Глава 2

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ  ПОЛОЖЕНИЕ

Аграрные отношения (общие черты)

Одним из основных итогов острейшей борьбы крестьянства за землю в период Тэйшонов явилось значительное перераспределе­ние земельного фонда страны в пользу мелкофеодального и мел­кокрестьянского землевладения. Вместе с тем аграрная политика Тэйшонов, особенно на последнем этапе, не была радикальной по отношению к поместным нечиновным слоям, так как ограничи­тельные мероприятия не коснулись уже сложившегося частнопо-местного землевладения деревенской верхушки, общая же обста­новка способствовала его укреплению.

Некоторые новейшие исследования историков СРВ[1] дают воз­можность на конкретном, но пока еще очень ограниченном мате­риале земельных реестров ряда общин и отдельных селений уез­да Тыльем провинции Шонтэй представить основные тенденции и итоги процесса развития земельных отношений в деревне на севе­ре и связанных с ними социальных сдвигов на рубеже двух эпох.

По данным реестров селения Диньтхонг, за период с 1790 по 1805 г. серьезно увеличилось число владельцев частных земель (с 8 до 34 человек), что при незначительном увеличении общей площади этой категории (со 104 до 111 мау) привело к сокраще­нию среднего размера владения с 13 до 3 мау. Из этих 34 частных владельцев несколько больше половины (18 человек) стали мел­кими владельцами (1—3 мау), увеличилось с 2 до 14 человек число средних владельцев (3—5 мау), осталось неизменным (2 че­ловека) число мелких помещиков (земли в пределах 5—10 мау), исчез из реестров единственный владелец крупного массива земель площадью 25 мау[2].

В то же время земельные реестры других общин показывают иную картину. Так, в общине Макса произошло резкое сокращение общего количества землевладельцев (с 213 до 77 человек) в ре­зультате почти полного исчезновения из списков категории мельчайших владельцев (ниже 1 мау), сократившейся со 144 до 10 че­ловек. Число мелких владельцев также несколько уменьшилось (с 46 до 34 человек) при незначительном увеличении среднего размера их земельных участков. Заметно увеличилась прослойка средних владельцев (с 15 до 23 человек) при некотором уменьше­нии средних размеров их участков. Незначительно увеличилось ко­личество мелких помещиков (с 7 до 9 человек), категория круп­ных помещиков осталась неизменной (1 человек, владевший 12 мау)[3]. Средний размер частных владений в общине без учета категорий отдельных групп резко увеличился (с 1 мау 1 шао до 2 мау 8 шао).

Сходный процесс происходил и в общине Тхыонгфук, реестры которой также отмечают практически полное исчезновение (с 41 до 1 человека) категории мельчайших владельцев, существенное уменьшение (с 25 до 4 человек) количества мелких и даже сред­них (с 8 до 3 человек) и одновременно резкое увеличение (с 2 до 14 человек) числа владельцев земельных участков выше среднего размера (5—10 мау). Так же как и в общине Макса, общее со­кращение численности частных владельцев (с 76 до 22 человек) сопровождалось концентрацией земель в данном случае в руках мелких помещиков (если раньше 111 мау частных земель было разделено на 210 участков, то теперь их число сократилось до 22)[4].

Данные реестров одной из общин провинции Шоннамтхыонг за 1805 г.[5] показывают значительное преобладание мелко- и средне-поместных слоев над остальными категориями — из 83 владельцев частных земель большую часть составляли мелкие помещики (32 человека), довольно значительную прослойку — средние (16 человек). Относительно небольшой была здесь численность средних крестьян (19 человек), еще меньше — мелких (14 чело­век). Число крупных помещиков, владевших землями свыше 20 мау, было небольшим (2 человека). Еще более явным рост поместных слоев был в тех районах, где имелись резервы необра­ботанных аллювиальных земель. Так, в списках одной общины в провинции Шоннамха после освоения жителями этих земель в ней значилось 1354 мау частных земель, находившихся во владе­нии 51 лица, средний размер владения составлял здесь 26 мау 5 шао[6].

Приведенные данные ярко иллюстрируют интенсивность про­цесса имущественной и классовой дифференциации в северовьет­намской деревне. Очевидно, что при Тэйшонах, а особенно после их разгрома происходило размывание низового слоя малоимущего крестьянства. В то же время обращает на себя внимание доволь­но ограниченное развитие крупнопоместных хозяйств. Преобла­дающим стал процесс укрепления экономических позиций мелких и средних слоев крестьянства, а особенно рост мелко- и среднепо-местных слоев. Можно предположить, что эти общие тенденции были характерны для многих равнинных районов Бакки и Север­ного Чунгки со сходными природно-географическими и социально-экономическими условиями (традиционным малоземельем, аграр­ной перенаселенностью).

Исторические условия конца XVIII в. способствовали также и расхищению общинных земель со стороны деревенской верхушки путем скрытой продажи, отдачи в залог и т. п. Широкое распро­странение этого явления подтверждается документами начала XIX в. Так, в обоснование первого указа Зя Лонга, касавшегося земельных отношений, говорится следующее: «Со времен бунтов­щиков Тэйшонов старые уложения были забыты, многие люди пре­вратили общинную землю в собственную. Идут разговоры о том, что под предлогом общинных нужд продаются общинные земли»[7].

До настоящего времени исследователи располагают крайне ограниченными документальными данными о соотношении общин­ной и частной земли в XIX в. для тех районов, где общинное зем­левладение имело многовековую традицию[8]. Известно лишь одно свидетельство главы финансового ведомства Ха Зуи Фиена, отно­сящееся к 50-м годам XIX в., с указанием на подавляющее превос­ходство частных земель: «В Тхыатхиене, Куангчи общинных зе­мель больше частных, в Куангбине общинных и частных поровну, в остальных же частных земель намного больше, чем общинных»[9]. Данные, приводимые в работах некоторых современных вьетнам­ских историков, позволяют в известной степени конкретизировать представление о месте, которое занимало общинное землевладение в начале XIX в. в некоторых районах севера. Так, сведения о категориях земель в 43 общинах упоминавшегося уже уезда Тыльем за 1805 г.[10] также показывают значительное преобладание частных земель, в среднем составлявших 62%. Конкретные данные о размерах общинных и частных земель говорят о больших кон­трастах в их соотношении в разных общинах. Лишь в 12 общинах они составляли около половины, в 19 —частные земли занима­ли свыше 80%, в 7 — меньше 20%, из них в двух общинах общин­ной земли не было совершенно. Нгуен Дык Нгинь отмечает при этом, что, как правило, в общинах с преобладанием частных зе­мель доля пахотных полей под рисом была незначительной, в общинном пользовании к этому времени оставались в основном культовые земли села, угодья и прибрежные земли (конг тяу тхо), обработанные коллективно и использовавшиеся под овощные культуры. Вместе с тем в разряд частных земель заносился обыч­но и ряд форм землепользования мелких деревенских коллекти­Вов — земли зяпов (объединений из 10 дворов), культовые земли отдельных родов — категории переходного типа, имевшие устойчи­вый характер. Тот факт, что эти формы продолжали сохранять свой особый характер даже во времена французского колониаль­ного господства, свидетельствует о незавершенном характере про­цесса разложения общины.

Южная часть страны была районом традиционного господства частного землевладения с большим количеством крупнопоместных хозяйств. Общинные земли здесь, несмотря на наличие общины как формы социальной организации деревни, практически отсут­ствовали.

Таким образом, к моменту прихода к власти Нгуенов произо­шло значительное сокращение фонда общинных земель.

Нгуены в первой половине XIX в. предпринимали отдельные попытки сохранения общинных земель, а также крупного феодаль­ного землевладения аристократии и высшего чиновничества и «не­посредственно управляемых (казенных)» земель.

В 1802 г. был подтвержден статус земель категории куан дьен и куан чай в Бактхане, бывших таковыми при Чинях, в казну отошли и частные земли бывших тэйшонских чиновников[11]. В 20-е годы было снижено обложение казенных земель (земли военных поселений, храмов, земли под домами в семи провинциях Центрального Вьетнама)[12]. Судя по терминологии, употребляемой в хронике «Дай Нам Тхык Люк» по отношению к работникам, на землях куан дьен был распространен труд зависимых крестьян (кай мыон — обрабатывающий по найму). Известны также случаи обработки их силами армии. Куан дьены традиционно характери­зовались высокой нормой налоговой эксплуатации, как правило в 2—5 раз превосходящей уровень налогообложения общинных зе­мель[13].

Основным видом пожалований аристократии были пожалова­ния земель на обслуживание фамильных храмов (ты дьен). Часты были такие пожалования при Зя Лонге и Минь Манге, когда чрез­вычайную остроту получил вопрос о поддержании политической стабильности в стране в связи со сменой династии и в целях смягчения оппозиционных наст­роений знати, особенно предста­вителей рода Ле. В 1802 г. уце­левшим членам этого семейства было пожертвовано 10 тыс. мау и 1016 зависимых крестьян. Тогда же потомкам Чиней было пожа­ловано 500 мау и 247 зависимых крестьян[14]. С 1804 по 1827 г. было произведено всего 34 пожа­лования, из которых 9 — пло­щадью от 100 до 300 мау, осталь­ные — значительно меньших раз­меров. На протяжении полувека заметна тенденция к сокращению этого вида пожалований и умень­шению их размеров. После ряда восстаний, возглавленных члена­ми рода Ле в 30-х годах, земель­ные пожалования многих предста­вителей этого семейства были конфискованы. В 40-х годах лишь отдельные пожалования достига­ли размеров 100 мау. Во второй половине столетия в связи с эко­номическими трудностями в период французского вторжения Ты Дыком был предпринят такой чрезвычайный шаг, как конфискация сделанных в 1833 г. частных пожалований у титулованной знати пяти рангов и замена их ежегодными денежными вознагражде­ниями.

Несколько расширилось (хотя и было обложено теперь налога­ми) храмовое землевладение за счет императорских пожалований: отдельные    храмы    имели  в   своем    распоряжении    от   100  до 500 мау[15]. Частные земли знати, «заслуженных подданных», хра­мов обрабатывались зависимыми крестьянами или общинниками[16]. Главное изменение в системе землепользования чиновных фео­далов по сравнению с XVIII в. состояло в отказе Нгуенов от рас­пространенной ранее системы оплаты чиновничества высшей и средней категории в виде раздачи земель в кормление (нгу лок)[17]. Наделение землей военных издавна применялось во Вьетнаме.

В 1802 г. двор принял соответствующее решение, касающееся как всех северных провинций (Бактхань), так и некоторых централь­ных (Куангдык). Оно распространялось на офицеров и на рядо­вых солдат, которые должны были получать с этих пор наряду с денежным довольствием также душевой пай (кхау фан) из об­щинной земли, если она имелась в его деревне, «в обычных раз­мерах» и служебный (лыонг дьен) в размере 1 мау[18].

В 1804 г. был установлен общий порядок наделения общинной землей (там, где она имелась) гражданских и военных чиновников всех рангов и классов, а также рядовых общинников. Граждан­ские чиновники трех высших рангов получали от 12,5 до 16 ду­шевых паев, остальные — от 8 до 12. Несколько меньше были на­делы военнослужащих столичных войск и флотских соединений, считавшихся привилегированными, а также армейских ремеслен­ников (7—9 паев). В то же время паи основной массы полноправ­ных общинников составляли от 3 до 6,5 доли[19].

Наделение гражданских чиновников практиковалось до конца 30-х годов, когда основная масса рангового чиновничества была окончательно переведена на денежное и рисовое жалованье. Пая­ми, правда в значительно сокращенном размере, продолжали поль­зоваться лишь лай зити и отставные чиновники. За семьями слу­жащих чиновников продолжали сохраняться земли под жилье и сады, выделяемые из общинного фонда[20].

Контингент военных соединений, имевших земельные паи, был небольшим —40 столичных подразделений в 1820 г.; в 1824 г. к ним прибавились дворцовая охрана и чиновники на временной службе[21]. В 1836 г. паи стали получать также и отряды почтовой охраны, отряды охраны провинциальных учреждений, телохрани­тели военачальников[22].

Система получения паев, проводимая в основном только на се­вере, охраняла сословные привилегии бюрократии — принцип пер­воочередности предоставления наделов и значительное превосход­ство их в количественном отношении по сравнению с крестьян­скими. В условиях существования на севере множества малозе­мельных общин этот шаг был равнозначен фактическому изъятию заметной части общинных земель из коллективного пользования деревни, в которой оставались нераспределяемые по паям частные земли. Это затрагивало интересы «деревенского мира» в целом, всех слоев общинников севера[23].

Первые мероприятия начального периода правления Зя Лонга определили как одно из направлений аграрной политики стремление к сохранению категории общинных земель при одновременном увеличении основной массы тягловых.

Вскоре после воцарения Зя Лонг осуществил ряд «престиж­ных» акций, несколько улучшавших положение населения страны, разоренной в результате долговременной и ожесточенной войны (снижение налогов на текущий год, отмена недоимок). Из меро­приятий, относившихся к сфере землепользования, значительной была проведенная в 1802—1803 гг. конфискация бывших служеб­ных (нгу лак) пожалований тэйшонских чиновников в Бактхане и их частных земель (дьен чанг) в районах южнее Куангбиня, передававшихся теперь в пользование «народу» в качестве общин­ных или частных[24].

Одновременно в 1803 г. был издан указ о запрещении продажи общинных земель и усилены меры контроля за состоянием систе­мы землепользования. Основное внимание двора в этом отношении было направлено на районы севера и центра, и лишь с сере­дины 30-х годов кодификация начинает распространяться на юж­ные районы страны, до того времени продолжавшие оставаться в привилегированном положении (так же как и в сфере налогообло­жения). В первые два года правления Зя Лонга дважды издава­лись распоряжения по проведению учета заброшенных и скрытых от налогов земель в Бактхане[25], которые не увенчались успехом, что повлекло за собой появление указа 1804 г. о составлении ре­естров всех земель страны[26]. Составление земельных и налоговых реестров в четырех провинциях близ столицы было закончено в 1808 г., в южных районах Центрального Вьетнама составление началось в 1810 г.[27].

Положение крестьянства в Бактхане было напряженным уже к началу правления Нгуенов. Массовое обнищание сопровожда­лось ростом количества заброшенных земель, принявшим здесь долговременный, хронический характер. В 1802 г. местные власти сообщали о больших массивах пустующих земель («от Нгеана к северу»)[28]. В 1806 г. в семи провинциях Бактханя числилось 370 покинутых общин, в 1810 г.— 358 общин[29]. По сведениям за 1807 г., численность налогоплательщиков в этом районе сократи­лась более чем на 75 тыс. по сравнению с периодом правления Ле. Несмотря на практиковавшиеся на протяжении первых двух десятилетий частые выдачи зерновых ссуд населению, особенно бедствующих районов (семь случаев только в 1820 г.), на отмену взимания недоимок (1802 г.) и сокращение сбора текущих нало­гов, провозглашенное в 1806 г., эти меры оказались недостаточны­ми для возвращения беглых в общины, рост числа заброшенных и укрытых от налогов земель продолжался. Но учет земель и расширение охвата налогообложением шли с большими трудностями ввиду сопротивления деревни с ее системой круговой поруки об­щинных властей, заинтересованных в тайной сдаче в аренду пу­стующих и скрытых от налогов земель, и ввиду нередкой причаст­ности к этому представителей местных властей.

Стремление восстановить фонд общинных земель (в целях укрепления экономических позиций феодальной бюрократии, уве­личения числа полноправных налогоплательщиков, обеспечения набора основных контингентов войск) привело в 20—40 годах к введению принудительных мер по обработке общинных земель.

Значительные усилия в этом направлении были сделаны в об­ласти контроля за состоянием заброшенных или скрытых от на­логов реестровых земель, основная ответственность за обработку ложилась на местный административный аппарат, в первую оче­редь на общинный. В начале века, когда отмечалось опустение значительных районов, были изданы первые постановления об обя­зательной обработке пустующих земель. Регламентирующие акты 1805, 1807 гг. предусматривали также и налоговые льготы вернув­шимся хозяевам земельных участков (освобождение от налога на три года)[30], и некоторое расширение прав арендаторов пустующих участков. Особую остроту земельный вопрос и связанные с ним социальные проблемы приобрели в 20-е годы, когда явная недо­статочность принимаемых мер по возвращению беглого населения, усилившаяся эксплуатация арендаторов со стороны местных бо­гачей, частые голодные годы, эпидемии вызвали вторую волну массового бегства из деревень, охватившую не только северные, но и центральные районы страны. Так, в Хайзыонге, одной из наи­более бедствующих провинций севера, в результате массового ухо­да крестьян было заброшено 12700 мау земель[31]. В Нгеане к 1820 г. численность населения ранее опустевших общин восстано­вилась лишь наполовину. В 1826 г. сокращение численности на­логоплательщиков отмечалось в семи провинциях Центрального Вьетнама[32].

Следствием массового обезземеливания явились рост социаль­ных конфликтов, появление многочисленных грабительских групп и вспышки организованных крестьянских повстанческих выступле­ний, наиболее мощное из которых, восстание Фан Ба Ваня, заста­вило двор пойти на более активные поиски разрешения аграрных и социальных проблем, вследствие чего в политике находит прояв­ление более реалистическая линия. Неудачи центральной власти в борьбе против растущего поместного землевладения в деревне и расхищения общинных земель вынудили государство, не отказы­ваясь от принципа укрепления общинного землевладения, перейти к политике увеличения числа крестьянских и военных поселений.

Это направление в аграрной политике в конце 20-х и в 30-х го­дах связано с инициативой организации обработки целины. Основная идея принадлежала Нгуен Конг Чы, занимавшему в 20-х го­дах должность начальника малой провинции (фу). В 1828 г. он предложил двору ряд мероприятий по «содействию сельскому хо­зяйству», которые были одобрены Минь Мангом и начали прово­диться в жизнь в Намдине при активном участии самого автора. В своих записках ко двору он указывал на причины, обусловив­шие необходимость новых мероприятий, а именно бегство крестьян из деревень, рост грабежей, «злодеяний». Результатом же их дол­жен был явиться значительный экономический эффект для госу­дарства и населения, прекращение народных волнений. «Теперь бедняки, не имеющие пищи, бродяжничают, тунеядствуют; нахо­дясь в бедственном положении, собираются для грабежа; это бед­ствие никак не кончается. Раньше я посетил Дамдинь, видел за­брошенные земли в Заотхюи, Тяндине... кроме того, [видел] и в других местах не знаю сколько сотен тысяч мау, повсюду спрашивал местных жителей, они хотят поднимать земли, но из-за [тре­буемых] больших расходов пока не могут. Если дать ссуду на общественные работы, то можно будет собрать бедняков и сразу же начать возделывать. Если это сделать, то государство извле­чет немало естественной пользы, вечной и постоянной. К тому же равнина Тхиенчао в Тяндине покинута, разбойники избрали ее ме­стом своего сборища. Если теперь возделать это место, то не только будут спокойно работать бедные люди, но можно будет совершенно избавиться от злодеев»[33].

Этот традиционный, хотя и не массовый еще вид земледель­ческих поселений (зоань дьен), относительно еще жизнеспособный, был им предложен в качестве основы долговременной политики. Крайняя бедность безземельных крестьян затрудняла индиви­дуальную обработку целины, требовавшую хотя бы минимального обеспечения орудиями труда, семенами, требовались и значитель­ные коллективные усилия для создания оросительной системы. На это и ссылался Нгуен Конг Чы, когда в своих предложениях обосновывал необходимость государственных субсидий. В качестве организаторов работ должны были выступать помещики под конт­ролем чиновников, имеющие «силу на местах», основная масса работников вербовалась из двух категорий неимущих — безземель­ных и бывших повстанцев. Стимулирующими мерами по замыслу Нгуен Конг Чы являлась прямая заинтересованность и тех и дру­гих. Первые получали должности деревенских старост в зависи­мости от количества завербованных для работ людей и размера основанного селения (ланг, ап, чанг, зяп); вторые — право вла­дения обработанным участком, налоги с которого взимались по ставкам частных земель[34]. По решению двора, по-видимому рас­ценившего эту меру как слишком либеральную, некоторые из вскоре поднятых земель получили особый юридический статус «частных пожалованных земель», налоги с которых взимались как с частных, но владелец был лишен права продажи обработанного участка. Государство выступало в роли финансирующего и кон­тролирующего органа (предоставление денежных ссуд организа­тору на постройку жилищ, покупку тяглового скота, ссуды зер­ном).

В течение шести месяцев 1828 г. в провинции Намдинь на вновь поднятых землях был создан новый уезд Тиенхай, два тонга и две общины на территории других уездов, а в 1829 г. в при­брежных районах провинции Ниньбинь — новый уезд Кимшон. Общая площадь обработанных земель составила 40690 мау, зем­ли Тиенхая (18940 мау, численность, налогоплательщиков — 2350 человек) были занесены в категорию общинных, а земли Кимшона (14620 мау, численность налогоплательщиков—1260 человек)[35]— в категорию «пожалованных частных», а в 1848 г. пе­реведены в частные.

Успешное проведение этого ограниченного по масштабам экс­перимента привело к тому, что Нгуен Конг Чы, назначенный гу­бернатором Хайзыонга—Куангиена, начал осуществлять там ор­ганизацию военно-земледельческих поселений. Меры, стимулирую­щие инициаторов создаваемых зоань дьенов, были гораздо более решительными, чем в военизированных поселениях: помимо предо­ставления государственных ссуд предусматривалось их право на должности начальника тонга, освобождение от подушных налогов, трудовой повинности, награждение почетной титулатурой (положе­ние начала 50-х годов для Намки). Часть из них была введена по предложениям местного чиновничества, что отразило немалую заинтересованность имущих слоев в проведении этого вида работ (в 40—50-е годы почти во всех больших провинциях были учреж­дены должности по надзору за новыми поселениями).

Безземельное крестьянство, таким образом, становилось либо арендаторами частных лиц, возглавивших обработку, либо полно­правными общинниками — зоань дьенов на новых землях. Весьма значительную часть составили заключенные, которым в ряде слу­чаев после окончания предварительных работ предоставлялись ам­нистия и ряд льгот (особенно в селениях Анзянга — Хатиена). Регулярное налогообложение вводилось, как правило, после трех, иногда пяти-шести лет.

Начиная с 30-х годов зоань дьены получают распространение во всех частях страны. На юге наличие больших массивов необ­работанных земель позволило организовать эти работы в значи­тельных масштабах. В Анзянге, Хатиене, где зоань дьены начали создаваться с 30-х годов, к 1840 г. было поднято около 1 тыс. мау, к 1866 г.— 8333 мау. В 1845 г. в Тэйнине 26 деревень получили авансы для этого рода работ. В еще больших масштабах работы велись и в 50-х годах: в 1853 г. наместник Намки Нгуен Чи Фыонг получил разрешение на вербовку 13800 крестьян для зоань дье­нов, в результате чего было основано 124 деревни в четырех провинциях юга, в 1866 г. в Виньлонге за вновь созданным 41 посе­лением числилось 2700 мау новых земель[36]. С начала 60-х годов после потери юга зоань дьены были основаны во всех провинциях Бакки и многих провинциях Чунгки, где имелись сколько-нибудь пригодные к обработке земли, но масштаб работ по освоению новых земель был ничтожным ввиду значительно больших трудно­стей природно-географического характера (в 1866 г. в Намдине было освоено лишь несколько более 600 мау, в Тхыатхиене в. 1877 г.— около 400 мау и т. д.).

В этом виде работ, несомненно, большой стала личная заин­тересованность лиц, организующих обработку. В их число, естест­венно, попали имущие слои — чиновники или помещики, что при дополнительном использовании ими еще и государственных ссуд способствовало росту частного землевладения. Большая актив­ность чиновников, возглавлявших работы и горячо обсуждавших их проведение, может служить подтверждением не только их служебной заинтересованности в благоприятном исходе самих работ, но и упрочения и расширения своих земельных владений. Уже в 30-х годах весьма заметен и рост слоя деревенских «богачей» (фу хао), увеличивших свои земельные владения в ходе обработки пу­стующих и целинных земель. Видимо, выросло и число мелких самостоятельных крестьянских хозяйств.

Одновременно с организацией зоань дьенов Нгуен Конг Чы расширил число военизированных сельскохозяйственных поселе­ний — дон дьенов. Расширение сети военизированных поселений шло и на юге, где оно преследовало как военные, так и экономи­ческие цели; оно проводилось под лозунгом «устранять разбойни­ков, укреплять границы». В условиях частых войн эти поселения получили наибольшее распространение в пограничных районах Намки и Южного Чунгки, где было больше земли.

Контингент работающих состоял либо из солдат (местных гар­низонов или присланных из других провинций), либо из бедняков, переходивших таким образом в разряд военных, либо из заклю­ченных. Система льгот для лиц, возглавлявших обработку земель дон дьенов, изменяясь с течением времени, предусматривала уве­личение их заинтересованности: если вначале они получали лишь освобождение от подушного налога (зунг), иногда — от повин­ностей, то в 50-х годах получали право на руководство вновь соз­данными поселениями (на юге и близ столицы). Необходимость сохранения обработанных площадей и стабильности населения на землях военизированных поселений нередко заставляла двор идти на предоставление им по прошествии времени гражданского ста­туса (с общинной или частной формой землепользования). Последнее уже было отказом от первоначальной идеи дон дьена как государственного военного поселения. Были зачислены в раз­ряд частных земли военных поселений Хайзыонга (1835 г.), Бак-ниня (1867 г.), земли дон дьенов в Тхыатхиене отданы в обработку населению (неясно, на положении общинных или частных), за­числены в разряд общинных в 1832 г. земли поселений примор­ских районов Хайзыонга, Куангиена. В 1840 г. половина ставших общинными земель военных поселений к югу от Кханьхоа была роздана в качестве индивидуальных служебных наделов воен­ным[37]. В целом дон дьены с непрофессионально военным контин­гентом крестьян имели скорее экономическое, чем военное, значе­ние. Но даже в дон дьенах, не переведенных в разряд граждан­ских, была распространена индивидуальная форма обработки зем­ли (2—4 мау на человека в 50-х годах).

В 1822 г. в старых дон дьенах четырех фу Зядиня работало около 9 тыс. солдат, распределенных по 247 лагерям. Организация военизированных поселений активизировалась с 30-х годов (соз­дание дон дьенов в 1835 г. в Хатиене, в 1838 г. в Бьенхоа). Не прекращалась она и в 40—50-х годах. В 50-х годах наместник Намки Нгуен Чи Фыонг получил разрешение организовать в ши­роких масштабах вербовку бедняков для создания поселений по обоим берегам р. Виньтэ (провинции Анзянг и Хатиен). В 40-е го­ды активно проводилось освоение (силами армии и заключенных) земель о-ва Конлон, где также создавались дон дьены.

В масштабе страны основное количество земель, обработанных путем создания военизированных поселений, приходится на южные районы. Но до 1854 г. их было мало. В 1840 г. в Бьенхоа было обработано 300 мау, в Анзянге — 770, в Хатиене — 940, Виньлон­Ге — 260, Кханьхоа — 140 мау[38]. А в 1854 г. в дон дьенах различ­ных провинций Намки была размещена 21 крупная воинская часть (ко) (500 человек). Дон дьены создавались и в большинстве центральных провинций. В 1859 г. в четырех провинциях близ сто­лицы в дон дьенах работало 3500 человек, но масштаб освоения земель здесь был гораздо меньшим. В Бакки они получили наи­большее распространение в 60-х годах, после потери Вьетнамом южных районов, захваченных Францией. Военизированные посе­ления здесь сосредоточились в районе Бакниня, где в 1859 г. рабо­тало 10 крупных военных соединений (ко и ве).

Высокое налогообложение[39], немалые трудности по организа­ции подъема земель в неосвоенных районах, значительные финан­совые расходы казны вели к тому, что военизированные поселе­ния как форма ведения земледельческого хозяйства имели времен­ный характер. К концу 50-х годов практика использования армии для новых дон дьенов значительно сократилась за счет преиму­щественной вербовки населения и использования труда зключенных. Высокая норма эксплуатации и другие трудности приводили к тому, что поселенцы зачастую разбегались. Большинство основанных на севере и в центре дон дьенов уже через 20—25 лет либо превратились в обычные села, либо были заброшены.

Очевидно, в ходе всех видов работ государство добилось неко­торого увеличения общинного землевладения. Одновременно рос­ла площадь частных владений за счет освоения новых земель. Площадь вновь обработанных земель, по неполным данным вьет­намских исторических документов, увеличилась на 1,2 млн. мау с 1820 по 1847 г.[40], увеличилось число налогоплательщиков, сле­довательно, и доходы казны. Но возросшее частное землевладение усугубило эксплуатацию зависимых крестьян, в том числе и на вновь возделанных землях, государственные налоги были по-преж­нему тяжелы.

Неуклонный рост экономических и социальных позиций частных землевладельцев в целом и особенно из числа помещиков мо­гучих и сильных домов увеличивал частнофеодальную экс­плуатацию крестьянства. Экономические позиции деревенских помещиков и богачей усилились не только за счет приобретения различными путями земельных участков, но и за счет монополизирования ими различных общественных функций, связанных с общественными финансами деревни, судейскими полномочиями, разбором земельных тяжб и т. д.

Обладая властью в общине и пользуясь своими правами вы­борных лиц, они расширяли свои владения путем незаконных опе­раций с общинной землей, продавая ее под видом сдачи в аренду, составляя фиктивные записи на подставных лиц, уменьшая офи­циальные размеры своих частных земель и т. п. Все это объясняет и заметное усиление политической роли этого слоя, выразившееся, в частности, в проникновении в государственный аппарат, минуя систему конкурсных экзаменов.

