ОРУДИЕ ЗАКОНА

В свите Фридриха находился знаменитый болонский правовед Роффред фон Беневент. Именно его следует считать помощником Фридриха в разработ­ке «Капуанских Ассиз», с помощью которых Фрид­рих расчистил джунгли власти и права, разросшиеся после смерти Генриха VI (ум. в 1196 г.) в Королев­стве обеих Сицилии.

В основном законе «Капуанских Ассиз», «Dе resignanadis privilegis»* (* «Об отмене привилегий» (лат.).), Фридрих отменил все дарения, привилегии и грамоты на владение. Все владельцы обя­зывались представить в имперскую канцелярию все до­кументы на проверку. Здесь их проверяли и в основном отклоняли. Проверка привилегий порой рассматрива­ется как гениальный ход Фридриха П. Карл Хампе ут­верждает: «Подобного рода действия, направленные на возвращение отчужденных владений короны, в англо­норманнском и сицилийско-норманнском государстве, а также в связанном с ними родственными узами Ара­гоне с давнего времени являлись обычным делом».

Генрих IV (1054—1106 гг.) тоже пытался вернуть во владение короны растраченное за годы его несовер­шеннолетия имущество. Для установления королевской собственности применялся так называемый инк­визиционный процесс, вызвавший, правда, кровавые войны с саксами, прекратившиеся лишь в 1075 году, после заключения Шпейерского мира и возврата вла­дений короны.

Еще Карл Великий действовал подобным образом в 80-х годах VIII века, завоевывая королевство Лангобардию. Он тоже объявил все предоставленные до оп­ределенного дня привилегии Лангобардского королев­ства недействительными и устроил их пересмотр. Та­ким образом, меры Штауфена являются инструментом правления средневековой королевской власти.

Король Рожер II Сицилийский, дед Фридриха по ма­теринской линии, законно обосновал подобный пере­смотр имущественных отношений. Но тогда это было равнозначно осторожной прополке сорняка. Фридриху же пришлось иметь дело с многолетней анархией, уко­ренившейся с течением времени. Тем непреклоннее тре­бовал король возврата, если имелась хотя бы видимость основания.

Законом, опирающимся на старое норманнское ко­ролевское право, признающее все крепости и оборони­тельные сооружения подлежащими передаче короне, сицилийское дворянство полностью лишили власти. Ослабленному таким образом дворянству приказали заключать браки только с согласия короля. Данный за­кон, такой же строгий, как и запрет на право наследо­вания, позволял наследникам ленника вступать в свои права не автоматически, как прежде, а только с разре­шения короля.

Фридрих II принудил всех в течение двух лет к но­вому общественному устройству.

Отныне никто не имел права вносить какие-либо из­менения в правовой статус лена, для которого действительным сроком был определен день смерти последне­го норманнского короля, а также жениться, наследовать или передавать лен кому-либо. Жизнь общества, пусть не вполне совершенная, но все-таки более свободная, ос­тановилась, подчинившись воле одного человека. Не ленные владения давали теперь власть и почести дво­рянству, а личная служба королю — воинская либо чи­новная.

Удивления достойны не изданные Фридрихом за­коны, ссылающиеся на прецеденты, а та энергия и ско­рость, с которой он реализовывал свои мероприятия. Вторым феноменом является то, как быстро разбилось под твердой рукой Фридриха сопротивление столь не­покорной когда-то сицилийской знати. И летописец мог с полным правом констатировать: «В королевстве все склонили головы перед императором». 3 марта Фрид­рих пишет из Трани Гонорию, обеспокоенному проис­ходящими событиями не только как папа, но и как су­верен Сицилии:

«Помнится, Мы уже сообщали Вашей милости в дру­гих посланиях, как Мы по причине того, что император, Наш отец, очень многое отдал из государства в надежде на возврат, из того, что ему следовало удержать, и по­скольку после смерти императора привилегии с его пе­чатью, из-за которых большая часть наших владений пе­решла в чужие руки, должны считаться ненастоящими, приказали: все привилегии сосредоточить в Наших ру­ках, в том числе и оформленные различными правите­лями, от коих Мы были зависимы, под различными пе­чатями для пагубы королевской власти...»

Без всякого сомнения, Фридрих имел право перепроверить розданные различными правителями — Марквардом фон Анвейлером, Вильгельмом Каппароне, а также епископом и канцлером Вальтером ди Пальярой — привилегии и их правомерность. Ведь розданные ими при­вилегии служили в своем большинстве их собственно­му, а не государственному благополучию.

Следующие слова в письме Фридриха являются зна­ковыми и позволяют нам частично понять образ его мыслей и то понимание закона, проявившееся в его по­литических действиях: «...император, Наш отец, многое отдал из государства в надежде на возврат, из того, что ему следовало удержать...»

Это инсинуация Фридриха. Император Генрих VI был твердым и жестоким правителем, но оставался че­ловеком интеллигентной честности. Он много раз ус­тоял против давления со стороны папы Целестина III и не принес ленную клятву на Сицилию, считая свое королевское право на Сицилию основанным на пра­вах императорского положения; Генрих VI никогда не приносил клятвы, намереваясь ее преступить. Инси­нуация о раздаче им государственного имущества в надежде на возврат соответствует поведению его сына Фридриха II, охотно приносящего клятвы и либо на­рушающего, либо не выполняющего их. Если речь идет об обещании разделения королевства и империи, то семь раз он поклялся в этом и столько же раз нару­шил клятву. Можно также вспомнить постоянно на­значаемые и вновь невыполняемые сроки крестового похода.

