БИТВА ПРИ КОРТЕНУОВА И БЛЕСТЯЩИЙ ТРИУМФ

Между тем германские новобранцы собрались на судьбоносной для немцев земле, у реки Лех. Папа, по­нимая опасность военной силы императора, еще раз по­пытался протянуть время с помощью переговоров.

Поддержку он нашел в магистре Тевтонского ор­дена Германе фон Зальца. Герман почти любой ценой старался предотвратить окончательный разрыв меж­ду двумя главными силами Средневековья — папой и императором. Он осознавал: одна власть могла побе­дить другую только ценой потери своего положения в мире.

Переговоры сорвала Венеция, хотя Ломбардская лига уже пошла на большие уступки. Победа верного Эццелино ди Романо в марке Тревизо показалась над­менной морской купеческой республике опасным втор­жением в сферу ее власти. Нельзя забывать, что в Пьяченце правил венецианский подеста (мэр), как и в Ми­лане, где эту должность занимал сын венецианского дожа, Пьетро Тьеполо. Предложение о переговорах блокировалось отказом Пьяченцы, организованным из Венеции.

Разочарованный Герман фон Зальца отправился в Салерно исцелять свои недуги. Через полтора года он умер. Кроме успешной деятельности доверенного по­средника между императором и курией, он добился, со­гласно Золотой булле Римини, составленной импера­тором, правления Тевтонского ордена над Пруссией — самый важный поступок, по-видимому, Фридриха для будущей истории Германии.

Немецкое воинство императора десять дней марши­ровало до Вероны. Но они шагали не под знаком креста: на их знаменах красовался древний римский символ — орел. В Вероне наготове стояли семь тысяч сарацинских лучников и новобранцы из марки Тревизо. К ним присоединились войска из верных императору городов — Кре­моны, Пармы, Реджио и Молены.

Пораженная военной мощью, Мантуя открыла во­рота и сдалась императору. Затем император обратился к Брешии и потребовал сдачи города. Он не мог про­двинуться к Брешии, поскольку расположенная перед городом крепость Монте-Кьяро закрывала подходы к нему. Благодаря героическому сопротивлению защит­ников крепости войску лиги удалось дойти до Брешии. Это придало мужества осажденным. Но все же спустя четырнадцать дней крепость Монте-Кьяро пришлось сдать, правда, договорившись о беспрепятственном и почетном отступлении.

Император нарушил данное им слово. Отступающий гарнизон частично перебили, частично взяли в плен.

Под стенами Вероны противники настороженно вы­жидали. Ломбардская лига не отваживалась на откры­тый бой. Так прошел октябрь. Для обоих войск насту­пила пора отправляться на зимние квартиры. Импера­тор прибег к военной хитрости. Войска из Кремоны и пехотинцев из городского ополчения он отправил в сто­рону Кремоны. Сам же два дня укрывался в засаде при Сончино вместе со всеми всадниками и сарацинскими лучниками. Войско ломбардцев, разочарованное отхо­дом императорской рати в Кремону, все же решилось выйти из-под защиты городских стен и отправиться на зимние квартиры.

Император, узнав из донесений разведчиков, что ломбардцы перешли через реку Ольо и расположи­лись лагерем при Понтольо, немедленно выступил из Сончино и с помощью стремительной германской ка­валерии захватил потрясенных ломбардцев при Кор-тенуова.

Сгрудившись вокруг знамени Милана, ломбардцы отчаянно сопротивлялись. В наступивших сумерках они побежали, их рассеяли, перебили, а уцелевшие ушли по­дальше от Кортенуова. На рассвете императорские всад­ники начали преследование беглецов. Три тысячи пе­хотинцев, сотню ломбардских всадников, среди них и подеста Милана, сына венецианского дожа, Пьетро Тье-поло, захватили в плен. Огромная добыча попала в руки императора, среди прочего и знамя Милана — символ независимости Ломбардии.

В войне, развязанной германскими князьями и вдохновляемой волей императора, была одержана убе­дительная победа. Победа, завоеванная не под знаком креста или под голубым знаменем святого Михаила, символом немцев, а под древним языческим орлом ан­тичного Рима, и боевой призыв звучал иначе, чем рань­ше, — не «Как хочет бог», а «Как угодно Риму и импе­ратору».

Кортенуова означала не только убедительную рат­ную победу, но и поворот в жизни и самосознании им­ператора. Германско-христианский институт императо­ров — Карла Великого, Оттона Великого, Генриха II и Фридриха Барбароссы, он оставил в прошлом, обратясь к блеску богоравной власти древних цезарей.

Его триумфальное шествие в Кремоне стало подоб­но прибытию римских императоров.

Кремона, украшенная пестрыми платками и знаме­нами с девизом императора: «Рим и император», на ули­цах опьяненные победой жители вопили: «Рим и импе­ратор», и сам цезарь — в лавровых листьях и с древни­ми римскими боевыми символами в руке!

А за ним мелкой рысью следовала германская конни­ца, о которой писал итальянский летописец: «Самые кра­сивые из тех, кто приходил в нашу страну, великолепно вооруженные, они как литые сидели на лошадях — му­жественные рыцари высокого образа, еще юные, но пре­исполненные бесстрашной отваги. Простыми, скромны­ми и честными они вышли со своей родины, но вскоре были развращены на нашей».

