ИННОКЕНТИЙ IV – ПАПА И ПОБЕДИТЕЛЬ

Графы Лаванья были крупными, весьма зажиточны­ми феодалами, подчиненными непосредственно импе­ратору, правителями из верной императору Пармы. Ка­залось, задача выбора дружественного императору папы выполнена.

Фридрих будто бы сказал, узнав об избрании Сини­бальдо Фиески папой: «Я потерял хорошего друга сре­ди кардиналов, ибо никакой папа не может быть гибел­лином».

Как бы интересно ни звучали такие слова, Фридрих не мог их произнести. Ведь тем самым он признал бы антипапскую направленность своей политики, и тогда папы и поддерживающая их курия всегда должны были бы противодействовать императору и его постоянным клятвопреступлениям.

Папы понимали несовместимость двух противопо­ложных точек зрения и последовательно способство­вали крушению Гогенштауфена. Но Фридрих верил: ему удастся переиграть папство силой или хитростью. Его политика, несомненно, имеет оттенок игры, аван­тюризма. Иногда даже кажется — за всеми воинствен­ными манерами, за величественными речами, за угрозами скрывается маленький мальчик, до конца не ве­рящий, что печка горячая. Вот он дотронулся до нее и теперь с болью глядит на обоженный палец.

Вновь избранный папа, принявший знаковое имя Иннокентий IV, с намеком на третьего Иннокентия, счи­тавшего себя «больше, чем человек, меньше, чем Бог» и отвоевавшего для своего понтификата превосходство папства над светской властью, стал для Фридриха со­всем другим противником, нежели благородный, живу­щий в священном экстазе папа Григорий IX.

Если папа Иннокентий IV оказался приемлемой кан­дидатурой для императора, то и для курии он был хорош. Хотя Иннокентий IV, урожденный генуэзец, сдал внаем генуэзский гфлот для участников собора. С 1228 года он становится вице-канцлером курии, с 1235 по 1240-й — ректором марки Анкона и, наконец, папским легатом в Северной Италии, являясь доверенным лицом папы Гри­гория IX. В молодости Иннокентий IV преподавал кано­ническое право в Болонье и слыл теперь здравомысля­щим юристом. Само католическое общество видело его таким: «Преисполненный всеобъемлющим стремлением к папской власти, Иннокентий IV отличался пугающей неосмотрительностью в выборе средств и беспощадной стойкостью и последовательностью в достижении своих целей».

Но император приветствовал папу. В распространен­ном манифесте князьям христианского мира об избра­нии папы император обнаружил большие ожидания, возлагаемые им на первосвященника Рима: «Посколь­ку он (Иннокентий), являясь одним из благороднейших сынов империи, и словом и делом всегда оказывался доб­рожелательным, послушным и преданным Нам по при­чине справедливых взглядов, внушил Нашему трону полное доверие, что он будет поддерживать всеобщий мир, общее благо империи и единогласие нашей дружбы в отеческом смысле, за это Мы все чтим в нем отца, и он сам обнимает Нас, как сына».

Но праздник благодарности и радости, по приказу Фридриха устроенный в Сицилии, не принес импера­тору ни малейшего улучшения его положения. Папа не принял делегацию от императора, ссылаясь на то, что не может общаться с отлученным. Но вскоре он снял отлучение с делегатов, намереваясь вступить с ними в переговоры. Тогда папа заявил: император должен преж­де всего освободить папское государство, поскольку та­ково его обязательство. Посланники сразу указали на обещание кардиналов отозвать из Ломбардии папского легата и недруга императора, Грегора ди Монтелонго, в ответ на освобождение кардинала Иоанна Пренестского. Папа холодно возразил: обещания, данные кардина­лами во время вакантного места папы, не могут связы­вать вновь избранного папу.

Если это действительно так, возразили посланники императора, то обещания об освобождении церковного государства, данные кардиналам, тоже являются бес­предметными.

Итак, все снова заняли непримиримые позиции.

«Великодушные» предложения императора, в свое время заставившие в. Вероли покраснеть от ярости ста­рого папу Гонория III, — заплатить папе аренду за окку­пированные земли папского государства и принять их от папы в лен — папа и курия, естественно, также откло­нили, хотя выполнение условий Фридриха немедленно принесло бы деньги в пустую папскую казну. Папа Гри­горий оставил преемнику кучу долгов неслыханной ве­личины. Верующие в галереях дворца папы молили о своих деньгах, однако Иннокентий IV ни секунды не колебался и не пожертвовал позициями папства.

Но переговоры тем не менее продолжались, хотя Ломбардия стала преградой для решений по всем вопросам. Из-за пакта Григория IX с Венецией, Генуей, Пьяченцей и Миланом Иннокентий IV был ограничен в действиях и не мог заключить мир с императором без согласия городов. Папа стремился не допустить паде­ния Ломбардии, единственного настоящего союзника, а Фридрих желал безусловного уничтожения Ломбард­ской лиги. Кроме того, он хотел получить от папского государства герцогство Сполето и марку Анкона, как сухопутный мост в Северную Италию. Требование, с которым папа не мог согласиться.

И опять запылал факел войны!

Город Витербо сбросил власть императора. Вероят­но, ломбардцы через агентов раздули пожар, стремясь вос­препятствовать миру с императором, или же это были происки враждебных императору кардиналов — выяс­нить невозможно.

Но на передний план выступает кардинал Райнер Витербоский, злейший враг императора, решивший вне­запным ударом захватить родной город Витербо. Импе­раторский гарнизон укрылся в крепости, где он, хоро­шо снабженный, мог бы удержаться не один месяц.

Прочтем донесение кардинала Райнера Витербоско-го, и тогда нам станет понятной реакция императора:

«Он примчался подобно львице, у которой отняли детенышей! Он появился, как вихрь в полночь, как го­нец без всякой королевской помпы, объятый огнем яро­сти, стремясь уничтожить город! Он прискакал на крас­ном коне разрушить мир на этой земле».

Даже отчаянная ярость не помогла взять хорошо укрепленный город. Император соскочил с коня и сам кинулся на штурм противника. Но город устоял. За­тем последовало строительство осадных машин, и не­делю спустя в предрассветных сумерках начался но­вый штурм. Император видел себя перед новой Брешией.

