Раздел III

ВЬЕТНАМ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.

Глава 1

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Социальное устройство вьетнамского общества

Восстание Тэйшонов вскрыло основные противоречия, харак­терные для вьетнамского развитого феодализма, и открыло путь к переходу страны при династии Нгуенов к поздним этапам фео­дальных отношений.

Социально-экономические процессы, связанные с ослаблением общинной организации, с ростом поместного землевладения, упад­ком условного чиновничьего землевладения, с развитием рынка, ремесел и городов, особенно усилились в рассматриваемый период. Для понимания социальной роли помещика и его места во вьет­намской деревне необходимо учитывать, что вьетнамский помещик происходил из богатых крестьян этой же деревни; государствен­ными чиновниками могли стать его дети, реже и только в позднее время — он сам. Отсюда и его тесная связь с деревней. Но отжив­шая форма производственных отношений, при которых экономи­ческая и политическая власть находилась в руках служилых фео­далов, а деревенское и городское население рассматривалось как имущественно и социально нерасчлененная совокупность свобод­ных, народ, сковывала вьетнамское общество до конца XVIII в. Двойная эксплуатация — со стороны чиновников-землевладельцев и со стороны новых феодалов, «богачей»-помещиков,— была от­ражением в экономической сфере этого противоречия между содер­жанием и формой. Оно вызвало восстание Тэйшонов, разрешив­шее частично указанное противоречие.

Основой класса феодалов все более становились помещики, в то время как чиновничество постепенно занимало то место, кото­рое оно занимало в большинстве позднефеодальных государств, особенно абсолютистских (во Вьетнаме XIX в. имелся ряд черт абсолютизма),— обладающее высоким престижем сословие плат­ных служащих, лишь часть из которых являлась помещиками-зем­левладельцами[1]. При этом те из них, кто являлся помещиками, частью были ими при рождении, частью стали ими в результате накопления богатства в ходе службы в государственном аппарате.

Продолжавшиеся с XVII—XVIII вв. распад общины, размыва­ние ее средних слоев привели, с одной стороны, к выделению мас­совой прослойки неслужилых мелких феодалов-помещиков («бо­гачей»), а с другой — к разделению крестьян-трудящихся на сред­ний слой полноправных общинников и низший слой, основную часть которого составляли неполноправные общинники (пришлые бедняки с ограниченными правами, частью — без земли)[2]. Прочие группы, в том числе близкие к холопам, стали немногочисленны.

Общинный механизм уравнительного землепользования посте­пенно прекращал свое действие[3]. Деревня практически преврати­лась в совокупность мелких помещиков и крестьян-аллодистов (наследственных владельцев мелких участков); к середине XIX в. использование остатков общинных институтов даже для фискаль­ных целей становилось затруднительно. В разных частях страны соотношение этих групп было различно, но особенно сильно рас­слоение ощущалось на севере.

Соответственно изменилась и система эксплуатации. Роль рен­ты-налога быстро падала, объем ее уменьшался пропорционально уменьшению доли общественных полей (конг-дьен) в пользу част­ных (ты-дьен)[4], все большее число крестьян оказывалось в пря­мой зависимости от помещика. Соответственно уменьшались, осо­бенно на севере, суммы собираемых государственных налогов и возможность содержать на их счет дипломированных чиновников и  солдат.   Необходимо  помнить,  что объем  собираемых  налогов был много меньше того, что должно быть собрано по налоговым ведомостям, так как частичная отмена и сокращение налогов ста­ли в XIX в. частым явлением. Число дипломированных чиновни­ков в XIX в. упало, их функции  в значительной мере перешли к лай зитям — местным недипломированным чиновникам: старосте деревни, помощнику начальника тонга и др., которые практически все были помещиками[5]. Таким образом, административная власть на  местах все более переходила  сначала  на  практике,  а затем и юридически к помещикам. Изменилась и форма участия дипло­мированных чиновников в  феодальной эксплуатации.  Подавляю­щее большинство в течение первой половины XIX в. было пере­ведено на денежное (порой частично рисовое) жалованье[6], в зна­чительной части выплачивавшееся за счет доходов, получаемых с юга. Даже вопрос о небольших участках под дома для чиновни­ков и членов их семей был предметом обсуждения в тех редких случаях, если чиновник или его семья не имели частных земель, т. е. не были помещиками[7].

Что же подготовило это превращение феодальной бюрократии в сословие платных чиновников? В первую очередь изменение-условий в деревне, где значительная часть земли теперь принадле­жала помещикам, а не крестьянам. Обложение же помещиков бы­ло фактически, а частью и формально ниже, чем свободных кре­стьян, а это означало появление на рынке больших масс товар­ного риса. Потребителями его стали в первую очередь дипломи­рованные чиновники, переведенная на жалованье армия и быстро* растущие города. Для служилых феодалов, чье число на ме­стах сокращалось, хватало уменьшившихся (относительно) нало­гов, которые во все большей степени платились деньгами, на ко­торые и покупался рис и другие продукты, раньше шедшие куа-нам с их служилых земель. Структура эксплуатации изменилась, роль рынка резко возросла.

Развитие денежных отношений, резкое увеличение торговли предметами широкого потребления, в первую очередь рисом, со­ставляют одну из характерных особенностей XIX в. Росло число торговых пунктов, увеличивался объем торговли, ее сложность, дальность и регулярность перевозок и т. д. Вьетнамское купечество стало заметной частью общества, откуп налогов, таможенных сбо­ров, рудников стал распространенным явлением. Купечество по­лучило определенные права, у него были свои идеологи и защит­ники даже при дворе. Да иначе и быть не могло в условиях, ког­да без регулярного массового торгового обмена многие важные области страны просто не могли существовать (подвоз риса с юга, продуктов горнорудной промышленности с севера и т. д.). Купцы часто вели борьбу в защиту своих экономических интере­сов и прав и нередко ее выигрывали. Определенные позиции в торговле и промышленности занимали ведавшие рядом отраслей «экономические» чиновники, получавшие часть доходов.

Изменилось и положение частных промышленников. Слово-«ремесленник», по традиции применявшееся ко всем лицам, свя­занным с несельскохозяйственным производством, объединяло не только цеховых рабочих и наемных рабочих, но и хозяев рудни­ков, и хозяев ткацких мануфактур, и владельцев больших верфей, оружейных мастерских, даже монетных дворов. И, что наиболее примечательно, городское торгово-ремесленное население уже рас­сматривалось феодалами-чиновниками и императорской властью как группа, отличная от других слоев общества.

Основную массу населения деревни составляли малоземель­ные и безземельные крестьяне, работающие целиком или частично на земле помеищка; многие из них были юридически неполно­правными, они платили налог (подушный налог) государству и ренту — помещику.

Значительную группу составляли юридически полноправные крестьяне, ведущие собственное хозяйство на наследственных участках земли (как общинных, так и частных) и объединенные в некоторой степени сохранившимися общинными институтами[8]. Они давали основную массу ренты-налога. Имелись крестьянские общины, целиком платившие на «законном» основании ренту-на­лог крупному титулованному феодалу[9] или помещику (во втором случае такие деревни укрывали от государственного обложения). В горных районах существовали более ранние формы феодаль­ных отношений: горцы были обязаны определенными поставками и своим феодальным вождям, и государству.

Основная масса вьетнамских феодалов — это мелкие помещики, обладавшие наследственными частными землями в деревнях, как правило небольшими и часто разбросанными в разных местах (кроме созданных помещиками деревень на юге). Часть из них могла обрабатываться семьей помещика, часть — крестьянами, за­висимыми от феодала. Помещик-«богач» (тхо хао) не считался владельцем этих крестьян, но их экономическая зависимость поз­воляла применять любые формы насилия. Он платил со своих земель небольшой (хотя порой и формально равный крестьянско­му) налог государству (если не относился к сословию чиновни­ков). Экономическая и административная власть помещика в де­ревне была велика, поскольку общинная администрация и много­численные недипломированные помощники начальника уезда (хюена) состояли из них, и все более усиливалась; источники пол­ны упоминаний о засилье помещиков в деревне, об их уклонении от уплаты налогов и от регистрации своих земель.

На   протяжении  XIX  в.   феодальное  чиновничество  несколько раз пыталось частично   восстановить  свои позиции   в экономиче­ской жизни деревни, ограничив поместное и вообще частное зем­левладение, но все эти попытки были тщетны как потому, что по­мещиками были сами чиновники, так и потому, что не могло быть и речи о последовательной борьбе феодального    государства  со своей основной социальной базой  (все императоры отвергали ре­шительные меры против помещиков). Именно они все более пре­вращались в военную опору государства, самостоятельно подавляя порой даже    средние по масштабам крестьянские восстания[10]. Прямые отношения землевладельцев-помещиков и крестьян, не опосредованные государством, все более становились основой де­ревенской жизни. Положение же прослойки феодальной бюрокра­тии в XIX в. было иным, чем раньше. Она уменьшилась в разме­рах, утратила в пользу помещиков значительную часть функций (даже часть рангов иерархии, правда низших), в том числе важ­нейшую — непосредственный контроль над крестьянским землевла­дением в деревне (по мере уменьшения числа общинных земель). Из ее ведения постепенно выходили все деревенские дела и часть полицейских функций, и существовала она уже в основном за счет централизованно распределяемого   денежно-рисового   жалованья. Изменялась и структура этой прослойки: в ней усилились военные элементы и недипломированные гражданские чиновники. Определенную роль сыграло и то, что военные кадры черпались в нача­ле века из центра и с юга, где гражданская администрация была малочисленнее и слабее. В создаваемой Нгуенами администрации потеряло четкость характерное для XVII—XVIII вв. разделение-гражданской и военной администрации; слияние военной и граж­данской администрации проходило в начале XIX в. при преобла­дании военных и их методов управления.

Ослабевала идеологическая база феодальной бюрократии — конфуцианство; хотя отдельные императоры пытались ее восста­новить, прежнее положение достигнуто не было, в середине века снова усилилось влияние буддизма. Необходимо учитывать, что» администрация формировалась в своей основе при Зя Лонге из жителей бывшего Дангчаунга, притом военных, т. е. той прослой­ки, которая традиционно противостояла конфуцианской феодаль­ной бюрократии бывшего Дангнгоая[11]. До 1820 г. эта группа гос­подствовала, до 30-х годов сохраняла очень важные позиции на севере и юге. Да и впоследствии ее влияние в духовной жизни: невозможно было игнорировать.

Такая прослойка, как духовенство (буддийские монахи и кон­фуцианские ученые), сохранилась, но ее имущество было незна­чительным применительно к каждому отдельному представителю духовенства и не очень большим суммарно (имеется в виду зе­мельное имущество). Вьетнамское государство XIX в. отличает определенная светскость, так как попытки утвердить преобладаю­щее влияние конфуцианства, во-первых, были непоследовательны, а во-вторых, начались много позднее оформления государства; Нгуенов. Импульс религиозного индифферентизма, данный Зя Лонгом, так и не был преодолен даже в столице к началу фран­цузской агрессии.

Вопрос о социальной структуре вьетнамского города исследо­ван еще далеко не полностью, но налицо бурное развитие рынка, резкий рост торговли предметами широкого потребления, интен­сивное развитие денежного хозяйства. Объединение страны и уни­чтожение Тэйшонами обветшалых рамок феодально-бюрократиче­ского государства создали возможность немедленной реализации давно подготовлявшегося взаимного дополнения экономики раз­личных частей страны (рисовый юг — горнодобывающий север и т. д.). Распад общины и интенсивное перемещение представите­лей трудящихся слоев, появление товарного риса помещиков, ши­рочайшее распространение наемного труда и денег — все это спо­собствовало быстрому развитию и оформлению предбуржуазных и предпролетарских слоев города. В XIX в. происходило массовое сселение ремесленников в города, прежде всего в столицу. При этом оно зачастую было добровольным и поощрялось государ­ством. В результате традиционные цеховые связи постепенно ру­шились, в новых условиях большое число ремесленников (кроме части приписанных к крупным государственным мастерским, верфям) становилось людьми наемного труда. Ремесленники в сель­скохозяйственных деревнях (кузнец, ткач, гончар и т. п.) были традиционно относительно слабы во Вьетнаме, ремесленные же кварталы-фыонги, особенно образующие самостоятельные ремес­ленные поселения, постепенно утрачивали элементы общинно-це­ховой спайки. Росла металлургия и металлообработка, особенно железа; практически все необходимые стране орудия производства и все оружие вырабатывались в ее пределах. Вcе это дает осно­вание считать, что увеличивалось число лиц наемного труда. Наем­ные рабочие городов и шахтеры боролись против эксплуатации (бегство, медленные темпы работы), порой добиваясь увеличения заработной платы. Они участвовали в восстаниях в Ханое, в обо­роне восставшего Зядиня (Сайгона) от императорских войск, в шахтерских восстаниях.

В городе четко оформились крупные купцы-предприниматели, которые не только ворочали огромными суммами в рамках своих торговых предприятий, но и брали на откуп налоги, таможенные сборы, рудники, владели флотилиями кораблей и торговыми кара­ванами и т. п. Это говорит как об увеличении возможностей пер­воначального накопления, так и о том, что оно шло и прошло значительный путь—большие запасы денег у купцов и промыш-.ленников уже были, и они пускали их в торговый и промышлен­ный оборот (хотя можно предположить и вложение их в земель­ную собственность). Мало того, купеческая верхушка организован­но выступала против попыток дискриминации крупных торговцев, а порой проваливала соответствующие начинания властей, исполь­зуя своих сторонников в правительстве и на местах.

В целом развитие промышленности шло медленнее, чем разви­тие торговли; позиции государственных предприятий были еще сильны; предубеждение против частного предпринимателя было глубже, чем предубеждение против частной торговли. Впрочем, последнюю также постоянно стремились обложить возможно более высокими налогами и максимально регламентировать.

Таков был социальный строй феодального вьетнамского об­щества в первой половине XIX в.

В характеристике социальной структуры XIX в. можно указать на две тенденции; их борьба определяла, в частности, экономиче­скую и социальную политику двора Нгуенов, его реакцию на раз­витие общественных процессов в стране.

Первая из них сводилась к стремлению феодалов всеми воз­можными средствами укрепить свое положение в недавно пол­ностью восставшей стране. Опыт тяжелой войны с Тэйшонами показал окружению Зя Лонга, в основном состоявшему из воен­ных, что одних побед на полях сражений недостаточно, что не­обходимы как временные уступки крестьянам и городским низам, так и прочная опора на помещиков. Надо было гибко маневри­ровать, учитывать в первую очередь реальности экономической и социальной обстановки, а не те или иные старые концепции дея­тельности феодального государства. Немалую роль играл и страх перед крестьянами у феодальных лидеров 1800—1810 гг., лично помнивших восстание Тэйшонов. Первая тенденция реализова­лась не через продуманную программу реформ, а через «стихий­ный реализм» осторожности, следовать которому было тем легче, что основные кадры того времени из-за принадлежности к воен­ному сословию (и в значительной степени к его низам) и проис­хождения из Дангчаунга (владения Нгуенов) были менее связаны с закосневшим феодально-бюрократическим гражданским аппара­том и его традициями, чем основная масса гражданских чиновни­ков, особенно на севере. Сложившаяся в годы войны с Тэйшонами и господствовавшая в 1800—1810 гг., когда были заложены осно­вы социального и государственного устройства империи Нгуенов, эта тенденция действовала и на протяжении большей части 20— 30-х годов, поскольку политические деятели этого направления фактически были у власти на большей части страны (Ле Тят — на севере до 1826 г., а Ле Ван Зюет и его сторонники — на юге до 1833—1835 гг.). Практически вплоть до середины XIX в. носители этой тенденции были влиятельны и многочисленны, особенно в средних звеньях центрального государственного аппарата, в про­винциях и в армии. Эта тенденция гибкого управления в гораздо меньшей степени сковывала развитие производительных сил, чем противостоящая ей консервативная тенденция.

Эта вторая тенденция действовала во вьетнамском обществе с самого начала XIX в. Субъективно ее носители, требовавшие мак­симального восстановления архаических норм общественной жиз­ни, хотевшие, чтобы «все было, как прежде», рассматривали воен­ную победу феодалов как социальную победу, доказавшую адек­ватность старых феодальных норм вьетнамской действительности конца XVIII — начала XIX в. Тем самым они отказывались видеть те новые силы и процессы, реальность которых признавали носите­ли первой тенденции. Помимо этого субъективного стремления вернуть доброе старое время были и объективные факторы, спо­собствовавшие усилению этой консервативной тенденции. Заклю­чались они в том, что по мере укрепления власти феодального государства, достигнутого в основном военными методами и воен­ными кадрами, росла необходимость в достаточно разветвленном государственном аппарате. А пути его формирования и деятель­ность были весьма и весьма традиционными, в то время как опыт 1790—1810 гг. базировался на временных мерах и организациях чрезвычайного тийа и поэтому не мог стать основой быстрой все­общей реформы государственного аппарата. Формирование нового типа регулярной гражданской администрации не могло не быть делом длительным; лишь часть (хотя и очень важная) вставших в этой связи проблем была решена в период преобладания в верхах первой тенденции (перевод чиновников на жалованье)[12]. В ре­зультате объективно необходимое быстрое воссоздание граждан­ских норм повлекло за собой укрепление позиций исторически изжившей себя прослойки класса феодалов — феодальной бюрокра­тии с ее тенденцией к восстановлению феодально-бюрократической организации всего господствующего класса и восстановлению со­ответствующих форм эксплуатации. Усиление консервативной тен­денции шло параллельно не только с воссозданием прослойки ее носителей — высших и средних гражданских чиновников, но и па­раллельно со сменой поколений, с уходом тех, кто помнил тэйшонское восстание, параллельно с затуханием восстаний вьетнамских крестьян в непосредственно послетэйшонский период. Укрепля­лось мнение, что тяжелые времена прошли и можно «все вернуть». Эта тенденция стала преобладать при дворе с начала 20-х годов, а в стране в целом — с середины 30-х годов XIX в.; она лежала в основе политики феодальной верхушки до середины XIX в.

