ОРИЕНТАЦИЯ - ДЕЗОРИЕНТАЦИЯ

Если император Фридрих I Барбаросса после по­ражения при Леньяно в 1176 году все же понял, что мир с папой неизбежен для процветания империи, то у его внука этот процесс осознания так и не произошел. Правда, Фридрих тоже желал мира с папой, но на сво­их условиях.

Новый магистр Тевтонского ордена, ландграф Кон­рад Тюрингский, с ведома императора и по поручению имперских князей вел с папой переговоры. Но перего­воры закончились безуспешно, так как папа пожелал включить в мирный договор вопрос о ломбардских со­юзниках.

Фридрих II остановился возле Брешии, как ранее под стенами Рима. Должно быть, тогда произошла пе­реориентация его политики.

Затем дорога привела его обратно в Германию для укрепления власти его швабского дома, подкрепленно­го теперь Австрией Бабенбергов. Эти два герцогства, со­бравшиеся под рукой Фридриха, могли стать коалици­ей имперских князей и вновь укрепить королевскую власть в Германии. Через двадцать пять лет Рудольф Габсбург (1273—1291 гг.) пойдет по тому же пути и от­кроет для династии господствующее положение в империи на семь столетий вперед. Никакой папа не смог бы долго препятствовать Фридриху II, если бы тот опять завладел механизмом германской королевской власти, и даже гордому Милану пришлось бы склониться.

Но Фридрих думал о Западной Европе не из Герма­нии, его исходной точкой являлась Италия. В длинной череде германо-немецких императоров он не был в ис­тинном смысле немецким, он был римским цезарем, об­ращенным в прошлое, к античным образцам.

Для него Италия и итальянское государство были единственным представлением о будущем и задачей всей жизни. Но он не сумел осознать, что на тот мо­мент единство Италии не сделалось целью итальян­ского мышления, и, таким образом, он создавал там го­сударство принудительное.

Вернувшись из Рима, император поехал в любимую им Фоджию в Апулии. Там он принял делегацию соро­ка семи сицилийских коммун, намереваясь установить им новые налоги, называемые коллектами. Финансовые потребности императора оставались поистине чудовищ­ными. Ему не хватало жесточайших налогов, взимаемых в королевстве, но они в конце концов натолкнулись на естественные границы. Займы брались под ростовщи­ческие проценты. Закладывались даже суммы будущих налогов. В Риме, Венеции, Генуе, Пизе, Флоренции, даже в Вене появились агенты императора для получе­ния кредитов. Император проявлял безграничную изоб­ретательность. Так, например, знаменитые золотые аугусталены он приказал чеканить из кожи, приняв обяза­тельство со временем обменять их на золотые. Чтобы выполнить обещание, он использовал последний резерв королевства — золотые и серебряные сокровища церк­вей. Это укрепило его прозвище «настоящий антихрист», что неудивительно.

Но денег все время не хватало: италийское тирани­ческое государство поглощало уйму средств. Целая ар­мия апулийско-сицилийских чиновников хлынула в им­перскую часть Италии. Судьи, нотариусы, сборщики на­логов или императорские подесты — все прошли школу чиновников Фридриха. В те времена в Италии возник­ла поговорка про апулийское ярмо, когда безжалостная, выкованная в сицилийском королевстве форма правле­ния подавляла и вымогала по всей Италии.

Через шесть недель император опять стоял перед Ри­мом. Опять он медлил у стен города, пока делегация гер­манских имперских князей, возглавляемая магистром Тевтонского ордена ландграфом Конрадом Тюрингским, вела с папой переговоры о новом мире. Когда про­цесс затянулся, император ушел на север.

Болонья в союзе с Венецией захватила верный импе­ратору город Феррара. К тому же Равенна в минувшем году перестала быть союзницей императора, и господство Фридриха оказалось под угрозой. Вскоре император при­был в Равенну, сдавшуюся после шестинедельной оса­ды. Следующей стратегической целью являлась Болонья. Но сначала было необходимо взять маленькую, но хоро­шо укрепленную Фаэнцу, расположенную к югу от Бо-лоньи, которая могла бы угрожать тылу императора.

