наоборот, раздражил курию. Православные взяли верх, и уния соблюдалась почти только во дворце. Униат­ский патриарх Григорий Мелиссин, или Мамма, извест­ный по Флорентийскому Собору, должен был бежать в Рим после пятилетнего управления Церковью (1450); помест­ного Собора при этом не было, по разысканиям г. Папаиоанну. Правда, прославленный вождь православных Марк Ефесский скончался во время диспута с латинянами (1449), но его место занял его брат, номофилакс Иоанн Евгеник; особенно же Георгий Схоларий, бывший царский секретарь, ставший ревностным последователем Марка — не сразу, но под влиянием настойчивых убеждений Марка, видевшего в нем крупнейший ум православной партии. Приняв монашество под именем Геннадия, он руководил православными из своей кельи, проводя время за бого­словскими трудами против латинян. Православных Кон­стантин не удовлетворил, отказавшись «водворить поря­док в Церкви», но и папа был раздражен отъездом униат­ского патриарха и требовал возвращения Маммы в ответ на просьбу о помощи против турок. Впрочем, осенью 1452 г. папа прислал кардинала Исидора, бывшего Киевского ми­трополита, с помощью. С ним прибыло 200 латинян, пре­имущественно генуэзцев с Хиоса, два корабля из Генуи с 700 человек под начальством храброго и опытного Джус-тиниани и два венецианских корабля под начальством Морозини. Эта помощь ободрила униатов, и Исидор, всегда шедший напролом, отслужил в св. Софии торжественную обедню в сослужении латинян и греков-униатов, помянув и папу Николая, и бежавшего униатского патриарха. Воз­мущенный православный народ толпою бежит к Схола-рию и читает на дверях его кельи следующее воззвание:

«Несчастные ромэи! Чего вы смутились и удалились от надежды на Бога? Зачем понадеялись на помощь фран­ков и вместе со столицею, которой суждено погибнуть, утратили и веру вашу? Милостивый Боже мой! Свиде­тельствую пред лицом Твоим, что не повинен я в таковом грехе. Знаете ли, несчастные граждане, что вы делаете? С порабощением, которое сбудется над вами, утратили вы отеческое предание и исповедали нечестие. Увы, горе вам в день судный».

Чернь, выйдя из кабаков с чашами вина, проклинала униатов и пила в честь чудотворной иконы Богоматери с криками: «Прочь от нас еретическое служение опресночников!» Правительство растерялось, а Франзи советовал Константину держаться принятого направления и поставить Исидора в патриархи. Этого не случилось, но карди­нал стал духовным главою и деятельным участником обо­роны, как некогда православные патриархи. Так слабое правительство шло вразрез с народом за несколько меся­цев до своей гибели.

Еще более роковую ошибку правительство Константи­на сделало по отношению к молодому султану. Придворная партия, которую Дука назвал «дурацким сборищем ромэев», решила начать против турок агрессивную политику и до­билась у Константина предъявления Магомету опрометчи­вых требований и угроз. Рассчитывая на то, что молодой султан занят усмирением восстания в Карамане, именем «царя Константина» требовали уплаты субсидии на содер­жание Орхана, притом в двойном размере, иначе визан­тийское правительство не будет в состоянии удовлетво­рить денежные требования Орхана и выпустит на свободу этого прете! щента, который находится во цвете лег, окружен приверженцами и имеет такие же права на престол, как и Магомет. Посольство было принято великим визирем Халил-пашою, другом греков за дары и взятки.

«Неразумные, глупые ромэи, советовал Халил, — давно знаю ваши коварнейшие умыслы. Вы их оставьте. Покойный султан был кроток и всем друг. Нынешний Ма­гомет не таков, каким его считаете. Знаю его смелую и дикую силу. Если на этот раз Константинополь ускольз­нет из его рук, то, наверно, еще Бог не захотел покарать ваше коварство и увертки. Глупцы, еще не высохли черни­ла на вашем клятвенном договоре с нами. Или думаете нагнать страх вашими выдумками? Мы не дети, неразум­ные и бессильные».

Не послушавшись Халила, послы предъяиили свои тре­бования султану. Магомет тотчас же даровал мир караман-скому эмиру, прекратил выдачу субсидии Орхану и начал приготовления к осаде Константинополя, не спеша, но в грандиозных размерах. Чтобы отрезать Константинополь от подвоза хлеба, он решил запереть Босфор. Еще при Ма­гомете I на азиатской стороне пролива был имстроен за­мок, доныне сохранившийся в развалинах под именем Анадолу-Хиссар. Магомет решил построить сильнейшую кре­пость напротив Анадолу-Хиссара на европейском берегу, где у высокой скалы пролив круто заворачивает и стеснен­ное течение образует пороги. Паши в провинциях получи­ли указ прислать по тысяче каменщиков; из лесов измид-ских и черноморских везли бревна, камень был под рука­ми, для укрепления фундаментов брали мраморные колонны из греческих монастырей по Босфору, по обычаю самих греков. Напрасно жители Сосфения (Стении) хотели отстоять царский монастырь Михаила Архангела: их пере­били. Работы начались весною 1452г. под руководством са­мого султана. Был выстроен большой пятиугольник непра­вильной формы, нынешний Румели-Хиссар. Высокие сте­ны из дикого камня связывают пять гигантских башен различного размера; три из них построены главными па­шами Халилом, Саризою и Хаганом. Закончив крепость в четыре месяца и установив на ней пушки, Магомет прика­зал топить суда всякой нации, уклоняющиеся от досмотра и пошлины. Стреляли в генуэзские суда, но те удачно проеха­ли, а венецианский большой корабль был потоплен, эки­паж его был казнен. Подвоз хлеба из Черного моря был прекращен. Ужас охватил правительство и народ в гречес­кой столице. Еще во время подготовительных работ Маго­мета Константин разослал послов в Европу, предлагая за помощь Лимнос сицилийскому королю, Месемврию — Гуниади Венгерскому. Папа созывал крестовый поход, филэл-лины и гуманисты взывали о помощи граду Юстиниана. Предполагалась миссия на Запад царских братьев Фомы и Димитрия, но последние и в последний час продолжали жалкие раздоры, нападали на венецианские владения в Мо-рее и тем повредили византийскому посольству в Венеции. Деспот Димитрий не стеснялся призывать Турхан-бея про­тив брата. Турхан сначала помирил братьев Палеологов, потом их же ограбил. Напрасно Константин взывал к Маго­мету. Сто лет вы владеете Адрианополем, но никто из преж­них султанов ни башни, ни даже хижины не строил на дворе Константинополя. Бывали столкновения, но оканчи­вались миром. А дед твой Магомет I, желая построить крепость на азиатской стороне, просил разрешения у императора Мануила. Ты же хочешь закрыть Черное море для франков, нашу же столицу извести голодом и лишить тамо­женных пошлин. Прикажи прекратить постройку, и мы бу­дем с тобою в таких же хороших отношениях, как с отцом твоим, добрым султаном, и дадим дань, если хочешь. Ответ Мухаммеда послан был сух и грозен:

от твоего города не отнимаю ничего. За пределами своего рва твой город не имеет ничего. Если я пожелал вы­строить крепость на Босфоре, ты не имеешь права ме­шать мне. Все мне принадлежит: и крепость на азиат­ской стороне, заселенная турками, и земли к западу (на европейской стороне), незаселенные, так как ромэи не имеют права селиться на них. Разве вы не знаете, как во время наступления венгров на Варну мой отец затруд­нялся переправиться через пролив, а ваш император при­вел франкские суда в Дарданеллы, к раздражению мусуль­ман и на потеху гяуров? Тогдамой отец поклялся выстро­ить крепость на европейском берегу, и я исполняю его замысел. Не мешайте мне распоряжаться в моих владе­ниях и скажите своему царю, что нынешний султан не таков, как прежние, и легко свершит то, в чем они за­труднялись. Если еще кто явится ко мне по этому делу, с него будет содрана кожа.