Тут папа дал знать о своей готовности к перегово­рам. Друзья императора, граф Тулузский и император Балдуин Константинопольский, активно действовали при папском дворе в пользу дела мира. Кардиналу Оттону из прихода Святого Николая, в прошлом слыв­шему другом императора, доверили уладить конфликт. Императору не нужна была ни вторая Брешия, ни мно­гомесячная осада, как при Фаэнце, и он быстро достиг понимания с кардиналом Оттоном. Императорский гарнизон должен был получить свободный проход, а император — вернуться обратно в Апулию. Горожане Витербо поклялись в гарантиях беспрепятственного отступления. Но, когда солдаты императора проходи­ли через город, кардинал Райнер напустил разъярен­ную толпу на изнуренный гарнизон, и та забила его до смерти. Кардинал Оттон пытался своим телом закры­вать солдат, но толпа в ярости отбросила его в сторо­ну. Кардинал Оттон вел честную игру, виновен был кардинал Райнер Витербоский, страшившийся мира с императором больше всего на свете.

Фридрих II, сам нарушивший много клятв и дого­воров, отослал кардиналу Оттону письмо, удивитель­ное свидетельство человеческой неспособности заме­чать бревно в собственном глазу:

«...К какой цели Мы еще можем стремиться в наших ожиданиях, когда верность людей так сильно поругана... Каких союзов с людьми Мы можем еще искать, с кем Мы должны договариваться об улаживании такой ве­ликой ссоры, о крушении почти всей земли, после того как над обещанием святого легата... легкомысленно со­вершается насилие?»

Адская глубина силы ненависти Фридриха откры­вается в его яростном выкрике, о котором рассказыва­ют: «...даже после смерти он хотел бы поднять свои ос­танки для уничтожения Витербо. Он не смог бы напиться досыта кровью его горожан, и если он не мог бы сво­ей собственной рукой устроить в городе пожар, будучи одной ногой уже в раю, то убрал бы ее оттуда, лишь бы свершить месть над Витербо».

Рокировка

Фридрих не мог избавиться от ненависти к Витербо. Папа не одобрил случившийся инцидент, поскольку про­изошло, с его ведома или без оного, настоящее правона­рушение. Он наложил на город денежный штраф, прика­зал отпустить оставшихся в живых сторонников импе­ратора, но ясно дал понять последнему: большего сделать он не может, так как не собирался терять Витербо. Пове­дение, типичное для Иннокентия IV: он порицает сред­ство, но не само событие, позволившее ему получить го­род в свое владение.

Требования со стороны соседей привели обе сторо­ны к новым переговорам, проходившим под патронатом короля Франции. Фридрих приближался к пятидеся­тилетнему рубежу. Жизнь, проведенная в седле, в борь­бе против папы, церкви и Ломбардии, изнурила его. Ведя переговоры через посланников, Фридрих дошел почти до предела своих физических и душевных возможнос­тей. В формуле компромисса было заявлено: император не пренебрегал отлучением от церкви и поэтому, как написано в булле об отлучении, не считается еретиком.

О факте отлучения нельзя было упомянуть более удачно. Фридрих признал папу духовным владыкой и по причине двойственного отношения к отлучению (то принимая его, то пренебрегая им) подчинился назначен­ному папой искуплению. Он согласился на обязатель­ство освободить всех плененных прелатов и вознаградить их. Позднее папская сторона назвала фантастиче­скую для тех времен сумму в четыреста тысяч марок. Далее он обязывался вернуть имущество всем постра­давшим сторонникам церкви. Хотя это и выглядит как полная капитуляция, но действительно важные вопро­сы не были достаточно четко оговорены. Например, воп­рос освобождения папского государства и восстановле­ния прав империи в Ломбардии.

Время торопило. Мир требовалось заключить до Пас­хи, дабы имя императора не упоминалось в традицион­ном, зачитываемом в Великий четверг списке отлучен­ных от церкви. Желание быстрого мира поставили пре­выше реальности: в Великий четверг 1244 года император более не находился в списке преданных анафеме, а папа в своей проповеди назвал его «верным сыном церкви». Теперь всему свету стало ясно: мир состоялся, и снятие отлучения с императора — логическое следствие данно­го заявления.

В праздничной форме документ, как и подобает его мировому значению, скрепили клятвой и печатью в при­сутствии французского посредника, папского двора и императорских переговорщиков.

Фридрих приказал звонить во все колокола Сици­лийского королевства.

И вот тут всплыли недостатки договора, построен­ного на принятии желаемого за действительное.

Нигде не было записано, к какому сроку импера­тор должен освободить папское государство. Папа ут­верждал — перед отменой отлучения, император же возражал: сначала отмена, затем возвращение церков­ных земель. Со своей точки зрения император был прав. Ведь папа мог в любой момент подвергнуть его новому отлучению, в случае если Фридрих не выпол­нит обязательств. А Фридриху, если папа не отменит отлучение, пришлось бы отвоевывать территории только путем дорогостоящей военной операции.

В то же время к папе явились ломбардцы и подали жалобы. Они потребовали у папы разрешить без всяких ограничений их разногласия с императором. О правах империи речи уже не велось.

Папа, желая продлить мир или просто выиграть вре­мя, изменил, казалось, совершенно безобидно, текст, уже закрепленный клятвой, и удалил признание папой прав императора на Ломбардию.

Неужели папа и в самом деле верил, что Фридрих и его юристы настолько глупы и не заметят эти манипу­ляции с текстом договора? Или он думал, будто Фрид­рих, созвавший в состоянии спонтанной радости от заключенного мира имперских князей на совет в Верону, будет вынужден в присутствии общественности принять изменения в договоре?

Наиболее вероятным кажется следующее: Иннокен­тий IV, аналитическим умом понимая несовместимость противоположных точек зрения, уже решился на нару­шение договора и просто старался выиграть время.

Но император все же стремился к миру. Так, у него созрел план достичь мира между папой и императором в личной беседе, без посредников, чье участие таило в себе опасность взаимного недопонимания.

Император построил для папы золотой мост. По­скольку для него не представлялось возможным встре­титься на оккупированной им территории папского го­сударства, он по желанию папы заявил о своей готовно­сти вывести войска из района Нарни и Риети. После чего курия заявила о желании папы Иннокентия отправить­ся в Чивита Кастеллано для встречи с императором в Нарни.

Одновременно, открывая папе путь в Чивита Кас­теллано, Фридрих освободил заблокированные проходы на север, северо-восток и северо-запад. Теперь путь для реализации истинных целей папы и в самом деле оказался свободен. 28 мая папа назначил новых карди­налов, настроенных исключительно враждебно по от­ношению к императору, затем отправился в Чивита Ка­стеллано, куда и приехал 7 июня 1244 года. 9 июня папа назначил угодного императору кардинала Оттона из прихода Святого Николая куратором переговоров. Он направил послов генуэзскому подеста, Филиппе Виче-домини, и еще девятнадцать дней сохранял видимость переговорного процесса с императором. Когда 27 июня послы сообщили ему, что генуэзский флот с тремя его двоюродными братьями на борту бросил якорь в порту Чивитавеккья, папа решил бежать. Вооруженный, как рыцарь, в сопровождении небольшой свиты и двоюрод­ных братьев, он бежал в ночь и утром 29 июня достиг порта и спасительного генуэзского флота.