Было бы неверно считать тот или иной период временем пол­ного преобладания какой-либо тенденции или временем их борьбы. Борьба шла все время, и ни одна из тенденций никогда не пре­обладала полностью. В 1800—1820 гг. в верхах имелась активная оппозиция консерваторов, частично подавленная лишь к 1816 г.[13]; в 1820—1830 гг. при дворе стала преобладать линия «консервато­ров», но она никогда не была проведена полностью в жизнь, по­скольку распад общины, рост роли городов и власть помещиков в деревне были реальностями, от двора не зависящими. Все по­пытки реставрации наталкивались как на борьбу крестьян, так и на сопротивление помещиков и купцов. До 1827 г. мероприятия «консерваторов» ограничивались центром — самой бедной частью страны, и лишь с 1832 г. вторая тенденция окончательно победила в верхах. Но и после этого попытки реализации основного элемен­та программы консерваторов — восстановления эксплуатации по преимуществу через ренту-налог — наталкивались не только на крестьянские восстания и глухое, упорное и повсеместное сопро­тивление помещиков и купцов, но и на протесты и прямое непод­чинение многих крупных чиновников на местах; они не могли в отличие от двора абстрагироваться от реальной жизни. «Консер­ваторам» удалось подавить частное предпринимательство в горно­добывающей промышленности (что повлекло за собой ее упадок), ограничить сферу откупов и сферу денежного обращения (что ме­шало развитию купечества), восстановить частично регулирование рисового рынка (что вызвало трудности с продовольствием), подо­рвать влияние военных (за счет заметного ослабления армии). Такой ценой был «восстановлен» порядок функционирования го­сударственного аппарата, но это коснулось скорее столицы, чем страны в целом, где влияние государственного аппарата посте­пенно ослабевало.

В рассматриваемый период во Вьетнаме шла борьба между двумя феодальными прослойками. В руках одной из них — поме­щиков — была экономическая и политическая власть в деревне, которую уже невозможно было отнять, что часто признавалось  «консерваторами», в руках другой — чиновничества (отчасти из­менившего в связи с переходом на жалованье свою социальную сущность) — находилась верховная политическая и администра­тивная власть.

В 30—40-х годах от консервативной политики феодальной вер­хушки страдали в первую очередь крестьяне и горожане, осо­бенно городские низы; политическая ситуация, отражавшая слож­ность социально-экономической ситуации, была весьма напряжен­ной. Естественно, было бы неверно считать постепенное усиление «консерваторов» следствием чисто политических событий (победы одной из группировок при дворе). Оно отражало неподготовлен­ность страны в целом к созданию системы государственной вла­сти, адекватной новой социальной базе — помещикам. Для этого необходимо было длительное время, и преобладание реалистиче­ской тенденции в 1800—1820 гг. было скорее забеганием вперед; обостренное внимание ко всему перспективному с точки зрения класса феодалов (в первую очередь усилению помещиков) было обусловлено опасением повторения крестьянского восстания. И, видимо, не случайно именно в первые два десятилетия XIX в. помещики регулярно и активно поддерживали государственную власть в критические для нее моменты крестьянских восстаний[14] и постепенно сократили эту поддержку в 30—40-е годы, когда предпринимались попытки опереться по преимуществу на чинов­ничество.

Возможность повторения общевьетнамского восстания была реальностью, крестьянство не оставалось безразличным к тому, каким путем пойдет развитие феодального общества. Изучая ис­торию Вьетнама первой половины XIX в., можно увидеть, что про­ведение реалистической политики в 1800—1820 гг. сопровожда­лось восстаниями вьетнамских крестьян гораздо меньшего мас­штаба, чем проведение консервативной политики в 20—30-х годах. Возможно, это и было одной из причин сохранения на своих по­стах представителей реалистической тенденции во времена, когда верховная власть последовательно придерживалась консерватив­ной политики. В то же время при Зя Лонге (1802—1820) восста­ния вьетнамских крестьян происходили именно в той части стра­ны, где власть временно оказалась в руках «консерваторов» (Нгуен Ван Тхань), и пошли на убыль после отстранения этих последних от власти.

В 30—40-х годах крестьянские восстания ширились одновре­менно с активизацией консервативной политики. Крестьянские восстания играли роль своеобразного регулятора в политике гос­подствующего класса, причем не только потому, что они усили­вали страх перед всеобщим восстанием, но и потому, что делали очевидными преимущества одной социально-экономической поли­тики верхов по сравнению с другой. Иными словами, крестьян­ство в целом чутко реагировало на попытки восстановления отживших форм власти феодалов, и попытки восстановления фео­дально-бюрократического землевладения и усиления роли государ­ства и его чиновников в деревенской жизни наталкивались на со­противление не только помещиков, но и крестьян, о чем прямо пишут источники. Совершенно неверно было бы говорить о какой бы то ни было поддержке крестьянами линии сторонников реаль­ной политики, но в конкретной обстановке первой половины XIX в., когда власть помещиков над деревней была бесспорной, усиление при преобладании в верхах «консерваторов» эксплуатации еще и со стороны феодальной бюрократии вызывало более частые вспышки крестьянского протеста. Подобное усиление было эконо­мически невыносимо и социально немотивированно, поскольку власть феодалов над деревней гарантировалась помещиками. Со­циальные отношения в деревне представляли собой в XIX в. слож­ный клубок противоречий, и на практике попытки чиновничества действовать в деревне вопреки помещикам без тех, чьими руками в первые двадцать лет XIX в. была подавлена половина крестьян­ских восстаний, сразу привели к резкому увеличению размаха этих восстаний.

Таким образом, при одинаково негативном отношении кре­стьян к помещикам и служилым феодалам помещики могли пра­вить в деревне без помощи куанов (кроме случаев крупных вос­станий), а куаны уже не могли. Новые формы отношений, сло­жившиеся между помещиками и крестьянами, в большей степени способствовали сохранению феодального строя в целом, чем ста­рые формы отношений между феодалами и чиновниками. Необ­ходимо помнить, что само сложение этих новых форм было след­ствием социально-экономических процессов, шедших внутри кре­стьянства.

Было бы неверно полагать, что усиление консервативных тен­денций в 20—40-е годы XIX в. было следствием реакционности или некомпетентности отдельных крупных феодальных лидеров. Есте­ственно, были деятели, последовательно отстаивавшие законченно реакционные взгляды (Нгуен Ван Тхань, Нгуен Конг Чы и др.)» но не они определяли политику феодальной верхушки. У консер­вативных тенденций этих десятилетий были, как уже говорилось, объективные основания, и эти негативные тенденции были значи­тельным, но не главным следствием более важной тенденции, по­зитивной. Такой тенденцией было становление после Тэйшонского восстания новых, позднефеодальных форм производственных от­ношений, основанных на прямой эксплуатации крестьян мелкими и средними неслужилыми помещиками в качестве основного вида феодальной эксплуатации. Экономическое становление этих форм активно шло в XVIII в., а в конце его восстание Тэйшонов смела значительную часть противостоящих помещикам архаических фео­дально-бюрократических прослоек. Последовавшие затем первые десятилетия XIX в. были периодом практических мер, оформивших в общем новое соотношение роли помещиков и куанов в социаль­ной структуре.

Однако дальнейшее закрепление в государственных нормах но­вых отношений было невозможно без быстрого восстановления ме­ханизма власти — в условиях феодального Вьетнама это могла быть только централизованная иерархия гражданских чиновников. Таким образом, восстановление разветвленного (хотя и сравни­тельно малочисленного) гражданского чиновничьего аппарата было объективно необходимо для средних и высших звеньев ме­ханизма управления, и это восстановление началось уже при Зя Лонге и быстро шло при его преемниках. Естественно, что меха­низм с таким многовековым запасом инерции, каким обладало дипломированное чиновничество, не мог перестроиться за полвека (в отличие от военных кадров 1800—1820 гг., не обладавших опы­том и традициями гражданского управления), ведь основным пре­имуществом гражданского чиновничьего аппарата в условиях фео­дального Вьетнама было то, что он образовывал целостную систе­му, где все винтики были давно подогнаны, и мог сам быстро вос­станавливаться (до известных исторических пределов), что и про­исходило в 1820—1830 гг. При восстановлении этой системы мера обновления, обусловленная восстанием Тэйшонов и вызвавшими его социально-экономическими причинами, была различна для разных частей системы. Низшие и средние звенья, более связан­ные с реальной жизнью, сами быстрее менялись и были более вос­приимчивыми к новым явлениям в общественной жизни; верх­ние — менее восприимчивыми. Но объективные преимущества гражданской феодальной организации во Вьетнаме как раз и сво­дились к ее целостности, к тому, что класс феодалов получал в готовом виде весь механизм угнетения трудящихся, со всеми его звеньями.

Потому он и возродился с частично изменившимся низшим и средним звеном и с почти не изменившимся верхним звеном. Для значительных изменений вверху исторически прошло еще мало времени.

Так сложилось положение, при котором дальнейшее укрепле­ние власти феодального государства, основанного на значительно изменившейся социальной базе, шло параллельно с усилением консервативных элементов и соответствующей политики в верхних звеньях феодального государственного аппарата в столице и при дворе. Насколько можно судить по истории независимого Вьетна­ма до 1883 г. и по некоторым чертам Вьетнама колониального, это усиление консервативных элементов не могло носить длительного характера, поскольку основные новые социальные слои — крестья­не-единоличники и помещики — становились все более массовыми. Но определенный отход от «реализма» первых послетэйшонских десятилетий в сторону «консерватизма» в 20—40-х годах совер­шенно очевиден. Он создал много новых противоречий как между крестьянами и феодалами, так и в среде феодалов (помещики тхо хао — чиновники-куаны) и среди куанов («практики» средних и низших звеньев — столичные куаны). Это усложнило обстановку в стране, значительно ее экономически ослабило, но в целом не угрожало существованию феодального строя, как такового, будучи объективно обусловленным, как уже говорилось выше. Это был первый этап периода перехода к позднему феодализму.

Государственное устройство

Главой всей законодательной и исполнительной власти был император. Законосовещательные функции исполнял двор.

Основными исполнительными органами были шесть столичных ведомств: личного состава и назначений (чинов) (бо лай), цере­моний (или обрядов) (бо ле), финансов (подворное ведомство) (бо хо), военных дел (бо бинь), юстиции (наказаний) (бо хинь), общественных работ (бо конг),— где велись все основные госу­дарственные дела[15].

В 1833 г. Минь Манг издал «Свод уложений» о государствен­ном аппарате (Хой дьен тоат йеу), где были определены функции всех ведомств и учреждений.

Ведомству личного состава и назначений и при Зя Лонге и при Минь Манге отводилось особое место в системе администра­тивной иерархии, так как оно выполняло весьма важную с точки зрения власти кадровую работу — формирование, по сути дела, всего государственного аппарата. Выдвижение на новые посты, перемещение с поста на пост, повышение и понижение в долж­ности гражданских чиновников, решение вопросов о наградах — все это входило в функции этого ведомства. Оно следило за ка­чественным и количественным кадровым составом всех остальных ведомств и учреждений, чем и определялась его важная роль в государственном аппарате.

Ведомство финансов отвечало за обложение и сбор налогов, упорядочение реестров налогоплательщиков, осуществляло конт­роль за казной, контроль за внешней торговлей, разбирало споры о принадлежности земель, обеспечивало выплату жалованья граж­данским и военным чиновникам, осуществляло регулирование цен и выпуск денег. В его ведение входила также подготовка ежегод­ных статистических докладов императору о количестве обрабаты­ваемой земли, о количестве денег, находящихся в обращении, о количестве зерна, серебра и золота, о числе налогоплательщиков и всего населения в стране.

Ведомство должно было также следить за продовольственной ситуацией в стране: вследствие частых наводнений и неурожаев требовались специальные меры по перемещению зерна из благо­получной провинции в провинцию, охваченную голодом.

Ведомству финансов подчинялись также все дворцовые и сто­личные сокровищницы. Как указывалось, вся денежная политика страны осуществлялась ведомством финансов. Сразу же после при­хода к власти Нгуенов была возобновлена чеканка медных монет: в 1802 г. был открыт монетный двор в фу Донгчи.

Одновременно шла борьба за установление государственной монополии на выпуск монеты, в связи с чем Зя Лонгом и его пре­емниками издавались указы, запрещавшие тайный выпуск денег.

Борьба государства за монополию на выпуск денег велась в нескольких направлениях. Власти шли по линии централизации де­нежного дела, сознательно не увеличивая количество монетных дворов. Так, в Зядине в течение многих лет не было своего монет­ного двора, и деньги туда везли, как правило, из столицы[16].

Когда в 1829 г. были вскрыты крупные злоупотребления, вы­разившиеся в тайной выплавке денег на монетном дворе Бао Туйен в Бактхане, Минь Манг распорядился перевезти его в столицу Хюе, где было проще осуществлять надзор[17].

Одновременно делались попытки пресечь приток дешевых цин­ковых денег из соседних провинций Китая, для чего был усилен пограничный контроль на заставах[18]. В тех же целях борьбы с инфляцией в Каобанге было запрещено платить налоги китайски­ми деньгами, что до сих пор формально разрешалось[19].

О том, что эти меры не помогали и инфляция в стране росла, говорит переписка Минь Манга с ведомством финансов. Минь Манг констатировал, что, несмотря на хорошие урожаи, цены на зерно растут, и объяснял это необычайно широкими масштабами тайной выплавки денег[20].

Ведомство церемоний занималось главным образом разработ­кой культовых церемоний, установлением времени и порядка жертвоприношений по поводу традиционных праздников, контро­лем за порядком церемоний во время аудиенций при дворе.

Ведомству церемоний были приданы функции органа, ведаю­щего постановкой образования в стране: оно руководило школами, набирало чиновников через конкурсные экзамены, изучало китай­скую классику и хроники минской и цинской династий в целях отыскания образцов для подражания.

В обязанности ведомства церемоний входило: установление сроков траура по умершему монарху, по членам императорской семьи, составление генеалогии правящей династии, организация церемониала восхождения на престол вьетнамского монарха, а также установление наград долгожителям и высокопоставленным людям. Присвоение посмертного имени чиновникам также входи­ло в компетенцию этого ведомства.

Одной из важных его функций, за неимением специального внешнеполитического органа, была дипломатическая, которая сво­дилась к приему и проводам послов, организации и проведению церемоний по приему инвеституры от китайского императора и приему и проводам послов из соседних стран — данников, выдаче им инвеституры.

По указанию императора ведомство устраивало моления о по­путных ветрах «в помощь навигаторам» в многочисленных бухтах страны в начале весны каждого года. Помимо молений ведомству церемоний было поручено следить за погодой и вести ежедневные записи.

Военное ведомство ведало всеми военными делами в стране. Важной опорой вьетнамского императора была армия. Размеры армии были поистине огромными. Так, в 1820 г. число солдат и военных чиновников в стране достигало 204220 человек при чис­ленности армии 160 тыс.[21].

Несмотря на то что в начале века большая часть вьетнамской армии была вооружена по-европейски и прошла европейскую под­готовку, организация армии оставалась традиционной.

Сухопутные вооруженные силы были организованы в пять ар­мий, главнокомандующим которыми считался император[22]. Во гла­ве каждой из пяти армий стоял военачальник. Армия состояла из крупных воинских единиц — зоань. Зоань делились на ве, ве де­лились на дои. В зоань (5 тыс. солдат) входило 10 ве. В ве вхо­дило 10 дои. Один дои насчитывал 50 человек.

Столичные войска находились на особом положении и были трех видов: личная гвардия императора, гвардия дворцовой охра­ны, регулярные войска[23]. Морские силы были организованы по той же системе, что и сухопутные. Во главе морских сил стоял глав­ный адмирал — тхуй ши до тхонг, которому подчинялись вице-адмирал — тхуй тхонг и два контр-адмирала — тьионг ве[24].

Армия набиралась на основе воинской повинности, которая при Нгуенах не была всеобщей[25]. При Зя Лонге солдаты набирались среди семей, где было три сына и более. Семья солдата получала от общины натуральное или денежное содержание во время служ­бы сына. Солдат выбирал староста деревни, которому запреща­лось заменять «военнообязанного» на невоеннообязанного, а так­же назначать в солдаты силой. За нарушение этих положений устанавливалось строгое наказание. Невоеннообязанные, которые, как правило, были бедняками, могли добровольно поступить на службу в части туан тхань — вид жандармерии, фао тху — в ар­тиллерию и речной флот.

Срок службы в армии не был одинаковым. Солдаты — выход­цы из Центрального Вьетнама служили в армии 15 лет, из других провинций— 10 лет.