Узнав об ответе султана, жители Константинополя предались отчаянию, говоря: вот кому суждено взять го­род, избить и поработить народ, попрать святыни, разру­шить святые храмы, разбросать по улицам святые мощи. Горе, что нам делать, куда бежать? Многие, побогаче, уезжа­ли на Запад или отослали семьи и капиталы; например, сам Лука Нотара, первый из министров и глава антилатинской партии, отослал заблаговременно на Запад дочь со всеми драгоценностями. Простой народ возлагал надежды на Пречистую, не раз спасавшую богохранимый город; об одушевлении масс, об организации народом обороны, о денежных жертвах греков и их сравнительно богатых мо­настырей мы не слышим, наоборот, по-видимому, в народе царило тупое отчаяние и равнодушие; иные, может быть, надеялись на лучшее от перемены власти. Руководители православной партии относились к обороне пассивно и даже скептически.

Если Геннадий Схоларий, будущий патриарх, во время осады писал против Фомы Аквината и Димитрия Кидони, то друг его и царский министр Нотара выразился: лучше бы знать, что в городе господствует турецкая чалма, неже­ли латинская шапка. Но были и энтузиасты среди просве­щенных высших слоев, как Феофил Палеолог, ставший из ученого грамматика храбрым воином. Во главе обороны стал сам Константин, но он связал себя с латинской парти­ей и латинянам доверил защиту города. Не дожидаясь оса­ды, он приказал свезти в город еще незрелую жатву и запе­реть городские ворота. Под стенами начались стачки с ту­рецкими фуражирами. Отсылая султану его евнухов, захваченных в городе, Константин сообщал, что закрыл ворота и возлагает надежды на помощь свыше. Мухаммед ответил объявлением войны.

Положение столицы было более безнадежное, чем при осаде его в царствование Мануила. Ожидали венецианскую эскадру, но что она могла сделать с силами Магомета? Весть о его приготовлениях, постройка Румели-Хиссара застави­ли генуэзскую Галату не только отказаться от защиты хрис­тианской столицы, но поспешить с изъявлениями предан­ной дружбы султану; хотя некоторые из генуэзских купцов втайне помогали грекам, но изменили в решительную ми­нуту, так как оборона со стороны Рога была доверена вене­цианцам, исконным врагам Генуи. Приготовления Магоме­та были грандиозны. Его народ размножился на тучных по­лях Вифинии и Фракии; языковая близость и фанатизм дервишей, особенно кенийских, сплотили с османами по­коренные сельджукские и туркменские племена; славян­ские вассалы доставляли отдельный и большой корпус от­борных войск, носивших латы. Непрестанные походы дали туркам опыт и организацию, постоянные войска янычар и крепостные гарнизоны, где личная доблесть открывала до­рогу к почестям и богатству, а не происхождение, как в вой­сках феодальной Европы; массы ополчения, в котором беивыступали со своими людьми, им знакомыми и преданны­ми. Славные победы над крестоносными дружинами храб­рейших народов Европы воодушевляли воинов с юности до старых лет. Особое внимание обращалось на техничес­кую часть как монголами, так и османами, и те и другие привлекали на службу мастеров со стороны; в армиях Мен-ге и Хулагу при метательных и осадных машинах служили китайские христиане, у османов — перебежчики из хрис­тианского стана, итальянцы, венгры и ренегаты из сербов и греков. Их переманивали за большую плату, как венгра Ур­бана, знаменитого пушкаря-литейщика, создавшего Маго­мету неслыханную артиллерию. Располагая громадными денежными средствами, Магомет переманил его из Кон­стантинополя; щедро вознаграждал он впоследствии ита­льянского художника и мастера Челлини, написавшего портрет Завоевателя. Народ представлял себе Магомета си­дящим в роскошном шатре возле сундука, из которого он пригоршнями брал золото и драгоценные камни. Изготов­ленные Урбаном орудия были поставлены и в Румели-Хис-саре, а теперь в Адрианополе он отливал десятками бронзо­вые пушки, между ними одну чудовищной величины, с от­верстием шириною в 12 ладоней, стрелявшую каменными ядрами в 30 пудов; 60 отборных волов везли ее из Адриано­поля целых два месяца.

Еще осенью 1452 г. Караджа-бей занял последние при­надлежавшие Константину города — Месемврию, Анхиал, Визу; лишь Силиврия оказала сопротивление; виноградни­ки Перы были сожжены, и три конных полка турок зимо­вали у городских ворот. В марте 1453 г. выступили из Адри­анополя главные силы, и к 6 апреля, в пятницу после Пас­хи, турки обложили город от Золотых ворот до Перы; ставка султана была разбита за холмом против Адрианопольских ворот, где ныне кладбище. Правым крылом от Золотых ворот начальствовал старый полководец Мурада Исаак-паша с азиатскими войсками до 100 000 человек. В середине у ворот Романа стоял сам султан с постоянными войсками, среди коих было 15 000 янычар; здесь же стояла большая пушка и главные батареи. Левое крыло до Золотого Рога составляли румелийские полки Караджа-бея, судя по занятому пространству, до 50 000 человек. Конница бы­ла в тылу. На высотах Перы стоял Саган-паша, наблюдая за входом в Рог. Подошла и первая турецкая эскадра из 30 крупных и 130 мелких судов под начальством славянского ренегата Балты и стала у Диплокиония (нын. Бешик-таш), повыше Галаты; подошедшие затем силы довели султан­ский флот до громадной цифры — 420 больших и малых судов, выстроенных преимущественно в Измиде (Никомидии), в длинном и узком заливе Мраморного моря, осенен­ном дремучими лесами на заоблачных горах.

И в этот последний час не было единения даже при дворе Константина. Великий дука флота и главный доклад­чик Л. Нотара занимал столь самостоятельное положение, что верный Франзи мог быть назначен великим логофетом лишь тайно, иначе Нотара помешал бы секретной миссии Франзи в Морею и на Кипр с просьбой о помощи. Против­ники Нотары подозревали его в сношениях с султанским двором. Передавали его слова: лучше мусульманская чалма, чем латинская митра. Приезд Исидора и униатская служба в св. Софии разожгли народную ненависть к латинянам, хотя Исидор привез помощь и было договорено, что церковные разногласия будут улажены позднее учеными людьми. Св. София запустела, никто не служил в ней и молебна. Среди униатов умеренные уговаривали народ потерпеть азимитов лишь на время, до победы над турками, и между такими политиками были советники Константина; но были среди униатов, даже среди монашества, такие, которые бросали православным вызов, как сам Исидор. Историк Дука видел монахиню-гречанку, евшую мясо, носившую латинскую одежду и якобы творившую мусульманский намаз. Простой народ тем крепче держался за чистоту веры отцов, чем бли­же придвигалась турецкая опасность, и не верил в спасение города латинянами. Геннадий Схоларий, их вождь, умыл свои руки при гибели города, впавшего в нечестие.