29 июня посланники Фридриха, император Балду-ин, граф Тулузский и придворные судьи Петр из Виней и Таддеус Суесский, появились в Чивита Кастеллано и узнали о побеге папы. Много раз кораблям папы прихо­дилось искать в гаванях убежища от штормящего моря, но 7 июля 1244 года флот благополучно пристал к бере­гу в Генуе, встреченный звоном колоколов и празднич­ным хором.

Три месяца папа укрывался в Генуе, в монастыре Святого Андрея. Он искал надежного убежища. Но ко­роли Англии и Арагона, ленники папы, а также король Людовик Французский отказались от сомнительного счастья предоставить папе новую родину. В конце кон­цов он принял решение перебраться в Лион, лишь но­минально принадлежащий империи, но в реальности обладавший высокой степенью самостоятельности.

Столь смелой рокировкой папа освободил себя от уг­розы быть запертым в Риме императорской армией подобно Григорию IV и стать объектом императорской воли. В глазах христианского мира Иннокентий IV под­нялся до мученика, спасшего церковь от угрозы угнета­теля — Гогенштауфена.

Совет в Лионе

Император немедленно осознал опасность сложившей­ся ситуации. Он послал вдогонку папе графа Тулузского, намереваясь склонить его к возращению и заключению нового, всеобъемлющего мира. Однако холодный и рас­четливый Иннокентий IV не для того освобождался от зам­кнувшегося ^ольца окружения, чтобы вновь попасть в за­висимость от императора. В августе 1244 года император написал сторонникам длинный и обстоятельный оправ­дательный документ, где обвинял курию и папу в обмане, но христианскому миру слишком часто приходилось вни­мать подобным декламациям, и он уже не мог заставить себя поверить им.

Папа, находясь в Лионе, развил активную деятель­ность, пиком которой в январе 1245 года стал созыв совета в Лионе, ставившего целью смещение императора. При­чем вопреки предписанной законом форме Фридриха даже не пригласили на совет. Таким образом, решение судьбы императора вновь получило некоторую отсрочку.

Передышка

В Святой земле разразилась катастрофа. Наперекор совету Фридриха II возобновить истекшее по времени перемирие с султаном Каира рыцарские ордена в над­менной заносчивости не сделали этого. Султан, воспользовавшись их оплошностью, призвал к себе крупный во­инский контингент хорезмцев, чью империю уничтожил Чингисхан, завоевал и разрушил вместе с ними Иеру­салим, выбив оттуда христианское воинство.

Крик ужаса пронесся над Западной Европой. Патри­арх направил послов ко двору императора в Фоджию, а на патриарха Альберта Антиохийского возложил задачу установить мир между императором и папой. Фридрих предложил папе через'патриарха Альберта нечто боль­шее, чем просто подчинение. Император решил уйти от споров к славе великого, убедительного поступка. Вот его предложение.

Решение ломбардского вопроса полностью отдава­лось приговору папы, территория папского государства без всяких условий возвращалась патримонию. Сам он желал на три года уехать в Святую землю для восста­новления там господства христиан. Фридрих зашел на­столько далеко, что обязывался возвратиться оттуда только с разрешения папы, и выразил согласие лишить­ся всех своих государств, в случае если не выполнит обещаний.

Король Людовик Святой Французский, сам благо­словивший крестовый поход и чье отдаление от папы видно из отказа ему в убежище во Франции, встал на сторону императора. В сложившейся ситуации и под давлением общественного мнения Иннокентию IV при­шлось принять предложения императора. Ведь в про­тивном случае он оказался бы не только противником мира, но и человеком, препятствующим возвращению христианам святых мест. С тяжелым сердцем 6 мая 1245 года он дал патриарху Альберту Антиохийскому пору­чение снять с Фридриха II отлучение после того, как тот выполнит все условия.

Когда папа назначил в Лионе свой совет, Фридрих в то же самое время созвал придворный совет германских князей в Вероне. С двором и большим войском он на­правлялся из Фоджии на север. Путь императора про­легал через папское государство, мимо ненавистного Витербо. И вновь он стал жертвой своего темперамента и слепой ярости: Фридрих попытался с ходу взять Витербо! Когда это не удалось, он две недели жег и опусто­шал окрестности города. Кто смог бы объяснить этот по­ступок императора? Он только что сделал всеобъемлю­щее, самоотверженное мирное предложение — и тут же стал жертвой собственной безумной ненависти, опять показавшей его человеком, не заслуживающим доверия. И это случилось в тот самый день 6 мая 1245 года, когда папа Иннокентий IV распорядился снять с него отлуче­ние от церкви. И кто после этого мог верить настолько противоречивому императору?

Один из его величайших врагов, человек, испыты­вающий ненависть такой же архаичной силы, только и ждал подобного поступка со стороны Фридриха. В зло­пыхательском послании Райнера Витербоского Фрид­рих превратился в чудовище. Черными красками опи­сан образ императора, олицетворяющего собой анти­христа. Кардинал припомнил все грехи Фридриха. Его дружбу с мусульманскими князьями, от которых он принимал подарки. (То, что он тем самым вернул хри­стианам Иерусалим без кровопролития, не упомина­лось.) Его соблазняющие речи, его тезис о «трех обман­щиках», легкомысленное замечание о пшеничном поле («здесь произрастают несколько тысяч спасителей») — обо всем сообщалось общественности. Не забыли и о са­рацинской колонии, чьи воины пристрастились наси­ловать христианских девиц перед алтарями Господа, а также о прекрасных сарацинках, с которыми император сам предавался разврату. Вновь вспомнили и обо всех трех женах императора. Его третья супруга, умершая в декабре 1241 года, содержалась в застенках Гоморры, и в конце концов ее отравили. Ни один факт не остался неискаженным — уничтожение образа императора стало поистине апокалиптическим. Через столетия гремит устрашающий голос Райнера Витербоского:

«Но на еще более ужасное посягнули руки врага и пре­следователя: он вел войну против святых и угнетал их. Поднявшись против неба, от твердыни неба и звезд он отринул святых Всевышнего и терзал их, поскольку имеет в своей пасти три ряда клыков... У новоявленного Нимрода — безумного охотника до разврата перед Господом, любящего только лживые речи, — служат лишь злодеи, злобой доставляющие удовольствие королю, а ложью — князьям... он князь тирании, ниспровергатель церковной веры и культа, уничтожитель устава, мастер жестокости, переменитель времен, сбивающий с толку земной круг и молот всей земли...»