Нгуены поощряли сверхсрочную службу в армии[26]. Солдаты, отбывшие в армии два срока, освобождались от подушного налога и от всех повинностей.  Отличившиеся  солдаты  после окончания службы платили только половину подушного налога[27].

В число постоянных функций военного ведомства входило: смещение и назначение военных чиновников, контроль над личным составом войск, созыв и направление войск на поле боя либо на подавление крестьянских волнений и мятежей, борьба с пирата­ми, набор крестьян в армию, выявление заслуг и провинностей, составление списков кадровых военных чиновников, составление докладов императору о числе войск в стране. Здесь создавались карты страны. Совместно с ведомством общественных работ воен­ное ведомство несло ответственность за строительство военного характера и охрану морских бухт. Чиновники военного ведомства часто выполняли дипломатические функции, возглавляли либо входили в посольские миссии, направляемые в Китай, Камбоджу и другие страны. Они использовались также в аппарате управ­ления Камбоджей, когда она получила статус наместничества (протектората).

В подчинении ведомства находилась почтово-курьерская служ­ба (быу тииь).

Ведомство юстиции венчало правовую иерархию феодального Вьетнама и следило за установлением и соблюдением правопо­рядка в стране.

В его подчинении находились большой апелляционный суд — дай ли ты и цензорат — вьен до сат.

Совокупность этих учреждений носила название там фап ти — палата трех законов[28].

Заседания представителей этих судебных учреждений во гла­ве с императором образовывали, по сути дела, верховный суд, где разбирались смертные приговоры и другие сложные судебные де­ла, адресованные императору[29].

Ведомство юстиции наблюдало за работой провинциальных юридических учреждений. В конце каждого года оно сообщало императору о количестве людей, заключенных в тюрьмы страны, и о числе дел, которые предстояло рассмотреть[30].

Во Вьетнаме, где по конфуцианским нормам наказание под­данных считалось не только правом, но и долгом суверена, а наказание рассматривалось как мера воспитания, ведомству юсти­ции как карающему органу отводилось особое место.

В ведомство юстиции к концу каждого года поступали докла­ды с мест (городов и провинций) с описанием особо тяжелых приговоров — каторга, изгнание, казнь через обезглавливание, че­рез повешение и т. д. Все эти дела рассматривались в ведомстве и докладывались вместе с аналогичными данными по столице им­ператору, за которым и было право на окончательное решение[31].

Выработка правовых норм, форм наказаний, правил расследо­вания преступлений, решения о пересмотре тяжелых приговоров, рассмотрение не окончательно доказанных преступлений, разби­рательство дел людей, заключенных под стражу,— так определя­лись функции ведомства юстиции в «Своде уложений» от 1833 г.[32].

Хотя ведомство юстиции находилось на вершине судебной иерархии, его решение не было окончательным. В сомнительных случаях император назначал определенную группу придворных сановников (динь тхан) для дополнительного разбирательства. Окончательное решение оставалось за императором.

Обязанностью цензората, который был создан в 1832 г. и входил в правовую триаду, было выявление и расследование слу­жебных проступков чиновников всех рангов[33]. В цензорат входило шесть палат, которые осуществляли контроль за соответствующи­ми шестью ведомствами и рядом других учреждений[34].

Ведомство общественных работ занималось строительством крепостей, строительством и ремонтом дорог, возведением мостов, императорских дворцов, храмов, всяким строительством, связан­ным с землей и деревом, рытьем каналов, получением и распре­делением всякого рода строительных материалов, разработкой образцов и моделей для различных ремесел, строительством и ре­монтом флота[35].

В системе центрального аппарата имелись два важных органа, находившиеся в непосредственном подчинении императору: при­дворный совет (ной как) и тайный совет (ко мат).

В ведении придворного совета была переписка между импера­тором и министрами шести ведомств и подготовка императорских указов и посланий.

Одно из отделений придворного совета, под названием би тхи со, служило личным секретариатом императору. Там хранились императорские литературные труды и деловые документы[36].

На придворный совет возлагалась обязанность контролировать деятельность шести ведомств и докладывать непосредственно им­ператору обо всех ошибках и злоупотреблениях в их работе.

Для обсуждения особо важных секретных государственных дел и пресечения роста влияния придворного совета в 1834 г. был создан тайный совет.

Столицей своего государства Нгуены сделали г. Фусуан (Хюэ), отказавшись от Тханглонга, в котором видели оплот анти­правительственных восстаний. Тханглонг, который при Зя Лонге назывался Бактхань, был в 1831 г. переименован в Ханой — глав­ный город одноименной провинции.

При императоре Зя Лонге весь Вьетнам был поделен на 23 провинции, которые, в свою очередь, делились на фу и хюены; хюены делились на тонги, а тонги — на общины (тхон или са).

Основное назначение тонга состояло в том, что он являлся до­полнительным промежуточным звеном в административном аппа­рате, усиливавшим централизацию управления страной. Несколько тонгов объединялись в хюен. Во главе хюена стоял уже не вы­борный, а назначаемый центральным правительством начальник, в руках которого сосредоточивалась вся власть — как админи­стративная, так и судебная.

Два или три хюена объединялись в фу, глава которого назна­чался центральным правительством.

Несмотря на то что фу, так же как и тонг, играл второстепен­ную роль в управлении страной, Нгуены придавали фу большое значение как промежуточному звену для еще большей централи­зации административного аппарата.

Феодальное чиновничество

Во Вьетнаме в первой половине XIX в. чиновничество государ­ственного аппарата делилось на две категории: гражданское чи­новничество (куан ван) и военное чиновничество (куан во).

Обе категории чиновников делились на девять рангов, кото­рые, в свою очередь, имели два класса: первый, или высший (тянь), и второй, или низший (тонг)[37].

Обладание определенным местом в табели о рангах давало чи­новникам право на ряд привилегий. Основными из этих привиле­гий являлись обладание наследственным титулом и получение зе­мельного пая в общине.

Распределяя титулы по рангам и классам, верховная власть с 20-х годов XIX в. проводила в определенной мере дискримина­ционную политику в отношении военных чиновников, но это каса­лось только средних и низших ступеней табели о рангах, у пер­вых же трех сохранялось полное равенство с гражданскими. Сни­жая к середине XIX в. в общей массе социальную значимость военных чиновников по сравнению с гражданскими, верховная власть в то же время стимулировала низший состав военных чи­новников к проявлению повышенной активности и эффективности выполнения отдаваемых приказаний.

Наряду с наследственными титулами феодальное служилое со­словие получало и значительную долю централизованно пере­распределенной ренты в виде денежного и рисового жалованья. Определенную роль играли в 20—30-е годы и общинные паи, но их реализация все более подрывалась в связи с сокращением ко­личества общинных земель в центре и на севере и почти полным отсутствием таковых на юге. В связи с этим в 1839 г. все чинов­ничество было переведено на денежное жалованье, а семье чинов­ника был оставлен лишь один пай под дом и приусадебный уча­сток.

Рост численности бюрократического аппарата на всем протя­жении первой половины XIX в., а в связи с этим и усиление фео­дальной эксплуатации тяжким бременем ложились на плечи кре­стьянства и трудового городского населения, вызывая периодиче­ские восстания крестьян, солдат и беднейшей части горожан.

Высшее чиновничество центрального государственного аппара­та в столице — гражданские чиновники и военные — входило в группу чиновников императорского двора, присутствующих на им­ператорских аудиенциях и принимающих решения по всем важ­ным вопросам, естественно, с последующим одобрением или от­клонением императором. Круг этих чиновников был довольно узок. Они занимали важнейшие посты во всех ведомствах.

Во главе каждого ведомства стоял глава (тхыонг тхы), долж­ность которого была введена еще при императоре Зя Лонге. На эту должность назначались чиновники первого класса второго ранга. Кроме этого в каждом министерстве существовали долж­ности двух первых советников (чиновников второго класса второго ранга); двух вторых советников, двух третьих советников, а так­же штат чиновников различных рангов и классов. В провинциях действовали местные государственные чиновники различных рангов.

С 1831 г. на севере (в Бактхане) и с 1832 г. на юге (в Зядине) вместе с новым административным делением была установле­на новая структура провинциального чиновничьего аппарата. Император Минь Манг учредил должности тонг дока (генерал-гу­бернатора двух либо трех провинций) и туан фу (губернатора непосредственно одной провинции). Будучи генерал-губернатором двух или трех провинций, чиновник в этой должности мог высту­пать в роли туан фу (непосредственного губернатора) одной из этих провинций, а другой или другими управлять по совместитель­ству. Туан фу мог быть по совместительству и бо тинем (на­чальником налогового управления). В компетенцию генерал-губер­натора входило руководство всеми военными и гражданскими делами, поддержание в порядке состава всех гражданских и военных чиновников в провинции.

Налогообложением и финансами провинции ведал чиновник, занимающий должность бо тиня.

Судебные функции осуществлял начальник судебного управ­ления (ан шат). В его функции входило ведение судебных уго­ловных дел в провинции, совершенствование нравов и обычаев, дисциплины, наказание и поощрение чиновников.

Провинциальные войска возглавлялись военачальником — лан бинем и его заместителем — фо лан бинем, на должности которых назначались чиновники третьего и четвертого рангов.

Вопросами образования в провинциях ведал чиновник четвер­того или пятого ранга, занимающий должность док хока.

Заменяя на местах весь центральный специализированный ап­парат, провинциальные власти могли во всех вопросах проводить свою собственную политику, ориентируясь на нужды своих районов, а не на формальные указания свыше. Однако это касалось в основном частных практических дел, а в глобальных вопросах политико-стратегического характера местные власти были вынуж­дены следовать предписаниям сверху.

Внутриполитическое положение страны

Первые 20 лет XIX в. были временем активной и напряженной деятельности феодального государства по социальному и полити­ческому упрочению победы над Тэйшонами. С 1801 по 1804 г. Зя Лонг провел все необходимые мероприятия по закреплению за со­бой императорского престола, создал высшие звенья гражданской иерархии, полностью укомплектованные преданными ему людьми. Естественно, что основная роль при этом отводилась военным кадрам.

Воссоздание феодальной государственной системы на базе единственной системы, которой оно располагало,— армии разви­валось не по какой-то определенной программе, а в ходе решения серии задач, важнейшими из которых были задачи экономиче­ские.

Решение этих проблем в первые годы XIX в. выпало на долю военных, из которых наибольшим доверием Зя Лонга пользова­лась группа чиновников, разделившая с ним тяготы скитаний во время бегства в Сиам в 1783 г., куда они были загнаны блестя­щими победами Тэйшонов. Они составили наследственное сосло­вие заслуженных лиц, которым щедро предоставлялись импера­торские милости на протяжении всего царствования Зя Лонга.

Наиболее крупными сановниками в государстве стали полко­водцы Нгуен Ван Нян, Нгуен Ван Чыонг, Ле Ван Зюет, Ле Тят, Нгуен Ван Тхань. Все они выдвинулись во время антитэйшонских выступлений в Зядине и всей своей карьерой были лично обязаны императору. Несмотря на известные противоречия, возникавшие между военными чиновниками, пришедшими из Тхуанхоа вместе с Нгуенами, коренными помещиками Зядиня и главным образом бывшими чиновниками — сторонниками Тэйшонов (сдавшимися в ходе войны), все они до 1802 г. были объединены общей идеей антитэйшонской борьбы. И все-таки между ними уже тогда воз­никали конфликты, иногда весьма существенные для будущего. Нгуен Ван Тхань враждовал с Ле Ван Зюетом, Нгуен Дык Суан прямо обвинял бывшего Тэйшона Ле Тята в измене, находя под­держку у всего двора. Наметились политические союзы, которым суждено было играть важную роль на протяжении первой чет­верти XIX в. Ле Ван Зюет поддерживал Ле Тята, и им часто поручалось ведение совместных военных операций.

Примечательно, что Зя Лонг отказался от старого принципа назначения на высшие посты своих родственников, хотя, возмож­но, это было связано с почти полным уничтожением их Тэйшо­нами. В текущей работе на местах до воссоздания гражданской администрации армии помогали помещики, к которым Зя Лонг обращался еще перед походом на север. Помещики быстро за­полняли вакуум власти, возникший вследствие того, что граждан­ский чиновник в областях, откуда удалось вытеснить Тэйшонов, был синонимом чиновника тэйшонского. Другой гражданской ад­министрации север не знал, поэтому приход туда армии Зя Лонга в 1802 г сопровождался массовым сокращением чиновничьего провинциального аппарата. Восстановление аппарата феодального угнетения проводилось во многом новыми методами, упрощенны­ми и гибкими одновременно, преимущественно на среднем и верх­нем уровнях иерархии и руками военных из числа зядиньцев.

Правительство мало интересовалось структурными особенно­стями формирующегося феодального гражданского аппарата. Единственным обязательным принципом было использование воен­ных кадров и военных методов в его высших звеньях. Притом необходимо учитывать и определенную европеизацию армейской организации в ходе войны с Тэйшонами, и массовость назначении низшего командного состава на гражданские посты.

В это же время последовательно осуществлялся перевод дип­ломированного чиновничества на жалованье, что в основных сво­их чертах было сделано к 1818 г. Жесткий режим экономии (от­сутствие празднеств и др.), быстрая переориентация на неземле­дельческие источники доходов, бесспорное наличие средств, на­грабленных у Тэйшонов и конфискованных у их сторонников, активная поддержка со стороны купечества (главным образом ки­тайцев) — все это дало определенные средства. При этом государство получало таким способом в основном деньги, а не рис, что привело с самого начала к переводу значительной части чинов­ников и солдат на денежное жалованье. Уже в 1803 г. все воен­ные и гражданские чиновники севера были переведены на прожи­точный минимум жалованья такого рода[38]. Для того чтобы на полученные деньги можно было купить рис, необходимо было мак­симально быстро возрождать Зядинь как рисовую житницу. Эту цель и преследовали отмена налогов в этом сравнительно благо­получном месте на ряд лет и быстрая демобилизация именно зядиньских крестьян из армии[39]. То, что на первых порах Зя Лонг решал свои трудности за счет севера, объяснялось как необходи­мостью вознаградить свою старую социальную базу — зядиньских помещиков, так и пониманием того, что возрожденный богатый юг может скорее способствовать созданию мощной империи.

Включение в состав империи севера с его специфическими тра­дициями, появление в администрации севера некоторого количе­ства чиновников Ле, начало организации гражданской админи­страции — все это вызвало спор о том, какие традиции необходи­мо возрождать, чей опыт — Дангчаунга или Дангнгоая — должен лечь в основу создания империи. Даже среди южан, приближен­ных к Зя Лонгу, были сторонники реставрации по образцу Ле — Чинь. Их возглавлял Нгуен Ван Тхань. Возможно, именно как человек, которому были близки традиции Ле — Чинь, он и был назначен управляющим севера[40]. Полной противоположностью ему был маршал-евнух Ле Ван Зюет, тесно связанный с Зядинем и купечеством юга; близкие к нему позиции занимал Ле Тят. Было бы неправильно рассматривать Зя Лонга выразителем пози­ций феодалов какой-то одной части страны. Он стремился мини­мально обострять противоречия между двумя группами своих сто­ронников, оставляя их взаимные жалобы друг на друга, как пра­вило, без последствий. В годы его правления постепенно усилива­лось влияние уроженцев «старых областей» Нгуенов — центра и отчасти северян, хотя в своей практической деятельности Зя Лонг лишь в очень небольшой степени обращался к социальному опыту севера. Именно поэтому открытое столкновение произошло у него с лидером сторонников северных традиций. С небольшими вариа­циями с 1802 г. и до своей смерти в 1817 г. Нгуен Ван Тхань и его сторонники требовали восстановления общинного и условного чиновничьего землевладения[41]. Требования эти не оказали никако­го влияния на политику правительства[42]. Не было принято ника­ких мер по ограничению частного землевладения; линия поощрения помещиков продолжалась. При составлении кадастра частные зем­ли были юридически зафиксированы[43].

Обострение положения на севере и в центре в связи с кресть­янскими восстаниями использовалось «консерваторами» для но­вых требований восстановления всевластия феодальной бюрокра­тии, прекращения политики поощрения помещиков и купцов. Они требовали насильственного закрепления крестьян в деревнях, в то время как правительство просто облагало их налогами на новом месте проживания. Тогда в 1810 г. правительство нанесло реши­тельный удар по «консерваторам», их лидер Нгуен Ван Тхань был снят с поста наместника севера и переведен на почетный, но ма­ловажный пост в столице[44].

Посылка Ле Тята на север и принятие энергичных мер по по­давлению восстаний привели к тому, что в 1810—1812 гг. они по­степенно идут на убыль. Сменив Нгуен Ван Тханя, Ле Тят выяс­нил, что восстановление добрых старых порядков при Нгуен Ван Тхане сопровождалось ростом коррупции, крупных хищений, в том числе со стороны самого Нгуен Ван Тханя[45].

С момента перевода Нгуен Ван Тханя в столицу обостряются споры при дворе, но здесь «консерваторы» не получили почти ни­какой поддержки. В этой ситуации группировка Нгуен Ван Тханя решает действовать там, где у нее была какая-то социальная ба­за, т. е. на севере. Возникает заговор, в котором принимают участие и остатки сторонников Ле в Бактхане[46].