С начала 30-х годов земельный вопрос в связи  с ростом пов­станческого движения приобретает особую остроту не только на севере, но и в центральных и южных районах Вьетнама. С сере­дины 30-х годов, после разгрома восстания Ле Ван Кхоя, проис­ходит изменение позиции центральной власти по отношению к этой до сих пор во многом привилегированной части страны. Оно сопровождалось усилением государственного    регулирования зе­мельных отношений и попытками насаждения на юге общинного землепользования. В  1836 г. здесь была закончена кодификация земель, тогда же по указу Минь Манга был произведен перевод определенного количества земель в разряд  общинных[41]. Ввели обязательную обработку пустующих общинных земель, дали раз­решение на свободную  обработку пустующих частных земель и установили строгие наказания за «тайную аренду»[42]. С 1839 г. в Намки вводится система поощрений и наказаний местных властей за увеличение или уменьшение площади необработанных земель, устанавливаются нормы допустимого количества необработанных земель   (1—2%   общей площади провинции, уезда, 5—15 мау в пределах отдельной общины[43]). Сопротивление деревенской вер­хушки, заинтересованной в укрывательстве истинных размеров об­работанных  площадей,  послужило  причиной     уступок   (1845  г.), когда эти нормы в масштабе провинции были повышены (от 1 до 13% всех земель).  Позже эти положения  были  распространены на всю страну. В 1840 г. в шести провинциях Намки число реест­ровых земель увеличилось на 4936 мау, в 50-е годы уменьшилось количество необработанных земель в Куангбине, Куангнаме, Тханьхоа  Шонтэе, Намдине (в пределах 100—400 мау). В 60-х го­дах новые меры поощрения  (назначения на должности в админи­стративный аппарат деревни, награждения титулатурой двух низ­ших степеней)  в некоторой степени активизировали ход увеличения обработки заброшенных площадей. Площадь ранее заброшен­ных, но вновь поднятых земель в ряде провинций севера и юга увеличилась на 12326 мау, в 1875 г. в Намдине — на 17 тыс. мау[44]. Борясь с 20-х годов за ограничение частного землевладения, государство предпринимает отдельные попытки и прямой конфи­скации частных земель для передачи их общинам. Такие попытки были    предприняты в 30—50-х годах в провинции    Биньдинь, в 40-х годах — в провинции Зядинь. Однако здесь стремления цент­ральной власти столкнулись с интересами помещиков, упорно от­стаивавших свои интересы и зачастую сводивших на нет прави­тельственные мероприятия. Яркой иллюстрацией их фактической силы и бессилия государства сколько-нибудь эффективно воспре­пятствовать развивающемуся новому укладу служит история о по­пытке конфискации частных земель в провинции Биньдинь. В кон­це 30-х годов губернатор провинции Биньдинь Ву Суан Кан, об­следовав положение в провинции, установил огромное преоблада­ние  частных земель  над общинными   (на  70  тыс.   мау  частных 6—7  тыс.  общинных земель)[45].  В  связи с этим  он  представил двору свои предложения о проведении перераспределения земли в этой провинции, предложив оставить в частном владении не бо­лее 5 мау, остальные земли должны были перейти в состав общин­ных и распределяться как душевые паи для крестьян и как слу­жебные наделы военнослужащим. Предложения о реформе были в принципе поддержаны некоторыми сановниками и самим Минь Мангом, однако если в первоначальном варианте им был присущ более радикальный характер, то при окончательном решении он был в значительной мере утрачен. В тех селениях, где общинных земель было больше либо столько же, сколько и частных, передел не проводился вовсе, несмотря на концентрацию больших земель­ных участков в руках отдельных лиц. В тех же селениях, где в общем фонде земельных угодий частные земли значительно пре­обладали, половина из них переходила в категорию общинных не­зависимо от количества земли у каждого владельца. В тех селе­ниях, где по реестрам числились обычные налогоплательщики, но фактически общинный земельный фонд уже совершенно или поч­ти совершенно исчез, он должен был восстанавливаться из чинов­ничьих паев, из земель военных лагерей  (чай дьен)  или даже из общинного фонда близлежащих сел[46]. Как видно, реформа в окон­чательном виде приняла довольно ограниченный характер: она не посягнула на относительно крупные частные владения (там, где общее соотношение частных и общинных земель было приемле­мым с точки зрения двора) и сократила лишь до половины (а не до размера 5 мау) частные земельные владения в других случаях, нанося удар не только по помещикам, но и по средним и мелким владельцам-крестьянам (принимая во внимание, что их было преобладающее большинство). Реформа была проведена в течение ко­роткого срока — трех месяцев — и в целом увеличила фонд об­щинных земель и число налогоплательщиков: по данным за 1840 г., их числилось 50 тыс. человек.

Как видно, первоначальная идея реформы, предложенной авто­ром, учитывала интересы массового слоя общинного налогопла­тельщика (зан динь), лишенного общинной земли. Однако клас­совая направленность аграрной политики двора — стремление к созданию социальной опоры среди военнослужащих — дала себя знать и здесь. В 1840 г. был издан указ о том, что общинные зем­ли должны распределяться в первую очередь среди военных (слу­жебные наделы, паи членов семей), тем самым сокращалась часть земель, подлежавшая распределению среди простых общинников. Само проведение реформы породило чрезвычайно много служеб­ных злоупотреблений со стороны чиновничества и деревенской вер­хушки. В 1841 г. один из сановников, знакомый с положением на месте, докладывал императору о захвате лучших земель на­чальниками волостей (тонгов), о многих случаях укрывательства частных земель деревенской верхушкой и фиктивного перевода их в разряд общинных, о большом количестве судебных тяжб и т. д. В 1852 г. глава финансового ведомства Ха Зуи Фиен докладывал Ты Дыку о печальных результатах произведенных в Биньдине переделов: «Наиболее плодородные земли были захвачены богатеями; оставшиеся были захвачены деревенскими старшинами. Бедный люд получил лишь участки плохой земли»[47]. Вопрос о возможности ограничения частных владений в этой провинции либо об искоренении несправедливостей, допущенных при проведении реформы, еще не раз дебатировался в придворных кругах, но не послужил поводом ни к каким практическим действиям. Известен и другой случай неудачной попытки конфискации в пользу общи­ны 400 мау земель в Намдине, обработанных на средства частно­го лица. Государство фактически признало свое бессилие в борьбе с помещиком. Поэтому даже на протяжении 40-х годов, когда под­нятие целины шло весьма заметными темпами, одновременно на­блюдается процесс бегства крестьян из деревень. Особенно это стало заметно в 50—60-х годах, когда масштабы обработки зе­мель замедлились. В 1851 г. 53 общины Диньтыонга просили об исключении из облагаемых налогом около 12,5 тыс. мау земель ввиду прекращения обработки. В 1851 г. были исключены из на­логовых реестров 104016 мау земель в различных провинциях страны. По подсчетам одного из вьетнамских исследователей, количество земель, с которых собирался налог, в 1881 г. было мень­ше, чем в 1847 г., на 800 тыс. мау[48].

В Намки в 1854 г. насчитывалось около 20 тыс. бродяг, в 1856 г.— около 14 тыс. Участилась посылка столичных чиновников на места с миссией по «собиранию бродяг», число которых в от­дельных местностях временами доходило до ⁷/₁₀ населения[49]. В области земельных отношений во Вьетнаме в XIX в. происходил интенсивный процесс концентрации земель в частных руках и раз­рушения общины.

Возросшее обезземеливание крестьянства на севере и в центре, рост цен на рис, вынужденный уход из села привели к росту ко­личества разбойных групп. В хрониках того времени часто гово­рится о посылке войск для подавления бродяг, грабителей и т. д., на 20—30-е годы приходится наибольшее количество выступлений народных масс.

Основные категории земель и государственная аграрная политика

Структура земельной собственности во Вьетнаме в первой по­ловине XIX в. включала в себя две основные категории земель:

1) государственные земли (жуонг ня ныок),

2) частные земли (ты дьен).

Государственные земли подразделялись на ритуальные (тить дьен); земли, непосредственно управляемые государством; земли, переданные в безусловное владение феодальным родам, заслужен­ным чиновникам и их потомкам для отправления культа, или так называемые культовые земли; общинные земли.

1. Ритуальных земель при династии Нгуенов было очень мало — около 3 мау в столице Хюэ. Учреждены они были в 1828 г. Ежегодно в установленный день император, возглавлявший цере­монию, проводил три борозды на ритуальном поле. В экономике Вьетнама ритуальные земли имели чисто символическое значение.

2. Непосредственно управляемые государством земли находи­лись в полной и нераздельной собственности государства. На них работали зависимые от государства крестьяне, военнопленные, пре­ступники и солдаты.

Рента-налог, взимаемая с земель этой категории, была очень высокой и значительно превышала налоговые ставки с общинных и частных земель. Ставки ренты-налога, собираемого с непосред­ственно управляемых государством земель, не были единообразны и на всем протяжении первой половины XIX в. зависели от той величины, которая собиралась с них государством либо передава­лась в жалование служилым феодалам в XVIII в. Даже в конце полувека ставки ренты-налога, собираемого с этой категории зе­мель (куан дьен, куан дон дьен, куан дьен чанг, куан чай и жуонг нгу лок), колебались от 245 до 10 тхангов с 1 мау. С этих земель бегство крестьян было довольно частым. Пытаясь приоста­новить уход зависимых с непосредственно управляемых земель, государство постепенно снижало с них ставку ренты-налога. Существенное влияние на снижение этой ставки оказывало раз­витие помещичьего землевладения, которое также нуждалось во всевозрастающем количестве зависимых крестьян. Беглецы с не­посредственно управляемых государством земель чаще всего на­ходили приют на землях богатых землевладельцев.

3. Часть государственных земель передавалась в наследствен­ное пользование феодальным родам и семьям заслуженных чинов­ников. Пожалования такого рода совершались под видом предо­ставления права сбора налога (нгу лок) для отправления культа покойных и назывались пожалованиями культовых земель. Был реализован опыт Дангчаунга, где пожалования культовых земель были очень распространены, особенно в конце XVIII в. Предостав­ление культовых земель было отлично от простых пожалований в нгу лок земель служилым феодалам в XVIII в., которые отби­рались государством после ухода чиновников со службы. Культо­вые земли давались в вечное наследственное пользование, и един­ственным отличием от частных земель был их неотчуждаемый ха­рактер. Наиболее крупные пожалования культовых земель были предоставлены двум феодальным домам (Ле и Чинь), долгое время стоявшим у кормила государственной власти во Вьетнаме[50].

Родовая знать дома Нгуенов тоже получала культовые земли, но значительно меньших размеров, не превышавших 100 мау. Совсем мало культовой земли досталось потомкам заслуженных чиновников — от 15 до 3 мау[51]. Государство могло отнимать куль­товые земли только в самых крайних случаях. Для конфискации земли у потомков дома Ле, например, потребовалось уличить ето членов в государственной измене.

4. Большую часть государственных земель составляли общин­ные земли, в отношении которых государство в полной мере обла­дало верховным правом собственности. Это право заключалось в запрете купли-продажи общинной земли, аренды, залога и закла­да ее на длительные сроки. Государство могло в XVIII в. изъять часть общинной земли и передать ее в жалование чиновнику, да­же не имеющему права на получение пая в данной общине. Одна­ко в связи с переводом чиновников на денежное жалованье в XIX в. таких пожалований почти не производилось.

Ослабление верховного права государственной собственности на землю общины шло параллельно с усилением помещичьего зем­левладения, разложением экономической базы общины, превра­щением ее в чисто фискально-административную единицу. Кроме запрета отчуждения общинных земель, который на практике по­стоянно нарушался, государство подтверждало свое право верхов­ной собственности в тех районах, где община была экономически сильна, более высокими ставками ренты-налога по сравнению с налогом с частных земель. Однако такие повышенные ставки были установлены только на севере. В центре Вьетнама налогообложе­ние общинных и частных земель было одинаковым: по 40, 30 и 20 тхангов с 1 мау облагались 1, 2 и 3-я категории и общинной и частной земли[52]. На юге этой категории земель почти не было.

Повышенное налогообложение общинных земель на севере бы­ло связано с тем, что частные земли там в значительно большей степени принадлежали помещикам, а крестьяне владели лишь не­большими клочками частной земли, вряд ли достаточными для прокорма. Частные земли на севере в большей степени являлись синонимом поместного землевладения, чем в центре. Поэтому раз­ницей налогообложения общинных и частных земель на севере приближенно была зафиксирована величина ренты, которую по­лучал помещик с частных земель.

Такая же ситуация в центре, где частной землей наряду с по­мещиками владело и подавляющее большинство крестьян, созда­вала бы льготные условия наряду с помещиками и крестьянам. А это совершенно не входило в классовые интересы государства. Поэтому налогообложение общинных и частных земель в центре бы­ло одинаковым, крестьяне платили ренту-налог и с тех и с других, а помещики, захватывая административные должности в общине, всеми правдами и неправдами укрывали свои земли от налогов, получая с них высокую ренту от эксплуатации зависимого кре­стьянства. Как правило, объем укрываемых помещичьих земель превосходил величину земель официальных. Этому в огромной сте­пени способствовали родственные связи основной массы помещи­ков с той их частью, которая занимала административные посты в деревне.

Наделение общинной землей полноправных членов общины было далеко не равным. Значительную часть земли должны были получать по паям чиновники и солдаты. Последним кроме общин­ного пая (кхау фан) полагалось еще и земельное жалование (лыонг дьен) из фондов общины. Но для этого земли не хватало, и вопрос о наделении солдат земельным жалованием стал одним из основных на всем протяжении XIX в., явившись одной из глав­ных причин «биньдиньского эксперимента» — конфискации полови­ны частных земель и передачи их в общинный фонд. Уменьшение фондов общинных земель влекло за собой неравномерное наделе­ние и в среде самого крестьянства. Молодые, бедные, наемные, по­жилые, старики и физически неполноценные крестьяне имели пра­во на меньшее количество паев общинной земли. Из женщин об­щинную землю получали только вдовы, из детей — сироты. При выходе замуж вдовы лишались своего надела.

Кроме того, наряду с крестьянами основных дворов, имеющих общинный надел, официально существовала категория крестьян пришлых дворов, не имеющих общинной земли и платящих в свя­зи с этим пониженные налоги. Произошло разделение на общин­ников в социально-экономическом смысле и чисто юридических членов общины деревни.

«Переделы» общинных земель проводились один раз в три го­да и заключались лишь во внесении в списки совершеннолетних, имеющих право на получение пая, в выписке умерших и беглых. При этом отцовская земля чаще всего попадала в руки сыновей. Общинный надел фактически принимал наследственную форму.

Росло число беглых неприписных, которые не в состоянии бы­ли платить налоги и потому бежали из общины. В XIX в. от пре­следования неприписных государство перешло к их использованию в качестве «зависимых солдат».

В конце первой половины XIX в. община перестала удовлетво­рять потребностям общества и как административно-фискальная единица. Не связанные коллективной собственностью и не имею­щие общих экономических интересов, крестьяне отдельных дере­вень, на которые раскладывалось общее тягло, стремились к отде­лению и организации самостоятельных административно-фискаль­ных образований. Необходимость такого отделения понимали не­которые, наиболее реалистично мыслящие представители чиновни­чества.

5. Частные земли находились в полной и нераздельной собствен­ности владельцев, которые свободно могли купить и продать их, передать по завещанию, заложить и сдать в аренду. Подтвержде­нием нераздельной собственности владельца на эту землю явля­лось пониженное ее налогообложение по сравнению с общинной и непосредственно управляемой государством в тех местах, где экономически община была еще достаточно сильна, т. е. на се­вере: с 1-й категории общинной земли взималось 120 батов риса, с 1-й категории частной земли — 40 батов, со 2-й категории об­щинных земель взималось 84 бата, со 2-й категории частных земель — 30 батов; с 3-й категории общинных земель взималось 50 батов, с 3-й категории частных — 20 батов. На частных землях помещиков центра, захватывающих административные должности в общине и использующих свое положение для укрытия частных земель от налогов, происходило отделение налога от ренты, кото­рая присваивалась теперь землевладельцем-помещиком. Крестьяне же и с частных земель продолжали платить ренту-налог. На част­ных землях центра развитие феодальной ренты оказало такое влияние на общинное землевладение, что там тоже произошло от­деление налога от ренты, которая все более стала присваиваться общинной верхушкой, солдатами и чиновниками. Особенно широ­кой была эксплуатация зависимого крестьянства и арендаторов на юге Вьетнама. Там помимо крестьян, имевших частные земли, существовали целые деревни, не имеющие ни клочка собственной пахотной земли, а были и такие, которые сами находились на земле помещика. Иногда на земле помещика проживало несколь­ко деревень[53]. Государство пыталось бороться с господством поме­щичьего землевладения и даже шло на крайние меры — на конфи­скацию части частной земли. Такая политика, однако, не была последовательной. Ты Дык, внук Минь Манга, осуществившего конфискацию половины частных земель в Биньдине, склонен был к тому, чтобы вернуть частную землю ее прежним владельцам.

Аграрная политика в первой половине XIX в. характеризуется следующими чертами:

1) Всемерным поощрением обработки заброшенных земель, стимулированием возвращения крестьян в деревню, различным от­ношением к получению помещиками ренты с укрываемых от на­логообложения земель на протяжении полувека.

2) Лишением государственных чиновников жалования с непо­средственно управляемых государством земель в связи с перево­дом их сначала на получение земельного пая в общине наряду с денежным жалованьем, а затем на чисто денежное жалованье; сбором в полном объеме доходов с непосредственно управляемых земель в фонд государства.

3) Снижением налогообложения непосредственно управляемых земель в связи с бегством зависимого крестьянства.

4) Попытками выйти из кризисной аграрной ситуации органи­зацией освоения целинных земель руками свободных крестьян, солдат и заключенных. В зависимости от того, кто осваивал целин­ную землю, она превращалась то в непосредственно управляемую государством, то в общинную, то в частную.

5) Различным отношением на разных этапах к общинному и частному землевладению.

1. Для того чтобы увеличить фонд обрабатываемых земель, с которых можно было взимать налоговые подати, в начале века государство делало все возможное, чтобы вернуть беглых на за­брошенные общинные и частные земли. В связи с этим в 1802 г. было приказано освободить от налогов все земли беглых крестьян в Нгеане и Тханьхоа, которые были конфискованы Тэйшонами и превращены в непосредственно управляемые государством (куан чай) и выдаваемые в жалование чиновникам как нгу лок[54]. В том же году государство вернуло крестьянам общинные и частные зем­ли в Бактхане[55]. Однако крестьяне не спешили возвращаться в родные места. Чтобы разрешить проблему обработки пустующих земель и получения урожая, было решено прибегнуть к помощи армии. В 1802 г. было объявлено, что все земли беглых крестьян севернее Куангбиня местные чиновники должны четко поделить и передать в обработку войскам, освободив от налогов. Вместе с тем людям, захватившим землю беглых, временно разрешалось ее обрабатывать. Единственным условием была уплата налогов. Наряду с общинными разрешалось временно занимать и частные земли. Налоги вносились в денежной форме. Армия должна была четко следить за тем, чтобы рис не оставался на полях необрабо­танным. Если кто-либо к моменту жатвы бежал, солдаты должны были сами убирать урожай и вносить его в казну. Если беглые крестьяне возвращались на поля, то солдаты немедленно должны были передать им землю[56]. В 1803 г. был издан приказ, аналогич­ный приказу 1802 г., о возвращении крестьянам Центрального Вьетнама заброшенных земель, превращенных Тэйшонами в не­посредственно управляемые государством и выдававшихся их чи­новникам (куан дьен чанг). Возвращенные земли превращались как в общинные, так и в частные[57]. Пытаясь всеми мерами вер­нуть крестьянство на старые земли, государство в то же время декларировало учет облагаемой земли. Было приказано вносить налоги точно в соответствии с количеством обрабатываемой зем­ли. У нарушителей земля должна была отбираться и передаваться соседям. Однако в первое двадцатилетие XIX в. мероприятия по наказанию за укрытие помещичьих земель от налогообложения но­сили чисто декларативный характер. Подобные «злоупотребления» стали нормой и поставляли регулярную ренту помещикам. Факти­чески это санкционировалось правительством Зя Лонга. Жесткие правила, введенные еще в 1802 г., при отсутствии льгот для воз­вращавшихся в виде освобождения от налогов на ряд лет не да­вали беглым возможности снова поселиться на старых землях. Наконец, в 1805 г. государство приказало войскам, обрабатываю­щим заброшенные земли на севере, прекратить их эксплуатацию. Земли должны были пустовать до возвращения крестьян. Вернув­шиеся беглецы освобождались от налогов и военной службы на три года. Если в течение трех лет беглые не возвращались, то их земли передавались в обработку крестьянам других общин. С них взимались налоги начиная с 1808 г. Армия должна была уйти лишь с тех земель, которые были покинуты крестьянами до 1802 г.

Армия продолжала оставаться на землях тех, кто бежал позднее 1802 г., т. е. уже при Нгуенах. Хотя при возвращении они также получали землю обратно, но трехлетней налоговой отсрочки не имели и несли тягло со следующего года[58]. Уже на будущий год государство вынуждено было признать, что поступило опрометчи­во в отношении беглецов после 1802 г. В 1806 г. было предостав­лено освобождение от налогов всем беглым крестьянам, вне зави­симости от срока давности бегства, причем на срок, больший, чем три года. Всем возвращавшимся после 1804 г. крестьянам, когда бы они ни вернулись, предоставлялось освобождение от налогов до 1809 г. включительно.

Несмотря на эти меры, север пустовал. В 1806 г. чиновники из Бактханя доложили, что в Хайзыонге, Шонтэе, Киньбаке, Верх­нем и Нижнем Шоннаме, Тхайнгуене и фу Хоайан разбежалось 370 общин и деревень, налоговых недоплат на 110 тыс. куанов и 70 тыс. хопов риса[59]. Лишь такое тяжелое положение заставило государство признать захват соседями пустующих земель, которые должны были быть обложены налогами. Сделано это было в еди­ничном случае и не должно было стать правилом. В принципе го­сударство строго соблюдало право частных лиц.

Кроме возвращения беглых, государство в первое двадцатиле­тие проводило довольно пассивную политику, направленную на обнаружение земли, скрываемой от налогообложения. Рента, получаемая помещиками от таких «злоупотреблений», фактически санкционировалась государством, особенно в первые годы XIX в. Однако и при правительстве Зя Лонга в этой политике были из­менения. Наиболее радикальным отступлением, связанным с уступками консерваторам, было предоставление льгот крестьянам, начавшим первыми с условием уплаты налогов обрабатывать скрываемую от налогообложения землю. Как долго бы такая земля ни скрывалась от налогообложения, человек, первым начавший платить за нее налог, должен был оплатить недоимки лишь за три года. Если земля была обнаружена, а платить за нее никто не хо­тел, то она возвращалась к прежнему владельцу, если была част­ной, и к прежнему крестьянину-держателю, если была частью об­щинной земли[60].

В 30-х годах в связи с наступлением правительства Минь Манга на помещика заброшенная земля в докладах чиновников уже прямо связывается с землей, укрываемой от налогообложе­ния. Так, в 1831 г. чиновники Тханьхоа просили разрешить им вписывать заброшенную, но способную быть обработанной землю в списки, общинную заброшенную землю — передавать крестьянам общины, а частную заброшенную землю — владельцам; если же какой-нибудь участок этой земли не будет вписан в списки, будет скрыт от налогообложения, а кто-либо станет его обрабатывать, то человек, первый начавший обрабатывать этот участок, и будет его владельцем, а ли зити, допустившие незаконное укрыватель­ство заброшенной земли от налогообложения, будут наказаны[61]. Это вело не только к сокращению ренты помещиков, но и к уже­сточению налогового гнета крестьян и заставляло их платить за те земли, которые они часто не могли обработать. Чиновники из Ниньбиня настаивали на том, чтобы вписать в списки ранее об­рабатываемые, а затем заброшенные земли[62]. Если у общины было много земли, то она могла лишь передать ее той общине, у которой земли было мало, заброшенную землю можно было лишь передать в обработку крестьянам другой общины, которых начальнику волости разрешалось вносить в списки вместо бегле­цов. Но все-таки это были единичные случаи, когда усердствовав­шая в борьбе с помещиками новая администрация Бактханя, же­лая угодить решительно настроенному против частного землевла­дения Минь Мангу, по собственной инициативе перегибала палку. Общего закона о вписании заброшенной земли в списки общины издано не было. В то же время помещики все чаще объявляли свои земли заброшенными и передавали их зависимым крестьянам или арендаторам, захватывали общинную землю и превращали ее в частную, понижали категорийность налогообложения своей зем­ли, платя пониженные налоги. В 1832 г. Минь Манг издал указ о продолжении исправления земельных реестров. В этом году ис­полнилось 30 лет со времени официального прихода к власти Нгуенов и с того времени, когда начался отсчет пустования зем­ли. По истечении этого срока пустующая земля могла быть офи­циально передана другим владельцам. В связи с этим в земель­ный реестр была внесена земля тех, кто вернулся в общину и начал обрабатывать свои земли после 1805 г.— времени состав­ления основного земельного реестра. Кроме того, в реестр были внесены земли тех беглых, которые не вернулись, но чьи земли были переданы местными властями другим людям и «не были разграничены с землями общины»[63]. Большинство таких земель было захвачено помещиками, но если раньше они могли укло­няться от уплаты за них налогов, то после включения во вновь составленный реестр сделать это было уже невозможно. Несмотря на яркую антипомещичью направленность, указ о составлении но­вых реестровых списков в значительно большей степени ударил по сельской бедноте, которая не могла платить налогов, разоря­лась и вынуждена была бежать из общины, попадая в зависи­мость от помещиков. Такая политика правительства Минь Манга вызвала сопротивление реалистически мыслящего чиновничества. В 1833 г. начальник налогового управления Хайзыонга Чан Ван Чунг встал на защиту помещиков и потребовал запретить доносы об укрываемой от налогов земле и передачу ее доносчику, а так­же продлить срок освобождения от налогов заброшенной земли при ее освоении, иначе эта земля вновь забрасывается либо укрывается от уплаты налогов. Он предлагал предоставить воз­можность общине и частным лицам продолжать обрабатывать укрываемую землю, так как доносчики занимаются вымогатель­ством взяток и доносят только в том случае, если их требования не удовлетворяются. Когда же посылаются государственные чи­новники для расследования, то они тоже занимаются вымога­тельством. Император передал доклад на обсуждение ведомству финансов, которое указало, что нельзя отказаться от института доносчиков, при помощи которых были обнаружены сотни и тыся­чи мау укрываемой земли, но предложило в том случае, если об­ладатели общинной и частной земли сами признаются в укрытии ее от налогов, оставить ее им, взимая налоги с того же года, когда было сделано признание. Если же они не сознаются, то любой человек имеет право донести на них в казну. За каждое мау укрываемой земли платить доносчику по 3 куана в качестве вознаграждения, землю же оставить прежним владельцам, взыскав с них налоги за год. Заброшенную землю, как и прежде, сдавать первому, кто подаст на нее заявку. Частную заброшенную землю также сдавать первому, кто сообщит о ней и согласится обраба­тывать, налогами облагать по истечении трех лет. Лишь землю беглых передавать во временное пользование соседям с условием возвращения ее беглецам, снова объявившимся на старом месте. Такое либеральное решение, дающее льготы как помещикам, так и крестьянам, не могло удовлетворить Минь Манга, и он передал этот вопрос на обсуждение высших чиновников двора, которые вынесли следующие решения.

1. В течение трех лет (1835—1837) предоставляется срок об­щинам и частным лицам сознаться в укрытии от налогов земли. В течение этого срока запретить доносы. По истечении этого сро­ка разрешить доносы.

2. При доносах об укрытии необлагаемой земли рассматривать два случая:

а) когда в отрезке записной облагаемой налогом земли имеется кусок необлагаемой земли;

б) когда весь отрезок земли укрывается от налогов.

В первом случае земля возвращается к общине или владельцу с условием доплаты за необлагаемый кусок.

Во втором случае вся необлагаемая земля переходит к тому человеку, который первым согласится платить за нее налоги. В этом положении совершенно очевидны закамуфлированные льго­ты помещикам. Ведь именно они обладали такой земельной пло­щадью, которая давала им возможность за часть земли платить налоги, а с части земли полностью присваивать ренту. Именно такая земля не подлежала конфискации. Что касается крестьян, то они часто не имели средств для уплаты налогов даже за часть земли, и именно это жестоко каралось государством. Таким об­разом, даже антипомещичьи законы Минь Манга не были в пол­ной степени радикальными и били прежде всего по крестьянам.

Что касается заброшенной земли, то высшие чиновники двора заявили, что следует придерживаться правила, установленного в 1831 г., по которому такие земли облагаются через шесть лет после начала обработки.

Не поддержав просьбу провинциальной администрации об ослаблении вмешательства государственных органов в дела дерев­ни, правительство Минь Манга ударило своей аграрной политикой по всем деревенским слоям, но основная тяжесть легла на плечи бедняков, в то время как земли помещиков, лишь частично укры­ваемые от налогообложения, не подлежали конфискации. Кроме того, состоятельные помещики могли доносить о неуплате бедно­той налогов за скрываемую землю и, согласившись на такую упла­ту, присваивать ее себе. Если же на бедняка просто поступал донос и при этом доносчик сам не мог платить налоги за землю, то земля снова забрасывалась и крестьянин уходил из деревни.

В середине 30-х годов заброшенных земель стало так много, что государство вынуждено было передавать их обработку в Цен­тральном Вьетнаме армии. Сказались результаты антипомещичь­ей политики — лишения владельцев земли ренты с укрываемых от налогообложения полей.