Подобное поведение — идти на вынужденные ус­тупки, а когда необходимость отпадает, «брать себе то, что хотелось бы сохранить», является характеристи­кой политических действий Фридриха вплоть до са­мой смерти.

После того как Фридрих решил проблемы на мате­риковой части Королевства обеих Сицилии, его забо­той стал остров.

Конец морских держав

Сицилия была не только житницей средиземномор­ских стран, но и производителем фиников, сырья для производства сахара и других южных растений. Возде­лывались конопля и лен, существовали значительные производства шелка и шерсти.

Кроме того, благодаря безопасным портам остров ис­пользовался в качестве перевалочной базы левантий­скими мореплавателями, торговавшими здесь товарами своей родины, а на обратном пути продававшими или менявшими на сицилийское зерно или шелк товары с Востока. Как правило, две крупные морские торговые державы — Генуя и Пиза — противостояли в этом друг другу.

В больших портовых городах — Палермо, Месси­не, Катании, Сиракузах и Агридженте — они пользо­вались привилегиями. Главной среди них являлась фондако, от арабского слова «фундук» — «происхож­дение». Но тогда оно чаще обозначало использование складов и факторий, чем происхождение. Самым важ­ным представляется то, что они пользовались свобо­дой торговли, то есть были освобождены от уплаты таможенных пошлин, налогов и сборов. Политически генуэзцы держались вместе с ломбардцами и поэтому относились к императору скорее враждебно. Пизанцы, напротив, были его сторонниками.

Когда Фридрих совершал полное приключений пу­тешествие в Германию, императорская Пиза приняла сторону императора Вельфа Оттона IV, а враждебная последнему Генуя поддержала молодого сицилийского короля, дав ему приют, пропитание и кредиты. Благо­даря услуге, предоставленный юному Фридриху, гену­эзцы вскоре получили преимущественное положение наострове. Они также поддерживали короля против недру­желюбной Пизы. После падения Оттона IV на Сици­лии воцарилось генуэзское господство в торговле.

С какой разбойничьей жестокостью велась на Си­цилии борьба морских держав за доминирующее поло­жение в торговле, Фридрих узнал еще в годы своего не­совершеннолетия. Пизанские моряки — купцы, по воз­можности действующие и как корсары, — завоевали Сиракузы, изгнали епископа и жителей, устроили пи­ратскую крепость под защитой Пизы. Пизанцы охотно поддерживали их опорный пункт, хотя, используя дип­ломатическую хитрость, официально дистанцировались от разбойничьего порта.

Летом 1204 года — Фридриху к тому времени уже исполнилосьдесять лет, и он осознанно переживал про­исходящее — случай привел большой генуэзский флот на Крит. Они задумали отобрать у пизанцев Сиракузы. Предводителем стал знаменитый генуэзский корсар Аламан да Коста. На Мальту прибыли для подкрепле­ния генуэзские галеры. Совместными усилиями они за­хватили Сиракузы, и морской разбойник Аламан да Ко­ста отныне стал именоваться «Божьей, королевской и города Генуи милостью графом Сиракузским и другом короля».

Гнездо морских разбойников находилось под защи­той Генуи, на деле сумевшей реализовать определенные права на Сиракузы согласно привилегии, полученной от императора Фридриха Барбароссы. Обладая Сира­кузами, Мальтой и Критом, Генуя держала в своих ру­ках важнейшие бастионы торговли с Востоком.

Однако тирании морских разбойников не было мес­та в королевстве Фридриха. Генуэзцы бросились к папе, и граф Сиракузский нашел у него — как и все против­ники Фридриха — приют и понимание. Затем Фридрих нанес решающий удар. Для этого ему не потребовались ни войска, ни флот, а лишь уже упомянутые «Капуанские Ассизы». Некоторым препятствием явилось то, что при проверке предоставленных городу привилегий ус­тановили: их выдача производилась до 1189 года, изве­стного как год вступления их в силу.

Но Фридрих легко решил данную проблему: на при­дворном совете в Мессине в мае 1221 года он перенес отправной год с 1189 на 1154-й, год смерти короля Рожера II. Одновременно он привел в действие статью за­кона «Капуанских Ассиз», отменяющую всякое преиму­щество иностранцев перед коренным населением в ос­вобождении от таможенных пошлин и сборов.

Протест морских городов-государств, в особеннос­ти Генуи, не без оснований упрекавшей его в неблаго­дарности, Фридрих отмел. Он выкрикивал такие угро­зы, что адмирал сицилийского флота, генуэзец по име­ни Гиллельм Поркус, предусмотрительно сбежал. Но Фридрих добился своей цели. Благодаря отмене при­вилегий морских городов значительно возросли дохо­ды государства. Городской летописец Генуи сетовал: «Десять процентов и даже более составляют теперь на­логи, отягощающие товары в королевстве».

Политика в сфере судоходства и торговли

Фридрих сознательно бросил вызов владеющему всем Средиземноморьем капиталу, обновив старый нор­маннский закон о судостроении, содержащийся в «Ка­пуанских Ассизах».