Константин не сумел поднять весь народ и объеди­нить его для защиты столицы. Из сравнительно богатой Морей братья Палеологи не прислали помощи; взялось за оружие несколько сот храбрых критян, привезших в сто­лицу хлеб и вино. Константин имел основания полагаться больше на латинян, чем даже на столичных греков. Как бы ни было велико число эмигрировавших в Грецию и даже на Запад, в столицу укрылось население пригородов. Чис­ла жителей в год осады не знаем, цифра 200 000 представ­ляется преувеличенной. Но когда Константин приказал Франзи переписать всех греков, способных носить ору­жие, включая даже монахов, то оказалось всего 4973 чело­века, и царь только простонал, услышав эту цифру. Оче­видно и для нас, что многие уклонились от призыва к ору­жию. Боеспособных греков, пожелавших защищать родной город, оказалось лишь в 2 1/2 раза больше, чем пришлых латинян, волонтеров и наемников. Для защиты сухопутных и морских стен требовалось в 10 раз больше людей, чем те тысячи, которыми располагал Константин.

Не грекам, но латинянам Константин поручает важней­шие пункты обороны. Греческая милиция была хуже воору­жена и не могла идти в сравнение с латинскими наемника­ми и экипажами латинских, хотя бы купеческих, судов. Все-таки останавливает внимание, что охрана Влахернского дворца была поручена кардиналу Исидору и венецианцам: первому со стороны Золотого Рога, до Фанара, вторым — с суши. Исидор имел под своим начальством отряд генуэзцев, укрепил свой участок на личные средства и принимал в обо­роне деятельное участие, а о греческих архиереях мы не слышим. По другим известиям, Исидор защищал Акрополь, у св. Димитрия. Венецианцами командовали их баил Минотто и адмирал Тревизан, прибывший вместе с Исидором и на­нятый на царскую службу. Венецианские матросы даже вы­рыли ров перед стеною Ираклия, защищавшей нижнюю часть Влахернского квартала. Рядом с Влахернами менее важный участок по Золотому Рогу защищал начальник цар­ского флота Лука Нотара со своими людьми; второстепен­ными начальниками участков были греки Алексей Дисипат, Иоанн Влах, Феод. Палеолог, Метохит, Филантропии. У Евгеньевых ворот (тур. Ялык-киоск-капусси, на месте вокзала Сиркеджи) защищали критские моряки. От башни у этих ворот до башни на Галатском берегу, существовавшей еще в XVII в., Золотой Рог был загражден с начала осады толстой железной цепью, плававшей на бревнах, а за нею были рас­ставлены шесть латинских и четыре греческих корабля (из них три с Крита). Далее в районе Акрополя приморские сте­ны выходят уже на Мраморное море и защищались опять латинянами, или во главе обороны стояли латиняне: от дворца Вуколеона (у «дома Юстиниана») до гавани Кондоскалия (нын. Кум-капу) стояла каталонская колония с консу­лом Гулиано во главе, далее в Псамматии охрана была ввере­на венецианцу Контарини; сами Золотые ворота с участком до Мраморной башни на берегу — т. е. второй важнейший угол, укреплений, где сухопутные стены связаны с примор­скими, — защищались 200 генуэзскими стрелками с капита­ном Мануилом, но Студиев монастырь защищали сами монахи-калугеры рядом с турками Орхана. По сухопутной сте­не до ворот Живоносного Источника опять стоял смешанный отряд из итальянцев и греков под начальством сицилийца. Далее следовал участок с центром у Силиврий-ских ворот, защищавшийся одними греками с Феофилом Палеологом во главе, по Франзи[2]. Центральную часть сухо­путных укреплений с воротами св. Романа (тур. Топ-капу) защищали опять латиняне, именно 400 генуэзцев и других итальянцев с Архипелага, под начальством Лонга Джусти-ниани, бывшего губернатора генуэзской Кафы, приехавше­го с Исидором. Далее до Адрианопольских ворот, примы­кавших к кварталу монастырей Хоры и Старой Петры, за­щищали генуэзские начальники, три брата Боккиардо. Последний участок до Влахернского дворца, доверенного латинянам, защищал смешанный отряд под начальством Феодора, грека из венецианской Эллады, и немецкого инже­нера Гранта. Из перечня начальников выносим странное впечатление: как будто дело шло о защите не византийской столицы, но какого-то латино-греческого города вроде Кандии или Патр, как будто Византии к 1453 г. уже не стало, как будто Исидор заменил Вселенского патриарха. Где на­циональное войско? Политика Палеологов и их предшест­венников, опиравшихся на латинских и турецких наемни­ков, принесла свои плоды: византийцы перестали быть вои­нами. Большая часть жителей греков, сражавшихся без доспехов, с камнями и копьями в руках, очевидно, находи­лась под командою латинских начальников. Впрочем, знат­ные Д [имитрий ] Кантакузин и Н [икифор ] Палеолог со сво­ими людьми оставлены были в городе в качестве общего ре­зерва — несколько сот людей, жалкие обломки служилого византийского войска. В царском штабе главное место за­нимали латиняне, душою обороны был Джустиниани, по­стоянным спутником Константина — один испанец, Фран­циск Толедский. Горсть латинских наемников и доброволь­цев, несколько тысяч кое-как вооруженной греческой милиции, отсутствие денег, артиллерии (имелось несколько пушек, но их нельзя было поставить на ветхие стены), недо­статок хлеба — все это делало оборону безнадежной, и насе­ление это понимало: иным оборона казалась латинской за­теей против неминуемого Божьего возмездия.