На юге вопрос о налогообложении вновь осваиваемых земель встал особенно остро лишь после вмешательства центральной ад­министрации в его аграрную структуру в 1836 г. После обмера земель с переводом их налогообложения в общевьетнамские эта­лоны и составления точных списков обрабатываемых земель вновь назначенная провинциальная администрация, желая выслужиться перед императором, предложила в девятом месяце 1837 г. сокра­тить срок освобождения от налогов вновь освоенных земель с 6 до 3 лет[64]. Император не одобрил этой акции, но в 1838 г. отдал приказ всем чиновникам юга переписать тех, кто укрывает от на­логообложения обрабатываемые земли, а также тех, кто обраба­тывает землю, считающуюся заброшенной. Этот приказ последо­вал в качестве реакции на доклад губернатора Диньтыонга — Биенхоа, который в числе прочего сообщал, что в провинции много считающейся заброшенной земли обрабатывается. Такие сообще­ния о присвоении ренты помещиками с укрываемых от налогооб­ложения земель не были редкостью. Уже после провозглашения начала борьбы с укрывательством начальник судебного управле­ния Виньлонга писал в 1838 г.: «В провинции много земли, кото­рую захватывают люди из деревень»[65].

Освоение целинных земель на юге, к которому прибегло пра­вительство, чтобы вывести его из тяжелого экономического поло­жения после восстания Ле Ван Кхоя, к чему присоединилось со­кращение производства товарного риса после перемера земель, «компенсировалось» забросом земель обрабатываемых. Уже в 1838 г. император с гневом откомментировал поданный с юга до­клад: «Какая же польза в том, что целинная земля будет все больше осваиваться, если обрабатываемые земли все больше за­брасываются и приобретенное не будет покрывать потерянное»[66].

В связи с этим в 1838 г. по всей стране была проведена кам­пания по сокращению количества забрасываемых земель.

На юге были установлены правила награждения всех чиновни­ков от уровня провинции до уезда (хюен) и общинного само­управления от волости (тонг) до деревни (тхон) за освоение це­линных земель. Были предусмотрены наказания для тех же лиц за заброс обрабатываемых земель.

В центре и на севере всем «незаконным» рентополучателям, владельцам земли, считающейся заброшенной, но в действитель­ности обрабатываемой, было приказано сознаться о ее укрытии в шестимесячный срок. То же должны были сделать и ли зити. Вместо шести лет такие земли освобождались от налогов лишь на три года, но владельцы их не наказывались. По истечении шести месяцев все укрыватели подвергались наказанию. Чиновники и общинные старосты должны были стимулировать обработку за­брошенных земель и в конце года подавать списки земель, остав­шихся невозделанными. По величине этих земель им определялось поощрение или наказание, как на юге. В 1839 г. государство установило правила заклада земель. В документе должен был быть записан срок, на который закладывалась земля. По истече­нии этого срока бывший владелец мог ее выкупить. Если он не выкупал ее в срок, то владельцем становился тот, кому она была заложена. Если срок указан не был, выкупать ее можно бы­ло только через 30 лет. Если в документе срок указан не был, но сказано, что земля подлежит выкупу, и еще не прошло 30 лет, то ее можно выкупить. Если же срок не указан, но в документе ска­зано, что земля подлежит выкупу и прошло более 30 лет, то вы­купать нельзя[67].

В отношении заброшенной земли государство никогда уже не осуществляло такую жестокую фискализацию, как это было в 30-х годах. В 40-е годы на нее уже не обращали внимания. С при­ходом к власти Ты Дыка и усилением при дворе «реалистов», возглавляемых Нгуен Данг Зяем и Нгуи Кхак Туаном, отношение государственной власти изменилось и по этому вопросу.

В 1853 г. Ты Дык еще раз освободил от налогов заброшенные земли[68]. В начале правления Ты Дыка взяла верх линия «реа­листов» на ослабление административного контроля над дерев­ней. В принятом как закон докладе Нгуен Данг Зяя, Тон Тхай Бата и Нгуен Ван Тяна в 1848 г. в отношении укрываемых от налогов земель была с некоторыми коррективами сформулирована та программа, которую предложило в 1833 г. по докладу Чан Ван Чунга ведомство финансов, но которая была отвергнута высшими чиновниками Минь Манга. Если весь отрезок обрабатываемой земли укрывался от налогов, но в действительности обрабатывался, то с укрывателя взыскивалось по 3 куана за 1 мау в качестве вознаграждения доносчику, но земля оставалась в общине или у землевладельца. Только в том случае, если укрываемая от нало­гообложения земля не обрабатывалась, она могла быть передана первому человеку, который согласился бы платить за нее налоги. В том же докладе было указано, что если заброшенную землю можно обрабатывать, то надо постепенно обрабатывать и нельзя укрывать от налогообложения[69]. Постепенность, очевидно, рас­сматривалась как длительный срок освобождения от налогов пос­ле начала обработки, значительно превышающий и три года, и даже шесть лет. Указывалось, что если на заброшенной земле можно сажать какие-либо растения (а не рис), то надо извлекать из нее пользу. Программа обработки заброшенных земель была гибкой и многовариантной. Предлагалось оставить обработку зе­мель дон дьенами, но не взимать, как ранее, половину урожая в казну, а весь урожай оставлять солдатам. Наконец, были отмене­ны наказания и награждения чиновников всех рангов за забро­шенные и освоенные земли в районах их службы. Так была реви­зована антипомещичья аграрная политика Минь Манга в отно­шении заброшенных, укрываемых от налогообложения и осваива­емых земель.

Меры в отношении укрывателей не обложенной налогом земли были даже более мягкими, чем по указу 1802 г., который преду­сматривал передачу земли соседям нарушителя. Доклад чиновни­ков во главе с Нгуен Данг Зяем в точности повторял указ Зя Лонга от 1810 г. Все мероприятия, изложенные в докладе, повто­ряли если не букву, то дух эпохи Зя Лонга: в них чувствовалась реакция на реальность и социальные потребности различных слоев.

В 1851 г. Ты Дьщ вычеркнул из списков налогообложения 104016 мау земли, причем более 80% из Виньлонга (47120 мау) и Анзянга (34784 мау). На две другие провинции не приходится и 5% освобожденных от налогов заброшенных земель — 3200 мау в Диньтыонге и 1278 мау в Хатиене. В Зядине и Биенхоа вообще никаких освобождений не было. Это свидетельствует о провале всех мероприятий, связанных с перемером земли в 1836 г. На се­вере от налогов было освобождено сравнительно мало земли: 6668 мау в Ханое, 3548 мау в Тханьхоа, 1635 мау в Нгеане, 962 мау в Хайзыонге и 837 мау в Намдине, 210 мау в Каобанге. В центре от налогов были освобождены лишь земли в столичном районе—1984 мау и в Куангнаме—1826 мау[70]. Изменено было и отношение к возвращающимся беглецам. Если раньше Минь Манг приказал со всех крестьян, в том числе и возвращающихся, взимать налог как с «крепких», то теперь возвращающимся предо­ставляли налоговые льготы и взимали подушный налог как с бег­лых (дао).

Так поступило государство с общинными и частными землями, реквизированными правительством Тэйшонов у крестьян и поме­щиков. Таково было отношение государства к укрытию земель от налогообложения, к забрасыванию земель крестьянами и к об­работке пустующих земель в первой половине XIX в. Выясним далее политику государства в отношении других категорий зе­мель.

2. Что сделало государство Нгуенов с землями Ле, Чиней и своими собственными, которые в период с 1777 по 1801 г. были захвачены Тэйшонами? Были обложены налогами земли дон дьен, куан чай и конг дьен биет тхык в Куангнаме, доходы с которых почти полностью шли в пользу тэйшонского государства и тэйшонских чиновников. Обложение этих земель, как мы уже говорили, было очень высоким. Налогом облагались со стороны Нгуенов те же зависимые крестьяне, что сидели на этих землях ранее. Не вы­держивая высоких налогов, такие крестьяне бежали. Особенно массовым было бегство в конце войны с Тэйшонами, когда Тэйшоны были уже практически разбиты и не имели сил для того, «чтобы удержать зависимых на их землях, а власть Нгуенов еще не успела распространиться на все сферы экономической деятель­ности. В 1801 г. было указано всем чиновникам в фу и хюенах Тхуанхоа, что если на полях, раздаваемых ранее (при Тэйшонах) в жалование (нгу лок), на землях куан дьен и куан чай имелись люди, которые их обрабатывали, то оставить по-прежнему, если же нет, то вернуть крестьянам общин: «нельзя, чтобы они пусто­вали»[71]. Видно, что сразу же, с первых дней после захвата власти, новое феодальное государство не особенно стремилось сохранить непосредственно управляемые земли, частично возвращая их об­щинам. В широком смысле это было связано с развитием товар­но-денежных отношений, превращением земли в товар, все расши­ряющимися функциями денег и возможностью удовлетворить слу­жилых феодалов денежным жалованьем в позднефеодальном вьет­намском обществе. В узком смысле перевод чиновничества на де­нежное и рисовое жалованье был «отрепетирован» за 20 лет прав­ления Нгуен Фук Аня в Зядине, где чиновники не получали зе­мельного жалования. И происходило это также за счет высокой степени развитости производства товарного риса и распростране­ния денег. Несмотря на спокойное отношение к переходу забро­шенных непосредственно управляемых земель в общинные и неже­лание возвращать на них зависимых крестьян, если они разбежа­лись, государство еще до разгрома Тэйшонов на севере в 1802 г. временно, «впредь до последующего решения», подтвердило ста­рый порядок использования общинных земель (конг дьен), отдан­ных в жалование (нгу лок) в Центральном Вьетнаме. Очевидно, имелись в виду старые земли, розданные Нгуенами знати и за­служенным чиновникам еще до тэйшонского восстания, так как новых земель в нгу лок Зя Лонг в центре не предоставлял. Кроме того, подразумевались еще и культовые земли — пожалуй, единственные земли, которые Нгуены жаловали потомкам знати на протяжении всей первой половины XIX в. Многие получатели нгу лока с общинных земель были убиты, и в этом случае общины, очевидно, приобретали свободу и должны были платить обычный налог в государственную казну. В Нгеане и Тханьхоа Нгуены уже в 1802 г. вернули крестьянам земли, частично переданные в жа­лование тэйшонским чиновникам, частично непосредственно управляемые тэйшонским государством. На севере в 1802 г. кре­стьянам были возвращены земли, конфискованные у них для вы­дачи жалования военным, гражданским и ушедшим на пенсию тэйшонским чиновникам. В непосредственно управляемую госу­дарственную собственность были превращены лишь частные зем­ли тэйшонских чиновников и непосредственно управляемые госу­дарством земли Ле и Чиней (куан дьен, куан чай и куан тхо).

Получив сравнительно большой фонд непосредственно управ­ляемых государственных земель, Нгуены не были щедры при ее раздаче. Были розданы культовые земли Ле и Чиням. Эти земли были предоставлены не за службу, а навечно, но лишь с правом взимания налога. Пожалования были довольно крупные: 10 тыс. мау — Ле и 500 мау — Чиням. Кроме того, Ле были даны куль­товые крестьяне с правом взимания с них налога и 100 зависимых крепостных крестьян (тао ле). В 1802 г. в пересчете на лок дьены стали жаловать деньги, что явилось переходной формой к де­нежному жалованью. В 3-м месяце 1803 г. Нгуен Ван Тхань предложил выдавать землю в жалование, но в 12-м месяце 1803г. Зя Лонг предоставил военным и гражданским чиновникам и ар­мии лишь небольшое денежно-рисовое жалованье (большего и нельзя было позволить в разоренной войной стране), а в 4-м ме­сяце 1804 г.— земельные паи в общине[72]. Никакого земельного жалования чиновники не получали.

Лишь пожалования культовых земель семьям титулованной знати и заслуженным чиновникам посмертно носили более или менее постоянный характер; они могли достигать довольно круп­ных размеров — до 75—100 мау. Основная же масса таких по­жалований была значительно меньших размеров[73].

Из феодалов, условных землевладельцев, чиновники были пре­вращены в платных государственных служащих. Все налоги с не­посредственно управляемых государством и общинных земель, кроме культовых, стали поступать только государству. В течение всей первой половины XIX в. основная масса чиновничества не имела земельного жалования с непосредственно управляемых го­сударством и общинных земель, не считая пая в общине. Исклю­чением явилось архаическое мероприятие Минь Манга, одержи­мого идеей создания «идеального» государства по конфуцианским нормам древности. В 1833 г. он пожаловал высших военных чи­новников титулами знатности хау, ба и ты, дающими право на получение земельных владений. Система таких титулов была вве­дена в 1830 г., когда вместе с титулами (выонгов, конгов и хау) были предоставлены земли потомкам титулованной знати, а так­же высших чиновников эпохи прихода Нгуен Хоанга в Тхуанхоа и «героям» антитэйшонской войны. В 1834 г. было подтверждено право детей титулованной знати наследовать земли родителей[74]. Однако это архаическое мероприятие было чисто декоративным. Титулы, дающие право на земельные владения, получали считан­ные единицы. И это не удивительно. На протяжении всего полу­века сохранялся   тот   импульс   на   восстановление   и   сохранение свободной соседской общины (хотя бы и без «общинных» в узком смысле земель, как было на юге), который был дан после прихо­да Нгуенов к власти. В то же время благожелательное отношение к частному землевладению частично сменяется в конце 30-х годов активными мероприятиями,   тормозящими его развитие и даже прямо направленными на его ликвидацию, а в конце 40-х — на­чале 50-х годов происходит возврат к политике эпохи Зя Лонга.

3. Какова была налоговая политика в отношении непосредст­венно управляемых государством земель? Мы знаем, что основная часть старых нгуеновских земель, а также земель Ле и Чинь со­ставила теперь фонд непосредственно управляемых государствен­ных земель. На этих землях сидело зависимое от государства кре­стьянство, которое прежде облагалось неравными в разных местах, чаще всего более высокими, чем в среднем, налогами, но не бе­жало, очевидно вследствие большей плодородности и урожайности этих земель. Нгуены не вводили нового обложения на основной массе непосредственно  управляемых  государственных земель, а сохранили то, что им досталось на севере от Ле и Чиней, а в цент­ре — от своих предков.  Те же  налоговые ставки,  которые  были введены заново, мало отличались от налогообложения общинных полей. В долинных районах севера — в Шонтэе, Хайзыонге, Верх­нем и  Нижнем  Шоннаме,  а также в фу Фунгтхиен (Ханое) — часть  непосредственно  управляемых  государством  земель  была обложена по ставке даже меньшей, чем налогообложение 1-й кате­гории общинных полей, и составляло 100 батов с 1 мау. С нанос­ных земель взимались налоги по категориям, в основном совпа­дающим с категориями обложения общинных земель, — 120, 84 и 50 батов с 1 мау. Несколько большая дробность обложения — на­личие земель, с которых взималось по 60 батов с 1 мау,— свиде­тельствует лишь об их более дифференцированном учете. В Нгеане обложение  непосредственно  управляемых  земель  было  пони­женным — 52,5 бата, а ставки с наносных совпадали со ставками общинных земель 1-й категории — 120  батов. В Тханьхоа с на­носных земель брали как со 2-й категории общинных — 84 бата[75]. Общая тенденция обложения на севере и в Тханьхоа — Нгеане непосредственно управляемых государством и плодородных наносных земель заключалась в приближении налоговых ставок к став­кам с общинных полей. Нгуены пользовались каждым случаем, чтобы предоставить налоговые льготы зависимым крестьянам с этих земель наряду с общинниками и частными землевладельца­ми. Так, в 5-м месяце 1806 г. по случаю восшествия Зя Лонга на императорский престол земли куан дьен, куан дон дьен, куан дьен чанг, куан чай, а также земли, передаваемые в нгу лок и конфи­скованные частные земли Тэйшонов были освобождены от нало­гов на 50%. В 1820 г. Минь Манг также специальным указом снизил на 50% денежные и рисовые поборы с крестьян, сидящих на непосредственно управляемых государством землях куан диен и куан чай, так как они не получили общих льгот, данных об­щинным и частным землям по случаю его воцарения[76]. В 1821 г. были резко снижены поборы с непосредственно управляемых госу­дарством земель (куан дьен и куан тхо) в Центральном Вьетна­ме: Куангдинь (столичной провинции), Куангчи, Куангнаме, Куангнгае, Биньдине, Фуиене и даже в Нгеане. Земли эти были ранее розданы государством Тэйшонов своим чиновникам, на ко­торых те создавали свои хозяйства из заьисимых (чай жиенг) ли­бо получали право сбора налога (нгу лок). После поражения Тэй­шонов эти земли были конфискованы государством Нгуенов и по­лучили статус непосредственно управляемых государством (куан дьен, куан тхо). Однако налоговые ставки на них остались таки­ми же высокими, как и раньше, и не изменялись в течение всего правления Зя Лонга. Заявив, что «при предшествующем правле­нии тоже хотели это сделать, но не хватало времени»[77], Минь Манг снизил налоги с земель, облагаемых от 52 тхангов 5 хопов и 2 куанов 1 тиена до 100 тхангов и 3 куанов, на 20%, а с земель, облагаемых выше чем 100 тхангов и 3 тиена, — на 30%.

Землями, получившими налоговые льготы, являлись такие ка­тегории непосредственно управляемых земель (куан диен), как дьен чанг, куан чай, дон дьен, земли под домами зависимых, зем­ли, отданные для сбора налога (очевидно, большая часть из них была культовыми), земли под садами, пруды, озера, наносные и аллювиальные, земли, покинутые беглецами и конфискованные го­сударством.

В случае стихийных бедствий было приказано снижать налог зависимым крестьянам на непосредственно управляемых государ­ством землях в той же пропорции, что владельцам частной и дер­жателям общинной земли. Раньше при снижении налогов из ста­вок непосредственно управляемых государством земель вычитали ту меру риса, на которую снижался налог общинным и частным землям. А так как налоговые ставки непосредственно управляе­мых земель были раньше значительно выше ставок с общинных и частных, то зависимые крестьяне получали значительно меньше милостей, чем частные владельцы и общинники. После 1824 г. их положение при получении налоговых льгот от государства при стихийных бедствиях в значительной степени выравнилось.

Кроме процесса уравнения налоговых ставок с непосредствен­но управляемых, общинных и частных земель шло частичное воз­вращение государством конфискованных после 1802 г. частных земель.

Во второй половине 20-х годов продолжается процесс полного уравнения налоговых ставок с некоторых категорий непосредствен­но управляемых государством и общинных земель.

Так, в Биньдине в 1826 г. с земель жуонг чай стали взимать налоги, равные налогам с общинных полей. В 1835 г. часть куль­товых земель, данных семьям двух высших чиновников эпохи Зя Лонга, была переведена в категорию общинных земель. Семьи чиновников были компенсированы деньгами. Наконец, в 1836 г. все непосредственно управляемые государством земли куан дьен и куан тхо в Куангчи были переведены в категорию общинных зе­мель. В 1839 г. при конфискации половины частных земель в Биньдине и переводе их в категорию общинных полей заодно в эту же категорию были переведены все земли, непосредственно управляемые государством, что значительно сократило налоговые поступления в провинции.

Обращает на себя внимание тот факт, что полный перевод не­посредственно управляемых государством земель в общинные и соответственное уравнение налоговых ставок были произведены лишь в двух провинциях с наименее плодородной землей — в Ку­ангчи и Биньдине. По всей вероятности, здесь невозможна была повышенная эксплуатация зависимого крестьянства. Не выдержи­вая тяжелого налогового гнета, крестьяне разбегались, и у госу­дарства не было сил вернуть их на землю.

Более стабильное положение государственных зависимых в других провинциях может быть объяснено тем, что там были уро­жайные земли, из которых непосредственно управляемые госу­дарством занимали самые плодородные места. На большей части территории Вьетнама налоговые ставки на непосредственно управ­ляемых государством землях не были прямо уравнены со став­ками с общинных земель, но постоянно продолжалось снижение налогов с них. Одной из первых акций Тхиеу Чи после занятия престола было снижение налогов с непосредственно управляемых земель на 50% в Тхыатхиен в 1841 г. В 1846 г. один из высших чиновников, Нгуен Кхак Туан, предложил унифицировать налоги со всех непосредственно управляемых государством общинных и частных земель, сведя все налогообложение к ставкам с общин­ных и частных земель. Предложение было очень решительным и вследствие этого было отклонено. Но сам факт свидетельствует о том, что вопрос об унификации налогообложения уже назрел.

Обращает на себя внимание тот факт, что, несмотря на сни­жение налоговых ставок с непосредственно управляемой государ­ственной земли на 20—30% в центре в 1821 г. и повторное сни­жение тех же ставок на 50% в столичном районе, в 1841 г. общий уровень их оставался очень высоким и в 1846 г. достигал на не­которых полях 245 тхангов с 1 мау.

В 1848 г. пришедший к власти Ты Дык вновь снизил налоги на некоторые категории непосредственно управляемых государст­вом земель: чай куан, дьен чанг, чай конг, дон дьен конг, а так­же на земли зависимых, которые не подпали под общее снижение налогов по случаю воцарения нового монарха. Несмотря на пред­ложения реалистически мыслящего чиновничества избавить зави­симых крестьян от наиболее жестких форм налогового гнета, феодальное вьетнамское государство не отказалось от дополни­тельного, хотя и не совсем надежного источника доходов.

Вьетнамское государство вступило во вторую половину XIX в., отягощенное высокооблагаемыми казенными землями и неполно­правными государственными зависимыми.

4. Известно, что на разных этапах своей истории вьетнамское государство предпринимало организацию освоения целинных зе­мель. В первой половине XIX в. такое освоение осуществлялось солдатами, нсприписными крестьянами, осужденными преступни­ками и ссыльнопоселенцами, которым государство выдавало ин­вентарь, скот и ссуду, а также богачами — помещиками, имеющи­ми возможность на свои деньги набрать крестьян.

Большое распространение получили дон дьены еще в период антитзйшонского сопротивления. Их организовывал Нгуен Фук Ань для снабжения продовольствием своих солдат в 1785 г. в Сиаме, куда он бежал после поражения от Тэйшонов. После ор­ганизации нгуеновской администрации в Зядине особое распро­странение получили созданные в 1790 г. специальные дон дьены, в которые набирались крестьяне, обязанные платить высокий на­лог— 6 хоков риса с человека. Во главе таких дон дьенов чаще всего стояли состоятельные люди из местных помещиков, которые могли на свои средства набрать более 10 крестьян. В этом случае они получали чин управляющего (кай чай), имели право выпи­сываться из списков деревни, освобождались от повинностей и теряли всякую связь с общиной. На протяжении 12 лет этот вид специальных дон дьенов, которые фактически являлись поместья­ми, играл наиболее существенную роль в обеспечении армии ри­сом. Наряду с этим существовали дон диены, в которых работали солдаты. Они были организованы в том же, 1790 г., но вскоре поч­ти все войска были брошены на борьбу с Тэйшонами. В 1789 г. были созданы дон дьены из неприписных крестьян, которые снаб­жались государственным инвентарем, скотом и ссудой. Все это они должны были вернуть после сбора урожая. Во главе таких дон дьенов стояли чиновники (дьен туат), в обязанность которых входило снабжение армии продовольствием[78].

В 1802 г. Зя Лонг освободил всех крестьян дон диенов от на­логов на пять лет, начиная с 1803 г.[79]. Затем налоги были снижены на ²/₃ и составили 4 хока. В дальнейшем налоги с дон дье-нов постоянно снижались, колеблясь от 2 до 3 хоков с человека. Все это усилило приток крестьян в дон дьены. В 1814 г. число крестьян в дон диенах вместе с промысловиками и домашними ремесленниками приблизилось к десяти тысячам, и из них стали набирать в солдаты каждого третьего[80]. Поселение дон дьенов не рассматривалось как община, его жители превратились, по су­ществу, в лично-зависимых по отношению к организовавшему их набор помещику. Увеличение числа лично-зависимых крестьян дон дьенов очень обеспокоило Минь Манга, резко настроенного против поместного землевладения. В 1821 г. он обратился к Ле Ван Зюету с запросом по поводу того, почему в Зядине коли­чество людей в дон диенах растет, а число приписных крестьян в списках деревень не увеличивается. Губернатор Зядиня вынуж­ден был оправдывать наличие дон диенов большим количеством неприписных и бродяг, которым в случае отсутствия дон диенов некуда будет деться. В конце концов губернатор вынужден был установить новый порядок организации дон диенов, при котором уход в дон диен был возможен только в том случае, если против выписки крестьян из деревень не возражали деревенские власти[81]. Естественно, это несколько затрудняло организацию новых поме­стий, но в условиях почти полного отсутствия фонда общинных зе­мель на юге и слабой круговой поруки уход крестьян из деревень мало сказывался на экономическом положении оставшихся, пла­тивших налоги со своих частных земель. Поэтому особых возра­жений у властей деревенских общин не должно было возникать. У Минь Манга, мыслившего категориями старой деревни, с преоб­ладанием общинных земель, такой порядок не вызвал возражений.

В Центральном Вьетнаме в 20-х годах продолжалась обработ­ка земли солдатами, которые оставляли себе часть урожая лишь на пропитание, а все остальное сдавали государству[82]. Все прось­бы провинциальной администрации перевести их на фиксирован­ный налог наталкивались на сопротивление Минь Манга, и они продолжали вносить в казну половину урожая.

В 1828 г. с идеей создания на севере зоань диенов из бедняков, обрабатывающих заброшенные земли, выступил Нгуен Конг Чы. Уже в 10-х годах оставленные крестьянские земли там обраба­тывали солдаты, которые должны были их вернуть по первому требованию возвращавшихся беглых крестьян. По плану Нгуен Конг Чы зоань диены конца 20-х годов на севере, состоявшие из безземельного крестьянства, должны были получить государствен­ную субсидию, скот, инвентарь. Кроме этого после превращения из заброшенных в пахотные обработанные земли получали осво­бождение от налога на три года, а затем облагались налогом по ставкам с частной земли, однако не могли отчуждаться. План был одобрен, и в 1828 г. начата реализация широкой программы по созданию 71 поселения на заброшенных землях Намдиня. 2350 бед­няков должны были обработать 18970 мау земли, из которых должен был быть создан уезд Тиенхай. Однако не все земли, счи­тавшиеся заброшенными, в действительности были таковыми. Часть из них скрывали от налогообложения намдиньские помещи­ки, которые в 1829 г. дали Нгуен Конг Чы взятку за то, чтобы он оставил им часть этих «заброшенных» земель. Нгуен Конг Чы подал на помещиков в суд Бактханя. Однако чиновники севера встали на сторону помещиков и обвинили в нечестности самого Чы. Лишь императору удалось «восстановить справедливость»: оправ­дав Нгуен Конг Чы, он приказал наказать помещиков[83]. Но и Нгуен Конг Чы был отозван в столицу, и вскоре освоенные земли в Намдине стали снова забрасываться. В 1832 г. Нгуен Конг Чы, уже как генерал-губернатор Хайзыонга и Куангиена, занялся соз­данием дон диенов в Куангиене. Здесь заброшенную землю долж­ны были обрабатывать на средства государства местные солдаты, которые после сбора урожая должны были вносить в казну ²/₃ со­бранного риса[84]. После превращения заброшенной земли в пахотную она должна была передаваться в обработку крестьянам: с условием уплаты налога по ставкам с общинной земли. Освое­ние заброшенных земель на севере с его малоземельем шло архаи­ческими методами и продвигалось с трудом. Основным направ­лением приложения усилий была не столько борьба с природой, сколько настоящее сражение с помещиками, которые скрывали обрабатываемую землю от налогов и записывали ее как забро­шенную. В связи с этим деятельность Нгуен Конг Чы приобрела: ярко выраженный социальный характер и была направлена про­тив богатых землевладельцев севера.

По-иному развивалось освоение целинных земель на юге, где земли было много. Однако и здесь в 20-х годах свободная коло­низация целины, организованная состоятельными людьми — кай чай (управляющими поселений колонистов), а в действительности — распорядителями больших государственных имений, претерпела из­вестную метаморфозу. В 1822 г., очевидно по указу из Хюэ, все дон дьены, состоящие из 248 поселений колонистов общей чис­ленностью 9630 человек, были переведены на полувоенное поло­жение. 48 главных управляющих получили освобождение от подуш­ных налогов и поземельных податей. Основная масса сельскохо­зяйственных работников в дон дьенах солдатами считалась лишь условно и вносила подушный налог—1 куан 5 тиенов и плату за освобождение от трудовых повинностей — 2 хока риса. Некоторые категории крестьян дон диенов платили за освобождение от тру­довых работ в денежной форме. Однако с начала 30-х годов сол­даты дон диенов начинают все чаще использоваться для участия в пограничных военных конфликтах и на трудовых работах. В свя­зи с этим они периодически освобождались от подушных налогов.

Поземельные же подати постепенно увеличивались и в 1831 г. со­ставили 2 хока 15 тхангов[85]. С 1830 г. осужденных преступников стали посылать на освоение целинных земель, снабжая инвента­рем и освобождая от налогов за землю на три года. Предложение Нгуен Конг Чы послать всех ссыльных на юг не встретило под­держки в Хюэ, и они были разосланы по всей стране, кроме до­линного севера, но часть все же попала на юг: в Виньтхань, Динь-тыонг и Хатиен.

После восстания Ле Ван Кхоя и вмешательства государства в аграрную структуру Зядиня дон диены начали приходить в упа­док. В 1840 г. часть земель под дон диенами южнее Кханьхоа была передана преступникам и ссыльнопоселенцам, обязанным вносить в казну половину урожая, а то, что они не могли обрабо­тать, отдавалось крестьянам с условием уплаты налогов по став­кам с общинной земли. Особенно интенсивно осваивались поля в Биенхоа и Анзянге. В 1840 г. были произведены награждения солдат на юге за освоение земли[86].

Конец дон диенов этого типа  на юге наступил очень скоро. С приходом к власти нового монарха, Тхиеу Чи, уже в 1841 г. значительная часть дон диенов как на севере, так и на юге была взята у солдат и передана крестьянам с условием уплаты налогов по ставкам с общинной земли. Когда в 1844 г. император пред­ложил Ле Ван Фу снова восстановить дон диены в Зядине и Биенхоа, тот сказал, что все население дон диенов разбежалось[87].