Несмотря на отрицательный опыт при Брешии, по­казавший, как трудно взять хорошо укрепленный город, император пустился в рискованное предприятие. Ему пришлось окружить весь город и, кроме того, построить деревянные казармы для войска, так как надвигалась зима, а осада затянулась на долгие восемь месяцев. Пы­таясь вызволить борющуюся Фаэнцу, флот венециан­цев напал на апулийские прибрежные города Термолу и Васто и спалил их дотла. Когда ему также удалось захватить императорскую галеру, возвращавшуюся из Иерусалима, то император в слепой ярости приказал зашить в кожаный мешок, повесить на виселице и умерт­вить в мучениях захваченного в бою при Кортенуова ми­ланского подесту, сына венецианского дожа Пьетро Тьеполо. Только в апреле 1241 года храбрая Фаэнца сда­лась.

Собор, канувший в воду

Как мы помним, незадолго до второго отлучения от церкви в марте 1239 года император Фридрих II написал кардиналам письмо, где именовал их «заседателями Свя­того Петра, сенаторами и ангелами мира» и призвал их собрать весь христианский мир на большой собор, состо­ящий как из высокопоставленных священников, так и из светских князей. Он, Фридрих, готов выступить перед со­бором против обвинений папы и доказать свою невинов­ность.

Остается непонятным, почему он сам не использо­вал императорское право созыва собора.

Собор, требуемый Фридрихом, не состоялся. Зато сам папа подхватил эту идею с ничего не означающим заявлением, что «будут обсуждаться мирские и церков­ные дела». На самом деле речь шла о суде над импера­тором с последующим его смещением.

Папа без всякого стеснения вел переговоры с пред­полагаемыми кандидатами на трон. Датский принц, вы­бранный папой, отказался. Французский королевский дом, в котором еще со времен Карла Великого были живы мысли о французской империи, объяснил через выбранного кандидата, брата короля Людовика IX (Свя­того), графа Роберта де Артуа: «Для того, кого королев­ская кровь смогла вознести к трону Франции, это более приемлемо, чем быть каким-то императором, получив­шим трон только через выборы».

Фридрих, прослышав о планах папы, поклялся страш­но отомстить. Он перешел к прямым действиям и объя­вил государство закрытым для передвижения прелатов на папский собор, из-за чего сам собор теперь стал невоз­можен, поскольку путь в Рим лежал только через земли императора.

Подданные немедленно получили приказ:

«Поскольку известно не только ближним и дальним, но и всему миру, какая распря распространилась повсе­местно из-за Римского священника... Мы считаем нуж­ным и полезным выступить против его дурных козней и попыток... и силой императорских полномочий при­казываем под страхом наказания и лишения Нашей им­ператорской милости и объявления вне закона навечно всех прелатов, архиепископов, епископов, аббатов и при­оров, как вышестоящих, так и депутатов, которые (прой­дут) через Вашу землю на Римскую курию на воде или на суше... задерживать их, приставать к ним и захваты­вать».

Император пытался найти понимание и в рядах цер­кви. Так, 27 февраля 1241 года он писал в генеральный капитул доминиканцев:

«И в то время как Мы проходили через Эмилию... тот Римский священник выдумал новый способ вредить Нам: он под прикрытием собора созывает наших бун­товщиков и врагов со всех сторон, дабы, как только они прибудут, поддержать их в восстании...»

Опять появилось письмо императора ко всем коро­лям Западной Европы. Он клеймит папу за союз с ерети­ками, бунтовщиками и врагами империи, за созыв сове­та его врагов для свержения его, императора, с трона. Он апеллирует к лояльности монархов, представляет себя козлом отпущения, оберегающим остальных князей от нападок папы.

Его собственные клятвопреступления забыты. Он все еще не понимает, что общая концепция его полити­ки не может не вызвать сопротивления папства и курии. Он заклинает королей с пониманием отнестись к за­крытию им границы и пишет:

«Мы сердечно просим Ваши королевские величества сообщить Вашим королевским указом, всем и каждому прелату Вашей страны, что никто не прибудет на цер­ковный собор, надеясь на Наше надежное сопровожде­ние. Даже если бы Мы охотно, из-за особой любви, ко­торую Мы к Вам питаем, встретили бы подданных Ва­ших стран, тр ни в коем случае не подобало бы Нам безразлично вынести сверхвеликую дерзость тех, кто легкомысленно не уважает Наш запрет и следует при­зыву Нашего врага».

Приказ игнорировать собор выполнили только пре­латы империи (немцы, сицилийцы) и некоторые ита­лийские епископаты. Но прелаты из Франции, Англии и Испании не могли отказаться от приглашения папы прибыть в Рим.

Из соображений безопасности папа рекомендовал священникам избрать путь по морю через Геную, отку­да они могли добраться до устья Тибра. Морской путь оплачивался из папской казны. Но она была пуста. И тут мы вам продемонстрируем такой шедевр финанси­рования, от которого наши сегодняшние банкиры и ми­нистры финансов побледнеют от зависти.