С 12 апреля начала свою работу турецкая артиллерия. Ее действие было неслыханным для тогдашних времен, после выстрела из большой пушки Урбана по всему горо­ду раздалось «Господи, помилуй!». Стреляла она за день всего 7 раз, заряжалась часами. Вся артиллерия посылала до 100 ядер в день, разбивая кирпичные стены, стоявшие с V в., и еще легче — позднейшие их исправления. Катапуль­ты метали тысячи стрел. Защитники отбивались день и ночь, заняв возвышенную террасу между двумя стенами, составлявшими ограду. Большая пушка разорвалась и ра­нила Урбана, но по приказанию султана он отлил новую. Магомет действовал нетерпеливо и на 18 апреля назначил общий штурм с суши. С рассветом массы янычар и других лучших полков бросились через ров на пробитые пушка­ми бреши; тысячи людей были растоптаны, заваливая ров мешками, хворостом и собственными телами. Защитники отбивались камнями, стрелами, копьями, кипящей смо­лой, выбегали на ров и несли потери. Целый день длился безуспешный штурм, и ночью защитники вновь вычисти­ли ров. Потери турок были велики, но султан Магомет об­наружил непреклонную волю и величие духа. Впрочем, разница сил была так велика, что, несмотря на древнюю славу стен Константинополя, не могло быть сомнения в исходе осады. 20 апреля произошел морской бой. Три ге­нуэзских корабля, посланные папой, и один из Греции, груженные хлебом и большие, показались в виду города; флот Балты, большей частью гребной, окружил их, и сам султан наблюдал за боем с берега и даже въехал на коне в воду. Но борта прибывших кораблей были выше, и турки не могли взять их на абордаж; наконец поднявшийся ве­тер позволил всем четырем кораблям пробиться в Золо­той Рог. Султан подверг Балту бичеванию и назначил на его место Хамзу. И на этот раз Магомет обнаружил непре­клонную волю и приказал занять флотом Золотой Рог. Так как Рог был заперт цепью, защищаемой судами, то Маго­мету был дан совет перетащить часть флота в Рог через хребет той цепи холмов, на которой расположена теперь Пера. Был настлан деревянный помост, и 70 тяжелых ко­раблей были перетащены на канатах в одну ночь. Точно путь этот не известен; по обычному мнению, он шел от Бешик-таша, древнего Диплокиония, или же от дворца Долма-Бахче, но ближе был путь мимо нынешнего русского посольства в бухту Адмиралтейства (квартал Касим-паша). 23 апреля греки увидели корабли «нового Ксеркса» в самом Роге, напротив Пантократора. С этой стороны они не ожидали турецкого флота, приморские стены были слабее, и корабли их оказались в опасности. Латинские и греческие капитаны собрались в венецианской церкви и по совету венецианца Кокко решили сделать попытку сжечь турецкие корабли. Так как этот план принадлежал венецианцам, их вечные соперники, генуэзцы Галаты, привлеченные к участию, донесли султану. Корабль Кокко был встречен ядрами и затонул, спасавшихся вплавь турки обезглавили на глазах защитников, которые в свою оче­редь обезглавили 200 пленных турок. Венецианцы смот­рели на генуэзцев как на предателей, и Константин с тру­дом уговорил их не начинать кровопролития между хрис­тианами; но турки не щадили и генуэзцев, расстреливая суда в гавани Галаты. Заняв флотом гавань, Магомет пере­бросил плавучий мост через верхнюю часть Рога и теперь имел все силы под руками. Но он не пошел по пути крес­тоносцев 1204 г., взявших город со стороны Рога, он не надеялся на качества своего флота. Магомет решил взять город с суши, несмотря на первую тяжелую неудачу и на сильные, храбро отраженные нападения 7 и 12 мая, при­чем отличились из греков Рангави и Никифор Палеолог, начальник резерва. Новая гигантская пушка заменила по­гибшую, и венгерский посол научил турок лучше целить. Явились у турок и мастера по устройству подкопов, но первый подкоп, направленный под Влахернский дворец, был замечен служившим у греков немцем Грантом, опыт­ным инженером, и турецких минеров выкурили дымом (18 мая). Турки подкатили деревянные башни, обитые ко­жами; одна из них была выше стен, имела мосты на кана­тах для перехода на укрепления и сильный таран, кото­рым турки разрушили стену у Романовых ворот, уже по­врежденную ядрами и заделанную бревнами. Но и на этот раз турки были отбиты и ночью ушли, оставив у стен баш­ню; храбрые защитники сожгли ее и исправили укрепле­ния. Разгневанный султан заявил: если бы и все 37 000 му­сульманских святых ему предсказали, что греки сделают это за одну ночь, он не поверил бы. Но за один месяц оса­да приблизилась к неизбежной развязке. Древние стены были повреждены, особенно между воротами Романовы­ми и Харсиевыми (ныне Адрианопольскими). Защитники были изнурены, оставаясь на стенах день и ночь, не зная о судьбе своих семейств; для их пропитания пришлось пе­релить церковные сосуды на монету, так как прибывшие на купеческих кораблях итальянцы хотя сами стали на за­щиту, но хлеба без денег не давали. В порту стояло 8 боль­ших и до 20 меньших иностранных судов, и их капитаны избрали себе общим вождем венецианца Диедо, надеясь прорваться в случае взятия города. Джустиниани, по-ви­димому, являлся связующим звеном между защитниками и теми латинянами, которые готовились покинуть город в опасную минуту. Число защитников уменьшалось, а к тур­кам подходили подкрепления, привлекаемые надеждой на добычу. Особенно волновало Константина поврежде­ние стен. По известию Дуки, впрочем подвергнутому со­мнению, Константин даже завязал переговоры с Магоме­том, предлагая ему дань какую захочет, но султан ответил: нельзя мне отступить от города. Или я его возьму, или он меня возьмет живого или мертвого. Если хочешь, дам тебе Морею, а братьям твоим — иные уделы, и будем жить в ми­ре. Если же я войду в город с боем, то всех твоих вельмож с тобою вместе поражу мечом и весь народ отдам на раз­грабление, с меня же довольно пустого города. Султан, по известию Дуки, вновь предлагал Константину удалиться со всем двором и имуществом, гарантируя населению жизнь и безопасность, но Константин по совету синклита решительно отказался: если захочешь жить с нами мирно, как жили предки твои, то слава Богу. Они моих предков считали за отцов, а город — за свою родину и находили в нем убежище; из нападавших на него никто не прожил долго. Отдаю тебе захваченные города и земли, назначь дань, какую только сможем платить, и уйди с миром. В рас­четах своих ты можешь ошибиться. Предать тебе город не во власти ни моей, ни чьей-либо из живущих в нем. Об­щим мнением все мы добровольно умрем и жизни нашей не пощадим. Слова, вложенные Дукой в уста Константина и Магомета, хорошо передают принципы, из-за которых шла смертная, последняя борьба. Русская «Повесть о Царь-граде» передает, что Джустиниани, «патриарх» (Исидор?) и синклит советовали Константину (в начале мая) оста­вить Константинополь, чтобы организовать помощь Мо­рей и Албании, но Константин отвергнул это предложе­ние, как и другие, сделанные раньше и позже.

Магомет приказал готовиться к штурму, жечь огни и творить молитву. Костры опоясали город, в Скутари от огней на судах блестело море и небо. Жители выходили на стены и ждали гибели, «как полумертвые». Джустиниани не терял энергии и приказал очистить террасу между сте­нами; за внутренней стеной он решил дать последний от­пор, укрепил ее рвом и собрал из города все лестницы. Чтобы проникнуть в оставленную террасу в случае штур­ма, открыли издревле заложенную малую дверь Керко-порту у так наз. Константинова дворца, ныне Текфур-Са-рая, на границе Влахернского района. Население было да­леко от единодушия, разрастался ропот против правительства. Для успокоения народа Константин при­казал обносить чудотворную икону Одигитрии. Наде­ялись на помощь венецианской эскадры Лоредана, но по­сланный корабль вернулся, не узнав даже, где она нахо­дится. Предвидя близкий штурм, защитники поспешно исправляли укрепления, особенно у Романовых ворот, где командовал Джустиниани, а с турецкой стороны стояли главные батареи и султанские отборные войска. Напрас­но Джустиниани просил у Нотары несколько малых пу­шек, стоявших по Золотому Рогу. Нотара ненавидел Джус­тиниани. Один был главою противолатинской партии, другой — душою обороны, организованной латинянами по поручению Константина, не имевшего власти прими­рить открытую вражду. Нотара пушек не дал, и этот мел­кий факт характеризует положение. Как бы ни был силен Нотара со своими сыновьями, он не ослушался бы Кон­стантина, если бы за Нотарою не стояло противолатин-ское большинство. Ввиду дружбы Нотары со Схоларием в эту партию входила по крайней мере часть православно­го духовенства. В истории Западной Греции мы видели несколько случаев, когда латиняне, по-видимому не без основания, обвиняли православных иерархов в сношени­ях с турками, — грустная страница из истории христиан­ства на Востоке; но такие деятели, как Схоларий, первый патриарх турецкого времени, сохранили православную Церковь в Турции до сих пор.

