Раздел  I

ФЕОДАЛЬНЫЙ ВЬЕТНАМ

В СЕРЕДИНЕ XVII — СЕРЕДИНЕ XVIII в.

Глава 1

ФЕОДАЛЬНЫЙ ВЬЕТНАМ

В СЕРЕДИНЕ XVII — ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XVIII в.

Социально-экономическое положение страны в середине XVII в.

В середине XVII в. Дайвьет, как тогда называлось вьетнам­ское государство, был одним из наиболее развитых и сильных государств Юго-Восточной Азии. Пройдя длительный путь разви­тия, вьетнамское общество вплотную подошло к позднефеодальным отношениям, своеобразие которых определялось предшеству­ющим развитием страны. Основанный, как и везде в развитых районах Юго-Восточной Азии, в отличие от ханьских (китайских) государств, на сохранении юридически свободной крестьянской общины и государственной собственности на землю, развитой фео­дализм во Вьетнаме прошел в своей эволюции две стадии[1].

Для первой из них (XI—XV вв.) было характерно преоблада­ние общинных держаний государственных крестьян и условного феодально-чиновничьего владения; при этом существовали круп­ные наследственные феодальные землевладельцы, представленные родственниками монарха и частью титулованной знати, к ним бы­ло близко землевладение буддийских монастырей. Для XI—XIV вв. этот тип аграрных отношений был объективно обуслов­ленным, а на его основе сложилось сильное централизованное го­сударство Дайвьет, к которому полностью применимы слова К. Маркса о том, что «государство здесь — верховный собственник земли»[2]. Пройдя через социально-экономический и политический кризис второй половины XIV в., вьетнамское феодальное общество вступило в свой золотой век, которым были вторая четверть — конец XV в.

Но в процветающем и могущественном феодальном Дайвьете XV в. шли уже новые социально-экономические процессы, вследст­вие которых с начала XVI в. положение начинает меняться, раз­витой феодализм вступает во вторую стадию (XVI—XVIII вв.). Основным в ней было изменение структуры вьетской деревни, на­чало длительного, шедшего веками процесса расслоения фунда­мента вьетского развитого феодального общества — общины-са.

Вьетнам начала XVI — середины XVII в. был аграрным госу­дарством, в котором основную массу населения составляли крестьяне-вьеты; различные меньшинства, хотя и занимали большую часть территории, были малочисленны. Городское население, кро­ме недавно включенных в состав Дайвьета тьямских городов юга, было практически чисто вьетским. Территория страны на севере и западе в принципе совпадала с современными границами, на юге доходила до современной провинции Биенхоа.

Основным занятием вьетов уже в течение тысячелетий было поливное рисоводство, в некоторых районах сопровождавшееся богарным рисоводством и разведением иных злаков. Обрабаты­ваемые земли насчитывали на конец XVIII в. около 1 млн. мау[3]. Для большинства населения, как писал Ф. Энгельс,— «первое условие земледелия здесь — это искусственное орошение, а оно является делом либо общины, либо провинций, либо центрального правительства»[4].

Значительную роль в интенсификации сельского хозяйства иг­рало широкое ирригационное строительство: именно в XVII— XVIII вв. были сооружены основные ирригационные системы фео­дального Вьетнама[5]. Практически была зарегулирована вся дель­та Красной реки и область к югу от нее (кроме основных русел, но и они обвалованы на всех опасных участках). К XVII в. вьетские крестьяне создали сложную систему хозяйствования, в кото­рой обилие сортов риса для различных условий дополнялось мас­сой сложных приемов его возделывания, орошения, сбора и хра­нения. Развиваясь в отличие от других рисоводческих стран Юго-Восточной Азии в условиях малоземелья, сельское хозяйство было более интенсивным, использовались более разнообразные орудия и приемы, больше было «вспомогательных» культур. Это, в част­ности, привело к тому, что вьеты могли расселяться среди тьямов и кхмеров, занимая земли, остававшиеся до этого пустыми. Тех­нология возделывания риса шагнула вперед как за счет роста числа сортов, так и за счет более широкого применения высоко­производительных орудий, а также благодаря сочетанию полив­ных и богарных сортов риса. Возможно, еще большее значение имело в развитии сельскохозяйственной экономики (в развитии, которое подготовило условия для ведения хозяйства силами одной семьи, без определяющей роли общинной организации) то замет­ное расширение доли нерисовых посадок, которое отмечается с XV в. Во все большем количестве наряду с суходольным рисом разводятся гоя, овощи, бахчевые и садовые культуры, список ко­торых возрос за это время примерно вдвое[6]. Если учесть, что ово­щи и фрукты занимают второе после риса место в пищевом ра­ционе вьетов, то это увеличение числа упоминаемых в источниках полезных растений говорит об интенсификации сельского хозяй­ства.

Одним из важнейших видов деревенского хозяйства было рыбо­ловство и рыбоводство. Речная и прудовая рыба была третьим основным компонентом питания, ее употребляли и непосредствен­но, и в составе соуса ныок-мам. Морское рыболовство было раз­вито слабо.

Животноводство было представлено разведением буйволов (реже — быков) как рабочего скота; буйволы в долинах были до­роги[7], основным источником мяса была свинья. Масло использо­валось растительное наряду с животным жиром. В больших количествах разводили кур и уток.

Социальную структуру вьетского общества отличало преобла­дание лично-свободного крестьянского населения; личная зависи­мость никогда не охватывала более трети крестьян, да и то в ред­ких случаях и на небольшой отрезок времени. Основную по чис­ленности массу эксплуататоров составляли до XVII в. чиновники-куаны, низшие и средние категории которых были условными зем­левладельцами, получавшими право на сбор ренты-налога с одной или нескольких общин. Верхушка класса феодалов, куда входили многочисленные родственники монарха, титулованная знать и высшие куаны, имела еще и наследственные земли. Сравнительно многочисленны были буддийские монахи, гораздо меньше было конфуцианских ученых (многие из них занимались преподавани­ем). В принципе любой свободный был объектом налогообложе­ния, но принадлежность к высшим родам, нахождение на госу­дарственной службе или наличие соответствующего образования, позволяющего выполнять религиозные или близкие к ним функ­ции, освобождали от уплаты налогов.

Внутри свободного населения существовало деление на «боль­ших» (богатых) и «малых» (бедных), пропагандировалась не­смешиваемость этих групп. Такому противопоставлению в немалой степени способствовало рассмотрение крестьянства во многих си­туациях как единого целого, невзирая на деление на свободных и зависимых. Исключение составляли потомственные холопы (но-ти, жя-но) и близкие к ним группы, чье отличие от остальных за­висимых прослеживается постоянно.

Основной формой социальной организации крестьян была малая сельская община-са. К середине XVII в. наряду с такими чер­тами, как регулярные переделы, наличие собственной деревенской администрации с определенными судебными правами, религиозной деревенской организации и пр., в общине появляются новые фор­мы отношений и связанные с ними новые группы деревенского-населения[8]. Постепенно теряет свой всеобщий характер примене­ние основного социально-хозяйственного принципа — периодическо­го разделения земли по едокам (т. е. по числу членов семьи). В общине появляются люди, имевшие право на большее, чем чис­ло едоков, количество земли; эти земли они правдами и неправ­дами передавали по наследству[9]. Постепенно возникал слой мел­ких помещиков, чьи хозяйства были наиболее крепкими, в них все шире применялся труд зависимых крестьян. Такие хозяйства были сравнительно мелкими (1 — 2 га) и росли за счет захватов у общинников земли, воды и пр.[10]. Источники указывают, что «де­ревенские бедняки дошли до того, что им негде шило воткнуть»[11]. Вьетнамская община была в отличие от южноиндийской сравни­тельно небольшой (100 — 300 мужчин-земледельцев, плативших на­логи). В небольших общинах Вьетнама полноправные общинники были основной массой производителей, в то время как в Индии полноправные общинники были основной массой владельцев, а об­работка земли лежала по преимуществу на более низких кастах, представители которых не были владельцами земли. В отличие от крупных общин Индии во Вьетнаме в общине не могло быть столь большого числа общинных ремесленников и слуг и сложиться в несколько отдельных групп зависимых они не смогли. То, что об­щинные ремесленники выполняли лишь простейшие работы, сде­лало зависимость от города в этой сфере относительно большой, хотя детальное сопоставление еще не проводилось. В социальном отношении свободные юридически крестьяне (общее понятие «зан» — «народ») образовывали ряд категорий со своими назва­ниями, различными в разное время.

Все свободное население, вплоть до императора, было приписа­но к той или иной общине; частным случаем общины были в юри­дическом отношении города и ремесленные поселения — фыонги. Полноправные общинники платили налоги с 18 до 60 (порой 50) лет в соответствии с количеством и качеством земли, полученной при последнем переделе по числу едоков. Налоги, установленные в общегосударственном порядке, составляли от ¹/₆ до ¹/₃ урожая; дополнительные поборы, носившие не всегда законный, но регу­лярный характер, часто бывали вдвое больше основных[12] и порой доводили объем изъятого продукта до 1/2 урожая[13]. Превышение этого уровня обычно влекло за собой различные формы крестьян­ского протеста.

При рассмотрении системы налогообложения необходимо учи­тывать одну важную особенность обложения рисоводческого хо­зяйства, особенно в дельте Красной реки, где регулярный подъем воды вследствие приливов и отливов создавал в одни годы очень благоприятные условия для сельского хозяйства, а в другие — столь же неблагоприятные. Особенность эта заключалась в сле­дующем: норма обложения, по-видимому, исходила из урожая благоприятного года — в этом случае господствующий класс по­треблял по своей обычной норме (она, естественно, не росла в урожайные годы), а разница отправлялась на государственные рисовые склады, сеть которых покрывала страну. В средний по урожайности год налоги собирались уже в меньшем количестве, что оформлялось как накопление недоимки; налоги также могли быть частично отменены, но потребление оставалось на обычном уровне; при следующем урожайном годе недоимки покрывались, хотя в целом их гораздо чаще прощали, что происходило довольно регулярно; рис из государственных амбаров в таком случае не уходил, но и не накапливался. При небольшом урожае налоги от­менялись в большей, чем в предыдущем случае, степени, резерв­ный рис начинали расходовать на государственные нужды. И, на­конец, в голодные годы налоги не собирались вообще и рис со складов раздавали и на государственные нужды, и населению (или продавали по обычным ценам «сытых» годов).

При неурожаях объем выдаваемого риса сообразовывали со степенью нехватки, мерилом которой были рыночные цены на рис, которые государство постоянно стремилось поддерживать на опре­деленном уровне, не давая им повышаться (для этого на рынок по сравнительно низким ценам выбрасывался казенный рис). Это, как и регулярное прощение недоимок при нескольких неурожай­ных годах подряд, не было проявлением заботы о крестьянстве, а было, во-первых, следствием того, что «недоимки» высчитывались по сравнению с нормой урожайных годов, и, во-вторых, следствием того, что источником существования основной массы феодалов-чи­новников (куанов) и всего феодального государства в целом бы­ло распределение налогового риса и денег — отсюда и их заинте­ресованность в сохранении значительного числа крестьян, способ­ных платить налоги[14]. А факторы, сокращающие этот слой, осо­бенно в густонаселенных областях Северного Вьетнама, имелись, поскольку высокая степень зависимости рисового хозяйства от по­годных условий, слабое пока распространение прочих культур и сходство природных условий в основной житнице (дельта и об­ласть к югу от нее) делали крестьянское хозяйство в целом весь­ма уязвимым. Неурожай мог сразу поразить основные производящие области порой целиком, и без гибкого маневрирования нало­гами и запасами оставшиеся полностью или частично без зерна крестьяне могли продержаться в среднем не более года. При по­вторном неурожае и отсутствии льгот или помощи начинались массовые голодовки и бегство в отдаленные районы, что лишало возможности посеять и собрать в пострадавших местах рис в сле­дующие, более благоприятные годы. Одновременно становилось невозможным осуществлять в таких районах «конг виек» (госу­дарственную трудовую повинность крестьян) и проводить набор в армию, в основном состоявшую из крестьян.

Своеобразию экономической ситуации соответствовало своеоб­разие демографической ситуации и форм эксплуатации. Бегство крестьян было регулярным явлением. Бежали в основном на юг, поскольку в остальных направлениях не было возможностей для привычного для вьетов вида хозяйства и типа жизни[15]. Социаль­ные последствия описанной экономической ситуации были сложны­ми: постоянно выделявшиеся из числа общинников богачи и бед­няки вступали между собою вне и внутри общин в отношения гос­подства и подчинения. Это во многом определяло и место еще сво­бодных общинников в феодальном обществе, где они образовыва­ли часть эксплуатируемого населения. Со своей стороны, общин­ный тип хозяйства влиял на организацию зависимых крестьян, по­скольку ведение продуктивного хозяйства до XVIII в. было воз­можно в основном в форме общинно-деревенской организации за­висимых. Основная часть такого зависимого населения образовы­вала общины неполноправных, юридически несвободных лиц, не плативших (до определенного времени) государственных налогов (фактически ренту-налог), не служивших в армии и не отбывав­ших «конг виек». Они были лично зависимы от феодала и подвер­гались жестокой эксплуатации. В еще большей зависимости нахо­дились холопы (зя-но и др.), чье положение порой приближалось к рабскому. Имелись и категории государственных крепостных; в основном они раздавались крупным феодалам. Право на использо­вание труда зависимых было лимитировано, им обладали лишь титулованные феодалы и высшие сановники.

Ослабление общины в XVII—XVIII вв. было закономерным следствием роста производительных сил, создавшего объективные возможности ведения крестьянином самостоятельного хозяйства и ослаблявшего заинтересованность наиболее зажиточных слоев об­щинников в общинной взаимопомощи. Постепенное прекращение переделов, расслоение крестьянства и переход части богатых кре­стьян в ряды чиновников и мелких феодальных землевладельцев (облегченный экзаменационной системой, военными награждения­ми и т. п.) — все это убыстряло разорение беднейшей части об­щинников. Ему способствовало и полное запустение значительных районов в годы войн, когда население массами переходило в но­вые места, где становилось феодально-зависимыми или военными поселенцами. Росла по мере роста числа поместий двойная экс­плуатация общинников со стороны старого, феодально-бюрокра­тического аппарата и усиливающихся владельцев мелких по­местий.

Во вьетнамской деревне, в основном по-прежнему состоявшей из свободных общинников, росло число малоземельных и беззе­мельных крестьян, часто становившихся арендаторами[16] и бат­раками. Этому способствовали помимо общего ослабления общин­ной организации формирование поместного землевладения (где в основном эксплуатировался труд должников и наемных работни­ков[17]), частые войны и грабежи, незаинтересованность военно-феодальной прослойки XVI—XVII вв. в сохранении громоздких государственных институтов, сложившихся до начала распада об­щины (XV в.) и тормозивших ее распад. Превращение общины в орудие господства помещиков над деревней повлекло за собой ослабление государственной организации, базировавшейся на экс­плуатации общины, и соответственно ослабление прослойки фео­дальной гражданской бюрократии. Изменение соотношения сил в пользу мелкопоместных землевладельцев приводило к тому, что условно «бенефициарное» чиновничье держание земли все больше уступало место феодальному частному землевладению, но первое еще оставалось преобладающим, хотя характер его менялся из-за растущего закрепления служебных земель как наследственных. Укрепление положения местных мелких феодалов создавало объ­ективные предпосылки для частичной ликвидации громоздкого феодально-бюрократического централизованного аппарата, создан­ного для контроля на местах за уплатой общинами ренты в форме налога. К. Маркс указывал, что когда непосредственным произво­дителям противостоит непосредственно государство, то тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от земель­ной ренты[18]. Постепенно рента-налог превращалась в налог, по­скольку ренту во все большем объеме присваивали новые вла­дельцы земли.

Города Дайвьета являлись торгово-ремесленными и админи­стративными центрами земледельческих областей. Внешнеторго­вые функции городов были выражены слабо, так как сама эта торговля была относительно слаба; большинство необходимых по­лезных ископаемых и других видов сырья имелось в самом Дай-вьете, северная часть которого исключительно богата рудами, раз­рабатывающимися с древности. Внешняя торговля велась в не­скольких прибрежных городах и в столице и находилась под го­сударственным контролем. Несмотря на приморский характер страны, здесь, как и в Камбодже, города-порты были развиты слабо. Во внутренней торговле роль государства также была весьма велика. Торгово-ремесленное население исторически объ­единялось в цехо-гильдии (фыонги) или объединения налогоплателыциков (хо), имевшие в своем составе и ремесленников и куп­цов. Часть фыонгов располагалась в пригородах, часть образо­вывала небольшие самостоятельные городки, находившиеся в гу­стонаселенных аграрных областях вблизи рек — основных транс­портных путей того времени.

Отмеченное Ф. Энгельсом родство марки и цеха[19] здесь было очевидным. Ряд исследователей считают, что торгово-ремесленное население уже к XVIII в. обладало своим сословным статусом[20]. Денежные накопления купцов и промышленников были незначи­тельны, тем более что большое число наиболее прибыльных от­раслей хозяйственной деятельности являлось монополией государ­ства и организовывали производство и отчасти сбыт в таких слу­чаях специальные куаны («экономические» чиновники) с хозяй­ственными функциями.

Практически все города складывались постепенно, редко пере­носились и были тысячами нитей связаны со своей периферией. Средневековый Вьетнам, в общем, не знал городов, имевших ка­кую-то  одну  социальную   или  экономическую   функцию   (за   ис­ключением горняцких городков и пограничных крепостей на севе­ре). Все города сочетали выполнение административных и эко­номических функций, редко являясь военными  центрами. Имев­шаяся у многих из них ремесленная специализация почти никогда не определяла  лицо  города  полностью.  Исключение составляли городки-фыонги, если они не были одновременно административ­ными центрами; в XVIII в. их уже было много, только в Данг-нгоае — 70. Обычный средний город включал в себя администра­тивные службы, чиновничьи кварталы, торгово-ремесленные квар­талы — фыонги, дома людей, занятых в «сфере обслуживания», и порой некоторое количество крестьянских дворов, а также школу, храмы, казармы небольшого гарнизона. Власть в таком  городе находилась в  руках главы соответствующего  административного подразделения, делами фыонгов ведали их выборные главы, под­чиненные соответствующему чиновнику; фыонгов в среднем горо­де бывало несколько. Сильных укреплений и правильной плани­ровки города обычно не имели.

Речная сеть и дороги по дамбам образовывали густую транс­портную сеть в долинах, тем не менее о формировании единого рынка говорить еще не приходится; наличие ярмарок[21] не меняло положения, как и растущая торговля северных и южных райо­нов[22]. Не только цены, но даже меры и веса в разных областях были различными, хотя большинство фыонгов уже работало на массовый спрос. Ремесло Дайвьета производило почти все необ­ходимое населению[23]; внешняя торговля велась в основном пред­метами роскоши, дорогими тканями и предметами не первой необходимости. Играло свою роль и малое количество экспортных товаров. Все это обусловило слабое по масштабам Юго-Восточ­ной Азии развитие внешней торговли, хотя с XVI в. она и начала расти. Исключение составляла торговля с горными племенами, за­висевшими от регулярного подвоза из вьетских земель ряда не­обходимых продуктов и ремесленных изделий. Торговцы имели свои сословные организации (хо), но они были бесправны и под­чинены государству. Значительные средства скапливались у ро­стовщиков, тесно связанных с торговцами[24].