Морская республика Генуя потребовала за путеше­ствие прелатов три тысячи пятьсот фунтов при условии немедленной оплаты тысячи фунтов и остаточного дол­га в две тысячи пятьсот фунтов через месяц, перед отъез­дом прелатов.

Таким образом, участвующий в переговорах прелат имел не только тысячу фунтов немедленной оплаты, но и две тысячи пятьсот фунтов остаточного долга. Итак, он взял взаймы у генуэзских купцов тысячу фунтов и понадеялся на то, что сможет оплатить за один месяц до отъезда подлежащий оплате основной долг в две тыся­чи пятьсот фунтов. Оборотистые генуэзцы, в случае на­рушения договора, заложили в нем штраф в тысячу фун­тов, за который Римская церковь отвечала своим иму­ществом. Папа принял все это. Он непременно желал собора для окончательного расчета с императором, так часто переигрывавшим и обманывавшим его.

Несмотря на все коммерческие дела, в Генуе суще­ствовала сильная проимператорская партия. Во главе ее стояли большие дворянские семьи Дориа, Спинола, Грилли, де Мари и многие другие. Через них император знал, какие договора заключались зимой 1240/41 гг.

Император выставил двадцать семь галер сицилий­ского флота под командованием адмирала Ансельдуса де Мари, генуэзца, до февраля 1241 года пребывавшего в Генуе и прекрасно осведомленного обо всех папско-генуэзских договоренностях. Адмирал де Мари уже в марте отплыл в Пизу, где присоединился к равному по численности пизанскому флоту.

25 апреля прелаты поднялись на борт в порту Генуи. Генуэзский флот находился в таком плачевном состоя­нии, что англичане, имеющие опыт в судоходстве, отка­зывались садиться на корабли. Все остальные — прелаты из Ломбардской лиги, французы, испанцы — взошли на борт под звуки горна. Флот прошел Пизу и направился через узкий путь Пьомбино. Восемь дней продолжался морской путь, и римский порт Чивитавеккья был уже не­далек, как вдруг 3 мая 1241 года императорский флот, укрывавшийся между островами Монте-Кристо и Джильо, внезапно напал на генуэзскую флотилию. В кровавом бою он одержал победу. Было потоплено три гену­эзских судна. Находящиеся на них прелаты утонули, среди них и архиепископ Безансона. Двадцать два суд­на захватили в плен, и только три, с испанскими прела­тами на борту, достигли спасительной Генуи.

Воодушевленный триумфом, император сообщал сво­ему шурину, английскому королю:

«...И когда Наши галеры атаковали их галеры, наи­высшее воинство, взиравшее с высоты и судящее по справедливости, ибо оно знало их путь, их исключи­тельную злобу и их ненасытную алчность, своей ми­лостью отдало легатов и прелатов всех одновременно в Нашу власть и волю, от которой они не могли уйти ни на суше, ни на море... На них (галерах) в Наши руки попали три названных легата, вместе с архиепископа­ми, епископами, аббатами и многими другими прела­тами, а также послы и представители князей церкви, число которых насчитывает более сотни, наряду с по­сланниками бунтующей Ломбардии».

Победа явилась для Фридриха подтверждением бо­жественности его миссии. Его торжество над папой еще более увеличилось после победы верной императору Па-вии над Миланом при Монтелонго 11 мая 1241 года.

Маттеус Парижский повествует о страданиях пле­ненных прелатов: «Им пришлось по приказу императора проделать долгий, продолжающийся около трех недель морской путь, пока они не прибыли в Неаполь и не были помещены под строжайшую охрану в находящуюся по со­седству с городом, окруженную со всех сторон морем кре­пость. Но не для всех заключение было одинаково тяж­ким, потому что положение палестринца было наихудшим. (Имеется в виду Якоб Палестринский, которого импера­тор особенно сильно ненавидел.) Все сразу слегли от бо­лезней и смертельной слабости. Во время долгого переез­да они были связаны и очень стеснены, измучены зноем, с роящимися вокруг мухами, жалящими, как скорпио­ны, истязаемы голодом и жаждой и обречены на любые оскорбления подлых матросов... И вскоре после этого (26 июня 1244 г.) господин епископ из Пренесте, по­слушный папе до самой смерти, упокоился навек, поки­нув мир страданий».