Зя Лонг, верный своей осторожной политике, не торопился с решительными мерами, но, когда к 1815 г. стало очевидным, что «консерваторы» не пользуются почти никакой поддержкой в сто­лице, были приняты жесткие и решительные меры в отношении руководителей заговора. Все они были казнены, Нгуен Ван Тханю было приказано покончить с собой[47]. Чрезвычайно важно, что в решении динь тханов он был обвинен наряду с покровительством бунтовщиков и в подаче пристрастных и недостойных докладов[48]. Таким образом, прямо было сказано, что Нгуен Ван Тхань был осужден за свою политическую программу, которая была объявле­на преступной, а не только за связь с бунтовщиками. Обращает на себя внимание то единодушие, с которым высшая администра­ция и двор выступили против Нгуен Ван Тханя; основным его противником был Ле Ван Зюет[49]. Вряд ли это можно объяснить только раболепным заискиванием перед императором, тем более что Нгуен Ван Тхань в течение трех лет открыто высказывал свои взгляды, не подвергаясь никаким репрессиям. Верхушка ад­министрации в 1815 г. явно состояла из сторонников реалистиче­ской политики. Примечательно, что после воцарения Минь Манга мы не видим у власти в столице ни одного из этих людей.

Острой проблемой последних лет правления Зя Лонга был вопрос о наследнике престола. После борьбы победила кандидатура будущего Минь Манга, достигшего уже 30-летнего возраста, чет­вертого сына Зя Лонга, объявленного наследником за три года до смерти отца[50]. Поскольку с первых же дней своего правления он показал себя последовательным сторонником консервативной политики, начал реализацию многих требований Нгуен Ван Тханя, резко порвал с соратниками отца, можно считать, что его взгляды сформировались еще до воцарения, так как с самого на­чала он правил самостоятельно, не находясь ни под чьим влия­нием и опекой. Зя Лонг, бесспорно, сознавал, что сын попытается пересмотреть его политику, и буквально на смертном одре, к ко­торому помимо членов семьи Нгуенов были приглашены лишь Ле Ван Зюет и Фам Данг Хынг, вручил бразды правления сыну, а власть над югом — Ле Ван Зюету. Трудно сказать, помешало ли Минь Мангу сместить Ле Ван Зюета то, что последний был назна­чен его умирающим отцом формально уже при власти самого Минь Манга, или он не имел для этого сил, однако замысел Зя Лонга удался: на протяжении значительного периода своего цар­ствования Минь Манг не имел возможности проводить консерва­тивную политику на большей части территории своей страны. Если учесть, что севером до 1826 г. правил единомышленник Ле Ван Зюета — Ле Тят, то можно считать, что Зя Лонг оставлял после своей смерти достаточно уравновешенную систему.

1820—1830 годы были во внутренней политике временем попы­ток восстановления старой структуры класса феодалов на новой социальной базе. Но попытки такого рода с самого начала не ставили себе целью изменение социальной базы. О ликвидации частных земель и помещиков, восстановлении общинных земель­ных отношений, реальном отказе от жалованья никто не помыш­лял, кроме отдельных ярых «консерваторов». Методом проб и ошибок феодальная верхушка убеждалась в невозможности пол­ного восстановления старой структуры власти на новой социаль­ной базе, и поскольку базу изменить было невозможно, то мед­ленно и постепенно менялась сама структура. На практике это изменение реализовалось в ходе борьбы двух групп — «реали­стов» и «консерваторов». Верховную власть постепенно захваты­вали «консерваторы», но параллельно в их политике все больше появлялись элементы реализма. Носителями реалистических тен­денций были крупные сановники — наместники времен Зя Лонга (Ле Ван Зюет и Ле Тят) и зядиньцы вообще. Носителями кон­сервативных тенденций — столичная администрация Фусуана, вер­хушка чиновничества центрального аппарата в столице и старое кадровое гражданское чиновничество из северян. Во главе «кон­серваторов» стоял сам Минь Манг, бесспорно крупнейший поли­тический деятель того времени.

Первоначально борьба шла между двумя этими группами, на позднем этапе она приняла характер междоусобной войны. Но даже военная победа императора в 1835 г. (подавление восстания сторонников Ле Ван Зюета на юге) не означала прекращения борьбы двух указанных тенденций и соответствующих групп. Пос­ле воссоздания регулярной гражданской провинциальной админи­страции и по мере провала наиболее крупных консервативных на­чинаний или реализации их негативных последствий провинциаль­ная администрация, тесно связанная с практическим положенем дел в стране, начинает выступать, правда в новых формах, про­тив линии «консерваторов».

В сфере экономики для первой части периода (1820—1827) были характерны попытки ослабить экономическую роль поме­щиков при помощи их социального притеснения и экономического ограбления, одновременно увеличив численность и расширив власть феодального чиновничества. Но попытки эти были еще сравнительно робкими и проводились только в центральной части страны, поскольку на севере и на юге сидели сторонники реали­стической политики, практически независимые при решении внут­ренних проблем.

Сокращался общий объем денежного жалованья, куаны пере­водились на рисовое жалованье. Феодальное чиновничество стре­милось изъять у купцов и промышленников наиболее выгодные сферы предпринимательской деятельности и поставить их под кон­троль «экономических» чиновников. Этой цели служило частичное установление государственной монополии на торговлю рисом, са­харом и пр., усиление регламентации в торговле и предпринима­тельстве, сужение сферы свободного предпринимательства в гор­нодобывающей промышленности. Особое место занимал отказ от политики поощрения денежных отношений и отказ от поощрений в горнодобывающей промышленности, чьи продукция материально обеспечивала развитие денежного обращения.

Уже эти первые годы показали, что ряд консервативных начи­наний сводится на нет экономическими реальностями; в частности, регулярная замена налогового риса деньгами (при плохих урожа­ях) требовала больших масс денег. Проведение этой политики стало нарушать с трудом установившуюся экономическую систему начала XIX в., в которой важными факторами были денежное жа­лованье чиновников и товарный рис помещиков, и не замедлило сказаться в наиболее бедной части страны — на севере и в Тхань-хоа — Нгеане, которые не снабжались в отличие от столичного района рисом из Зядиня. Здесь участились голодовки. Более ча­стыми, чем раньше, и более затяжными стали крестьянские вос­стания. Напряженное, хотя и стабильное положение первых деся­тилетий стало быстро ухудшаться в ответ на попытки усиления феодально-бюрократической эксплуатации в деревне (дополнитель­но к помещичьей) и ограничение предпринимательской деятельно­сти на шахтах. В сочетании с широким престижным строительст­вом, увеличивающимися расходами на растущий чиновничий аппа­рат и малоэффективным ирригационным строительством в перена­селенных районах это привело к острой нехватке денежных средств, отказу от широких налоговых льгот, дальнейшему   усилению налогообложения   во  всех  об­ластях. В богатом и практиче­ски независимом Зядине ухуд­шения экономического положе­ния не ощущалось. В снабжавшемся им столичном районе ухудшение экономического по­ложения стало ощущаться зна­чительно позднее. Но на бед­ном севере, где часть экономи­ческой программы Минь Манга все-таки осуществлялась, и особенно в Тханьхоа и Нгеане, где  она проводилась пол­ностью, это ухудшение стало ощутимым. Особенно все ука­занные явления стали заметны с 1823г., когда «консерваторы» во главе с Минь Мангом пол­ностью устранили из столичной администрации сторонников более гибкой политики.

К чему же сводились конк­ретно экономические изменения этого периода, в целом связанные с попыткой восстановления ста­рых норм? Рассматривая их, необходимо учитывать, что проведение политики восстановления отживших форм социально-экономиче­ских отношений было следствием заранее продуманной политики консервативной части феодальной верхушки, возглавляемой Минь Мангом. Все мероприятия этого рода начались сразу во всех об­ластях в 1820 г., они расширялись и усиливались по мере сокру­шения политических противников «консерваторов».

В сфере рынка, купечества и денежного обращения имели ме­сто децентрализация денежного хозяйства, отказ от изготовления средних серебряных денежных номиналов, усиление регулирую­щей роли государства на рисовом рынке, усиление налогообложе­ния торговцев и промышленников и попытки заменить купеческую торговлю рисом завозом государством денег на юг и встречными казенными поставками риса в центр. Но одновременно еще про­водились и мероприятия, связанные со старой политикой Зя Лон­га: периодическое снижение налогов на рисоторговцев, поощрение внешней торговли, расширение общего объема денежного жало­ванья.

В целом по мере приближения к концу этого периода реак­ционные мероприятия все больше преобладали над реалистически­ми. На 1824—1826 гг. приходился ряд запретов на экспорт, вве­дение государственной монополии на свинец, резкий рост непроизводительных расходов на содержание императорского двора и столичного чиновничества (с 1823 г.) и, что особенно важно, по­становка под государственный контроль как объединений торговцев и ремесленников, так и отдельных предпринимателей[51]. К 1826 г. становится совершенно очевидным стремление ограни­чить сферу денежного обмена и изъять у купечества торговлю наиболее массовым предметом потребления — рисом. С этой целью в районы, производящие рис, централизованно завозилось большое количество денег, закупленный на них рис перевозился, но уже в рамках государственных перевозок, теми же купцами, причем с низкой оплатой. Эти казенные перевозки, по признанию современников, были гораздо менее эффективными. Одновременно предпринимались попытки восстановить древнюю систему резерв­ных рисовых складов (традиционно связанную с большими поте­рями риса) и тем самым еще более сузить сферу торговли рисом. Еще одним ударом по купцам с целью увеличить доходы как фео­дального чиновничества в целом, так и отдельных его представите­лей было начало борьбы с выгодной для купечества системой от­купов, вначале только на таможнях. Все это ухудшало экономи­ческое положение и не позволяло в случае неурожая и голодовок гибко маневрировать имеющимся рисовым резервом, который к тому же постоянно уменьшался, а необходимость маневрировать в то время была чрезвычайно острой. За эпидемией 1820 г., унес­шей 200 тыс. жизней, последовали три года (1821, 1822, 1824) с засухой и голодом везде, кроме юга[52]. Естественное регулиро­вание рисового рынка в эти годы было затруднено финансовой политикой Минь Манга, в которой непонимание законов денеж­ного рынка сочеталось с рядом откровенно реакционных устано­вок. Стройная и относительно современная денежная система вре­мени Зя Лонга, основанная на крупных и средних серебряных номиналах, медных деньгах, имевших самостоятельную стоимость, и цинковых деньгах, имевших номинальную стоимость, стала быст­ро распадаться. Наивная вера Минь Манга в то, что для нужд народа достаточно традиционных медных денег, что серебро нуж­но лишь для больших выплат «большим людям», а цинковые день­ги есть временное средство выхода государства из трудных финан­совых ситуаций[53], пришла в противоречие с тем обстоятельством, что отказаться от регулярной выплаты огромных сумм жалованья и от получения таких же сумм в виде налогов, особенно в неуро­жайные годы, феодальное государство не могло. Если же денеж­ная система была в расстройстве, то эти неизбежные массовые денежные операции влекли за собой большие убытки с обеих сторон. А это расстройство началось с первых же лет правления Минь Манга. Оно было как следствием спесивого презрения сановников к «купчишкам», что повлекло за собой конфликт и с предпринимателями и с торговцами цинком, так и следствием пренебрежения к законам денежного обращения, что выражалось в периодическом разрешении обращения всех видов денег, вклю­чая тэйшонские, и в консервативном недоверии к широкому об­ращению серебра. В непосредственной связи с этим находились и пренебрежение к регулярной добыче соответствующих металлов, навязывание меди вместо серебра и, наконец, порча качества слит­ков драгоценных металлов, основанная на непонимании чиновни­ками (но не купцами) различия между долей благородного ме­талла в слитке и его номинальной стоимостью.

Но в целом реализация консервативной программы в первой половине 1820-х годов лишь начиналась, поскольку значительная часть верхушки феодального аппарата и его среднего звена была сторонниками Зя Лонга. 1820—1822 годы были временем массовой замены военных, в основном зядиньцев, гражданскими чиновника­ми, главным образом из центра и с севера. В 1821 —1822 гг. была проведена замена высших сановников в столице, к власти прихо­дят как новые люди из числа «консерваторов», например Нгуен Данг Туан, так и переметнувшиеся ветераны Зя Лонга: Нгуен Хыу Тхан, Чинь Хоай Дык и Фам Данг Хынг. Значительной властью в этот переходный период пользовались нейтральные политики времен Зя Лонга, такие, как Нгуен Ван Нян и Нгуен Дык Суан, влияние которых, однако, быстро падало.

В эти же годы начинается борьба, пока еще не в острой фор­ме, с наиболее последовательными сторонниками реалистической линии, прочно закрепившими за собой север и юг,— Ле Тятом (се­вер) и Ле Ван Зюетом (юг).

Дальнейшее развитие внутренней жизни Вьетнама этих лет происходило в условиях затяжных крестьянских восстаний, раз­махом и длительностью резко отличавшихся от крестьянских выступлений периода правления Зя Лонга. Основными очагами вос­станий в это время были Тханьхоа и Нгеан[54], в меньшей степе­ни — горные районы севера. Они, естественно, обостряли внутри­политическую обстановку в стране в 1823—1826 гг., ознаменовав­шуюся совершенно новой расстановкой сил на политической аре­не: «консерваторам» в столичной верхушке резко противостояла гражданская и военная верхушка севера и юга, ставшая практи­чески полунезависимой. В самом центре постепенное оттеснение военных от власти сопровождалось формированием политически пассивной группы чисто военных лидеров, лояльных по отношению к Минь Мангу и могущих в перспективе быть противопоставлен­ными военным лидерам севера и юга. В этих условиях в 1824 г. развивается открытый конфликт императора с Ле Ван Зюетом и Ле Тятом, в ходе которого выяснилось, что править без них практически невозможно: их совместная просьба об отставке[55], которой, по словам источника, они «пугали» императора, удовле­творена не была. Видимо, император действительно испугался, так как до конца жизни каждый из них оставался реальным пра­вителем своих областей. При этом два этих лидера постоянно координировали свою политику. Особенно ярко проявился конф­ликт в 1825 г., когда правительство было почти полностью очище­но от ветеранов и к власти пришли совершенно новые лидеры, такие, как Фан Хюи Тхык, Чыонг Ван Минь, Хоанг Кюинь и др.[56]. В связи с этой сменой руководства необходимо отметить такую особенность политической жизни Вьетнама, как отсутствие посто­янных лидеров, кроме императора. Таким образом, в это время основная борьба — это совместная борьба севера и юга против центрального правительства.

Что представляли собой Ле Ван Зюет и Ле Тят, какова была их политическая программа и социальная база, к чему они стре­мились и чего успели добиться, в чем была их сила, в чем была их слабость? Прежде всего необходимо сказать, что оба лидера были крупные политические деятели, ближайшие соратники Зя Лонга, последовательно проводившие его политику гибкого учета социально-экономических реальностей, отказа от полного восста­новления норм феодально-бюрократического государства, полити­ку опоры на помещиков и отчасти на купцов и горнопромышлен­ников (без которых невозможно было решение финансовых проб­лем того времени). Различия же между ними были скорее всего различиями их экономической и военно-политической базы  (бед­ный север с сильной прослойкой феодальной бюрократии и  бо­гатый помещичий юг с преобладанием военного чиновничества), а также различиями их личного опыта и темперамента: опытный и осторожный политик и полководец — евнух  Ле Ван Зюет и обязанный всему своим личным качествам, блестящий и темпе­раментный военачальник, бывший тэйшон Ле Тят, особняком сто­явший и в окружении Зя Лонга из-за своего тэйшонского прош­лого[57]. Источники неоднократно напоминают о единстве их поли­тической программы, об объединении их в одну «партию», и есть все основания  считать, что  многие высказывания  более резкого Ле Тята отражают общую линию их поведения, тем  более что многие намерения Ле Тята не могли быть реализованы без помо­щи Ле  Ван Зюета.  И, наконец, существенно то,  что критика Ле Тята  как политического  противника  императора  началась лишь девять лет спустя после смерти Ле Тята, когда умер и Ле Ван Зюет и было практически подавлено восстание Ле Ван Кхоя на юге[58]. Очевидно, что Ле Ван Зюет препятствовал критике их об­щей политической программы.

Борьба двух этих политических лидеров с императором Минь Мангом выражалась в следующем: они подавали взаимно согла­сованные протесты против тех или иных мероприятий «консервато­ров» и свои собственные предложения, шедшие вразрез с меро­приятиями Минь Манга; самостоятельно назначали и смещали практически всех чиновников во вверенных им областях и даже требовали пересмотра соответствующих решений императора; предпринимали коллективные демарши, оказывая давление на им­ператора; присвоили себе всю полноту власти, вплоть до права смертной казни[59]; оба публично признавали право смены импера­тора и относительность императорской власти, причем Ле Тят прямо требовал дать ему на усыновление одного из принцев, что придало бы выступлению оппозиционеров черты легитимности. И, наконец, самое важное: на протяжении правления Ле Тята на севере и Ле Ван Зюета на юге они выполняли общеимперские приказы и распоряжения лишь в той мере, в какой это соответ­ствовало их политической программе. Наиболее ярким проявлени­ем этого были посылка Ле Ван Зюетом посольства в Англию (ко­торое не сумело добраться до места назначения) и обмен посоль­ствами с Бирмой[60]. Это было явным покушением на прерогативы императора, но еще более явным покушением был план Ле Тя­та — насильственное свержение ближайших сотрудников импера­тора Чинь Хоай Дыка и Нгуен Хыу Тхана при помощи прямой демонстрации при дворе. При этом оба наместника регулярно принимали у себя представителей императора, но обычными след­ствиями такого рода поездок были сообщения императору о том, что Ле Тят «сидит на императорском месте», или о том, что Ле Ван Зюет «строит себе мавзолей». Император обижался, но сде­лать ничего не мог. И при этом он отказался принять их отставку, поскольку за ними стояла сила. Что же это была за сила? На юге это были зажиточная часть крестьянства, помещики, армия, ад­министрация и купечество Зядиня. На севере положение было иным. Основную опору Ле Тята составляли армия и преданные ему кадры администрации. Это было гораздо меньше того, чем располагал Ле Ван Зюет на юге, но это было и единственным, чем располагала здесь династия Нгуенов вообще.