Феодальное землевладение сложилось на основе двух старых разновидностей (условное чиновничье землевладение и наслед­ственная собственность крупных феодалов). Своего земледельче­ского хозяйства вьетнамские феодалы не вели, поместий и усадеб в европейском смысле слова во Вьетнаме не было, регулярной барщины на поле — тоже.

Получение земли для феодальных владений было делом слож­ным, хотя кадры феодально-зависимых перенаселенная северовьет­намская деревня поставляла регулярно, при каждой серии неуро­жаев (для части из них юг представлял потенциальное место по­стоянного жительства). Крупное наследственное землевладение формировалось в XVI—XVII вв. не столько за счет захвата кре­стьянских земель, который тормозился отсутствием права на от­чуждение общинных земель, сколько за счет освоения новых зе­мель при помощи внеэкономического принуждения (и свободных крестьян и зависимых). В общегосударственных масштабах фор­мирование крупных владений выражалось, во-первых, в уходе ча­сти феодалов на юг, в современный Центральный Вьетнам, где они, ведя войны руками вьетнамских крестьян, захватывали земли тьямских феодалов. Во-вторых, постоянно шло освоение новых пот лей в приморских и предгорных областях Северного Вьетнама. Во втором случае внеэкономическое принуждение реализовалось при строительстве каналов и дамб силами общинников, отбывав­ших «конг виек», или силами зависимых людей того или иного феодала. На освоенных таким образом землях хозяйство велось руками зависимых крестьян, право на получение которых из чис­ла обезземеленных бродяг периодически давалось крупным фео­далам. Таким образом, государство, используя экономический и социальный потенциал крупных феодалов, организовывало их си­лами, как и в Камбодже в более ранний период, освоение новых земель и возвращение к земледельческому труду (но уже на ос­нове личной зависимости) разоренных и обезземеленных крестьян, покинувших деревню. Необходимо учитывать, что централизован­ное вьетнамское феодальное государство выработало своеобраз­ные способы не давать крупному землевладению стать основной формой феодального неслужилого землевладения. Во-первых, ти­тулованная знать побуждалась к постоянной службе в центральном аппарате (в противном случае титул от поколения к поколе­нию снижался[25] и соответственно урезались права на наследствен­ные земли), что не давало сформироваться провинциальной неслу­жилой земельной аристократии. Во-вторых, государство периоди­чески устанавливало максимальные нормы наследуемых владений, отбирая остальное в казну или облагая налогом на общих основа­ниях; крестьяне при этом получали статус свободных. В-третьих, в условиях отсутствия наследования титулов и земель смена ди­настий или просто крупный политический переворот регулярно со­провождались отнятием титулов и земель. В результате статус за­висимого крестьянства также был неустойчивым, он был ближе к положению свободных, чем в европейских странах.

Это обусловило сравнительную слабость и зависимость от цен­тральной власти вьетнамских крупных феодалов; лишь в периоды ослабления власти монарха из-за экономических или внешнеполи­тических потрясений они могли играть самостоятельную роль, и то лишь в качестве придворных клик. Нужно помнить, что круп­ными феодалами были в основном родственники монарха, титуло­ванная придворная знать и высшие сановники; при этом в значи­тельной части они сочетали все три качества. Тем более зависела от монарха основная масса феодалов, представленная чиновниками-куанами. И гражданские чиновники, традиционно более много­численная и престижная группа, и военные не были сословием в европейском смысле этого слова, поскольку в принципе система экзаменов и учета военных заслуг позволяла отдельным пред­ставителям богатых крестьян попадать в класс феодалов и, наобо­рот, за определенные преступления или за отказ от государствен­ной службы куан мог попасть в простолюдины. С точки же зрения экономической класс феодалов был выражен не менее четко, чем везде, социальная преемственность внутри его была очевидна, на­личествовали все обычные привилегии, позволявшие без особых усилий остаться в рядах куанов. Но в то же время неслужилый и неученый потомок мелкого куана становился простолюдином; социальная и психологическая ситуация была такова, что это не рассматривалось как конфликт, ибо не сложилось понятия «на­следственного» для всех потомков благородства. Семья потомственных куанов в своей са могла иметь и часто имела родственные семьи потомственных земледельцев и т. п. Поэтому взаимодейст­вие классов-антагонистов, класса феодалов и класса крестьян, при­нимало несколько иную форму, чем в европейских странах и мно­гих странах Азии, грань между низшими группами феодалов и богатыми свободными крестьянами ощущалась слабее. Переходы из крестьянских верхов в феодальные низы были достаточно ча­сты, но ни о каком «демократизме» здесь не было и речи в усло­виях централизованной азиатской деспотии, где юридически все свободные были одинаково бесправны перед лицом монарха. Что касается зависимых, то они юридически вообще не были личностями в той мере, в которой ими были свободные. Реальная кар­тина эксплуатации крестьян и ремесленников со стороны феода­лов была во вьетнамском обществе, где над общинной организа­цией крестьянства стояла чиновная организация феодалов, завуа­лирована в результате многовекового социального и культурного камуфляжа и выступала как некая тройственная система: монарх, его подданные из числа свободных и зависимые, выключенные из большей части социальных связей (их личность подчинена непо­средственно монарху или его подданному).

Власть монарха (вуа) была всеобъемлющей, она носила свя­щенный характер и не была ограничена ни законами (даже зако­ном о престолонаследии), ни морально-религиозными нормами (как в Индии или в Китае). В положении монархов много общего во Вьетнаме, Камбодже, в яванских государствах в раннем и раз­витом средневековье. Правда, в конкретных условиях Дайвьета XVII—XVIII вв. реальная власть принадлежала наследственным тюа из дома Чинь — на севере и дома Нгуен — на юге[26].

Объективной основой «сверхправ» монарха было отмеченное К. Марксом безразличие общины к большинству проявлений ак­тивности центральной власти; авторитет власти усиливался важ­ной ролью государства в экономической жизни страны (в первую очередь в сфере ирригации[27]), его повышенной военной ролью в исторических условиях Вьетнама, отсутствием конкурирующей ре­лигиозной организации церковного или кастового типа. Всеобщая власть монарха не терпела возле себя облеченных правами круп­ных феодалов. Единственным источником права на близость к власти было родство с монархом или его личное расположение; второе, а в большинстве случаев и первое (применительно к мно­гочисленным родственникам жен, не давших наследников) утра­чивалось со смертью монарха, тем более при смене династий. В силу этих, а также ряда других, менее важных причин высшая прослойка феодалов Дайвьета представляла аморфную массу «приближенных» и «министров» с многочисленными, быстро меня­ющимися титулами, правами и обязанностями. Будучи по функции высшими правителями страны, по экономическому положению крупными землевладельцами, эта многочисленная (при многожен­стве монархов) группа не была оформлена почти никакими безу­словно наследственными правами (после пяти поколений неслу­жащих родственников монарха прапраправнук становился просто­людином; если же такие лица служили, то земли они имели уже в зависимости от рангов и титулов, полученных в этой связи). Лишь в периоды ослабления центральной власти экономический и людской потенциал этой прослойки давал ей определенные по­литические возможности, но использовались они не для подрыва центральной власти, как таковой, а исключительно для помещения на трон «своего человека» и сохранения на время его жизни своих привилегий и имущества.

За монархом и его родственниками шли согласно вьетнамской социальной практике представители свободного населения стра­ны — народ (зан) в широком смысле слова. Считалось, что все зан обязаны службой правителю, но служба могла быть различ­ной; за этим различием и стояла классовая структура общества. Одни платили налоги, служили солдатами в армии, выполняли «конг виек» — это была служба крестьян, основной вид службы. Другие служили чиновниками, за это их (каждого лично, особым документом) освобождали на период службы от основной, кре­стьянской формы «служения» и предоставляли им, также в прин­ципе временно, источник существования в виде права на получе­ние государственных налогов с определенной территории; таким образом, на них переадресовывалось «служение» одной или не­скольких деревень. Для крупных чиновников из семей потомствен­ных куанов существовало право наследования части привилегий родителей, но расценивалось это скорее как дань «наследствен­ным талантам» рода, дальнейшие успехи членов которого пред­ставлялись более вероятными, чем у члена семьи мелкого чинов­ника. То же было и с титулами: если потомки не подтверждали своими доблестями заслуг предка, т. е. плохо служили феодально­му государству, титул уменьшали от поколения к поколению, а затем отбирали совсем. Третьим видом «служения» было духовное служение государству со стороны буддийских монахов и неслу­жащих конфуцианских ученых, их освобождали от крестьянской службы.

В XVI—XVII вв. в силу указанных выше причин верховная собственность государства на всю землю становилась все более фиктивной, резко ослабевала связанная с нею традиционная си­стема внутриполитической и экономической организации вьетнам­ского общества. Мелкие феодальные землевладельцы, которые по­ставляли в эти века основную часть профессиональных воинов для междоусобных войн, осознали свою силу и заставили правя­щую верхушку учитывать их интересы. Новая прослойка противо­стояла феодальной бюрократии, в основном относившейся к сред­нему слою феодалов. Комплектование командного состава в XVII в. по новому, упрощенному принципу закрепило за частью мелких помещиков положение особой военной прослойки, все бо­лее оставляя за феодальной бюрократией только гражданские функции. Большую же часть крупных феодалов составляли на­ряду с родственниками монархов Ле родственники фактических правителей страны — Чиней и Нгуенов. Так новой группе мелких феодалов — профессиональным воинам стала соответствовать но­вая группа крупных феодалов — военная знать из двух крупных родов, присвоивших верховную военную власть. Обе эти группы не были предусмотрены традиционной социальной структурой и приводили к ее ослаблению; в то же время они легче приспосабливались к новым социально-экономическим условиям, тем более что сами возникли как их следствие.

Дайвьет отличала строгая централизация власти. При монархе имелись своеобразный совещательный орган из высших санов­ников с весьма неопределенными функциями, шесть бо (мини­стерств) и много специализированных центральных учреждений, очень сложно соотносившихся между собой и с монархом. Воен­ную организацию отличала двойственность: военное бо занима­лось снабжением армии и мобилизационными мероприятиями, в то время как организационные функции в армии лежали на ко­мандующих и их штате, резко увеличивавшемся в военное время. Кадры армии были постоянными и временными, часты были пере­воды в гражданские ведомства и наоборот. Статус военного чинов­ника был выше, чем, например, в Китае, но военная каста не сло­жилась в отличие от таких стран, как Япония. С XVI в. профес­сиональные воины и офицеры все более выделялись в обществе, образуя прослойку военно-служилых феодалов.

Громоздкий бюрократический феодальный аппарат сложился в эпоху практического отсутствия мелких помещиков, до начала внутриобщинной феодальной эксплуатации крестьян-общинников. По мере распространения частноправовых норм эксплуатации, когда конкретному землевладельцу-помещику противостояли один или группа крестьян, власть на местах, представленная формаль­но выборным деревенским начальством, стала переходить к мел­ким феодалам. Постоянный контроль над общиной со стороны разветвленного феодально-бюрократического аппарата становился все менее необходимым, как и соответствующее большое число гражданских куанов и их помощников на низших и средних по­стах. Указанные выше социальные процессы, связанные с разло­жением общины и обусловившие упадок централизованной власти в XVI — начале XVII в., привели к обострению внутриполитиче­ской борьбы, к усилению роли военных и армейского аппарата (более простого, чем гражданский), ставшего основой власти фео­дальных домов Маков, Чиней и Нгуенов. В XVI — начале XVII в. гражданский аппарат был отчасти разрушен, отчасти уступил свои функции военным властям: гражданская администрация потеряв­шей реальную власть династии Ле становилась все более декора­тивной. Эпоха «реставрации Ле» (середина XVI — начало XVII в.) характеризовалась резким упрощением и в меньшей степени со­кращением в объеме механизма управления как в сфере комплек­тования, так и в сфере функционирования; особенно это чувство­валось у Нгуенов на юге, где не было традиций разветвленного гражданского управления. Когда в XVI в. власть над армией пере­шла к феодальным родам, их главы заняли положение наследст­венных главнокомандующих и вскоре захватили всю полноту вла­сти; все вопросы решались в военных ведомствах, а не в бо, при­чем не по прежним сложным правилам, а в рабочем порядке. Но по мере завершения социально-экономической переориентации общества и затухания внутренних смут становилось очевидным, что наиболее эффективным для вьетнамских условий XVII— XVIII вв. является гражданское правление, тем более что за вре­мя военного правления отмерли многие его архаические черты. Новый, более простой и эффективный гражданский аппарат стал складываться на основе военного в аппарате тюа; аппарат вуа становился все более декоративным. Восстановлению позиций гражданских властей способствовали помимо объективной необ­ходимости такого типа правления и довольно еще сильные пози­ции гражданских куанов в обществе. В XVIII в. создание граж­данской администрации нового образца проходило на фоне попы­ток, с одной стороны, приостановить процесс укрепления граждан­ских ведомств, с другой — восстановить гражданский аппарат в. отживших формах XV в.

Культурное развитие средневекового Вьетнама было сложным и характеризовалось на протяжении веков борьбой двух тенден­ций, одна из которых обусловливала развитие Вьетнама по общим для стран Юго-Восточной Азии закономерностям, другая была связана регулярными контактами с китайской культурой. До XIII в. северные элементы в культуре (если не считать давно заимствованных и ставших элементом национальной культуры письменности и официального языка) ощущались слабо, Дайвьет был типично буддийской страной. С XIII—XIV в. в культуре фео­дальных верхов стали усиливаться неоконфуцианские тенденции. В официальной религиозной жизни главными были празднества у алтарей неба и земли — культ, идущий из глубины веков и офор­мившийся как придворный со времен династии Ли. С XV в. спе­цификой этого культа стала его связь с войной и воинами.

В конце XVII в. конфуцианство находилось в упадке; его чжу-сианская форма, принятая в XV в., не получила массового рас­пространения в условиях ослабления центральной власти в XVI— XVII вв. и падения роли экзаменационных конкурсов на чин. Оно практически уходило в сферу феодальной «науки», все меньше влияя на мораль и философию общества. Зато укреплялись пози­ции буддизма.

Чини и Нгуены строили и восстанавливали храмы, совершали паломничества, писали буддийские сочинения. Подъем вьетнам­ского буддизма — тхиена (дхьяна, чань) — начался еще с конца XVI в., течение «Тао-донг» («Общее действие»), основывавшееся на учении Бодхидхармы, вело под руководством вьетнамского мо­наха Тхюи-нгюета широкую пропаганду. Эволюция вьетнамского общества на втором этапе развитого феодализма, особенно в XVII—XVIII вв., привела к дальнейшему усилению влияния буд­дизма, шедшему параллельно со все более интенсивным развити­ем собственно вьетнамской «высокой» культуры, многое черпав­шей из народной среды в эти века и прочно опиравшейся на на­циональную письменность и язык, по крайней мере с XIII в. Осо­бую роль в процессе усиления национального элемента сыграла вьетская городская культура, связанная с нечиновным населением города; зримые результаты этого видны в XVIII в. Одновременно начиналось слияние городской культуры с деревенскими традиция­ми и фольклором, формирование общевьетнамской культуры, свя­занное с развитием контактов город—деревня и с тем, что специ­фика вьетнамской жизни приводила к формированию образован­ной прослойки в значительной степени в деревенской среде[28].

Новым тенденциям в экономике и обществе соответствовало изменение политической ситуации в XVI — середине XVII в. Одно­временно с ослаблением феодально-бюрократического государства ослабевали его правители — императоры династии Ле (1428— 1789).

Номинально в стране продолжала править эта династия, но фактически Дайвьет с начала XVII в. оказался разделен на се­верное княжество, где правили тюа из рода Чинь, и южное, где правили тюа из рода Нгуен. В современной вьетнамской историо­графии за ними закрепились соответственно названия Дангнгоай и Дангчаунг. Столицами были Тханглонг (совр. Ханой) и Фусуан (совр. Хюэ). С 1627 по 1672 г. княжества Чиней и Нгуенов вели длительные войны. Одновременно с междоусобной войной Чини завершали освоение северо-западного Бакки (совр. Северный Вьетнам), а Нгуены вытесняли кхмерских королей из Намки (совр. Южный Вьетнам).

Примечательной чертой в политическом развитии Дайвьета в XVI—XVII вв. было то, что европейцы даже спорадически не иг­рали в его жизни никакой роли в отличие от государств Индоне­зии и Малаккского полуострова, от Пегу, Аютии и Камбоджи. Ни миссионеры, ни военные авантюристы, ни «официальные» ар­мии европейских держав не влияли на его историю. Лишь в вой­нах Чиней и Нгуенов в середине XVII в. участвовали без замет­ных результатов флоты португальцев и голландцев. Ограниченной была и торговля с европейцами.

Дангнгоай (Северный Вьетнам) во второй половине XVII — начале XVIII в.

Укрепление феодального строя в Дангнгоае (вторая половина XVII в.). Временем стабилизации после войн 1627—1672 гг. были для Дайвьета 1672—1725 годы. На этот период в Дангнгоае при­ходится вторая половина правления тюа Така (1657—1682), правление Кана (1682—1709) и Кыонга (1709—1729) из династии Чинь. На фоне экономической и политической стабильности шли важные изменения в экономической и социальной структуре, из­менения, повлекшие за собой в дальнейшем самый сильный кри­зис в истории вьетнамского феодального общества.

Крестьянство в Дангнгоае в XVII в. находилось под двойным гнетом — помещиков и феодальной бюрократии,— который был на севере особенно силен. Здесь во многом сохранился громоздкий и многочисленный чиновничий аппарат, созданный еще в XV в., в период расцвета феодальной бюрократии. Хотя частно-поместное землевладение, непрерывно развиваясь, долгое время не было официально признано, число помещичьих земель быстро росло. Общинники были задавлены мелочной регламентацией и бесконечными поборами. Практически невозможен для крестьян был уход на новые земли, и это вело к произвольному увеличе­нию поборов со стороны помещиков и куанов; на землях послед­них возникала порой даже отработочная рента[29].

Основными  задачами,  стоявшими  перед  феодальным    прави­тельством, были в это время усиление чиновничьего контроля над крестьянами, укрепление власти феодалов, расшатанной длитель­ной междоусобицей. Решению этой задачи и была посвящена вся деятельность Чинь Така (1657—1682),  правителя Дангнгоая  до 1682 г. Чинь Так был осторожным, миролюбивым политиком, глав­ное внимание уделявшим  административному управлению и ре­шению экономических проблем. Он почти    прекратил  войны с Нгуенами, стремился не ссориться с Цинами, против горных фео­далов выступал только в случаях открытого неповиновения. Един­ственный враг, с которым он  активно и успешно боролся,— это Маки, но противодействие Цинов не позволило ему добиться ре­шающей победы[30]. Основное внимание в эти десятилетия уделя­лось восстановлению и укреплению гражданской администрации после века  упрощенной  военной  системы  правления  времен  ре­ставрации  (как во вьетнамской феодальной историографии назы­вали период после возвращения власти к Ле в середине XVI в.) и войн Чиней и Нгуенов. При Чине Таке этот процесс только на­чался, его завершение    относится к концу 20-х годов XVIII в. Главные усилия  были  направлены  на  расширение контроля за низовыми звеньями аппарата, на борьбу с «избыточной эксплуа­тацией», обогащавшей не феодальное государство, а отдельных, притом низших и средних, феодалов-чиновников. Чем дальше, тем; чаще приходилось  обращаться  и  к коренному вопросу — аграр­ному. При попытках его решения правительство стремилось огра­ничить участие в эксплуатации средних титулованных аристокра­тов, не принимавших непосредственного участия в управлении[31]; последнее вело к размыванию этих архаических групп феодалов. Одновременно предпринимались и исторически бесперспективные попытки приостановить расслоение среднего общинного крестьян­ства.