Деяния короля продемонстрировали всевластие го­сударства. Частные верфи, невзирая на время их осно­вания, до 1189 или 1154 года, конфисковывались коро­ной. Находившиеся в портах частные суда или принудительно выкупили, или конфисковали. Затем импера­тор выстроил новые государственные верфи, посколь­ку для защиты реквизированных или выкупленных по принуждению торговых судов ему требовался военный флот.

Драконовские меры он оправдывал перед Римской курией следующим аргументом: еще в 1221 году двум эскадрам надлежало отплыть к войску крестоносцев в Египет, а Фридриху следовало подготовить до 1225 года сотню галер и пятьдесят грузовых судов. Во главе ново­го флота он поставил знаменитого корсара, графа Ген­риха Мальтийского, генуэзца, как и его предшественник. Одновременно с проводимыми мероприятиями все кре­пости острова передали в собственность короля. Они приняли на себя береговую охрану и служили отправ­ными пунктами для войны с сарацинами.

В экономической политике все также подчинилось королевской воле. Теперь, когда имелись собственные суда, король занялся торговлей зерном. Из летописей 1224 года нам стало известно: фиск (под этим словом всегда подразумевается государственное всевластие) путем радикального ограничения экспорта настолько понизил цены на зерно и скот, что они уже не покрыва­ли расходов. Теперь при разорительных низких ценах фиск мог все дешево закупить, наполнить амбары и про­давать по самой высокой цене — экономика, направлен­ная против собственного населения.

Но Фридрих, однако, стоял лишь у самых истоков абсолютистского государства. В сороковых годах его экономическая и государственная политика достигла ужасающей завершенности. В 1222 году Фридрих по­велел чеканить серебряный империал, курс которого удерживался принудительно. Позднее, в 1223 году, про­изошло первое повышение прямого налога, затем повто­рявшееся каждые два-три года. В последние годы императора налог стал ежегодным. Из «сбора пожертвова­ний», задуманного поначалу как единовременная по­мощь, император вывел сумму, обязательную для взноса. Необходимость налогов обосновывалась пе­ред подданными так: «Правитель, украшенный блес­ком императорского титула, не считает зазорным на­зываться «выходцем из Апулии». Он славит доброту и плодоносность наследной страны, выбранную им местом своего пребывания. Его желания соответству­ют желаниям его подданных — они у него всегда такие же, как у них. Поэтому он, не щадя собственных уси­лий, не щадит и наследственное государство — Сици­лию. Жители королевства должны принимать участие в чести правителя на зависть всем другим народам».

По крайней финансовой необходимости здесь при­шлось прибегнуть к пафосу, высокому стилю канцеляр­ского языка и к той стороне правящей идеологии, кото­рая была обращена к сицилийскому наследному госу­дарству.

Сбор средств впервые учредили в 1223 году, когда возникла необходимость военного давления на горных сарацин.

Сарацины

Нет, необходимости покорять замкнутое простран­ство, которым владели сарацины, вовсе не существова­ло. Это уже сделали норманны задолго до Фридриха. Сарацины удалились в горы, где жили под защитой сво­их крепостей. И сарацины из Палермо, сумевшие уце­леть после кровавой резни христиан (1209 г.), тоже ушли к ним. Вероятно, их ряды умножили сарацины с Афри­канского континента.

Внезапным нападением Фридрих захватил сарацин­скую горную крепость Ято, сегодняшнюю Энну. В пор­ту Катании курсировал сицилийский флот под коман­дованием графа Мальтийского, планирующий перехва­тить приток сарацин из Африки. После первого успеха Фридрих опять покинул остров, похоронив в Палермо Констанцию Арагонскую, умершую в 1222 году в Ката­нии. Адмирал граф Генрих Мальтийский стал главно­командующим в битве с сарацинами. В изматывающих малых войнах, продолжавшихся еще два года, он брал крепость за крепостью. Тем не менее сарацинам удалось отвоевать горную крепость Ято, хотя позднее они все же были побеждены военной мощью императора.

Лагеря военнопленных на берегу наполнялись сара­цинами, готввыми принять смерть с восточной покорно­стью судьбе. И тут Фридриху удалось совершить шах­матный ход, поразивший современников и глубоко осуж­денный папской курией.

Минареты в Италии

В годы юности Фридрих уже сталкивался с исламом, его людьми и их мышлением. У него был учитель из са­рацин, благодаря чему он понимал менталитет восточ­ных людей и знал, как ненависть побежденного при ве­ликодушном обращении победителя может обернуться не только благодарностью, но даже любовью и безгра­ничным почтением.

Он не стал мстить плененным горным сарацинам и переправил их на континент. В Лючере, находившей­ся в двадцати километрах юго-западнее Фоджии и за­планированной им в качестве будущей столицы, он по­селил их на красивой горной вершине. Рядом с замком посреди итальянской земли возник мусульман­ский город. Уцелевшие до сегодняшнего дня стены от­носятся также ко времени Карла Анжуйского (1265— 1282 гг.). Фридрих предоставил сарацинам свободу ве­роисповедания, тем самым еще крепче привязав их к себе. Ведь он был для этих оторванных от своей земли, живущих на чужбине людей единственной защитой. Под прилежными руками сарацин, обладающих глу­бокими аграрными познаниями, Лючера стала центром цветущей местности.

Самым важным было, что почитающие его как ку­мира сарацины представляли собой внушительную во­енную силу. Пехотинцы и легкая кавалерия, быстрые и подвижные, были преданы ему до смерти и невоспри­имчивы ни к какой папской анафеме.