От Витербо до Лиона прокатился ревностный голос гневного кардинала: «Не имейте никакой жалости к зло­дею! Повергните его на землю перед ликами королей, дабы они, видев это, убоялись следовать ему в своих по­ступках! Вышвырните его из храма Господня, не позво­ляйте ему более властвовать над христианским народом! Уничтожьте имя и плоть, отпрысков и семя вавилоня­нина!»

Итак, прозвучал ужасный приговор, по которому и суждено было исполниться судьбе рода Гогенштауфенов.

Папа услышал в Лионе глас кардинала Райнера. Он с напряжением следил за советом князей, созванным им­ператором в Вероне. Он уже знал, что архиепископы Майнца, Кёльна, Трира и Бремена, а также регент им­перии ландграф Герман Распе Тюрингский, богемский король и герцог Баварский не прибудут в Верону.

Император мог, таким образом, видеть крушение собственной политики в королевстве Германия.

С тем большим рвением он попытался теперь при­влечь на свою сторону некогда смещенного с трона гер­цога Фридриха Строптивого Австрийского, укрепивше­гося там вопреки воле императора. Поскольку силой оружия не удалось присоединить Австрию к император­ским наследным владениям, сейчас он предпринял по­пытку достичь цели путем брачной политики.

Он уговорил герцога, оставшегося после трех бра­ков бездетным, сделать австрийскую герцогскую коро­ну наследной, для чего потребовал от герцога Фридри­ха Австрийского себе в жены его племянницу и наслед­ницу.

Римская курия попыталась всеми дипломатически­ми средствами воспрепятствовать браку и связанному с ним ростом власти Штауфена над юго-восточной час­тью империи.

Но мечты Бабенбергов о королевстве, папская и им­ператорская дипломатии разбились о твердую волю жен­щины. А именно о волю той самой племянницы герцога, Гертруды, отвергшей брак с императором — то ли по ре­лигиозным, то ли по политическим или моральным со­ображениям — и вскоре, 1 апреля 1246 года, вышедшей замуж за Владислава Моравского, сына богемского ко­роля Венцеля I и его супруги, Кунигунды Швабской, двоюродной сестры императора.

Фридрих не отступил от брачной политики и за­ключил помолвку своей семилетней дочери Маргариты от брака с Изабеллой Английской, с четырехлетним марк­графом Альбертом II, дегенератом из Мейсена. За год до описываемых событий император выдал замуж дочь от связи с графиней Бианкой Ланчией, Констанцию, за греческого императора Иоанна III Дукаса Вататцеса.

Но брачные узы не могли удержать неотвратимого хода судьбы. Все же в Вероне император вновь наделил австрийского герцога знаменем его наследного герцогства, еще раз повидался с сыном, королем Конрадом IV, доставившим ему отряд швабских рыцарей, и еще креп­че привязал к себе тирана Эццелино ди Романо, женив его на своей внебрачной дочери Сельваджии.

В конце мая 1245 года Фридрих направил в Лион главного судью, Таддеуса Суесского, проверенного, вер­ного человека, блестящего оратора и юриста.

Сам император отправился в Турин. Очевидно, он условился находиться неподалеку от совета, если все-таки состоится его прощение. Как мы увидим позже, им­ператору опять пришлось пережить разочарование из-за бескомпромиссной последовательности противников.

День гнева

В соборе папы Иннокентия III в 1215 году принима­ли участие четыреста двенадцать архиепископов, епис­копов и восемьсот аббатов — сейчас в Лионе собралось лишь сто пятьдесят прелатов. Кроме архиепископов Майнца и Кёльна, отсутствовал весь германский епископат, а также епископы из Королевства обеих Сицилии. Старый архиепископ Берард Палермский присутствовал как представитель императора. Таким образом, круг участ­ников в основном ограничивался епископами из Англии, Франции и Испании. Венгерские епископы тоже отсут­ствовали, так что назвать собор всеобщим было трудно. Но это ничего не значило. Приговор, который предстоя­ло вынести, был уже предрешен.

Прежде всего из французских прелатов, часть кото­рых попала в свое время в заключение в Монте-Кристо, планировалось создать сильную антиимператорскую партию, присоединив к ней также испанцев, хотя и из­бежавших пленения, но уже из Генуи заклинавших папу Григория IX всеми средствами действовать против им­ператора. Современник событий, Маттеус Парижский, впечатляюще повествует о соборе и о том, как он прохо­дил:

«Когда господин папа собрал уже многих прелатов, хотя и не всех, в понедельник (26 июня 1245 г.) он от­правился... в трапезную монахов Святого Юстуса в Ли­оне. Присутствовал также Таддеус Суесский... рыцарь и учитель права и главный судья императора... Стре­мясь восстановить мир и прошлую дружбу, от имени господина он с уверенностью обещал вернуть к един­ству Римской церкви всю Романею (это в греческой империи) и противостоять всеми силами татарам, хорезмийцам и сарацинам и другим презирающим цер­ковь, как верный воин Христов. Он выразил желание лично и за свой счет опять навести порядок в Святой земле, находящейся в большой опасности. Наконец, он хочет вернуть отнятое у Римской церкви и возместить всякий вред».

Ответ папы более внушителен, нежели все прокля­тия, насылаемые им на Фридриха. Слишком часто им­ператор на протяжении десятилетий правления обма­нывал, хитрил, слишком часто нарушал клятвы, из-за чего утратил моральный кредит доверия как правитель и как человек. Итак, папа отвечал:

«О сколько, сколько было уже обещано, но никогда и ни к какому сроку не выполнялось! И так будет впредь. Наверняка новое обещание рассчитывает лишь остано­вить уже занесенный над корневищем топор, дабы об­мануть и убедить разойтись церковное собрание».

В ближайшую среду переговоры продолжились. Папа перечислил грехи, клятвопреступления, ереси, наруше­ния закона императором, а именно: его дружбу с сарацин­скими князьями и бесстыдные отношения с сарацински­ми женщинами.

Таддеус Суесский мужественно заступался за свое­го господина, но ему удалось добиться с помощью анг­лийских прелатов лишь двухнедельной отсрочки пере­говоров.