1827 год был определенным рубежом в развитии страны. Смерть Ле Тята и подчинение севера центральному правитель­ству расширили социально-экономическую базу консерваторов, что повлекло за собой, с одной стороны, дальнейшее укрепление центральной власти, с другой стороны, обострение социальных конфликтов.

С 1836 г., после победы в междоусобной войне и подавления основных очагов восстаний вьетнамских крестьян на севере и в Тханьхоа — Нгеане, противостояние носителей двух тенденций в феодальной верхушке («реалистов» и «консерваторов») утратило характер открытой борьбы. В то же время явный неуспех прове­дения консервативной политики на севере и восстания там, а так­же отказ от радикальной аграрной перестройки юга окончательно показали невозможность последовательного проведения консерва­тивной политики. Поиски выхода из противоречия между новой социально-экономической базой и старой формой организации феодального государства получили характер практических реше­ний тех или иных конкретных задач в рамках, более близких к реалистической линии, ибо иных путей во вьетнамском обществе XIX в. не было. Говорить о возвращении к реалистической полити­ке первых десятилетий нет никаких оснований, но и консерватив­ных решений в это время в аграрной политике феодального госу­дарства было не много. В немалой степени этому способствовали результаты реакционных экспериментов Ву Суан Кана и Нгуен Конг Чы, когда была предпринята попытка противопоставить об­щей тенденции провинциальной администрации к гибкой политике на местах образцы последовательно проводимой консервативной линии в местном управлении[61]. Результаты этих реакционных экс­периментов в Куангиене в 1833—1839 гг. и в Биньдине в 1839— 1841 гг. были плачевны и во многом определили на долгое время нежелание центральной администрации вмешиваться в ту сферу, которую она торжественно объявила основной,— в земледелие.

Конец 20-х — середина 30-х годов XIX в. были временем ост­рой политической борьбы, шедшей на фоне быстрого роста много­численных крестьянских выступлений на севере и в Тханьхоа — Нгеане. Крестьянство экономически и социально ощущало возвра­щение государства к системе двойного гнета — феодалов-чиновни­ков  и  помещиков,— который  был  основной  причиной  восстания Тэйшонов.  Можно  предполагать, что уход с поста,  болезнь  и смерть Ле Тята послужили сигналом к восстанию Фан Ба Ваня не только потому, что не стало опытного и авторитетного военного феодального лидера, но и потому, что сразу началось восстанов­ление ненавистных крестьянам старых порядков.  Экономические трудности, крупные крестьянские восстания обострили в эти годы борьбу среди политических лидеров в правительстве. Столицу по­трясали непрерывные смены и перемещения высших чиновников. Полный разгон по чисто политическим соображениям всей ад­министрации Ле Тята на севере (за «неуважение законов», т. е. за невыполнение распоряжений Минь Манга)  не мог не ослабить феодальной власти на севере, что повлекло за собой новое усиле­ние крестьянских восстаний. Восстание Фан Ба Ваня было прин­ципиально новым явлением. Впервые после восстания Тэйшонов возникла территория, долгое время контролируемая восставшими крестьянами. Но правительство Хюе поставило в эти годы задачу борьбы со своими политическими противниками в стане феодалов на первое место. В ущерб качеству управления севером был отме­нен пост наместника всего севера, что резко снизило эффектив­ность руководства[62]. Тогда же военные функции начали переда­вать гражданским чиновникам, что было полным отказом от ад­министративных традиций Нгуенов вообще и Зя Лонга в част­ности[63]. Одновременно в министерства назначаются по нескольку министров сразу, в то же время один министр мог вести дела нескольких министерств. Это понижало компетентность руковод­ства в министерствах, усиливало власть императора и мешало те­кущей работе. Еще в 1827 г. была сделана попытка подчинения Зядиня путем замены там кадров и последующего увеличения вывоза риса из Зядиня. Попытка эта провалилась, и с тем боль­шим рвением консервативные сановники и Минь Манг обруши­лись на еще сохранившихся в центральном аппарате ветеранов Зя Лонга, массами переводя их детей и родственников в катего­рию крестьян. Продолжалась централизация государственного аппарата. Был создан придворный совет (ной как), который дол­жен был выполнять функции премьер-министра, но в силу отсут­ствия в своем составе высших чиновников не представлял опас­ности для императора[64]. Начало 1830-х годов ознаменовалось за­вершением смены администрации на севере и разрастанием кон­фликта с Зядинем по целому ряду вопросов. Но до самой своей смерти в 1832 г. Ле Ван Зюет сохранял возможность прямого давления на императора. Смерть же Ле Ван Зюета превратила многолетний конфликт феодалов юга с императором в открытое столкновение. 18-го числа пятого месяца 1833 г. ночная атака 60 солдат при поддержке пяти слонов привела к свержению на­местника императора, назначенного на место Ле Ван Зюета[65]. Власть на юге без боя перешла к приемному сыну Ле Ван Зюе­та, дальнему родственнику Нгуенов — Ле Ван Кхою. Началась трехлетняя война феодалов юга с центральным правительством, война, исход которой вначале вряд ли казался кому-либо пред­решенным. Широчайший размах восстания на севере, один из ли­деров которого был тестем Ле Ван Кдоя, и затянувшаяся война в Камбодже привели к тому, что императору пришлось бросить в бой свою личную гвардию. Но большинство военных и полити­ческих лидеров оказали поддержку Минь Мангу, а разрозненные выступления на севере так и не слились в единое мощное восста­ние. Это позволило взять часть войск с севера и сравнительно быстро оттеснить войска Ле Ван Кхоя в г. Зядинь (Фиенан), Связь с морем, большие запасы продовольствия и денег, а также бесспорная поддержка части жителей города позволили Ле Ван Кхою в течение двух лет удерживать город. Определенную под­держку вначале он имел и у сельского населения в Зядине, где в 1834 г. представителям центрального правительства так и не уда­лось собрать налоги[66]. Локализация восстания в Зядине позволи­ла перебросить часть войск обратно на север и подавить там вос­стания крестьян и горожан Ханоя.

Поддержка боеспособной армии дала возможность не только осаждать и штурмовать Фиенан и подавлять восстания на севере, но и вести активные боевые действия в Камбодже и лаосских кня­жествах. В 1832—1835 гг. затяжные крестьянские восстания были постоянной реальностью внутриполитической жизни Вьетнама, и власти ограничивались их локализацией. Это позволило выделить войска для войны в Зядине и за пределами страны, но имело да­леко идущие отрицательные последствия для феодалов на севере, где значительная часть крестьянства успела побывать в повстан­ческих отрядах и хранила их традиции, что значительно облегча­ло восстания последующего периода. Наиболее дальновидные про­должатели «реалистической традиции», среди которых в это вре­мя выделяется Нгуен Данг Зяй, прямо предлагали восстановить помещичьи дружины и передать помещикам эффективную власть на местах, но политическая близорукость и традиционное недове­рие к помещикам как к социальной силе привели к тому, что динь тханы и двор отвергли это предложение. В немалой степени спокойствию правительства Минь Манга и консерваторов в целом способствовал тот факт, что к середине 1835 г. восстания пошли на убыль.

Вторая половина 1830-х годов отмечена продолжением после­довательной консервативной политики в деревне и в сфере фео­дальной эксплуатации и частичной либерализацией торгово-предпринимательской сферы. Усилились меры по экономическому ущемлению помещиков; в Биньдине и частично в Зядине конфис­ковались частные земли.

Однако в  1839 г.  практически все чиновничество было пере­ведено на денежное, отчасти рисовое жалованье[67]. Этому способ­ствовали  довольно  энергичные  меры  по   восстановлению  горно­добывающей промышленности, сопровождавшиеся отказом от ря­да консервативных положений прошлого: частичное восстановле­ние откупа шахт, повышение заработной платы шахтерам и де­сятникам, посылка на шахты в качестве «экономических» чинов­ников наиболее ответственных и способных администраторов  из столицы[68]. Для восстановления рынка на один год были отмене­ны все налоги на торговлю;  фактически  запретительные   пошли­ны предыдущего периода заменены    традиционной    пошлиной — ¹/₄₀[69]; пытались расширить золотое и серебряное обращение, со­отнести  стоимость денег с реальным     содержанием    металла[70]. Но проведение этих мероприятий явно было не реализацией про­граммы какой-то группы сановников,  а скорее попытками улуч­шить способы феодальной эксплуатации. Параллельно осуществ­лялось проведение целого ряда  архаических мер.  Последнее во многом было обусловлено тем, что проводили эту политику, бес­спорно, господствующие с середины 1830-х годов консервативные лидеры, ведущая роль среди которых принадлежала Чыонг Данг Куэ, Ву Суан Кану, Ха Зуи Фиену, Данг Ван Тхиему и др.

Конец 1830-х годов для консервативной феодальной верхушки Вьетнама  казался  временем  внутриполитической  стабильности  и внешнеполитического могущества. Страна была торжественно пе­реименована в Дайнам[71]. Прекратились крестьянские восстания, затихла борьба феодалов в стране и при дворе. Влияние Дайнама, казалось, с каждым днем крепло в Камбодже и лаосских кня­жествах.

Ничто не предвещало новой полосы экономических и социаль­ных трудностей, когда в 1840 г. умер, добившись, казалось бы, всех поставленных перед собой целей, император Минь Манг.

40-е годы XIX в. стали заметной вехой в историческом разви­тии Вьетнама. Именно в это время, когда острота аграрного кри­зиса временно спала в результате регулярной эксплуатации Зядиня и сравнительного упрочения положения на севере и в цен­тре, при политической стабильности внутри страны, стали очевид­ны органические пороки той системы эксплуатации в экономиче­ских,  социальных   и  политических  сферах,  которую  навязывала стране в течение 20 лет феодальная верхушка руками централь­ного правительства. Если в предшествующий период ряд провин­ций центра не был в состоянии прокормить свое собственное чи­новничество, то сейчас это положение распространилось на весь центр и большую часть севера. Практически большая часть при­бавочного продукта  в этих частях страны шла  помещикам, от­страненным от политической власти.  Феодальное же чиновниче­ство, центральное правительство и армия фактически существова­ли за счет враждебного им Зядиня. В этих условиях централь­ное правительство утрачивает заинтересованность в повседневном руководстве большей частью страны, что ярко выражается в от­казах реагировать на насущные проблемы провинций, которые пы­тается отстаивать провинциальная администрация. В провинциях складываются устойчивые, долго не перемещаемые кадры админи­страции, которые порой яростно спорят с центром, не подвергаясь при этом репрессиям. Столица    вяло реагирует на  импульсы с мест,  и даже крупнейшие принципиальные решения   (признание развала общины и отказ от ее использования в качестве фискаль­ной единицы)  принимались в рабочем порядке и занимали очень небольшое место в повседневной деятельности министерств и ве­домств.  Об  ослаблении  связей  между  центральной  администра­цией и провинциями ярко свидетельствует высказывание нового императора, Тхиеу Чи  (1841 — 1848), о том, что в докладах, при­сылаемых из провинций, не говорится ни о каких делах. «Или в Поднебесной нет никаких дел, достойных упоминания?»[72] Пре­дельно ясным становится противопоставление провинциальной ад­министрации центра и севера  (и тем более юга) центральному правительству, которое отказывается от проведения даже консер­вативных мероприятий.

Немалую роль в распаде стройного административного здания, созданного Минь Мангом, сыграла деятельность плохо контролируемого и безответственного цензората; его противоречивые выска­зывания и рекомендации хотя и не оказывали большого влияния на течение дел, но заметно обостряли положение при дворе и в столице, тем более что зачастую критике подвергался император, порой по пустяковому поводу[73]. Намечается не только совершенно очевидное ослабление влияния столичной администрации на дела провинций, но и ослабление власти императора в столице.

Здесь также сложились устойчивые группы феодальных лиде­ров со своими программами; они, как и усиливающийся цензорат, все меньше считались с мнением императора. Чрезмерно разрос­шийся императорский дом  также принимал все  более  активное участие в делах управления, внося в них сумятицу и разнобой. Все это сопровождалось падением дисциплины столичного чинов­ничества, неисполнительностью, пьянством и т. д. Налицо очевид­ный упадок власти, сыгравший немалую отрицательную роль во время войны с  Францией.  Растущая самостоятельность провин­циальных властей не могла не сопровождаться заметным возрож­дением торговли и купечества, некоторым оздоровлением денеж­ного обращения, но горная промышленность находилась в упад­ке, аграрная  ситуация  в  центре и  на севере  была явно  ненор­мальной,  количество  риса  и  земли  на  душу  населения падало, большие военные затраты были напрасными. Все это показывает, что восстановление архаической системы гражданского управле­ния в ее законченном виде, при котором высшее ее звено  (сто­личное чиновничество)   порождало и пыталось реализовать кон­сервативные идеи, оказалось исторически оправданным примени­тельно  к средним  и  низшим   звеньям,  т.  е.  к  провинциальной администрации. Эта администрация все более сознавала свое тож­дество с интересами помещиков и  слившегося с ними низшего недипломированного чиновничества (лай зить) и последовательно проваливало все попытки социального ущемления помещиков. Архаичность и избыточность консервативного столичного чиновни­чества становятся полностью очевидными в это время, и уже раз­даются призывы если не к ликвидации этой группы, то к полному изменению ее персонального состава.

Важнейшими событиями были в 40-х годах постепенный отказ от опоры на общину в ряде районов страны и требования перехо­да к налогообложению конкретных городов, деревень и даже от­дельных хозяйств. Об этом свидетельствует доклад генерал-губер­натора Шонтэя — Хынгхоа — Тхайнгуена: «Крестьяне в общинах и деревнях большей частью зовутся жителями одной общины, но жители, общинные дома, пагоды, земли — все у них отдельное, у них нет родственных чувств по отношению к соседям и родствен­никам; есть места, где в настоящее время одна община разделена на две деревни либо на три, четыре, пять деревень, а так как зем­ли было то больше, то меньше, крестьянское население то густое, то редкое, поэтому и солдатская повинность была то тяжелая, то легкая и налоговые сборы то большие, то маленькие. Что касает­ся обычаев народа, то (крестьяне. — Авт.) постоянно делились на группы, а по записным книгам — это одна община. Например, од­на деревня — густонаселенная и богатая, а вторая и третья — редконаселенные и бедные либо вторая и третья — густонаселенные и богатые, а первая — редконаселенная и бедная. Если же компен­сацию за бегство солдат и налоговые недоимки собирать одина­ково со всей общины, то, поскольку земля и общинники (имущест­венно) совершенно разные, одна деревня колеблется и не хочет страдать из-за другой деревни. Если же заставляют одну деревню нести повинность, то ясно видно, что она окажется в бедственном положении и не сможет этого вынести; вот и получается, что од­на деревня бежит (пустеет), а вторая и третья деревни тоже раз­бегаются вслед за ней».

В связи с этим генерал-губернатор просил: «В тех общинах, где население, общинные дома, пагоды, земли — все раздельное (например, община Бошон — две деревни Бошон и Кхале и т. д.), то там оставить старое название общины, а затем четко вписать в списки, каким деревням принадлежат эти земли, каким общин­никам принадлежат эти земли, для того чтобы приводить в ка­честве свидетельства при расследованиях»[74].

В эти годы продолжается экономическое усиление помещиков, которому уже никто не пытался препятствовать. Продолжается и их конституирование в качестве ранговых феодалов (покупка фео­дальных рангов). Быстрыми темпами идет расслоение деревни, несмотря на отсутствие крупных голодовок, продолжается само­вольный уход из деревень. Деревня перестает быть основой тра­диционной административной организации; служба за деньги од­них вместо других настолько широко распространилась, что по­явились предложения о признании практически профессиональ­ного характера армии, ее соответственном резком уменьшении с привлечением в случае необходимости ополченцев, прошедших лишь обязательное военное обучение.

В стране сокращались проверка и контроль общинных списков. Резко упрощается процедура исключения умерших из списков[75], признается право на заклад и аренду общинной земли без огра­ничения срока, государство отказывается от контроля за арендой[76]. Государственные монополии сохраняются только по отно­шению к второстепенным сельскохозяйственным культурам, за­метно уменьшается казенный завоз риса в различные районы страны, сокращается строительство дамб. Регулярно уменьшаются годовые налоги, в чем немалую роль играет то обстоятельство, что широчайшее использование зядиньского риса уже не сопро­вождается (в отличие от времени Ле Ван Зюета) регулярной от­правкой больших сумм денег на юг. Усиленное использование экономических ресурсов Зядиня, возможно чрезмерное, дошло до того, что порой приходилось временно снижать налоги и в Зядине.