В городе действовали серебряные и золотые мастер­ские, а в императорских палатах Лючеры прилежные де­вушки-сарацинки работали над шелковыми и другими тканями для «султана», как они называли императора. В императорских покоях неугомонная фантазия неко­торых современников видела исполненный наслажде­ний и грехов гарем императора. Фридрих II окружил себя сарацинскими прислужниками, приученными к восточной деспотии и выполнявшими волю императо­ра с поспешным раболепием. Фридрих настолько дове­рял сарацинам из Лючеры, что перевел туда государ­ственную сокровищницу Штауфенов.

Разумеется, мусульманский микрокосмос в сотне ки­лометров от стен Рима, посреди христианской Италии, стал для папства неприятностью из неприятностей. Как только завершилось строительство мечетей и их строй­ные, украшенные полумесяцем минареты устремились подобно пикам в голубое небо Италии, разразился гнев папы. 3 декабря 1232 года папа Григорий IX пишет им­ператору:

«С удивлением и сокрушением мы узнали, как сыны погибели, то есть сарацины, поселенные Тобою в Апулии, по разрешению Твоей милости, во что не верится, превратили церковь Святого Петра в Баньо-Фоетана, по полному праву принадлежащую монастырю Свято­го Лоренцо в Аверсе, в дьявольское место. Поскольку обилие свобод, предоставленных Тобою сарацинам, на­ходится в опасном для христиан соседстве и вызывает ужасу многих, кто слышал об этом, Твоему высочеству следовало бы подавить их дерзость, дабы они не отва­живались более сбивать с толку сердца Твоих поддан­ных, в особенности Нашему избавителю должно казать­ся несправедливым, что сыны Велиала, которые долж­ны быть связаны узами рабства, притесняют сынов света в Нашей стране или грешным образом уравниваются с ними в правах».

Возражая папе, Фридрих утверждает — переселение сарацин послужит их христианизации.

«Не угодно ли будет Вашему святейшеству послать несколько братьев из духовного ордена для обращения сарацин, проживающих в Лючере в Капатинате и вла­деющих итальянским языком, так как Мы желали бы, дабы священники прибыли и начали проповедовать сло­во Божье. Мы намереваемся вскоре быть в той местнос­ти, где хотели бы с Божьей помощью оказать братьям содействие словом и делом, тем более многие из Наших сарацин с Нашего согласия и по зову Господа уже обра­щены к знанию веры. Поэтому для Нас явилось бы осо­бой радостью видеть их в полной мере обращенными, раз уже предыдущие священники привели их к почита­нию Бога единого».

На самом деле Фридриха совершенно не интересо­вала христианизация мусульман: храня верность исла­му, они оставались невосприимчивыми к папской ана­феме.

И прежде всего, как иноверцы, они платили подуш­ную подать. Если осознать, что в момент смерти Фрид­риха его сарацинское войско составляло около тридца­ти пяти тысяч человек, прибавить сюда женщин, детей и стариков, то можно заключить, что сарацинская коло­ния Лючеры по численности достигала огромных раз­меров. При христианизации такого количества мусуль­ман император понес бы большие финансовые потери. Эрнст Канторович, прославляющий Фридриха биограф, пишет не без критики: «Фридрих II сумел менее чем за три года преобразовать сицилийский хаос в монолитное (до известной степени) государ­ство. Его средства и орудия для достижения цели ме­нялись в зависимости от противника: (он был) бо­лее беззастенчив, чем ненадежные бароны-предате­ли, и более расчетлив, чем приморские города, или по меньшей мере не уступал им».

Однако обещание папе совершить крестовый поход в конце лета 1221 года, добровольно данное им в 1215 году в Аахене и подтвержденное на его коронации им­ператором 22 ноября 1220 года, он еще не выполнил. В Дамиетту послали лишь две императорские эскадры под командованием адмирала Генриха Мальтийского и бывшего канцлера Вальтера фон Пальяры. Они при­были слишком поздно и не смогли спасти войско кре­стоносцев.

Основание Неаполитанского университета

Одним из величайших свершений императора Фрид­риха II явилась ликвидация церковной монополии на об­разование с основанием университета в Неаполе. В дан­ном случае дело было не в учености, не в гуманистических идеалах образования — как почти во всех его поступ­ках, речь шла о власти.

В его университете — первом государственном уни­верситете — должна была сформироваться и получить образование правящая элита королевства.

Свободный от схоластики, находившейся всецело в епархии папства и церкви, от влияния Высшей школы в Болонье, самой знаменитой в то время и слишком сроднившейся духом с ломбардскими городами, универ­ситет в Неаполе призван был стать духовной кузницей кадров для Королевства обеих Сицилии. Здесь предсто­яло воспитываться государственным служащим, юрис­там, которые считали бы своего короля и королевство солью земли. Указ об основании, изданный, вероятно, в июле 12$4 года в Сиракузах, начинается впечатляюще и открыто провозглашает цели императора:

«Божьей милостью, позволяющей Нам жить и пра­вить, Мы пожелали, чтобы в Нашем королевстве из ис­точника науки и питомника учености появились мно­гие умные и дальновидные мужи, способные благодаря изучению природы и исследованию права служить Гос­поду, которому служит всё, и угодные Нам (своим) блю-дением справедливости. Их предписаниям по Нашей воле все должны будут повиноваться. Мы распоря­дились, чтобы в любимом Нами городе Неаполе изу­чались науки разных видов и расцвела ученость, а все, кто испытывает жажду знаний, смогли бы уто­лить ее в самом королевстве... Но Мы стремимся на­править добро на пользу Нашей государственности, поскольку Мы по Нашей особой милости заботимся только о всеобщем благе подданных. Разумеется, учащиеся будут иметь самые лучшие перспективы и могут ожидать всяческих благ, в то время как ленив­цев не ожидает никакое продвижение, сулящее дворянство. Того, кто готовит себя к судейскому поприщу, ожи­дают богатства в изобилии и шанс на благосклонность и милость».