По утверждению брата Томаса, капеллана кардина­ла Райнера де Витербо, бывшего одним из заключенных, в темницу бросили более шестидесяти прелатов, а имен­но: легатов, кардиналов, архиепископов, епископов, аб­батов. В небольшом доме близ Неаполя, все они подоб­но свиньям лежали в одеждах, пока их не разделили и не отправили в другие тюрьмы.

И что предпринял папа? Он пережил падение Фа-энцы, морское поражение при Монте-Кристо, триумф Павии над Миланом и не отступил ни на йоту от своей позиции. Фридрих оставался врагом, его следовало по­бедить, а не заключать с ним мир. Плененные прелаты молили папу о помощи, об освобождении. Но он про­сил их терпеть за веру, как Христос терпел на кресте. Старик, будучи уже на пороге смерти, остался верным святым убеждениям.

Народы удивлялись императору, совершавшему то, что никто до него не мог себе позволить. Захватить сот­ню священников высокого ранга и бросить их в тем­ницу, как преступников! Наверняка раздавались и воз­гласы похвалы и одобрения тому, кто сумел поставить в рамки Рим и клерикалов. Но из более позднего до­полнения к предсказаниям «великой сивиллы» до нас дошло:

«Море покраснеет от крови святых. Они будут уве­зены как пленники и как украшение невесты агнца (то есть церкви) в Париполоме (Неаполь). Агнец по виду, волк по деяниям (Фридрих) (разорит) гнездо филосо­фов, сорвет цветок Эмилии (Фаэнца). Вскормленный молоком невесты агнца, то есть церкви, вначале возвы­сившей Фридриха, он будет попирать ее ногами и уни­жать».

Зазвучали и другие голоса, полные сомнения и не­приятия поведения человека, поистине не знавшего меры. Трубадуры, до сего времени воспевавшие импе­ратора, отдаляются от него, говорят о слабых сторонах человека, незадолго до этого прославляемого ими. Са­мый верный императору трубадур, Гилельм Фигуэйра, обозначил новый курс:

«Лучшие знатоки порицают его поступки, но я не хочу его порицать, вернее, я (просто) назову его плохим правителем, исполненным интриганства, алчным и жад­ным, из тех, кто не стыдится и не чурается чего-нибудь плохого...

И если он верит в победу над ломбардцами, как будто уже они полностью в его воле, почему он охо­тится в кустах и засаде, с собаками и леопардами? И зачем ему слоны? Вероятно, император глуп, несве­дущ и к тому же бездельник, раз он не доводит до кон­ца задуманное им».

Годом позже, в 1240 году, приговор трубадура Ука де Сан-Сири становится еще более суровым:

«Все должно прийти к благоприятному завершению, и Господь должен возвысить благородные убеждения, и порядочность, и церковь против того, кто не верит ни в Бога, ни в церковь, ни в жизнь после смерти, не верит в рай и говорит, что наступает ничто, когда исчезает ды­хание. Жестокость забрала у него милосердие и состра­дание, и он не боится совершать ужасные грехи, а все хорошие поступки обесчещивает и унижает и прекра­щает их...

И мы хотим пойти завоевывать государство там, в Апулии, ибо тот, кто не верит в Бога, не должен владеть страной».

Не предвещает ли текст поход Карла Анжуйского двадцать лет спустя, с тем чтобы отнять у Штауфенов Королевство обеих Сицилии?

Нашествие монголов

В то время как Фридрих находился подле Фаэнцы, готовый к захвату города, в то время как он нашел в себе силы работать над книгой о соколиной охоте, в то время как он охотился в «кустах и засаде» с охотничьими лео­пардами и соколами, Европу грозил захлестнуть стреми­тельный, повторяющийся раз в сто лет штурм из глубин Азии. Предводителем быстроходного монгольского кон­ного воинства стал хан Батый, внук легендарного Чин­гисхана. Войско Батыя уже прокатилось по русским кня­жествам и в начале 1241 года находилось в Венгрии. Дру­гая часть армии Батыя подчинила Польшу и двигалась в Силезию. Перед единым монгольским войском лежала раздробленная на сотню мелких личных интересов Ев­ропа, а оба князя мира, папа и император, вцепились друг в друга в смертельной схватке.

Венгерский король молил императора о помощи. Да, он даже был готов вместе со своей страной стать ленни­ком императора! Это могло стать важным шагом на пути к укреплению безопасности восточной марки. Но им­ператор не оказал венгерскому королю реальной воен­ной поддержки. В конце июля 1241 года он послал на­ходящемуся в отчаянном положении венгру лишь гром­кие слова:

«Мы поручаем твоему усердию подняться с ратью на стороне Нашего возлюбленного, избранного герман­ским королем сына Конрада и отбивать атаки и нападе­ния общего врага, дабы они не могли победить ни на одном поле, пока Мы не прибудем с большой (военной) силой для их окончательного уничтожения».