По известию Франзи, перед штурмом и в турецком ла­гере наблюдалось брожение, вызванное ложными слухами о подходе венгров с тыла, о приближении венециан­ского флота; войска роптали на большие потери при не­удачных приступах. Сам султан и его двор якобы колеба­лись, но, конечно, Магомету было известно положение го­рода и неравенство сил. На совете Халил-паша, известный грекам благожелатель, советовал снять осаду, иначе запад­ные государи ополчатся против турок. Второй визирь, Са­ган-паша, соперник Халила, советовал приступить к штур­му, так как у султана войск больше, чем у Александра Маке­донского, а латиняне бессильны вследствие раздоров даже на походе. Султан согласился с Саганом и назначил приступ на 29 мая, о чем Халил якобы известил Констан­тина. Но и без того греки видели усиленную канонаду, движение в турецком лагере. Султан объезжал полки, обе­щая павшим райские утехи, живым — население Констан­тинополя; войска кричали: «Алла! Алла! Магомет ресул Ал­ла!» Вечером 28 мая Константин созвал всех начальников, уговаривал постоять за веру, родину, царя — помазанника Божия, за свои семьи; указывал, что враг 57 дней осаждает всеми силами, но безуспешно; просил не робеть, если да­же падут стены, уповая на Бога; враги полагаются на свое число, но у них нет железных доспехов, какими вооруже­ны защитники; султан же хочет поработить весь свет, не­когда принадлежавший Константину Великому. Франзи влагает Константину в уста длинную речь по античному образцу; идеи Константина были известны его верному советнику. Обращаясь отдельно к венецианцам и генуэз­цам, Константин называл их единоверцами. Воины про­щались друг с другом, дворец Константина огласился ры­даниями.

Всю ночь на 29 мая турки подкатывали осадные ма­шины, корабли их подтягивались к морским стенам. Часть кораблей Хамзы должна обстреливать стены из са­мострелов и пищалей; другие должны были высадить экипаж, которому приставить лестницы и взобраться на стены. Саган-паша должен был напасть на Влахернский квартал со стороны Рога, переведя войска по плавучему мосту и подтянув корабли, стоявшие внутри гавани. Ка- раджа должен был напасть на Влахерны с суши. Исаак и Махмуд действовали на правом крыле до Мраморного моря. Халил и Сарыджа должны были наступать по обе­им сторонам султана, отвлекая защитников от Романо­вых ворот, которые надлежало взять самому Магомету. С рассветом турки бросились с визгом, криком, при звуке больших барабанов, бубнов и флейт, наступали через ров на три большие бреши, пробитые пушками и по ве­личине доступные для конницы, кое-как заваленные бревнами и землею. Даже Критовул, грек с о. Имброса, служивший Магомету и описавший его подвиги, отдает должное доблести защитников; в первых рядах стояли, как сказано, латиняне. Часами длился отчаянный руко­пашный бой. Турки несли большие потери. Две первые колонны их были отбиты. Султан двинул резервы из луч­ших войск, между ними 1000 взводов («котлов») янычар, и приказал усилить обстрел. Большая пушка разбила сте­ну между двумя башнями. Дрогнули защитники лишь в ту минуту, когда Джустиниани, душа обороны, был ранен и оставил свой пост, невзирая на просьбы Константина; он удалился в Галату, откуда бежал на Хиос, где (или на пути) умер от раны и позора. Многие генуэзцы последо­вали за своим вождем.

Константин остался у Романовых ворот и совершал чудеса храбрости вместе с доном Франциском Толедским, Иоанном Далматом, с доблестным Феофилом Пале-ологом, подоспевшим на помощь. Между тем калитка Керкопорта у Адрианопольских ворот, открытая перед штурмом, осталась без охраны, и полсотни турок ворва­лись на террасу между двумя стенами. Они бежали к Ро­мановым воротам, сбрасывая со стены немногочислен­ных и ослабевших защитников. Среди христиан, увидев­ших турок и их значки на стенах, возникла паника, раздались крики, что город взят; защитники прыгали со стен и, давя друг друга, завалили своими телами Адриано-польские ворота. Константин со своими соратниками погиб героем, и тело его, не узнанное турками, лежало в куче из 800 христианских трупов. Последний Палеолог не посрамил своих воинственных предков XII и XIII вв., по матери в его жилах текла сербская кровь. Его униатст­во было быстро забыто, и для греков, начиная с совре­менного автора «Плача», оправдывавшего Константина, он остался благоверным царем Константином, нацио­нальным героем и богатырем. В простом народе живут о нем легенды до сих пор. Освободителем Константинопо­ля, по народному поверью, явится православный царь Константин, когда-то русский, ныне из Греческого коро­левства, и это убеждение приходилось слышать в глуши, до которой не доходило какое-либо книжное влияние. Исторически засвидетельствовано, что немедленно по прекращении резни султан приказал разыскать тело Константина. После долгих поисков к нему принесли го­лову, которую Нотара признал за царскую. Она была вы­ставлена, по приказанию Магомета, на площади у подно­жья колонны Юстиниана, затем отправлена по городам Малой Азии; тело же было предано погребению в месте, современниками не указанном[3].

Десятки тысяч турок хлынули через Адрианопольские ворота по телам защитников; через большую брешь, которую турки оставили до сих пор, победители ворва­лись во Влахернский квартал, избивая всех по пути. Взо­шел на стены и сам Магомет, и его знамя было поднято на Романовых воротах. Пока турки грабили и жгли дворцо­вый Влахернский район — причем погибли чудотворные иконы Влахернская (наш тип «Знамение») и Одигитрия, — толпы греков, старики, женщины и дети спасались в мона­стырях и храмах, где их настигали турки и избили тысячи, как у храма св. Евфимии (нын. Гюль-джами); главная же масса бежала по Средней улице, через площадь Констан­тина, где ангел с мечом, по преданию, должен был отдать огненный меч некоему мужу, который загонит врагов в самую «Персию»; миновав площадь, толпа хлынула в св. Со­фию, забыв осквернение ее униатами. Туда подошли турки только через шесть часов, так велик был город и добыча по пути. Много сложено легенд о взятии главной, после Иерусалима, святыни восточного христианства: о свя­щеннике, скрывшемся со Св. Дарами через сомкнувшуюся за ним стену на левых хорах, о Магомете, въехавшем на коне и приложившем кровавую руку к колонне высоко от пола, столько было навалено трупов. Достоверно показа­ние источников о том, что кровопролитие прекратилось еще до полудня, когда султан въехал в город. Прибыв к Со­фии, он сошел с коня и прекратил грабеж внутри храма; он даже поразил турка, портившего, в своем фанатизме, мраморный орнамент с крестами. «Хватит с вас денег и пленных, — сказал он, — а здания мои». Взойдя в алтарь, Магомет преклонил колени на молитву и приказал обра­тить св. Софию в мечеть.

У Силиврийских ворот прорвался албанец Элия-бей, эмир-ахор султана, получивший в награду Студийский мо­настырь, позже (около 1490 г.) обращенный в мечеть Эмир-ахор [-джамиси].

После прорыва сопротивления не было. Упорно дер­жались лишь критяне у Красных ворот, древних Евгенье-вых, при входе в Рог, пока султан не разрешил им уйти на свои корабли. Защитники приморских стен бежали, узнав о прорыве у Влахерн, но эта весть пришла не скоро; вслед за защитниками побежали и осаждавшие турки, чтобы гра­бить город, оставив свои корабли. Так поступили оба фло­та — и Хамзы, и Сагана — внутри гавани; поэтому латиня­не могли спастись бегством мимо пустых турецких судов. Толпы латинян и греков собрались на берегу Золотого Ро­га, бросаясь на корабли, но мест было мало; переполнен­ные корабли спешили уйти без своих капитанов и экипа­жей, убитых или непоспевших; ушло 18 латинских судов, а около 25 досталось туркам, было захвачено Хамзою, со­бравшим наконец своих матросов. Кардинал Исидор пере­оделся рабом и спасся в Галату; венецианский адмирал Тревизан и много венецианцев, защитников Влахерн, были схвачены турками, но большинство знатных латинян спаслось на родину. Как только турки убедились, что со­противление заменилось бегством, они предались грабе­жу; после драгоценностей и золота, которых они долго ис­кали в подвалах и тайниках, они всего более дорожили пленными невольниками, особенно молодыми девушками и мальчиками. Пленных они гнали, связав веревкой попар­но, разлучая родных и связывая госпожу с служанкою, ар­химандрита с привратником. Современный «Плач о Кон­стантинополе» (4) дает яркую, но риторическую картину бедствия[4].