В 1845 г. были установлены новые правила освоения земель в Намки. Основная ответственность ложилась при этом не на дон дьены, а на государственных чиновников фу и хюенов, а также на общинное самоуправление деревень. Но в 1848 г. получившим силу закона докладом Нгуен Данг Зяя вместе с группой чинов­ников этот указ был отменен[88].

В результате бурной политической борьбы «реалистов» и кон­серваторов по вопросам экономики в 1853 г. была предпринята попытка снова возродить систему освоения земель в Намки при помощи дон диенов. Это мероприятие было связано с именем на­местника юга Нгуен Чи Фыонга, который при организации систе­мы дон диенов в Намки учел опыт эпохи Зя Лонга, что незамед­лительно дало экономический эффект. В 1854 г. было объявлено, что те люди, которые наберут бедных, беглых и неприписных кре­стьян, могут основывать отдельные деревни. Такой набор могли производить только богачи, так как для этого нужны были нема­лые средства. В случае создания отдельных деревень организато­ры их освобождались от подушных налогов, военной службы и общественных работ на пять лет. Наряду с этим к освоению це­лины привлекались преступники. Такая политика встретила сопро­тивление консервативно настроенного чиновничества. Один из его представителей обвинил Нгуен Чи Фыонга в том, что в результа­те проведения такой политики бедные начинают грабить, преступ­ники разбегаются, а приписные крестьяне живут на стороне[89]. В действительности же организация дон диенов типа времени Зя Лонга моментально вызвала приток в них бедных приписных кре­стьян, как в былые времена. Практика Нгуен Чи Фыонга была одобрена Ты Дыком, а обвинение с него снято. Уже в 1856 г. им­ператор разрешил выписать из списков общин 13800 крестьян, которые перешли осваивать целину в дон диенах[90]. Рост дон дие­нов происходил в основном за счет деревенской бедноты в общине, которую еще так недавно пытался воссоздать на юге Минь Манг. В 1857 г. Нгуен Чи Фыонг рассказал на приеме у императора о значительных успехах освоения целины путем организации дон диенов нового типа. Однако французское вторжение сорвало меро­приятия по организации дон диенов, так как все силы вьетнам­ского государства были брошены на борьбу с интервентами.

5. Одним из основных социальных конфликтов первой половины XIX в. был конфликт между старыми служилыми феодалами-чи­новниками и уже претендующими на политическое признание по­местными феодалами. Основой политической власти служилых феодалов являлась экономическая база в виде государственной земельной собственности. Количественно основную часть государ­ственной земельной собственности составляла земля, находившая­ся во владении общины, на которую государство имело верховное право собственности в полном объеме. Политическими противни­ками феодального служилого сословия были помещики-землевла­дельцы, обладавшие частной земельной собственностью и получав­шие земельную ренту. Борьба осложнялась тем, что часто служилые феодалы одновременно являлись и частными землевладель­цами. На верхних уровнях чиновничьей иерархии служилые фео­далы в большей степени зависели от чиновничьего жалованья, на низших — меньше. Поэтому политический импульс начала века — благосклонное отношение к частной земельной собственности — исходил от военных чиновников, в недавнем прошлом зядиньских помещиков, часто шедших в бой со своими дружинами, состоя­щими из набранных приписных или неприписных крестьян (тхуок киен), которые скорее всего были их зависимыми.

Различное отношение феодального государства на протяжении первой половины XIX в. к общинному и частному землевладению определялось тем политическим влиянием, которым пользовались служилые и поместные феодалы. Проследив политику государства по отношению к этим двум видам землевладения, можно оценить и изменение социальной базы государства на протяжении полу­века. Еще до окончательного разгрома Тэйшонов на севере в 1802 г. были отменены все налоги на военные нужды, которые взимались с частных землевладельцев в Зядине. Вскоре на ¹/₃ были снижены подушные налоги всем зядиньцам, а также натураль­ные подати с крестьян дон диенов. Крестьяне пришлых дворов по­лучили налоговые льготы наряду с крестьянами основных дворов. Перед походом на север Зя Лонг специально обратился с воззва­нием к помещикам — общинным старостам (хао мук),— в котором обещал им должностные посты в случае поддержки. За поимку Тэйшонов предоставлялись земля, характер которой был очень близок к частной, и зависимые крестьяне[91]. В инструкции для действия войск на севере тоже упоминалось прежде всего привле­чение на свою сторону общинных старост-помещиков.

Сразу же после прихода к власти община стала интересовать Зя Лонга, во-первых, с точки зрения сбора налогов, а во-вторых, с точки зрения наделения солдат, а не чиновников земельным жа­лованием из фонда общинной земли. Уже в 1802 г. было приказа­но выдать солдатам земельное жалование в размере 1 мау, а также земельный пай в столичной провинции Куангдык. Именно поэтому был издан приказ, запрещающий продажу общинной зем­ли. В 1803 г. было установлено налогообложение общинных и частных земель.

На севере, где общинное землевладение занимало господству­ющие позиции, налоговые ставки с общинных и частных земель были различны. В долинных провинциях и Тханьхоа — Нгеане с общинных земель трех категорий взималось 120, 84 и 50 батов риса, с частных —40, 30 и 20 батов. На окраинных провинциях со 2-й и 3-й категорий общинных земель собирали налоги в 42 и 25 батов риса, с 1, 2, 3-й категорий частных земель взимали 20, 15 и 10 батов[92]. Между общинными и частными землями сущест­вовало четкое различие. С общинных земель государство получало ренту-налог, затем отделенная рента в централизованном порядке через жалованье перераспределялась между всем сословием слу­жилых феодалов. С частных земель севера государство взимало только налог, а рента доставалась владельцу.

Иной была картина в Центральном Вьетнаме. Здесь государ­ственный налог дифференцированно взимался лишь в зависимости от категорий земли — 40, 30 и 20 тхангов. Налогообложение об­щинных и частных земель ничем не различалось. Пониженное налогообложение общинных земель в центре по сравнению с тако­вым на севере было связано с традиционным налогообложением в «старых владениях» Нгуенов, вызванным слабой внутренней структурой общины. При столь малом фонде общинных зе­мель в случае повышения налогообложения из центра было легче бежать на более свободный юг; поэтому государство вынуждено было меньше давить на общинного крестьянина. Основная масса крестьян здесь, как и помещики, имела частные земли. Частных земель здесь в то время было уже так много, что их пониженное по сравнению с общинными налогообложение наносило бы большой финансовый ущерб государству, поскольку дополнительные льготы достались бы в значительной степени крестьянам. Поэто­му в центре крестьяне платили ренту-налог как с общинных, так и с частных земель, а помещики, используя свое административ­ное положение лай зитей, укрывали свои земли от налогов и ре­гулярно присваивали себе ренту не только с частных, но и с об­щинных земель. В то же время общинных земель было в центре так мало, что их пониженное налогообложение особого ущерба государству не приносило. В некоторых провинциях общинной земли было настолько мало, что ее не хватало даже на жалование солдатам. Недаром на всем протяжении первой половины XIX в. вопрос о наделении солдат жалованием из фондов общины был одним из самых острых.

В период существования паевой системы земельного жалова­ния чиновничества из фондов общины до 1839 г. феодальная рен­та в центре взималась, очевидно, не только помещиками — лай зитями, но и служилыми феодалами за счет эксплуатации зави­симых крестьян, которых сажали на общинный пай чиновника. С общинных земель, используемых таким образом, чиновничест­во получало ренту путем усиленной эксплуатации крестьянства, так как чиновничество захватывало лучшую землю, имея право выбирать место своего пая первыми. Именно поэтому с общинных земель Центрального Вьетнама, как и с частных, в первой полови­не XIX в. государство тоже стало получать только налог, а фео­дальная рента присваивалась помещиками — лай зитями и чинов­никами внутри общины, владевшими большим количеством общин­ной земли. После перевода в 1818 г. чиновничества на денежное жалованье с сохранением общинного пая, а затем только на де­нежное жалованье в 1839 г. служилый феодал был отделен от землевладения и превратился в платного государственного служа­щего. Как таковой, он уже получал жалованье не в виде ренты, а в виде части государственного дохода. Земельную ренту он мог получать уже только как помещик с той частной земли, которую приобретал тем или иным способом.

Таким образом, с начала XIX в. происходит трансформация характера общинного землевладения в центре Вьетнама. С общин­ных земель уже взимается только налог, а феодальная рента либо присваивается служилыми феодалами внутри общины (как это было до 1839 г.), либо попадает в руки солдат, общинных старост и общинной верхушки, эксплуатирующих как рядовых общинни­ков-арендаторов, так и наемных работников и зависимых крестьян. Общинное землевладение в Центральном Вьетнаме носило двойственный характер: с одной стороны, общинная земля была неотчуждаема, что лишало ее характера частной собственности и формально делало собственностью всего коллектива, с другой стороны, ренту с нее получали общинная верхушка, солдаты и до 1839 г. чиновники, использующие в качестве зависимых и батра­ков неприписное и общинное крестьянство. Прежний характер об­щинное владение сохраняло в основном при наделении солдат жалованием. Несмотря на то что налогообложение частных зе­мель в центре было выше, чем в целом на севере, но так как зем­ли у чиновника центра было значительно больше, чем на севере, то ренту с общего количества своей земли центральный помещик получал большую, чем северный.

В 1803 г. не был указан размер налогообложения на юге Вьет­нама. Было упомянуто только, что оно остается таким же, как и ранее. Существенно, что применительно к югу не говорилось о делении на общинную и частную землю; вся земля делилась только на долинную и горную. Налоги взимались только по этим категориям. Фактически почти вся земля в Намки была частной (и крестьянская и помещичья), так как была освоена после из­дания указа о превращении всех пустующих земель после их обработки в частные.

Как же складывалась аграрная политика в отношении этих ка­тегорий земель? В 1803 г. группа чиновников во главе с Нгуен Ван Тханем подала доклад с предложением оставить на севере 30% частной земли из имеющейся, а остальную передать в общину[93]. Зя Лонг отверг этот проект, обещав обсудить его в бу­дущем. Его интересовало использование уже имеющейся общин­ной земли, купля-продажа которой была им запрещена. Поэтому Зя Лонг определил в 1804 г. получателей паев общинной земли, в число которых были втиснуты почти все социальные группы Вьетнама.

Прежде всего эту землю получали все чиновники от 1-го до-9-го ранга, причем чиновники высшего ранга получали этой земли более чем в 2 раза больше, чем низшего (18 паев и 8 паев).

Получили общинную землю все категории солдат: гвардия — 9 паев, войска Нгеана и Тханьхоа, войска севера — по 8,5 пая, провинциальные войска — 8 паев, зависимые солдаты и ремеслен­ники — по 7 паев, полноправные крестьяне — по 6,5 пая, молодые, пожилые и больные крестьяне — по 5,5 пая, старики, «наемные» и бедные — по 4,5 пая, малорослые, калеки и физически неполноцен­ные — по 4 пая, сироты и вдовы — по 3 пая[94].

Распределение земли в общине не могло удовлетворить нужд всех тех социальных слоев, которым эта земля полагалась. Да го­сударство на это и не рассчитывало. К примеру, полноправные крестьяне получили лишь на 2 пая больше, чем «наемные», бед­ные и старики, но должны были платить подушные налоги от 1 куана 6 тиенов до 1 куана 2 тиенов, в то время как «наемные», бедные и старики вообще освобождались от подушных налогов. Кроме того, полноправные крестьяне пришлых дворов вообще не имели права на общинную землю, а подушные налоги должны были платить почти как крестьяне основных дворов — от 1 куана 4 тиенов до 1 куана. Следовательно, не величина земельного пая определяла экономическое положение человека, исходя из которого он должен был платить подушный налог государству. Эконо­мическое положение крестьянина определялось его внеобщинными доходами — частной землей, экономическое положение чиновни­ка — его жалованьем. В 1803 г. некоторая часть чиновничества севера была переведена на жалованье. С 1818 г. все чиновничество получало денежное жалованье[95]. В наихудшем положении оказа­лись солдаты. Перевести почти стотысячную армию полностью на денежное жалованье было невозможно. Поэтому кроме снабже­ния одеждой и денежного жалованья в 1 куан, а также общин­ного пая им было установлено еще и земельное жалование из фондов общинных земель. Но именно этого жалования община и не могла дать солдатам: ей не хватало фондов земли этой ка­тегории.

В 1805 г. Зя Лонг, не рассчитав возможностей выдачи земли в общинах, положенной солдатам, но захваченной «множеством мелких служащих, которые ею незаконно пользуются», приказал выдать земельное жалование всем солдатам страны, указав, что «чиновники и мелкие служащие не имеют права им пользовать­ся»[96]. Земля, которая полагалась солдатам за службу, была в значительной мере захвачена должностными лицами деревни, об­щины, волости, мелкими провинциальными чиновниками. Значи­тельная доля была превращена в поместные владения. Естест­венно, для всей армии ее не хватало. Поэтому уже в 1806 г. ос­новная часть регулярной армии была лишена права на земельные наделы из фонда общинных земель, предназначенных в жалова­ние солдатам. Только несколько подразделений гвардии получили по 1 мау на человека из фондов общинного земельного жалования солдатам. Даже некоторым категориям столичных солдат и войск из Нгеана и Тханьхоа земли не досталось, но было официально разрешено иметь одного зависимого из числа неприписных кре­стьян, который освобождался от трудовых работ и вносил налог по категории военнообязанных[97].

В конце 1800-х годов вопрос о наделении солдат земельным жалованием приобретает особую остроту, так как рассматривается в русле требований консерваторов вернуться к старым добрым временам. В 1809 г. начальник отдела юстиции Бактханя подал доклад с предложениями выделить солдатам в жалование по 5 мау земли из общинного фонда: «Если не хватит земли в дерев­не, взять в соседней деревне. Если не хватит земли в хюене, взять в соседнем хюене». Вынужденный идти на частичные уступки кон­сервативным лидерам, а главным образом не имея возможности компенсировать солдат достаточным денежным жалованьем, Зя Лонг установил земельное жалование войску. Конечно, о 5 мау на одного солдата, потребованных Фам Чи Дангом, речи быть не могло. Гвардия, столичные войска и дворцовые отряды получи­ли по 1 мау, войска Нгеана и Тханьхоа — по 9, северяне — по 8 мау[98]. Таким образом был частично решен вопрос о наделении солдат земельным жалованием.

Итак, через старый механизм общины в 1803—1804 гг. не было возможности удовлетворить нужды в земле многих социаль­ных слоев вьетнамского позднефеодального общества. Общинные земли играли все меньшую роль в обеспечении господствующего класса феодалов. Наоборот, крестьянское землевладение даже в Центральном Вьетнаме начало приобретать характерные черты частного землевладения, что выразилось в официальном отделении налога от ренты.

Общинные земли не могли прокормить и солдат. Крестьяне основных дворов лишь одной ногой стояли на общинной земле, крестьяне пришлых дворов вообще не имели к ней никакого отно­шения. Община еще могла земельными наделами кое-как поддер­жать стариков, бедняков, наемных, калек, малорослых, вдов и сирот, но функционировать как полноценный экономический меха­низм она уже не могла. Нужды и требования всех классов и со­циальных групп явно не могли разрешиться в рамках общины как экономической ячейки и получали реализацию вне ее (эксплуа­тация частных земель, купля-продажа земли, цена которой в 1814 г. достигала 200 куанов за 1 мау, производство на рынок и т. д.). В 10-х годах государство и не пыталось восстановить эко­номическую мощь общины, но с приходом к власти Минь Манга и усилением консервативных элементов в правительстве начина­ется новый этап — попытка укрепить общинное землевладение.

Новый император, Минь Манг, начал с того, что установил в 1820 г. выдачу гвардии 9 паев и 1 мау земли на жалование из общинных земельных фондов[99]. Всей армии земли предоставлено не было. Скорее всего это было связано с тем, что в начале 20-х годов Минь Манг мог распоряжаться лишь в центре, так как на юге и на севере находилась оппозиционно настроенная адми­нистрация Ле Ван Зюета и Ле Тята. В 1821 г. императором было отвергнуто предложение об увеличении солдатам жалованья во время прохождения действительной службы, так как Минь Манг твердо решил наделить всех солдат землей. Предоставление земли всем солдатам затянулось до 1831 г., когда резко усилились кон­сервативные тенденции по всей стране. Тогда гвардейцы и сто­личные войска получили 9 паев и 1 мау в жалование, солдаты Тханьхоа и Нгеана — 8 паев и 9 шао, провинциальные солдаты — 7 паев и 8—7 шао на жалование.

С конца 20-х годов, после смерти Ле Тята, начинается пре­следование помещиков и наступление на частное землевладение.

В 1828 г. Нгуен Конг Чы подал доклад, в котором обрушился на помещиков (тхо хао). Он обвинял их в том, что они «постоян­но захватывают в аренду общинные земли и обогащаются, а бед­някам некуда жаловаться». Нгуен Конг Чы четко определял основного  эксплуататора    крестьян  и  виновника  его  бедственного положения: «Ранее при обсуждении дел люди сваливали ошибки на чиновников, но не понимали, что большая часть  (бед. — Ред.) происходит  из-за  помещиков.  Вред   (беднякам. — Ред.)   из-за  чи­новника на 10—20%, а из-за помещика на 80—90%»[100]. Обладая всей полнотой власти в общине, помещики «скрывали от налого­обложения общинников и обрабатываемые земли: тысячи мау зем­ли не облагались налогами, лишь обогащая карманы помещиков, сотни налогоплательщиков не вносятся в списки, лишь выполняя повинности в пользу помещиков». Чтобы прекратить захват поме­щиками общинных земель и превращение свободных крестьян в зависимых, Нгуен Конг Чы предлагал предать нескольких человек закону и запретить «обычай аренды общинной земли». Однако со­ветники императора встретили это предложение с неодобрением. Не решаясь отменить закон об аренде общинной земли сроком на три года, установленный еще в начале века, при Зя Лонге, они предложили лишь следить за соблюдением этого срока и препят­ствовать его продлению и захвату общинной земли. Очень ясно было сформулировано бессилие правительства перед самовласти­ем помещиков в деревне: «Если совсем запретить аренду общин­ной земли, то богачи  все   равно  добудут  себе   средства, это им не составит труда, а беднякам не миновать невзгод»[101]. Даже кон­сервативное чиновничество в конце 30-х годов понимало, что оно не может ничего изменить в сложившихся социальных отношениях в деревне, так как для этого необходимо восстановить архаиче­ское общинное землевладение. Отговариваясь формальными заяв­лениями о необходимости препятствовать захвату общинных зе­мель в деревне, столичная администрация, по существу, способ­ствовала своим невмешательством развитию этого процесса. В кон­це 20-х годов и Минь Манг еще разделял эту точку зрения. Он даже несколько осадил Нгуен Конг Чы, указав ему, что «не надо прибегать к жестокости» при обмере укрываемых помещиками от налогообложения земель[102]. В 1829 г. была полностью отвергнута программа Нгуен Конг Чы по восстановлению общины, включа­ющая создание  общинных зерновых  складов,  общинных  конфу­цианских школ и т. д.

В 1829 г. произошел знаменитый инцидент с попыткой поме­щиков подкупить Нгуен Конг Чы и обвинение его бактханьской администрацией в нечестности. Лишь император оправдал дея тельного консерватора. В 1829 г. начались массовые репрессии в отношении бактханьской администрации, в основном созданной Ле Тятом. Генерал-губернатор Чыонг Ван Минь был отдан в сол­даты, расправляясь с массой старых соратников Ле Тята, импера­тор не пощадил и своего ставленника. В начале 30-х годов про­должал усиливаться захват помещиками заброшенных общинных и частных земель, и государство поощряло их в этом, ставя лишь условием обязательную уплату земельных налогов.

Если не считать отдельной инициативы Нгуен Конг Чы в 1828 г., то можно полагать, что вмешательство государства в дела общины с целью ее «восстановления» началось в 1831 г., ког­да чиновникам Ниньбиня было приказано исправить неправильно записанные категории земель в списках налогообложения[103]. Наступление на поместное землевладение велось довольно мед­ленно. На юге еще губернаторствовал Ле Ван Зюет, и Минь Манг не мог чувствовать себя хозяином во всей стране. Даже после смерти Ле Ван Зюета в ходе восстания Ле Ван Кхоя он отвергает консервативное предложение начальника налогового управления Хайзыонга выдавать солдатам по 5 мау в жалование из фондов общинных земель.

В это же время продолжается и другая линия в отношении деревни. В 1834 г. Нгуен Данг Зяй подал доклад с предложением выдвигать на должности начальников тонгов (волостей) состоя­тельных людей и помещиков (хао хыу) и за успехи награждать их[104]. Император приказал придерживаться многоступенчатых выборов: общинный совет—староста общины — помощник на­чальника тонга — начальник тонга. В результате начальниками тонгов все равно становились помещики, но система, предложен­ная Зяем, была значительно проще и предусматривала большую заинтересованность помещиков в успешном ведении дел в де­ревне. Несмотря на то что это мероприятие было предложено Зяем в момент крайней опасности для властей в Хюе, когда и север и юг полыхали в огне восстаний, и было направлено преж­де всего для организации помещичьих дружин для борьбы с вос­ставшими, император отклонил это предложение.

После разгрома восстания Ле Ван Кхоя началась социальная реакция, которая прежде всего сказалась на вмешательстве госу­дарства в аграрную структуру деревни.

Сначала решено было навести порядок в Зядине. В 1836 г. на юг был послан наместником Чыонг Данг Куэ, который должен был прежде всего изменить там аграрную структуру. Затем он приехал в Зядинь и тут же принялся за обмер земли. У обмера земли в Зядине были свои противники, например начальник нало­гового управления Виньлонга Чыонг Ван Уиен[105]. Однако Чыонг Данг Куэ настоял на своем, и аграрная структура Зядиня пре­терпела существенные изменения.

Ранее на юге не было общевьетнамских мер измерения площа­ди земель: мау и шао. Существовали тхыа, шо, зай и тхоань. Есть основания считать, что тхыа, шо и зай не являлись мерами площадей, а представляли собой определенные виды земельных владений. Об этом свидетельствует сам Чыонг Данг Куэ: «Есть места, ранее называвшиеся 1 тхыа, но такие длинные, широкие и извилистые, что лишь за полдня дойдешь до конца». Такие по­местья делились на несколько участков, число которых достига­ло нескольких десятков, и передавались зависимым крестьянам и арендаторам. Зависимые и арендаторы платили высокую про­дуктовую ренту. Описывая процесс захвата помещиками земли, Чыонг Данг Куэ докладывал: «Помещики, опираясь на силу, за­хватывают (земли.— Авт.), у бедняков нет земли, даже чтобы во­ткнуть шило». Безземельные бедняки вынуждены были идти в зависимые к помещикам: «Есть люди в деревне, которые захва­тили землю у других общин, местные бедняки вынуждены зани­мать у них землю, обрабатывать ее и жить на ней». В зависи­мость к помещикам попадали целые деревни, у которых не было не только своей пахотной земли, но даже деревенской террито­рии для застройки, и они вынуждены были покупать землю под деревенскую территорию у соседних деревень. Но и после такой покупки эта приобретенная земля не считалась официально де­ревней и они продолжали «жить на чужбине», так как находи­лись в зависимости от помещиков. Бывало, что у помещика было в зависимости несколько деревень, которые не имели даже и куп­ленной земли, а находились на земле хозяина. Зависимые могли жить и разрозненно, в разных деревнях[106]. Степени личной и эко­номической зависимости этих крестьян были различными.

В результате перемера полей по общевьетнамским эталонам; 20197 шо и 13 зай были превращены в 629611 мау. С горных полей стали взимать 23 тханга с 1 мау, с долинных — 26 тхангов. Было введено разделение на частные и общинные земли. В общинные земли включались все земли, ранее непосредственно-управляемые государством (за некоторыми исключениями), а также земли, передаваемые для совместной обработки всей об­щине; частными землями объявлялись индивидуально обрабаты­ваемые земли крестьян и помещиков. Налоговые ставки с обеих, категорий земли не различались. Отсутствие категорий плодород­ности при учете налогообложения было выгодно прежде всего бо­гатым землевладельцам, которые захватывали лучшие земли. Вместе с тем помещикам был нанесен чувствительный ущерб: зем­ля, на которой жили их зависимые, невзирая на то, была ли она ими куплена или являлась собственностью помещика, станови­лась деревенской территорией, принадлежащей самой деревне (в том случае, если она принадлежала помещику, он терпел мате­риальный ущерб). Помимо этого помещики официально лишались своих зависимых, объявляемых полноправными, а их поселки — деревнями свободных со своим управлением. Если зависимые жи­ли в разных деревнях, то им предоставлялись целинные земли, которые они должны были обработать и создать общину со своим; списком крестьян. При перемере земли государственные органы делали все возможное, чтобы укрепить фонд общинных земель, хотя на налогообложении это не отражалось. В общинные земли превращались: а) заброшенные поля в случае их последующей об­работки вне зависимости от того, весь ли участок земли был за­брошен или только часть его; б) совместно всей деревней обрабатываемые земли; в) выморочные земли; г) часть земли бывшего Фиенана; д) отдельные участки в Диньтыонге и Зядине. В непо­средственно управляемую государством землю было превращено лишь 75 мау.

Такое решительное наступление на помещика в Зядине могло быть предпринято лишь в результате вооруженной победы импе­ратора над югом после разгрома восстания Ле Ван Кхоя, когда помещик-южанин рассматривался как побежденный, который дол­жен был заплатить за поражение контрибуцию отказом от доли своей частной собственности и зависимого крестьянства.

Резкое вмешательство в аграрную структуру юга вызвало мас­совое бегство крестьян; поэтому была разрешена аренда земли беглецов с немедленной передачей ее им после возвращения.

Перемер земли в Зядине привел к следующим результатам: значительному увеличению общинного владения;  лишению поме­щиков части зависимого крестьянства; лишению помещиков части их земельной собственности (если на их земле компактно жили зависимые крестьяне, которые превращались в свободную общи­ну); массовому бегству крестьянства, поскольку, формально осво­бодив зависимых крестьян от помещичьей власти, государство ни­как не обеспечило их экономическую независимость от него. Кре­стьяне не получили пахотной земли, да и не хотели ее получать. Основной массой земли продолжали владеть помещики, и зави­симые крестьяне снова возвращались в их имения. Но сам реали-затор перемера Чыонг Данг Куэ считал, что «теперь, когда пере­мерили землю, все люди обрабатывают свою часть и вносят на­логи, а не эксплуатируются помещиками»[107]. Это вряд ли соответ­ствовало действительности, так как уже в  1837 г. Хоанг Кюинь сообщил из Зядиня, что население бежит с такой силой, что чи­новники, чтобы количество народа в списках общин не уменьша­лось, вносят в них стариков 60—70 лет. В  1838 г. начальник су­дебного управления в Виньлонге признал провал борьбы с поме­щиками, сообщая, что богачи, используя труд бедняков, не спра­шивают у них официальных документов, укрывают у себя всех, а начальники тонгов     (волостей.— Авт.)   никого не разоблачают, дело не удалось, не смогли изменить все до конца. В ответ им­ператор приказал «запретить всем помещикам, чиновникам и об­щинным старостам под страхом наказания укрывать у себя бро­дяг,  не вписанных в списки общины.  Если  же таковых найдут, то следует тут же вносить в списки, выделять для обработки за­брошенную землю  и  предоставлять  место для  жилья.  Если  же землевладельцы и богачи будут держать у себя укрывающихся от внесения в списки, то будут сурово наказаны. Власти тонга, хюена и фу в случае попустительства также будут делить с ними от­ветственность»[108].

Но эффекта эти меры не дали; в 1840 г. начальник налогового управления в Виньлонге снова сообщил, что в его провинции в одной деревне людей, имеющих земельные владения, лишь 20— 30%. Когда происходит набор в солдаты, то большинство людей ссылаются на то, что у них нет земли, чтобы не идти в армию. Кроме того, в провинции имелись люди, которые сами просили кон­фисковать у них землю для раздела между крестьянами общи­ны, а крестьяне не хотели ее принимать. Это яркое свидетельство превосходства помещичьего землевладения над общинным ошело­мило императора. Он явно ничего не понял и, высказав недоуме­ние по поводу того, что крестьяне не хотят иметь землю для об­работки («...доклад не разумный... если конфискуем частную соб­ственность в общинную для раздачи, то крестьянам одна польза и никакого вреда»), снова обвинил во всем помещиков: «Разве не ли зити и помещики осмеливаются препятствовать и не дают крестьянам принимать землю для обработки?» Твердо веря в пре­восходство общинной формы землевладения над частной, импера­тор требовал поощрять добровольную передачу частной земли в. общинную: «Крестьянин существует землей, боится только, что за­хватившие землю не поделятся своей выгодой со всеми людь­ми»[109].