Император не пришел на помощь в нужный момент, хотя мог и должен был сделаться объединяющей цент­ральной властью в Европе, обрушил на королей и кня­зей Европы словесный поток:

«Подобно трубным звукам восседающего на облаке всехристианского императора (Христа), над вечерними странами раздается призыв императора — собрать сверх­могучую императорскую Европу, победоносный орел которой отправит татар в тартар. К императорским ор­лам и к животворящему знамени с крестом — двум зна­кам Европы — каждый народ должен незамедлительно прислать рыцарство: Германия, горячая и яростная в бою... Франций, мать и кормилица умелого рыцарства... Англия, наводящая ужас, богатая мужами и оснащен­ная судами...»

Итак, вместо солдат император рассылал испуган­ному христианскому миру речи и сам ими упивался. Он призывает сына, короля Конрада IV, к походу против татаро-монгол. Но семнадцатилетний юноша, власть ко­торого отец-император настолько урезал, что его мож­но было назвать королем с ограниченной ответственно­стью, не мог выставить имперское войско. Задача защи­ты империи легла на князей, а именно восточных князей, теснимых монгольским войском, точно так же, как пос­ле смерти Людовика Благочестивого в 840 году ведение оборонительной войны против норманнов перешло от ослабевшего рода Каролингов к боеспособным герцог­ствам.

При этом необходимо признать: у Фридриха в са­мом деле имелись веские причины оставаться в Италии. 20 июня 1241 года император пишет римскому сенату:

«Нам приходят на память прошлые подобные про­исшествия, как однажды, когда Мы плыли по морю на защиту Святой земли и на уничтожение сарацин, пре­следующих нашу веру не меньше, чем татары, именно Наш дражайший отец (папа Григорий IX) созывал вой­ска миланцев и их сторонников, подданных империи, дабы совместно с ними вторгнуться в Наше Королев­ство обеих Сицилии, пока Мы пребывали по другую сторону моря, и, что еще ужаснее звучит, отговаривал через легатов все Христово воинство давать и оказывать Нам помощь в деле Христовом».

Как это верно! Фридрих играет на том, что папа, ког­да сам он находился в крестовом походе в Святой зем­ле, напал с войсками на Королевство обеих Сицилии и призвал иоаннитов и тамплиеров не подчиняться отлу­ченному от церкви императору.

Но мы не должны забывать, что папа был вынужден прибегнуть к столь строгому средству только после мно­гократного нарушения Фридрихом клятв, составляв­ших основу и его императорского положения, и отно­шений с папским престолом.

И вот 9 апреля 1241 года на поле брани при Лигни-це, вместе с тридцатитысячным воинством, собранным из германского, польского и богемского дворянства, ис­тек кровью герцог Генрих Силезский, сын святого Хед-вига и зять святой Елизаветы Тюрингской. Войско в большинстве своем пало, сам герцог Генрих был убит.

На другой день к Лигницу подошло войско богем­ского короля. Оно нашло лишь груды мертвых тел. Но все же силезское жертвоприношение не оказалось бес­смысленным: монголы, столкнувшись с неожиданным для них сопротивлением, постарались избежать столк­новения с богемским войском. Они направились на юг, где опустошили большую часть Моравии. Под стена­ми Вены они развернулись и через Венгрию ушли в просторы азиатской родины. Чудо произошло по при­чине смерти монгольского великого кагана. Монгольские полководцы поспешили обратно, заново делить власть в монгольской державе.

Был упущен уникальный исторический шанс! По­зволим себе представить: Фридрих, следуя зову судь­бы, с небольшим войском, усиленным контингентом войска его сына, короля Конрада, проследовал бы на восток и объединился с богемским королем. Изумлен­ный мир увидел бы, как татаро-монголы — а они на са­мом деле так и поступили — поворачивают коней на восток, исчезая как туман.

Какая красивая легенда могла бы родиться — непо­бедимое монгольское войско бежало, устрашившись сла­вы непревзойденного императорского величия!

Тогда Фридрих действительно стал бы мессией, им­ператором-спасителем, и ни один папа не решился бы отказать ему в снятии анафемы. И короли Западной Ев­ропы не могли бы оспорить его право быть первым из князей мира. С уверенностью можно сказать: он смог бы по-новому определить свою позицию по отношению к германским имперским князьям в пользу германской королевской власти.