17 июля 1245 года стало днем оглашения приговора. Папа восседал на высоком троне, помещение кафедраль­ного собора Лиона заполнили архиепископы, епископы и аббаты. Еще раз Таддеус просил за господина. Преж­де всего он отверг правомочность собора, заявив: «Та­ким образом, я, Таддеус Суесский, главный судья им­ператорского двора, в качестве полномочного предста­вителя Римской империи апеллирую к будущему папе и к действительно всеобщему собору, на который долж­ны быть приглашены все католические короли, князья и прелаты, не говоря уже об особе императора».

Но папа объявил церковное собрание достаточным и правомочным и сказал:

«Фридрих, самый выдающийся из светских князей, зачинщик такого раскола и бунта... кроме того, связан­ный омерзительной дружбой с сарацинами ...перенял их обычаи и держал их при себе для повседневной служ­бы; он не постыдился даже приставить к своим супру­гам из королевских родов евнухов... Блаженной памяти герцога (Людвига) Баварского, особенно преданного Римской церкви, он, как определенно заверялось, пре­небрегая христианской религией, приказал умертвить наемному убийце. И Вататцесу (императору Греции), врагу Бога и церкви, исключенному из сообщества ве­рующих совместно со своими помощниками, советчи­ками, фаворитами отлучением от церкви, он отдал в жены дочь... Кроме того, в Королевстве обеих Сицилии, являющемся особым владением Святого Петра и полу­ченном этим князем в качестве лена от апостольского престола, он привел духовных и мирян к такому обед­нению и угнетению, что у них уже почти ничего нет, почти все порядочные люди оттуда изгнаны, а оставши­еся вынуждены жить в поистине рабских условиях и Римскую церковь, чьими людьми и вассалами они в ос­новном являются, оскорблять и вести с ней борьбу...»

Проклятие в адрес императора папа завершил сло­вами:

«Мы обсудили с Нашими братьями и церковным со­бранием как приведенные, так и многие другие отвра­тительные преступления и, поскольку Мы являемся, хоть и недостойным, представителем Христа на земле, и от имени святого Петра говорим: «То, что ты связыва­ешь на земле, будет связано и на небе; что ты развяжешь на земле, будет развязано и на небе!» Поэтому назван­ного князя, опорочившего императорскую, королевскую и всякую честь и достоинство, отвергнутого Господом из-за своих преступлений, чтобы не править более, Мы объявляем человеком, погрязшим в грехах и проклятым, и лишенным Господом всякой чести и всех титулов, и смещаем его объявлением Нашего приговора. Всех, кто связан с ним клятвой и верностью, Мы навсегда осво­бождаем от клятв и в силу апостольских полномочий строжайше запрещаем кому-либо в будущем подчинять­ся ему как императору или королю и объявляем: тот, кто подаст ему совет как императору или королю, окажет содействие или покровительство, будет подвергнут от­лучению от церкви. Обязанные избрать для империи нового императора должны беспрепятственно провес­ти выборы преемника. С Королевством обеих Сицилии Мы при совете Наших братьев поступим таким обра­зом, каким сочтем нужным...»

«...Господин папа и присутствующие прелаты с за­жженными свечами в руках прокляли императора, ко­торый уже не должен был называться императором, са­мым ужасным образом, уронили свечи и потушили их, в то время как защитники императора сокрушенно уда­лились».

Над погруженным в сумерки кафедральным собором Лиона раздался вопль императорского главного судьи Таддеуса Суесского: «Вот день гнева, несчастья и ни­щеты!»

Эрозия власти

Сто двадцать восемь лет прошло с тех пор, как им­ператор Генрих IV на ледяных полях Каноссы молил папу снять с него отлучение от церкви.

Но здесь произошло нечто большее, чем анафема им­ператору. Папа Иннокентий IV воплотил перед ошелом­ленным миром мечту Григория VII и Иннокентия III о всевластном папстве с функцией мирового судии. От­странение императора Фридриха II, потрясшее дворян и князей всей Европы, не имело ничего общего со сме­щением Вельфа, императора Оттона IV. Тот являлся творением папы, и, когда папа столкнул его, его импе­раторская власть рассыпалась.

Правление императора Фридриха II длилось не­сколько десятилетий, его блеск освещал всю Европу.

Папский указ о смещении глубоко задел Фридри­ха II, но одновременно вернул ему свободу. «Достаточ­но долго я оставался наковальней, теперь я буду моло­том», — кричал он. Всего лишь громкие слова. Каким молотом он будет размахивать? Когда он начал борь­бу против папы, за ним стояла вся мощь империи. Те­перь три крупных рейнских архиепископа — Майнц-ский, Кёльнский и Трирский — открыто перешли в ла­герь курии. В Ломбардии власть Фридриха II ослабла больше, чем при Фридрихе Барбароссе. Остальную часть Италии император подчинил военной диктату­ре методом террора, но вскоре узнает, насколько мож­но доверять таким подданным.

Итак, ему пришлось удовольствоваться письменным наступлением на князей и королей и служить предосте­регающим примером европейским правителям, ведь папе удалось его одолеть.

Особые усилия Фридрих направил на французско­го короля, снаряжавшегося в крестовый поход. Его он стал просить о заступничестве у папы. Если папа сни­мет с него отлучение, он отправится в Святую землю вместе с королем Людовиком. Благочестивый король Людовик, исполненный святого рвения, сразу же обра­тился к папе с просьбой отменить лионское решение.

Папа попалив незавидное положение. Он не мог сде­лать врагом еще и французского короля. Определенно имели место и возражения Англии, направленные про­тив своего сюзерена-папы. Он решил постараться вы­играть время. Летом 1245 года папа обещал сделать ре­шающее заявление на Пасху 1246 года. До того времени папа надеялся создать новые политические отношения. Какими именно средствами — благочестивый король Людовик не имел ни малейшего представления.

Император перешел в наступление на другом фрон­те, и при последовательном проведении оно могло бы весьма стеснить курию. В письме от февраля 1246 года, направленном князьям мира, он делает революционное предложение: путем реформирования церкви вернуть ее к древнехристианской, евангельской бедности. Предло­жение, не оставшееся без поддержки среди низшего ду­ховенства и прежде всего народа.

Подобные мысли уже владели умами в течение сто­летия, пример такого образа жизни подавали нищен­ствующие ордена францисканцев и доминиканцев. Жен­ское движение бегинок проповедовало те же идеалы.

Мысли об обновлении церкви, представленные могуще­ственным императором, могли бы привести к замыка­нию церкви на самой себе и ослабить ее светскую пре­тензию на власть.