Финансовые проблемы продолжали оставаться сложными и за­путанными. Объем денежной массы рос параллельно росту числа населения, но структура ее была архаической, преобладала медь, а не серебро и золото. В стране продолжалась острая нехватка серебра, рыночная стоимость которого была в 3 раза выше офи­циальной[77].

В налоговом деле и выплате жалованья деньги играли веду­щую роль, тем более что государство постепенно возвращалось от массовых перевозок денег к использованию рынка и купцов. О неэффективности таких перевозок свидетельствует то, напри­мер, что во время одной перевозки крупной суммы денег из сто­лицы в Ханой четвертая часть этой суммы была разворована. В сфере налоговой эксплуатации помимо высокой роли денежных налогов необходимо отметить отказ от малоэффективных усилий в деле налогообложения горцев и китайцев, а также регулярное временное снижение налогов как вследствие неурожаев, так и при очень больших урожаях из-за перегрузки рисовых складов.

Был сделан ряд уступок купечеству, что повлекло за собой быстрый рост торговли с самого начала 1840-х годов. Этими уступками являлись как периоды беспошлинной торговли, сокра­щение числа внутренних таможен, так и возвращение к системе аренды таможен купцами.

Немалую роль во всем этом играла борьба ряда провинциаль­ных лидеров за интересы купечества. Они настолько тесно связали себя с интересами купечества, что один из них был назван «про­поведником коварных купцов» за высказывание о том, что «земля и небо породили имущество не для государства, а для народа и нужно поощрение, чтобы люди, выставляющие товары и занима­ющиеся торговлей, тоже в равной мере пользовались выгодой»[78]. Но было бы неверно говорить о политике поощрения купечества, хотя правительству было ясно, что с купечеством нельзя не счи­таться. («Если в местах производства не будут с охотой торго­вать товарами, то нельзя будет выполнить закон о закупках и народу придется туго»[79].) По мере роста торговли и обогащения купцов была сделана попытка лишить их части доходов, особенно на юге, за счет установления государственных цен на товары и введения сложных регламентации[80].

Государственная экономика не была предметом особых забот правительства, что не могло не повлечь за собой ее упадка даже в военной промышленности столицы. Сократился общий объем го­сударственных перевозок риса (казенные перевозки риса в столи­цу уменьшились в 3 раза).

Из тех лидеров, которые были у власти в течение этого десятилетия, нужно выделить регента Чыонг Данг Куэ, Ву Суан Ка­на — второго человека в государстве, Лам Зуи Хиепа — все они последовательно  придерживались консервативных  взглядов,  кон­тролировали лишь общее руководство страной и мало были связа­ны с провинциальной администрацией. Им противостояла группа провинциальных лидеров, требовавших проведения более гибкой социальной и экономической политики. Эта группа регулярно вы­ступала со своими предложениями и в столице (Нгуен Данг Зяй и Нгуи Кхак Туан), где их осторожно поддерживала группа прак­тических политиков, с опытом работы в провинциях   (среди по­следних  можно  выделить  Фан  Тхань  Зяна),  Особняком стояла группа военно-гражданских лидеров умеренно консервативного направления, руководствовавшаяся в своей деятельности не толь­ко консервативными  идеалами,  но  и  насущными  потребностями страны, особенно военно-политическими: Нгуен Чи Фыонг, Чыонг Минь Зянг. На протяжении 10 лет соотношение сил этих группи­ровок существенно не менялось, хотя в 1848 г. при новом молодом императоре, Ты Дыке (1848—1883), взаимоотношения  их резко обострились. Уже в конце первого года правления Ты Дыка стали видны противоречия между группой    чиновников-консерваторов Лам Зуи Хиепа, к которой примыкал Нгуен Чи Фыонг, и группой Нгуен Данг Зяя. По словам Ты Дыка, «когда они говорят, то как будто бы шутят друг с другом, но если вглядеться пристально в их душу, то кажется, что между ними есть разногласия»[81]. Очень скоро чиновники перешли от насмешек к более резким проявлениям чувств, и в 1849 г. при дворе разразился кризис. Поводом для конфликта послужило обсуждение кандидатуры на пост генерал-губернатора  Нгеана—Хатиня.  Не желая терпеть  в столице лидера «реалистов», консервативное чиновничество реши­ло отправить Нгуен Данг Зяя в почетную ссылку. Инициатором этого явился Чыонг Данг Куэ. Зяй отказался, сославшись на то, что всего год находится в столице. Против него выступил Нгуен Чи Фыонг. Тут же один из чиновников заявил, что Зяй любитель азартных игр и надо выбрать кого-либо другого, например Лам Зуи Хиепа или Фан Тхань Зяна, известных примерным поведени­ем. Но Фан Тхань Зян тоже отказался. Тогда Зяй подал доклад императору, в котором открыто изложил мотивы выдвижения его консервативным чиновничеством на провинциальную должность: «Двор решил выдвинуть меня на эту должность, так как у меня прямой характер, всегда, когда говорю, не избегаю конфликтов, при обсуждении дел имею отличное (мнение.— Авт.), разве не поэтому они не хотят находиться  со мной в одном     ряду?»[82]. Далее Зяй прямо говорил о борьбе партий при дворе: «Когда я вдалеке, двор беззаботен, гражданские   (чиновники.— Авт.)   без­молвствуют, военные веселятся,  а сегодня  я  подаю тайный до­клад, завтра подам обвинительный, разве не потому динь тханы ненавидят меня, что я не вхожу в одну клику с ними?»[83]. На этом конфликт не кончился. Сановники начали борьбу по поводу вы­движения еще одной кандидатуры, и споры стали столь бурными, что вмешался цензорат. Император резко выбранил обе груп­пировки, напомнив о старой вражде Нгуен Данг Зяя и Лам Зуи Хиепа. В разгар ожесточенных столкновений была похищена прин­цесса, невестка Чыонг Данг Куэ; нити преступления вели в при­дворный совет и дворцовую стражу. Положение при дворе стано­вилось критическим. Глава цензората Буй Куй обвинил Чыонг Данг Куэ в узурпации власти, а Нгуен Данг Зяя — во вздорных речах. Страсти так накалились, что император с удивлением по­хвалил Куй, не испугавшегося могущественных вельмож, и, обви­нив в «разделении на группировки», понизил Чыонг Данг Куэ на две ступени, Нгуен Данг Зяя — на три[84].

В следующем месяце Нгуен Данг Зяй был отправлен генерал-губернатором в Нгеан—Хатинь, Нгуен Чи Фыонг отправлен на­местником в Намки (юг), где в 1849 г. эпидемия унесла более полумиллиона жизней.

В столице остались одни консервативные лидеры, однако часть страны находилась под управлением «реалистов» (Нгуи Кхак Туан в Шоннаме, Нгуен Данг Зяй в Нгеане) и практиков (Нгуен Чи Фыонг в Намки). В известной мере воспроизводилась ситуа­ция 1820—1827 гг., с той только разницей, что сам Ты Дык не был «консерватором». Хранителями консервативных традиций остава­лись «люди Минь Манга»: Чыонг Данг Кюэ, Лам Зуи Хиеп, Ха Зуи Фиен. Ты Дык в известной степени находился под их влияни­ем и соглашался с их требованиями, если «консерваторы» ставили вопрос категорически; так, они провалили инициативу императо­ра, направленную на возвращение конфискованных частных зе­мель в Биньдине. Однако в то же время Ты Дык охотно санкцио­нировал почти все мероприятия как практического, так и законо­дательного характера, исходившие от «реалистов». На протяже­нии четырех с половиной лет — с начала 1850 г. до своей смерти в середине 1854 г.— лидеры «реалистов» Нгуен Данг Зяй и Нгуи Кхак Туан, обладавшие практически верховной властью на севе­ре, проводили почти во всех областях экономики и управления идеи возвращения к нормам эпохи Зя Лонга. Не будет преувели­чением сказать, что идея возвращения к нормам эпохи Зя Лонга стала знаменем почти всех мероприятий, предлагаемых и осу­ществляемых в период 1850—1854 гг.

Всемерно повышалась роль лай зитей в общине и волости (тонг), и ограничивалось вмешательство чиновничества в дела этих административных единиц. Отныне чиновники в фу и хюенах сами не составляли списки, а лишь приказывали «крестьянам». «Крестьяне», а скорее всего помещики составляли эти списки, а провинциальные чиновники их только просматривали. Из центра, чего не было ранее, вообще никого не присылали. Помещики полу­чили возможность сами оформлять в записных книгах захваты за­висимых крестьян и их земель[85]. В докладе Нгуен Данг Зяя спе­циально указывалось, что ранее ли зити не собственноручно со­ставляли списки общинников, а вынуждены были пользоваться услугами провинциальных секретарей. Если же количество земли и налогоплательщиков не изменялось (по мнению тех же ли зитей), то списки эти вообще не надо было составлять[86]. Пересмат­ривался и основной принцип общинного администрирования. Переписи один раз в три года практически отменялись. Отсутст­вие переписей вело к окончательному распаду общинной собствен­ности — превращению общинного держания в наследственное, а затем в аллод. На усилении помещиков — ли зитей — как един­ственной администрации общин и волостей настаивал и Нгуи Кхак Туан. Он предлагал увеличить количество местных чиновни­ков в волости и отменить посылку провинциальных чиновников в горные районы[87], в национальных районах управлять должны бы­ли местные вожди. Ли зити получали денежно-рисовое жало­ванье— 1 куан 2 тиена деньгами либо в пересчете на рис — и ста­новились официально частью государственного аппарата.

Одновременно началась кампания за сокращение числа дипло­мированного чиновничества. Зачинщиком ее был все тот же Нгуен Данг Зяй, который предложил для этого ликвидировать провин­цию Хатинь, разделив ее территорию между Нгеаном и Тхуан-хоа[88]. «Реалисты» хорошо понимали, как страдал Вьетнам от из­быточного количества служилых феодалов. Несмотря на то что его предложение не было принято, оно не осталось незамеченным. Идея укрупнения провинций снова всплыла в пятом месяце 1853 г., когда европейское вторжение уже «висело в воздухе» и, возможно, ощущалась необходимость срочно укрепить Намки в военном плане. Для обсуждения этой проблемы император при­гласил двух «консерваторов» (Чыонг Данг Куэ, Данг Ван Тхиема) и двух «реалистов» (Нгуен Данг Зяя, Нгуи Кхак Туана). (Такое сочетание в начале 50-х годов XIX в. было постоянным явлением.) В подходе «консерваторов к этому вопросу проявля­лась лишь забота о возможности набора войск. Считалось, что на укрупненной территории это сделать легче. Чыонг Данг Куэ по­лагал, что из шести провинций можно сделать две-три. Данг Ван Тхием, как истинный питомец Минь Манга, был настроен скепти­чески. Он считал, что в Намки народ из Куангнама до сих пор еще живет «как на чужбине», еще не стал местным населе­нием, поэтому «набранные утром войска днем разбегутся»[89]. «Реа­листы» были вполне уверены в возможности обороны Намки, одна­ко Нгуи Кхак Туан рассматривал эту проблему как возможность прежде всего для немедленного сокращения числа чиновников. Французское вторжение помешало реализации этих планов.

Одной из основных проблем было создание стабильной и хо­рошо обученной армии. Ни тем ни другим качеством вьетнамская армия в первой половине XIX в. не обладала. Бегство из армии продолжалось, и ни освобождения от замены беглых солдат, по­рой до трех лет, ни сокращения набора солдат из общин с редким населением, ни установление 10-летнего срока замены беглых сол­дат не помогали. Все это заставляло государство прибегать к най­му солдат из неприписных крестьян. В середине века войска из неприписных крестьян насчитывали в среднем от 15 до 30% сол­дат в армии.

В сфере экономики явственно виделось разделение приложе­ния усилий «консерваторов» и «реалистов». Первые были заняты в основном организацией освоения целинных и заброшенных зе­мель при помощи дон диенов, вторые пытались оздоровлять тор­говлю и финансы.

Во втором месяце 1852 г. Ты Дык поднял вопрос о возвращении землевладельцам конфискованной частной земли в Биньдине. Но после долгих споров и решительного отказа Ха Зуи Фиена и Чыонг Данг Куэ согласиться на возврат помещикам как всей кон­фискованной земли, так и хотя бы «компромиссных» 10% победа осталась за «консерваторами»[90]. Но этим дело не кончилось, просьбы о возвращении биньдиньской земли снова стали появ­ляться в докладах императору[91].

Единственной сферой экономики, в которой активно действо­вали «консерваторы», было земледелие, хотя создание дон диенов в Намки в начале 50-х годов преследовало и военные цели. Не­смотря на то что дон диены были традиционной формой освоения целинных земель, в Намки они приняли своеобразную форму и несколько напоминали дон диены периода Зя Лонга. Во-первых, их частично обрабатывали группы бедных крестьян, уже потом превращаемых в военные подразделения (а не изначально солда­ты). Во-вторых, по свидетельству посланного императором чинов­ника, эти земли только в период освоения были дон диенами, а в будущем должны были стать частными землями. В-третьих, кре­стьяне, уходившие из общин и вступавшие в дон диены, получали освобождение от налогов на пять лет.

Так же обстояло дело с дон диенами и в период Зя Лонга, только тогда организаторы дон диенов, уходившие из общин, полу­чали полное и пожизненное освобождение от налогов и повин­ностей. Они превращались во владельцев созданных при участии государства поместий с фиксированным налогом. Все, что они выжимали из крестьян больше налоговых ставок, они присваива­ли себе. Дон диены 50-х годов отличались от зялонговских мень­шей свободой и значительно большим контролем со стороны адми­нистрации Нгуен Чи Фыонга.

Наибольшее сопротивление созданию новых дон диенов оказа­ли помещики, которые не хотели терять своих зависимых и «рас­пространяли слухи, смущающие крестьян». Несмотря на это, уже в первое время было организовано 100 поселений. Программа бы­ла рассчитана на долгие годы, но была прервана французским вторжением. И тогда дон диены должны были оправдать свое название — военные поселения.

На севере в это время «реалисты» проводили программу по восстановлению торговли, финансов и организации промыслов.

Предлагалось прекратить использование даровой силы солдат и платить за работу и доставку материалов деньги по государст­венным ценам либо покупать все по рыночной цене. Кроме того, предлагалось прекратить практику принудительных закупок кре­стьянами различных товаров и поставок в пользу государства. Для этого надо было учредить производственные и торговые объ­единения (хо). Члены этих объединений должны были освобож­даться от военной службы и общественных работ, а налог пла­тить произведенной продукцией или товарами. В случае массовых государственных закупок полагалось по правилам эпохи Зя Лонга разверстать всю сумму на земельную площадь, а потом вычитать из побочных земельных налогов с крестьян. Цена закупаемого, которая должна была лечь в основу суммы, вычитаемой из по­бочных земельных налогов, устанавливалась по рыночной. По сравнению с прежним порядком, когда вычитаемая сумма раз­верстывалась между всеми общинниками вне зависимости от их земельных владений, новый порядок должен был несколько об­легчить положение безземельных бедняков (не плативших земель­ных налогов) и ударить по богатым и средним землевладельцам. Благоприятно должен был отразиться на ремесленниках и торгов­цах и запрет заниженнной государственной цены на ремесленные изделия, покупаемые государством.

Было предложено также поднять фрахтовые цены на транс­портные корабли, предлагалось освободить владельцев кораблей от военной службы и трудовых работ, разрешить набирать в греб­цы крестьян. Вся процедура — фрахт кораблей, оплата гребцов и т. д.— устанавливалась по нормам эпохи Зя Лонга. Кроме того, предусматривалось улучшение транспортных путей.

Многое из этой программы после обсуждения чиновниками двора реализовалось, но что именно — неизвестно[92]. Вопрос о за­купке товаров по рыночным ценам был поднят еще раз Нгуен Ван Тяном и на этот раз одобрен императором[93].

Была одна сфера, в которой даже активная деятельность «реа­листов» не смогла навести порядок. Этой сферой являлись фи­нансы. Они были так запутаны и испорчены в период Минь Манга, что быстро совладать с царившей неразберихой было не под силу даже самым светлым умам того времени.

Первым мероприятием «реалистов» в этой области в 1848 г. был выпуск в оборот всех старых монет, за исключением тэйшонских и поломанных, издавна хранившихся в Ханое. Тэйшонские и поломанные монеты шли на переплавку.

Одновременно устанавливалась государственная монополия на выпуск нового серебряного ланга. Частным лицам строго запре­щалось их отливать. Старый слиток в 10 лангов, на котором не стояло эры правления, названия провинции и пробы, не считался фальшивым и употреблялся наравне с другим мелким серебром и слитками. Но если это серебро сдавали в качестве налогов, то его тут же переливали в новый ланг. Но восстановление системы сред­них номиналов не спасло положения. Серебряные шахты были заброшены, серебра было мало. В конце 1848 г. был отлит новый донг, состоявший из 60% меди и 40% цинка. Но и это не помогло, цена донга падала, серебра — росла, но взять его было неоткуда.