Насилия и грабежи были прекращены по возможно­сти быстро. Осада длилась меньше двух месяцев, а штурм и кровопролитие — около шести часов. К вечеру 29 мая город затих, только в домах и погребах рылись турки, ис­кавшие спрятанных сокровищ. Магомет спешил вернуть городу спокойствие. На третий день он прекратил и гра­бежи; по его призыву спрятавшиеся греки стали выхо­дить из тайников, беглецы возвращались в город. Войска и флот были распущены и отосланы на родину. Посетив Галату, уверявшую в своей преданности его державе, Ма­гомет приказал срыть стены, созвать бежавших под угро­зой конфискации и фирманом подтвердил автономию Галаты. Для заселения Константинополя, сохранившего простонародное греческое имя («в городе»), в турецкой транскрипции Истамбул, Магомет вызвал 5000 греческих семейств с Черноморского побережья, принесших свое наречие[5].

Но город давно уже обеднел и захудал. Казна и цар­ские кладовые были пусты, церковные ризницы были поч­ти пусты или содержали сосуды итальянской работы, кое-что драгоценное оставалось лишь в немногих знатных до­мах и у латинских купцов. Неудивительно, что венецианец Барбаро, оставивший очень точный дневник осады, осо­бенно ценный для хронологии, исчисляет добычу турок ценностями всего в 300 000 дукатов[6].

Уведено было в турецкую неволю около 60 000 чело­век обоего пола и всякого возраста. Перебито было зна­чительно менее, потому что для турок пленные были цен­ной добычей, которую они привыкли брать, продавать или отпускать за выкуп. Из греков и латинян, сражавших­ся на стенах, по исчислению Критовула, погибло до 4500. Катастрофа, потрясшая всю христианскую Европу, по своим материальным размерам была меньше многих других катастроф, постигших ранее такие христианские центры Передней Азии на победном пути крестоносцев, монголов и турок, как Антиохия, Севастия или Ани. Если Критовул говорит о кораблях, увозивших полный груз драгоценностей и невольников, о священных золотых сосудах, из которых варвары ели и пили, о ризах, кото­рые они на себя надели, о рукописях, которые они прода­вали по червонцу или жгли, варя себе пищу, то эти извес­тия, хотя передаваемые современниками, представляют­ся преувеличенными. Турки в 1453 г. не могли захватить в Константинополе и половины того, чем воспользовались латиняне в 1204 г. Собрание рукописей султанского Се­раля, выстроенного много позднее и не на месте Большо­го дворца, — между ними иллюстрированная рукопись Октатевха с предисловием Исаака Комнина, изданная Институтом[7], — могло составиться и путем конфискаций или подарков в позднейшее время. Магомет не претендо­вал на движимость. Судьба памятников искусства при ту­рецком взятии Константинополя осгается темной; имею­щиеся указания не собраны. Для 1453 г. нет ничего подоб­ного описанию Н [икиты] Хониата и нет богатых архивных данных, какие имел граф Риан для истории ла­тинских хищений 1204 и следующих годов. Древности несчастного города исчезают во мраке, который — и то лишь отчасти — рассеют систематические раскопки по переходе города в христианские руки.

Магомет не истреблял греческого элемента и при пе­реговорах с Константином гарантировал грекам жизнь и безопасность. Он включил греческий элемент в государ­ственную систему своей империи, следуя примеру пред­ков, но более планомерно и широко. Уже на третий день он восстановил православную патриархию, остановив свой выбор на главе противников унии Геннадии Схола-рии, возведя его на трон с соблюдением, по возможности, прежнего церемониала. Как государственное установле­ние Оттоманской империи, представительство и управ­ление греческой нации, созданная Магометом и Геннади­ем Вселенская патриархия на первых порах была обеспечена, по известию Франзи, бератом о фискальном и су­дебном иммунитете патриарха и духовенства; ко време­ни Кантемира в долгой и тяжелой борьбе сосредоточила в своих руках судебную власть над православными в об­ласти семейного и наследственного права, стала одним из устоев старого режима в Турции, сохранила Церковь, но помешала объединению греко-славянского мира. Бы­строта устройства Магометом церковного вопроса ука­зывает на то, что оно было им предрешено; и это наводит на мысль о предварительном, еще до штурма, соглаше­нии султана с некоторой частью греческого духовенства, заметного участия в обороне не принимавшего и при взятии города не пострадавшего: сам Схоларий пишет в своей грамоте, что его избрал синод архиереев. По этому загадочному вопросу существуют архивные данные, еще не увидевшие света.

Не преуменьшая размеров катастрофы 1453 г., должно отметить, что материальный ущерб был значи­тельно меньший, нежели при латинском погроме в 1204 г., постигшем еще цветущий и богатый город. Те­перь не могло быть таких пожаров, так как заселенные кварталы являлись оазисами на городской территории. Лучшие ценности ушли разными путями в Европу, тор­говая деятельность и капиталы перешли в генуэзскую Галату. С середины XIV в. Константинополь захирел бесповоротно. Царский двор обнищал; дворцы стояли в запустении, частью в развалинах, не чинился даже жи­лой Влахернский; храм Апостолов был в XIV в. почти руиной, развалилась даже колоннада у св. Софии. Со­хранили довольство лишь Великий Димитрий у Акро­поля как фамильная обитель Палеологов, Пантократор как их усыпальница, Пантепопт, Паммакариста, много­людная Старая Петра, где были и русские монахи, при­брежные церкви моряков. Памятников искусства давно не ценили, бронзовые статуи были перелиты на монету еще во времена Акомината. Из построек ипподрома и древних бань брали строительный материал еще при Палеологах, мрамор жгли на известку. По всему городу тянулись, как в средневековом Риме, громадные пусты­ри, пастбища и даже пашни, на плане Буондельмонте внутри стен преобладает белое поле. Частные дома бы­ли в плохом состоянии из-за наступившей бедности. Дворцы знати были сожжены во время борьбы с Канта-кузином, кроме немногих. Богатый дом XV в., как у Нотары, представляется нам, судя по сохранившимся ста­ринным домам возле Фанара, как наполовину деревян­ная постройка с большими низкими комнатами, в нижнем этаже на каменных сводах аляповато распи­санных по штукатурке; окна с мелким свинцовым пере­плетом пропускали тусклый свет, против зимнего холо­да были одни медные жаровни. Женская половина была отделена от мужской. Состоятельные люди одевались в меха и сукна из Европы, но жили некультурно и грязно. Большинство населения хронически голодало, часты­ми гостями были тиф и чума.