Затем следовали сарацины в пестрых чужеземных одеждах, за ними — музыканты с цимбалами, трубачи и барабанщики. А дальше событие: огромный слон, укра­шенный римским орлом, а на его спине беседка, в кото­рой мальчик-мавр дул в серебряный горн. В качестве пика триумфа и предела унижения поверженного врага слон тащил за собой знамя Милана. Символ борьбы Милана против тиранической власти императора, сим­вол свободы городов предали позору. Но и этого было мало!

На опущенном древке копья, привязанный к нему, сидел подеста Милана, Пьетро Тьеполо, со связанными руками. За ним, в долгом унылом шествии, следовало войско пленных со склоненными головами и босыми но­гами. Не осталось и следа от слов, написанных импера­тором папе в мае 1236 года: «Кроме того, я — христиа­нин и, пусть и недостойный, слуга Христов, вооружаю­щийся для борьбы с врагами креста».

В праздничных звуках серебряных горнов, среди раз­вевающихся римских орлов все эти сентенции превратились в пустые слова. Победно возвышался над всеми римский цезарь, Felix imperator* (* Счастливый император (лат.).). Но Фридрих не удо­вольствовался лишь шествием, устроив еще и ритори­ческую оргию. Рим, Рим императоров, он засыпал сло­весным потоком.

Рим перестал быть городом папы, нет, Рим стал го­родом цезаря!

Для подкрепления речей в Рим потекло золото, дабы вырвать его у папы и сделать имперским городом.

Вместе с сицилийским золотом и соблазнительны­ми словами император прислал как символ победы и ми­ланское знамя. Оно означало для императора его соб­ственную власть и поражение ненавистного Милана.

Колесницу со знаменем римляне установили на Ка­питолии на пяти мраморных колоннах. Надпись перед ними сообщала:

Подарок Фридриха Второго, великого императора Рима,

Отныне держи высоко колесницу к (своей) чести!

Чтобы возвестить о победе императора, завоевавшего ее,

Прибыли сюда трофеи, Милану на вечное посрамление.

Здесь, к позору врага, стоит она для славы столицы.

Любовь к Риму подвигла прислать ее в Рим.

Мы имеем возможность узнать, к чему призывает цезарь римлян и Рим, остававшийся все же городом папы:

«Увеличить блеск города во времена Нашего прав­ления... обязывает Нас могущественный разум... пони­мающий необходимость триумфа; Мы не смогли бы воз­высить императорское величие, не возвысив при этом честь столицы, считая ее началом империи... Наше рев­ностное отношение утратило бы всякий смысл, если бы Мы, будучи освещены блеском (сана) Римского импе­ратора, лишили римлян участия в ликовании по поводу римской победы, если бы Мы обманули вас в резуль­татах предприятия, которое Мы провели от Вашего име­ни, разгромив бунтовщиков против Римской империи под боевым кличем с именем Рима, если бы Мы блеск и славу Нашей власти не принесли бы в царственный го­род, который Нас, как мать сына, послал в Германию, дабы (Мы) поднялись на вершину императорского тро­на... Примите с благодарностью, квириты, знаки побе­ды вашего императора!»

Данное письмо и водружение колесницы со знаме­нем на Капитолии можно, по мнению Отто Везе, рас­сматривать как пик императорской пропаганды. Кроме того, письмо является еще и опасным политическим де­тонатором. Рим папы объявлен Римом цезаря. Как буд­то не папа снабдил Фридриха деньгами и отправил в Гер­манию, проведя от епископа к епископу. Правда, рим­ляне с ликованием встретили Фридриха в 1212 году, но Рим вообще охотно ликует, и воспринимать это как по­ручение римского народа на достижение императорской власти было со стороны Фридриха бредом и грубой не­благодарностью папе. С этого дня на горизонте забрез­жило второе отлучение Фридриха от церкви, как резуль­тат вывода, сделанного позднее папой Иннокентием IV: с таким императором невозможно никакое плодотвор­ное сосуществование.

Вторым примером гордыни императора может слу­жить непринятие покорности Милана после победы в Кортенуова. Как после глубокого поражения в челове­ке может наступить обновление, и, как следствие, начи­нают зреть намерения нового восстания, так и в самой победе может содержаться причина поражения, начало конца.

Победа при Кортенуова продемонстрировала отри­цательные стороны характера Фридриха. Как некогда в необузданной ярости, он рассек шпорой бок простертого на земле покорившегося эмира Ибн-Аббада, так же он действовал и против Милана.

Его первой ошибкой стало чрезмерное унижение по­бежденных при въезде в Кремону, прежде всего бесчес­тье сына дожа, Пьетро Тьеполо, неизбежно усилившее враждебность Венеции. Во-вторых, вызов папе выстав­лением штандартной колесницы в Риме и вызывающее письмо, провозгласившее Рим императорским городом. И в конце концов, надменный отказ принять готовность Милана подчиниться. Совсем близко император нахо­дился от своей цели — территориального объединения трех своих государств — Сицилии, Италии и Германии. Он по собственной вине лишился высокой государствен­ной цели, пожелав насладиться сиюминутным триумфом. В гордыне Кортенуова кроется причина поражений по­следующих лет.

Маттеус Парижский, летописец отнюдь не враждеб­ный тс императору, осуждает его: «В те дни миланцы из страха к императорскому величеству послали (людей) к своему господину и императору и просили настолько настойчиво, как только могли, чтобы он, открыто при­знанный ими настоящим и изначальным правителем, отвел от них немилость, положил конец раздору и взял их как своих верноподданных под крыло могучей за­щиты и уберег их, за что они в будущем хотели бы слу­жить ему как своему императору и господину с долж­ным почитанием. В знак бесконечной преданности они хотели, дабы пребывать в безопасности под рукой его милости и дабы он более не вспоминал об их прежних восстаниях, добровольно отдать ему всю сокровищни­цу золота и серебра; а кроме того, все свои знамена, в знак покорности, послушания и его победы сложить к императорским стопам и сжечь. Далее, они хотели ему, поскольку он отправлялся в Святую землю на службу кресту, ежегодно выставлять десять тысяч вооруженных людей на нужды церкви и к его чести при условии, что он безоговорочно помилует и оставит их и их город без изменений».