Фридрих II предостерегает короля Франции Людо­вика от папской политики власти: «...они начали с Нас это, но знайте, закончат Вами, ибо, однажды уничтожив Нашу власть, не ожидают никакого сопротивления».

26 февраля 1246 года он призвал князей мира: «Ведь те, кто сегодня носит имя священников, жиреющие на подачках отцов, угнетающие сыновей, сами сыновья Наших подданных, забывают положение отцов и не со­благоволяют оказывать какую-нибудь преданность ни императору, ни королям, как только их посвятили в апостольские отцы... Но Мы не первые и не последние, кого пренебрежение священников отчуждает и пыта­ется свергнуть с высоты. То же произойдет с Вами, если Вы послушаетесь лицемеров святости, в своей алчнос­ти надеющихся, что в их пасть низвергнется целый Иордан... В самом деле, огромные прибыли, которыми они обогащаются, высасывая их из многих государств, как Вы сами знаете, доводят их до безумия... Чем охот­нее Вы протягиваете руки этим беднякам, с тем боль­шей жадностью они хватают уже не только за руки, но и за локти... Мы всегда стремились привести священ­ников всех рангов, и особенно самого высокого, к из­начальной церкви, к подражанию смирению Господа апостольским образом жизни. Ибо (только) такие свя­щенники заставляют ангелов взирать на них, сияя от удивления, могут исцелять больных, поднимать мерт­вых и своей святостью, а не силой оружия, подчинять себе князей и королей. Эти же, напротив, предаются светскому образу жизни, упиваются наслаждениями, пренебрегают Богом; в потоке сокровищ утонуло их благочестие. Лишить их губительных сокровищ, которыми они развратно отягощены, — дело христианской любви к ближнему».

Такое послание, служащее путеводной нитью для по­следующих столетий, наполненных поисками реформ, с его обвинениями клира могло бы выйти из-под пера Мар­тина Лютера, в то же время открыто демонстрирует ото­рванность от реальности императора, считающегося тем не менее рационалистом.

Здесь же он говорит о «хрупком мире» между па­пой и императором, никак не понимая очевидного: их отношения полностью разорваны. Он не слышит го­лоса папы, отвечающего на защитную речь Таддеуса Суесского: «О сколько, сколько было уже обещано, но никогда и ни к какому сроку не выполнялось! И так будет впредь. Наверняка новое обещание рассчитыва­ет лишь остановить уже занесенный над корневищем топор, дабы обмануть и убедить разойтись церковное собрание».

Он все еще верит в «возможность хрупкого мира» между императором и папой, который должен быть со­здан «могучим посредником». Фридрих, надеясь на мир, призывает церковь к евангельской бедности и убеждает королей прекратить получение церковью доходов, от­нять у нее губительные сокровища.

Провозглашающий подобные тезисы может наде­яться лишь на свою дружину в борьбе против ненасыт­ной Римской курии, но ни в коем случае не на «хруп­кий мир» с папой и курией. В истории церкви всегда какие-то люди хотели бы проводить жизнь в бедности со своими общинами. Церковь поддерживала их, пока они не начинали выступать против основных принци­пов веры и первенства курии и папы. Но те, кто требо­вал от церкви бедности, подвергались проклятию, если не сожжению, как, например, бедный Арнольд из Брешии (ум. в 1155 г.).

Император-реформатор во главе нищенствующего движения в XIII веке, император-обновитель церкви — по-видимому, жизнеспособная идея, но абсолютно не со­четающаяся с поисками «хрупкого мира» с папой путем переговоров.

В жалобах Фридриха не видно ничего нового. Уже на соборе в Лионе один из английских прелатов высту­пил против непомерных церковных сборов. Решитель­ные призывы к бедности церкви привели бы на сторону императора английских баронов, страдавших, как и их слабый король, оттого, что были ленниками церкви.

Во Франции многие бароны объединились в союз для защиты светской юрисдикции от клира. Князья, на­пример герцог Бургундский или граф Бретонский, гор­до заявляли в уставе союза: королевство Франция «за­воевано не по написанному праву и не самонадеяннос­тью духовенства, а военной силой; они, знать страны, опять принимают на себя отобранное у них право су­дить, желая привести к бедности разбогатевших на сво­ей алчности священников».

Разумеется, император Фридрих II не смог бы про­вести подобную реформу церкви, ведь в действитель­ности его интересовала вовсе не религиозная подопле­ка. Порицания разбогатевшей церкви — лишь средство политической борьбы Штауфена. Будучи фанатиком порядка, он был бы не прочь использовать упорядочен­ную церковную систему в качестве средства для управ­ления людьми по всей земле. Но церковь должна сто­ять ниже величия императора и уж ни в коем случае не считать себя властью, имеющей право судить весь мир.

Фердинанд Грегоровиус метко замечает: «Смещение папы с поста верховного судьи над светской властью и возвращение церкви к ее аполитичному первоначаль­ному статусу путем секуляризации ее имущества — вот реформа, требуемая великим императором, но он мог лишь продекларировать ее в виде собственного мнения». Высказывать подобные взгляды против папы и ку­рии, будучи не в состоянии отстаивать их в борьбе, — такое поведение неминуемо вело к краху.

Антикороль

Избрание в Германии антикороля в противовес Гогенштауфену явилось для папской дипломатии нелегким предприятием. Его дом правил слишком долго, слишком твердо именно эту династию считали в Германии коро­левским родом, данным самим Богом.

Первым предостережением изменения сознания ста­ло отсутствие архиепископов Майнца и Кёльна на при­дворном совете в Вероне и их присутствие на соборе в Лионе.

Из Майнца и Кёльна по всей стране устремились папские послы, прежде всего члены нищенствующих орденов, оповещая об отлучении императора от церк­ви и его смещении с трона. Рука курии сжималась все сильнее. Епископы, не поддержавшие архиепископов Майнцского и Кёльнского, отстранялись от должнос­ти. Например, епископы Вормса и Регенсбурга, абба­ты достопочтенных, основанных во времена Каролингов или в еще более древние времена монастырей Эллвангена, Райхенау, Кемптена и Сан-Галлена. Большая часть юго-запада Германии находилась под интердик­том. Душевное смятение людей не поддается описанию: их лишили всех таинств, крещения, причастия, не мог­ло состояться ни венчание, ни христианское погребе­ние. Ужас накрыл страну, и запуганные люди склони­лись.