Психологический климат эпохи определялся попытками восста­новления порядков доброго старого времени Ле (в том числе в формах управления), каковым считался XV век. Вдохновителем этой политики был постоянный помощник Чинь Така, его премьер-министр (те-тыонг) Фам Конг Чы, хотя временами брала верх другая группа в правительстве (Чан Данг Туен и др.) — сторон­ники продолжения традиций реставрации в методах государствен­ного управления и продолжения войн с Нгуенами (возможно, для решения проблемы нехватки земли в Дангнгоае). Внутриэкономическая политика обоих правительств Чинь Така была схожей, причем гибкостью она не отличалась, хотя и была тщательно продуманной. Особых успехов она не принесла, конец правления Така отмечен голодовками. Таковы общие особенности этого вре­мени.

Номинальные монархи Ле, посаженные под охрану специаль­ных войск, подчиненных Чиням, от власти были отстранены; в то же время стремление Чиней избежать появления взрослых импе­раторов говорит об определенных возможностях Ле. Все годы своего правления Чинь Так настороженно следил за семьей Ле, императоры умирали в 18 и менее лет, начиная «править» порой в 9 лет (такой странной смертью умер в 1671 г. и вуа Ле Зя Тонг[32]). Обычно умершие в таком возрасте вуа детей не имели, и это облегчало Чиням произвольный выбор наследника, как пра­вило, из числа связанных по женской линии с родом Чинь.

В 1663—1666 гг., а отчасти и позднее шла важная кампания усиления контроля за правильностью и быстротой судебных ре­шений (без принципиальных изменений в судопроизводстве). Суд был в XVII в. той сферой, где феодалы-чиновники, стремившиеся обзавестись поместьями, могли особенно быстро накопить необ­ходимые средства за счет ограбления свободных крестьян. Рас­цвет лихоимства вел к обеднению основной массы налогоплатель­щиков и к росту числа необлагаемых земель мелких и средних феодалов (а до 1723 г. такие земли практически не облагались налогами). Используя традиционные методы «приведения в по­рядок» и веря в эффект такого простого упорядочения, Чинь Так и Фам Конг Чы долго и деятельно боролись с лихоимством судей. В 1663 г. было запрещено основным группам населения отку­паться от наказаний, что тоже снизило потенциальные доходы судей. Примечательно, что в своих мероприятиях правительство подчеркивало коллективную ответственность общины; в условиях быстрого распада этого института подобный подход демонстриро­вал ориентацию на прошлое, типичную для ранних десятилетий периода относительной стабилизации.

До 1666 г. в условиях сравнительного экономического благо­получия правительство, занимаясь укреплением гражданской ад­министрации, готовило поход на Маков, происшедший в 1666 г. Экономическое положение позволило частично снизить, а частич­но отменить после наводнения и голода 1663 г. два основных на­лога (подушный и поземельный). Хороший урожай 1664 г. и по­следовавшие за ним два обычных урожая укрепили экономику княжества.

Восстановление добрых традиций шло и в идеологической сфере, где попытки укрепления конфуцианских норм общественной жизни предпринимались наряду с борьбой против буддизма и де­ревенских суеверий. Продолжалась без решающего успеха и борь­ба с христианством и с влиянием китайских обычаев.

Внешнюю политику этих десятилетий отличало настороженное отношение к своему северному соседу; Ле и Чини не торопились признавать маньчжурскую власть. Когда нетерпеливые Цины са­ми признали Ле в 1646 г. и послали послов и подарки (1662 г.), вьетнамцы сообщили лишь (и то с годичным опозданием) о смер­ти Ле Хюен Тонга, посвятив этому особое посольство. Посольству было поручено сообщить и о признании Цинов. Это было сделано лишь в 1663 г.[33], т. е. год спустя после падения династии Южная Мин (1644—1662) на юге Китая, которую Дайвьет до конца счи­тал представителем империи. И если в 1646 г. Цины без просьбы Дайвьета дали вуа титул Аньнань го-вана, то Ле и Чини при­знали Цинов только семнадцать лет спустя.

Основным направлением внутриполитической деятельности, как уже говорилось, было восстановление в полном объеме- граждан­ских процедур управления, столь эффективных до XVI в. Но в от­личие от XV в. этот процесс не усиливал династию Ле, так как параллельно Чини официально утверждали себя рядом с Ле в сфере управления и церемониала. Именно 1664 год считался во вьетнамской феодальной историографии годом полной утраты Ле практической власти[34]. Одновременно шло слияние через брачные союзы Ле с Чинями на уровне каждого поколения. Все восстанов­ление оказалось связанным с Чинями; в то же время они укре­пили свое положение главы военной власти через сложный по­стоянно действующий военный аппарат, полностью им подчинен­ный.

И лишь после окончательного отстранения Ле от возможного использования плодов стабилизации Чини начали практические работы по восстановлению гражданского аппарата. Было восста­новлено шесть бо (министерств), но в отличие от прошлого глав­ным было военное бо. Кроме того, были введены два важнейших поста в государстве: премьер-министр (те-тыонг)[35] и «улучшаю­щий и украшающий» (бон-тунг), обычно занимавшийся внешней политикой и связанными с нею делами. Оба не входили в иерар­хию, существовавшую при Ле, и были полностью подчинены тюа. Вместе с министрами и главным придворным историографом они образовывали верхушку гражданской администрации. Военная власть, по-прежнему принадлежавшая роду Чинь и лично предан­ным тюа полководцам, помимо своей традиционной, гибкой и во многом непостоянной структуры (наличие временных должностей, Которые чиновник получал на один поход, и т. п.) оформилась в постоянную организацию в виде «Пяти дворцов»[36]. Гражданская и военная организации не пересекались ни на организационном., ни на кадровом уровнях даже на высших ступенях иерархии, да­же в рамках руководителей военного бо и армейского начальства. Роды гражданских и роды военных вельмож также не смешива­лись. До первой четверти XVIII в. особую часть военной знати об­разовывали старшие члены семьи Чинь, имевшие собственные вой­ска. В немалой степени противопоставлению армии и гражданской администрации способствовал кадровый состав армии, состоявшей; в мирное время из уроженцев провинций Тханьхоа и Нгеан; ста­тус солдат этих войск был равен статусу мелких чиновников.

В сфере экономики эти годы отмечены стремлением восстано­вить число налогоплательщиков путем возвращения в родные ме­ста бежавших мелких преступников — им обещалось прощение. В своей основной массе это были крестьяне, в возвращении кото­рых было заинтересовано феодальное государство.

Мероприятия Фам Конг Чы, в первую очередь его социальная: программа, встречали сильное сопротивление. Осенью 1665 г. им была разгромлена группа Чан Данг Туена, сняты три из шести министров и два тхиланга (заместителя министра). В связи с этим конфликтом проявилась замечательная особенность «восста­новительной» политики — традиции (возвращение к которым было провозглашено) не торопились восстанавливать в одной из важ­нейших сфер, а именно: кадры в значительной степени набирала не по конкурсу, что было традиционно, а руками чиновников с последующим утверждением сверху.

Во второй половине 60-х годов был предпринят долгожданный, поход на Маков: были достигнуты значительные успехи, но окон­чательно разбить Маков не удалось (1666 г.). В 1667 г. была про­ведена массовая мобилизация в четырех чанах[37], создана боль­шая армия военного времени, во главе ее встали сам тюа и все крупные полководцы. Дорогостоящий поход увенчался успехом. Каобанг наконец был захвачен. Единственное, что омрачило ра­дость победителей,— Мак Кинь Ву, главе Маков, удалось бежать к Цинам, и те, помня приверженность Чиней Южным Минам, его приютили.

Большая война 1667 г. была проведена в условиях стихийного бедствия. Страна, ослабленная угоном на войну массы трудоспо­собного населения и военными расходами 1666—1667 гг., тяжело, переживала великую засуху 1668 г. И когда в следующем году в Тханглонг прибыли цинские послы с требованием вернуть Макам-Каобанг, Чини оказались в трудном положении, тем более что на длительные переговоры оказывала влияние и надвигающаяся: летняя великая засуха 1669 г. Война с победоносными Цинами, только что сокрушившими Южных Минов, представлялась неже­лательной, и пришлось вернуть Каобанг Макам. Дипломатическое поражение, утрату лавров военной победы, голод в стране — все  это оппозиция предъявила как обвинение Фам Конг Чы, и Чинь Так согласился на его снятие. Чы заменил его враг — Чан Данг Туен. Новому правительству пришлось иметь дело с социальными последствиями голодовок: в долинной провинции Шоннам начались крестьянские восстания (напомним, что голодовки предшест­вующих лет не сопровождались отменой налогов). Правительст­венные войска смогли подавить несколько «банд грабителей»[38], но положение оставалось напряженным. Одновременно участи­лись выступления горных феодалов севера, где контроль Тханг-лонга не был достаточно сильным. Полное подчинение было в эти десятилетия еще трудноосуществимо, и правительство прибегло к различным маневрам: горских князей либо принудительно удерживали в столице, либо подавляли войсками, посланными из центра.

Отличаясь от Фам Конг Чы во внешней и отчасти во внутрен­ней политике, группа Чан Данг Туена в экономической сфере про­должала его линию, а точнее, линию тюа Така, неизменную при всех правительствах. Именно Чан Данг Туен осуществил в 1669 г. пресловутое «постоянное обложение», прокламировавшееся еще Фам Конг Чы в 1664 г. После тщательной переписи налоги и повинности (кроме провинций Тханьхоа и Нгеан[39]) были зафикси­рованы навсегда[40]. Временно уменьшились возможности злоупо­треблений, но, чем дальше, тем больше такая система создавала трудности именно для бедняков. Архаическая по внешнему обли­жу, эта реформа имела и прогрессивные последствия, так как про­возглашала отказ государства от вмешательства в дела деревни (вмешательства, направлявшегося в конкретных условиях XV— XVII вв. на поддержку общины). Но экономическое положение оставалось напряженным: 1670 год оказался четвертым подряд неурожайным годом. Все внимание правительства тюа в 1669—1671 гг. было тем не менее сосредоточено на подготовке к новой войне с Нгуенами. Имелось много противников похода (сторонни­ки Фам Конг Чы), и разногласия при дворе в начале 1672 г. при­няли очень острый характер. Но в 1671 г., когда были завершены внешнеполитические приготовления к походу на Нгуенов, удалось урегулировать отношения с Цинами, поход был решен. Выждав один урожайный год, тюа собрал огромную армию и лично повел ее в 1672 г. на юг.

Хотя армия насчитывала около 100 тыс. человек, неудачные штурмы построенной Нгуенами Донгхойской стены сильно умень­шили ее размеры; она смогла отойти в порядке, но потери, люд­ские и в ресурсах, были огромны. Сторонники войн на юге ока­зались полностью скомпрометированными в глазах Чинь Така; большую часть из них сняли с постов. К власти вернулся Фам Конг Чы, известный своей враждебностью к военачальникам и привилегированным войскам. Особенно недисциплинированны были так называемые «силачи», профессиональные солдаты из Тханьхоа и Нгеана, деморализованные постоянным участием в междоусобной войне.

Чинь Так не собирался больше воевать с Нгуенами, и это от­ражало настроение феодалов Дангнгоая в целом. Все более обост­ряющиеся внутренние аграрные проблемы перенаселенного севера все сильнее приковывали к себе с каждым десятилетием внимание Чиней. Отныне основным стержнем политики Чинь Така стано­вится решение экономических проблем, а во вторую очередь — установление контроля в горах, для чего требовалось разбить Маков и подчинить горских феодалов. Во внешней политике он предпочитал постепенное давление на северные лаосские княже­ства с целью выхода в дальнейшем в бассейн Меконга. Вся эта политика связана с именем Фам Конг Чы и Нгуен Моу Тая, третьего и последнего премьера при Чинь Таке.

Борясь с последствиями голодовок и разорения, правительство вынуждено было, тем более что имелся повод (смерть императо­ра Ле и воцарение нового), объявить амнистию, всегда рассмат­ривавшуюся политиками того времени как средство возвратить к полезному труду крестьян, осужденных за мелкие преступления, как правило связанные с голодовками. Бродяг сселяли в новые общины, давали им все права, скот и инвентарь[41]. Были приняты и более эффективные и перспективные меры — изъятие части зе­мель в 1672 г. у феодалов из категории наследственных, а не слу­жебных владельцев, «заслуженных подданных»[42]. Тем самым еще раз уменьшился объем землевладения архаической формы.

Отстранение от власти инициаторов активной военной полити­ки вызвало недовольство, особенно у «знатных солдат» из Тхань­хоа и Нгеана. Один из членов кабинета Ву Зюи Ти, бывший ми­нистр общественных работ Ле Хиеу, возглавил восстание солдат в столице. Мятеж был кратким, но упорным   (он начался в мо­мент задержки жалованья солдатам); один из высших сановников государства  был  убит;  тюа  пришлось лично  отстаивать  самого Фам Конг Чы. После выдачи жалованья солдаты    успокоились, главарей казнили. С этого времени тюа начали постепенно менять военную организацию, что нашло свое выражение в военной ре­форме тюа Кыонга, отменившего предпочтительный набор войск в Тханьхоа и Нгеане. За подавлением мятежа Ле Хиеу последо­вала массовая чистка, в столице и чанах было уволено 1239 чи­новников. Нестабильной была и политическая ситуация, в 1675 г. пятнадцати лет от роду умер вуа Ле Зя Тонг, «правивший» всего четыре года.  Началось третье подряд «детское правление», что говорит об относительной слабости Чиней, по-прежнему  всеми средствами стремившихся не допустить даже до фиктивной власти взрослого представителя рода Ле.

Вернувшись к власти, Фам Конг Чы продолжал начатую работу по укреплению гражданской администрации в недавно вос­становленных шести бо. Одновременно началось планомерное от­странение от власти военных чиновников. Смерть Фам Конг Чы в 1676 г. не изменила политической ситуации. Вскоре к власти при­шел премьер Нгуен Моу Тай. Новое правительство отличалось вниманием к национальным традициям, стремлением к укрепле­нию традиционных культов. Оно вернулось и к постоянной проб­леме Чинь Така — судебным злоупотреблениям: был усилен кон­троль из столицы за всеми решениями провинциальных судов по важным делам, даже если не было жалоб. Венцом судебных ре­форм Чинь Така было установление предельного срока процесса, причем очень короткого — не более одного года. После введения этого ограничения и реализации предшествующих решений ука­занная проблема была, видимо, на значительный срок решена.

Внешняя политика Нгуен Моу Тая шла в русле политики Фам Конг Чы, и ему удалось добиться успеха на одном из важных ее направлений. В 1677 г. вьетнамская дипломатия доказала при­частность Маков к антицинскому мятежу У Саньгуя близ границ Дайвьета; одновременно войска Чинь Така выбили Мак Кинь Ву и его отряды из Каобанга. Цины приняли Мак Кинь Ву, но за­ступаться за него на этот раз не стали; это было фактически концом Маков.

Но основные усилия предпринимались в сфере экономики. Нехватка земель ощущалась все сильнее, и в поисках новых зе­мель, с которых можно было бы собирать налоги, Нгуен Моу Тай не только продолжал мероприятия Чан Данг Туена, но и пошел дальше в том же направлении. Кратко позиции Фам Конг Чы и его оппонентов можно свести к следующему: первый не хотел вообще трогать земли феодалов, вторые, правившие позднее, за­брали часть земли у неслужилых, переведя ее в казенные земли. Нгуен Моу Тай в 1677 г. начал отбирать землю уже у потомков «заслуженных подданных», получивших ее от Чиней в начале XVII в. (до этого брали у получивших от Ле в XV в.). Но одних этих мер было недостаточно. Впервые за годы правления Чинь Така были сделаны уступки, не носящие временного характера: крестьян стали освобождать по старости от налога не в 60, а в 50 лет[43]; это было следствием непрестанных мелких выступлений и регулярного бегства крестьян. Государство снова было вынуж­дено отменить налоги и принять меры к убыстрению перевозок риса частными торговцами в голодающие районы: были отменены внутренние таможни и сборы на причалах рек. Тем самым были сокращены доходы служилых феодалов в целом, чтобы несколько ослабить налоговый гнет в отношении свободного крестьянства. Известно, что феодальные государства идут на такие меры лишь в критической ситуации. А сложилась именно такая ситуация (го­лод в Тханьхоа в 1679 г., в дельте в 1681 г., массовое бегство крестьян).

Периодические голодовки в 00-х и 70-х годах еще не были крупным кризисом. И если для экономии сокращались непроизво­дительные расходы на религиозные нужды и т. п., то лишь изред­ка отменялись или сокращались налоги (на один год). Но никогда не раздавали рис или деньги, никогда не прощали недоимок. Основной мерой были частные амнистии (последняя — в 1680 г.), когда прощали мелкие преступления.

Для экономики важным было и проведенное еще Фам Конг Чы в 1664 г. нужное для торговли и городов мероприятие — унифика­ция мер и весов на объективной основе — размер зерна риса. Отмена 13 внутренних таможен также способствовала развитию торговли; в 1679 г. Чинь Так, кроме того, временно отменил сборы и на сохранившихся внутренних таможнях. Все это способствова­ло развитию внутреннего рынка. Но в целом экономическая поли­тика, вдохновляемая архаическими идеями эры Хонгдык (XV в.), сочетала в себе прогрессивные и консервативные меры. Постоян­ное обложение, когда раз и навсегда устанавливалась норма на­логов с общины, относится ко второй группе мер. Уменьшая воз­можность злоупотреблений в данный момент, оно во многом спо­собствовало подрыву государственной экономики в будущем. Как уравнительная мера, постоянное обложение ударило по богачам в общине, но, призванное заменить внутриобщинный механизм пе­рераспределения земель в деревне, оно оказывалось невыгодным и беднякам в периоды общего ухудшения экономического поло­жения. Тем не менее общины еще оставались основной опорой во многих сферах государственной экономики; руками общинников в 1664 и последующих годах проводился регулярный (а не когда надо) ремонт дамб, и руководили им старосты общин или госу­дарственные чиновники.