С материальной точки зрения, не оценивая проли­той христианской крови, переход города в турецкие руки был для него благодеянием. Ожила торговля и ремесла, получив рынки в необъятных владениях султана; единст­во империи было восстановлено. Возобновился подвоз — ожили и заселились окрестности, начиная с Босфора. То­вары отдаленных стран привозились во вновь отстроен­ный большой крытый базар (Безестен) на месте разва­лившихся византийских портиков. На тех же улицах, в старых кварталах воскресла многолюдная жизнь, формы и привычки византийского уклада преобразовали, про­питали собою государство, общество и быт османов, вплоть до семьи, несмотря на ислам и многоженство. Сам султан подавал пример своим пашам, приближая не толь­ко западных выходцев, но и греков. С этой точки зрения событие 1453 г. представляется не катастрофой вроде ги­бели Пальмиры или Ани, но включением Константино­поля как главного, недостававшего звена в тот новый и сложный мир, который быстро вырос за его ветхими сте­нами. Этот мир привлек своею величиною и силою не только греческих слуг Магомета, как Критовул и раболепный Амураджи, но и политически независимых, серьез­ных наблюдателей, как Халкондил, написавший его пер­вую греческую историю, не вполне, впрочем, удачную. С этой точки зрения плодотворнее установить глубокую связь и преемство истории Ближнего Востока, от Баязида Илдирима до расцвета новых форм при Сулеймане и Се-лиме, нежели прервать на 1453 г. историю Византии, от которой осталось почти одно имя с точки зрения мате­риальной культуры.

Падение Константинополя было расплатой для выс­ших кругов византийского общества, которые погубили крестьянское царство Ласкарей с его здоровыми началами государства нового времени, разобщили отеческую власть с народом, заставили население жить в негодных старых формах политического и социального строя и, наконец, сознав бессилие, возложили надежды на Запад. Земельная аристократия искупила свою вину ранее, в XVI в. В Кон­стантинополе погибли ее жалкие остатки.

Гибель латино-греческого города сыновей Мануила была катастрофой для идеологов возрожденной Греции вроде Плифона, для филэллинов, для латино-греческих претендентов и авантюристов, для церковных деятелей типа Исидора или Виссариона, для унии и папства, для латинского дела на Востоке, для латинской торговли и колоний в Константинополе и Черноморье. Погибла ве­ковая работа латинства на Востоке, для нее падение Константинополя было ударом последним и самым тя­гостным.

Со взятием Константинополя сопряжена была утрата незаменимых моральных ценностей для близких и отда­ленных народов, для которых православная империя явля­лась частью религиозного и даже политического миросо­зерцания, — от покоренной райи до России, уже одолев­шей татар. Горе первых было безысходно; для вторых, которых не коснулось турецкое ярмо, было утешение в мысли, что греки понесли кару за свою лживость и за унию, а царское достоинство перешло в более достойные православные руки. Создалось учение о третьем Риме — Москве. Рука сосватанной папою Софии Фоминишны Палеолог доставила и династические права.

Со взятием Константинополя политическая жизнь греков замерла не сразу. Еще существовали государства Палеологов в Морее и Комнинов в Трапезунте; но их ги­бель была вопросом немногих лет. Положение деспотов Фомы и Димитрия было непрочно и помимо турок. Про­тив них действовал Мануил из рода Кантакузинов, пра­вивших Мистрою полвека тому назад, и с ним многочис­ленные в Морее албанцы с владетельным родом Буа На-впактских во главе. Братья Палеологи не оказали Константинополю помощи против турок, наоборот, ста­вя выше всего личные интересы, призвали старого Турха-на против албанцев. Последние, потеряв до 11 000 уве­денных в неволю родичей, дважды были загнаны Турха-ном в горы, Кантакузин же с сыном старого врага Палеологов Кентуриона бежали в венецианские владе­ния. Оба деспота со своими архонтами признали верхов­ную власть султана и обязались платить дань в 12 000 зо­лотых (1454). Деспоты были слабы, им не повиновались ни архонты, ни албанцы, к тому же, несмотря на увеща­ния Турхана, они ссорились между собою. Анархии в Мо­рее был вскорости положен конец. Расправившись с ге­нуэзцами на Хиосе и Лимносе, Магомет явился в Морею. Сам Фома дал повод к нападению, отказавшись платить дань в надежде на помощь папского флота. В свите султа­на был упомянутый Мануил Кантакузин, соперник Палео­логов. Покорение Морей сопровождалось казнями, плен­ники выселялись в Константинополь, но некоторые кре­пости уцелели, как Монемвасия, давшая приют Фоме. Падение Коринфа заставило Фому смириться и отдать туркам бывший удел Константина XII. Раздоры между ла­тинскими претендентами на Афины дали туркам повод осадить Акрополь, павший после двухлетней обороны. Магомет любовался античными памятниками и дал Афи­нам некоторые льготы, но в Парфеноне вместо церкви Богородицы появилась мусульманская мечеть (1458). За­кончив в 1459 г. покорение Сербии, причем православная партия этой страны предпочла турецкую власть папской и избрала вождем брата великого визиря серба. Магомет решил покончить с последними Палеологами, постоянно взывавшими к Западу о помощи; на Соборе в Мантуе кар­динал Виссарион проповедовал крестовый поход для за­щиты Морей. Деспот Димитрий, давнишний клиент ту­рок, рад был выдать дочь за султана, но Фома думал об ос­вобождении от турецкой зависимости и даже примирился с внутренними врагами. Сначала действия Палеологов были удачны, но даже в эту минуту они нача­ли между собою междоусобную войну; Фома теснил Ди­митрия, ставшего для греков заведомым изменником на­ции. Впрочем, более опытные из греков, как Франзи, счи­тали восстание Фомы пагубной авантюрою и были правы. Присланный султаном свирепый ренегат Хамза разбил Фому у г. Леонтария. Митрополит заставил брать­ев примириться и целовать Евангелие, но над своими партиями — туркофильской и латинской — оба деспота были не властны. В 1460 г. вторгся в Морею Хаган-паша с авангардом; на просьбу Фомы о прощении султан не дал ответа и явился лично. Отняв у своего тестя Димитрия Мистру и дав ему Энос с тремя островами, Магомет брал штурмом крепости Фомы одну за другою, казнил плен­ных или посылал их для заселения Стамбула, одна Мо-немвасия не сдалась и предпочла стать венецианским го­родом (1462). Деспот Фома с семьею эмигрировал на Корфу, оттуда в Рим, увозя с собою главу ап. Андрея (1460). Сын его Андрей (†1502), брат Зои, или Софьи, вы­шедшей за Ивана III Васильевича, признавался законным обладателем императорского титула и даже выдавал златопечатные грамоты; и права свои он предлагал за день­ги и Ивану III, и французскому и испанскому королям. Покорение Морей было завершено в несколько месяцев. В Средней Греции последний владетель Фив из рода Ачайоли был убит в султанской ставке, его дети стали янычарами. В Албании Скандербег Кастриот, ставший папским главнокомандующим и венецианским вассалом, был вынужден заключить с Магометом мир (1461).