Но император упрямо отверг все просьбы и одновре­менно жестко потребовал от горожан безусловно поко­риться его воле вместе с городом и всеми своими владени­ями. На столь тираническое требование горожане ответи­ли единодушным отказом, заявив: «Наученные опытом, мы страшимся твоей жестокости. Лучше мы падем под на­шими щитами от меча, копья или стрелы, чем погибнем на виселице, от голода или огня». Тогда император, став неумолимым тираном, начал терять расположение мно­гих, а миланцы заслужили похвалу».

Концентрация всех сил

Милан возобновил союз с Брешией, Пьяченцей, Алес­сандрией, Болоньей и Фаенцей и решился принять но­вый бой. Кроме того, он прекрасно осознавал: заключить мир любой ценой никогда не поздно.

Но вначале воссияло солнце императора. После три­умфа в Кортенуова сдалось Лоди. Перед придворным советом в Падуе Фридрих принял покорность Вигева-но, Новары и Верчелли. И во Флоренции укреплялась власть императора. Благодаря содействию император­ского легата Гебхарда фон Арнштайна флорентийцы сменили миланского подесту на римлянина Анжело Ма-лабранка, человека, преданного императору.

Но императору требовалось новое войско, чтобы по­ложить конец стремлению городов к свободе. Помощь из Германии больше не приходила. Клятвы германских князей, данные в Майнце, казалось, растаяли без следа. Фридриху только и оставалось опять обратиться к швабам, которые уже на протяжении долгих лет несли ос­новное бремя императорских войн.

Но ему удалось, используя идею солидарности, при­звать на свою сторону европейских королей. Фридрих внушил королям, что восстание в Ломбардии более касается самого монархического принципа, чем его императорской персоны. Короля Франции он при­зывал:

«Это касается и Вас, и других королей земного кру­га. Поэтому держите уши и глаза открытыми и внима­тельно следите, какое стремление к бунту будет у тех, кто желает сбросить ярмо господства, если (даже Свя­щенная) Римская империя претерпевает убытки от та­кого рода завоеваний».

Король Бела Венгерский получил призыв:

«Когда рука императора будет поддерживаться ко­ролевской властью, когда различные союзы обяжут князей оказывать взаимную помощь и действовать (со­вместно) по свободной воле, тогда у народа пропадет всякое мужество восставать, и прекратятся заговоры подданных, настолько распространившиеся (сейчас) в землях Италии, что бунтовщики — если Наша сила не пресечет их действия в корне — многократно понесут греховный пример в другие отдаленные местности, но в особенности к соседям».

Император шокирует королей видением «безрассуд­ной свободы», пока ограниченной только Италией, но способной распространиться по всему миру. Ведь бун­товщики — в сущности, еретики, сопротивляющиеся бо­гоугодному правителю, еретики перед государством и законом. Теперь пригодилось оружие, подготовленное Фридрихом в 1232 году принятием закона о еретиках: закон стал мечом правосудия, направленным против свободы городов Ломбардии.

Вторая мировая война стала первой войной, сред­ством пропаганды которой стало радио. Фридрих II использовал письмо, или, как он его рассматривал, «го­сударственное письмо», в качестве средства борьбы против папы. Его личная трагедия состояла в том, что он имел равного себе и даже превосходящего против­ника.

Но этот удивительный человек в самом деле на­шел понимание среди королей и правителей мира. Король Конрад перешел весной 1238 года со своими немцами, точнее сказать со швабами, Альпы и прибыл в Верону. Прислали рыцарей короли Франции, Анг­лии, Венгрии и Кастилии. Император Никеи, Иоанн Вататцес, прислал в Италию своих греков, а султан Малик эль-Камиль — арабов. Хотя все привыкли к сарацинскому войску Фридриха из Лючеры, появле­ние мусульманских воинов арабского монарха вызва­ло всеобщее удивление. К тому же подошли подраз­деления из Флоренции и Тосканы, солдаты верной императору части из Ломбардии, Романьи и даже из Рима. Кроме того, прибыли войска Эццелино ди Романо из марки Тревизо.

Мощное, разношерстное войско, выглядевшее не­много опереточно, устроило осаду маленького города на скале — Брешии.

Победу, завоеванную войском Штауфена при Кортенуова, обеспечивали в основном германские рыцари. Однако во время осады их участие стало почти беспо­лезным. Правда, император привез с собой осадные ма­шины, но неудачи преследовали его с самого начала.

Король Кастилии в виде особого подарка прислал императору испанско-арабского инженера, считавшего­ся гением самоходных башен, катапульт и таранов. Его искусство было настолько велико, что перед ним не мог­ла устоять ни одна стена. Настолько ценным и важным считался сей человек, что Эццелино ди Романо вез его к императору посаженным на цепи в клетке.