Конец правления Чинь Така ознаменовался новым политиче­ским кризисом 1682 г., видимо отчасти связанным с экономикой. Были сняты премьер Нгуен Моу Тай и его сторонники. В 1682 г. власть после смерти Чинь Така перешла к неавторитетному, из­вестному своей неуравновешенностью Чинь Кану (1682—1709). Он придерживался в целом линии Чинь Така, но был человеком средних способностей и весьма непоследовательным. Его отноше­ния с практическими проводниками политики отца были плохими. Скоро он стал менять методы, а отчасти и цели правительствен­ной деятельности. При этом, энергично занимаясь делами двора в начале своего правления, Чинь Кан опирался на иные, чем преж­де, элементы — евнухов и кадровое младшее офицерство[44] (в ка­кой-то мере на «силачей» из Тханьхоа и Нгеана). Практической же работой по управлению делами Дангнгоая он занимался мало и непоследовательно; в то же время его характер не допускал рядом твердых принципиальных советников[45].

Для политики Чинь Кана и ставшего в 1693 г. премьером Нгуен Куан Ньо (1693—1696) было характерно стремление избе­гать войн с горскими феодалами и пограничных конфликтов с маньчжурскими войсками; началось постепенное продвижение в более перспективном направлении — на запад, к перевалам, веду­щим в долину Меконга, и длительная борьба за влияние в горном лаосском княжестве Сиенкуанг (Чаннинь)[46]. Внутреннее положе­ние постепенно становилось менее устойчивым. 1694 год ознаме­новался чисткой тхи-лангов; в дальнейшем были еще две круп­ные чистки, а затем ожесточенная борьба за власть на фоне го­лодовок 1702—1704 гг. Политическое спокойствие принесли с со­бой в 1704 г. лишь «друзья» наследника — Чинь Кыонга.

Первые 11 лет правления Чинь Кана были временем умерен­ной политической нестабильности при дворе при прочных эконо­мических и внутри- и внешнеполитических позициях государства. Это отмечено и феодальными историками для периода вплоть до 1698 г., хотя с 1694 г. зачастили стихийные бедствия и впервые помимо отмены налогов пришлось прибегнуть к раздачам риса в голодных районах. Дело восстановления во всей полноте госу­дарственного гражданского аппарата (нужное для укрепления власти феодалов, но проводившееся в архаических формах) пошло медленнее. Чинь Кан задергал администрацию немотивированны­ми снятиями и назначениями; постоянная опора на евнухов и младших офицеров раздражала остальных чиновников, как и «вы­движение по рекомендации»[47], без экзаменов (аналогичную по­литику вели в это время и Нгуены). Чинь Кан беспокоился в ос­новном об укреплении своей личной власти и об утеснении Ле. Он присвоил себе титул из одного иероглифа (привилегия Ле); заботясь о преемственности, очень рано назначил себе наследни­ка. Внешнеполитическое положение начало также осложняться с 1688 г., когда участились пограничные конфликты с цинскими вла­стями.

В экономике в 80-е годы еще чувствовался «импульс Така», много занимавшегося выяснением причин бегства крестьян, спо­собов сохранения числа налогоплательщиков и ведшего соответ­ствующую политику. Но уже в 1684 г. возникли трудности в сель­ском хозяйстве, возможно связанные с ослаблением государствен­ного аппарата при Чинь Кане,— наводнения сопровождались крупными разрушениями дамб, что обычно происходило при пло­хом уходе за ними.

«Благополучное пятилетие» (1682—1687) сменилось засухой 1687 г. и трехлетней войной в горах севера с нунгами и их покровителями — маньчжурскими губернаторами пограничных про­винций. Эти длительные и не очень удачные войны, дополненные новым прорывом дамб, видимо, и повлекли за собой кризис в вер­хах в начале 90-х годов.

Засухе 1687 г., предвестнику вспышки аграрной неустойчивости рубежа XVII—XVIII вв., соответствовала вспышка социальной не­устойчивости. Засуха привела к неурожаю и резкому росту цен на рис (рынок к этому времени обслуживал уже значительную часть населения и четко реагировал на экономическую ситуацию). Именно из-за связи голодовок и «преступлений» одной из наибо­лее частых и «дешевых» уступок правительства по-прежнему бы­ли амнистии, рассчитанные на голодных крестьян, совершивших мелкие преступления. Вооруженная борьба никогда не подпадала под амнистию, в чем сказался классовый характер юридической практики феодального Дайвьета. Несмотря на голодовки, Чинь Кан и его окружение не шли на отмену налогов, ограничиваясь усилением контроля за функционированием ирригационных си­стем; это было типичной для стран Азии формой вмешательства государства в экономическую жизнь, поскольку контролировался расход воды и ее распределение. Но голодовки вынудили вернуть­ся к детальному изучению положения в деревне, как это дела­лось при Чинь Таке, и тогда был подтвержден указ о «постоян­ном обложении» на основе старой переписи Фам Конг Чы. При­знавая появление в деревне новых полей, освоенных после 1667 г., правительство Чинь Кана подтвердило их необлагаемость; в этом сказалось стремление укрепить положение деревни в целом; одна­ко есть все основания предполагать, что новые земли осваивались по преимуществу зажиточными слоями деревни.

Но при всем этом основные усилия были по-прежнему направ­лены в сферы, связанные с тратами, а не с доходами; попытки решения «нунгской проблемы» отнимали в 1688—1692 гг. значи­тельные силы и средства. Ключом к ней оставались несдавшиеся сторонники Маков, чью ударную силу составляли дружины нунгских князей. В 1680-х годах известный горский правящий род Ву выступил против Дайвьета под буддийскими лозунгами (как это делали и многие повстанцы вьетнамского севера). Войска Чиней вынуждены были снова прочесать Каобанг, нунги были разбиты, и цинские губернаторы выдали Ву как союзника Маков[48]. Это было полным отказом от политики династии Мин, причем Цины сделали это не из расположения к Дайвьету, а из-за неприязни к Макам.

Улучшение отношений с Цинами позволило разбить пиратов на побережье у дайвьето-цинской границы. Но на уровне местной администрации Цинов, нашедшей общий язык с остатками сто­ронников Маков, продолжались конфликты, хотя двор Цинов ре­шительно, вплоть до казней отдельных чиновников, поддерживал Ле и Чиней. Опираясь на эту поддержку, наведя порядок в при­морье, признав естественно сложившуюся в результате решений нунгских феодалов границу и ликвидировав в горах экономические и социальные последствия восстания Ву Конг Тоана (были собра­ны разбежавшиеся крестьяне), правительство Чинь Кана нанесло последний удар по Макам. Их войска были разбиты, последний представитель «династии» Мак, Кинь Тю, был доставлен в Тханг-лонг и казнен.

Успешное военное решение на севере было обусловлено внут­риполитическим спокойствием. Хотя в 1690 г. прорыв дамб в Шоннаме привел к неурожаю в этом чане, положение было вы­правлено отменой и дифференцированным сокращением налогов, без раздач денег и риса. Во внутренней политике также отмечен лишь один, упоминавшийся выше кризис 1691 г. Спокойствие поз­волило правительству Нгуен Ван Тхыка вернуться к администра­тивной реорганизации в стиле Чинь Така: были проведены по пол­ной старой норме экзамены высшего уровня, усовершенствована работа академии Хан-лам, установлены правила аттестации низ­ших чиновников.

Но пассивное следование линии Чинь Така при общем ухуд­шении экономического положения и серии войн, потребовавших заметных затрат, не могло обеспечить решение все обостряющих­ся аграрных проблем. Начались первые заметные аграрные труд­ности, борьбу с которыми Чинь Кан поручил Нгуен Куан Ньо. Последний обратился к двум основным внутренним проблемам: сельскохозяйственная экономика и продолжение воссоздания гражданского управления. Внешнеполитические вопросы Нгуен Куан Ньо не интересовали, а вот аграрные проблемы не ждали, 1694 год принес градобитие и голод в половине дельты, следую­щий год — наводнение и голод в Тханьхоа, а летом еще и засуху. В Шонтэе тоже, по-видимому, было голодно и неспокойно, так как туда на подавление «разбойников» был брошен знаменитый пол­ководец Ле Тхи Лиеу. Нгуен Куан Ньо энергично боролся с кри­зисными явлениями, вначале — обычными методами, а когда вы­яснилось, что их недостаточно,— экстренными. От выборочной от­мены налогов в 1694 г. и их сокращения в 1695 г. он быстро шел к раздаче денег (а не риса) в голодных районах, что для той эпохи было новшеством.

Реконструкцию гражданского аппарата Нгуен Куан Ньо про­должал достаточно эффективно. Все шире разворачивалось экза­менационное дело; для пропаганды государственной идеологии были отпечатаны только что завершенные (их писали 33 года) «Последовательные записи государственной истории». Эту важ­ную для конфуцианского воспитания книгу «распространяли по стране»[49]. Из других мероприятий по укреплению идеологическо­го единства и единообразия можно выделить два направления: во-первых, меры против распространения христианства, которые принимались с начала 60-х годов, и, во-вторых, меры против рас­пространения китайского влияния.

В  1696 г. место премьера занял беспринципный карьерист Ле Хи, «хитрый и подозрительный»[50]; он в основном интересовался укреплением своей власти, и его единственной инициативой было продолжение борьбы за Чаннинь на западе и за влияние на гор­ные племена на севере. Объединившись с древним феодальным горским родом Кам, Чини посадили на трон Чанниня своего став­ленника Чиеу Фука. С этого времени войны из-за влияния на Чаннинь стали регулярными, влияние Дайвьета там медленно, но неуклонно росло.

Ле Хи не удалось добиться успеха в своей «северной» полити­ке, хотя столкновения сменились переговорами (в 1697, 1698 гг.), но нунгские феодалы, которым покровительствовали Цины, границ не признавали и делили свои земли по желанию. В столице уси­ливалась оппозиция, группировавшаяся вокруг частных школ, ко­торыми руководили многие бывшие крупные сановники; в таких школах насчитывалось до сотни учеников. Но прежде чем оппози­ция выступила, Ле Хи умер (в 1702 г.), оставив дела в довольно запутанном положении. С 1702 г. начался семилетний период не­урожаев, сам этот год ознаменовался наводнением и разруше­нием дамб в Тханьхоа, что повлекло за собой голод; неурожай был и в Нгеане. Одним из последствий было бегство «знатных солдат», набиравшихся в этих провинциях; это повлияло на чис­ленность армии.

В целом же, несмотря на отдельные внешнеполитические не­удачи и медленное ухудшение положения в деревне, период с 1660 по 1702 г. был временем социально-экономической стабильности и постепенного укрепления феодального аппарата управления.

Обострение социальных противоречий в начале XVIII в. и по­пытки их смягчения. В 1702 г. после смерти Ле Хи Чинь Кан от­дал власть его старому противнику — к власти снова пришел Нгуен Куан Ньо. Но теперь укрепление центральной власти про­исходило уже параллельно с оттеснением Чинь Кана от власти.

Были возвращены на свои места беглые крестьяне, солдаты, причем поручено это было организовать местной гражданской администрации (а не военным инспекторам). Гражданским чинов­никам периферии также было предписано «тайно» информировать двор об имеющихся трудностях[51]. В 1702—1703 гг. шла напря­женная борьба за определение путей дальнейшего политического развития страны. Серия смертей наследников престола привела к мало желательной первоначально для Чинь Кана кандидатуре мо­лодого, но уже вполне самостоятельного Чинь Кыонга. После дол­гого колебания и придворной борьбы Чинь Кан согласился с тре­бованием группы «улучшающего и украшающего» Нгуен Куй Дыка (будущего премьера при Чинь Кыонге) и крупного полководца из семьи Чинь, племянника Чинь Кана — Данг Динь Тыонга. 18-летний Чинь Кыонг стал наследником. Тогда же был принят ряд решительных мер, чего требовала обстановка: в Тханьхоа го­лод был уже второй год (там пришлось отменить налоги), риса не хватало уже в столице (снова стали раздавать голодающим деньги). Ограничивая власть военных, правительство устранило военных правителей окраинных провинций от непосредственного управления ими, обязав их жить в столице. Эта система была широко распространена в Юго-Восточной Азии (Камбоджа, Ява, Лаос)[52] и обычна для централизованных государств, где факти­чески правили кадровые гражданские чиновники. Решение о вы­боре наследника вызвало заговор против Чинь Кыонга, но группа его сторонников уже овладела положением, и заговор был по­давлен.

После ликвидации заговора Чинь Кан, сохраняя титул тюа, практически сошел с политической арены, многие сторонники Кыонга заняли руководящие посты. В 1705 г. был смещен при жизни император Ле Хи Тон, «править» стал Ле Зу Тон; вряд ли это тоже было случайностью. Решив проблему власти, «новые лю­ди» стали проводить экстренные меры в аграрной сфере. Если общая для всей страны отмена налогов в связи с воцарением нового императора была сравнительно скромной (20% летнего урожая), то для пострадавших районов выборочно были прощены недоимки с 1703 г., была объявлена амнистия для беглых, сокра­щены налоги и повинности, раздавалось продовольствие и иму­щество. Основные усилия были направлены на помощь бедней­шим свободным общинникам (прощение недоимок, возвращение беглых), а не деревне вообще; в этом сказалась новизна меро­приятий.

В государстве постепенно усилились позиции Нгуен Куи Дыка. Его линией было продолжение политики Чинь Така, и ее держа­лись до 1713 г. Упорядочение административного аппарата нача­ло, давать свои плоды, гражданская администрация, подчиненная тюа, уже ведала основными (но еще не всеми) аспектами управ­ления. Заботой правительства все более становится не реформи­рование чиновничьей машины, а контроль за ее функционирова­нием, поощрения и наказания. Одна из важнейших мер этих лет — установление пенсий для офицеров и воинов — была про­ведена в характерной для раннего периода фактического, а затем и формального правления Чинь Кыонга (1707—1713) традицион­ной манере, с оглядкой на XV в. Семьям офицеров давались поля в общине (15 или 20 мау, что довольно много) на основе постоян­ных прав, похожих на диен лок предшествующих веков и ранги что освобождало эти семьи от налогов и повинностей; отчасти это подрывало систему «постоянного обложения». Семьи солдат получали по 5 мау, а сыновья погибшего освобождались от повин­ностей[53]. Так складывались кадры будущих помещиков, но пока они не платили даже легких налогов (семьи офицеров долго, семьи солдат — одно поколение). В пенсионном законодательстве сказалась та преимущественная забота о солдатах (еще ярче проявлявшаяся у Нгуенов), которая постоянно отличала режим тюа в Дайвьете. Это крупное мероприятие было проведено на фоне продолжающегося серьезного аграрного кризиса, пережить кото­рый режим Чиней во многом смог благодаря прочности политиче­ских позиций «группы Кыонга». Когда засуха и голод с 1703 г. повлекли за собой массовое бегство и народ, несмотря на амни­стии (т. е. прощение вины — побега), не возвращался, прибегли к новым методам: в 1707 г. беглецы в случае возвращения осво­бождались от налогов и повинностей не только, как в 1705 г., за данный год, но на пять лет вперед; те, кто уже вернулся и нала­дил хозяйство, но продолжал бедствовать — на три года вперед. Временной, но эффективной мерой был срочный разбор судебных дел в провинциях. Это были уже не судебные реформы, а скорее превентивные антиповстанческие меры.

В том же 1707 г. прошла срочная чистка кадров в провин­циях, в первую очередь уездных начальников, как «наиболее тес­но связанных с народом»[54]. Это было бесспорно уже делом «груп­пы Кыонга», который всегда радел о качестве гражданской адми­нистрации. В следующем, 1708 г., еще при жизни Чинь Кана, «его» премьер Нгуен Куан Ньо был заменен «премьером Кыонга» Нгуен Куй Дыком. Это небывалое смещение, тем более, что ста­рый премьер не умер, а ушел в отставку, говорит о фактическом переходе власти к Чинь Кыонгу; ему было уже 23 года.

В начале 1709 г. умер Чинь Кан, по-видимому уже отстранен­ный от дел. Его сменил Чинь Кыонг, фактически правивший с 1707 г., молодой энергичный деятель, чье четвертьвековое правле­ние (он умер в 1729 г.) ознаменовалось последней серьезной по­пыткой Чиней найти разрешение аграрного кризиса в рамках ре­жима тюа. Чинь Кыонг умер в расцвете сил, в 43 года, и все годы правления деятельно занимался важнейшими проблемами эконо­мики и политики. Умный, спокойный, работоспособный, без излиш­них амбиций, он был правителем, который так нужен был феода­лам Дангнгоая в те времена; даже враждебные Чиням летописцы Нгуенов нашли для него (единственного из Чиней) слова по­хвалы.

Важнейшая особенность политики Чинь Кыонга — напряжен­ная преобразовательная деятельность в экономической и социаль­ной областях при почти полном отказе от внешнеполитической, военной и культурной активности. Экономя на всем, Чинь Кыонг укреплял феодальное государство, во-первых, временно ослабив аграрные противоречия рядом объективно прогрессивных реформ, во-вторых, закончив восстановление в несколько усовершенство­ванном виде наиболее эффективной в условиях тогдашнего Вьет­нама формы господства класса феодалов — феодально-бюрокра­тической деспотии, управляемой иерархией гражданских чинов­ников. На практике это выглядело сначала как завершение ре­форм Чинь Така (до 1714—1715 гг.), когда Чинь Кыонг пытался реализовать аграрную программу Чинь Така, затем как комплекс самостоятельных преобразований, в ходе которых восстановление гражданской системы феодально-бюрократического правления ве­лось с учетом изменившейся социальной структуры общества, с учетом меньшей необходимости для класса феодалов в обширной прослойке чиновников-куанов и возросшей роли военных феода­лов (во все большей степени — помещиков). Чинь Кыонг отказал­ся от многих ненужных, социально не мотивированных элементов феодально-бюрократической машины и стремился свести ее функ­ции к минимально необходимым. При этом учитывалось, что зна­чительные экономические и усиливающиеся политические позиции в управлении на местах все более занимали помещики. В экономи­ке Чинь Кыонг шел в том же направлении, что и Зя Лонг в на­чале XIX в., но он не имел ни социальной базы, ни времени для государственного оформления новой феодально-поместной вьет­намской монархии с ее тенденцией к абсолютистской форме прав­ления.

Уделяя основное внимание реформам, Чинь Кыонг стремился не расшатать при этом административный и хозяйственный ме­ханизм. В условиях частых голодовок, когда ощущался надвига­ющийся социальный кризис, он нашел и осуществил меры, на чет­верть века отсрочившие социальный взрыв. Объективной основой этого было то, что феодализм во Вьетнаме еще не исчерпал своих возможностей, а кризис середины — второй половины XVIII в. был не кризисом феодализма вообще, а кризисом развитого феодализ­ма и переходом к позднему феодализму.

Правление Чинь Кыонга четко делится на две части, каждой из которых соответствовали своя социально-политическая програм­ма и проводивший ее политический деятель. На первом этапе молодой еще Чинь Кыонг энергично и последовательно завершил преобразование государственного аппарата вместе с Нгуен Куй Дыком, на втором — вместе с «новым человеком» Нгуен Конг Хангом решительно изменил аграрную политику для достижения тех же целей социальной феодальной стабильности в несколько иных социальных и государственных формах. С концом правления Чинь Кыонга завершился «период покоя», наступивший после оконча­ния войн Нгуенов и Чиней. Он длился около 70 лет и был вре­менем стабилизации феодальных отношений в Дангнгоае и Данг-чаунге в формах, более новых и устойчивых в Дангчаунге и менее в Дангнгоае, где кризис разразился раньше, в середине XVIII в.