Затем императорским указом устанавливались на­значения на должность профессоров, определялись сти­пендии, размеры платы на пропитание учеников (две зо­лотые унции), короче говоря, весь жизненный уклад сту­дентов был заложен, записан до мелочей, вплоть до порядка выдачи книг из библиотеки.

В отличие от своего деда, императора Фридриха I Бар­бароссы, в ноябре 1158 года издавшего на Ронкальских полях «Рrivilegium scholasticum»* (* «Привилегия школы» (лат.).) — закон, учредивший академическую свободу в Европе и по сегодняшний день являющийся основой свободного обучения и исследова­ния, — Фридрих учредил в деспотическом государстве деспотичный университет.

Фридрих определил в указе: «...Мы желаем, а также приказываем всем, управляющим провинциями и сто­ящим во главе учреждений власти, повсеместно и ши­роко известить и приказать всем учащимся под угрозой телесного и денежного наказания не сметь для своей уче­бы уезжать за границу или учиться и учить где-либо в другом месте за пределами государства. Если кто-нибудь из королевства посещает школу за пределами королев­ства, вы должны приказать его родителям под страхом вышеназванного наказания тотчас же вернуть его до праздника Святого Михаила...»

В послании от 1239 года император еще раз очень ясно излагает цель основания университета и собствен­ных просветительских устремлений:

«Хотя Наши рыцари хорошо знают ратное дело, все же подобает не только украсить императорское величие оружием, но и вооружить его законом; ибо и в военное и в мирное время налог должен использоваться разум­но и соответственно назначению...»

Все подчинено государственным целям, а цель и смысл государства есть императорское величие. Неуди­вительно, что из этого университета не вышло ученых уровня Петра из Виней или Таддеуса из Суессы: оба окончили Высшую школу в Болонье. Выпущенные из Неаполитанского университета чиновники изо всех сил служили выполнению государственных задач.

Своеобразие политики Фридриха заключается в том, что он все, даже самое незначительное, ставил на служ­бу государству. Это возможно лишь для человека, са­мого себя видящего целью государства и весь мир кон­центрирующего на собственном «Я».

Фридрих умел поставить на пользу самому себе все вокруг себя. Утилитаризм, полезность, вознесен­ная до уровня жизненного принципа, является фило­софией, впервые разработанной лишь в XIX веке. Ее ведущим теоретиком стал Джон Стюарт Милл (1806— 1873 гг.), а одним из первых практиков, без сомнения, — Фридрих II Гогенштауфен. Рассмотрим характерный пример.

Издание закона о евреях

В норманнской Сицилии сравнительно мирно сосу­ществовали иудеи, магометане, католики и православ­ные христиане. Именно Фридрих II вопреки своей хва­леной терпимости разделил сложившееся смешение религий и народов. Он удалил магометан с острова Си­цилия и поселил их отдельно на материке, создав в Лючере сарацинскую колонию. Там они находились под лучшим контролем, нежели в диком, необозримом горном мире острова. Уже из соображений полезности он сформировал из них тайное войско.

С иудеями он поступил по основополагающей тен­денции решений собора. По декрету иудеям следовало внешне отличаться от христиан: носить желтую заплат­ку и отращивать бороду, дабы их можно было опознать и «не путать с исповедующими христианство». Нару­шителей приказа лишали имущества, а бедным клейми­ли лоб.

Это не было направлено против иудейской рели­гии. Невозможно теперь выяснить, возникла ли ре­лигиозная терпимость Фридриха из признания рели­гиозного равноправия или из осознания религиозной равноценности трех религий, основанных на Писании. Изоляция магометан и знаки, позволяющие различать евреев, демонстрируют лишь его представления о по­рядке. Вплоть до XX столетия Фридриха превозно­сили как фанатика права. Скорее его можно назвать фанатиком закона, прежде всего своих собственных законов. И в данном случае ясно отражено его пред­ставление о порядке. Ведь неупорядоченность запу­тывает государство и вредит его целям.

Таким образом, иудеи могли, если они не наноси­ли вреда государству, беспрепятственно жить по соб­ственным религиозным законам. Благодаря некото­рым религиозным положениям они могли даже при­носить пользу государству. Император постановил в декрете: «...Из обязательств Нашего закона о ростов­щичестве Мы исключаем только иудеев, взимающих проценты, запрещенные законом Божьим, поскольку они, как известно, не подчиняются закону блаженных отцов церкви».

Постановление помогло всем. Евреи имели доход­ное ремесло, а государство — налоговые сборы с их дея­тельности. Фридрих пишет евреям Трани в 1221 году:

«...Мы, учтя покорность и добровольную службу, бе­рем евреев города Трани и их имущество под свою за­щиту. Мы навсегда гарантируем всем евреям, приехав­шим жить в город Трани и пробывшим там один год, налог с доходов, составляющий не более чем третью часть от тридцати восьми золотых унций, которые они должны ежегодно платить церкви Трани, каждый соот­ветственно своему состоянию...»