Несмотря на все принятые предосторожности, важ­ный инженер по имени Каламандрин попал в руки горо­жан Брешии. Они сумели привязать его к себе крепче, чем клеткой и цепями, дав в жены горожанку и подарив ему дом и двор. И вскоре точно прицеленные снаряды Каламандрина уничтожали осадные машины императо­ра. Император вспомнил действия, вернее сказать, пре­ступления своего деда Фридриха Барбароссы при Креме на рубеже 1159 и 1160 годов и по его опыту погнал плен­ных на башни, в надежде что брешианцы не будут обстре­ливать эти стены. Бесчеловечность не принесла победы деду, не помогла она и внуку. Не приобрели ли Штауфе-ны из-за величия и высоты своих целей чрезмерную же­стокость?

В течение недель шли беспощадные жестокие бои. Но Брешия устояла.

Император послал в город парламентера — Орлан­до ди Росси, родственника будущего папы Иннокен­тия IV, но тот предал его. Он вдохновил защитников города на дальнейшее сопротивление, рассказав им об эпидемиях в лагере императора, а также о недоволь­стве и раздорах, зреющих в многонациональном вой­ске.

Император предпринял повторный штурм города. Снова потерпев неудачу, он снял осаду, продолжавшу­юся два месяца. Объединенное войско императора и ко­ролей Европы оказалось бессильным перед стенами ма­ленькой итальянской крепости. После блестящей побе­ды при Кортенуова последовало печальное поражение в Брешии. Но ломбардцы извлекли из этого события твердый урок: им лучше избегать открытых полевых сражений — войну следовало вести под укрытием отно­сительно надежных городских стен.

Папа — вдохновитель сопротивления

Весь мир, а вместе с ним и папа, стал свидетелем поражения императора и неустойчивости его власти. Достойны удивления мужество семидесятилетнего папы, начавшего собирать силы для противоборства. В первую очередь он объединил морские державы — Венецию и Геную — против императора. Затем послал кардинала Монтелонго, злейшего врага Фридриха, в Ломбардию. Этот прелат, одинаково опытный дипло­мат и военачальник, сумел разрешить все еще суще­ствующее соперничество между городами и сконцент­рировать их на единой цели — борьбе против импера­тора. Из бунтовщиков против императора он сделал защитников и поборников церкви.

После неудачи при Брешии Фридрих уже не помыш­лял о новом военном походе. Он был готов к перегово­рам. В Кремоне папский легат подвергнул его допросу. В четырнадцати пунктах папа выставил свои претензии Фридриху. Речь шла о посягательствах императора и его чиновников на сицилийскую церковь и о нарушениях условий мирного договора Сан-Германо.

Тем самым папа наметил стратегический план но­вого отлучения Фридриха от церкви. Лишь вскользь папа коснулся проблемы Ломбардии, сделав императо­ру упрек, что из-за войны в Ломбардии дела Святой зем­ли отложены и даже ухудшились. С виду обе стороны еще стремились к примирению. Но в папе с момента римской провокации императора произошел внутрен­ний перелом.

Тем более удивительным кажется следующий посту­пок императора. После посвящения в рыцари своего двадцатилетнего сына Энцио (по словам императора, «по росту и облику — Наша копия»), он объявил о его помолвке с Аделазией, наследницей двух сардинских про­винций. Провокация состояла в том, что Сардиния яв­лялась леном папы, как признавал и сам Фридрих. Эн­цио гордо именовался королем Торре и Галуры, а позднее просто королем Сардинии.

Тому, кто хотел жить в мире с папой, не стоило зате­вать спор о Сардинии. Правда, императорские послы еще направлялись в Рим, где уже сложилась проимператорская партия, но, даже такие высокопоставленные послы, как архиепископ Берард Палермский и главный судья Таддеус Суесский, получали от папы лишь нео­пределенные обещания.

В то время как в первые месяцы 1239 года импера­торский двор пребывал в монастыре Святой Жюстины вблизи от Падуи, а императрица со своим двором нахо­дилась неподалеку, в долине Брента в Новенте, пока им­ператор охотился с соколами и травил с леопардами крупную живность, над идиллическим весенним ланд­шафтом собирались грозовые тучи.

Намереваясь выступить против папы, Фридрих II написал письмо кардиналам курии с целью посеять меж­ду ними раздор, к тому же в курии были влиятельные кардиналы, охотно придерживавшиеся проимператор-ского курса. Кроме того, все папы тоже пытались вбить клин между императором и имперскими князьями.

В этой ситуации, однако, письмо императора можно рассматривать как глобальную и непростительную про­вокацию. Рассмотрим же послание императора карди­налам, содержащее следующие утверждения:

«...Ведь во всем, что обладатель престола Петра ре­шил или о чем решил возвестить, стоит Ваше (кардина­лов) равное участие... И кто же не будет удивляться... когда, усиленный собранием столь многих досточтимых отцов, обладатель престола всей церкви, — если бы только он был справедливым судией! — хочет выступить (ни с кем), не советуясь и горя от личной досады, против римского князя, опоры церкви, занятого распростране­нием Евангелия, налагает на него отлучение и намере­вается вынуть духовный меч в пользу ломбардских бун­товщиков».

Таким образом, император ставит коллегию карди­налов в один ряд с папой, считая их равными ему и спо­собными принимать решения. Теперь император пере­ходит к массивным угрозам:

«Из-за этого Мы и печалимся, и тому есть причина, поскольку апостольский отец намерен обидеть Нас так сильно; когда жестокая несправедливость касается ре­шительного человека, возмутительность дела не позво­ляет, даже если бы Мы и хотели снести с терпением столь жестокий поступок, не прибегнуть к мести, кото­рую цезари имели обыкновение исполнять...