Все лидеры «реалистов» подали на обсуждение двора доклады с совершенно различными точками зрения по поводу проведения необходимых мероприятий в сфере денежного хозяйства. Наибо­лее правильный, как представляется, путь предложил Нгуи Кхан Туан, который советовал подтвердить запрет частной чеканки цин­ковой монеты и тем самым ввести в оборот государственные день­ги с номинальной стоимостью.

Нгуен Данг Зяй, напротив, хотел отменить запреты и способ­ствовать наибольшему Производству цинковых денег кем угодно. К нему примыкал Тон Тхат Бат, предлагавший отменить запре­ты, поставить как можно больше монетных дворов и разрешить народу поставлять цинковые донги в казну. Был избран второй путь. Чиновники императорского двора разрешили в провинциях ставить по одной-две литейни. Такие литейни должны были нахо­диться под контролем провинциальных властей, обязанных наблю­дать, чтобы литейщики соблюдали все правила при изготовлении денег, которые должны были полностью соответствовать цинко­вым донгам эры Ты Дыка[94].

Государство тем самым признало, что само не могло уже справиться с беспорядком в денежном хозяйстве. Чтобы ликви­дировать этот беспорядок, необходима была длительная и после­довательная добыча ценных металлов. Но горное дело было подо­рвано экономической политикой Минь Манга, восстанавливалось долго и с трудом. Хотя налоговые льготы давали себя знать, шах­товладельцы были лояльны к правительству Ты Дыка и даже выступали на стороне императорских войск в подавлении мелких восстаний, за что получили награды из Хюэ, но для успеха необ­ходимо было время, а его-то у Ты Дыка уже не было.

В конце 40-х — начале 50-х годов курс на возвращение к вре­менам Зя Лонга привел сначала к частичной, а затем к почти полной реабилитации умерших врагов Минь Манга: старшего сы­на принца Каня, Ми Дыонга, который, как сын наследного принца, имел с некоторой точки зрения определенные права на пре­стол, Нгуен Ван Тханя, Ле Тята и Ле Ван Зюета.

Интересно, что вопрос об этом поднял Ву Суан Кан, некогда решительный «консерватор», инициатор биньдиньского экспери­мента. В 1848 г. Ву Суан Кан для каждого из этой четверки нашел свое оправдание: «Нгуен Ван Тхань покончил с собой, по­тому что не сумел воспрепятствовать сыну; вину Ле Ван Зюета и Ле Тята нельзя отрицать, но если подумать о причине вины, то можно оказать снисхождение. Они умели сражаться, но не уме­ли держать себя скромно. Когда у них появились заслуги, они стали кичливыми. Поэтому они навлекли на себя гнев и соверши­ли провинность»[95]. Ву Суан Кан просил оказать милости потом­кам трех старых государственных деятелей. Потомок принца Каня Ле Тюнг был награжден титулом хау, потомки Нгуен Ван Тханя, Ле Ван Зюета и Ле Тята привлечены на службу, а младшему брату Ле Ван Зюета, осужденному вместе с ним, вернули долж­ность маршала[96]. В конце 1853 г. один из старых чиновников подал императору доклад, в котором предлагал вернуть прежние привилегии детям ветеранов Зя Лонга, отмененные Минь Мангом. Выполнено это не было, но обсуждалось вполне серьезно.

Таким образом, с 1848 по 1854 г. наблюдается в определенной мере процесс возвращения к реалистической политике в экономи­ческой и социальной сферах. Этот процесс не дошел до конца и был прерван, во-первых, смертью лидеров «реалистов» Нгуен Данг Зяя и Нгуи Кхак Туана к 1854 г., во-вторых, восстанием Као Ба Куата, которое охватило значительную часть севера и потре­бовало напряжения и сплочения всех сил феодального государст­ва, что произошло после смерти этих двух политиков и осуществ­лялось уже под «консервативным» знаменем, и в-третьих, нача­лом французского вторжения 1858 г., прервавшим мирное развитие вьетнамского государства.

Крестьянские выступления

Крестьянские выступления шли уже с первых лет правления Нгуенов. Их подъем относится к середине 20-х годов, завершаясь сильнейшим восстанием Фан Ба Ваня, явившимся ярким отра­жением кризиса социально-экономических основ монархии Нгуе­нов. После небольшого периода затишья крестьянская борьба во­зобновляется в начале 30-х годов с гораздо большим размахом, центр ее перемещается к югу, захватывая все новые территории центральной и южной частей страны. Возрастает количество круп­ных движений, усиливается взаимодействие с борьбой горных на­родностей.

40-е годы были временем спада крестьянской борьбы, однако в 50-е годы она вновь активизируется. Наивысшей точкой подъема антифеодальной борьбы в это время было восстание под руко­водством Као Ба Куата (1854—1856)[97].

Вооруженная крестьянская борьба в Бактхане до середины 20-х годов носила характер разрозненных выступлений, которые в большинстве случаев были относительно кратковременными. По подсчетам историков СРВ, с 1803 по 1819 г. произошло не ме­нее 50 выступлений в северных, северо-восточных предгорных районах и в горных провинциях со смешанным населением (Тхай-нгуен, Туенкуанг, Лангшон). Восстания в Тхайнгуене начались в 1803 г. С 1806 по 1824 г. эта провинция стала местом действия отрядов Зыонг Динь Кука, объявившего себя потомком Ле, в его движении участвовали наряду с вьетнамским населением также местные племена нунгов и китайцы. В 1807—1808 гг. действия этих отрядов были наиболее активными, они были поддержаны повстанческим движением равнинных районов.

В 1806—1815 гг. усилилось повстанческое движение в Туен-куанге, здесь в нем участвовали местные рабочие рудника в Тулонге. Весьма активной стала повстанческая борьба и в Хынгхоа (1804—1813). Порой численность восставших достигала (в от­дельных отрядах) от 300 до 700 человек. Они совершали нападе­ния на местные административные центры, нередко предпринима­ли попытки продвинуться из горных районов в равнины. Успеш­ные действия против регулярных военных сил позволяли им в те­чение некоторого времени сохранять господство в отдаленных уездах.

Борьба крестьянства равнинных районов, начавшаяся с 1807 г. и ставшая более активной в 1809—1810 гг. (провинции Шонтэй, Хайзыонг, Шоннам), способствовала определенному взаимодейст­вию восставших горных и равнинных районов, увеличилась про­должительность активного периода восстаний. Так, на террито­рии Шоннама повстанческое движение, возглавляемое Данг Чан Сиеу, длилось с 1809 по 1822 г. и было связано с выступлением мыонгов в провинции Тханьхоа.

20-е годы явились временем усиления крестьянских движений в равнинных районах Бактханя, где к этому времени ухудшение экономического положения крестьянства вызвало социальные кон­фликты наибольшей остроты. Оно было обусловлено растущим обезземеливанием, усилением эксплуатации со стороны централь­ной власти, пытавшейся особенно активно добиться жесткого про­ведения в жизнь налоговой политики и подчинения системы земле­пользования интересам феодального государства. Именно к этому времени особенно возросла коррупция в среднем звене чиновни­ческого аппарата и среди деревенских должностных лиц. Попыт­ки верховной власти ограничить эти злоупотребления путем нака­зания отдельных лиц не давали практически никаких результа­тов. Даже сам Минь Манг, неплохо осведомленный о положении на севере, признавался: «Лихоимцы, живущие в провинциях, уез­дах, представляют еще большую тяготу для человеческой жиз­ни... Взиматели налогов, командующие провинциальными войска­ми, чиновники ведомств, служащие казны в провинциальных городах — все сверху донизу [действуют] заодно, измышляют, как бы отыскать выгоду... [Они] требуют денег по уговору: с больших общин — более 10 куанов, с малых — не менее 5—6 куанов. На­чальники волостей, столичные сборщики подражают безобразиям, [самовольно] распределяют и взимают [поборы]... Деревенские должностные лица, пользуясь этим, пытаются обирать людей, до­ставляя народу еще больше мучений»[98].

Бактхань был наиболее подвержен стихийным бедствиям (тай­фунам, паводкам, засухам). На протяжении 20-х годов провин­ции севера два раза поражали эпидемии, не менее пяти раз уро­жаи целых провинций гибли из-за прорыва плотин или большой засухи.

В 1824 г., во время засухи, охватившей четыре провинции (Хайзыонг, Шоннам, Шонтэй, Бакнинь), бедноту стали привлекать на ремонтные работы в двух провинциальных крепостях, с тем чтобы предотвратить появление «разбойников». В наихудшем по­ложении оказался Хайзыонг, малоземельный и населенный район, где особенно возросла дороговизна, «умножились грабители, бога­тые стали бедными, бедные — нищими, многие умирали на доро­гах от голода, в связи с чем населению выдали ссуду в размере 100 тыс. хок риса»[99]. Повсюду началось массовое бегство кре­стьян из деревень. Так, в 1822 г. в пяти провинциях Бактханя полностью опустели 49 селений, в 1826 г. в Хайзыонге было офи­циально зарегистрировано 108 пустующих деревень, в результате чего было заброшено более 12700 мау пахотных земель.

Все это вызвало рост антифеодальной борьбы крестьянства. Об этом свидетельствуют участившиеся случаи посылки войск на усмирение «разбойников», кратковременные выступления которых происходили по нескольку раз в год на территории почти всех провинций Бактханя.

Наиболее мощным, организованным, нашедшим широкий от­клик у крестьянства этой части страны было восстание под руко­водством Фан Ба Ваня (1821 —1827). Фан Ба Вань, уроженец про­винции Намдинь, по своему социальному положению был бедня­ком, но происходил из старинного, некогда известного рода (пред­ки его были отмечены королем Ле Тхань Тоном за заслуги в борьбе против нашествия минского Китая в XV в.). Рано потеряв отца, он с детских лет вынужден был сам себя кормить, работал пастухом у местного землевладельца. Он отличался большой фи­зической силой, с юных лет научился хорошо владеть оружием. Военный талант и организаторские способности Фан Ба Ваня сыграли немалую роль в ходе борьбы руководимых им повстан-ческих отрядов с правительственными войсками.

В начале 20-х годов Фан Ба Вань встает на путь открытой вооруженной борьбы: собрав отряд бедняков, он совершает напа­дения на местных богачей. В начале 1826 г. его отряду удается закрепиться на территории двух уездов провинции Хайзыонг и значительно увеличить свои силы (до 5 тыс. человек). Одновре­менно происходит и организационное укрепление повстанческих сил. Выдвинутые в это время лозунги повстанцев носят известный монархический отпечаток, но в противоположность некоторым другим крестьянским восстаниям, они не связываются с прямыми попытками реставрации или усиления Ле, чему способствует и стремление самого Фан Ба Ваня остаться знаменем и руководи­телем движения[100]. После неудачных боев с превосходящими сухо­путными и речными регулярными войсками, брошенными на борь­бу с ними, отряды восставших отходят к югу, где одерживают значительный военный успех. Им удается разгромить местные гар­низоны и захватить два военных поста.

С этого времени начинается период наибольшего подъема кре­стьянской борьбы в восточных и юго-восточных районах Бактханя, не затухавшей в течение целого года. Силы Фан Ба Ваня вновь значительно увеличиваются благодаря широкой поддержке мест­ного крестьянства. По признанию властей, «по уездам проносится ветер, в боях гибнет много военных и гражданских чиновников... Поэтому, куда бы ни пришла армия Ба Ваня, все, кто видит [ее] и слышит [о ней], должны бежать, как звери»[101]. «Враг собирает армию и не жалеет себя; когда происходит бой, то даже женщины и девчонки берут мечи и сражаются»[102].

Успешные действия отрядов Фан Ба Ваня привлекают к нему симпатии и ряда оппозиционно настроенных представителей про­винциального чиновничества и интеллигенции, в результате чего руководство движением пополняется за счет социально разнород­ных элементов. К восставшим примыкает бывший крупный чинов­ник Ву Дык Кат, ставший одним из командиров отряда Ваня, в числе других руководителей было несколько обладателей конфу­цианских ученых титулов, борьбу поддерживало и довольно боль­шое число представителей местного чиновничества (начальники тонгов, уездов), несколько местных богачей, оказывавших восстав­шим продовольственную и денежную помощь[103]. В основном это были либо выходцы из селений, расположенных неподалеку от места рождения самого Фан Ба Ваня, либо лица, ранее находив­шиеся с ним в близких отношениях. Возможно, что, принимая их в свои отряды и укрепляя материальную базу движения в целом, Фан Ба Вань вынужден был в известной мере учитывать и защи­щать их интересы как землевладельцев «своего» района. Один из современных вьетнамских исследователей этого восстания счита­ет, что район влияния повстанческой борьбы распространился и на северные провинции Чунгки, откуда Вань получил подкрепле­ние в виде трехтысячного отряда лучников из числа мыонгов под предводительством племенного вождя Ба Хума[104].

В целом, несмотря на участие в руководстве значительной про­слойки выходцев из господствующих классов, в восстании Фан Ба Ваня не было заметно сколько-нибудь существенных признаков ослабления борьбы или непоследовательности, свойственных тако­го рода движениям. Это можно объяснить преобладающим влия­нием крестьянских масс на ход борьбы, сравнительной кратковре­менностью самого движения, а также, видимо, и личными свой­ствами руководителя. Действия отрядов Ваня продолжали сохра­нять характер остроклассовой крестьянской борьбы. Об этом говорят данные официальной хроники двора, когда в ней сообщает­ся о паническом страхе богачей и торговцев, сначала бежавших под защиту провинциальной крепости, а затем, когда возникла прямая угроза ее падения, укрывшихся в отдаленных деревнях[105].

Районом расположения основных сил восставших была терри­тория двух уездов Хайзыонга, но само восстание находило отклик в ряде других провинций Бактханя (Шонтэй, Фули, Хоабинь, Хынгиен и др.), где начали возникать отдельные повстанческие груп­пы. Поддержка населения выражалась не только в прямом уча­стии в борьбе, но и в тайном содействии продовольствием, в укры­вательстве повстанческих отрядов от карателей, в сообщении пов­станцам военных планов властей и т. д.[106].

Размах движения усиливался и в связи с тем, что местные вла­сти по мере расширения военных действий вводили новые поборы «для борьбы с разбойниками», ложившиеся тяжелым бременем на сельское население. Высокие боевые качества помогали вос­ставшим не только успешно отражать карательные походы регу­лярных армейских соединений, но и сохранять превосходство на территории двух провинций[107].

Безуспешные действия против неуловимых отрядов Фан Ба Ваня вынудили двор принять экстренные меры. На организацию борьбы с восставшими было послано несколько крупных сановни­ков из столицы, облеченных самыми широкими полномочиями, а также значительные военные подкрепления, в том числе 200 бое­вых джонок, расположившихся на подступах к районам, контро­лируемым повстанцами. В их задачу входило также и предотвра­щение дальнейшего распространения восстания, для чего была расширена сеть военных постов. Ожесточенные бои с правительственными войсками заставили повстанческие силы в конце 1826г. сократить район своих действий и сосредоточиться в укрепленной базе Чалу. Постепенно и она была окружена, но упорное сопро­тивление Фан Ба Ваня продолжалось, каратели несли большие потери. В связи с этим двор вынужден был пойти на проведение некоторых экономических мер, чтобы как-то успокоить население (раздача зерна голодающим, выдача зерновых ссуд, продажа ри­са по пониженным ценам, снижение или отмена сбора налогов за текущий год)[108].

Весной 1827 г. при попытке вывести отряд из окружения по­гибают сам Фан Ба Вань, один из видных его военачальников — Нгуен Хань, в плен попадает более 760 повстанцев. Но даже и после этого в провинциях Бакки продолжают сохраняться большие контингента войск, преследовавших небольшие вооруженные груп­пы, применявших тактику подкупа рядовых участников за добро­вольную сдачу и т. п.

Восстание Фан Ба Ваня было наиболее мощным потрясением вьетнамского феодального государства в 20-е годы. О том, на­сколько двор был напуган его размахом и силой, говорит сама значительность экономических мероприятий, объявленных двором непосредственно после его разгрома. Были отменены три вида подушных денежных сборов, наполовину снижен натуральный зе­мельный налог, прощены недоимки по ссудам, сокращены на два года сроки взимания налогов с укрываемых земель, затрачены значительные денежные суммы и роздано зерно для возмещения потерь населению, «пострадавшему от разбойников», розданы большие награды всем участвовавшим в борьбе с повстанцами. Подверглись суровым наказаниям пять местных представителей власти, особо отличавшихся своим лихоимством, уволены с долж­ностей многие другие, на место которых были назначены новые, пользовавшиеся хорошей репутацией[109]. Являясь временными и не коренными, эти меры не улучшили существенным образом по­ложения крестьянства, о чем свидетельствует продолжавшееся бегство из деревень (провинции Шоннам и Намдинь). Наиболее эффективной по своей социально-экономической значимости мерой была реализация двором предложений Нгуен Конг Чы, принимав­шего участие в борьбе против отрядов Фан Ба Ваня, о проведении в широком масштабе работ по обработке целинных и пустующих земель силами бедноты. Эти работы, начатые с 1828 г., в известной мере стабилизировали положение в отдельных районах Бактханя.

Северные районы Чунгки (Нгеан, Тханьхоа) в первые два деся­тилетия также стали местом сильного повстанческого движения народности мыонг. Восстание, руководимое одним из племенных вождей, Куать Тат Тхуком, начавшись в 1808 г., продолжалось до конца правления Зя Лонга.