Настала очередь последнего политического центра эллинизма, Трапезунтского царства. Отец Магомета сул­тан Мурад за все свое 30-летнее правление не нападал на Трапезунт, у которого почти единственной защитой ос­тавались крепкие стены. Покончив со столицей Кон­стантина и обеспечив себе господство на Балканах, Ма­гомет Завоеватель поставил задачей покорить все неза­висимые государства на черноморской окраине Малой Азии. Хетыр-бей, паша Самсуна, осадил с суши и с моря Трапезунт, где царствовал Иоанн IV, и заставил его пла­тить дань султану (1456), так что Трапезунтское царство утратило независимость. Сознавая опасность, Иоанн за­вязал сношения с могущественным Хасаном Высоким из туркменской Белой Орды, кочевавшей в верховьях Тигра и Евфрата. Дочь Иоанна, прославленная красавица, скре­пила союз, отдав руку Хасану. Иоанн замышлял создать оборонительную лигу соседних государей от Грузии до Карамана, но смерть Иоанна передала эти планы неза­конченными его брату и преемнику Давиду (1458). Дерз­кий и трусливый Давид, лично побывав в Стамбуле, знал силу султана Магомета. Он решил организовать армию из 20 000 горцев и флот, приобрел у итальянцев пушки и пищали. Еще шире, чем у Иоанна, были проекты лиги против Магомета, притом из оборонительной ставшей наступательной; он хотел заручиться помощью Дадиана Мингрельского, Георгия Имеретинского и других кавказ­ских князей; далее, Хасана, караманского эмира; синопского бея; завязал сношения с папой Пием, с Филиппом Бургундским и с Венецией. Опасность, грозившая Трапе-зунту от «Великого Турка», обсуждалась на Соборе в Ман­туе, на котором Виссарион проповедовал крестовый по­ход против Магомета. Заручившись обещаниями и не рассчитав неравенства сил, Давид через послов Хасана потребовал в Стамбуле отказа от дани и даже возмеще­ния сделанных взносов, начиная с того, который Давид отвез лично по поручению брата Иоанна. В Трапезунте, как в Константинополе и Морее, сами греки дали Маго­мету повод к войне, нарушив свои обязательства по договору. Магомет ответил, что придет за данью лично, и стал собирать громадные сухопутные и морские силы, нико­му не говоря об их назначении. Внезапно Магомет напал на синопского бея, с которым дружески переписывался, и, хотя Синоп располагал 400 пушек и 2000 пищалей, бей в ужасе выдал свою богатейшую казну, собранную пре­имущественно пиратскими нападениями на торговые суда и города по Черному морю, и уступил Синоп в об­мен на Филиппополь. Затем Магомет двинулся в Арме­нию, у Эрзинджана разбил Хасана и принудил его предо­ставить собственной судьбе Трапезунт, уже осажденный султанским флотом из 200 галер. Сам Магомет подсту­пил к Трапезунту, пройдя с большим войском через ма­лодоступные лесистые ущелья, и предложил Давиду не­медленно сдать город, по примеру Димитрия Палеолога, получившего за свой удел в Морее Энос и денежное со­держание. Давид уже смирился, хотя хорошо укреплен­ный и снабженный Трапезунт мог защищаться с успехом против армии, лишенной продовольствия. Он только просил, чтобы султан взял в гарем его дочь, как у Димит­рия, и дал ему такой же доходный город, как Трапезунт. Малодушие Давида объяснялось, по мнению современ­ников, изменой его главного советника. Так постыдно, без боя закончилась история царства Великих Комнинов, государей Анатолии и Заморья, продолжавшаяся 258 лет. Жители Трапезунта были выселены в Стамбул, лишь треть была оставлена в предместьях, главные квар­талы, начиная с кремля, стали турецкими и остаются таковыми до сих пор. Судьба Давида была печальна. Сул­тан не взял его дочери в гарем, но, собираясь в поход против Хасана, приказал задушить Давида с 8 сыновья­ми, из коих младшему, уже обращенному в ислам, было всего три года. Царица Елена похоронила мужа и детей своими руками; скончалась она в рубище в шалаше... Вскоре погибла и ее родина, христианский Крым — кня­жество ее отца Алексея, деспота Феодоро (Мангуб) и По­морья, имевшего своего митрополита «Феодоро и всей Готфии»; пала и генуэзская Кафа. Напрасно генуэзцы старались укрепить свою Кафу и дали ей новый статут, по­ставили ее под покровительство могущественного банка св. Георгия. Взятие Константинополя закрыло генуэз­ской торговле путь через проливы, но еще был открыт торговый путь через Молдавию и Польшу, генуэзский Ак-керман перешел к господарям Молдавии. Не спасли Кафу от турок ни папа, ни король польский Казимир, прислав­ший казаков. Еще в 1428 г. татарские ханы перенесли ре­зиденцию в Бахчисарай, и в 1475 г. татары и турки взяли Кафу, выслав жителей в Стамбул. Последний князь мангубский Исайко искал помощи великого князя Ивана III Васильевича и посватал за него дочь, но погиб до приез­да московского посла.



[1] * Сношения Палеологов с Западом могли быть подозрительными. Даже император Мануил в трудную минуту (1397) носился с мыслью продать свое царство Венеции, а претендент Иоанн VII продал свои права французскому королю за ничтожную сумму, и даже деспот Ди­митрий уже при Константине заключил с Альфонсом Неаполитан­ским договор о латинской оккупации не только Морей, но и Констан­тинополя, и этот договор до нас дошел. Правда, Константин был ино­го склада и остался верен своей родине до конца.

[2] По латинским источникам, Феофил и Мануил Палеологи, ревно­стные униаты, защищали подступы к Влахернам, а на участке Силиврийских ворот были два латинских и один греческий начальник, го­родской епарх Гудели. Вообще источники весьма разноречивы в дета­лях расстановки войск, весьма возможно, что некоторые начальники меняли место во время осады.

[3] Еще недавно греки в день Константина и Елены ставили свечи на осененную старым деревом могилу возле площади Вефа, на рубеже ве­нецианского квартала, и над этой могилой горела лампада на средства ведомства вакуфов, как и на некоторых могилах и айасмах, чтившихся как турецким, так и греческим простонародьем.

[4] Не все греки были перебиты и уведены в неволю. Уцелевшие спе­шили заявить покорность, особенно те, кто до взятия считался врагом латинян. При выходе султана из Софии к нему привели Луку Нотару, схваченного у башни, где укрылась его семья. С ним принесли голову претендента Орхана. Султан дал своим воинам за Нотару и его сыно­вей по 1000 аспров и велел ему оставаться в своем доме. По известию враждебного источника, Нотара унижался перед султаном, указывая, что он сберег для него царские сокровища; Магомет же отнесся к нему как к лгуну и изменнику своему государю. В тот же день Магомет наве­стил Нотару в его богатом доме и был ласков с его семьей; по, прибыв к вечеру во Влахернский дворец, прочтя изящные стихи Фирдоуси о бренности земного величия, Мухаммед устроил пир, напился и прика­зал привести к нему младшего сына Нотары; за оказанное противодей­ствие он казнил Нотару с сыновьями и зятем Кантакузином, конфис­ковав его богатства; дочь Нотары, до осады посланная в Италию, осно­вала в Венеции первую греческую типографию. Фрапзи с семьею был продан султанскому эмир-ахору (конюшему); юный сын его был заре­зан развратным Магометом, красивые дочери попали в султанский га­рем. Спасшись в Морею, Франзи с трудом выкупил свою жену, детей же более не видел. Ученые монахи Манганского монастыря укрылись в Галате, где некоторое время продолжали свою деятельность. Некото­рые знатные греки быстро приспособились к новым условиям и стали служить туркам. Анхиальская ветвь Кантакузинов, позднее Маврокор-дато, Властари и другие «фанариоты» достигли большого богатства, особенно перебравшись к господарям Валахии и Молдавии (ср. Livre d`Or de noblesse de Roumanie). Хуже всех пришлось венецианцам, глав­ным врагам турок на Леванте. Кроме Тревизана были казнены венеци­анский и испанский консулы; султанские приближенные обогатились, скупая и отпуская за выкуп знатных пленных.

[5] Свою резиденцию он перенес в Константинополь, позднее вы­строив дворец Ак-Сарай в центре города у Мирилея, богатого монас­тыря дома Лакапинов, Влахерны и Большой дворец были заброшены; султанский Сераль на месте Акрополя был отстроен в XVII в.

[6] Но были и иные слухи: францисканский аббат доносил, будто на одной гречанке было захвачено драгоценностей на 150 000 дукатов.

[7] Русский археологический институт в Константинополе. (Ред.)

Сайт управляется системой uCoz