Поэтому Мы просим Ваше досточтимое сообще­ство, не могли бы Вы привести образ мыслей высочай­шего из священников... в хорошо продуманное соответ­ствие... Ведь Мы печемся о Вашем благополучии и о Вашей чести и не можем равнодушно наблюдать пре­следования со стороны злодеев. Даже если Мы не в силах противостоять вашему главе, Нам было бы раз­решено законом от несправедливости, которую Мы не можем предотвратить, защититься несправедливыми (действиями)».

Угрозы направлены не только против папы, но так­же и против кардиналов, если им не удастся убедить папу изменить образ мыслей. Возмущение римской ку­рии находит отражение у биографа папы:

«Кто имеет право сомневаться в святости того, кто облачен саном папы! Еретик, потрясающий апостоль­ский престол! Поскольку святейшие грамоты обладателей высокосвященных епископских санов считаются святыми, то покуситель на святость заслуживает нака­зания, если он ставит под сомнение власть епископа Рима».

Второе отлучение Фридриха II

Если внимательно рассмотреть поведение импера­тора, сложится однозначное впечатление — он просто-напросто вынудил папу предать его анафеме. Вспомним о его послании к римлянам, когда он провозглашает пап­ский Рим столицей империи, и о восстании против папы, разразившемся в Риме на деньги императора, примем во внимание бессмысленное попрание сюзеренных прав папы в Сардинии, а затем угрозу папе и коллегии кар­диналов — и отлучение от церкви предстанет законо­мерным результатом политики императора, несущей печать легкомысленности.

В отлучении от церкви папа лишь упоминает лом­бардский вопрос. То, что Фридрих при заключении мира Сан-Германо поклялся предоставить свободу сицилий­ской церкви и даже сам заявил в случае невыполнения им условий договора о своей готовности подвергнуться церковной анафеме, даже если папа не объявит о его от­лучении, — стало петлей, которую Фридрих завязал, а папа теперь лишь затянул.

Когда папа Григорий IX в Вербное воскресенье 1239 года зачитал буллу об отлучении императора от церк­ви, он лишь совершил то, к чему Фридрих сам себя при­говорил в договоре Сан-Германо. Основные пункты бул­лы гласят:

«Мы отлучаем от церкви и предаем анафеме во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, апостолов Петра и Павла и наше собственное, Фридриха, именующего себя им­ператором, из-за того, что он учинил в городе Риме бунт против Римской церкви; Римского первосвященника и его братьев он намеревался изгнать из их резиденций и легкомысленно выступил против облеченных достоин­ством и честью апостольского престола, против свобо­ды церкви, против клятвы, которой он был связан, и против церкви».

И далее по списку:

«Мы его отлучаем от церкви... также потому, что он не позволял занимать некоторые свободные епископа­ты и церкви в своем королевстве... потому что многие служители церкви были заключены в тюрьму и содер­жались там, были лишены имущества и убиты...

потому что он присвоил имущество церкви и остров Сардинию в нарушение клятвы, данной им церкви от­носительно этого...

потому что в его королевстве у церквей и монасты­рей им вымогались подати и специальные налоги в про­тиворечие мирному договору...

потому что в противоречие мирному договору у сто­ронников церкви отбиралось все имущество, а их самих изгоняли и объявляли вне закона, в то время как их жен и детей сажали в тюрьму...

Но всех, связанных с ним клятвой верности, Мы объявляем освобожденными от клятвы и строжайшим образом запрещаем хранить ему верность все время, пока он будет подвергнут отлучению от церкви...

Поскольку он, кроме того, на основании его соб­ственных речей и поступков обвиняется многими со всего земного круга в тяжком грехе — отсутствии пра­вильной католической веры, то Мы будем с Божьей по­мощью в подходящем месте и в нужное время действо­вать так, как предписывает Нам в таких вещах закон­ный порядок».

Отлучение застигло императора в Падуе. И вновь он обращается к кардиналам в обход компетенции папы. Он превозносит их как светочей над горой, правящих домом Господним, и требует всеобщего церковного со­брания при участии германских князей и всех королей и князей земного круга.

Попыткой противопоставить кардиналов папе и тре­бованием исполнения своего права на собор общего си­нода из духовных и светских князей против папы он еще больше разгневал папу, чью ярость в данной ситуации легко понять:

«Поднялся из моря лютый зверь, исполненный ко­щунства, с медвежьими лапами и львиной пастью... Же­лезными когтями и зубами он стремится все погрызть, лапами — попрать весь мир и разбить стену католической веры. ...Слушайте и удивляйтесь: меч несправедливости обнажен против Нас, он уже занесен в стремлении унич­тожить имя Господне с лица земли! ...дабы истинной прав­дой противостоять его лжи и суметь опровергнуть его обман чистыми доказательствами, узрите того, кто спря­тан под личиной чудовища — Фридрих, так называемый император».

Словесная перепалка между императором и папой возрастала, лишилась всего человеческого и достигла масштабов демонического апокалипсиса. Послушаем ответ Фридриха:

«...Но тот, кто восседает на кафедре ошибочной дог­мы, фарисей, помазанный маслом злобы на своих то­варищей, римский первосвященник нашего времени, желает сделать бессмысленным то, что в подражание небесному порядку спущено вниз... Ведь он-то, кто яв­ляется папой лишь по имени, написал, будто Мы — чу­довище, поднявшееся из моря, исполненное кощунства, пестро раскрашенное наподобие леопарда. А мы утвер­ждаем — именно он и есть чудовище, о котором написано: и вышел другой конь, красный, из моря, и тот, кто на нем сидел, отнял мир у земли, так что живущие душили друг друга... Это он — огромный дракон, со­вращающий весь мир, антихрист, предтечу которого он из Нас сделал; а также новый Валаам, нанятый за день­ги, дабы проклясть Нас; князь из князей тьмы, злоупот­ребляющий пророчествами; тот ангел, выскочивший из преисподней, чья чаша преисполнена горечи, вредонос­ной для моря и суши».