Новая администрация юга сперва начала проводить в жизнь идею конфискации частной земли. Уже в 1840 г. начальник нало­гового управления в Зядине, сообщая, что солдаты и общинники, бежали из-за того, что у них не было общинной земли (богачи захватывают сотни и тысячи мау, а у бедняков нет ни клочка зем­ли), предложил конфисковать половину частной земли для пре­вращения в общинные земли. Но император в секретном распоря­жении, ссылаясь на то, что в Зядине много заброшенной земли, которую крестьяне не могут обработать, не одобрил общей кон­фискации частной земли. Он предложил довольно гибкую полити­ку, направленную в конечном итоге не столько на ограничение по­местного землевладения, сколько на увеличение общинного зе­мельного фонда без конфискации там, где это было возможно. Очевидно, к этому времени он уже успел прочувствовать опыт эксперимента по конфискации частной земли в Биньдине в 1839 г. и понять его отрицательные последствия. Поэтому зядиньской ад­министрации было указано в тех местах, где много заброшенной земли, заставлять крестьян ее обрабатывать, превращать в общин­ную землю и раздавать солдатам и крестьянам. Санкционируя конфискацию частной земли в принципе, он ограничивал это ме­роприятие лишь теми общинами, где ее настолько много, что тя­жело обрабатывать. Разрешалось конфисковать от 30 до 50% земли, чиновники предостерегались от слишком крупных конфискаций, предполагалось также, что землевладельцы добровольно передадут землю. Действительно, через несколько месяцев 600— 700 человек передали 6—7 тыс. мау земли[110]. Средний размер пе­редаваемой земли—10 мау с человека — заставляет предполо­жить, что она была взята у помещиков, а они вряд ли доброволь­но отказывались от своей собственности. Несомненно также, что часть этой земли принадлежала крестьянам, которые сами отда­вали свою землю и уходили работать на помещиков. Это были первые и последние конфискации частной земли в Намки для пе­редачи общинам. С приходом к власти нового императора наступ­ление на частных землевладельцев было остановлено. В 1844 г. были утверждены такие правила аренды земли, при которых го­сударственные органы устранялись от контроля за этим процес­сом. Преемник Тхиеу Чи — Ты Дык даже подумывал о возвра­щении конфискованной частной земли.

Наиболее широко наступление на частное землевладение шло ие на юге, а в южной части Центрального Вьетнама. Сокращение общинных земель в Центральном Вьетнаме привело к тому, что в 1836 г. правительство вынуждено было сократить количество паев и объем земельного жалования, выдаваемого из фондов об­щины гвардии, столичным солдатам и солдатам из центра, с 9 паев и 1 мау до 8 паев и 9 шао. Солдатам из Нгеана, Тханьхоа и севера было оставлено столько же. Стремительное сокращение общинных земельных фондов в Центральном Вьетнаме заставило правительство, проводившее консервативную экономическую поли­тику, имевшую целью восстановить жизнеспособность общины, пойти на решительные действия. Правительство в Хюэ понимало, что только воссоздание сильной общины может восстановить те архаические социальные отношения, которые были идеалом конфуцианских идеологов 30-х годов XIX в. и которые давно уже ка­нули в Лету. Вместе с тем феодальное государство долго не реша­лось на беспрецедентный в истории Вьетнама акт — на конфиска­цию частной земельной собственности. Высшие служилые феодалы и сам монарх понимали, что помещику принадлежит власть в деревне, что враг силен и борьба будет трудной. Поэтому, когда в 1838 г. губернатор Биньдиня — Фуиена Ву Суан Кан подал доклад с предложением ограничить частное владение в Биньдине 5 мау на человека, а остальное конфисковать и превратить в об­щинную землю, эта инициатива была встречена с недоверием и отклонена[111]. На доклад, в котором Ву Суан Кан сообщал, что в Биньдине на 5 тыс. мау общинной земли приходилось 17 тыс. мау частной земли (хотя, по переписи 1819 г., в провинции было 85900 мау земли), император ответил: «В древние времена распределяли землю крестьянам, чтобы они жили с постоянным иму­ществом и постоянным сердцем, поистине хорошее намерение, но по сравнению с сегодняшним днем в древности дела были другие, со времени отмены правила урезания полей в эпоху Цинь на про­тяжении династий Хань, Тан, Юань и далее не повторяли этого, так как, говоря кратко, времена другие и эпохи другие, а если де­лали, то все равно ничего не выходило. К тому же частная земля является собственностью, передающейся из поколения в поколение в течение долгих годов; если сейчас без всякой причины урежем личное имущество, то людям будет трудно добыть себе средства к существованию. Тогда, по всей вероятности, души людей не бу­дут спокойны, а если все изменим разом, боюсь, не увидим поль­зы, а беспокойство причиним безмерное. Поистине этого нельзя делать»[112].

Однако в следующем, 1839 г. в Хюэ намечается сдвиг по этому вопросу, и Ву Суан Кан вызывается в столицу. Он докладывает императору аграрную ситуацию в Биньдине: земли по плодород­ности не уступают зядиньским (с которых можно ежегодно соби­рать два урожая), являются частными, помещики захватывают по 100—200 мау, а беднякам не остается ни клочка, и они всю жизнь работают на богачей. Затем идут его предложения: оставить бога­чам 10—20% земли в собственность, а 80—90% распределить между солдатами, крестьянами и бедняками. Однако и на этот раз император не принял никаких конкретных мер, заявив, что слова Ву Суан Кана очень хороши, но если сейчас без причины взять землю у богачей, то все они будут недовольны и станут се­товать, тогда их никакими словами не успокоишь. Император пре­красно понимал, что изъятие частной земельной собственности чревато новым восстанием типа зядиньского восстания Ле Ван Кхоя. Минь Манг охотно пошел бы на выкуп земли у помещиков, чтобы дать земельное жалование армии, но в казне денег на вы­куп земли не хватало: «Если платить деньгами по цене, то разве так много земли в провинции выкупишь?» Сравнив это мероприя­тие с изменением правил ношения одежды, только что реализован­ным на севере, Минь Манг назначил Ву Суан Кана на должность главы ведомства юстиции и одновременно главы цензората[113].

Проект Ву Суан Кана был передан на рассмотрение ведомства финансов, а затем на совместное обсуждение всех шести ведомств, которые выработали план конфискации частных земель в Бинь­дине. Этот план был значительно мягче тех мер, которые предло­жил Ву Суан Кан. Во-первых, в тех общинах и деревнях, где частной земли было меньше, чем общинной, либо там, где част­ная земля была равной общинной, она не подлежала конфискации. Во-вторых, лишь там, где частной земли было больше, чем об­щинной, только половина ее, а не 80—90%, как предлагал Ву Суан Кан, подлежала конфискации.

Снова, как и на юге, предусматривались специальные меры в отношении зависимых крестьян, не имеющих своих земель ни под домами, ни под пашнями. Если они не имели ни того, ни другого либо имели землю под домами, но не имели под пашнями либо людей было много, а земли под пашнями мало, то из ближай­ших мест им должна была быть выделена общинная земля[114]. Помещики должны были лишиться своего зависимого крестьян­ства.

В 1839 г. Ву Суан Кан вместе с чиновником ведомства финан­сов Зоан Уаном приехал в Биньдюнь, где они начали конфискацию частной земли по установленной программе. После начала кон­фискации Ву Суан Кан послал императору доклад, в котором со­общал, что после уяснения смысла конфискации начальники воло­стей (тонгов) и богачи радостны и довольны. Император выска­зал сомнение в этом, заявив, «что солдаты и крестьяне, не имев­шие земли и вдруг получившие землю, естественно, радуются. А то, что люди, у которых конфискуют их собственную землю и передают другим людям, тоже радостны и довольны, по всей видимости, исходит не от чистого сердца». Минь Манг снова сравнил конфискацию частной земли в Биньдине с такими важ­нейшими государственными мероприятиями его времени, как из­менение правил ношения одежды на севере и перемер земли на юге. В Биньдинь были посланы дополнительные чиновники. Ву Суан Кан и Зоан Уан получили награды. Через некоторое время; Ву Суан Кан снова подал доклад, в котором перечислял трудно­сти, с которыми столкнулся. Основной мыслью являлось то, что «всю землю в провинции нельзя разделить между всеми сразу»[115]. Очевидно, он натолкнулся на сильное сопротивление помещиков, не желавших расставаться со своей землей, так как предлагал; довольствоваться тем количеством земли, которое удалось кон­фисковать в различных деревнях: в тех деревнях, где удалось конфисковать мало земли, прежде всего выдавать земельное жа­лование солдатам, а что останется — раздавать по паям; в тех деревнях, где удалось конфисковать очень мало земли, выдавать лишь земельное жалование солдатам. Вырисовывалась и основная, цель конфискации частных земель в Биньдине — наделение солдат земельным жалованием из фондов общины.

Деревни, которые не могли добыть себе общинной земли, мог­ли воспользоваться фондами ближайших многоземельных дере­вень, заимствуя у них несколько мау. Старая общинная земля, вновь приобретенная общинная земля, общинная заброшенная и вновь обработанная земля выдавались как общинные земли. Половина частной земли, земли заслуженных чиновников, земли, титулованной знати конфисковались.

Конфискация проводилась очень строго. Из наследственной культовой земли, которая всегда считалась неотчуждаемой, лишь за землю Дао Зуи Ты заплатили по 50 куанов за 1 мау.

Из 678 деревень в Биньдине земли были конфискованы в 645.

Лишь в 30 деревнях  (4,4%)  площадь общинных земель была равна площади частных. Еще одна деревня разбежалась, в двух — не набиралось солдат, поэтому там не производилось конфискации частных земель. Общинные земли нужны были в основном для выдачи жалованья солдатам[116].

В 1839 г. в связи со все той же необходимостью выдавать земельное жалование солдатам чиновники, переведенные на де­нежное жалованье еще в 1818 г., были лишены земельного пая из фондов общины[117].

В 1839 г. Ву Суан Кан закончил конфискацию частных земель в Биньдине. По полученным им реальным данным, в Биньдине было не 17 тыс. мау, как он предполагал в 1838 г., а 90 тыс. мау частной земли. Это означает, что ранее 73 тыс. мау (81,1%) част­ной земли в Биньдине скрывалось от налогообложения. При этом количество реальных общинных земель не намного отличалось от предполагаемого — 6—7 тыс. мау по сравнению с 5 тыс. мау. После конфискации половины частных земель в общинные сумма поземельных налогов уменьшилась, так как вместе с частными в категорию общинных были переведены и непосредственно управляемые государством земли, которые облагались значитель­но более высокими налогами, чем общинные и частные. В то же время сумма подушных налогов увеличилась, так как крестьяне, имеющие общинную землю, платили больше, чем те, кто ее не имел. Рост подушного налога не смог покрыть уменьшения налога поземельного, хотя фонд для раздачи солдатам возрос. Император сказал, что дело не в доходах, а «в том, чтобы разделить прибыль между крестьянами, больше или меньше доходов — не важно»[118]. Укрепление общинного землевладения было поставлено выше го­сударственных финансов, находившихся в конце 30-х годов в до­вольно плачевном состоянии.

Сразу же после конфискации частных земель в Биньдине из провинции стали нескончаемым потоком поступать жалобы. Одна­ко Минь Манг приказал их не рассматривать. Очевидно, весь Биньдинь в то время бушевал, так как только к 1840 г. губерна­тор Данг Ван Тхием смог сообщить о том, что в провинции «все успокоилось и не ходит никаких кривотолков»[119]. Вместе с тем он докладывал, что при составлении срочных земельных списков помещики и ли зити в своих интересах пускаются на хитрости, сдают государству плохую землю, а сами захватывают плодород­ную, изменяют списки, вставляют вместо своих имен имена под­ставных лиц, уменьшают действительное количество своих земель, увеличивают земли, вымышленно приписываемые другим людям; если количество действительно обрабатываемых ими земель боль­ше, чем в прошлых списках, то во время конфискации они сдают землю по прошлым спискам, а остаток забирают себе либо они незаконно забирают себе дома с садами, подделывая сдачу их в общинную собственность, а сами сдают их лично от себя другим людям. Кроме этого Данг Ван Тхиен сообщил о постоянных тяж­бах, которые разобрать невозможно, и попросил приказать в течение 15 дней во всем сознаться, чтобы потом прекратить все тяж­бы. Император определил месячный срок, после которого нару­шители должны были строго наказываться[120].

Государство не могло разобраться в тех спорах, которые воз­никали по поводу конфискации частных земель. Чиновники уже давно не могли разрешить тех социальных конфликтов, которые возникали в деревне между крестьянами и помещиками. Поэтому они и не вмешивались в эти отношения. Вмешательство государ­ства в аграрную структуру Биньдиня привело к необходимости разрешать возникающие споры и разногласия между государством и помещиками. Тот метод запугивания помещиков, который был выбран для этого Минь Мангом, свидетельствует о том, что про­водимая государством политика в отношении помещиков встрети­ла их открытое сопротивление.

Смягчение жесткой консервативной аграрной политики Минь Манга, предпринятое его преемником Тхиеу Чи, вызвало попытку нового монарха как-то ликвидировать продолжавшиеся социальные конфликты в Биньдине.

Сразу же после вступления Тхиеу Чи на трон, ни в коем слу­чае не отказываясь от конфискации в принципе, он послал в 1841 г, в Биньдинь двух цензоров, которые должны были разобрать 300 конфликтных дел по вопросу о конфискованных землях (из чего следует, что судебные дела не были прекращены). Игнориро­вав мелкие дела, цензоры кое-как разобрали наиболее крупные жалобы.

В ходе разбирательств губернатор Данг Ван Тхием, встав на защиту мелкого частного крестьянского землевладения (т. е. в принципе тоже выступая против помещиков), предложил не кон­фисковать и вернуть крошечные участки частной земли до 1 шао, которых всего набралось 60 мау, бывшим владельцам. Малая площадь, занимаемая частными крестьянскими хозяйствами, еще раз говорит о том, что частные земли были и у бедных крестьян. Сам император также был склонен вернуть эти земли бывшим владельцам — крестьянам. Однако, когда он передал это предло­жение для обсуждения чиновникам ведомства финансов, старые, выкованные Минь Мангом кадры воспротивились возвращению зе­мель. Они сослались на то, что возвращение мелких отрезков частной земли повлечет за собой неминуемое изменение земель­ных списков и послужит прецедентом для требования новых воз­вращений конфискованных земель: «Если последовать этой прось­бе, то кроме этих 300 жалоб поступят еще и другие, беспокойство будет неизмеримое». Молодой император, покорно слушавший противоречивые мнения своих советников, в конце концов решил придерживаться старых порядков: «Земли точно определены по спискам, правильным будет разделять их и раздавать (по па­ям)»[121].

В период царствования Тхиеу Чи государство не вмешивалось в аграрную структуру страны, за исключением политики освоения пустующих земель. Соотношение общинной и частной земли пря­мо не занимало государственную власть. В 1844 г. государствен­ные органы были устранены от контроля за сдачей в аренду по­мещиком земли крестьянину. Все документы оформляли заинтере­сованные стороны, а чиновники не должны были вмешиваться. Налог за арендованную землю стал платить сам арендатор. В этом году государство признало арендатора как юридическое и фискальное лицо. Но животрепещущим оставался вопрос о жа­лованье солдатам. Даже Нгуен Данг Зяй в 1848 г. предложил увеличить это жалованье.

В 1852 г. у императора Ты Дыка пробуждается интерес к частному и общинному землевладению. Через 11 лет после бинь-диньского эксперимента уже проявился результат конфискации частных земель в Биньдине. Когда в 1852 г. в Хюэ прибыл старый губернатор Биньдиня Данг Ван Тхием, он ответил на вопрос Ты Дыка о положении с частной и общинной землей. Выяснилось, что после конфискации половины частной земли и превращения ее в общинную всю плодородную землю захватили помещики, а то, что осталось, захватила общинная и деревенская верхушка; семьям, находившимся внизу с точки зрения имущественного и социального положения, досталась лишь худосочная земля. В свя­зи с этим, дабы обеспечить беднякам хоть какую-то прибыль, гу­бернатору пришлось отдать приказ установить четкие границы земли[122]. Заинтересованный докладом Данг Ван Тхиема, Ты Дык решил выяснить соотношение общинных и частных земель в стра­не и хоть как-то попытаться разрешить проблему Биньдиня. Для этого он обратился к начальнику ведомства финансов Ха Зуи Фиену с тем же вопросом, что и к Данг Ван Тхиему, но в масшта­бах всей страны. Ха Зуи Фиен ответил, что в Тхыатхиене и Ку-ангчи общинной земли намного больше, чем частной. В Куангбине общинная и частная земли равны друг другу, а в остальных про­винциях частной земли много, а общинной мало, а в Биньдине — меньше всего. Поэтому-то в прошлые годы Ву Суан Кан и просил конфисковать половину частных земель и превратить их в общин­ные, чтобы раздать солдатам и крестьянам, «чтобы они имели место, на которое могли рассчитывать». На вопрос о налогообло­жении император получил ответ, что севернее Хатиня общинные земли облагаются выше, чем частные, а южнее Куангнама общин­ные и частные земли облагаются одинаково.

На все это император ответил, «что польза от этого (конфиска­ции.— Ред.) государству небольшая. И если конфисковали част­ную землю в общинную лишь в Биньдине, а в остальных провинциях этого не сделали, то не обошлось без нанесения односторон­него ущерба. Что будет, если захотим вернуть обратно?» Не ожи­давший такого оборота старый чиновник, вышколенный еще при Минь Манге, ответил: «Уже раздали солдатам и крестьянам, если заберем назад, то солдаты и крестьяне потеряют источник сущест­вования». Тогда Ты Дык спросил, что, если 60% сделать частной землей, а 40%—общинной. Ха Зуи Фиен прибегнул в ответ на это к старой уловке своих коллег по ведомству финансов, к кото­рым с почти аналогичным вопросом обратился Тхиеу Чи. Он ска­зал, что изменения небольшие, но все это породит беспорядок в земельных списках. Тогда император решил отдать приказ ведом­ству финансов и военному ведомству обсудить вопрос о том, как сделать так, чтобы и солдаты и крестьяне с обеих сторон получи­ли выгоду. И только настойчивые просьбы главы финансового ведомства Ха Зуи Фиена и главы военного ведомства и первого человека в государстве при трех императорах консерватора Чыон-га Данг Куэ заставили императора оставить все по-старому[123].

В 50-х годах намечается изменение в отношении к частному землевладению со стороны верховной власти — императора, кото­рый был уже готов вернуть частную землю, конфискованную у помещиков Биньдиня в 1839 г. При этом он предлагал и компро­миссные варианты такого возвращения на советах со своими кон­сервативными чиновниками. Все это свидетельствует о том, что план восстановления позиций помещика, хотя бы до уровня эпохи Зя Лонга, был у Ты Дыка вполне обдуман. В сочетании с линией реалистических политиков (Нгуен Данг Зяй, Нгуи Кхак Туан) такая позиция могла дать хорошие плоды. Помешали этому силь­ное сопротивление высших чиновников-консерваторов школы Минь Манга, отсутствие времени и... французская агрессия 1858г., спутавшая планы всех социальных и политических сил Вьетнама.

В 1853 г. предложение вернуть конфискованную частную зем­лю в Биньдине снова прозвучало, на этот раз голос был подан снизу. Предложение поступило от старого чиновника Чан Ван Туана, который сформировал его в русле общих положений, основ­ной идеей которых было возвращение к нормам эпохи Зя Лонга. Отныне изменение отношения к частному землевладению стало лишь частью общей программы, разделяемой многими высокопо­ставленными чиновниками и имеющей целью возродить порядки времен Зя Лонга. Несмотря на доброжелательное отношение к ней Ты Дыка, после смерти Нгуен Данг Зяя и Нгуи Кхак Туана в 1854 г. во Вьетнаме не было тех политических лидеров, которые могли бы ее реализовать.

Горнорудные промыслы

Горнорудные промыслы[124] издавна являлись одной из важных отраслей вьетнамской экономики. Еще с давних времен вьетнам­цы производили добычу многих ископаемых, и в частности меди, железа, золота, серебра, серы и др. В конце XVIII — начале XIX в. горнорудные промыслы продолжали развиваться.

В первой половине XIX в. на территории Вьетнама в разное время функционировали 139 рудников, из которых 39 — по добыче золота, 32 — железа, 22— соли, 15 — серебра, 10 — цинка, 9 — ме­ди, 4 — свинца, 2 — серы, 1—олова, 1 — киноварный и 4 других.

Основные горные разработки сосредоточивались в северных провинциях страны (Тхайнгуен, Туенкуанг, Хынхоа, Лангшон, Каобанг, Шонтэй, Бакнинь) и частично в Центральном Вьетнаме (провинции Куангнам, Нгеан, Тханьхоа). В XIX в. добыча полез­ных ископаемых была частично поставлена под контроль государ­ства, поскольку государственная казна нуждалась в средствах, а разработка различных руд приносила государству большие дохо­ды. При императоре Минь Манге (1820—1840) государство ста­ралось сосредоточить в своих руках всю добычу полезных иско­паемых. На рудники направлялись государственные чиновники для организации эксплуатации рудников, в том числе и для найма рабочей силы (кули, рудокопов и старателей) и посылки солдат. Правительство Нгуенов поставило под государственный контроль золотоносные прииски, серебряные, цинковые, медные, свинцовые и другие рудники. В числе рудников, взятых под контроль госу­дарства, были золотые прииски Тьендан (пров. Куангнам), Хой-нгуен (пров. Нгеан), Тьенкиеу (пров. Туенкуанг), Фуной, Фубинь, Фукфу (пров. Каобанг), Зянгуен (пров. Хынгхоа). Ведомством финансов была установлена норма выработки на золотых приис­ках. Так, одна бригада (дои) из 10 человек ежедневно должна была намыть от 0,8 до 1 донгкана золота[125]. Бригада, перекрыв­шая указанную норму, вознаграждалась, недовыполнившая — имела долг, который записывался на последующие дни. На золо­том прииске Тьендан (пров. Куангнам) в период 1827—1839 гг. работала одна тысяча человек, из которых лишь несколько сот человек были профессиональными старателями. Подавляющее число старателей являлись крестьянами и солдатами, завербован­ными насильно. Каждому из нанятых старателей ежемесячно вы­плачивалось жалованье в размере 10 куанов[126] и 1 фыонга ри­са[127]. На другом золотом прииске — Тьенкиеу (пров. Туен-куанг) — в  1832 — 1850 гг. число работающих достигало 3122 че­ловек, в том числе 1820 солдат и 1302 наемных старателя.

Но количество добываемого золота на упомянутых рудниках при управлении чиновников постепенно уменьшалось, и правитель­ство в 1839 и в 1850 гг. соответственно возвратило право добычи на них местным золотодобытчикам, которые должны были еже­годно платить государству налог золотом.

Помимо эксплуатации золотых приисков вьетнамское феодаль­ное государство осуществляло также добычу серебра в Тонгтине и Няншоне (пров. Тхайнгуен). На руднике Няншона серебро до­бывалось свободными старателями и 300 рудокопами. Государство в 1839 г. предложило Фан Тхань Зяну, государственному чиновни­ку[128], открыть в Няншоне государственный рудник, назначив его управляющим рудниками в Тонгтине и Няншоне. Для охраны рудников провинциальное ведомство Тхайнгуена выделило чинов­ников и 50 солдат. Однако полученные доходы не оправдали больших надежд властей, поскольку количество добытого серебра не покрывало больших расходов, затраченных на его добычу.

По этой причине государство, как и в случае с золотодобычей, отказалось от дальнейших усилий по расширению рудников, пере­дав их в аренду китайским предпринимателям и установив годо­вой налог. Аналогичное положение наблюдалось и на государ­ственных цинковых рудниках Фонгмиеу (пров. Куангнам), Лунг-шона, Тишона (пров. Тхайнгуен). В Лунгшоне и Баншоне (уезд Донгхи), равно как и в Куангчиеу и Намтьене (уезд Фулыонг), были также основаны цинковые рудники, из которых рудник в Баншоне был также вскоре сдан вьетнамскому предпринимателю Тю Зань Хо, тогда как рудники в Лунгшоне и Тишоне (пров. Тхайнгуен) стали разрабатываться самим государством, для чего в конце 1835 г. туда было направлено свыше 300 солдат во главе с Нгуен Дай Каном, которому была оказана помощь провин­циальных властей. В 1835 — 1836 гг. на руднике Тишон было добы­то 38152 кана руды и выплавлено 1600 кан цинка[129]. В конце 1836 г. было принято решение о расширении добычи цинковой руды в Тишоне, для чего были наняты рудокопы из китайских эмигрантов и местного населения и была соответственно произве­дена мобилизация солдат. По указу 1837 г. на этом руднике было увеличено жалованье наемным рудокопам. За перевыполнение нормы рудокопам и солдатам выдавалась дополнительная плата. Упомянутый указ преследовал цель стимулировать добычу цинка.

В 1838 г. продукция цинковых рудников в Тхайнгуене резко снизилась, и эти государственные рудники постепенно были за­пущены. Было принято решение о передаче последних в ведение провинциальной администрации, что повлекло за собой резкое со­кращение объема работ, продукции, уменьшение числа занятых рабочих. К 1840 г. местные власти полностью прекратили разработку этих рудников. Таким образом, цинковые рудники в Тхай­нгуене действовали на протяжении всего пяти лет (1836—1840), из которых наиболее производительными были 1836 и 1837-й.

В первой половине XIX в. продолжалась добыча меди и осо­бенно железа. В этот период во Вьетнаме имелось 9 медных и 32 железных рудника. Среди наиболее крупных медных рудников были известны рудники провинций Тханьхоа, Туенкуанг, Хынгхоа, а по добыче железной руды — рудники провинций Шонтэй, Бак-нинь, Тхайнгуен, Туенкуанг, Каобанг и Лангшон.

В связи с развитием горнорудных промыслов требовалось мно­го топлива. В начале XIX в. в качестве топлива во Вьетнаме про­должали еще использовать главным образом древесный уголь. В 30-е годы XIX в. в Донгчиеу была начата добыча каменного угля, перевозку которого осуществляло ведомство общественных работ. В 1839 г. губернатор Тон Тхат Бат внес предложение об обложении специальным налогом лиц, занимавшихся добычей ка­менного угля в районе Донгчиеу, на что получил одобрение импе­ратора. В 1841 г. каменный уголь стал использоваться при вы­плавке цинка в Фонгмиеутхыонге. Помимо государства добычей каменного угля занималось местное население Нонгшона (пров. Куангнам). Во второй половине XIX в. добыча каменного угля расширилась.

Важное место занимала также добыча соли. Последняя была тесно связана с рыболовством и особенно с изготовлением рыбно­го соуса (ныок мам). В XIX в. во Вьетнаме добычу соли произ­водили в 22 шахтах. Соль добывалась также из морской воды путем выпаривания на солнце.

Приведенные данные свидетельствуют о том, что государствен­ные горнорудные предприятия были неэффективными и существо­вали недолго. Наибольшее время непрерывного функционирования одного рудника исчислялось примерно пятью годами, после чего такой рудник либо забрасывался, либо сдавался частным пред­принимателям (преимущественно китайского происхождения), ли­бо передавался в ведение провинциальной администрации.

Государственные рудники в отличие от частных не всегда яв­лялись прибыльными. Убыточность рудников, находившихся под контролем государства, объяснялась многими причинами, и преж­де всего применением подневольного труда, плохой организацией и некомпетентностью государственных чиновников, руководивших добычей руд. Это были преимущественно чиновники финансового ведомства либо провинциальные судьи и начальники налогового управления. Как правило, такие чиновники были понижены в должности и направлялись на рудники для отбывания наказания, где они зачастую брали взятки и занимались лихоимством[130].

Доходы от рудников поступали в государственную казну, что, естественно, тормозило процесс накопления капитала у частных лиц.

В XIX в. во Вьетнаме заметно активизировалась деятельность лиц китайского происхождения. Следует отметить, что на протя­жении XVII—XVIII вв. число китайцев, прибывших в страну, за­метно возросло. Многие осели на постоянное жительство. В исто­рических документах эти лица обычно именуются цинскими, тан-скими людьми или «торговыми гостями». Часть из них ушла в земледелие, однако подавляющее большинство занималось тор­говлей и горнорудными промыслами.

Китайцы, жившие в предгорных и горных районах Лангшона, Тхайнгуена, Туенкуанга, Каобанга, Хынхоа и в других провин­циях Северного Вьетнама, главным образом занимались горно­рудными промыслами. Многие выходцы из южных провинций Ки­тая переселялись во Вьетнам для поиска рудных месторождений и их разработки. Местные вьетнамские власти обычно не препят­ствовали их деятельности, а в ряде случаев даже вербовали их яа рудники в целях увеличения налоговых поступлений[131]. Китай­ские предприниматели либо самостоятельно вели добычу полезных ископаемых, либо платя налог властям, либо с помощью государ­ственных управляющих рудниками вербовали рабочую силу для добычи руды на вверенных им разработках.

В начале XIX в. государство устраивало своего рода торги. Так, в октябре 1803 г. император Зя Лонг устроил торги по про­даже лицензий на предпринимательскую деятельность, в том чис­ле и на горнорудные разработки в Бактхане. Ежегодно в конце зимы ведомство финансов собирало предпринимателей на торги, где они получали разрешение, скрепленное печатью. Такой удоб­ный для предпринимателей порядок в отношении разработки гор­ных недр существовал лишь в начальный период правления Нгуе-нов (1800—1810). Им отчасти объясняется рост в начале XIX в. числа рудников. Большинство рудников в провинциях Лангшон, Тхайнгуен, Туенкуанг, Хынхоа находилось тогда в руках лиц ки­тайского происхождения[132].

Приведем несколько примеров. В 1803 г. китайские предпри­ниматели Дам Кичан и Ви Туенба владели серебряным рудником в Туенкуанге; в том же году Чыонг Сыонгтык эксплуатировал серебряный рудник Тонгтинь (пров. Тхайнгуен); Као Хоан Дык и Хоанг Куе-тхань владели в 1808 г. серебряными рудниками в Лотхыонге, Лоха, Анкхыонге (пров. Тханьхоа); Лам Уктам и Ли Кинь в 1811 г. эксплуатировали железный рудник Лабон в про­винции Биенхоа.

Параллельно существовал порядок, когда частные предприни­матели могли обращаться непосредственно к местным или цент­ральным властям с просьбой выдать им официальное разрешение на создание и эксплуатацию того или иного рудника, в котором указывалось бы время начала разработки, число рабочих, заня­тых в производстве, сумма ежегодного налогообложения и т. д.

Государство через своих представителей осуществляло надзор, и в случае, если налог не уплачивался полностью, предприниматель и лица, осуществлявшие надзор, несли за это ответственность. Государство ежегодно поручало местным властям либо направ­ляло своего представителя для пересмотра суммы налога.