Папскому легату, епископу Филиппу из Феррары, при содействии архиепископа Кёльнского удалось пере­тянуть на сторону папы ландграфа Генриха Распе, уго­ворив его стать антикоролем. Перемена в сознании про­изошла во многом благодаря еще и двадцати пяти тыся­чам серебряных марок и великодушному разрешению на расторжение брака, выданному папой ландграфу. Генрих Распе, озлобленный муж, остававшийся бездетным в трех браках, желал возвысить свой род, который на нем и за­канчивался, славой королевской и императорской коро­ны, даже если на ней будет лежать отблеск предательства и вероломства.

Кроме золота, разрешения на развод и привилегий от папы, его готовность стать антикоролем усилил и намек епископа Бамбергского, посоветовавшего ланд­графу, возвратясь из Лиона, без всяких сомнений при­нять корону, поскольку император недолго будет оста­ваться среди живых.

Высказывание епископа Бамбергского получает осо­бое значение, если вспомнить, как папа обещал фран­цузскому королю объявить окончательное решение к Пасхе 1246 года. Во всяком случае, 22 мая 1246 года ландграфа Генриха Распе при содействии трех рейнских епископов — Майнцского, Трирского и Кёльнского — и своих собственных голосов избрали королем в Байте-хоххайме, близ Вюрцбурга. Другими выборщиками на­зывают епископов Страсбурга, Метца и Шпейера.

5 августа антикороль Генрих Распе одержал победу над сыном императора, королем Конрадом IV. Победа была куплена на деньги папы. Незадолго до начала бит­вы две трети войска Конрада перешло на сторону Ген­риха Распе. Одному из швабских военачальников, кня­зю, папа обещал герцогство Швабское. Генрих Распе с гордостью сообщил о победе миланцам и генуэзцам и призвал их оставаться верными делу церкви и империи.

Но вскоре и сам Генрих Распе испытал превратнос­ти судьбы. При осаде Нюрнберга он заболел, был вы­нужден прекратить поход против короля Конрада и умер 16 февраля 1247 года в Вартбурге.

Папе удалось назначить антикороля еще раз. Но ни­кто из императорских князей не согласился. Ему при­шлось удовольствоваться простым графом, девятнадца­тилетним Вильгельмом Голландским. Территория его власти никогда не выходила из границ земель трех рейн­ских архиепископов. Избранный в ноябре 1248 года, но признанный только после смерти короля Конрада IV 21 мая 1254 года, он правил до января 1256 года.

Покушение

У папы имелись основания заявлять французскому королю о принятии важного решения на Пасху 1246 года. С его планом согласуется совет епископа Бамбергского Генриху Распе избираться королем, поскольку импера­тору недолго осталось жить. Папа обладал достовернейшей информацией. Впервые за всю историю папства, ведь эпоха пап времени Ренессанса еще не началась, папа стал заговорщиком политического покушения.

Еще незадолго до начала злосчастного собора в Ли­оне сицилийская «полиция» нашла в монастыре близ Пармы документы, указывавшие на попытку покуше­ния на императора. В центре заговора стоял назначен­ный самим Фридрихом подеста Пармы Орландо ди Росси, зять папы, которого император именно по этой при­чине постарался привлечь к себе своей милостью. Но связи Орландо с папой оказались сильнее.

Фридрих II устремился в Парму. Орландо ди Росси поспешным побегом убедительно признал свою вину. Новым подестой император назначил апулийца Тибальдо Франческо, человека непоколебимой верности. Затем им­ператор направился в Гроссето, где посетил генерал-ка­питана Тосканы из-за некоторых непорядков, однако они оказались не столь серьезными, и он милостиво оставил его при дворе. Фридрих заменил его на своего внебрач­ного сына Фридриха Антиохийского, вскоре ставшего называться королем Тосканы. Все чаще император при­бегал к тому, чтобы ведущие посты в Италии были заня­ты членами семьи. Этим действиям вскоре суждено было оправдаться.

В субботу, накануне Пасхи 1246 года, в Гроссето при­был гонец от зятя императора, графа Ричарда ди Казер-та, с сообщением о восстании, направленном против вла­сти и жизни императора и запланированном на пасхаль­ное воскресенье.

Заговорщики собирались убить сына императора, короля Энцио в Кремоне, и зятя императора, маркгра­фа Эццелино ди Романо. Во главе опасного заговора стояли папский зять, Орландо ди Росси, получивший почетную отставку Пандольфо Фазанелла, а также Якоб ди Морра, занимавший теперь пост генерального вика­рия марки. Даже недавно назначенный подеста Пармы, Тибальдо Франческо, вместе с Орландо ди Росси счи­тался главой заговорщиков. Курия обещала ему корону Сицилии.

Пандольфо Фазанелла и Якоб ди Морра, поднятые по тревоге ночным появлением гонца графа Казерты, бе­жали из Гроссето. Как и Тибальдо Франческо, исчезнув­ший из Пармы.

Войска, с которыми злейший враг императора, карди­нал Райнер ди Витербо, вошел в Сицилийское королев­ство, разбила германская конница. Речь шла об обширной акции. Но когда император, объявленный заговорщика­ми мертвым, явился в роли мстителя, восстание потерпело поражение. Крепости Сала и Капаччио, затем и город Альтавилла, находящиеся в руках восставших, окружили сторонники императора. Город Альтавилла был разрушен до основания. Сведения о том, будто людей, состоявших в четвертой и пятой степени родства с заговорщиками, ос­лепили или сожгли, не кажутся достоверными.

Крепость Капаччио еще несколько дней обороня­лась, но затем пала жертвой осадных машин императо­ра и недостатка воды в пылающий июльский зной. Им­ператор с удивлением обнаружил среди полутора сотен пленных и главного руководителя мятежа, того самого Тибальдо Франческо, который должен был лишить его сицилийской короны.

Стремясь законно обосновать ужасный приговор, император роздал весьма рискованные правовые фор­мулы. Он утверждал, будто, бунтовщики являются его сыновьями и их посягательство на его жизнь есть не что иное, как отцеубийство. Римское право требовало за подобное преступление самого жестокого наказания. Император пишет Альфонсу, старшему сыну короля Фердинанда III Кастильского и будущему германско­му королю:

«...Поскольку Мы будем действовать не незаконно, если убьем тех, кто хотел убить Нас; если Мы их, воспи­тывавшихся с отеческой любовью, как сыновья, уничтожим, застигнув врасплох как неверных отцеубийц за их преда­тельским посягательством, сбросим в близкое море...»* (* зашитых в кожаных мешках со змеями.).