Тут император отходит от утверждения веры и воз­ражает против постоянно обращенных к нему упреков, якобы он называл Моисея, Христа и Мухаммеда обман­щиками:

«Сии утверждения лживы, ибо Мы признаем пуб­лично единственного сына Божьего, единосущного и по­добного Отцу и Святому Духу, Нашего Господа Иисуса Христа, испокон веков и прежде бренного мира сотво­ренного... рожденный достославной девой Марией, за­тем страдал и умер во плоти, но по другой природе, при­нятой им в лоне матери, силой божественности воскрес­ший на третий день от смерти.

О теле Мухаммеда, напротив, Мы читали, будто бы он летал по воздуху, окруженный демонами; о его душе — что она предана мукам ада: его труды были сумрачны и противны законам Господа. Но о Моисее Мы знаем как о друге Господа и посвященном в ис­тинное учение Писания...

И поскольку обиды, постоянно наносимые Наше­му величеству, не прекращаются и из-за них мы не можем смягчить свой дух, то Нас принудят к возмез­дию, но Вы (кардиналы), призванные для разумных советов, возвеличенные за смысл и разум, заставьте Нашего ревущего противника полностью (отказаться) от действий... и при этом берегитесь последствий вещей... в противном случае по всей земле узнают, как августейший поступит против преследователей и при­соединившихся к ним князей и покровителей и как он железом исполнит (свою) месть цезаря».

Письмо было направлено непосредственно кардина­лам в обход папы. Таким образом, им тоже грозила же­лезная месть цезаря.

Затишье перед бурей

Оба великих противника усиливали свои позиции. Фридрих проложил полосу препятствий через все ко­ролевство. Остров, как и материковая часть Сицилии, был закрыт системой вооруженных крепостей. Никто не мог войти и выйти из королевства без дозволения императора. Началось преследование нищенствующих орденов. Таким образом, папа лишился лучших помощ­ников и пропагандистов. В тридцати пяти свободных епископатах Сицилии получили назначение верные императору или как минимум дружественно настро­енные по отношению к нему прелаты. Во всем коро­левстве игнорировалось отлучение императора от цер­кви. Служились мессы, отправлялись таинства, будто папа никогда и не предавал Фридриха анафеме. Свя­щеннослужители, препятствовавшие этому, исчезали в застенках сицилийских замков. Неразлучный друг императора, архиепископ Берард Палермский, принял на себя функции патриарха королевства.

В Ломбардии пополнение из швабских рыцарей сле­дило за сохранностью императорских городов и басти­онов. Папа открыто встал на сторону ломбардцев. Та­лантливый папский легат, Грегор ди Монтелонго, оказал союзу городов настолько крепкую поддержку, что императорским войскам ни разу не удалось сломить сопротивление Милана и лиги.

Теперь Фридрих II отсек даже внешнюю связь с Римом. Хотя он многократно, в том числе недавно в Сан-Германо, давал клятву никогда не соединять Королевство обеих Сицилии с империей, теперь он отбросил даже видимость ее соблюдения. Семейную коллегию, центральную власть королевства, распустили и присоединили к Великому императорскому двору в Италии. Теперь существовало только единое имперское правление. Все институты власти были объединены — юстиция, управление финансами, а также императорский флот.

Два региона несли основную нагрузку будущей войны. Королевство обеих Сицилии, находившееся под невыносимым гнетом чрезмерно жестокой налоговой политики для покрытия огромных финансовых потребностей императора, а в Германии — герцогство Швабское и его рыцари.

В Германии борьба между императором и папой тоже нашла отражение. Если император надеялся, что князья, «зеница его ока», встанут на его сторону, готовые к военному походу в Италию, то его надежда не сбылась. Князья, духовные и светские, были слишком заняты укреплением своей удельной власти. Баварский герцог вступил в очень близкие отношения с курией и к тому же еще не закончил споры с австрийским Фридрихом. На рейхстаге в Эгере в июне 1239 года германские князья решились на посредничество в заключении мира между императором и папой. Правда, они, к большому негодованию папы, не отказались от верности импера¬тору. 2 июня 1239 года в Майнце состоялся синод под главенством короля Конрада. В нем приняли участие саксонские, швабские и франкские епископы. Вероятно, было принято решение не оповещать германские земли об отлучении императора от церкви.

Города германского юга встали под оружие за императора. Зимой 1239/40 гг. войска из Аугсбурга, Ульма, Донаувёрта, Лаунигена, Нёрдлингена, Ауфкирхена, Мурнау, Ансбаха, Динкельбюля, Гемюнда, Лентерсхайма, Халла, Нюрнберга, Вайсенбурга и Грединга отправились через Альпы в Италию, на помощь императору. В следующем году эти города подверглись отлучению от церкви.

В стане имперских князей наблюдался раскол, такая же ситуация возникла среди князей церкви. Ландграф Тюрингский и маркграф Мейсенский стояли за императора. Оттон Баварский и Венцель Богемский призывали короля Конрада, а вместе с ним и императора, к миру. Подавляющее большинство князей также высказалось за мир. Епископы выразили мнение, что церковные и светские власти должны действовать единодушно. И наконец, епископы являются одновременно и священниками, и князьями империи и, таким образом, обязаны сохранять верность обеим сторонам.