Выступления национальных меньшинств были выражением протеста горных народностей против более интенсивной экономи­ческой и политической эксплуатации их в интересах централизо­ванного вьетнамского государства, проводившейся Нгуенами. Это задевало интересы как широких слоев населения, на которые па­дала основная тяжесть экономической эксплуатации, так и пле­менной верхушки, выступавшей против усиления политического контроля и ущемления их наследственных владетельных прав в результате установления более тесного контроля со стороны вьет­намской администрации.

На юге Чунгки наиболее сильной была борьба народности тхыонг (горные районы Куангнгая), длившаяся несколько десятиле­тий. Тхыонги, принимавшие в свое время активное участие в вос­стании Тэйшонов, с самого начала возбуждали недоверие двора, в связи с чем уже в 1803 г. кроме военных мер по «успокоению» положения в этом районе двор вынужден был прибегнуть к так­тике раскола движения, подкупа руководителей, а также к «про­паганде авторитета двора»[110]. Подобные меры не раз принима­лись и в последующие годы, однако не приносили желаемых ре­зультатов. В течение долгого времени районы Куангнгая, засе­ленные тхыонгами, были вне контроля властей. В 1812 г. власти предприняли попытку организовать в относительно доступной местности около 30 военизированных поселений из числа вьетнам­цев. В 1818 г. был предпринят такой исключительный шаг, как постройка специальных бамбуковых заграждений вдоль всего гор­ного района провинции длиной около 150 км. Но даже и подоб­ные, мероприятия не сломили упорства этих племен.

Крестьянские движения с начала столетия до середины 20-х го­дов характеризуются преобладанием восстаний в горных мест­ностях, относительной кратковременностью и локальностью вы­ступлений, пока еще весьма слабой связью движения горных на­родностей с антифеодальной борьбой вьетнамского крестьянства.

Основную категорию повстанцев составляли крестьяне, поте­рявшие землю. Острие классовой борьбы крестьянства было на­правлено против все возраставшей государственной и частной экс­плуатации. Официальные документы того времени не содержат, как правило, каких-либо сведений о требованиях восставших, что в сочетании с широким использованием лозунга в поддержку ди­настии Ле говорит о незрелости и расплывчатости идеологии кре­стьянской массы. Однако направленность действий восставших го­ворит сама за себя и ярко выражает классовую направленность движения. Как правило, восставшие громили волостные, уездные, а иногда и провинциальные центры, бывали случаи убийства представителей власти, пользовавшихся наиболее дурной славой, частыми были и случаи раздела имущества местных богачей.

Составляя основную движущую силу и массовую базу антифео­дальных выступлений, крестьянство не являлось все же единст­венным их участником. Напротив, вьетнамские историки отмечают как характерную черту именно разнообразие социального и нацио­нального состава повстанческих движений XIX в.[111]. Так, во мно­гих случаях руководители восстаний являлись выходцами из различных слоев чиновничества, деревенской верхушки, феодаль­ной интеллигенции.

Идеологические мотивы повстанческих выступлений в ранний период представляют собой довольно пеструю картину. Здесь мы находим отдельные выступления приверженцев Тэйшонов (два вы­ступления в начале столетия), несколько выступлений под ло­зунгами, носившими религиозную окраску, восстания под лозунга­ми восстановления династии Ле («Фу Ле»), что обусловливалось несколькими причинами. Отчасти это объясняется прямым уча­стием в повстанческом движении потомков рода Ле. В среде фео­дального чиновничества и интеллигенции эти лозунги сохранили немалую популярность. Определенная идеализация старины — эпохи процветания вьетнамского государства в период правления ранних Ле—была одной из форм отражения недовольства суще­ствующим режимом и проявления антингуеновских настроений.

Последним из восстаний, предшествовавших периоду француз­ских захватов, было восстание под руководством Као Ба Куата. Начавший свою карьеру как обычный мелкий служащий, но ис­пытавший многие превратности судьбы, Као Ба Куат вступает на путь открытой борьбы против угнетения. Сохранившиеся про­изведения его литературного творчества (он является одним из известных поэтов XIX в.) дают возможность представить побуди­тельные мотивы вступления на путь открытой политической борь­бы наиболее радикальной части феодальной интеллигенции и ни­зового чиновничества — явление, уже имевшее к XIX в. известную историческую традицию.

Као Ба Куат родился в 1809 г. в Зяламе (пров. Бакнинь), в 1831 г., успешно пройдя конкурс, получил конфуцианскую степень, к этому времени он приобрел весьма большую известность своим поэтическим творчеством. В своих стихах он с сочувствием рисует тяжелую жизнь крестьянина, обреченного на вечный каторжный труд и нужду, в них возникают образы разорившихся людей, вы­нужденных в голодный год продавать землю ростовщикам и тор­говцам, чтобы уплатить налоги («из хозяина стал слугой»). Он описывает в одном из своих стихотворений церемонию раздачи ко­ролевской милостыни толпам голодающих, возмущается безза­стенчивым произволом вербовщиков солдат и сборщиков налогов. «Только кончается голод, как приходит буря, положение постра­давших никак не установится» — такова была безысходная оцен­ка окружающей его жизни в этот период[112].

С течением времени, особенно после поездки в Индонезию, рас­ширившей знания о внешнем мире, критическое отношение к окру­жающей его действительности еще более укрепляется. В частности, Као Ба Куат все более резко высказывается о конфуцианцах-начетчиках, оторванных от каких-либо жизненно важных дел, за­нятия которых он определял как пустую забаву («пережевывание жвачки строк и иероглифов»)[113]. Эти заключения были основаны и на личном опыте автора, сталкивавшегося с ограниченностью и формализмом конкурсной системы. Будучи творчески одаренной и одновременно граждански активной личностью, Као Ба Куат был лишен возможности действовать в соответствии со своими взгля­дами и способностями.

От призывов к «справедливому вершению правосудия» Као Ба Куат переходит к прямой критике двора, когда пишет о «зверях у власти, осыпанных серебром, носящих парчу, но покрытых позо­ром перед родными местами»[114].

Као Ба Куату, как и многим другим представителям оппози­ционных кругов феодальной интеллигенции того времени, была свойственна идеализация золотого, XV века истории своей страны, связанная с правлением Ле. Эти взгляды предопределили полити­ческие симпатии Као Ба Куата, обратившегося в период начатой им подготовки восстания и поисков знамени движения к некото­рым уцелевшим от репрессий двора представителям рода Ле.

В 1854 г. Као Ба Куат, оставив свое место учителя, перебрал­ся на родину, в провинцию Бакнинь, где обратился с призывом о восстании к друзьям и единомышленникам, нашедшим у них горя­чий отклик. В подготовке восстания участвовали и два члена се­мейства Ле — Ле Зуи Кы, формально занявший место главы вос­стания, и Ле Зуи Уан, выдвинувшийся в конечный период восста­ния[115]. Район предварительной агитации инициаторов повстанче­ского движения был довольно обширным, охватывая территории четырех провинций близ столицы (Бакнинь, Шонтэй, Хайзыонг, Хынгиен). Руководству восстанием удалось привлечь на свою сто­рону некоторое число военнослужащих Ханойского гарнизона и склонить к совместному выступлению двух вождей народности мыонг. В лозунге восставших содержался призыв к «изменению судь­бы». Сам Као Ба Куат, пользовавшийся популярностью как в родной провинции Бакнинь, так и по месту преподавания в Шон-тэе, занимался составлением и распространением среди населения прокламаций, призывающих к восстанию, обличающих алчность чиновничества, содержащих агитацию за восстановление династии Ле. Это способствовало весьма широкому притоку крестьянства в ряды повстанцев, численность которых измерялась «тысячами». Ухудшение общего положения в Бакки в эти годы ускорило начало вооруженного выступления. В 50-е годы провинции Бакки стали подвергаться частым набегам китайских вооруженных групп, летом 1854 г. ряд равнинных провинций поразил неурожай из-за налета саранчи. Это совпало с приходом в Бакки массы голод­ных из некоторых пораженных засухой районов Центрального Вьетнама, в результате чего распространился массовый голод.

Летом 1854 г. отряды Као Ба Куата выступили из Бакниня и направились к Ханою. Не сумев занять Ханой[116], они захватили один из административных пунктов и до конца года вели бои с правительственными войсками, из месяца в месяц возраставшими за счет получения подкреплений из других районов страны. Для предотвращения дальнейшего распространения восстания были увеличены силы крепостных гарнизонов трех провинций (Шон­тэй, Ханой, Ниньбинь) — по 500 солдат в каждой, издан указ о наградах за поимку Као Ба Куата.

В конце 1854 г. повстанческим силам был нанесен серьезный удар: в одном из боев у Шонтэя Као Ба Куат был убит, в плен попали три военачальника, сотни повстанцев. Но активная борьба других отрядов продолжалась до начала 1855 г., когда был схва­чен и Ле Зуи Кы. Уцелевшие от разгрома повстанческие силы, возглавляемые Ле Зуи Уаном и Динь Конг Ми, оказывали упор­ное сопротивление в течение всего этого года. Восстание было окончательно подавлено лишь в 1856 г., после ареста руководите­лей, разгрома остатков повстанческих групп, жестоких репрессий по отношению ко всем, так или иначе поддерживавшим восстание.

Крестьянские повстанческие движения, продолжавшиеся в те­чение всей первой половины XIX в., охватывали временами значи­тельные территории (две-три провинции), в ряде случаев тесно смыкались с борьбой горных народов. Тем не менее они не достиг­ли уровня классовой борьбы крестьянства XVIII в. Большинство выступлений не захватило обширных районов страны, не преодо­лело локального характера. Причины их поражения крылись не только в неравенстве военных сил, недостатках организации, свой­ственной большинству крестьянских выступлений, и в непоследо­вательности поведения руководителей некоторых отрядов — выход­цев из господствующих классов и племенной верхушки националь­ных меньшинств. По-видимому, на характере крестьянской борьбы XIX в. и на ее неблагоприятном исходе в целом сказалось и от­сутствие радикальной, объединяющей крестьянство программы, по­добной тэйшонской, что было связано с наличием в руководстве значительной прослойки выходцев из господствующих классов. Монархические лозунги, отвечая их политическим притязаниям и оппозиционным настроениям, не отражали крестьянских требова­ний в области разрешения земельной проблемы. Тем не менее ожесточенность, упорство борьбы, длительность многих восстаний не могли не оказать воздействия на аграрную политику двора, в известной мере, хотя и ненадолго, смягчавшую остроту классовой борьбы вьетнамского крестьянства.

[1] DNTL. Т. 9, с. 86, 99.

[2] DNTL. Т. 3, с. 111—112.

[3] DNTL. Т. 23, с. 107—108.

[4] DNTL. Т. 21, с. 260.

[5] DNTL. Т. 9, с. 85, 99.

[6] DNTL. Т. 21, с. 263—265.

[7] DNTL. Т. 22, с. 160—161.

[8] DNTL. Т. 3, с. 111 — 112.

[9] Там же, с. 75.

[10] DNTL. Т. 3, с. 392.

[11] Там же, с. 43.

[12] DNTL. Т. 4, с. 341—342.

[13] Там же, с. 319—321.

[14] DNTL. Т. 3, с. 382; t. 4, с. 6, 7.

[15] DNTL. Т. 13, с. 323. Dinh Gia Trinh. So thao lich su nha nuoc va phap quyen Viet-Nam. I. Ha-noi. 1969, с. 247.

[16] DNTL. Т. 4, с. 247; t. 5, с. 109, 239; t. 7, с. 11, 170; t. 8, с. 171.

[17] DNTL. Т. 9, с. 304.

[18] DNTL. Т. 10, с. 99.

[19] Там же, с. 67.

[20] Там же, с. 232.

[21] DNTL, t. 5, с. 178.

[22] Lich su che do phong kien Viet Nam. Ha-noi, 1960, t. III. с. 470.

[23] DNTL. Т. 13, с. 332; см. также: Lich su che do phong kien... 1. III. с. 470; а также: А. Schreiner. Ler institutions annamites en Basse Cochinchine avant le conquete francaise. Т. III. Saigon, 1902 с. 49—512.

[24] А. Schreiner. Ler institutions... t. III, с. 50.

[25] DNTL. Т. 3, с. 71—72.

[26] DNTL. Т. 6, с. 79—80.

[27] Р. Pasquier. L'Аnnam d'autrefois. Р., 1930, с. 127.

[28] DNTL. Т. 13, с. 324.

[29] DNTL. Т. 9, с. 109—112.

[30] DNTL. Т. 5, с. 167.

[31] DNTL. Т. 7, с. 98; 1. 4, с. 37.

[32] DNTL. Т. 13, с. 324.

[33] DNTL. Т. 11, с. 152.

[34] DNTL. Т. 13, с. 325, 327; t. 11, с. 151 — 153.

[35] Там же, с. 324.

[36] Roy Jumper and Nguyen Thi Hue, Notes on Political and Administrative History of Vietnam, 1802—1962. Saigon, 1962, с. 26—27.

[37] DNTL. Т. 3, с. 180—186.

[38] Там же, с. 151—156.

[39] Там же, с. 22.

[40] Там же, с. 44.

[41] Там же, с. 120—122.

[42] Там же.

[43] Там же, с. 110—111.

[44] DNTL. Т. 4, с. 132, 150, 158.

[45] Там же, с. 153.

[46] Там же, с. 267—269.

[47] Там же, с. 319—321.

[48] Там же, с. 292.

[49] Там же, с. 268, 284.

[50] Там же, с. 288—289.

[51] DNTL. Т. 6, с. 38—99.

[52] DNTL. Т. 5, с. 176.

[53] DNTL. Т. 6, с. 137.

[54] DNTL. Т. 8, с. 63—64.

⁵⁵ DNTL. Т. 7, с. 16.

[56] Там же, с. 144, 182.

[57] DNTL. Т. 3, с. 101.

[58] DNTL. Т. 17, с. 232—236.

[59] Там же, с. 204—208, 232—236.

[60] DNTL. Т. 17, с. 207; t. 6, с. 252.

[61] DNTL. Т. 21, с. 148—150.

[62] DNTL. Т. 10, с. 365.

[63] Там же, с. 364.

[64] DNTL. Т. 9, с. 349.

[65] DNTL. Т. 12, с. 213.

[66] DNTL. Т. 15, с. 241—242.

[67] DNTL. Т. 21, с. 263—265.

[68] Там же, с. 155—156.

[69] Там же, с. 118—119.

[70] Там же, с. 197.

[71] DNTL. Т. 20, с. 65—66.

[72] DNTL. Т. 24, с. 298—299.

[73] DNTL. Т. 23, с. 92—101, 127.

[74] DNTL. Т. 24, с. 179—180.

[75] DNTL. Т. 25, с. 142.

[76] Там же, с. 186.

[77] DNTL. Т. 26, с. 59.

[78] DNTL. Т. 24, с. 265.

[79] DNTL. Т. 25, с. 233.

[80] Там же, с. 221.

[81] DNTL. Т. 27, с. 150

[82] Там же, с. 204.

[83] Там же.

[84] Там же, с. 206.

[85] Там же, с. 108.

[86] Там же, с. 237.

[87] Там же, с. 284.

[88] Там же, с. 236—238.

[89] Там же, с. 386.

[90] Там же, с. 336.

[91] DNTL. Т. 27, с. 412-413.

[92] DNTL. Т. 27, с. 82—83.

[93] Там же, с. 86—87.

[94] Tам же, с. 167—168.

[95] Там же, с. 76.

[96] Там же, с. 76—77, с. 422.

[97] По предварительным подсчетам, при правлении Зя Лонга произошло 73 восстания, при Минь Манге — 234, при Тхиеу Чи — 58.

[98] DNTL. Т. 8, с. 229.

[99] DNTL. Т. 7, с. 75.

[100] Предание сохранило следующее двустишие о Фан Ба Ване:

На небесах появилась комета,

На земле появился король Ба Вань.

[101] NCLS.1966, № 86, с. 24.

[102] DNTL. Т. 8, с. 218.

[103] Там же, с. 316.

[104] NCLS. 1986, № 83, с. 32.

[105] DNTL. Т. 9, с. 89.

[106] DNTL. Т. 8, с. 132.

[107] О том, насколько велик был страх перед отрядами Фан Ба Ваня даже у военачальников провинциальных войск, говорят такие факты, как массовое бегство их при приближении крестьянских отрядов. Известен случай, когда бе­жало 40% боевого состава провинциальных воинских единиц.

[108] DNTL. Т. 8, с. 168.

[109] NCLS. 1966, № 86, с. 29.

[110] DNTL. Т. 3, с. 134.

[111] Lich su che do phong kien Viet-nam... t. III, с. 512.

[112] NCLS. 1969, № 121, с .29.

[113] Н. И. Никулин. Вьетнамская литература. М., 1971, с. 127.

[114] NCLS. 1969, № 121, с. 31.

[115] В числе других инициаторов, а затем и руководителей восстания были один обладатель высшей степени конфуцианской учености «тиенши», два ученика Као Ба Куата, три начальника уездов, один местный богач (NCLS. 1969, № 121, с. 32).

[116] Узнав о готовящемся восстании, власти Ханоя приняли ряд военных мер и арестовали несколько участников восстания.