Разумеется, такой путь наряду с безграничной сла­вой таил в себе и бесконечную опасность. А если бы папа в союзе с ломбардцами напал на сицилийское королев­ство? Если бы имперская часть Италии под руковод­ством Милана и Венеции сбросила ярмо его власти?

Или, того хуже, Фридрих II со слабым войском дей­ствительно мог бы натолкнуться на монгольскую мощь и, подобно герцогу Генриху Силезскому, погибнуть в бою!

Но разве не ставил он свою жизнь на карту для дос­тижения гораздо меньших целей? Через несколько лет мы можем видеть его при Витербо, на переднем крае боя, в яростной схватке, рискующим жизнью в стремлении покарать предательский город.

Нет, большой шанс остался попросту незамеченным. Падение Фаэнцы близилось или уже свершилось. Пред­стояло блокировать морской путь направляющимся на совет прелатам. Кроме того, император хотел отправить­ся в Рим, намереваясь свергнуть старого, неудобного и мешающего его целям папу.

Германия находилась далеко, Венгрия еще дальше: Фридрих просто не смог увидеть и оценить происходя­щее, хотя он и собрал много сведений о монголах и об их военных операциях. Император повествует о взятии Киева, а также о побеге короля Венгрии Белы IV и о жертвенной смерти Генриха Силезского на поле брани при Лигнице. Обо всем этом он сообщает королю Ген­риху III Английскому в письме от 3 июля 1241 года, представляющем почти этнографическую стенограмму о монгольском народе: «Ведь сей народ дик, беззаконен и не знает человечности. Но у него есть правитель (Ба­тый), которому (народ) послушно следует, почитает его и считает земным богом. Эти люди, что касается их те­лосложения, малы и коренасты; но сильны, широкопле­чи, выносливы и закалены; воодушевленно и бесстраш­но они бросаются в любую опасность по мановению предводителя. Они широколицы, их взгляд мрачен, а крик ужасен, как и их сердца. Они носят шкуры быков, ослов или лошадей, нашивая на них железные пласти­ны; делают из них панцири, служащие им до сих пор. Но сейчас они носят также то, о чем мы не можем гово­рить без вздохов, — из добычи побежденных христиан лучшее и более пригодное оружие, чтобы при Божьем гневе с еще большим позором побивать нас нашим же оружием».

Насколько нездоровая атмосфера сложилась в отно­шениях между папой и императором, видно из хроник летописца Маттеуса Парижского:

«Есть, правда, люди, считающие, будто император эту чуму — татар — учинил по собственной воле и лов­ким письмом подло покрыл отвратительное злодеяние, задумав единовластие над всем миром и сговорившись (с ними) о дерзком штурме для свержения христиан­ской веры по примеру Люцифера или антихриста. Оп­ровергали и письмо, якобы содержащее неверные све­дения...» В конце летописец простодушно размышляет: «Но невозможно такое изобилие пороков в человече­ском теле!»

Однако, несмотря на детальное знание дикого мон­гольского народа, император устремлял взгляд на Рим, на Италию.

Пиррова победа

Фридрих был готов к походу на Рим. Но папе и им­ператору предоставилась еще одна попытка перегово­ров. Граф Ричард Корнуэльский, шурин императора и брат английского короля, возвращаясь из Святой зем­ли, пожелал содействовать заключению мира в Риме. Но вскоре вернулся разочарованным. Папский двор не со­бирался сдавать позиции, закрепленные мирным дого­вором Сан-Германо. Прежде всего речь шла о том, что этот мир должен распространяться и на Ломбардию. Но Фридрих не соглашался заключать мир с бунтовщика­ми, «еретиками» против империи. Две судьбоносные не­дели прошли безрезультатно.

Положение папы в Риме ухудшалось: Фридрих «сто­ял у ворот», а в Риме разразилось восстание против папы. Опять подняли голову приверженцы императора — Ко­лонна, укрываясь до поры в своих башнях и дворцах, тер­мах Константина и гробнице августейшего.

Фридрих приближался. Его войска опустошили всю местность от Монте-Альбано и Фабии до Латинских гор. Владения графа Конти, племянника папы, он приказал разрушить и велел в знак ненависти к папе повесить весь гарнизон. В конце августа он расположился с войском в Гротта-Феррата. Отсюда, с горного хребта, Фридрих ре­шил начать шествие в Рим. Город, кипящий от страха, надежды и ужаса, в августовском зное лежал перед им­ператором, желанная цель уже близка! Пришел конец боя, длившегося десятилетия, и триумф, казалось, не­избежен. Новый Рим, новая Римская империя возник­нет по воле всемогущего цезаря, князя и бога в одном лице, современного отражения античных образцов. И пока император предавался приятным мечтам, сравни­вая себя с героем Карфагена Ганнибалом, папа опять разрушил его надежды.