Ответом папы на поведение германского епископата стал приказ известить всех об отлучении императора от церкви и проповедовать в Германии и соседних стра¬нах против императора.

Видимо, мирные усилия германских князей и епископов не были и не могли быть успешными.

Если подумать о потоке проклятий, жестоких словесных оскорблениях, которыми обменивались два наивысших представителя власти христианского мира, нанесших друг другу незаживающие раны, то очевидно — ситуация теперь могла иметь только одно решение.

Вторжение в папское государство

Наконец, как казалось, политика Фридриха получи­ла если не мораль, то по крайней мере определенную яс­ность. Для него существовали только две возможности государственного утверждения. Первая — соблюдение многократно подтвержденного клятвой разделения между королевством и империей, что означало уваже­ние стремления папы к обеспечению безопасности пап­ского государства. Папа руководствовался следующи­ми соображениями: папское государство должно быть защищено от опасности быть раздавленным между юж­ноитальянским и североитальянским государством Штауфенов. Пока Фридрих пытался реализовать эту возможность, многократно нарушая клятвы, папе при­ходилось вступать в союзы с ломбардскими городами с целью образования противовеса штауфеновскому окру­жению.

Кроме того, оставалась еще одна возможность: со­блюдать свободу ломбардских городов, разбить папское государство, принудить папу к императорскому конт­ролю, а если это не удастся, посадить на трон антипапу.

Но Фридрих все же пытался реализовать третью воз­можность: подавление Ломбардской лиги при попусти­тельстве или молчаливом согласии папы, создание су­хопутного моста между Северной и Южной Италией пу­тем отвоевания у папы отданного герцогства Сполето и марки Анкона.

Такого подавления церковного государства, которое не могли принять ни папа, ни курия, Фридрих перио­дически пытался добиться, не чураясь при этом нару­шения слова или клятвы. В неспособности осознать не­выполнимость этой основной линии своей политики и кроется основная причина его поражения.

Теперь император решился на последовательную борьбу против папы.

В январе 1240 года король Энцио, назначенный от­цом генеральным легатом Италии, вошел в герцогство Сполето. Вторжение в земли его святейшества Фрид­рих назвал «восстановлением прав империи в Италии». И в то время как его сын, король Энцио, входил в Спо­лето, император проповедовал верующим с кафедры пизанского собора. Неслыханная ересь отлученного от цер­кви, утерявшего, казалось, всякое чувство меры.

Фридрих, теперь и сам отправлявшийся на завоевание папских земель, возгласил в январе 1240 года в городах Витербо, Фолиньо и Тиволи словами предтечи Христа: «Го­товьте дорогу Господу и мостите ему путь! Открывайте засовы ваших ворот, ваш император грядет, жестокий для бунтовщиков и мягкий к вам, при чьем взгляде должны успокоиться все духи, так долго мучившие вас».

В августе 1239 года, уже в состоянии мессианского безумия, он напишет о своем родном городе Джези:

«Джези, благородный город марки, сиятельное на­чало Нашего происхождения, где Наша божественная мать произвела Нас на свет, где качалась Наша колы­бель, встречаем тебя с душевной радостью: из Нашей памяти не могут исчезнуть те места и Наш Вифлеем, земля и место рождения цезаря. Ты пустил глубокие корни в Нашем сердце».

И тут он примеряет к себе Евангелие от Матфея и продолжает: «И ты, Вифлеем, город марки, не самый малый среди княжеств Нашего рода: из тебя вышел гер­цог, князь Римской империи, царящий над твоим наро­дом и защищающий его, и он не позволит, чтобы ты по­виновался чужим рукам».

Без сомнения, после второго отлучения от церкви Фридрих утратил чувство реальности. Когда в 1229 году он позволял прославлять себя красноречию Николая Барийского в кафедральном соборе в Битонто, это еще был акт пассивного приятия, хотя каждый правитель имеет тех панегиристов, которых хочет иметь. Приве­дем краткую цитату из Николая Барийского:

«Велик господин император по виду своего благо­родства, поскольку род он ведет от императоров и коро­лей этого мира; тот, кто пришел с небес, выше всех, зна­чит, тот, кто происходит из императорского рода, бла­городнее всех... Он велик благородством, образец для земного круга, украшение людей, светоч в общении и начало всякой законности».

Это гимноподобное восхваление лишено меры, и тре­буются особые качества для принятия хвалебной песни в такой форме, ведь она превосходит даже византийское чествование императоров:

«О Ты, возлюбленнейший, позвольте нам его привет­ствовать вместе с архангелом Гавриилом: приветствуем Тебя, господин император, исполненный милости Госпо­да, Господь с Тобой; он был, есть и будет; он был в дет­ском или юношеском возрасте, когда ироды заставляли мальчика страдать, и мертвы все, кто этого желал; но он есть и в битвах наших дней, когда дети чужаков состари­лись в дурных поступках и охромели на стезе верности; и он пребудет в вечности во всех поступках отца, ведь Гос­подь обучил ваши руки для борьбы и ваши кулаки для битвы. Благословен Ты среди королей и благословен плод от плоти твоей, то есть прекраснейший плод, король Кон­рад, Ваш горячо любимый сын».