В 1708—1711 гг. страна жила сравнительно благополучно, первый этап правления начался, таким образом, спокойно и в эко­номической сфере; это освобождало руки Чинь Кыонгу и Нгуен Куи Дыку. Тем не менее свой приход к власти Чинь Кыонг от­метил большими льготами для крестьян и горожан, чем те, кото­рые за четыре года до этого сопровождали проведенное по его же инициативе возведение на престол нового императора дина­стии Ле.

В 1710 г. Чинь Кыонг официально провозгласил свою централизаторскую тюацентристскую программу, направленную в тради­циях Чинь Така против «вельмож»[55], за восстановление норм зо­лотого века — эры Хонгдык. В экономической сфере он в эти го­ды, с одной стороны, боролся с «текущими» бедствиями экстрен­ными мерами из арсенала Чинь Кана и Нгуен Куан Ньо, с дру­гой — вел постоянную работу по улучшению положения в сель­ском хозяйстве; именно она в конечном счете позволила Данг-нгоаю пережить второе (после 1702—1707 гг.) ухудшение эконо­мического положения в 1724—1729 гг. Именно в эти годы были реализованы в полном объеме экономические идеи предшеству­ющего периода и проведены «архаические» реформы 1711 г., ори­ентированные на восстановление старых порядков в деревне.

Тогда же был усилен контроль столичного гражданского чи­новничества за провинциальным, на этот раз в очень важной сфе­ре ремонта и возведения дамб, которые были запущены при Чинь Кане и были причиной стольких бед. Как при Чинь Таке, так к при Чинь Кыонге дамбы прорывало редко, так как за ними сле­дили. Засухи бывали и при Чинь Кыонге, с этим трудно было что-то сделать, но неурожая из-за прорыва дамб, т. е. по нераспоря­дительности властей, не было. Столичное чиновничество использо­валось и для укрепления постоянными кадрами провинциальных учреждений.

Ключевой в этот период «следования традициям» была аграр­ная реформа 1711 г., представлявшая собой попытку восстановле­ния социально-экономической системы, основанной на общине, но без учета того обстоятельства, что сохранившиеся общины ослаб­ли и были поставлены под жесткий контроль государства, с од­ной стороны, и разъедены помещиком — с другой; заклад земель общинником стал обычным явлением. Реформа имела целью уси­лить слой казенных налогоплательщиков за счет деревенских мел­ких помещиков, т. е. за счет исторически перспективной группы класса феодалов. Это была программа восстановления общинного землевладения, но не под контролем деревенской крестьянской верхушки (как в XI—XIV вв.) и не под контролем местной адми­нистрации (как в XVII — начале XVIII в.), а под непосредствен­ным контролем центральной власти. Система предполагалась ис­кусственная, труднореализуемая и вряд ли жизнеспособная, так как государство не располагало средствами контроля; в конце XVII в. до половины налогов собирали «частные лица», т. е. условные владельцы (получатели жалованья — нгу-лока и пр.), закрепившие землю и общинников за собой[56]. Чинь Кыонг явно переоценил способность общин к самовозрождению, а именно на этом строилась его программа.

Как выглядело это важнейшее мероприятие? Во-первых, было предписано произвести распределение земель в общинах специаль­ными ревизорами (а не чиновниками хюенов). Во-вторых, распределение производилось по едокам, причем лишь частично учиты­валось право привилегированных жителей общин на диен лок, т. е. на дополнительные земли, полученные за те или иные заслу­ги. В-третьих, недавно возделанные поля, не облагавшиеся в рам­ках «постоянного обложения» Фам Конг Чы, теперь включались в раздел по едокам, т. е. по числу всех членов семьи, а не по чис­лу налогоплательщиков (хотя в принципе «постоянное обложе­ние» еще не отменялось). В-четвертых, запрещалась купля-продажа общинных и наносных, т. е. не вновь созданных чьим-то тру­дом, земель[57]. Таков был комплекс мер, откровенно направленных против неслужилых, а отчасти и служилых мелких и средних фео­далов-помещиков, которые в отличие от крупных феодалов про­шлого захватывали земли внутри общин. Подобное грубое вме­шательство в естественно сложившиеся аграрные отношения повлекло за собой, судя по всему, сопротивление помещиков, не­определенность правовых отношений в деревне вообще, аграрные неурядицы и повышенную чувствительность крестьянства к сти­хийным бедствиям. Голодовки происходили с 1712 по 1714 г., а затем, в 1715 г., началась чума. Примечательно, что после изме­нения аграрной политики в 1716 г. голодовки прекращаются. Возможно, субъективно направленные на улучшение положения средних и беднейших крестьян, мероприятия настолько грубо раз­рушали сложившиеся структуры, что не смогли быть реализованы и вызвали сумятицу на местах. Нельзя не учитывать и естест­венное сопротивление сильных уже в деревне помещиков; о том, что сокрушить их не удалось (да и не заинтересовано было в этом политически феодальное правительство), свидетельствуют весь ход дальнейших событий и признание через десять с неболь­шим лет помещичьего землевладения.

Проблема возвращения беглых в деревню «на исходных осно­ваниях» была одной из главных в борьбе за восстановление и увеличение числа тяглых. В том же, 1711 г. в рамках борьбы за увеличение числа свободных налогоплательщиков и повышение их налогового потенциала (основная цель) было запрещено «людям влиятельным и сильным» создавать на диен лок общины зависи­мых крестьян из беглых[58]. Тем самым не допускалась «законная» утрата беглыми их статуса налогоплательщика — свободного кре­стьянина. Примечательно, что беглые, осевшие на ничьих, забро­шенных землях и тем самым не бывшие ни от кого в зависимости, не возвращались государством обратно, а получали на месте ста­тус тяглых; это показывает, что Чини, как и Нгуены, поощряли свободную крестьянскую колонизацию, но земель у них было ма­ло. Последнее решение знаменовало собой еще один шаг в сто­рону от принципов «постоянного обложения». Закон о запреще­нии создавать зависимые общины был направлен против крупных землевладельцев и, естественно, был полумерой (он не имел об­ратной силы).

Закон 1711 г. был попыткой уменьшить земельное богатство эксплуататоров за счет исторически перспективного слоя помещи­ков (хотя уже имелся противоположный опыт ущемления именно архаических групп куанов во времена реставрации, «заслужен­ных подданных» — феодальных рантье в конце XVII в.). Подобная направленность и обусловила крах реформы 1711 г.

Мерам по укреплению традиционных аграрных отношений и основанного на них государственного гражданского аппарата со­ответствовали меры по укреплению идеологического единства класса феодалов. Одной из таких мер была новая вспышка борь­бы с христианством в 1712 г.— принудительное татуирование и штрафы.

В эти годы, как уже говорилось, преобразовательная деятель­ность шла на фоне «большого голода» и недовольства. В 1713 г. началось крестьянское восстание в Анкуанге (пров. Куангнинь). Восстание было подавлено в 1714 г. специально направленными войсками[59]. Неэффективность реформы 1711 г. заставляла все бо­лее отходить от первоначальной программы в сторону признания существующих реальностей. Проведенные в этой связи экстрен­ные меры также были шире и глубже, чем у предшественников Чинь Кыонга. Он отказался от половины сборов на внутренних торговых путях, чтобы облегчить перевозки риса частными торгов­цами, временно прекратил строительство, сокращал расходы на религиозные празднества. Была объявлена очередная амнистия. Видимо, эти меры наряду с общим укреплением государственной власти позволили избежать крестьянских восстаний в 1711— 1712 гг. Но неурожай 1713 г. привел к продолжению голода, «це­на на рис поднялась высоко»[60], многие уже умирали от голода. На второй год голода Чинь Кыонг начал раздачу риса. Тогда же, не дожидаясь истощения государственных запасов, были мобили­зованы рисовые запасы чиновников и богачей — за рис давали ти­тулы и должности. Деньги же в основном давало государство, в первую очередь их получали столица и поставщик армейских кад­ров — чан Тханьхоа. В центральных четырех чанах ограничились выборочным прощением налогов (чего не было в 1712 г.). Новым трудностям, таким образом, были противопоставлены новые, более эффективные меры.

Но грандиозное осеннее наводнение смыло много деревень и их ирригационные сооружения. В этой острой ситуации Чинь Кыонг пошел на обложение (единовременно) зависимых кресть­ян (!), принадлежавших титулованной знати, чиновникам двора и дворцовым ведомствам[61]. Тем самым начался переход к обло­жению (сильно облегченному) феодальных титулованных и слу­жилых землевладельцев, поскольку облагавшиеся крестьяне при­надлежали последним. Сделано это было лишь в отношении тех землевладельцев, для которых в 1713 г. уже существовали оформлявшие их владение юридические нормы; лишь десять лет спустя правительство Чинь Кыонга обложило мелких и средних помещи­ков, до того юридически не признававшихся. Меры 1713 г. дали немалые дополнительные деньги — 206 тыс. куанов с совершенно­летних мужчин-зависимых. Основную группу таких зависимых (107 тыс.) составляли те, кто платил ренту-налог служащим или отставным чиновникам, или титулованной знати; вторая по чис­ленности группа (64 тыс.) — дворцовые крепостные крестьяне; третья (35 тыс.) — прислуга титулованной знати и гражданских и. военных чиновников. Хотя принятые меры позволили смягчить по­следствия неурожая 1714 г., летняя засуха этого года все же дала себя знать: «в Шонтэе банды разбойников», а это чисто вьетнам­ский центральный чан, вблизи столицы. В 1715 г. в чанах Шонтзк и Киньбак «воры и грабители, враги поднялись во многих местах», но широкого распространения восстания не получили. Чума в Нгеане в 1715 г., завершая «цикл бедствий», также не имела со­циально-политических последствий. На пять лет Дангнгоай всту­пил в полосу экономической стабильности. Именно в эти годы на­чался второй этап аграрных мероприятий Чинь Кыонга, ознаме­новавшийся отказом от старой политики и учетом реального по­ложения в деревне.

Трудные годы не были временем внутри- и внешнеполитиче­ской активности. Наиболее важными событиями можно считать подавление последнего выступления сторонников Маков в Каобанге и борьбу с морскими пиратами в 1714 г.

Даже в голодные годы продолжались мероприятия по пре­вращению гражданского аппарата в дисциплинированный и цен­трализованный механизм, во многом отличный от старой, фео­дальной бюрократии. Был введен испытательный срок для пра­вителей провинций, а вскоре — проверка одного определенного ви­да деятельности сразу по всем ведомствам, что усиливало центра­лизацию. Проблема централизации упиралась в провинциальное управление (после упорядочения центральных ведомств), и этому вопросу при Кыонге уделялось много внимания. В функции выс­ших правителей десяти чанов (четыре центральных чана — Шоннам, Шонтэй, Хайзыонг, Киньбак; Тханьхоа, Нгеан и четыре по­граничных чана) входило получение налогов и стимулирование сельского хозяйства, организация общественных работ по строи­тельству и защите дамб, перевозкам. Они же были судьями, ор­ганизаторами борьбы с разбойниками. На них возлагалось и на­блюдение за внутриполитическим положением; они обязывались сдерживать «сильных и могущественных»[62], особенно в отношении солдат (чтобы тех не доводили до бегства). Занимались они и военными делами. Второй фигурой в провинции был «местный военный правитель из управления командующего», т. е. тюа; его функции — военно-экономические: борьба с разбойниками, рассле­дование дел злоумышленников (гражданский губернатор в основном разбирал гражданские иски), ремонт дорог и дамб, укрепле­ние пограничных застав и набор солдат. Как видим, функции его частично переплетаются с функциями гражданского правителя, но в основном он самостоятелен.

В 1716 г. Чинь Кыонг и Нгуен Куи Дык, возможно не без со­ветов уже вошедшего в высший круг Нгуен Конг Ханга, начали отход от архаических мер предшествующего полувека: была тор­жественно провозглашена отмена «постоянного обложения» Фам Конг Чы, как разорительного для налогоплательщиков. Действи­тельно, в условиях роста поместного землевладения внутри общин «постоянное обложение» не учитывало роста полей богатых жи­телей (а средства для распашки новых полей, естественно, име­лись только у них) и роста числа едоков и соответственно умень­шения площади поля на душу населения у малоземельных и било прежде всего по беднякам. Так начался второй этап аграрной по­литики Чинь Кыонга, сделавшего первый шаг к признанию нового состава деревенского населения, нового распределения земли в деревне. Хотя все были обложены пропорционально количеству земли, объем оставшегося у богача риса был больше, так как у него было больше земли при обычном, разумеется, размере семьи. Естественно, что у богача была также масса возможностей укло­ниться от уплаты налогов.

В 1719 г. правительство сделало еще один шаг к изменению системы эксплуатации в деревне применительно к ее сложившейся в XVIII в. структуре: проверкой были установлены реальные раз­меры земельных владений жителей деревень, выявлены богачи и бедняки (т. е. документально подтвержден крах реформы 1711 г. и «постоянного обложения»). Налоги были установлены в соответ­ствии с реальным богатством, при этом социальная природа «бо­гатых» не указана[63]. Но хотя «богатым» достались теперь более тяжелые налоги, чем в 1716 г., зато они были юридически призна­ны в отличие от 1711 г.; это был важный шаг к завершающей реформе 1723 г. Естественно, что повышенное обложение, если бы оно относилось только к богатым крестьянам, устроило бы фео­далов, но тут обложению подверглась растущая массовая часть класса — мелкие феодалы деревни. Неясно, насколько последова­тельно проводился в жизнь указ 1719 г.; отменен он был уже через четыре года именно в части, ущемлявшей интересы мелких феодалов,— их обложение стало более легким. Но для этого им нужно было иметь статус для своих земель, добиться рассмотре­ния их как земель, к общине и государственной службе не имею­щих отношения; начавшийся в XV в. процесс формирования мел­кого феодала, владельца диен лок внутри общины завершался его выходом из ее обветшалых рамок. Переход к учету государ­ством количества земли на душу населения означал его отказ от использования общинного механизма как основного орудия фиска, отныне государство становилось в прямые отношения с налогоплательщиками. Впервые указывалось: «В настоящее время в стране не учитываются поля общинные или личные (!), прове­дем общую проверку и обмер»[64]. Это — прямое указание на нали­чие юридически различных земель в деревне, оно позволяет рас­сматривать обложение помещиков, чьи земли («личные») уже прямо названы в тексте указа, как меру временную, а весь указ — как непосредственную подготовку к различному обложению об­щинных и «личных» земель.

В 1718 г. была осуществлена важнейшая реформа, без кото­рой невозможно было завершение создания зависящей только от Чиней гражданской администрации, существующей параллельно с декоративной администрацией Ле. Было образовано в рамках ад­министрации тюа (дворца, как тогда говорили) шесть хюенов (вместо прежних трех), взявших на себя соответственно функ­ции шести бо, чья деятельность тем самым превратилась в фик­цию. Одновременно было организовано шесть специальных нало­говых ведомств, собиравших поземельный и подушный налоги с определенных территорий и доставлявших средства для функцио­нирования аппарата. Им, а не министерству финансов (как преж­де) принадлежала «главная власть в отношении имущества, нало­гов, солдат, зан диней (совершеннолетних общинников. — Авт.) в провинциях»[65]. Весь этот государственный механизм, будучи но­вым, лучше отражал ситуацию XVIII в., чем бо династии Ле, и уже потому был более эффективным. Но одновременно резко возросли число чиновников и потребность в налогах, хотя при рачительном Чинь Кыонге последствия этого еще не были болез­ненными. Укрепление гражданского аппарата сопровождалось чисткой и борьбой за повышение эффективности среди периферий­ных военных правителей из «управления командующего»; основ­ным направлением было повышение быстроты передачи информа­ции и выполнения приказов. Эту же цель преследовало и упоря­дочение процедуры подачи докладов о преступлениях; дела о «бандах разбойников» и о «мятежниках» рассматривались немед­ленно; феодальное государство стояло на страже интересов свое­го класса.

Экономическая политика Чинь Кыонга также имела ряд новых черт в 1715—1729 гг. В его правление феодальное государство в поисках источников эксплуатации все чаще обращается к незем­ледельческим видам деятельности. В Дангнгоае такой высокодо­ходной отраслью была горнодобывающая промышленность, в от­ношении которой тюа все время колебались между желанием получить от нее побольше доходов и опасением волнений среди мно­гочисленных шахтеров, в значительной части выходцев из Южно­го Китая. Государство передавало шахты то вьетнамским «эко­номическим» чиновникам, использовавшим как шахтеров по преимуществу нунгов, то китайским промышленникам, использовавшим китайских рабочих. В 1717 г. Чинь Кыонг ограничил чис­ло шахтеров на одну шахту: оно колебалось от 300 до 100 чело­век (на практике доходя до 1 тыс.). Шахты располагались в се­верных пограничных чанах, на них добывались свинец (одна шахта), медь (три), серебро (две), золото (две). Тут же находи­лись плавильные заводы и разные подсобные производства; по­мимо этого имелось много мелких шахт. Они были важным источ­ником сырья для средневековой вьетнамской промышленности, часть продукции шла на экспорт. Подъем горнодобывающей про­мышленности, видимо, относится к началу XVIII в., но и задолго до этого отсюда экспортировали медь.

Дипломатическая деятельность во второй половине правления Чинь Кыонга оставалась пассивной. Вьетнамские дипломаты при Кыонге вели себя с подчеркнутым достоинством, споры об этикете нередко выигрывались вьетнамцами[66], хотя без крупных ссор с империей Цин.

1720—1725 годы стали временем «собственных» реформ Чинь Кыонга, во многом задуманных и реализованных вместе с Нгуен Конг Хангом. Наиболее активная деятельность пришлась на 1720—1723 гг. и продолжалась до 1725 г. Последующий период осложнился голодом, когда предпринимавшиеся энергичные уси­лия были направлены на ликвидацию его последствий, а не на новые реформы.

Перемены, начавшиеся в 1720 г., носили программный харак­тер, что было подчеркнуто введением новой эры с многозначи­тельным девизом — «охранения гармонии»; очевидно, этот год был ключевым для Кыонга, причем при введении новой эры он исходил из политики Чиней, а не из каких-то событий, связанных с Ле, от имени которых вводилась эра[67].

Внутренняя стабильность и успешная борьба с экономическими трудностями снискали Чинь Кыонгу популярность, особенно после урожая 1722 г. Его ближайшим сподвижником в эти годы стано­вится наряду с Нгуен Конг Хангом полководец и вельможа Чинь Куан.

Одной из проблем этих лет был рост числа судебных дел, свя­занных с широким перераспределением имущества в ходе пред­шествовавших мероприятий. Были приняты меры по ускорению процедуры, тюа лично разбирал срочные жалобы. Возможно, с реформой 1723 г. связано поручение куану каждого хюена ото­брать пять верных и преданных людей, которые могли бы руко­водить молодежью, направляемой для поимки «врагов»; феодализирующаяся деревенская верхушка становилась самостоятельной военной силой.