В скором времени все должно было измениться. Су­ществовал стародавний спор, подчиняются ли евреи, как иностранцы, государственной власти или, как неверные, власти церкви. Фридрих провозгласил евреев «государ­ственными» и поместил их в созданные им монополии.

Поскольку они подчинялись королевской палате, их называли «палатными евреями». Мы можем встретить их в монополиях государственных красилен, в перера­ботке шелка, в торговле шелком, где они на благо госу­дарства, а также на собственное благо занимали даже руководящие посты. Несмотря на религиозную терпи­мость, ни иудеи, ни сарацины не получили равнопра­вия. Нерасследованное убийство стоило общине, где оно произошло, сотни аугусталенов, если убитый был хри­стианином, и лишь пятьдесят платили за убитого еврея или сарацина.

Фридрих писал папе: «Мы стараемся, вдохновляе­мые небесами, вернуть к вере не только сарацинов Лючеры, но и всю общность народов...»

В высказывании Фридриха можно увидеть ритори­ческий фейерверк или, вероятно, чистую иронию, по­скольку христианизация сарацин и евреев противоре­чила бы государственным выгоде и доктрине. В случае с евреями он потерял бы палатных работников и отяг­чающие их налоги — подушный налог, налог на рожде­ние, на свадьбу и другие выплаты. Пока Фридрих ис­пользовал евреев во благо государству, он чувствовал себя по-особому связанным с ними в духовной и науч­ной сфере.

Так же как и Карл Великий, Фридрих II имел при дворе маленькую «республику ученых», где собирались люди всех народов и религий «под сводом свободного человеческого духа».

Мы встречаем здесь еврейских ученых: Иуду бен Со­ломона Коена, Якоба бен Аббамари, Моисея бен Соло­мона. Император почитал их как больших ученых, ком­ментаторов и переводчиков. С трудами великого еврей­ского философа Маймунида (ум. в 1204 г.) Фридрих познакомился благодаря Моисею бен Соломону из Са-лерно.

«Во враждебности к евреям Фридрих имел много братьев по духу среди современников, но в отношении свободного от предрассудков уважения к еврейским уче­ным — ни одного».

Фридрих не испытывал любви к евреям, но восхищал­ся рационализмом их духа. При этом Фридрих не отно­сился к терпимым князьям, каким его часто считают. Один из его самых крупных современных почитателей, Эрнст Канторович, пишет: «По своим личным качествам и по от­ношению к культам государства, на которое в равной сте­пени покушались бунтовщики и еретики, Фридрих в дей­ствительности являлся самым нетерпимым императором, какие вообще рождались в Западной Европе».

Фридрих и еретики

Исследователи жизни Фридриха II всегда удивля­ются, как кажущийся таким просвещенным, терпимым и равнодушным к религии император издал настолько радикальные, даже варварские законы против еретиков.

Разумеется, он сделал это не из желания заслужить бла­госклонность папы или церкви.

Вопрос легко выясняется, если мы примем в расчет фанатичное стремление Фридриха к порядку, свойствен­ные ему соображения полезности, требование обязатель­ного выполнения изданных им законов и усиливающее­ся с годами мнение о божественности императорского по­ложения. Целью его устремлений стало теперь не высокое положение первого германского императора Карла Ве­ликого или Веттинов и Франконской династии, а боже­ственность римских цезарей.

Соотнесем эти размышления с законом о еретиках.

Первое: еретик нарушает порядок.

Второе: нарушение порядка не соответствует госу­дарственным целям, так как уменьшает государствен­ную выгоду.

Третье: еретик оскорбляет не только Бога, но и обо­жествленное величие императора.

Поэтому Фридрих называет ломбардских бунтовщи­ков еретиками. Таким образом, законы против еретиков во всей своей жестокости изданы не только для второ­степенной задачи по защите церкви и веры, но и спо­собствуют осуществлению главной цели — построению абсолютного вездесущего тиранического государства.

Упрек папы Григория IX не является безоснователь­ным, когда он пишет Фридриху: «В королевстве никто не решается без Твоего приказа поднять руку или ногу». Правда, мы можем услышать также и слова похва­лы из уст Якоба Буркхардта, называвшего Фридриха «первым современным человеком на троне», но далее в тексте, обычно нецитируемом, стоит следующее: «Рас­поряжения Фридриха (особенно после 1231 года) ведут к полному уничтожению (зю!) института ленного госу­дарства, к превращению народа в безвольную, невоору­женную людскую массу с максимальной способностью платить налоги. Он централизовал всю судебную власть и правление неслыханным доселе в Западной Европе образом; никакой пост больше не мог быть занят народ­ным избранником под угрозой наказания разорения дан­ной местности и деградации горожан до положения за­висимых крестьян... Здесь больше нет народа, есть лишь контролируемые толпы подданных, которые, к приме­ру, не могли заключать браки с иностранцами и учить­ся за границей».

Для человека, производящего подобные обще­ственные сдвиги и рассматривающего самого себя как цель государства, все, кто бунтует против насаждае­мого в государстве порядка и его собственного боже­ственного величества, являются еретиками. И в самом деле, еретики и бунтовщики часто были связаны друг с другом. Во многих городах Ломбардии, особенно в Милане, свободолюбивое городское население пере­межалось с сектой патаренов, ранее созданной пап­ством для борьбы с Фридрихом Барбароссой народ­ной партией, среди которой скрывались с 1179 года и италийские катары.