Чудо в Риме

Фридрих продолжал победный марш через грани­цы папского государства. Многие города и деревни добровольно открывали перед ним воротд, среди них Монтефиасконе, Витербо, Орта и Сутри. Уже в феврале Фридрих подошел к Риму на расстояние одно­дневного марша. Было ли большинство жителей Рима сторонниками императора, неизвестно. Доподлинно известно, что существовала сильная проимператорская партия под руководством сенаторской семьи Ко­лонна.

Папа возвратился в крепость Ангелов. С ним оста­вались лишь несколько верных ему людей. Но старый, внушающий благоговение человек еще пылал священ­ным огнем: он никогда не колебался, никогда не сомне­вался в божественной воле своей миссии.

Однако император, развернув войско во всю мощь перед воротами Рима, поклялся никогда больше не ос­танавливаться перед ними, как случилось двенадцать лет назад.

По Риму носились слухи. Сторонники папы расска­зывали всем, будто император хочет превратить собор Святого Петра в конюшню, алтарь — в кормушку, а со­бак собирается кормить гостией, телом Христовым.

Сторонники императора, должно быть, подложили в личные покои папы пророческие вирши:

Провиденье желает, и показывают звезды и птичий полет:

Вскоре Фридрих, молот мира, воистину грядет!

Рим, издавна мятущийся, заснувший в старом заблуждении,

Будет разбит и никогда не станет главой земного круга».

Папа с большим достоинством отвечал тоже в стихах:

Провиденье молчит, и звезды молчат,

Ничего не сообщают птицы;

Напрасно стремишься ковчег Святого Петра потопить!

Даже если его раскачать, тот ковчег никогда не потонет.

На что способна Господа длань, испытал уже Юлий, император.

Следуй ему, и узнаешь ты Господа месть.

Римляне украсили город лавровыми ветками к при­бытию их императора, несли транспаранты, ликовали: «Ессе Salvator! Ессе Imperator! Veniat, vaniat, Imperator!»* (* «Вот ваш спаситель! Вот ваш император! Гряди, гряди, им­ператор!» (лат.))

Тут распахнулись ворота крепости Ангелов, и вышел папа, окруженный немногочисленными сторонниками. Это случилось 24 февраля 1240 года, в праздник пре­стола Святого Петра, когда судьба папской церкви на­ходилась на краю пропасти. Еще не было ясно, останет­ся ли Рим центром христианского мира или станет чем-то совершенно иным — античным языческим городом императора всего мира.

Римляне упивались глумлением над престарелым человеком, противящемся новому мировому статусу их города.

Папа возглавлял процессию. Посреди бурлящего марева издевок и насмешек он показал сундук с ре­ликвиями — фрагментами от креста Иисуса и голова­ми апостолов Петра и Павла. Язвительному глумле­нию римлян и власти императора, стоящего у ворот города, он противопоставил духовность Римской цер­кви, воплощенную в реликвиях. Он указал на головы апостолов и воззвал к орущей толпе: «Здесь лежат римские древности, за которые наш город почитают! Здесь церковь и реликвии римлян, которые вы долж­ны защищать до смерти! Я могу сделать не больше, чем любой другой человек, но я не бегу, ибо я ожидаю милосердия Божия».

При этих словах он снял с головы папскую корону, тиару, бережно возложил ее над головами апостолов и воскликнул: «Вы, святые, защитите Рим, ведь римляне не хотят более его защищать».

«О Рим! — как воскликнул один из летописцев, — Шлюха, похотливо предлагающая себя каждому встреч­ному мужчине».

Римляне бросились в объятия папы, казавшегося уже столетним. Он был подобен скале, могучий, непо­колебимый в вере, на которой Христос основал церковь. Римляне разодрали императорских львов, уже нашитых на их одеждах. Они радостно приветствовали папу и взяли крест как знак готовности защищать Рим и цер­ковь. Христос изгнал цезаря.

Император стоял под стенами Рима, он, превознес­ший себя, как никто другой в христианском мире. Им­ператор-избавитель, обожествленный человек. Попав­ший в заключение императорский нотариус взывал к нему: «О гавань благополучия верующих! На Вас, на Ваше благое присутствие устремляем мы свои надеж­ды. О рожденное дыхание нашей жизни, которым Вы своей силой и милостью пробуждаете нас от смерти! На наши страдания изливается милосердие Вашего серд­ца, выведите сынов Израиля из Египта, пошлите избав­ление Вашим рабам».

Какое решение примет император здесь, под стена­ми Рима, император, возвысивший себя сверх всякой че­ловеческой меры?

Вторжение в Вечный город? Наверняка перемен­чивый народ бросится к его ногам и, полный смуще­ния, забудет экстаз, в который его повергли слабый старец и несколько истлевших реликвий. Император­ские орлы победно вознесутся, и цезарь сочетается браком с городом!

Ничего не произошло. Если бы Фридрих II сораз­мерял поступки с потоком слов, то они стали бы тем, чем являлись на самом деле, — блестящими, надутыми словесными пузырями, уводящими слабого человека и его сторонников от действительности.

Император и его войско отступили! Завоевание Рима не состоялось. С темными проклятиями против «римлян, испивших из вавилонской чаши» и еще бо­лее мелочным утверждением: «Лишь малые дети, ста­рые бабы да несколько солдат последовали слезам и мольбам папы и подняли крест против императора» он вернулся 15 марта 1240 года из папского государ­ства в Апулию. Графа Рихарда фон Теате он послал в Витербо с четырьмя сотнями рыцарей. С жестокой яростью он преследовал тех, кто поднял крест против него: одному он выжег крест на лбу, другим отрезал руки, или уши, или нос. Некоторых сожгли живьем или даже распяли на кресте.