Положение в верхах начало осложняться после большой аграр­ной реформы 1723 г., о которой будет сказано ниже. В 1724 г. были сняты с постов министр юстиции и заместитель министра внутренних дел. В следующем году Нгуен Конг Ханг был назна­чен советником — заместителем наследника Зянга; это решение, имевшее целью, видимо, ограничить самостоятельность наследни­ка, повлекло за собой конфликт премьер-министра и наследника, которого Нгуен Конг Ханг считал неспособным править. В том же году по инициативе последнего было «позволено населению на местах подавать доклады, в которых написаны слова похвалы или критики»[68]. Увеличив объем информации с мест, это начинание не могло не создать неуверенность у части провинциальных чи­новников и было явно направлено против какой-то группы врагов Нгуен Конг Ханга.

С 1726 г. все большее место во внутренней политике занимает борьба с голодом и его последствиями. В 1726 г. в Нгеане вводят­ся специальные «инспектора обороны», чтобы противостоять «бандам грабителей» (вспомним указ 1723 г. о создании феодаль­ной милиции); возможно, что это связано с вытеснением жителей Нгеана и Тханьхоа с привилегированных позиций в армии и со­ответствующим недовольством.

Осенью 1726 г. в Тханглонге разразился правительственный кризис. Один из «вторых премьеров», Нгуен Конг Ко, уже некото­рое время открыто выступавший против Нгуен Конг Ханга, об­винил другого «второго премьера», Ле Ань Туана, союзника Нгуен Конг Ханга, и четвертое лицо в государстве, «князя служения» Данг Динь Зяна, в злоупотреблениях. Тюа поддержал его, но позиции Нгуен Конг Ханга, на которого Нгуен Конг Ко не посмел посягнуть, оставались сильными. Возможно, этот конфликт как-то связан с другой политической проблемой тех лет — заменой вуа Ле. Наследник трона — вуа, числившийся таковым уже 10 лет, был по инициативе Чинь Кыонга заменен другим — Зуи Фыонгом, внуком Кыонга. Насильственная замена Чинь Кыонгом наслед­ников не вызвала протестов, «подданные полностью одобрили его»[69]: популярности у Кыонга было достаточно. В начале 1729 г. свежеиспеченный наследник был сделан императором Ле Зуи Фыонгом; его предшественника, Ле Зу Тона, Чинь Кыонг сме­стил. Смещение было явно либеральным шагом по сравнению с системой «молодых императоров», практиковавшейся Чинь Таком и Чинь Каком.

В последние годы жизни не старый еще Чинь Кыонг много внимания уделял буддизму, ездил по стране, посещая буддийские святыни, пропагандируя буддизм и одновременно изучая обста­новку. Во время одной из таких поездок он неожиданно умер, 43 лет. Вместе с ним ушла от власти группа феодальных лиде­ров, стремившихся путем реформ разрешить сложные проблемы кризисного XVIII века.

20-е годы XVIII в. были временем принципиальных решений в важных областях экономики и общественной жизни. С запозда­нием, непоследовательно, но феодальный класс осознал необходимость перехода к новым формам эксплуатации, основанным на эксплуатации отдельного крестьянина отдельным феодалом, и необходимость соответствующих изменений во многих областях жизни.

Основные преобразования «пятилетия реформ» (1721—1725). Наиболее важными были аграрные преобразования; они состав­ляют наряду с военной реформой и прошедшей ранее, в 1716 г., административной основу внутриполитической программы той реа­листически мыслящей части феодальных лидеров, которую пред­ставляли Чинь Кыонг, Нгуен Конг Ханг и Чинь Куан. Было сде­лано все, по-видимому, что могло сделать феодальное правитель­ство, не находящееся под угрозой свержения крестьянами. Но это­го оказалось недостаточно, чтобы избегнуть социального взрыва, без которого феодалы не могли пойти на признание тех действи­тельно крупных изменений в экономике и общественном устрой­стве, которые имели место. Лишь победоносное крестьянское вос­стание Тэйшонов полвека спустя смело те архаические традиции и устои, от которых не мог отказаться даже наиболее трезво мыс­лящий из чиньских правителей — Чинь Кыонг. Кризис в резуль­тате затянулся, и нужные кардинальные решения оказалось воз­можным принять лишь в рамках движения Тэйшонов, ставивше­го своей первоначальной целью ликвидацию экономического не­равенства вообще, в ходе войн с Тэйшонами и сразу после них. В феодальном обществе победившие крестьяне стихийно восста­навливали феодальные отношения, но при этом, как показали по­следствия восстания Тэйшонов, сложившаяся после подавления восстания феодальная структура уже была лишена многих ар­хаических черт, которые после их ликвидации на раннем этапе восстания не возрождались именно потому, что были архаически­ми и существовали только по инерции. Таким реликтовым эле­ментом, хотя и обладавшим огромным инерционным потенциалом, была для Вьетнама XVIII в. феодальная бюрократия старого ти­па, чье участие наряду с усиливавшимися помещиками в феодаль­ной эксплуатации сделало последнюю двойной и невыносимой для крестьянства. Никакие паллиативы, самые остроумные, не могли снять этого противоречия, господствующий же класс не мог ре­шиться на коренные преобразования.

Разными мерами (от отмены 20% налогов в 1720 г. до край­них мер типа раздач риса) Чииь Кыонгу удавалось поддержи­вать сельское хозяйство на определенном уровне, и он все более уверенно шел к обложению легкими налогами помещиков в об­щинах. В 1720 г. Чииь Кыонг уже признал факт существования неслужилых феодальных землевладельцев, а по мере приближе­ния к 1723 г. аграрные мероприятия становились все решительнее. В 1722 г. была официально оформлена оплата чиновников землей (добытой ими ранее разнообразными путями), свободной от об­ложения; чиновники стали на путь создания поместных владений (аналогично человек, имеющий землю, поступая на службу, юри­дически оформлял свое владение как свободное от обложения).

Земли чиновников, превышающие ранговую норму (следовательно, приобретенные не по служебным каналам), облагались налогом, но не изымались. Облагались налогом также земли чиновника, если он не служил, и его наследников (при этом надо учесть воз­можность покупки должностей в эти годы), но их не отнимали и не подвергали переделу. Фактически была заложена основа зна­чительной части преобразований 1723 г. Примечательно, что если чиновник имел «частных полей» меньше ранговой нормы, то зем­лю ему не давали, а давали денежное жалованье, «от двора»; таким образом, в условиях нехватки земель происходил переход на денежное жалованье, что способствовало расширению внутрен­него рынка. В целом большинство чиновников уже жило на дохо­ды от своих земель, за службу освобождаемых от налогов. Но об­щего правила еще не существовало.

Параллельно шло укрепление государственными мерами эконо­мического положения среднего крестьянства; будучи социально не вполне  логичным  (если учесть   одновременное конституирование помещиков), оно было обусловлено всем строем  традиционного вьетнамского государства. Велась раздача земель и статуса сво­бодных для ранее зависимых в рамках упомянутой выше отмены привилегий для отдельных групп феодалов, восстанавливалось хо­зяйство на заброшенных землях. Появилась    возможность дать солдатам в четырех чанах, впервые набранным по военной реформе Чинь Кыонга, привилегированные солдатские наделы полностью или частично. Были пересмотрены и сами нормы наделов, доволь­но высокие (до 7 мау при низшей чиновничьей норме в 15 мау; цо Фан Хюи Тю — 5 мау, но он писал более полувека спустя). В 1723 г. комплекс аграрных мероприятий Чинь Кыонга шел к концу. Завершилась (во всех деталях к 1725 г.) полная пере­пись дворов (не общин), были подравнены, с целью уравнения суммы налогов, границы провинций. В  1725 г. было принято ре­шение о прекращении в дальнейшем переписей  (бывших важным орудием    вмешательства государства в аграрную экономику); должны были только вычеркиваться умершие и добавляться до­стигшие совершеннолетия. Эта опередившая эпоху реформа была отменена сразу после смерти Чинь Кыонга. Кыонг прямо указы­вал в 1723 г., что независимо от установлений древности надо действовать, исходя из конкретной ситуации,  а она такова, что «разнообразные внереестровые и по присылаемым указам налоги в 2 раза тяжелее налогов дворца; это привело к тому, что насе­ление с каждым днем все более притесняется, с каждым днем все больше людей скрывающихся»[70]. Налоги были унифицирова­ны, удалось «устроить и упорядочить  большую часть дел»[71].

Аграрный закон 1723 г. признал частное феодальное земле­владение, как таковое, без связи со службой[72]. Его феодальный характер выразился в легком обложении — в 4 раза меньшем, чем с деревенских земель; тем самым рента была отделена от нало­га, который теперь платили неслужилые мелкие феодалы. При этом, если владелец служил, то он вообще не платил налогов.

Подушный налог по реформе был установлен ниже средней нормы прежних налогов — 1 куан 2 тиена; молодые, старики и «студенты» платили половину; чиновники, титулованные, монахи: и родственники двух первых групп не платили вовсе.

Государственная трудовая повинность была названа «почто­вым налогом»; он был установлен в 1 куан 2 тиена и выплачи­вался два раза в год. На эти деньги чиновники нанимали рабо­чих для выполнения работ, ранее реализовавшихся в рамках государственной барщины. Это позволяет говорить о большом ко­личестве свободных рабочих рук (беднейшие крестьяне и горо­жане) и больших товарных массах на рынке.

В эти же годы законодательно были установлены для чинов­ников нормы «обрабатываемых» земель, на которых они вели хозяйство руками батраков или арендаторов; некоторые низшие группы чиновников получали только такие земли[73], не имея зе­мель для сбора ренты-налога.

Все большую роль играло обложение неземледельческих от­раслей хозяйства: горной промышленности, внутренней и внешней торговли, а также обложение горожан. Этой стороне правитель­ственной деятельности отводилось при Чинь Кыонге важное место. В годы реформ решался вопрос о росте дохода феодального госу­дарства (как и в Японии в XVIII в.) за счет ремесел, промыслов, торговли на внутреннем рынке и на экспорт. Аналогичные меры были приняты в отношении корицы и меди. В основе роста дохо­дов лежал естественный рост частной добычи меди и заготовок корицы (и соответственно торговли ими). Государство перешло от монополии и запрета частной торговли к регулярному обло­жению частных торговцев; это было шагом вперед в деле отмены феодальных ограничений в торговле и промышленности. В 1715 г. Чинь Кыонг отменил запрет на частную торговлю медью, солью и корицей, торговля быстро стала расти, в том числе экспортная (однако через два года правительство хватилось, и свободный экспорт был запрещен). Тогда же, ссылаясь на выгодность раз­решения торговли преимущественно для торговцев, ввели обло­жение торговли. Отныне торговцы медью и обдирщики и продав­цы корицы должны были «покупать патент» на торговлю у спе­циального «экономического» чиновника. При торговле на экспорт разрешение давалось в канцелярии тюа[74]. «Экономические» чи­новники, связанные с внешней торговлей, активно участвовали и сами в торговых операциях, скупая и продавая сырье и изделия[75].

В 1721 г. феодальное правительство обратилось к древнему объекту обложения — соли. По указу производилось двойное об­ложение: для общин солеваров и для семей торговцев солью. Общины освобождались от всех налогов, но сдавали казне 20% добытой соли, а остальное продавали купцам. Купцы из «соляных семей» платили государству (как при торговле медью и корицей) за «патент»; кроме того, государственные 20% добычи они были обязаны закупать в первую очередь (форма принудительных за­купок, известная на Яве и раньше). Система обложения показы­вает, что для общин солеваров их производство было уже основ­ным занятием.

Еще одним важным источником неземледельческих доходов стало обложение всех категорий людей, живущих в городах, единообразным денежным налогом, пропорциональным, по-види­мому, доходам, но не менее 10 донгов. Возник совершенно новый вид подушного налога, поскольку при обложении фиксировалось фактическое местожительство (ибо номинально большая часть по­стоянных жителей городов оставалась приписанной к своим об­щинам).

В торговле политика Чинь Кыонга была менее активной, чем в промышленности. На внешних и внутренних таможнях купцы, по установлению 1723 г., платили одинаково ¹/₄₀ стоимости товара. Таможен такого рода было 10 или 12, они тормозили развитие внутренней торговли. Вместе с тем в 1724 г. были проведены большие работы по расчистке речных путей для связи с Тханьхоа и Нгеаном, что способствовало развитию торговли, хотя строи­тельство велось не только для этого. В условиях снабжения го­лодных районов рисом через рынок эти пути для помощи в борь­бе с голодом рассматривались правительством именно как пути для торговцев.

В эти же годы обратились к еще одной важной сфере эксплуа­тации, способной к расширению и компенсации замедления тем­пов роста доходов от сельского хозяйства,— к «местным продук­там». Укрепление власти вьетнамского государства в горах влекло за собой наряду с ростом внешней торговли рост доли про­дукции гор в бюджете (при замедленном росте аграрных дохо­дов). При Чинь Кыонге в горах вводятся подушный и поземель­ный налоги, но уплата во многом велась «местными продуктами». Это золото, серебро, медь, свинец, цинк, олово, железо, древесный и каменный уголь, сурик, сода, селитра, железное и красное дерево, сахарный тростник, рыба, рыбный соус, шелк, вино, мед, масло, лак, бумага, украшения и т. д. В стране, как известно, имелось практически все, нужное для ремесел и торговли; мало, где на столь ограниченной территории было столько металлов и экспорт­ных товаров. Видно также, что без «местных товаров» нельзя представить себе экономику Вьетнама и что их обложение — важ­ная часть бюджета. А к этому нужно еще добавить благовония, слоновую кость, рог носорога и т. п.

В социальных и административных преобразованиях можно проследить три линии внутренних преобразований, предназначен­ных для оформления меняющейся социальной структуры.

Официальное прокламирование возвращения к эре Хонгдык не было — и это понимали феодальные политические деятели уже в следующем веке — истинным «восстановлением традиций», так как «военная власть принадлежала двору тюа Чинь»[76]. Были введены новшества и в гражданской администрации: на наиболее важные должности назначали в рабочем порядке.

Важным  направлением   административной  деятельности   было увеличение сходства военной и гражданской организаций; в 1722 г, была признана возможность законного перехода из одной в дру­гую. Этой же цели служил «пушечный    конкурс» — двухэтапный столичный военный экзамен, введенный в 1724 г. и уподобивший комплектование военных комплектованию гражданских  чиновни­ков. Допускались к его сдаче, как и в Дангчаунге, все, но дети куанов получали звание на ступень выше. Параллельно шла заме­на военных чиновников гражданскими, в частности на должностях правителей в горных зинях, где раньше всегда сидели военные. Значительное  преобразование    феодального    общества  Данг-нгоая, предпринятое во второй половине правления Кыонга, было бы неполным без преодоления традиций реставрации там, где они были сильнее всего, — в военной сфере, в которой сформировался режим тюа и формировалась его социальная база. Новая социаль­ная прослойка, для которой в обществе XI—XV вв. не было осо­бой социальной ниши, а именно феодалы-воины, конституирова­лась именно в рамках режима тюа, поскольку он обладал всей полнотой власти над военным аппаратом и армией. Теперь было необходимо восстановить единовластие, но уже не на основе воен­ной власти тюа, а на основе его всеобщей власти (прежде принадлежавшей вуа). Социальная необходимость такой меры со­стояла в избыточности двух отдельных групп класса феодалов — гражданских и военных. Тем более была избыточна гражданская администрация Ле, полностью дублированная Чинями. Весь опыт правления указывал на то, что всеобщая власть может опираться в условиях Вьетнама только на гражданскую администрацию. Это диктовало и курс Чиней на протяжении нескольких десятилетий — единовластие с опорой на гражданскую администрацию с заменой Ле как ее главы Чинями.

Целями военных реформ 1721—1725 гг. были ликвидация лич­ных и привилегированных войск, а также ограничение самовла­стия военных командующих в провинциях и переход к армии, на­бранной по мобилизации и с ответственными командирами во гла­ве. При этом феодалы — профессиональные воины постепенно включались в гражданскую администрацию в значительной своей части.

Комплектование военных кадров, хотя и с большим трудом и с опозданием по сравнению с гражданской службой, было также пропущено через систему экзаменов (с 1721 г.). Для детей знати был создан «дом военного обучения», где готовили офицеров. Все остальные раз в три года проходили военный конкурс. В том же 1721 г. был проведен первый этап военной реформы Чинь Кыонга: полупрофессиональная армия стала заменяться общена­циональной армией, набираемой на основе воинской повинности свободных крестьян всей страны. Отныне мобилизовали поровну во всех вьетнамских районах (один солдат на пять полноправных совершеннолетних мужчин)[77].

Не менее важной акцией была мера по размыванию все укреп­лявшейся в предшествующие два века особой военной прослойки: отныне военные могли принимать участие в гражданском провин­циальном конкурсе, т. е. получать гражданские посты. Напомним, что в эти годы на верхних уровнях военный аппарат был все еще вдвое больше гражданского. Внизу военные чиновники также пре­обладали, хотя имелись многовековые традиции гражданского правления и параллельная гражданская администрация Ле. По структуре государственного аппарата вьетнамское общество тем самым сильно отличалось от традиционного китайского. Чиновников обоих видов было очень много. Уже при династии Нгуенов в XIX в., когда эта избыточность была устранена, удив­лялись большому числу чиновников в XVII—XVIII вв.[78].

1722 год ознаменовался вторым, завершающим этапом воен­ной реформы: Чинь Куану и другим ведущим представителям ро­да Чинь было предложено по инициативе Нгуен Конг Ханга рас­пустить их личные войска; все остальные привилегии сохранялись. Чинь Куан, единомышленник Чинь Кыонга и Нгуен Конг Ханга, согласился первым, за ним — остальные[79].

Реорганизации армии способствовала и новая система ее про­верки, введенная в 1726 г. по инициативе Нгуен Конг Ханга. Про­водился парад-проверка, которому предшествовало боевое обуче­ние новобранцев этого года из четырех чанов (войска из этих районов быстро занимали важное место в армии, они сыграли заметную роль и в перевороте 1740 г.). Ежегодно призываемый контингент равнялся приблизительно 10 тыс. человек.

Дангчаунг (Южный Вьетнам) во второй половине XVII — начале XVIII в.

Особенности социальной структуры. В это время в Южном Вьетнаме сложился ряд особенностей вьетнамского позднефеодального общества, которые распространились на всю страну в XIX в. После слома в ходе Тэйшонского восстания многих тра­диционных элементов общественного устройства в Дангнгоае эти общевьетнамские тенденции быстро пробили себе дорогу в мас­штабе всей страны.