22 августа 1241 года Григорий IX умер. Он отошел от всех земных сражений, выказав в них храбрость и стойкость истинного воина, в недостижимую свободу смерти. Полный ярости, в одном из своих писем князь­ям Европы Фридрих II прокричал ему вслед: «По его вине мы не достигли мира на земле!»

Конклав под гнетом страха

Фердинанд Грегоровиус сообщает в «Истории горо­да Рима»: «Стремясь доказать миру, будто он воевал только с папой Григорием IX, а не с церковью, импера­тор немедленно сменил свою враждебность на лояль­ность и в сентябре вернулся в Апулию».

Того же мнения придерживается большинство гер­манских летописцев. То есть папа — это еще не Рим, не «Rome aeterna»* (* Вечный Рим (лат.).), он даже не церковь, хотя и является ее всемогущим повелителем. Во все времена правила ку­рия — постоянная, никогда не отказывающая память со­общества сотен мозгов, всегда изобретавших «Ессlesiae triumphalis»** (** Торжествующая церковь (лат.).). Когда Фридрих при Монте-Кристо взял в плен сотню прелатов и бросил их в ужасную темницу, это явилось преступлением против всей курии. Курии, прекрасно осознающей, что ее судьба напрямую зави­сит от авторитета папы. Непонимание этого относится к фундаментальным ошибкам Гогенштауфена.

В 1059 году папа Николай II оставил право выборов папы лишь кардиналам. Назначенный еще Григорием IX сенатор Рима враждебный императору Маттео Орсини изгнал верньщг императору Колонна. С необъяснимой жестокостью он приказал согнать всех кардиналов уда­рами кулаков, словно скотину, протащить их по улицам и запереть в Септицониуме Северия, некогда велико­лепном, а теперь разрушающемся строении, для избра­ния нового папы.

Десять кардиналов, среди них и отважный Колон­на, возвратившийся в ставший ему враждебным город, находились взаперти, будто в тюрьме, и в столь унизи­тельных обстоятельствах им пришлось избирать ново­го папу. Через крышу помещения, где находился конк­лав, протекал дождь, но, что гораздо хуже, еще и моча палачей сенатора, по дьявольскому измышлению ис­пользовавших крышу как место отправления физиоло­гических потребностей.

Согласно правилам, для избрания папы требовалось большинство в две трети голосов. Наконец пятеро кар­диналов проимператорской партии выбрали миланца Джофредо Кастильони, епископа Сабины. Их противники выдвинули кандидатуру ненавистного императо­ру кардинала Романа ди Порто. При расхождении в кан­дидатурах по древнему праву принятие решения пре­доставлялось императору. Он отклонил выбор Романа ди Порто и утвердил папой Джофредо Кастильони.

Вероятно, кардиналам проимператорской партии уда­лось бы достичь большинства в две трети, но тут умер один из них, англичанин Ричард Соммерскот. Солдаты бросили умирающего кардинала в угол, глумились над ним и оплевывали его, а когда начало действовать при­нятое им слабительное, в то время зачастую служившее средством исцеления, они заставили умирающего справ­лять нужду на крыше здания конклава, публично, на виду у Вечного города.

Тогда взбесившийся Орсини поклялся: если в самое ближайшее время выборы не состоятся, он прикажет вы­копать тело папы Григория IX и посадить его на трон в помещении конклава. Пускай и без того полумертвые кардиналы или умрут от смрада разложения, или выбе­рут папу. После двух месяцев в аду конклава кардиналы остановились на кандидатуре миланца епископа Саби­ны Джофредо Кастильони, взошедшего на папский пре­стол под именем Целестина IV.

И император безучастно взирал на все это! Еще ни­когда не предоставлялось более веского основания для завоевания Рима, смещения страдающего манией вели­чия Орсини и освобождения подвергающихся позору кардиналов.

Император сорвал бы аплодисменты всего христи­анского мира! Он мог бы в сиянии древних император­ских прав восстановить мир и собрать конклав, в сво­бодных и неоспоримых выборах подаривший бы миру нового папу. Фридрих упустил такой шанс!