Послушаем самого императора: «Забота о данной Нам небом королевской власти и высокое положение дарованной Нам Богом императорской власти вынуж­дает Нас обнажить светский меч, имеющийся у Нас на­ряду с духовным саном, против врагов веры и для ис­требления еретической подлости, для преследования змеиного потомства неверных, оскорбляющих Бога и церковь, как осквернителей материнского тела, пресле­довать их справедливым судом и не позволить злодеям жить...

...Поскольку разгорелся гнев Нашего величества про­тив оскорбителей Нашего имени и поскольку Мы при­говариваем виновных в оскорблении величества и их де­тей к лишению наследства, то будет еще справедливее и правильнее поступить так же против хулителей имени Божьего и оскорбителей веры Божьей, если Мы на осно­вании Нашего императорского всемогущества лишим на­следников и потомков укрывателей, пособников и защит­ников еретиков до второго поколения всего мирского имущества, общественных постов и почестей, дабы пре­бывали они в непреходящей печали из-за преступлений родителей».

Здесь наблюдается полное смешение понятий оскор­бления величества и ереси. Император подвергает су­дебной ответственности всех членов семьи за преступ­ление, совершенное одним человеком, и призывает сы­новей доносить на своих отцов:

«...Так как Бог есть Бог-ревнитель и воздает отмще­ние за грехи отцов, Мы не должны исключить из преде­лов Нашего милосердия следующее обстоятельство: если сыновья, не следуя отцовской ереси, откроют скрытое не­верие отцов, коим образом их вина может быть наказана, то вышеназванное лишение по причине их невиновнос­ти не должно последовать».

В другом эдикте, направленном против еретиков, сказано: «Итак, Мы приказываем Нашим законом, что­бы проклятые патарены испытывали страдания от той смерти, к которой они стремятся; чтобы они живьем у всех на виду были сожжены, подвергнуты наказанию пламенем, и Нам не должно препятствовать, что Мы при этом исполняем их собственное желание».

К неумолимой жестокости император добавляет из­девательство и насмешку над несчастными, которые должны сгореть в пламени.

В Италии, а также в Германии пылали костры с ерети­ками. Из Австрии герцога Леопольда VI (1198—1230 гг.) до нас дошла весть:

Ломбардия была бы подобна Эдему,

Если бы имела правителя Австрии,

Который всех еретиков приказывает варить,

Считает, что так они будут вкуснее.

Он не хочет, чтобы Сатана

Сломал зубы,

Когда будет их есть; поэтому воистину

Он их жарит и парит.

Правитель Австрии действовал исходя из поведения императора, сообщавшего своему капитану: «Мы реши­ли подсудимых, пойманных за преступление оскорбле­ния Нашего величества, после многих и различных пы­ток подвергать смертному приговору, дабы через нака­зание одного многим другим внушался страх; ибо жестокость при наказании преступлений такого рода есть знак милосердия».

Договор, заключенный в Сан-Германо

Если мы рассмотрим дела Фридриха в первые годы правления — «Капуанские Ассизы» и их испол­нение, подавление сицилийских баронов, возврат от­чужденной королевской собственности, создание флота и создание государственной монополии, по­беду над сицилийскими горными сарацинами, — то неизбежно придем к выводу: Фридрих никогда не со­бирался отправиться в крестовый поход в срок, обе­щанный папе Гонорию.

Разумеется, можно понять желание правителя преж­де всего привести в управляемое состояние свое хаотич­ное королевство, чтобы позволить себе покинуть свою страну и пуститься в рискованный крестовый поход.

Однако ему нужно было объяснить папе ситуацию, а не вести политику обещаний и обмана. Правда, Фрид­рих достиг своей цели, вновь и вновь отодвигая дату крестового похода, но кредит доверия к нему со сторо­ны папы постепенно уменьшался.

Папа полностью возложил на него вину за гибель войска крестоносцев при Дамиетте в паводковых во­дах Нила. Было забыто, что Фридрих послал на по­мощь герцога Баварского с воинским контингентом и графа Мальтийского с флотом. Папа и курия были уве­рены: император мог бы спасти войско крестоносцев. Остается под вопросом, был ли Фридрих в состоянии бороться со слепым фанатиком, кардиналом-легатом Пелагием, желавшим не только освободить Иерусалим и Святую землю, но и уничтожить неверных.

К тому же Фридрих непрестанно посягал на свобо­ду выборов епископов в королевстве, хотя и поклялся не делать этого, и папа даже написал ему: «Берегись, сын мой, оказаться обманутым, когда кажется, что обманы­ваешь Ты. Мы, в чьем распоряжении находятся глаза и уши многих, способны сделать как в империи, так и в Сицилии все необходимые Нам изменения».

Доверие между папой и императором катастрофи­чески уменьшалось. Напрасно Фридрих 11 февраля 1221 года издал знаменитый призыв к крестовому по­ходу и сообщил папе 25 октября того же года о катаст­рофе в Дамиетте, трагически закончившейся 30 авгус­та: «Печальную весть, досточтимый отец, Нам принес слух и пронзил Наше сердце мечом боли... Кто в хрис­тианском мире останется непотрясенным подобным крушением, когда узрит, что тот, кто притесняет Крест, празднует сие как победу?.. О, какой стыд! Сыны цер­кви бегут от собак синагоги, и над церковью Господ­ней возвышается победа Мухаммеда!»