За разработку горных ископаемых китайские предприниматели ежегодно платили вьетнамскому государству налог натурой. Сум­ма налога зависела от доходов и уровня производства на руднике. Государство нередко пересматривало размер налогов, исходя из сложившихся условий; в том случае, когда оно считало невыгод­ным сдать в аренду тот или иной рудник китайцам, оно передава­ло право на его эксплуатацию провинциальным властям.

В налоговых и душевых реестрах династии Нгуенов китайцы, проживавшие во Вьетнаме, обычно делятся на две категории, пер­вая из которых — минь-хыонги, т. е. лица китайского происхожде­ния, поселившиеся во Вьетнаме в давние времена. Минь-хыонги жили компактно в своих поселках либо в городских кварталах, объединяясь по родственным связям, и, подобно вьетнамцам, платили все виды налогов. Другая категория была представлена тханями или китайцами, перебравшимися на вьетнамскую терри­торию сравнительно недавно и имевшими право на временное ме­стожительство. Тхани по указу 1830 г. платили не все налоги. Тхань, владевший имуществом, ежегодно платил 6,5 куана с че­ловека, тхань-бедняк платил лишь половину этой суммы в тече­ние трех лет; тхань-бедняк, только что переселившийся во Вьет­нам, освобождался от налога в течение первых трех лет. Тхани, платя указанный выше налог, тем самым освобождались от по­душного налога, воинской и трудовой повинности[133]. Китаец — владелец рудника не был наделен властью в феодальном вьетнам­ском государстве и не пользовался никакими привилегиями, по­добно вьетнамским феодальным чиновникам-куанам или вождям горных племен.

В разработке горных недр помимо феодального государства и китайских предпринимателей активно участвовали вожди гор­ных племен. Почти все имевшиеся рудники были сосредоточены в горных районах, где проживали национальные меньшинства. Поэтому с давних времен вожди горных племен играли важную роль в разработке природных ископаемых. Используя принуди­тельный труд, они разрабатывали рудники, передавая часть по­лученной продукции государству в качестве дани. В XIX в. при Нгуенах вожди местных племен начали разрабатывать рудники с уплатой ежегодного налога.

Существовавший для вождей местных племен порядок аренды в общих чертах походил на тот, который имел распространение в отношении китайских предпринимателей. В тех случаях, когда вождям местных племен не хватало средств для организации про­изводства, государство оказывало им финансовую помощь, после чего предприниматели возмещали долг государству полученной продукцией (серебром, медью, золотом в слитках), добываемой в рудниках. Нередко государство увеличивало налоги, что зави­село от роста производства рудников.

В XVIII в. почти все рудники на севере разрабатывались либо вождями местных племен, либо китайскими предпринимателями и в редких случаях — вьетнамскими частными лицами, когда госу­дарство поручало своим отдельным чиновникам управлять рудни­ками. Однако последние, как правило, непосредственно не зани­мались предпринимательской деятельностью. В XVIII в. вклады­вание частных вьетнамских капиталов в горнорудное дело пред­ставляло собой редкое явление и имело место только на юге, в Дангчаунге[134].

В 1839 г. вьетнамское государство специальным указом рас­ширило права вьетнамских шахтовладельцев. Предпринимателям отныне даровалось право самим нанимать рабочих, о чем еще в 1810 г. просил предприниматель Нгуен Тхи Хоа (разрешение на наем рабочих для разработки цинкового рудника в Иенланге, пров. Хайзыонг). Этот предприниматель был одновременно чи­новником в данном районе, сочетая предпринимательскую дея­тельность с чиновничьей работой. Он же разрабатывал рудник в Иенланге до 1821 г.

Другой вьетнамский предприниматель, по имени Тю Зань Хо из Бакниня, в 1835 г. просил разрешения на эксплуатацию цинко­вых рудников в Баншоне (пров. Тхайнгуен). Добытый цинк Тю Зянь Хо продавал государству. Этот же предприниматель прини­мал участие в разработке государственных рудников Лунгшона и Тишона, за что получил от государства титул ба-хо, не имея до этого никаких рангов и титулов. На Баншонском руднике и пла­вильном заводе были заняты наемные рабочие, получавшие за свой труд относительно более высокую плату, чем на государст­венных рудниках. Здесь работали высококвалифицированные по тому времени рабочие, ремесленники и мастера плавильных пе­чей. Государственные рудники Лунгшона и Тишона вынуждены были нанимать некоторое число рабочих и мастеров у предприни­мателя Тю Зань Хо за высокую плату. По характеру деятельно­сти последнего можно оценить как предпринимателя-буржуа[135].

Кроме перечисленных выше форм горнорудного дела в райо­нах, где имелись рудники, существовала и самостоятельная добы­ла руды местным населением, платившим за это государству на­лог натурой. Еще в XVII—XVIII вв. Нгуены призывали населе­ние юга добывать золото семьями в районе Куангнам. С этой целью создавались золотодобывающие дворы. Каждые 40 дере­вень, объединявшиеся в «золотые дворы», составляли один тхуок.

Население такого тхуока освобождалось от солдатской и трудо­вой повинности, но ежегодно должно было платить налог золо­том. В XIX в. подобный порядок был распространен Нгуенами во всех районах, где имелись золотые прииски, железные рудники, а также шахты по добыче соли и др. Здесь государство учрежда­ло специальные дворы. Члены этих дворов освобождались от сол­датской и трудовой повинности, но ежегодно должны были пла­тить подушный налог натурой. Подушный налог в провинции Куангнам взимался дифференцированно: здоровые члены плати­ли такой налог целиком, а старики и больные — лишь половину нормы[136]. Примерно такие же нормы были установлены и в про­винции Биньдинь. В 1831 г. государство разрешило дворам по производству соли платить налоги не натурой, а деньгами[137].

Члены «железных дворов» вносили подушный налог в размере от 1 куана 2 тиенов до 1 куана 5 тиенов, а лица, относившиеся к категории больных, престарелых, увечных, вносили только поло­вину нормы. Уровень налога не был единым для всех провинций. Указанные дворы жили только за счет разработки недр, сочетая ее с занятием сельским хозяйством либо ремеслом и торговлей. При этом сельское хозяйство служило основным занятием, тогда как разработка недр осуществлялась сезонно.

Примитивная техника и низкая производительность труда не позволяли увеличить выпуск продукции.

Разработка природных ископаемых фактически являлась обя­занностью населения по отношению к государству. Население та­ких районов стремилось добыть необходимое количество продук­ции для того, чтобы уплатить государству налог натурой и тем самым избежать возмещения деньгами и освободиться от воин­ской и других принудительных повинностей.

Несмотря на примитивное кустарное производство, указанные дворы уплачивали правительству значительное количество налогов натурой. Так, только в одном уезде Хадонг (пров. Куангнам) в 1838 г. 3340 человек, объединенных в «золотые дворы», внесли в ви­де налогов более 280 лангов золота, а в 1839 г. число таких лю­дей возросло на 780 человек и соответственно увеличилась сумма налогов[138].

На шахтах, рудниках и в мастерских, принадлежавших госу­дарству или эксплуатируемых вождями местных племен, как пра­вило, применялся принудительный труд. Путем массового исполь­зования принудительного труда вьетнамское феодальное государ­ство пыталось, с одной стороны, устранить существовавшее проти­воречие между разорившимися земледельцами и феодалами, а с другой — восполнить недостаток в промышленной продукции, что частично ему удавалось благодаря жестокой эксплуатации кре­стьян, ремесленников и солдат.

Государственные рудники фактически представляли собой ка­зенные мануфактуры, на которых в основном использовался при­нудительный труд. Крупное производство типа мануфактуры воз­никло во Вьетнаме в XVIII—XIX вв., оно имело место также в-добыче и разработке горных ископаемых. Строительство крупных шахт, рудников и мастерских по выплавке металлов облегчалось, тем, что государство располагало правом феодальной собствен­ности как на средства производства, так и на неквалифицирован­ную рабочую силу. Но помимо принудительного труда солдат, крестьян и ремесленников в рассматриваемый период частично производился свободный наем рабочей силы на государственных, а также на частных китайских и вьетнамских предприятиях.

Наемные рабочие делились на две категории. К первой катего­рии относились лица, привлеченные государством в порядке вы­полнения трудовой повинности на установленные сроки, имено­вавшиеся занфу. Большая их часть была представлена крестьяна­ми либо ремесленниками из близлежащих местностей. Многие из: завербованных лиц знали горное дело. Вербовка проводилась на­чальником волости (тянь тонгом) и старостами деревень (ли чыонгами)[139]. Таким образом, хотя указанные лица и работали по найму, получая месячное жалованье, тем не менее они были за­жаты в тиски феодальной системы принудительного труда. Здесь система найма не приобрела еще характера свободной продажи рабочей силы. Государство само определяло норму выработки. Не выполнивший норму должен был возместить недостаток; пере­выполнивший — получал вознаграждение, которое еще не было формой денежного вознаграждения в зависимости от производи­тельности труда. Многие из числа наемных рабочих трудились не добровольно, а по принуждению.

Таким образом, наем государством рабочей силы не выходил за рамки принудительной феодальной повинности. Рабочая сила еще не выступала в качестве товара, поскольку она продолжала оставаться в феодальной зависимости. Основные производствен­ные отношения по-прежнему имели феодально-зависимый харак­тер.

Ко второй категории наемных рабочих относились те, кто на­ходился в более свободных условиях найма. Большей частью это были лица китайской национальности, горняки по специальности (по ремеслу), нанимавшиеся к управляющему разработками, а также мастеровые, имевшие специальные технические навыки, как, например, поиск месторождений, мастера по выплавке металла и т. д. Они именовались хоафу. Оплата этих лиц при найме на государственные рудники не приравнивалась к финансированному жалованью обычных работников и, естественно, была более высокой. Число свободных наемных рабочих на государственных гор­норудных предприятиях было невелико. Особенностью их положе­ния была относительная личная свобода. Высокая профессиональ­ная подготовка хоафу создавала благоприятные условия для най­ма на рудники, принадлежавшие частным китайским и вьетнам­ским предпринимателям, а также на государственные рудники.

В исторической литературе почти нет материалов относительно условий разработки рудников, являвшихся собственностью китай­ских предпринимателей. Однако известно, что на этих рудниках было занято большое число людей. Так, в 1834 г. Нгуен Конг Чы в докладной записке императору Минь Мангу отмечал: «У ки­тайцев, занимающихся добычей ископаемых, на каждом руднике занято по 700—800 человек»[140]. Другой чиновник, Нгуен Фан, по­сетив север страны, докладывал императору, что «на золотом при­иске Кимминь (пров. Шонтэй), разработка которого разрешена китайцу Хо Шоки, в списке о найме кули значатся лишь 20 че­ловек, а на самом деле там работает более 1 тыс. человек»[141]. В целях сокращения уплаты государству налогов китайские пред­приниматели стремились скрыть подлинное число рабочих, нажи­вая таким образом большие капиталы за счет жестокой эксплуа­тации трудового люда.

Рабочая сила на таких рудниках в основном была представле­на жителями южных провинций Китая, которые в поисках работы и средств к существованию переходили вьетнамскую границу и се­лились в предгорных и горных районах Вьетбака, пограничных провинциях, где занимались поиском, разработкой и выплавкой металлов из руд. Эти старатели были искусными мастерами, поэ­тому вьетнамское феодальное государство нередко нанимало их для организации производства на рудниках.

Система найма на рудниках, эксплуатировавшихся китайцами, была относительно свободной, и сам наемный рабочий чувствовал себя до некоторой степени свободным. На китайских рудниках су­ществовало более четкое разделение труда. Рудник делился на различные рудодобывающие специализированные бригады (тао), во главе которых стоял мастер (тао хо). На каждом крупном руднике насчитывалось до десятка таких мастеров. Специализи­рованные подразделения отвечали за определенный род работы, как, например, за добычу и транспортировку руды, выплавку ме­талла и т. д.

Рудники, находившиеся в ведении китайских предпринимате­лей, разрабатывались более прогрессивными методами; произво­дительность труда на этих рудниках была относительно высокой. Объем продукции этих рудников был значительно выше объема продукции, получаемой на государственных рудниках. Многие го­сударственные рудники, постепенно приходившие в упадок, попа­дая в руки китайских предпринимателей, обеспечивали весьма высокую производительность труда. Типичным примером в этом от­ношении может служить серебряный рудник Тонгтинь.

Рудники, находившиеся в ведении лиц китайского происхожде­ния, в известной степени отражали технический уровень и способ разработки горных руд, существовавшие в Китае. Последнее представляется естественным, ибо основные специалисты на этих рудниках ранее были заняты в рудных промыслах Китая. В этой связи можно предположить, что на некоторых крупных рудниках, принадлежавших китайским предпринимателям, наличествовали элементы капиталистических отношений (мануфактура капитали­стического типа на ранней стадии своего развития).

Однако следует отметить, что китайские предприниматели в большинстве своем являлись временными поселенцами на вьет­намской территории. Спустя некоторое время они, как правило, возвращались на родину с накопленным капиталом. Продукция рудников, за исключением незначительной части, вносимой вьет­намскому государству в качестве налога, полностью уходила за границу (преимущественно в Китай). Эта продукция не участво­вала в накоплении капитала и, разумеется, не способствовала раз­витию во Вьетнаме капиталистических отношений.

На рудниках, разрабатываемых вождями местных племен, большую часть рабочей силы составляли представители многочис­ленных национальных меньшинств и частично китайские эмигран­ты. Так, на медном руднике Тулонг было занято 4 тыс. человек из народности хоа-тхыонг. Для более активного вовлечения пред­ставителей этнических групп в горнорудные промыслы вьетнам­ское феодальное государство в 1821 г. снизило наполовину подуш­ный налог с народностей нунг, ман и др. Разработка недр на этих рудниках велась на более низком техническом уровне по сравне­нию с рудниками, находившимися в ведении китайских предпри­нимателей.

Вожди местных племен занимали высокие посты, концентрируя в своих руках огромную власть в районах, населенных нацио­нальными меньшинствами. Арендуя рудники, они использовали свою власть при найме рабочей силы. В этом случае не имела ме­ста свободная купля-продажа рабочей силы, наем рабочей силы все еще выступал в форме феодальной эксплуатации. Наряду с этим следует отметить, что наем китайских рабочих на рудники имел свободный характер.

На некоторых рудниках, являвшихся собственностью вьетнам­ских предпринимателей, также отмечался относительно свободный порядок найма рабочей силы. На рудниках, владельцем которых был Тю Зань Хо, отношения между владельцем и рабочими не имели ярко выраженного принудительного характера, наем рабо­чей силы носил свободный характер. Способы разработки в руд­никах Тю Зань Хо были аналогичны способам разработки, при­менявшимся на рудниках, арендуемых китайскими предпринима­телями. На этих рудниках существовало четкое разделение труда, имевшее более или менее выраженный капиталистический характер[142]. Однако вплоть до середины XIX в. такие рудники были единичными.

Вьетнамские источники свидетельствуют о том, что приведен­ное число рудников действовало непостоянно. Так, в течение мно­гих лет не эксплуатировались цинковые, оловянные, серные и дру­гие рудники. Часто добыча руд приостанавливалась, рудники забрасывались[143]. Изучение вьетнамских источников позволяет сделать вывод о постоянном сокращении числа горнорудных раз­работок после 1810 г. Наивысшее число постоянно действующих рудников составило в 1808—1810 гг. 79, а наименьшее — 39 (в 1831 г.). К концу 1840 г. это число возросло до 57, а в период правления Тхиеу Чи оно колебалось от 51 до 68. Позднее, в на­чальный период правления Ты Дыка, число рудников с 60 (в 1848 г.) сократилось до 54 (в 1850 г.), что свидетельствовало так­же о сокращении горнорудных разработок.

В целом можно констатировать, что горнорудные промыслы в первой половине XIX в. развивались, хотя и замедленными тем­пами. Такое замедленное развитие объяснялось тем, что добыча ископаемых, развитие торговли и промышленности наталкивались на феодальный характер государства; политика, проводимая дина­стией Нгуенов в целом, тормозила развитие экономики и торговли. Государство порой старалось само захватить источник доходов, отстранить купцов и предпринимателей от разработки полезных ископаемых. Так, император Минь Манг говорил, что «золото и серебро, являющиеся богатствами нашей страны, добываются для государственных нужд. Если разрешить арендаторам добывать эти богатства по своему усмотрению, то не избежать того, что ковар­ные купцы будут расхищать их и набьют ими свои карманы»[144]. Руководствуясь этими соображениями, Минь Манг стремился ото­брать многие рудники у частных лиц. Если такие рудники прино­сили большой доход, то правительство расширяло их эксплуата­цию; когда же они начинали нести убытки, то оно прекращало их разработку; когда же разработка недр приходила в упадок, госу­дарство, как в 1849 г., частично возвращалось к старой полити­ке[145], владельцы цинковых рудников были освобождены от упла­ты налога на первые три-четыре года[146].

Феодальное государство осуществляло строгий контроль за рудниками в целях обеспечения их налогообложения. Каждый год государственные уполномоченные либо провинциальные чиновники были обязаны обследовать частные рудники для установления размера налога. Все это создавало много трудностей для предпринимателей, которые на протяжении длительного времени от­влекались от работы. Более того, инспектирующие чиновники за­нимались вымогательством и коррупцией. В связи с этим небезын­тересно также отметить, что размеры взимаемых налогов при императоре Минь Манге были значительно выше, чем в эпоху прав­ления поздних Ле, в связи с чем многие владельцы рудников ока­зались не в состоянии уплатить все налоги, подвергаясь преследо­ваниям со стороны государства, которое конфисковало их иму­щество. Налоги достигли больших размеров. Ежегодно государ­ство получало от рудников около 100087 куанов, в том числе с золотых приисков —33838, с серебряных рудников—19839, с медных — 3676 и железных рудников — 25480 куанов[147]. Более того, владельцев рудников принуждали дополнительно продавать государству продукцию по заниженным ценам, установленным им самим. Часто, будучи не в состоянии уплатить государству высо­кие налоги натурой (золотом, медью, цинком, оловом и др.) и принуждаемые продавать продукцию рудников сверх налогов по заниженным ценам, предприниматели в конечном счете разоря­лись, а рудники их забрасывались.

Уровень развития горнорудных промыслов убедительно свиде­тельствует об отсталом характере производительных сил феодаль­ного вьетнамского государства в первой половине XIX в.

Ремесло

Для определения уровня экономического развития Вьетнама к середине XIX в. существенное значение имеет характеристика мелкой промышленности. Вьетнамская мелкая промышленность прошла весьма длительный путь своего развития — от домашних промыслов и ремесла до мелкого товарного производства.

В. И. Ленин указывал, что «домашние промыслы составляют необходимую принадлежность натурального хозяйства»[148]. Их из­делия потребляются непосредственным производителем. Следую­щей формой развития мелкой промышленности является ремесло, т. е. «производство изделий по заказу потребителя»[149]. Третьей формой развития мелкой промышленности является непосредст­венная продажа ремесленником своих товаров на рынке или че­рез скупщика. «Патриархальное земледелие соединяется с мелким производством промышленных продуктов на рынок, т. е. с товар­ным производством в промышленности»[150].

В первой половине XIX в. во Вьетнаме сосуществовали все три указанные формы, причем вторая и третья формы развития мел­кой промышленности в этот период были более распространены.

При патриархальном (натуральном) земледелии домашние промыслы земледельцев служили для них побочным занятием, а земледелие — основным.

Из домашних промыслов, повсеместно распространенных во Вьетнаме в крестьянских хозяйствах, следует назвать ткачество, изготовление одежды и обуви, примитивного сельскохозяйственно­го инвентаря, переработку риса в муку, постройку жилищ. Кре­стьянские промыслы имели сезонный характер, крестьяне зани­мались ими в свободное от полевых работ время. Эта примитив­ная форма промышленности существовала в рамках таких со­циально-административных организаций, как община, дон диены и пр.

Развитие домашних промыслов давно привело постепенно к простому разделению труда в общине; ремесленник все более ос­вобождался от сельскохозяйственных работ и специализировался в той или иной отрасли ремесленного производства. Функции «до­машнего промысла» все чаще стали выполнять ремесленники-спе­циалисты. Ремесло постепенно становилось постоянным занятием ремесленника, который уже работал по заказу потребителя. Он получал от крестьян за продукт своего труда либо натурой, либо деньгами, на которые приобретал сырье, материалы, необхо­димые орудия труда.

В рассматриваемый период происходил процесс дальнейшего отделения ремесла от сельского хозяйства (в части ремесел он завершился, в части — еще шел). Ставшие самостоятельными ре­месла подвергались количественному и качественному изменению.

В конце XVIII — начале XIX в. во Вьетнаме основную часть ремесленной продукции давали и специализированные поселения профессиональных ремесленников — фыонги, о которых речь будет идти ниже, и сельские ремесленники. Во втором случае происхо­дил процесс дальнейшего отделения все новых видов ремесленного труда от земледельческого и превращения деревенских ремеслен­ников в простых товаропроизводителей. Эта форма, как указывал В. И. Ленин, стоит еще очень близко к предыдущей, отличаясь от нее лишь тем, что при ней «появляется товарное обращение — в том случае, когда ремесленник получает плату деньгами и появ­ляется на рынке для закупки орудий, сырья и проч.»[151].

Связь между земледельцами и сельскими ремесленниками-то­варопроизводителями, работающими на рынок, осуществлялась путем товарного обмена на местных рынках. Это, в свою очередь, подрывало общину как производственную единицу и тем самым создавало благоприятные условия для углубления разделения тру­да между деревней и городом. «Патриархальный крестьянин пре­вращается в мелкого товаропроизводителя, тяготеющего... к упо­треблению наемного труда, т. е. к капиталистическому производ­ству»[152]. Следовательно, с развитием ремесла и разложением мелких товаропроизводителей. Наибольшее развитие этот процесс получил во Вьетнаме, по-видимому, в XVII—XIX вв., когда проис­ходило резкое расслоение ремесленного производства: от сельско­го хозяйства отделялась все более существенная часть ремесла. С ростом общественного разделения труда давно наметилась и специализация в производстве в XVIII—XIX вв. Промысловые по­селения достигали высокого уровня разделения труда, распреде­ляя между собой как добычу сырья, так и его первичную обра­ботку с последующим превращением его в ремесленное изделие[153].

Многие ремесленные поселения специализировались на произ­водстве какого-либо одного товара. Одни, например, занимались разведением тутовых деревьев, другие обрабатывали коконы, третьи ткали пряжу, четвертые выделывали шелк. Население поселков Кобан (пров. Намдинь), Дайфунг, Фуонгса (пров. Хадонг) ткало, например, пряжу, для которой закупались коконы в соседних деревнях[154]. Население поселков Ланггу, Хачи (пров. Хадонг) занималось плетением основ для бамбуковых шляп, а население поселков Фыонгчунг, Винтьхинь (пров. Хадонг) специализирова­лось на их изготовлении. Гончарные изделия могли обжигаться в одном месте, покрываться краской в другом, расписываться в третьем. Уже имело место детальное разделение труда. В резуль­тате такого общественного разделения труда одни ремесленные поселения находились в прямой зависимости от других, между ними существовала тесная взаимосвязь. Разделение труда в рас­сматриваемый период находилось уже на достаточно высоком уровне[155]. Оно осуществлялось не только в процессе производства различных товаров, но и при изготовлении одного и того же вида товара.

В ряде случаев изготовление того или иного товара являлось монополией определенных поселков. Так, инкрустирование перла­мутром было развито в окрестностях Ханоя. При строительстве и расширении города упомянутые поселки превратились в отдель­ную ремесленную улицу Ханоя, названную улицей Инкрустаторов. Подобным образом возникли многочисленные промысловые посел­ки, а в городах — промысловые улицы и кварталы. Существовали крупные центры гончарного производства, как, например, на се­вере страны — Батчанг (пров. Бакнинь), а на юге — Телон, Митхо, Зядинь. В Телоне ежегодно до 1882 г. производили 14,5 млн. шт. кирпича, общее количество черепицы и брусчатки составляло 1,6 млн. шт. Каждая печь давала 40 тыс. шт. черепицы, 13 тыс. шт. брусчатки. В Митхо ежегодно производилось около 500 тыс. шт. кирпича и столько же черепицы, а также 20 тыс. шт. брусчатки[156].

Описанное выше разделение труда явилось прямым следствием самой специфики многовекового развития вьетнамского ремесла.

Основную  массу производителей  составляли мелкие ремесленни­ки,  которые  не  располагали  достаточными  средствами, чтобы иметь возможность заниматься всеми процессами производства. Большинство изготовляло какую-нибудь одну деталь и стремилось держать в своих руках   монополию на изготовление какого-либо одного вида товара или отдельной детали. По мере развития хо­зяйства усиливалась конкуренция, мелкие ремесленники, стремясь сохранить монопольное право на производство тех или иных то­варов, прибегали к различным методам, чтобы избежать конку­ренции и обеспечить свое положение в качестве хозяина. Такие ремесленники  старались держать  в  тайне технику  изготовления того или иного предмета, скрывая от других изобретения и усо­вершенствования. Так, кондитеры поселков Мечи и Зитьвонг (пров. Хадонг) выпекали ком (лепешки из риса). Технология вы­печки кома передавалась только по мужской линии или замужней женщине. Ремесленники из Нобана  (пров. Хадонг)  специализиро­вались на производстве дрожжей, технология приготовления которых передавалась только по мужской линии и держалась в стро­гой тайне от дочерей[157]. Местами это доходило до того, что деву­шек не разрешалось выдавать замуж в другие поселки, чтобы та­ким образом сохранить секрет мастерства. Сохранение профессио­нальных тайн,  в  сваю очередь,  в  определенной  мере тормозило развитие ремесла. Специализированные поселения профессиональ­ных ремесленников назывались фыонги.

Города Ханой, Хюэ, Сайгон-Телон, Митхо, Зядинь и другие были центрами вьетнамского ремесла, они производили предметы широкого потребления, которые распространялись по всему Вьет­наму. Наиболее развитыми отраслями профессионального ремес­ленного производства являлись ткачество, гончарное дело, кораб­лестроение, изготовление металлических изделий и др. Вьетнам­ские ремесленные мастерские не имели столь тесных межцеховых связей, как на Западе, что препятствовало свободному развитию ремесла: инициатива и мастерство ремесленников ограничивались рамками своего цеха. Во главе цеха стоял староста (тыонг мук), имевший определенные заслуги перед властями и обладавший большим опытом работы. За свои заслуги он получал титул чи­новника определенного ранга. Центральной же фигурой в цехе был мастер. Для того чтобы стать мастером, надо было трудиться долгие годы и регулярно преподносить ценные подарки старостам. В цеховой организации существовала строгая иерархия, и, пока был жив мастер, подмастерье и ученики не могли стать самостоя­тельными мастерами. В процессе работы ремесленник должен был строго следовать установленному образцу, т. е., по существу, ко­пировать принятые модели и рисунок, и лишь в очень ограничен­ной степени мог проявлять личную инициативу. Цехи строго хра­нили тайну ремесла, что, конечно, не способствовало повышению уровня мастерства и развитию техники.

Вьетнамская ремесленная корпорация (фыонг хой) в отличие от западных цеховых организаций в большей степени была подот­четна феодальному государству и его представителям в лице гу­бернаторов провинции и имела не только производственный, но и коммерческий и административный характер. В ряде случаев не­которые фыонги выполняли религиозные обряды ремесленников одной профессии, фыонг хой зачастую выступала также в ка­честве организации взаимопомощи ремесленников.

Фыонги, как правило, были сконцентрированы в городах и в их окрестностях. Цеховые ремесленные корпорации объединяли до 50 ремесленников одной профессии во главе со старостой, ко­торый отвечал перед губернатором провинции за действия ремес­ленников и ежемесячно докладывал о численности корпорации. Центром профессиональных ремесленников Северного Вьетнама был Ханой, в Центральном Вьетнаме — Хюэ, а в Южном Вьетна­ме — Сайгон—Телон. Помимо основных этих центров в первой половине XIX в. фыонги также наличествовали и во многих дру­гих городах, а также образовывали самостоятельные населенные пункты[158].

В связи с развитием производства численность фыонгов по­стоянно росла и, по некоторым данным, в начале XIX в. составила более тысячи. Каждый центр ремесленной промышленности де­лился на определенное число фыонг хой. Фыонги выступали в ро­ли торговых и административных единиц, а те — только как про­изводственные корпорации (цехи) ремесленников. Фыонги в Ха­ное, например, занимались не только производством, но и прода­жей различных товаров. Так, фыонг Хангдао занимался продажей тканей и шелка, фыонг Мам — продажей рыбных продуктов; скобяные товары продавались фыонгом Хангдонг, шляпы — фыонгом Хангнон и т. д. До сих пор в Ханое сохранились улицы под названием Хлопковая, Шелковая, Серебряная, Гончарная и др. Продажа завозимых в Ханой товаров производилась и специаль­но предназначенными для этого фыонгами[159], которые выступали как представители объединенных торговцев, подчинивших себе ре­месленное производство. Фыонги бывали часто оторваны от своих производственных баз, размещавшихся далеко от рынков сбыта. Другие же фыонги, наоборот, имели при себе производственные базы. Так, фыонг Хангбак в Ханое производил серебряные изде­лия, которые продавались там же; фыонг Хангма занимался про­изводством изделий из бамбука, а члены фыонга Хангза изготов­ляли кожаные изделия, продажа которых производилась на ме­сте[160]. Упомянутые фыонги являлись одновременно и производст­венными и коммерческими организациями.

Фыонги могли иметь собственные религиозные церемонии. Так, население Лакхе (уезд Хоайдык, пров. Хадонг) на протяжении нескольких веков занималось прядением шелковых тканей. Ремес­ленники Лакхе устраивали ежегодные религиозные церемонии в честь китайцев, якобы передавших вьетнамцам технику изготовле­ния шелка. Фыонг из 40 ремесленников-ткачей в Лакхе регулярно выполнял религиозные обряды[161]. Вьетнамские фыонги выступали также в роли органов взаимопомощи. Так, ремесленники одной или разных профессий объединялись в один фыонг с целью оказа­ния друг другу помощи в производстве. Правда, только в этой роли фыонг выступал весьма редко.