Руководствуясь мудрыми намерениями, кардиналы избрали самого слабого и больного среди них — Джофредо из Сабины. Вошедший в историю как папа Целес­тин IV, он умер уже на семнадцатый день после своего избрания, еще до того, как состоялось его посвящение. Но мужественный человек успел все-таки кое-что со­вершить — он отлучил от церкви безумного Орсини, хотя, к сожалению, отлучение осталось неисполненным.

По завершении конклава кардиналы поспешно, слов­но совершая побег, покинули Рим и направились в Аньяни. Трое дружественных императору кардиналов, оста­лись в Риме, среди них гордый и мужественный карди­нал Колонна. Орсини немедленно приказал бросить его в темницу. Ссора между домами Орсини и Колонна про­должалась в истории Рима столетиями.

Коллегия кардиналов оказалась расколотой. Трое кардиналов пребывали в Риме, четверо — в Аньяни и двое — в императорских застенках. Сначала возник спор при выборе места проведения конклава: кардиналы из Аньяни больше не хотели ехать в Рим, под деспотию Маттео Орсини.

Летом 1242 года император предпринял очередной натиск на Рим для вызволения верных ему кардиналов, но безрезультатно, и зимой 1242/43 гг. он оставался так же далек от цели, как и в момент смерти папы Григо­рия IX. В народе пели насмешливые песни: не мешало бы сыграть в кости на папскую корону, если Святой Дух отказывает в просветлении. Фридрих, властный поли­тик, хорошо понимал: эрозию папской власти и сана не сможет остановить и императорская корона.

Германия в центре внимания

В Германии развивалась деструкция власти. Если князья, как светские, так и духовные, ранее противи­лись свержению императора, то теперь произошли значительные изменения. Нельзя безнаказанно бросить в застенок сотню церковных сановников, не вызвав при этом чувства солидарности с ними со стороны других прелатов. В Германии также не забыли, как показал себя император во время нашествия монголов. Архи­епископы Майнца и Кёльна объединились в тайный союз, причем майнцский архиепископ, будучи реген­том империи, являлся самым могущественным чело­веком в королевстве Германия. Вскоре к враждебной императору группировке примкнули архиепископы Бремена, Страсбурга и Люттиха, а ландграф Генрих Распе занял колеблющуюся позицию. Император ре­шил упорядочить ситуацию в Германии.

На придворном совете во Франкфурте, возглавляе­мом верными ему швабскими министрами, архиеписко­па Майнцского сместили с его светской должности. Ме­сто регента занял ландграф Генрих Распе Тюрингский. Этим повышением император надеялся вновь привязать к себе колеблющегося ландграфа. Одновременно король Богемии назначался сорегентом с титулом «прокуратор Германии».

Таким образом, богемец перемещался поближе к им­ператору, а главное, возникли две инстанции, наблюдав­шие друг за другом. Но это был временный выход. Хрис­тианский мир нуждался в новом папе, доброжелательно расположенном к императору, чтобы вконец запутавши­еся люди получили надежные ориентиры. Но кардина­лы до сих пор не могли сойтись во мнениях о месте выбо­ров — Рим или Аньяни?

И тут император бросил в игру нового туза. Он вы­пустил из заключения Оттона из прихода Святого Ни­колая. С большими денежными средствами тот появил­ся в Аньяни и сразу занял место главы проимператорской партии взамен находящегося в римской тюрьме кардинала Колонны. Оттону, человеку талантливому, очень быстро удалось добиться решения провести вы­боры в Аньяни.

На Императора усилилось давление: требовали осво­бодить ненавистного ему кардинала Иоанна Пренестского. Даже французский король дал знать коллегии кардиналов — если вопрос не решится в самое ближайшее время, Франция выберет собственного главу церкви.

Общественное мнение вынудило Фридриха отпус­тить на свободу Иоанна Пренестского. Послы носились между Фоджией и Аньяни. Фридрих был готов отдать миролюбивому папе папское государство за снятие от­лучения от церкви. Взамен он требовал отзыва из Лом­бардии враждебного ему легата, кардинала Грегора ди Монтелонрэ.

Кроме того, за возврат папского государства импе­ратор потребовал признания прав империи в Ломбар­дии. И вновь Фридрих хотел получить от церкви то, чего она не могла дать: императорские Ломбардия и Сици­лия являлись двумя жерновами, способными смолоть патримоний Святого Петра, пусть и освобожденный.

Но в курии тоже понимали необходимость выбора нового папы. И через два года после смерти папы Гри­гория IX, 24 июня 1243 года, кардинала из Сан-Лоренцо ди Лючиа, Синибальдо Фиески, графа Лаванья, еди­ногласно избрали папой. Императору он казался иде­альным кандидатом.