В то время как Фридрих красноречиво оплакивал победу Мухаммеда, его горные сарацины строили мече­ти в Апулии.

Тем не менее благодаря императорской дипломатии и долготерпению старого папы удалось договориться о совместной встрече в Вероли — городке в Абруццо, на­ходящемся на территории церковного государства у са­мой границы с Королевством обеих Сицилии.

Достигнув соглашения о месте встречи, папа отпра­вился в середине зимы, в феврале 1222 года, в Аньяни, свою летнюю резиденцию. Два месяца ему пришлось ждать, пока не появился Фридрих в сопровождении большой свиты из германских и сицилийских дворян.

Фридрих изложил собственную позицию: после ка­тастрофы при Дамиетте грядущий крестовый поход не­пременно должен стать победоносным, для чего потре­буется мощный флот, предоставляемый его королев­ством. Поражение при Дамиетте произошло не по вине императора, а из-за стратегического просчета кардина­ла-легата. Крестовый поход потребует от империи все силы. Впрочем, заявил Фридрих, он единственный, кто может расторгнуть заключенное кардиналом-легатом перемирие. Но сделает он это только в том случае, если будет снаряжено гарантирующее успех войско кресто­носцев.

И вновь Фридриху удалось отодвинуть дату крес­тового похода.

В 1225 году курия в договоре, заключенном в Сан-Германо, установила императору последний срок на 1227 год при следующих условиях: Фридрих поклялся бес­смертием души отправиться в августе 1227 года в Свя­тую землю с тысячей рыцарей и в течение двух лет за­ботиться об их содержании. Кроме того, он будет дер­жать наготове суда для перевозки следующих двух тысяч рыцарей вместе с их оруженосцами и слугами и по три лошади на каждого, то есть кавалерию из шести тысяч лошадей, и обеспечит их переезд. Ему надлежит ко дню переезда внести сто тысяч золотых унций, прав- да, разделенных на пять взносов. Эта огромная сумма предназначалась для конфискации в пользу Святой зем­ли, если император опять по какой-либо причине не вы­ступит в крестовый поход или передвинет его. Кроме финансовых потерь, ему грозило отлучение от церкви. Гарантом договора стал магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца, честный человек, пользовавшийся заслуженным уважением у обеих сторон.

Как некогда Рейнальд фон Дассель являлся злым ду­хом Фридриха Барбароссы и император Рыжая Борода смог примириться с папой и Ломбардской лигой толь­ко после его смерти, так Герман фон Зальца был проти­воположным примером. При жизни он поддерживал ба­ланс в противоречиях между императором и папством, и только после его смерти разверзлась уже никогда не закрывающаяся пропасть между двумя всеобъемлющи­ми структурами власти Средневековья.

Но сейчас все казалось улаженным. Острые разно­гласия остались в прошлом.

Именно в 1222 году, встречаясь с папой, Фридрих попытался вернуть ранее принадлежавшие империи земли Центральной Италии, от которых он уже мно­гократно торжественно отказывался. Желание законо­мерное, ведь Центральная Италия пролегала, подобно блокирующей полосе, между Королевством обеих Си­цилии и ломбардскими землями, принадлежавшими империи. Но именно это составляло цель и смысл по­литики курии. Такую цену Фридрих должен был за­платить за императорскую корону: церковное государ­ство должно оставаться защищенным перед скрытой угрозой со стороны Штауфенов с севера и с юга. Если папе скрепя сердце пришлось смириться с фактически существующим союзом между королевством и импе­рией, то от последней гарантии защиты церковного государства он не хотел и не мог отказаться.

Желание Фридриха, таким образом, отвергли «как неуместную просьбу». Тогда Фридрих попытался в качестве минимального компромисса получить обрат­но прибрежную полосу между маркой Анкона и гер­цогством Сполето, намереваясь соединить Южную и Северную Италию. Но и это противоречило интере­сам церковного государства. Центральная Италия все же оставалась платой за императорскую корону Фридриха. Кажется, великий и рациональный импе­ратор страдал потерей способности воспринимать ре­альность, что заставляло его видеть только собствен­ные расчеты, не принимая во внимание интересы про­тивников.

Ему выпала судьба избалованного ребенка, получа­ющего все, что пожелает. И судьбой он был обласкан. Вознестись из положения незаметного бедного сици­лийского короля, получить в восемь лет корону импе­рии — уже от этого можно впасть в безумие: собствен­ные желания и стремления становятся единственной реальной действительностью.

Вероятно, способность видеть «мир как волю и пред­ставления» и есть отличительная черта гения. Без со­мнения, именно так и достигается успех. Мир удивлен­но и завороженно взирает на легендарных людей, твер­дым шагом ступающих по колеблющемуся канату своей мечты. Они представляют величественное зрелище, по­чти всегда заканчивающееся падением.

Так, Фридрих всегда пытался стать во главе церкви Сицилии. Его мать отказалась от данного королевского права в пользу папы Иннокентия III, как и сам Фрид­рих. Тем не менее со все возрастающим усердием он вновь и вновь вмешивался в свободные выборы епис­копов, старался провести их с пользой для себя. Как это назвать — нежеланием признать поражение или упрям­ством?