Члены фыонга под руководством старосты корпорации — тыонг мука — временами уезжали на заработки. В таких случаях тыонг мук договаривался с хозяином об условиях работы, получал от него заработную плату, которую делил между ремесленниками. Заработок тыонг мука был таким же, как любого члена фыонга. Однако в качестве вознаграждения он еще получал от хозяина подарки натурой или деньгами. Тыонг мук нес непосредственную ответственность за свой фыонг и по требованию губернатора про­изводил вербовку ремесленников на различные виды работы, опла­чивавшейся деньгами[162]. Ремесленники платили промысловый на­лог натурой — продукцией, а подушный налог — деньгами. Так, в Иентхае, Хокхау (окрестность Ханоя), население которых занима­лось производством  бумаги, ежегодно с каждого здорового жи­теля взималось 5,5 тыс. листов бумаги, а со стариков и увечных — половина указанного количества. В Батчанге (пров. Бакнинь), где изготавливались  гончарные  изделия,  со  здоровых взималось  по 300 шт. черепицы, а с увечных и больных — по 150 шт.[163]. В Тхиен-чао (пров. Ниньбинь), где выделывали циновки, с каждой семьи взималось по две пары циновок, а подушный налог уплачивался деньгами или рисом. С калек и престарелых взимали половину указанного количества или суммы.

К началу XIX в. по приказу императорского двора во Вьетна­ме стали сажать тутовые деревья и одновременно открывали ма­стерские по разведению шелковичных червей и изготовлению шел­ка. Всю продукцию шелка государство забирало в качестве на­лога. Так, в Лакхе (пров. Хадонг), где население занималось шелкоткачеством при императорах Зя Лонге и Минь Манге, еже­годно должны были вносить в качестве налога 600 рулонов шел­ка разного цвета (в каждом рулене содержалось 27,6 м при ши­рине от 90 до 94 см). При Тхиеу Чи поселение Лакхе было пре­вращено в придворные мастерские, которые возглавлял некий Чан Куй с двумя заместителями, которому был присвоен ранг чинов­ника седьмой категории второго класса. Отныне в Лакхе помимо уплаты названных выше налогов должны были производить все виды шелка, необходимые двору[164].

Императорский двор ввел ряд запретов и ограничений — регла­ментация производства, жесткий контроль государства над про­изводством, систематическое усиление налогового обложения, что губительно сказывалось на развитии ремесла. Более того, просто­людинам не разрешалось строить дома с высокой крышей и во­ротами, украшать архитектурные детали домов резьбой, использо­вать в строительстве драгоценные породы древесины. Простолюди­нам не разрешалось ходить обутыми, одеваться в парчу, атлас и шелка. Они могли носить только одежду, сшитую из хлопчатобу­мажной ткани, и ходить босыми. Такая деятельность феодального государства, естественно, тормозила развитие ремесленного про­изводства.

Потребности двора в шелковых тканях непрерывно возраста­ли. Французский консул в Куиньоне де Верневиль писал, что в шелкоткацкой мастерской Биньдиня имелось 34 ткацких станка. Шелкоткацкие мастерские имелись в семи волостях (Нхоннгай, Аннгай, Зыонган, Нхонан, Чунгсон, Тайлыонг, Иенсон). Только в одной Гомите насчитывалось 10 ткацких станков, в Фочате — 12. На каждом станке были заняты четыре человека. Обычно работа­ли шесть месяцев в году (с апреля по сентябрь). С октября по март станки не работали ввиду того, что хозяева не могли за­пастись пряжей. Китайские торговцы скупали пряжу Биньдиня, Куангнама и затем отправляли в Китай для производства шелка. Гуандунский и вьетнамский шелк-сырец считались лучшими.

В 1851 г. Ты Дык приказал упразднить многие мастерские, спе­циализировавшиеся на разведении тутового шелкопряда, в тех провинциях, где выращивали тутовые деревья. Тем самым был на­несен большой ущерб национальному шелководству.

Императорский двор притеснял торговцев и ремесленников, а проводимая им политика изоляционизма (закрытых портов) силь­но тормозила развитие национальной промышленности. Одной из важных причин медленного развития ремесла являлось и то, что покупательная способность внутри страны была очень низкой, по­этому товары кустарных промыслов не имели большого сбыта.

Несмотря на то что политика феодального государства тормо­зила развитие ремесла, оно тем не менее развивалось, особенно в городах. С появлением новых городов и поселений их основное население составляли ремесленники и торговцы. Город выступал в качестве носителя товарного производства. Возрастало число от­дельных отраслей товарного хозяйства (производство изделий из металлов, оружия, бумаги, керамических изделий, обуви, одежды, тканей, обрушенного риса). Широкое развитие во Вьетнаме полу­чило производство изделий из бамбука, разнообразных плетеных изделий, циновок. Рост мелкотоварного производства наблюдался в текстильной и кожевенной промышленности.

Ремесленное производство в городах и деревнях было пред­ставлено такими отраслями, как мыловарение, сахароварение, ви­ноделие и производство лаковых изделий. Одним из наиболее раз­витых во Вьетнаме было производство рыбного соуса ныок мам. Традиционно славились во Вьетнаме изделия резчиков по сло­новой кости, дереву, ювелиров. В окрестностях столицы работали лучшие мастера по производству лаковых изделий, инкрустато­ры[165], вышивальщики.

Традиционным центром ремесленного производства являлась северная часть Вьетнама (Бакки), где ремесло развилось значи­тельно раньше, чем в центральных (Чунгки) и южных (Намки) районах страны. Одной из причин того была острая нужда в зе­мельных участках, заставлявшая безземельных крестьян занимать­ся ремеслом. Вследствие же относительно недавнего освоения юж­ной части страны, где имелась значительная площадь неосвоенных земельных угодий, население этой части менее нуждалось в до­полнительных заработках. Постепенно в поисках заработка ре­месленники Северного Вьетнама передвигались из старых центров ремесла в новые — южные районы, где наряду с развитием старых основывались новые промыслы.

Вьетнамское феодальное ремесло в различных частях страны в первой половине XIX в. находилось на разном уровне развития. Так, в прибрежных районах степень развития производства была более высокой, чем во внутренних и горных районах страны. В ходе развития товарного хозяйства шло дальнейшее расслоение мелких производителей. Внутри мелкого производства происходила имущественная дифференциация — разорение одних и концентра­ция производства в руках других. Более состоятельные ремеслен­ники постепенно увеличивали свои предприятия. Они уже не при­нимали непосредственного участия в производственном процессе и стали прибегать к найму рабочей силы. Мелкие же ремесленни­ки разорялись и шли работать к более состоятельным владельцам мастерских.

В отдельных случаях мастерские перерастали в крупные пред­приятия типа простой кооперации или даже мануфактуры. Одна­ко процесс первоначального накопления капитала и разорения мелких производителей в условиях Вьетнама в первой половине XIX в. протекал медленно. Использование наемного труда в мел­ком товарном производстве в рассматриваемый период пока было незначительным явлением.

Таким образом, мелкое товарное производство служило исход­ным пунктом возникновения и развития капиталистических отно­шений. Элементы их можно проследить на примере гончарного производства, довольно крупные предприятия которого были соз­даны разбогатевшими ремесленниками и торговцами-скупщиками, Так, население Батчанга (уезд Зялам, в окрестностях Ханоя) на протяжении нескольких веков занималось гончарным ремес­лом, достигнув высокого уровня производства. В этой деревне имелось 15—16 крупных печей, длина каждой печи достигала 8м, ширина и высота составляли по 4 м. У каждой печи было занято до 50 человек, а на всех печах — около 800 человек. В производ­стве гончарных изделий имело место сравнительно четкое разде­ление труда, использовалась относительно развитая техника, хотя в целом указанное производство основывалось на ручном труде,

На примере изготовления гончарных изделий можно наблю­дать переход от мелкотоварного производства к более высокой форме промышленности — сравнительно крупным мастерским. Гончарное производство в Батчанге можно отнести к простой ка­питалистической кооперации, которая развивалась из раздроб­ленного мелкого производства. На предприятиях этой отрасли ра­ботали разорившиеся ремесленники, деревенская беднота. Исполь­зование значительного числа наемных рабочих можно считать важным моментом развития капиталистических элементов в про­изводстве Вьетнама. В середине XIX в. существовали кирпичные, черепичные, судостроительные мануфактуры[166].

Зачатки капиталистического производства можно проследить и в текстильной промышленности. Среди многочисленных мастер­ских, разбросанных по всей стране, по своим размерам особенно выделялись ткацкие мануфактуры провинций Хадонг и Биньдинь.

Итак, еще до французского захвата Вьетнама отмечался отно­сительный рост производства, основанного на частной собствен­ности и личном труде мелких ремесленников и крестьян. На этой стадии развития ремесла в стране уже пользовались наемным тру­дом, однако еще в весьма ограниченном масштабе.

Все сказанное выше дает основание полагать, что в отдельных отраслях вьетнамской промышленности уже имелись первоначаль­ные элементы развития капиталистических отношений. Однако в целом во Вьетнаме рассматриваемого периода продолжало господ­ствовать простое мелкотоварное производство ремесленников и крестьян.

Наряду с отдельными частными мануфактурами во Вьетнаме в первой половине XIX в. существовали многочисленные государ­ственные мастерские (казенные мануфактуры) по изготовлению огнестрельного оружия, чеканке монет, строительству судов. На­пример, на Ханойском монетном дворе, основанном в 1803 г., дей­ствовало несколько литейных печей. В 1820 г. в Ханое была от­крыта еще одна литейная мастерская — под названием «Баохоа кинькук».

По берегам больших рек, в приморских городах и селах были основаны многочисленные верфи и мастерские, где строились небольшие суда, предназначенные для рыооловсгеа и кабочажного плавания. В начале XIX в. в Хюэ была сооружена судоверфь. Во всех крупных лесных провинциях страны, таких, как Нгеан, Тханьхоа, где имелись удобные водные пути, существовали вер­фи, строились суда, барки, сампаны. Верфи, как правило, находи­лись в местах дислокации войск. Морские суда строились на вер­фях Сайгона, Биенхоа, Диньтыонга и др.

Императору Зя Лонгу принадлежало около 200 деревянных су­дов водоизмещением 12 т каждое, вооруженных шестью-семью пушками. Помимо этих судов он владел еще 500 мелкими и 100 крупными галерами. Всего в морском флоте вьетнамского го­сударства в начале XIX в. было занято 26800 человек, в том числе 8 тыс. человек, работавших в судостроительных мастер­ских[167]. В конце 30-х годов судоверфь Хюэ спустила на воду пер­вое паровое судно европейского типа, за что владельцы этой вер­фи Хоанг Ван Лить и Ву Зуи Чинь получили большие награды.

Иностранцы, побывавшие во Вьетнаме в указанный период, высоко ценили искусство вьетнамских кораблестроителей. Так, капитан первого ранга военно-морских сил США Уайт, посетив­ший Сайгон в 1820 г., насчитал в городском арсенале 150 галер. По его признанию, «аннамиты, безусловно, являются наиискусней­шими корабелами и выполняют работу с исключительной точ­ностью»[168]. Англичанин Кроуфорд, посетивший Вьетнам в 1822 г., отмечал, что «кохинхинцы пользуются заслуженной славой наибо­лее опытных моряков на Дальнем Востоке»[169].

Во Вьетнаме помимо судоверфей имелись многочисленные ору­жейные мастерские, которых особенно много было в провинциях Тханьхоа и Нгеан. Так, в 1872 г. в провинции Нгеан, которая славилась своими оружейниками, было отлито 500 пушек и изго­товлено 2 тыс. ружей. Оружейные мастерские имелись и во многих других провинциях страны.

В этот период в стране функционировало значительное число мастерских, обслуживавших двор: от ювелирных, где изготавлива­лись украшения из золота и серебра, до швейных, где шилась одежда из парчи и атласа. Существовали также строительные ма­стерские, которые занимались сооружением дворцов, крепостей, замков, усыпальниц. Все эти мастерские находились в ведении ведомства общественных работ (бо конг). Всю работу в указан­ных мастерских выполняли завербованные ремесленники, крестья­не и солдаты. Число рабочих, занятых в отдельных мастерских или на строительных участках, достигало тысячи человек.

Крестьяне, солдаты и ремесленники получали мизерную плату за свой труд, при этом никак не учитывалась их квалификация. Последнее порождало большое недовольство ремесленников, вы­полнявших свою работу без какой бы то ни было заинтересованности. Существовавший режим труда имел характер принудитель­ных работ и никоим образом не мог способствовать промышлен­ному развитию. Форма наемного труда имела полукрепостниче­ский характер.

Государство перепоручало организацию ремесленного произ­водства и контроль над ним куанам[170]. Куаны по государствен­ному указу набирали в различных провинциях лучших мастеров для работы в тех или иных государственных мастерских под конт­ролем тех же государственных чиновников. По государственному указу губернаторы производили вербовку ремесленников для ра­боты в государственных оружейных и судостроительных мастер­ских и на строительстве королевских дворцов и усыпальниц. Крупные мастерские, принадлежавшие двору, в которых работали тысячи и десятки тысяч мастеровых, занятых на строительстве усыпальниц, дворцов, создававших произведения искусства для правителя и его сановников (вышивки, шелкоткачество, изделия из лака,-резьба по слоновой кости, золотые и серебряные украше­ния), передавались в управление куанам. По законодательству Зя Лонга куаны принудительно вербовали население на так назы­ваемые общественные работы, определяли меру наказания до 10— 15 ударов палками для тех, кто уклонялся от таких работ.

В рассматриваемый период большая часть горнорудных про­мыслов и крупные ремесленные мастерские (кораблестроение, из­готовление оружия, чеканка монет и другие отрасли ремесленного производства) были сосредоточены главным образом в руках фео­дального государства и, очевидно, представляли собой казенные мануфактуры. Феодальные порядки мешали развиваться ремес­ленному производству. Насильственное принуждение лучших ре­месленников и мастеровых к отбыванию трудовой повинности в го­сударственных мастерских, естественно, не могло не тормозить экономическое развитие страны, тем не менее частное ремесленное производство при Нгуенах хотя и медленно, но развивалось. В многочисленных малых и крупных частных ремесленных ма­стерских производились предметы, необходимые для повседневной жизни, главным образом товары широкого потребления.

С развитием ремесла и товарно-денежных отношений появи­лись также крупные частные мастерские, которые уже были за­чатками капиталистических отношений.

Торговля

Внутренняя торговля. Рост мелкого и крупного производства в первой половине XIX в. во Вьетнаме свидетельствовал об углуб­лении общественного разделения труда, что, в свою очередь, спо­собствовало расширению торговых связей между городом и дерев­ней. Торговля занимала важное место в экономической жизни Вьетнама, где значительного распространения достигли товарно-денежные отношения. Однако в целом их развитие по-прежнему определялось решающей ролью феодального способа производст­ва. Как указывал К. Маркс, «размер, в котором продукция посту­пает в торговлю, проходит через руки купцов, зависит от способа производства»[171]. Характеризуя эту зависимость, В. И. Ленин, ссылаясь на К. Маркса, писал: «„Рынок" является там и постоль­ку, где и поскольку появляется общественное разделение труда и товарное производство. Величина рынка неразрывно связана со степенью специализации общественного труда»[172].

Однако торговля являлась не только индикатором уровня эко­номического развития Вьетнама, но и средством, обеспечивающим дальнейший рост товарно-денежных отношений в стране. К. Маркс отмечал, что «на основе любого способа производства торговля способствует созданию избыточного продукта, предназначенного войти в обмен, для того, чтобы увеличить потребление или сокро­вища производителей (под которыми следует понимать собствен­ников продуктов); следовательно, она все более придает производ­ству характер производства ради меновой стоимости»[173].

Развитие торговли в масштабах всей страны стало в XIX в. насущным требованием для ускорения экономического роста Вьет­нама. После прихода к власти династии Нгуенов была обеспечена политическая стабильность страны, что значительно облегчило об­щение между севером и югом. Широкое развитие получило кабо­тажное плавание. Возросло число морских перевозок; расшири­лись торговые связи между севером и югом. Южновьетнамский рис доставлялся не только в центральные провинции страны, но^ и в Ханой[174]. Все это свидетельствовало о процессе включения южновьетнамского рынка в систему складывавшегося общевьет­намского рынка на основе общественного разделения труда между различными частями страны. В начале XIX в. получило дальней­шее развитие товарно-денежное обращение, способствовавшее расширению торговли, появлению торговцев-скупщиков, которые продавали сырье ремесленнику, скупая у него готовую продукцию. В роли торговцев и ростовщиков выступали купцы, куаны и по­мещики.

Внутренняя торговля велась на рынках, в торговых поселениях и городских кварталах (фо), на речных переправах и пристанях, В условиях большой протяженности и удобства водных путей (рек, каналов, трасс каботажного плавания вдоль морского побе­режья и т. п.) торговля на воде играла не менее, если не более-важную роль, чем на суше[175]. В середине XIX в. в наиболее развитых районах сельскохозяйственного и ремесленного производ­ства Бакки, расположенных в равнинных и возвышенных местно­стях, насчитывалось от 21 до 44 рыночных центров и торговых улиц в каждой провинции. Центром торговли на севере был Ха­ной, в городе и пригородах действовало 24 торговых центра, 27— в провинции Ханой. Довольно широко была развита сеть торгово­го обмена и в горных провинциях. В Чунгки крупнейшим торго­вым центром была столичная провинция Тхыатхиен, и особенно сама столица Хюэ, где существовало множество торговых улиц, рядов, а при Минь Манге был построен огромный крытый рынок. В Биньдине, развитом центре садоводства, ремесла, лесного про­мысла, насчитывалось 60 рыночных центров. Крупнейшим торго­вым центром юга был Сайгон, купцы и судовладельцы которого занимались регулярной торговлей рисом, используя развитую сеть внутренних водных путей. Значительная часть общего товарообо­рота приходилась на лодочные торговые маршруты. В Дангчаунге, например, в конце XVIII в. наряду с 33 рынками функционирова­ло 39 водных торговых маршрутов, которые обслуживались 500 ко­раблями и лодками[176]. Торговля на водных маршрутах велась не только в их конечных пунктах, на пристанях и базарах, но и на переправах и прямо по пути (лодки останавливались перед любым населенным пунктом).

Сухопутная торговля была менее интенсивной из-за трудностей транспортного сообщения. Существовало лишь небольшое число основных дорог, где сообщение имело регулярный и достаточно быстрый характер. Так, на пути от Куангнама до Фуиена было основано 40 постоялых дворов и четыре рынка, связь с которыми поддерживалась с помощью подменявшихся упряжек быков и буйволов.

Внутренняя торговля велась в нескольких направлениях: меж­ду северной и южной частями страны, между районами с раз­личной специализацией, между жителями гор (этническими мень­шинствами) и равнин, между сельской местностью и городами. Торговля между двумя основными частями страны, не прекращав­шаяся даже в период междоусобных войн в XVII в., с объедине­нием страны под властью династии Нгуенов, поднялась на каче­ственно более высокий уровень. Между севером и югом развивал­ся обмен в первую очередь теми товарами, которых не хватало в одной части страны и было в избытке в другой. Так, с юга на се­вер поставлялись рис, соль, частично продукты моря, а в обрат­ном направлении — медь, железо и изделия из них. В ходе этой торговли продолжался процесс складывания общевьетнамского рынка, начавшийся в XVIII в. с образования широкой сети мест­ных рынков[177]. Важную роль в данном процессе играло развитие торговых связей между районами с различной хозяйственной спе­циализацией. Например, в Дангчаунге происходил оживленный обмен между сельскохозяйственной житницей Зядиня и столичной провинцией Тхыатхиен с развитым ремеслом. Район Зядинь стал настолько важным поставщиком риса для столицы, что состояние урожая там определяло уровень цен на рынках Хюэ. Аналогичные связи устанавливались в Дангнгоае между рисопроизводящими районами дельты Красной реки и Ханоем.

Торговля между горными и равнинными районами имела до­вольно активный характер. Жители гор продавали различные сор­та древесины, особенно строительный лес, лекарственные травы и сырье для приготовления благовоний, некоторые металлы. В об­мен они получали буйволов, соль, рыбный соус, хозяйственную ут­варь, посуду, сельскохозяйственный инвентарь.

Процесс развития местных рынков шел по линии их расшире­ния и увеличения роли в торговле между городом и деревней. Жители городов снабжали крестьян и помещиков ремесленными изделиями, сырьем для производства и т. п. При этом удельный вес продуктов промыслов и ремесла по сравнению с продуктами земледелия в местной торговле постепенно увеличивался.

Продолжался рост городов, возникших на перекрестках торго­вых путей. Некоторые из них, такие, как Хойан, Хохиен, Донгнай, Митхо, Нячанг, Куиньон, Куангнам, Хетам, Телон, превратились в центры не только внутренней, но и внешней торговли. Значи­тельно расширились торговые функции  старых экономических  и административных    центров — городов Ханоя  и  Хюэ.  О  степени развития торговли в Ханое свидетельствует даже одно из его на­званий — Кетьо, т. е. «Господин великий рынок»[178]. Оживленный обмен товарами происходил и в торговом квартале Хюэ — Тханха. Из районов дельты рек Красной и Меконга в столицу Хюэ и Ханой поступали главным образом продукты питания и сельскохо­зяйственное сырье, а из северных и центральных провинций пре­имущественно изделия крестьянских промыслов и мелких город­ских товаропроизводителей. Складывание общевьетнамского рын­ка проявлялось также и в том, что в города Хюэ и Ханой приез­жали с разнообразными товарами не столько крестьяне и ремес­ленники — непосредственные производители этих товаров, сколько посредники — профессиональные торговцы. Немаловажную роль в этом деле играли и китайские торговцы.

Торговцы-скупщики после продажи своих товаров в городах скупали там другие товары и везли их в обратном направлении. В этом случае торговцы эксплуатировали деревню посредством скупки сельскохозяйственного сырья по низким ценам и продажи его по высоким ценам в городах.

Вьетнамские торговцы в своем подавляющем большинстве бы­ли мелкими торговцами. Их деятельность преимущественно огра­ничивалась внутренним рынком. Ввиду того что вьетнамские тор­говцы не располагали крупным капиталом, им было не под силу полное подчинение ремесленного производства. Из-за слабости своих экономических позиций вьетнамские торговцы были не в со­стоянии оказать сколько-нибудь значительное влияние на общест­венную жизнь страны.

Развитие торговли и товарно-денежных    отношений в первой половине XIX в. могло бы быть значительно более быстрым, если бы не тормозилось реакционной политикой феодальных правителей Вьетнама, особенно Минь Манга и Ты Дыка. Пытаясь проводить политику «презрения торговли», государство издало при них ряд законов, ограничивших внутреннюю торговлю и нанесших ущерб развитию внутреннего рынка. Торговля    была    ограничена очень сложной системой налогообложения. Существовали налоги на тор­говлю различными товарами, рыночные сборы, пошлины на пере­возки и переправы через реки. На оживленных перекрестках до­рог 51  таможня облагала налогом перевозки и торговлю только в южной части страны. А на севере, чтобы довезти рис от Нам-диня до Нгеана, необходимо было  уплатить пошлину девять раз[179].  Такая система  налогообложения  вызывала порой резкое сокращение торговли. Об этом свидетельствует падение суммы на­логовых сборов в середине XIX в. на 54%[180]. Таким образом, ос­новным препятствием на пути расширения товарного обмена и хозяйства являлись многочисленные таможенные барьеры и тяжелые налоги. Постоянные поборы обогащали правящие классы, но разо­ряли торговцев и ремесленников, сдерживали процесс накопления в их руках первоначального капитала.

Развитию торговли препятствовало также прямое изъятие го­сударством товаров из хозяйственного оборота, т. е. неприкрытый грабеж и эксплуатация их производителей. Так, в огромных мас­штабах у крестьян и ремесленников изымались путем налогообло­жения продукты и изделия на содержание императорского двора в Хюэ. Это заметно отражалось на торговле. Другой формой изъ­ятия из обмена части важных предметов торговли было установ­ление монополии государства на продажу некоторых товаров. Государство временами частично или полностью закрепляло за собой монопольное право на продажу золота, серебра, меди, свин­ца, олова и ряда других металлов, принудительно скупала их по ценам, значительно ниже рыночных. Такие действия приводили к закрытию многих частных шахт, рудников, разорению их владель­цев и сокращению продукции горнорудных промыслов.

Немаловажную роль в этом деле сыграла политика «уважения сельского хозяйства и презрения торговли» (чонг нонг, ык тыонг)[181], более активно проводившаяся Минь Мангом. Глав­ным источником доходов вьетнамского феодального государства веками служило сельское хозяйство. Поэтому уважение сельского хозяйства было естественным и имело свои исторические традиции[182]. Эта тенденция прослеживается и в правление династии Нгуенов, и особенно при Минь Манге.

Огромный ущерб развитию торговли, как внутренней, так и особенно внешней, нанесла политика «закрытых дверей». Она вы­звала сокращение продажи внутри страны импортных товаров, ко­торые имели некоторое значение для жизни населения. В то же время запрещение вести торговлю частным лицам закрыло важ­нейший источник первоначального накопления капитала для вьет­намских предпринимателей, заставило их перевести свои средства из сферы торговли и товарного производства в сферу ростовщиче­ских операций, расширения феодальной земельной собственности и т. п. А это, в свою очередь, тормозило развитие товарно-денеж­ных отношений и сковывало социально-экономическое развитие страны.

Внешняя торговля. Внешняя торговля была тесно связана с задачей обеспечения экономической независимости и с проблема­ми внешней политики феодального вьетнамского государства пер­вой половины XIX в. В большей части рассматриваемого периода правительство Нгуенов стремилось проводить политику «закрытых портов и таможен» (бе куан тоа канг)[183]. Но эта политика осу­ществлялась не всегда строго последовательно. При Зя Лонге упомянутая политика проводилась в отношении лишь некоторых иностранных государств, при Ты Дыке политика «закрытых пор­тов» осуществлялась более строго, чем при Минь Манге и Тхиеу Чи.

Политика «закрытых портов» вытекала из внешней политики вьетнамского феодального государства. Вьетнамский ученый Тхань Тхе Ви пишет, что «его (Вьетнама. — Ред.) правители никогда не забывали о том, что на севере есть страна, которая ранее неодно­кратно устанавливала свое господство над Вьетнамом на протя­жении тысячелетий, и что она постоянно ждет удобного случая, чтобы захватить территорию Вьетнама. Помимо Китая свои алч­ные взоры устремляли на Вьетнам и другие страны, такие, как Франция, Сиам»[184]. Развитие западноевропейского капитализма, сопровождавшееся захватническими колониальными войнами, вы­нуждало вьетнамское феодальное государство принимать дейст­венные меры к защите своей территории. Такая ситуация и поро­дила политику «закрытых портов и таможен».

Известный вьетнамский историк Дао Зуи Ань отмечает: «Не­сомненно, что правящая династия Нгуенов была убеждена в том, что торговля с западными странами могла бы принести некоторые выгоды Вьетнаму, но из-за боязни иностранного вторжения Нгуе-ны пошли на изоляцию как иностранных, так и своих собственных, вьетнамских, торговцев. Эти опасения заставили Нгуенов прово­дить политику «всяческого презрения торговли», политику «закрытых портов»[185]. Однако эта политика, по сути дела, сводилась лишь к ограничению торговли с рядом стран, сокращению номен­клатуры товаров, запрещению вступать в контакты с иностран­цами. Всякий раз, когда опасность иностранного вторжения уменьшалась, правящая феодальная верхушка сама открывала двери для «дорогих гостей», какими были европейские купцы и торговцы из других стран.

Двойственность в проведении внешнеторговой политики отме­чают для периода правления Зя Лонга все источники. Так, когда в 1803 г. англичанин Робер просил у Зя Лонга разрешения предо­ставить английским купцам возможность торговать в Чашоне (Дананг, пров. Куангнам), то последний ответил на это отказом. После того как англичане проявили настойчивость, направив свы­ше 10 военных судов вверх по течению Красной реки, они были разбиты неподалеку от Ханоя[186]. Однако по отношению к своим «друзьям» — французам — Зя Лонг следовал другой политике. Французским торговым судам предоставлялись всяческие приви­легии, вплоть до освобождения от уплаты пошлины.. В отличие от Зя Лонга его преемники Минь Манг, Тхиеу Чи и особенно Ты Дык не только не предоставляли никаких привилегий француз­ским купцам, но и требовали от них и от всех иностранных куп­цов уважения вьетнамских законов и проводили по отношению к ним политику «закрытых портов».

В XIX в. Англия и Америка неоднократно посылали свои тор­говые суда во Вьетнам для установления торговых отношений. Однако ни одна из этих стран не добилась успеха.

В XIX в. Франция постоянно искала пути установления торго­вых отношений с Вьетнамом и пользовалась большими преимуще­ствами, чем Англия, поскольку династия Нгуенов опасалась Анг­лии больше, чем Франции, в силу широкой колониальной полити­ки, которую вела Англия в это время. В рассматриваемый период во Вьетнаме чаще других швартовались торговые и военные суда Франции. В 1819 г. два торговых судна Франции доставили для вуа Зя Лонга 10177 ружей и закупили шелк и сахар[187]. При Зя Лонге во вьетнамских портах продолжали швартоваться торговые суда из самых различных независимых стран Азии (Китая, Сиа­ма) и колоний (Малайи, Филиппин, Индонезии, Индии, Макао), а также из некоторых европейских стран (Португалии, Голландии, Франции и др.).