Большая часть населения состояла здесь из недавних пере­селенцев, слабо связанных общинными и иерархическими тради­циями, поэтому эта часть вьетнамского общества быстрее воспринимала то новое, что возникало в Дайвьете. Этому немало способ­ствовало и обилие в южной части Дангчаунга свободных земель, облегчавшее создание мелкого поместного феодального землевла­дения, вначале по преимуществу служилого, на вновь осваивае­мых землях. Во многом изменению организации господствующего класса помогло и то, что он, особенно военная прослойка, фор­мировался из различных слоев общества, в определенной степени из феодализирующейся верхушки богатого крестьянства (посколь­ку титулованные носители феодально-бюрократических традиций золотого XV века в большинстве остались на севере). Важным фактором внутреннего развития Дангчаунга были также торговые города с многовековыми морскими связями, ставшие центрами международной торговли еще в более ранний период. В южной части Дангчаунга значительную роль играли мелкопоместные феодалы и купечество торговых и ремесленных центров — городов Фанранг, Сайгон и др. На юге Дангчаунга имелась и еще одна группа населения, практически отсутствовавшая в Дангнгоае, а именно военные поселенцы, находившиеся в более благоприятных условиях, чем остальное крестьянство[80]. Они несли военную служ­бу во вновь присоединенных областях юга, платили меньше нало­гов, имели большую внутреннюю самостоятельность, в мирное вре­мя часто сохраняли военную организацию и оружие. Получив свою землю от Нгуенов, причем в большем количестве, чем другие жители Дангчаунга, они были наиболее надежной опорой тюа. В целом феодальному государству здесь за счет постоянного рас­ширения территории и ее заселения вьетами удавалось снизить остроту классовых противоречий.

Общинная организация как на севере Дангчаунга, так и осо­бенно на юге была более слабой, чем на севере страны, а выход из общины был облегчен. Указанные факторы особенно сильно действовали в южной части Дангчаунга, центром которой посте­пенно становился крупный ремесленный и торговый район Зядинь с расположенным там Сайгоном. В «старых владениях» Нгуенов, в узких долинах Центрального Вьетнама, экономическое положе­ние крестьян было близко к их положению на севере, у Чиней, но даже здесь арендная плата была заметно ниже, чем в Данг­нгоае[81]. Замедление в описанных условиях темпов прироста объ­ема прибавочного продукта от эксплуатации вьетнамского кре­стьянства происходило во второй половине XVII и в XVIII в. не потому, что у них отнимали все большую долю прибавочного про­дукта и они в силу этого все менее были заинтересованы в про­изводстве, а потому, что при более или менее стандартной норме этой доли (несколько возросшей в XVIII в., но это для данного рассуждения несущественно) дальнейшее увеличение общего объ­ема сельскохозяйственного производства при данном типе произ­водственных отношений, характерном для развитого феодализма во Вьетнаме, было невозможно; в обществе усиливались поздне-феодальные тенденции.

В это время в Дангчаунге сложилась и определенная теория общества, во многом отличная от той, связанной с нормами XV в, и проникнутой конфуцианскими идеями доктрины, которая господ­ствовала в Дангнгоае. Она была четко сформулирована полити­ческим деятелем эпохи тюа Хиена Во Фи Тхыа: «...войско и та­ланты являются великой политикой страны. Склады полные — много имущества, много имущества — сильная армия... Крестьяне предоставляют рис для прокорма солдат, а солдаты предоставля­ют силы для защиты крестьян — таков древний порядок»[82]. Эта формулировка получила личное одобрение Хиена. Сам Хиен в предсмертном наставлении наследнику дал интересную характери­стику вьетнамской феодальной деспотии, применимую ко всему Дайвьету: «Все держится на мне и на чиновниках-исполнителях»; роль вельмож — «помогать наследнику делать государственные де­ла»[83] — и все.

Дангчаунг XVII в. был более сословен по сравнению с Данг-нгоаем, как всякое военное по преимуществу общество (а тако­вым являлось построенное на военной власти тюа и в значитель­ной степени на кадрах воинов-профессионалов общество Данг­чаунга). Его особенностью было еще и то, что Нгуены с самого начала правили у себя всем в отличие от Чиней, постепенно от­биравших власть у Ле, где существование прослойки феодальной бюрократии и помещиков создало критическую экономическую и социальную ситуацию в силу изложенных выше причин (двойная эксплуатация и др.). Армия и у Нгуенов была основой, но она не противопоставлялась гражданской администрации, два из трех ти были прямо ориентированы на снабжение армии.

Внутри- и внешнеполитическая история Дангчаунга. К. середи­не XVII в. Дангчаунг уже имел сложившуюся административную систему, увенчанную тюа. Они официально признавали верховную власть Ле, не считали Дангчаунг самостоятельным государством; в то же время Нгуены отрицали право Чиней представлять Ле и называли их узурпаторами. Вся власть сосредоточивалась в ре­зиденции тюа. Государственный аппарат был много проще, чем двойной аппарат Ле—Чинь, да Дангчаунг и сам был меньше. Меньше в нем было и отживших феодально-бюрократических тра­диций; имелось всего три ти (департамента): общего управления и юстиции (примечательно, что они образовывали одно ведомст­во); налогов и интендантство провинциальных гарнизонов; обрядов, и праздников и интендантство столичного гарнизона[84].

Отметим две примечательные черты: во-первых, снабжение войск передано на местах тем, кто собирает налоги на местах, а в центре — тем, кто расходует деньги в центре. Специально военного ведомства в отличие от Дангнгоая нет, но два из трех ти занимаются снабжением армии. Во-вторых, армия, как в Дангнгоае, не включена в систему ведомств и непосредственно подчинена тюа. Единство интендантской и фискальной организаций бы­ло следствием социальных особенностей Дангчаунга.

Гражданскую администрацию отличала гибкость. В провинци­ях число учреждений и чиновников зависело от важности провин­ции (этот принцип порой реализовался и Чинями). «Совет мини­стров» состоял из четырех высших сановников — «четырех ко­лонн». Гражданская часть служилого сословия набиралась по конкурсам двух видов: тинь-до и хоа-ван, затем добавили еще специфический для Нгуенов тинь-фаунг. Сдавшие тинь-до (основ­ной предмет) назначались по преимуществу уездными начальни­ками и их заместителями, чиновниками по обрядам на местах (эта группа чиновников была распространена и в системе обра­зования в Дангчаунге). Сдавшие хоа-ван (китайская литература), считавшийся менее важным, в основном шли в аппарат трех цен­тральных ти.

50—60-е годы XVII в. были временем долгого правления Нгуен Фук Така (тюа Хиена). Внутренние потребности класса феодалов в условиях растущего малоземелья на севере Дангчаунга и свя­занных с этим социальных опасностей требовали, как и в Дангнгоае, укрепления феодального государства; путем решения аг­рарных проблем было в Дангчаунге и продвижение на юг. Несмотря на ряд войн, при Хиене продолжала укрепляться внут­ренняя структура феодального общества. Для середины XVII — первой четверти XVIII в. в основном характерно внутреннее спо­койствие, как и в Дангнгоае, хотя местные конфликты крестьян и феодалов были достаточно регулярными. Особенно распростра­нены были в 60-х годах конфликты между помещиками и сосед­ствующими с ними крестьянами-общинниками, «посягавшими» на частные земли.

Лишь начало 70-х годов было отмечено последней войной с Чинями. В 1669 г. Чинь Так потребовал налоги у Хиена, но тот отказался. Тем самым повод был найден, Чини стали готовиться к походу на Дангчаунг, и в 1672 г., после сбора весеннего урожая, лачалось общее наступление 100-тысячной армии Чиней. После неудачи штурма их командование начало общий отход.

Так безрезультатно окончилась последняя из длинной верени­цы феодальных войн домов Чинсй и Нгуенов за власть над Дай-вьетом. Последняя война не нанесла особого ущерба Дангчаунгу, кроме районов боевых действий — провинции Ботинь и соседних земель. Уже через год Хиен мог послать значительные силы для вмешательства в борьбу Камбоджи и Сиама. Это было крупное по масштабам (второе после 1658 г.) участие в войне на ниж­нем Меконге[85]. Войска пошли на помощь Анг Нону, одному из двух претендентов на престол, но вскоре были вытеснены из сто­лицы и центральных районов страны. При молодом, энергичном короле Чей Четте IV войска Нгуенов не рисковали вторгаться глубоко в Камбоджу, но они пригрели Анг Нона и помогли ему закрепиться в районе Сайгона. Там он объявил себя независимым под суверенитетом Дангчаунга, что было первым серьезным успе­хом южной политики Нгуенов, хотя война не увенчалась террито­риальными приращениями.

Два года спустя, в 1679 г., Дангчаунг столкнулся со сложной внутри-, а отчасти и внешнеполитической проблемой: как быть с прибывшими к его берегам китайскими войсками и гражданским населением — сторонниками свергнутой маньчжурами династии Южная Мин. Отныне понятие «Китай» отождествлялось с дина­стией Цин, которую Ле и Чини не торопились признавать. А для Нгуенов контакты с Цинами (обиженными на Ле и Чиней) могли оказаться плодотворными. Вместе с тем куда было девать тысячи китайцев, которым нечего было есть и нечего терять. Опасные для Нгуенов, они могли стать и полезными. И тут вспомнили о недавно приобретенном вассале — Анг Ноне — и быстро убедили его разрешить нескольким тысячам китайцев поселиться на зем­лях в дельте Меконга, права на которые у него оспаривались Чей Четтой IV (последнего вьетнамцы считали «главным коро­лем» Камбоджи). Вопрос согласовали с Анг Ноном, «чтобы Кам­боджа не отделилась»[86], и китайцы поселились в районе совре­менных Сайгона и Биенхоа. Они распахали поля, построили де­ревни. Быстро стала развиваться торговля этого района с Китаем, Индонезией, Японией; во главе двух групп китайцев, западной и восточной, стали их командиры.

Внутри страны последние годы правления Хиена были спо­койными, переход власти к наследнику прошел без конфликта. Хиен указал в своем предсмертном обращении к сановникам, что «дело наше еще не завершено», его завещание было программным положением, сжатой формулировкой внешне- и внутриполитиче­ских задач Нгуенов на рубеже веков. Их не устраивала просто победа над наступающими Чинями; они хотели усилить Данг­чаунг и затем подчинить весь Дайвьет.

С приходом к власти в 1687 г. нового тюа, Нгиа, пришли и новые лидеры, тем более что у Нгиа были некоторые принципи­ально новые идеи, отличные от идей Хиена. В первый же год правления он перенес столицу из Кимлаунга в Фусуан (совр. Хюэ); город был хорошо защищен горами и болотами, зыбучими приморскими песками.

Экономическое положение в первые годы было устойчивым, по поводу воцарения нового тюа отменили половину налогов (Чини в своей более бедной части страны ограничивались 20%); снизи­ли налоги с крестьян на недавно приобретенных землях на юге. Это должно было и успокоить местное население, и форсировать заселение этих земель вьетнамскими крестьянами. Появились эти земли в результате следующих событий. В 1688 г. борьба внутри восточной группы южнокитайских беженцев привела к восстанию. В результате нового вмешательства Нгуенов земли по левому бе­регу дельты Меконга присоединяются к Дангчаунгу, что было первым приобретением Нгуенов на юге. Зависимое южнотьямское княжество Пандуранга, юридически еще не присоединенное к Дангчаунгу, было теперь окружено со всех сторон. Левобережье было окончательно включено в состав владений Нгуенов в 1691 г. (административное устройство эти земли получили в 1698 г. при Куок-тюа). В том же, 1691 г. умер в расцвете сил, после четырех лет правления, тюа Нгиа.

Власть перешла к его талантливому сыну Нгуен Фук Тю, во­шедшему в историю как Куок-тюа («Князь государства», 1691 — 1725). Но в 1691 г. ему было только 17 лет, и практически власть перешла к группе сановников. Ими были предприняты крупные государственные начинания, продолженные Куок-тюа.

Политическое положение в начале 90-х годов было не очень устойчивым. В Куангнгае в 1695 г. вспыхнуло восстание торгов­цев под руководством Линя, охватившее также и торгово-ремесленные слои г. Куиньон. В эти же годы разразился конфликт с Пандурангой, король которой Бачан объявил страну независи­мой, перестал подносить дань и вскоре, в 1693 г., начал военные действия. Причины обострения не вполне ясны, время было вы­брано явно неудачно для Пандуранги, так как Дангчаунг не вел в это время других войн. Победа осталась за Нгуен Фук Тю, Ба­чан попал в плен и был отвезен в Фусуан[87]. После нескольких лет неопределенности судьба Пандуранги была решена, и она бы­ла присоединена к Дайвьету как провинция Тхуантхан (совр. Биньтхуан и Фанжанг) в 1697 г. Но реальный контроль там уси­ливался медленно, тьямы восставали в 1703 и 1746 гг.

К концу XVII в. Дангчаунг вырос за счет тьямских земель, приобретенных в 1653 и 1693—1697 гг., вдвое и стал непосред­ственным соседом Камбоджи. Практически одновременно с Пан­дурангой вьетнамское административное управление было введено и на левобережье Меконга. Сюда в 1698 г. был назначен кинь-лыок (наместник) и созданы две провинции; появились гарнизо­ны и чиновники. В конце XVII в. здесь жило около 200 тыс. чело­век; при этом учет их велся по семьям, а не по деревням. Это были вьетнамцы, кхмеры и китайцы. После утверждения админи­страции сюда, как и в Пандурангу, стало перемещаться избыточ­ное население, в первую очередь та его часть, которая уже ото­рвалась от земли (бродяги и пр.), из провинций от Куангбиня до Биньтхуана (включительно). Их селили здесь как крестьян, они основывали деревни, платили поземельный и подушный налоги в соответствии со списками людей и полей. Крестьянство Зядиня (район дельты Меконга) было сравнительно многоземельным, традиционные общинные связи оказались в нем ослабленными в новых общинах, куда собирались люди из разных мест. Обитате­ли двух китайских поселений облагались налогом и заносились в списки, как и вьетнамцы.

Война с Тьямпой и организация управления новыми землями не привлекали всех сил феодального государства. Одновременно проводилась крупная реорганизация экзаменационной системы, увенчавшая процесс ее перехода на более практические основы. Установка на практические знания (а не на классическую литера­туру) превращала экзаменационную систему из воспитательной по преимуществу в обычную, где усваивались не столько мораль­ные нормы, сколько практические знания. Это же замедляло про­паганду в Дангчаунге конфуцианства.

Период преимущественного интереса к югу закончился в 1698 г., на ряд лет проблемой для Куок-тюа стали отношения с Дангнгоаем и империей Цин. Куок-тюа первым из Нгуенов по­пытался формально разделить Дайвьет на два независимых друг от друга государства. Попытка эта успехом не увенчалась, но отношение Нгуенов к Ле с этого времени стало прохладнее, и лозунг «освободим Ле» стал, как показали дальнейшие события, чисто теоретическим. В 1702 г. Куок-тюа послал собственное по­сольство к Цинам и хотел получить инвеституру. Не получив меж­дународного признания своей независимости, Нгуен Фук Тю про­возгласил себя Куок-тюа в отличие от титула «тюа», принятого его предшественниками; была отлита собственная печать сюзере­на. Для последнего имелась и некоторая внешнеполитическая не­обходимость: надо было оформить свой, пусть временный и ча­стичный сюзеренитет над Камбоджей. Но после краткого поворо­та «на север» южные интересы снова возобладали. Здесь в 1710 г. Куок-тюа ожидало «приобретение» — китайские поселения в Юж­ной Камбодже, в области Пеам.

Когда в конце XVII в. в странах Южных морей появились ки­тайские беженцы, часть из них с разрешения кхмерских властей высадилась в кхмерской провинции Пеам; руководил ими некий Мак Кыу. Его и его спутников обязали изгнать пиратов с излюбленного ими участка побережья; в случае успеха этот участок мог стать местом их поселения как подданных кхмерского короля. К 1710 г. Мак Кыу, успешно справившийся с пиратами, получил звание губернатора Пеама (совр. Хатиен), а затем и соседних Кампота, Кампонг-Сома и о-ва Фукуок[88]. Центром была крепость Пеам, получившая название Хатиен («Волшебная река», по-ки­тайски Хэцзянь). Беглецы стекались к Мак Кыу, ехали сюда и вьетнамцы, хотя эта область тогда с Дайвьетом не граничила. Город Хатиен стал получать дополнительные прибыли от расту­щей торговли, что первоначально было выгодно Камбодже, тем более что новые подданные служили в армии и во флоте во время войн Камбоджи с Сиамом. Где-то между 1710 и 1715 гг. Мак Кыу признал сюзеренитет Куок-тюа и вышел из-под подчинения кхмерскому королю, хотя тот тоже оставался его сюзереном. Тогда кхмерский король отнял у него большинство владений, ограниченных теперь только Пеамом, Фукуоком, Ратьзя и Камау. Этот район и получил название «Торжище Хатиен». В нем быстро развивалась торговля, возникла даже своеобразная литературная школа, питавшаяся буддийскими идеями из Дангчаунга и конфуцианскими из Фуцзяни[89].

Внутриполитическое положение в Зядине и других землях, во­шедших в состав Дангчаунга в 1698 г., было достаточно сложным. Обилие земель не означало отсутствия феодальной эксплуатации, крестьяне часто убегали в Камбоджу. Бежали они оттого, что вельможи Чанбиена (южная часть Дангчаунга) заставляли их работать на себя, отчего крестьяне «страдали»[90]; закабаление в определенной форме имело место и здесь. Тюа стремились расширить на этих землях землевладение свободных крестьян-налогоплательщиков, поэтому части ранее закабаленных чиновники возвращали свободу, и они создавали новые общины и фыонги в Зя-дине. Описанные выше беглые относились к категории солдат, вообще широко представленной на юге Дангчаунга. Когда беглеца возвращали из Камбоджи, его не только не наказывали, но освобождали на три года от двух налогов (основных), чтобы он мог наладить хозяйство.

Признаки напряженности  в  аграрных отношениях  в 1711 — 1713 гг. ощущались во всем Дангчаунге как отражение общего для Дайвьета неблагополучия в этой области. Схожими были и те частные меры, которые принимало правительство Нгуенов для борьбы с надвигающимся кризисом; делались попытки ограничить злоупотребления и произвол куанов (ограничить размер эксплуа­тации в сфере, непосредственно не приносившей выгод феодаль­ному государству). Феодальная эксплуатация со стороны куанов достигла такого размаха, что смертные приговоры зарвавшимся чиновникам стали выносить «в рабочем порядке», властью мест­ного губернатора. Такие редчайшие в феодальном государстве экстренные меры говорят  о  серьезности  положения  к   1713   г. Но многоземелье оказало свою стабилизирующую роль, аграрные; трудности  были  сравнительно быстро преодолены, и правитель­ство Нгуенов снова возвратилось к внешнеполитическим пробле­мам — отношениям с Камбоджей.  При помощи  Куок-тюа власть в Ловеке, тогдашней столице Камбоджи, захватил Анг Ем, чьи права на престол были сомнительными по сравнению с правами другого претендента — Преах Срей Тхомеа; Сиам в  1717 г. ввел свои войска, чтобы поддержать последнего. Мак Кыу выступил на стороне Анг Ема, выполняя свой долг вассала  Камбоджи и Дайвьета, за что тайский флот сжег г. Хатиен; Мак Кыу скрылся. Появившийся флот Куок-тюа одержал частичную победу над тайским флотом, а угроза голода заставила отступить другие кораб­ли. Правда, сиамская сухопутная армия заняла Удонг; на трон был посажен Преах Срей Тхомеа, и тайские войска ушли.