Иностранные государства искали во Вьетнаме рынок для сбы­та своих товаров. Иностранные купцы начали широко закупать вьетнамское сырье в обмен на промышленные товары своих стран. Китайские торговцы имели свои кварталы в различных городах Вьетнама. Они доставляли из Китая шелк, чай, фарфоровые из­делия, цинк, изделия из железа, аптекарские товары и позолоченную бумагу, использовавшуюся в ритуальных обрядах. Один из европейцев, прибывших во Вьетнам, англичанин Кроуфорд, отме­чал, что в 1822 г. из Сайгона в Китай направилось 30 судов об­щим водоизмещением 6500 т; из Файфо — 16, из Хюэ — 12 и из Северного Вьетнама — 38 судов. Общий тоннаж составил 17 тыс. т. Во Вьетнам ввозился из Китая (Гуандун) также опиум.

Из Японии ввозилось оружие (мечи, копья, кольчуги); из Сиа­ма — лак, перламутр, олово, свинец, рис; из Индонезии (с о-ва Ява) — серебро, сандаловое дерево, бетель; с Филиппинских островов — серебро, сера, табак, воск, лак; из Сингапура приво­зили индийскую хлопчатобумажную пряжу; из Малайи — бумагу, олово, гвоздику, кардамон, сандаловое дерево; из Европы (Фран­ции, Голландии и Португалии) — кожи, ткани, оружие, железо, медь, олово и т. д.

В большом количестве во Вьетнам завозились из различных стран товары повседневного пользования: швейные иглы, женские гребни, кухонная посуда (котлы, горшки из меди и чугуна, сково­роды), фаянсовая посуда. Ввозился также черный перец, хотя в некоторых провинциях в небольшом количестве культивировался черный перец хорошего качества.

Из Вьетнама вывозили ценные и редкие товары: очищенный рис, кожи, соль, сушеную и соленую рыбу, смолу, различную дре­весину, благовония, мускус, слоновую кость, ласточкины гнезда, корицу, черный перец, масло. Вьетнамские торговцы занимали весьма слабые позиции по внешней торговле, тогда как китайские и японские играли в ней более важную роль. Последние выступа­ли в этой стране в качестве посредников между местным рынком и европейцами: скупая у вьетнамцев шелк-сырец, сахар и другие товары, они затем перепродавали их европейцам.

Шелк и сахар европейцы закупали во Вьетнаме охотнее и в большом количестве. Вьетнамский сахар считался лучшим в Юго-Восточной Азии[188]. В 1822 г. во Вьетнаме, по сведениям европей­ских купцов, производилось от 20 тыс. до 60 тыс. ц сахара. В 1820 г. два английских торговых судна закупили здесь 17 тыс. ц сахара. В 1845 г. из Вьетнама было продано около 20 млн. кг са­хара.

После сахара и шелка важное место в экспорте Вьетнама за­нимало также золото; государство установило свою монополию на вывоз за границу золота, серебра, меди, свинца, олова и других металлов. Правительство проводило строгую политику запрета частным лицам вывоза из страны золота и серебра. Так, в 1839 г. был издан указ (распространившийся на пограничные с Китаем провинции, куда разрешалось прибывать китайцам для найма и торговли), по которому разрешалось использовать золото и се­ребро для обмена внутри страны и категорически запрещалось вывозить из Вьетнама ценные металлы[189]. Лица, нарушившие этот указ, подвергались строгому наказанию.

Среди прочих вывозимых из Вьетнама товаров были лесные и морские продукты. К лесным продуктам относились: дикий кар­дамон, шампиньоны, корица, смола, различные породы ценной древесины. Из морских продуктов на внешний рынок Вьетнам вы­возил: трепанги, сушеную рыбу, сушеные креветки, морской жень­шень, жемчуг, панцирь морской черепахи.

Товары кустарных ремесел помимо шелковых тканей включали также дорогостоящие предметы ювелирного искусства из серебра и золота, изделия из лака, лакированную мебель, гончарные и фаянсовые изделия. Вьетнамские гончарные изделия также поль­зовались большим спросом. Европейские купцы закупали в боль­шом количестве во Вьетнаме фаянсовые изделия из голубой гли­ны. Из Вьетнама европейские купцы также охотно вывозили чере­пицу, которую особенно много закупали голландские купцы. Осо­бым спросом пользовалась черепица из Батчанга.

На вывоз основной сельскохозяйственной культуры Вьетна­ма— риса — был наложен государственный запрет. Последний су­ществовал вплоть до захвата Вьетнама Францией, когда рис стал важнейшей статьей вьетнамского экспорта в метрополию.

Вьетнам к середине XIX в. постепенно включался в мировой рынок. Вьетнамское правительство направило своих торговых представителей за границу для ведения переговоров о торговле: в 1839 г. в Батавию (Джакарту) были направлены Дао Чи Фу и Чан Ту Зинь; в Индию — Нгуен Дык Лонг и Ле Ба Ти. Торговые представители Вьетнама были посланы в другие страны Юго-Во­сточной Азии. Торговым советникам вьетнамского государства в Батавии (Джакарте) Чан Вьет Хыонгу и Тон Тхат Тхыонгу было дано указание зафрахтовать европейские суда и направить их за товарами в страны западной части Индийского океана. В 1843 г. император Тхиеу Чи вторично послал Дао Чи Фу и Чан Ту Зиня в Батавию, а Ле Май Ханя и Нгуен Конг Нгиа с официальной торговой миссией в Сингапур.

Во Вьетнам прибывали иностранные торговцы не только для ведения непосредственной торговли с вьетнамцами, но и для осу­ществления между собой товарообмена, увозя вымененные товары в другие страны. Так было с черным перцем, который они приво­зили во Вьетнам не для продажи местному населению, а для того, чтобы продать торговцам других стран. Та же картина наблюда­лась и с золотом, которое везли сюда на продажу китайцы, япон­цы, лаосцы.

Внешняя торговля страны во многом являлась монополией го­сударства — в XVII—XVIII вв. феодальных домов Чиней и Нгуенов[190], а в XIX в. она была монополией императора. Так, в 1845 г. одна треть всего экспорта принадлежала императору.

Внешняя торговля была подчинена обслуживанию интересов господствующих классов вьетнамского феодального общества. Император и его приближенные закупали только те товары, в которых они нуждались для поддержания государственной власти (главным образом оружие) и для своих потребностей — предме­ты роскоши и украшения (медные изделия, позолоченные часы, висячие лампы, картины, зеркала, музыкальные инструменты и др.). Ввозимые во Вьетнам товары в первую очередь показыва­лись и продавались императорскому двору и его сановникам и лишь затем прочему люду.

Н. Рондо писал о торговле Вьетнама начала XIX в.: «Король считает себя хозяином кораблей и торговцев и единолично распо­ряжается закупкой продукции в стране по дешевой цене...

Вьетнамские корабли ничем не уступают китайским и сиам­ским по своим размерам, по надежности и хорошо плывут по мо­рю. Тем не менее вьетнамский король пользуется для своей тор­говли кораблями, построенными по европейскому образцу, кото­рые вооружены как военные корабли. Эти корабли имеют тон­наж от 300 до 600 т[191], перевозят королевские товары в Сингапур, Батавию, Гуандун, Бангкок и даже в Калькутту. Существуют еже­годные рейсы в Сингапур и Батавию, около десятка судов ведут прибрежную торговлю по приказу короля. Ежегодно вьетнамцы прибывают в Батавию с 15 до 20 марта и уезжают с 15 по 20 мая»[192].

За пятилетний срок, с 1835 по 1839 г., из Вьетнама в Сингапур ежегодно прибывало пять судов грузоподъемностью 1300 т и от­сюда отбывало четыре судна грузоподъемностью 1200 т. Прибли­зительно за это время из порта Луктинь (Намки) прибыли в Син­гапур 42 судна грузоподъемностью 2980 т и отбыли 33 судна гру­зоподъемностью 2280 т.

Заходившие во вьетнамские порты иностранные суда платили пошлину. Ст. 133 свода законов Зя Лонга гласила, что «все тор­говые суда (т. е. суда иностранные.— Авт.), заходившие в порты, должны немедленно сообщить самым подробным образом о номен­клатуре доставленных товаров с целью уплаты пошлины. Не пере­численные в декларации товары или перечисленные неполно под­вергаются конфискации»[193].

В XIX в. во Вьетнаме имелось много пограничных таможен, особенно с 20-х годов. В 1831 г. только в одном Хойане имелось четыре таможенных управления, от уезда Лезыонг до Хойана— 10, от причала Бан в Шуойда до Хойана — 80, от рынка Тхилай в Зуисуене до Хойана — 60, от Суандая до Дайтыема и Дананга — 70 таможен. Всего в стране в 40-х годах было учреждено 220 та­моженных пунктов[194].

С иностранных судов, швартовавшихся во Вьетнаме, взимали пошлины за ввозимые товары. Помимо этого купцы обязаны были делать сановникам двора подношения, которые состояли из ценных товаров. Взимание таможенных пошлин приносило вьетнам­скому государству большие доходы. Так, к середине XIX в., по подсчетам миссионеров, ежегодный таможенный доход составил 3 млн. золотых франков при общей сумме бюджета в 40 млн. фр. В действительности доходы от таможенных пошлин были боль­шими, поскольку многие чиновники присваивали себе значитель­ную часть сборов.

Многие товары (корица, воск, ласточкины гнезда, черепаший панцирь, оленьи рога, слоновая кость, ценные породы древесины и т. д.) являлись монополией государства, выпадая таким образом из сферы торговли. Государство держало в своих руках также торговлю промышленным сырьем (медь, свинец, олово, никель, железо, селитра и др.).

Политика вьетнамского феодального государства в области внешней торговли, особенно в период правления Ты Дыка, бес­спорно, во многом тормозила последнюю. Налоговые сборы взи­мались чистым серебром, в некоторых таможнях налоги уплачивались наполовину деньгами и наполовину серебром. На базе изу­чения налоговых поступлений[195] из таможенных пунктов всей страны можно сделать вывод о том, что состояние торговли во Вьетнаме с 1800—1820 гг. улучшалось и в дальнейшем, до 1843 г., торговля получила определенное развитие. Свидетельством этого является признание англичанина Кроуфорда, который писал, что вопреки распространенному ложному мнению о том, что во Вьет­наме, так же как и в Японии и Китае, все порты закрыты для ев­ропейских купцов, у него сложилось впечатление, что нигде в Во­сточной Азии нет такой свободы для европейских купцов, как в Кохинхине, где начиная с 1818 г. по указу императора все ино­странные купцы пользуются одинаковыми правами[196]. Тот же Кроуфорд в письме от 28 июня 1825 г. отмечал: «Наша торговля с Кохинхиной продолжает развиваться. Однако, ввиду того что в этой стране (Вьетнаме. — Авт.) свирепствует голод, число судов, перевозивших товары в Сингапур, сократилось до 13»[197]. В 1839 г., при императоре Минь Манге, общая стоимость экспорта достигла 1888423 фр. В 1841 г., при Тхиеу Чи, эта сумма возросла до 2 906 317 фр.[198].

Начиная с 1848 г., при вуа Ты Дыке, началось свертывание внешней торговли[199]. Иностранным судам запрещалось заходить во вьетнамские порты, за исключением порта Дананг (Туран). Общее число судов, швартовавшихся в этом порту, было строго ограничено. На вывоз риса, соли, драгоценных металлов и ранее требовалось специальное разрешение от правительства, но теперь их старались не выдавать.

После утраты шести провинций Южного Вьетнама состояние торговли еще более ухудшилось (хотя официально она там не велась), что резко сократило поступления доходов в государствен­ную казну[200].

Проводимая государством в середине XIX в. политика «закры­тых портов» тормозила развитие национальной торговли и эко­номики, усилив тем самым позиции китайских торговцев. Китай­ские торговцы занимались сбором таможенных пошлин у город­ских застав, причалов, ведали транспортировкой товаров. В по­следние годы правления Ты Дыка китайский двор основал во Вьетнаме «торговое отделение»[201].

Однако вьетнамский рынок в силу объективных причин раз­вития все же постепенно включался в восточноазиатский и миро­вой рынок, свидетельством чего является проникновение в страну мексиканского доллара, используемого в качестве международной валюты для стран Тихоокеанского бассейна (вьетнамцы его на­зывали «монетой с головой дьявола»). Об этом же свидетельству­ет активизация торговых отношений с Китаем, Сиамом, европей­скими колониями в Малайе, Индии, на Филиппинах, в Индонезии, с Макао и некоторыми европейскими странами, такими, как Фран­ция, Англия, Португалия и Испания.

Частичное расширение торговли заставило правительство унифицировать систему мер и весов и упорядочить денежное об­ращение. На территории всей страны имела хождение медная монета — донг. Широкое распространение получило также литье золотых и серебряных монет.

Консервативные меры феодального государства в области внешней и внутренней торговли не могли полностью задержать развитие капиталистических отношений. Несмотря на искусствен­ные препоны и рогатки, ростки их все же пробивали себе дорогу, что соответствовало объективным законам развития вьетнамского общества. За развитие капитализма активно выступали отдельные передовые представители вьетнамской интеллигенции, побывавшие в странах Юго-Восточной Азии, Китае и Западной Европе. По воз­вращении на родину эти лица (Нгуен Чыонг То, Фан Тхань Зян, Динь Ван Диен, Нгуен Хюэ Те, Ле Динь и др.) выступали за проведение социально-экономических и политических реформ, до­казывали необходимость развития науки, техники, вступления страны на путь технического прогресса. Указанные лица осуждали старые, отжившие порядки и выступали за проведение в стране коренных преобразований. В 1863 г. Нгуен Чыонг То[202] предста­вил правительству проект реформ в трех томах, среди которых предусматривались меры по развитию торговли и указывалось на необходимость прекращения политики «закрытых портов»[203].

Подводя итоги развития горнорудных промыслов, ремесла и торговли, следует отметить, что наиболее важным явлением в со­циально-экономической жизни Вьетнама первой половины XIX в. было дальнейшее развитие товарно-денежных отношений и рас­ширение сферы применения наемного труда, рост торгового капи­тала. В некоторых отраслях промышленности (гончарная, тек­стильная и рисоочистительная) в недрах феодализма уже имелись элементы новых, капиталистических хозяйственных отношений (мануфактуры капиталистического типа на ранней стадии своего развития).

Однако еще рано было говорить о том, что феодализм во Вьетнаме уже полностью исчерпал все возможности своего раз­вития, он еще имел определенную историческую перспективу, пе­реходя к своей поздней стадии.

Город

В XVIII—XIX вв. наиболее значительное развитие получили главные города севера, центра, юга и особенно портовые города в южной части страны.

В Ханое к XVIII в. сложился устойчивый центр товарного производства, ремесла и торговли всего севера. Ремесло, отделив­шееся в особую отрасль производства с ярко выраженным мелко­товарным характером, сконцентрировалось в основном в столице и ее пригородах. Так, при увеличении на севере общего количе­ства специализированных ремесленных поселений — фыонгов — в 10 раз более 50% из них сосредоточилось в Ханое и прилегающем районе[204].

Важным, хотя и не таким крупным, как Ханой, экономическим центром был город Хюэ. При династии Нгуенов он стал столицей, что наложило заметный отпечаток на характер его развития. В столичном районе (Тхуанхоа) сложился ремесленный комплекс, образовался местный рынок. Цай Тинь Лань так описывает Хюэ: «Город окружен кирпичной стеною, весьма крепкою и довольно красивою... высотой более 10 футов, а в окружности 4—5 футов, имеет восемь ворот... В излучинах реки стоит множество военных и купеческих судов, также и перевозных барок под соломенными навесами. Близ города, с четырех сторон, находятся хорошо об­строенные торговые площади; на них бесчисленное множество всяких товаров; дома обывателей построены ровно, все чисты и красивы»[205].

Интересные сведения о жизни Хюэ XVIII в., его архитектуре приводит в своей книге видный ученый феодального периода Ле Куи Дон. Он писал: «Территория Фусуана обширна, около 10 за­мов[206]… в центре, на возвышенном месте, императорская резиден­ция, построенная в направлении с северо-запада на юго-восток. С основания города прошло всего 90 лет, а наверху уже построе­ны храмы для богослужений с многочисленными внутренними га­лереями, внизу — жилые дома».

В большом городе, вне стен цитадели, вдоль широкой цент­ральной улицы, по свидетельству Ле Куи Дона, располагались верфи и продовольственные склады, рынок и связанные с ним торговые кварталы. Протекавшая через столицу река служила важнейшим транспортным путем, связывающим город с сельской округой. В описании Ле Куй Дона видно заметное социальное расслоение жителей города. Дворец охраняли размещенные вокруг него сухопутные и морские войска. Влиятельные придворные выбрали для жилья лучшие места по берегам реки, где построили свои дома и разбили сады.

Портовые города играли важную экономическую роль, осо­бенно на юге. Они являлись центрами внешней торговли, а также конечными пунктами закупочной торговли, которая велась во внутренних районах. В Сайгон и другие южные порты Вьетнама приходили корабли из Китая, Японии, Малайи, Сиама, других стран Азии и из Европы. Другими развитыми портовыми городами были Дананг, Вунглям, Хоангша, Танкуан и др. Ханой, Хюэ и Сайгон также являлись городами-портами если не внешними, то внутренними.

Во Вьетнаме помещичье землевладение сложилось только к XVIII в. и при этом характеризовалось преобладанием мелкой частнофеодальной собственности. Поэтому здесь не было фигуры крупного всевластного феодала, который подчинил бы себе город и с которым шла ожесточенная борьба. Слабый вьетнамский по­мещик не мог противопоставить себя городу и повлиять на его развитие.

Уже к началу XIX в. во Вьетнаме сложились условия для раз­вития новой массовой формы городской жизни, а города стали играть все большую роль в жизни вьетнамского феодального общества. Это явилось прямым следствием сдвигов, происшедших в его социально-экономической структуре и связанных с перехо­дом на стадию позднего феодализма. Развитие частнофеодальной системы сопровождалось ускорением развития производительных сил, углублением общественного разделения труда, изменением производственных отношений. Таким образом, сам уровень социально-экономического развития общества обусловил широкое распространение городских форм жизни.

Рост городов происходил в основном по двум путям. Во-пер­вых, усилился процесс концентрации ремесла и торговли в сто­лицах. В то же время усилилось и обрастание ремесленными и торговыми поселениями административных центров. Значительного развития достигли такие из них, как Фохиен (пров. Хайхынг), Хойан (пров. Куангнам), Тханьха (пров. Тхыатхиен), Зядинь (Сайгон, пров. Зядинь). В этих городах сосредоточивалось все больше ремесленников и торговцев, оживленно функционировали рынки, появлялись лавки иностранных купцов[207]. Процесс посте­пенного превращения городов — административных центров в местные экономические центры в основном шел на территории Се­верного и Центрального Вьетнама, где существовала веками сложившаяся и устоявшаяся административная структура. На юге же преобладал путь развития города из возникавших на новых местах торгово-ремесленных поселений. Здесь административная структура только образовывалась в XVIII в. в ходе освоения вьетнамцами новых земель. На новых, свободных от аграрного перенаселения территориях сформировалось более сильное, чем на севере и в центре, частное землевладение. В то же время на юге еще быстрее происходили распад деревенской общинной ор­ганизации, ослабление внутриобщинных связей, что привело к углублению лежавшего в основе развития города процесса отде­ления ремесла от сельского хозяйства.

Отсутствие в южной части страны городов, монополизировав­ших, подобно Ханою и Хюэ, ремесло и торговлю в прилегающих областях, также способствовало возникновению здесь ряда новых экономических центров. Развитие на юге городской жизни было облегчено одновременно тем, что здесь слабее проявлялось влия­ние консервативных устоев феодального общества, особенно в условиях притока на осваиваемые земли новых групп населения.

Торгово-ремесленные городские поселения возникали в южной части страны на местах рынков, промыслов, перекрещивания сухо­путных и особенно водных торговых путей, выращивания и обра­ботки технических и прочих культур, производства ремесленных товаров, вокруг рудников. Часто город вырастал в результате со­единения нескольких подобных экономических организмов. Ярким примером развития на юге города из небольшого торгово-ремесленного поселения является Сайгон, ставший в середине XIX в. вторым по значению после Ханоя экономическим центром Вьет­нама.

Прообразом Сайгона являлся торговый центр, сложившийся на берегу р. Донгнай. Уже в XVII в. он имел важное экономиче­ское значение. По реке сюда приплывали торговать вьетнамские и китайские джонки, малайские, голландские и португальские ко­рабли. Это место использовали для стоянки даже испанские воен­ные суда.

Дальнейшему развитию Сайгона способствовало расселение здесь в 1777 г. солдат крестьянской армии Тэйшонов, которые провели большие работы по перестройке Сайгонского порта и углублению каналов для облегчения водного сообщения между Сайгоном и дельтой р. Меконг. Уже в этот период Сайгон фактически стал главным городом южной части Вьетнама. В 1790 г. Нгуен Ань построил цитадель города, внутри которой располага­лись храм предков, склады, пакгаузы, оружейный завод. Крепость играла важную военную роль до 1836 г., когда Минь Манг разру­шил ее как центр восстания Ле Ван Кхоя.

Одновременно с расцветом цитадели Сайгона продолжал раз­виваться и город вокруг нее. Правда, как показывает карта 1815 г., Сайгон состоял тогда всего из одной улицы (собственно Сайгона) и большого торгового квартала (Телон)[208]. Но и в то время иностранцы, посещавшие южную часть страны, отмечали размеры Сайгона и активность экономической жизни в городе. Американец Уайт назвал Сайгон «одним из главнейших городов Кохинхины» и оценил его численность в 24 тыс. человек[209]. А вот, как описывал свои впечатления другой европейский путешествен­ник: «Улицы прямые, широкие и удобные; численность населения значительна»[210]. Расцвет торговли в Сайгоне отмечало и офи­циальное издание династии Нгуенов по географии страны, описы­вающее восемь рынков, располагавшихся на его территории[211].

«Свободное» образование городов хотя и было более харак­терно для юга в силу сложившихся там условий, но имело также место и на севере, что подтверждает наличие общего для всего Вьетнама характера процесса развития городской жизни. В конце XVIII — начале XIX в. в дельте Красной реки и в районе китай­ской границы происходил быстрый рост городских поселений в ре­зультате объединения ремесленных, горнорудных и торговых по­селений. Во всей стране в основе процесса создания новых город­ских поселений вне традиционных административных центров ле­жали такие факторы, как развитие мелкотоварного ремесленного производства и товарного хозяйства частного феодала, между ко­торыми налаживался обмен посредством рынка.

Распространенным типом небольшого городского поселения на юге был так называемый тхуок. Имели место также комплексы из двух-трех тхуоков. Тхуок, являясь административной единицей провинциального подчинения, представлял собой объединение по­селений, незначительная часть которых была сельскохозяйст­венными, а большинство — специализированными ремесленными поселениями (фыонгами). Все они располагались на компактной территории и имели общее название. Тхуоки включали от 2 до 80 фыонгов, что зависело от степени разделения труда, уровня специализации, специфики отрасли ремесленного производства. Каждый тхуок, как правило, представлял какую-либо одну от­расль ремесленного производства и имел внутреннюю специализа­цию по фыонгам, что свидетельствует о высоком уровне отделения ремесла от сельского хозяйства. Это подтверждается и тем, что одновременно фыонги имелись и в самой сельской местности. Таким образом, подобные городские поселения занимались товар­ным производством для деревни, которая лишь частично удовле­творяла свои потребности в ремесленных товарах повседневного назначения.

Городские поселения типа тхуоков (порой они назывались дои) стали к XIX в. крупными специализированными центрами ре­месла в южных районах страны и выпускали здесь основную часть ремесленной продукции.

В Куангнаме образовалось два городских центра шелкоткаче­ства, один— кораблестроения, один — по изготовлению циновок, один — по изготовлению ламп, два — по производству масла и бла­говоний. Обычно производство продукции в тхуоках имело полный цикл. Так, в центре шелкоткачества пользовались собственным сырьем с посадок шелковицы, производили различные сорта тка­ней, окрашивали их.

В новых ремесленно-торговых объединениях углублялось иму­щественное неравенство, возникали зачатки будущей мануфакту­ры. Например, в корабельном тхуоке ремесленники, сооружавшие судно, были его совладельцами и участвовали в торговых опера­циях. В то же время здесь имелись наемные рабочие (иногда бо­лее половины жителей тхуока), которые этими правами не поль­зовались.

Ряд городских поселений на юге, как и на севере, специализи­ровался на добыче полезных ископаемых, разработке сырья и древесины, рыболовстве и овощеводстве и уже на этой базе про­изводили ремесленную продукцию и продукты питания (например, изготовление рыбного соуса на местах рыболовства, ювелирных изделий на местах добычи золота). Добыча и обработка золота, значительные запасы которого имелись на юге, получили особенно широкое развитие. Здесь сложилось пять центров, из которых три были крупными. Важное экономическое значение имел центр по разработке залежей соли, обслуживавший весь юг.

Незначительное число городских ремесленных поселений с ши­роким производственным профилем выпускало, как правило, про­дукцию, имевшую общую сырьевую базу. Так, в одном из них (в уезде Куиньон), производившем главным образом различные сор­та бумаги, изготовлялись также масло, вино и лекарства. Тот факт, что большинство тхуоков специализировалось в какой-либо одной отрасли производства и выпускало количество продукции, рассчитанное на более обширные районы,, подтверждает существо­вание нескольких местных рынков, широкое развитие торговли между городскими поселениями и сельской местностью, без чего невозможно функционирование подобного экономического меха­низма. _:

Сельские жители покупали орудия земледелия, предметы быта, соль. Население городов, промысловых районов и районов вы­ращивания технических культур приобретало на рынках продукты питания. Такие рынки часто появлялись в местах расположения городских поселений. Примером может служить Телон, «большой рынок», образовавший торговый пригород Сайгона.

В целом ремесленно-торговые городские поселения стали иг­рать в XIX в. самостоятельную роль в экономической жизни страны.

На юге имелось к началу XIX в. от 30—35 до 45—50 городских поселений типа тхуоков, что, безусловно, говорит о заметном раз­витии городской жизни в этой части страны, учитывая существо­вание еще и портовых торговых центров. Население тхуока коле­балось в пределах от нескольких сот до 5 тыс. человек, часть из них занималась сельским хозяйством. В первую очередь это было население, которое не входило в фыонги и, живя земледелием, обеспечивало тхуок минимумом продуктов питания. Оно также занималось выращиванием необходимых для ремесленного произ­водства технических культур, разработкой для него источников сырья и металлов.

Подтверждением промежуточного положения жителей город­ских поселений между ремесленником и крестьянином является характер их налогообложения. Хотя основной налог с производ­ства (тхо шан) они платили ремесленной продукцией или деньга­ми, а подушные платежи (более десяти видов) — в основном деньгами, в ряде тхуоков население платило земельный налог и подушные сборы натурой (обычно рисом).

Торгово-ремесленные поселения, возникавшие во Вьетнаме в XVIII—XIX вв., таким образом, не утратили окончательно связь с сельским хозяйством. Полуаграрный характер многих городов был типичен для тогдашнего Вьетнама.

Ремесленно-торговые поселения, получившие в XVIII—XIX вв. широкое распространение на севере и особенно на юге Вьетнама, несмотря на сохранение в них сельскохозяйственного элемента, обладали всеми признаками городов. Городские поселения, как правило возникавшие стихийно, получали поддержку от государст­ва. При основании императорской инвеститурой им давалось раз­решение на существование и одновременно жаловался официаль­ный культ. Фактически города получали самоуправление и госу­дарство не занималось строгой регламентацией городской жизни, которую жители организовывали согласно своим интересам.

Структура городского управления почти полностью была ско­пирована с общинной организации. Многовековое существование во Вьетнаме общины оказало решающее влияние и на городские поселения. Последние, образуясь на основе сельских и ремеслен­ных общин, в условиях разрушения общинной производствен­ной организации заимствовали главным образом ее юридические формы.

Особенности возникновения вьетнамского города — экономиче­ского центра не способствовали развитию в нем цехового строя, подобного тому, который существовал в Европе. Деление ремес­ленников и торговцев внутри городской общины соответствовало их принадлежности к специализированным ремесленным и торго­вым поселениям (фыонг и фо), образовавшим город. Относитель­ная свобода вьетнамских городов, отсутствие в них фигуры все­властного феодала также не стимулировали создания узких кор­поративных объединений в форме цехов ремесленников и гильдий купцов для защиты общих интересов и приобретения приви­легий. Еще одним препятствием к какому-либо другому группо­вому делению населения было наличие строго регламентирован­ных государством категорий городских жителей.

Фактически деление на категории отражало социальный со­став городского населения. Высшую социальную группу, которой и принадлежала власть в городе, составляли государственные чи­новники, ростовщики и крупные купцы. Привилегированное поло­жение занимали также военные, в первую очередь офицерство. Далее следовала наиболее многочисленная, также полноправная категория ремесленников, торговцев и лиц, занимающихся сель­скохозяйственным трудом. Часто ремесленника трудно было отли­чить от мелкого торговца, так как и тот и другой занимались одно­временно изготовлением и продажей товаров. Еще ниже на со­циальной лестнице располагались группа лиц, работавших по най­му, и обширный в условиях тесной связи вьетнамских городов с речным и морским хозяйством слой матросов, лодочников, пере­возчиков и т. п. Наконец, на самом дне города, образуя своего рода люмпен-пролетариат, находился отряд бедняков (нищих), беглых, преступников. Подобное деление населения на категории свидетельствует о том, что социальное расслоение и имуществен­ная дифференциация довольно далеко зашли во вьетнамских го­родах к началу XIX в.

Сложившиеся в конце XVIII — начале XIX в. условия открыва­ли благоприятные перспективы для роста городских поселений, их эволюции к развитому городу, расширения и экономического укрепления столичных и портовых центров, развития в городах ремесла и торговли, зачатков капиталистического способа произ­водства.