Последние годы правления Куок-тюа были временем внутри- и внешнеполитической пассивности. Основные усилия, как в это время и в Дангнгоае, направлялись в сферу социально-экономи­ческую и политико-административную, имея целью укрепление феодального государства. Это ощущение необходимости укрепле­ния власти, ярко выраженное в деятельности наиболее дально­видных феодальных лидеров, было реакцией на надвигающийся кризис.

Экономическое развитие феодального общества. Хотя в целом экономическое положение Дангчаунга было лучше, но свои труд­ности были и здесь. Менее страдавшее от малоземелья, менее под­верженное засухам, сельское хозяйство Центрального Вьетнама несло потери от ураганов и землетрясений, нередких в этой части страны, и связанных с ними разрушений ирригационных систем. Но в отличие от Чиней более богатые благодаря резервам юга Дангчаунга Нгуены больше внимания и средств уделяли строи­тельству ирригационных сооружений. Что касается системы нало­гообложения, то в старой части страны («старые владения») она в принципе была такой же, как и в Дангнгоае; в южных обла­стях обложение было легче и проще. Тюа Хиен регулярно рас­ширял ирригационное строительство, в основном строились дам­бы, препятствующие разливам рек.

Ремонт и расширение сети дамб оказывали благоприятное воздействие на экономику. Когда 1665 год принес хороший уро­жай, то, хотя в 1667 г. на страну напала саранча, голода за собой это не повлекло: система резервных складов при хороших урожа­ях себя оправдала. Используя непрерывно шедшее стихийное освоение земель, правительство провело в 1668 г. «проверку зе­мель», изыскивая поля, до сих пор не облагавшиеся налогом; они были обмерены, и с них собрали налоги. Такие новые поля, соз­даваемые ушедшими из деревень на новые земли беглыми бедня­ками, были важнейшим экономическим резервом, а работа по их обнаружению и обложению составляла важную часть экономиче­ской деятельности феодального правительства Дангчаунга. В сле­дующем году произвели «проверку и отбор» в двух провинциях, что также увеличило сумму собираемых налогов. В эти же годы Хиен поручил одному из сановников, Хо Куанг Даю, организо­вать обмер реально обрабатываемых полей в деревнях по всем хюенам, установить по трехступенчатой шкале продуктивность каждого поля, выделить поля осеннего урожая и пустующие зем­ли; все это делалось для дифференцированного взимания налогов. Общинные земли должны были, как и прежде, распределяться между свободными крестьянами, платившими налоги. Что же ка­сается распашки нови, вырубки леса и подъема целинных земель с последующим созданием там обрабатываемых полей, то их раз­решалось превращать в частные земли для постоянной (т. е. вечной) обработки при условии внесения особого налога[91]. Этот важнейший законодательный акт, узаконивший поместное земле­владение, был принят в Дангчаунге за полвека до появления ана­логичного закона в Дангнгоае. Он во многом ослабил социальный кризис (как и закон 1723 г. в Дангнгоае), поскольку земли по­мещиков были отделены от крестьянских, помещики что-то вноси­ли в казну, как и в Европе, а не просто через участие в работе государственного аппарата уклонялись от уплаты налогов (ранее факт службы освобождал от уплаты налогов без учета того, сколько земли имеет данный чиновник).

О том, что этот закон был принят для ослабления имеющихся в деревне противоречий и прекращения борьбы помещиков и кре­стьян, прямо сказано в тексте указа: «...разрешается превращать их (новь и т. д. — Авт.) в частные земли... крестьяне общин не могут посягать на них. С этого времени народ перестанет пося­гать и, довольный своей участью, будет добывать свое пропита­ние». Далее говорилось, что «в будущем, когда распаханных (т. е. частных) земель будет становиться все больше, следует создать отдел (ти) „Нонг лай" для проверки налогообложения (частных земель)»[92]. Таким образом, на вновь обрабатываемых землях предполагалось в основном помещичье, а не общинное землевладе­ние, и правительство Нгуенов рассматривало этот процесс в от­личие от Чиней в XVII в. как естественный.

Особой формой феодальной эксплуатации было создание на пустующих или недавно нанесенных рекой и только начавших об­рабатываться землях (тем самым не принадлежавших обычно об­щине) военных поселений (дон-диен) и поселений зависимых кре­стьян (диен-чанг). Куаны, управляющие дон-диенами и диен-чан-гами, распоряжались такими землями; доходы от них образовы­вали нгу-лок — фиксированную ренту-налог, шедшую в качестве жалованья или пенсии государственным чиновникам высших ран­гов и полководцам (имелась еще и ежегодная денежная пенсия), С остальных земель такой общины налог «вносили отдельно», т. е. непосредственно государству.

«Проверки» были вначале достаточно частыми, но с 1701 по 1725 г. они были проведены всего два раза, причем в 1713 г. практика «проверок» подверглась сильной критике. Преемники Куок-тюа также их почти не проводили; очевиден отказ с начала XVIII в. от использования этого мощного рычага вмешательства в дела деревни. При Куок-тюа «проверки» проводились специали­зированные, в отдельных областях, особенно южных, где беглых, создавших свои хозяйства, было больше всего; отдельно перепи­сывали полноправных — динь и бедных — нунг[93]. Переселенцев на юге по-прежнему стремились объединить в платежеспособные об­щины. В 1698 г. население Зядиня насчитывало уже 40 тыс. се­мей. Здесь собирали бродяг, пришедших с севера, из Ботиня, и общины прямо «учреждались» властями вместе с границами их земель; куаны обязывались способствовать освоению целинных земель. Немедленно устанавливался порядок налогообложения и составлялись реестровые списки.

В 1703 г. было произведено обложение поземельным налогом всех обрабатываемых полей, тем самым были включены в об­ложение вновь обработанные земли, так как исходили из наличия реально обрабатываемых участков. Помимо этого было введено полное налогообложение в недавно присоединенных землях, где с 1687 г. взимали половинный налог (это полное обложение все равно было легче, чем в «старых владениях»). Все это постоянно увеличивало объем рисовых поступлений государства. В 1725 г. при воцарении нового тюа, Нгуен Фук Тю, была отменена поло­вина денежного налога и 20% поземельного. Примечательно, что в Дангнгоае более охотно освобождали от денежного налога, а в Дангчаунге — от рисового, как менее важного, по-видимому, для доходов государства. Экономическая политика Нгуен Фук Тю продолжала политику Куок-тюа. Неполная отмена налогов сви­детельствовала наряду с датой 1724 г. как конца «эры спокой­ствия»[94] о каких-то экономических трудностях.

Нгуен Фук Тю продолжал практиковать раздачу больших нгу-лок, но размер его дарений был меньше, чем раньше. Примеча­тельно, что нгу-лок в это время исчисляется в цифрах людей, а не деревень. Источники позволяют считать, что не все население данной деревни было обязано нгу-лок его получателю.

Как и в Дангнгоае, все большую роль в экономике играла не­земледельческая сфера. Некоторые зажиточные торговцы субси­дировали организацию крупных горнорудных предприятий. Так, промышленник Зянг Хюен купил у казны гору и право на разра­ботку ее недр (золота)[95]. В ремесленных кварталах вокруг г. Фу-суана на некоторых ремесленных предприятиях было занято до 15 ткачей. Большое значение имела торговля, вначале по преиму­ществу внешняя, затем, по мере освоения юга, и внутренняя. Сложнее выглядело и денежное обращение, более совершенное и эффективное, чем ранее (как и система учета). Большое внимание уделялось торговле и транспортным путям, организации внешней торговли, системе мер и весов и пр. Число средних городов было высоким, столица не занимала такого доминирующего положения, как в Дангнгоае.

Государство энергично вмешивалось в экономическую жизнь в неземледельческой сфере. Так, в 1672 г. был специально установ­лен порядок проезда по водным и сухопутным путям, их разде­лили на участки, согласно которым велись планирование и учет перевозок. В денежной системе широко функционировали не толь­ко высшие и низшие, но и средние номиналы, небольшие серебря­ные монеты. Деньги сильно «уважались» (например, дарили не украшения, одежду и т. п., а 20 лангов серебра). Денежные от­ношения уже в XVII в. глубоко проникли и в сельское хозяйство, цены на рис всегда рассматривались, как и в Дангнгоае, как ха­рактеристика социально-экономического положения.

Финансы были менее централизованными, часть казенных де­нег хранилась не в центре, а на местах; время от времени круп­ные чиновники ездили их проверять. Имелись склады для риса, собранного «куанами дон-диенов и диен-чангов»; с этих складов рис выдавался родственникам тюа, знати и тем сановникам, кто имел право на жалованье в форме нгу-лок. Жалованье военным и гражданским куанам выплачивалось связками медных донгов и серебром в средних номиналах.

Внимание к торговле и общий реалистический курс политики в период стабилизации в конце XVII — начале XVIII в. имели своим следствием меры по оздоровлению финансовой системы. В 1724 г. в обращении остались только медные монеты, охотно принимавшиеся населением. В то же время прочность экономики и государственной власти позволила ввести принудительный (т. е. не по весу) курс для медной монеты.

В развитии городов и торговли Зядиня заметную роль сыграл приезд сюда в 1679 г. беженцев от маньчжуров. Среди них было много торговцев; при участии их опыта и капиталов здешняя торговля быстро расширилась. В Зядинь приходили в последней четверти XVII в. суда японцев, китайцев, малайцев, яванцев. В се­верной части Дангчаунга специально для нужд торговли тюа за­ставляли солдат и диней строить каналы (два в 1681 г.), чтобы «приезжающим торговцам было удобно»[96]. Крупным торговым центром Дангчаунга был Хойан[97].

Хойан унаследовал торговые связи тьямских портов, приобре­тенные ими благодаря выгодному географическому положению. Сюда приходили суда из Китая, Японии, Индонезии, Сиама и Ев­ропы. На экспорт шли ткани местного производства, шелковая пряжа, благовонное дерево и корица[98]. Китайские купцы высту­пали в качестве посредников и во внутренней торговле: они ску­пали в Хойане медную посуду, привозимую европейскими купца­ми, а затем продавали ее в глубинных районах страны.

Сложились прочные торговые связи и между отдельными райо­нами Южного Вьетнама; рис из Зядиня везли на продажу в Тхуанхоа, а ремесленные изделия из Тхуанхоа продавались в дельте Меконга.

Ввоз и вывоз товаров из страны облагались высокой пошли­ной. Нгуены в XVIII в. активно и целенаправленно развивали и финансировали заморскую торговлю, частично используя при этом опыт китайских купцов Хатиена. Китайские купцы в Зядине в 1699 г. были объявлены подданными Нгуенов и поставлены под государственный контроль.

В то же время в экономике еще широко использовался «конг виек» — государственная барщина диней, чьими руками строились укрепленные города (1678, 1687 гг.), каналы (1681 г.) и др.

Важной частью государственной экономики был государствен­ный транспортный флот, который ежегодно, перевозил часть со­бранного в виде налога риса в столицу, где его и распределяли. Этим занималось специальное ведомство с высоким чиновником во главе. Имелись специальные правила содержания и эксплуата­ции этого флота; каждое судно делало два рейса в год.

Как показано в гл. I, период с 1660-х годов по 20-е годы XVIII в. был для Дайвьета временем стабилизации, под покровом которой медленно нарастал экономический кризис, связанный с ослаблением общинного и усилением поместного землевладения. До поры до времени эти процессы не вели к социальному кризису, и указанные полвека можно считать временем относительного равновесия, сменившего бурные полвека междоусобных войн и предшествовавшего полувеку обострения социального кризиса, разразившегося в последней трети XVIII в., когда проходила кре­стьянская война Тэйшонов.

[1] Д. В. Деопик. Вьетнам в период развитых феодальных отношений.— История стран Азии и Африки в средние века. М., 1968, с. 195, 396.

[2] К. Маркс. Капитал. Т. III.—Т. 25. Ч. II, с. 354. Произведения К. Марк­са и Ф. Энгельса даются по 2-му изданию Сочинений.

[3] 1 мау = 3600 кв. м, или 0,36 га.

[4] Энгельс — Марксу, 6 июня 1853 г.—Т. 28, с. 221.

[5] М. А. Чешков. Очерки истории феодального Вьетнама. М.,  1967, с. 54.

[6] Рhаn   Нuу  Сhu. Lich trieu hien chuong loai chi. Т. 1, q. II—V, с. 39 — 141.   Hanoi; Kham dinh Viet su thong giam cuong muc   (далее: Cuong muc. Ha-noi, 1957—1960, t. XIX, q. LХШ, с. 18.

[7] Народы Юго-Восточной Азии. М,   1906, с. 97.

[8] Phan Huy Le. Che do ruong dat va kinh te nong nghiep thoi Le. На-noi, 1959.

[9] Phan Huy Chu. Lich trieu... t. III, c. 71.

[10] Cuong muc. Т. XVI, q. XXXIII, с. 6.

[11] Ngo Cao Lang. Lich trieu tap ky. T. II. На-noi. 1957, с. 155.

[12] Cuong muc. Т. XVI. q. XXXVI, с. 122.

[13] По расчетам М. А. Чешкова («Очерки...», с. 91), в Дангнгоае (Северном Вьетнаме), натуральный налог в начале XVIII в. составлял 40% урожая.

[14] В XVIII в. основная масса крестьян дельты Красной реки содержала ус­ловных служилых владельцев — куанов и солдат (Phan Huy Chu. Lich trieu... t. II, с. 70).

[15] Э. Добби.  Юго-Восточная Азия. М., 1952, с. 266, рис. 105.

[16] Dai nam thuc luc (далее — DNTL). Ha-noi. Т. 1, с. 126.

[17] М. А. Чешков.  Очерки..., с. 117-118.

[18] К. Маркс. Капитал. Т. III — Т. 25. Ч. II, с. 354.

[19] Ф. Энгельс. Анти-Дюринг.—Т. 20, с. 284.

[20] М. А. Чешков. Очерки..., с. 130.

[21] Le Quy Don. Rien van tieu luc. Ha-noi, 1964. с. 414.

[22] Le Quy Don. Phu bien tap luc. Ha-noi. 1962, с. 242, 256. 376.

[23] М. А. Чешков. Очерки... с. 59.

[24] Ехроse statistique du Tunkin, de la Cochinchine, du Cambodge, du Tsiampa, du Laos, du Lac Pho par M.M. sur la relation de M. de la Bissachere. Londre, 1811, с. 166.

[25] Cuong muc. Т. XVI. q. XXXV, с. 115.

[26] Тюа сочетал функции канцлера и главнокомандующего; кроме верховной военной (и все более — и гражданской) власти он имел огромные земельные владения.

[27] Энгельс — Марксу, 6 июня 1893 г.—Т. 28, с. 221.

[28] Д. В. Деопик. Пути формирования высшего сословия во Вьетнаме (XVI—XVIII вв.).— «Народы Азии и Африки». 1974, № 4, с. 133—138.

[29] Рhan Нuу Сhu. Lich trieu... t. II, с. 41, 42. 49.

[30] Г. Ф. Мурашева. Вьетнамо-китайские отношения. XVII—XIX вв. М., 1973, с. 45.

[31] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXIII, с. 29.

[32] Там же, с. 28.

[33] Там же, с. 4.

[34] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXIII, с. 10.

[35] Также имел титул тхам-тунг.

[36] Сuong muc. Т. XVI. q. XXXIII, с. 13—14.

[37] Так назывались земледельческие провинции дельты Красной реки, основ­ная часть Дангнгоая.

[38] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXIII, с. 25.

[39] Где набиралась основная часть армии.

[40] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXIII. с. 26.

[41] Phan Huy Chu. Lich trieu... t. II, с. 37.

[42] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXIII, с. 29.

[43] Там же, с. 40.

[44] Там же, с. 46—48.

[45] Лишь в конце правления, когда власть перешла к сторонникам его на­следника Кыонга — Нгуен Куи Дыку и Дает Динь Тыонгу (1703—1709), можно говорить о последовательной государственной политике.

[46] М. L. Маnich. Нistory of Laos. Ваngkok, 1967, с. 159—164.

[47] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXIV, с. 48.

[48] Там же, с. 53.

[49] Там же, с. 68.

[50] Там же с. 71.

[51] Там же, с. 75.

[52] Д. В. Деопик. Внутриполитическая  история  позднего  Маджпахита  и ее связь с изменением структуры феодалов. Малайско-индонезийские исследования. М., 1977, с. 25—41.

[53] Сuong muc. Т. ХVI, q. XXXV, с. 81.

[54] Там же, с. 82.

[55] Там же, с. 85.

[56] Сuong muc. Т. XIX, q. ХLIV, с. 49.

[57] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXV, с. 86.

[58] Там же.

[59] Ngien cuu lich su (далее — NCLS). 1965, № 75, с. 29.

[60] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXV, с. 85.

[61] Ngo Cao Lang. Lich trieu tap ky. Т. I, с. 210—211.

[62] Dai Nam hoi dien su le. q. XIII, с. 78 — Сuong muc. Т. XVI, с. 93.

[63] Сuong muc. Т. XVI. q. XXXV, с. 99.

[64] Там же.

[65] Там же, с. 97.

[66] Г. Ф. Мурашева. Вьетнамо-китайские отношения..., с. 56.

[67] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXV, с. 102.

[68] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXVI, с. 134.

[69] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXVI, с. 140.

[70] Там же, с. 122.

[71] Там же.

[72] Там же, с. 123.

[73] Phan Huy Chu. Lich trieu... t. II, с. 75.

[74] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXV, с. 105—106.

[75] М. А. Чешков. Очерки..., с. 74.

[76] Сuong muc. Т. XIX, q. LХШ. с. 19.

[77] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXV, с. 112.

[78] Сuong muc. Т. XVI, q. XXXVI, с. 117.

[79] Там же, с. 118.

[80] DNTL. Т. I, с. 226.

[81] Lе Quy Don. Phu bien... с. 380.

[82] DNTL. Т. I, с. 112.

[83] DNTL. Т. I, с. 130. Примечательно принижение роли «вельмож» — вьет­намского аналога конфуцианского «благородного мужа».

[84] DNTL. Т. I, с. 47.

[85] Н. Ruissier. Histoire sommaire du royaume de Cambodge. Hanoi, 1929 с. 59—60.

[86] DNTL. Т. I, с. 125.

[87] Phan Huy Chu. Hoang Viet du dia chi, q. I, c. 136—140.

[88] А.  Dauphin-Meunier. Histoire du Cambodge. Р., 1961, с. 83—84.

[89] Д. В. Деопик. Хэ-цянь (Ха-тиен). Сингапур XVIII века. — Государство и общество в Китае. М„ 1976, с. 207—209.

[90] DNTL. Т. I, с. 173.

[91] DNTL. Т. I, с. 112.

[92] Там же.

[93] DNTL. Т. I, с. 150.

[94] DNTL. Т. I, с. 188.

[95] Le Quy Don. Phu bien... с. 248.

[96] DNTL. Т. I, с. 127

[97] Le Quy Don. Phu bien... с. 287.

[98] М. А. Чешков. Ремесло и торговля Куан-нама к 70-м годам XVIII в. — Из истории стран Юго-Восточной Азии. М., 1968, с. 101.