Магистр Терризиус сообщает о процессе: «Покушав­шимся сначала выкололи их телесные очи, коими дья­вол омрачил их изнутри; их протащили привязанными к хвостам лошадей по пыли, ибо они задумали залить ее невинной кровью, но некоторых живьем бросили в близкое море за то, что поднесли верным кубок горечи; в воздухе он были повешены, ибо заразили воздух распространением вредных намерений; в конце концов, в качестве последнего наказания их сожгли в огне, так как застигли их, когда они гасили огонь верности».

Тибальдо Франческо не удостоился быстрой мучени­ческой смерти. Ему, поскольку император видел в нем не только бунтовщика и предателя, но и захватчика трона, были уготованы особые мучения. Тибальдо отрезали язык и ослепили; при неслыханных пытках, от которых его не освобождали и по воскресеньям, его словно зверя с адре­сованным ему письмом папы на лбу провезли по всей стра­не, давая возможность всем увидеть главного предателя императора, пока смерть не освободила его. И Фридрих объявил: «Пусть созерцание глазами наказания этого про­клятого, поскольку оно (созерцание) намного впечатляет больше, чем входящее через уши, научит ваш дух и разум, дабы никакое забвение не смогло отнять увиденное вами и сохранилось воспоминание о справедливом суде».

На севере король Эццелино ди Романо кровавой ру­кой подавил зреющий заговор. В Парме бушевали обла­вы, преследовавшие цель схватить и изгнать всех сторон­ников и родственников папы Иннокентия IV. Что затем произошло с ними, источники не сообщают. Вероятно, они остались в живых, так как все еще по крайней мере в спекулятивном уме Фридриха, мост для переговоров с папой оставался открытым. Восстание подавили, но угли измены и предательства продолжали скрыто тлеть.

Иллюзии о мире

Фридрих находился в фатальной ситуации. В Гер­мании три важнейших рейнских архиепископата отрек­лись от него. Связанная с этим потеря прирейнских об­ластей относится к предвестникам падения рода Гогенштауфенов. Пытаясь создать единое государство в Ита­лии, Фридрих II не только вызвал неумолимую враж­дебность папы к себе, но ему пришлось к тому же пре­вратить доселе строгое централизованное правление в настоящее царство террора.

Самыми ненадежными оказались коммуны с насе­лением, разделенным политической принадлежностью. Как только в каком-нибудь городе папистской партии удавалось захватить верховную власть, тут же словно по принципу домино целый ряд императорских городов переходил на сторону папы, и наоборот. Стоило усми­рить предательский город с большими усилиями, так в трех других, подстрекаемых папскими пропагандиста­ми из нищенствующих орденов, разгоралось восстание против императора и его правления. Бесплодные вой­ны разъедали власть Фридриха. Тем не менее грозны­ми словами, еще исполненными силы, он клялся: «Вы­нутый из ножен меч... не вкладывать обратно, пока не будет жестоко наказана разрушающая империю гидра мятежа, обильно несущая гибель вновь вырастающими головами».

Подозрительность императора возрастала. Каждый город, куда он прибывал, должен был выставлять залож­ников. Но и эта система обернулась против него: города таким образом тайно связывались между собой. Залож­ники из Комо передавались под охрану в Сиену. Залож­ники из Сполето доставлялись в Поджибонзи и Сан-Джиминьяно. Заложников из Алессандрии император возил с собой вместе со своим двором. Заложники из Лоди и Реджио сначала прибывали в Кремону, потом в Павию, а затем в Савону и оттуда — в Апулию. Залож­ники из Пармы находились в заключении в Реджио или Модене.

Так вереницы заложников долго следовали через страну печальными процессиями угнетенных, но поневоле становились живой связью между угнетателями и угнетенными, ведь, несмотря на все противостояние, они имели одну общность — были итальянцами.

Лишь постоянно усиливающийся террор удерживал господство императора. Фридриха прославлял мани­фест о том, как он приказал повесить триста мантуан-цев вдоль берега реки По. Он предотвратил мятеж в Реджио, приказав публично казнить сотню бунтовщи­ков. Преступления, стоящие в ряду сотен других.

Если рассмотреть созданное им государство страха, то становится понятным, почему высокоблагородные мужи, такие, как Орландо ди Росси, Пандольфо Фаза-нелла, Якоб ди Морра, Тибальдо Франческо, — люди из ближайшего окружения Фридриха II — решились на мя­теж и восстание. Нельзя только обвинять бунтовщиков, надо посмотреть и на того, кто своими поступками вы­нуждает к бунту некогда верных людей.

Кроме того, продолжительные войны съедали день­ги богатой Сицилии, папа же, напротив, купался в день­гах. Его власть настолько увеличилась, что ему удава­лось во многих регионах Западной Европы взимать двадцатую часть вместо десятины. Владельцы церков­ных приходов в Германии, в основном занятых людь­ми папы, приносили неслыханные сборы, вначале за получение, а затем за удерживание своих приходов. Эта система стала вскоре применяться не только в герман­ской церкви.

Отход Германии, Италии, постоянные мятежи и пу­стая казна — вот положение императора в 1247—1249 годах.

Он опять попытался найти путь к переговорам. Он так никогда и не понял, что с момента смерти папы Гри­гория IX для папы Иннокентия IV и его курии более не существовало партнера по переговорам. Кредит доверия Фридрих растратил в тактическом лавировании и постоянных клятвопреступлениях. Он услышал, но так и не понял слова папы на Лионском соборе: «О сколько, сколько было уже обещано, но никогда и ни к какому сроку не выполнялось!»

Именно они стали настоящим смертным пригово­ром императору Фридриху II, а не настойчивые закли­нания указа об отстранении.

В качестве посредника Фридрих II опять выбрал доброжелательно настроенного к нему французского ко­роля Людовика Святого. Император подтвердил свое предложение сразу отправиться в Святую землю и свя­зать там силы султана. Французский король, облегчив тем самым себе задачу, направился бы в Дамиетте, рас­считывая выступить оттуда прямо на Каир.

Предложения императора, казалось, равносильны капитуляции: он заявил о своей готовности навсегда ос­таться на Востоке, отказаться от титула императора в пользу сына, короля Конрада IV, намереваясь освобо­дить путь к миру между папой и империей. Несмотря на неудачу генерального мятежа на Пасху 1246 года с планом убийства императора, его сына Энцио и его зятя Эццелино ди Романо, «действующий, сидя на троне, папа», как он себя однажды назвал, смог распознать ко­нец великого деятеля Фридриха П.

Только после почти гневных требований короля Франции папа дал ответ, что князь может в третьем месте, невооруженный и без свиты, предстать перед ним; тогда он пожелает обсудить снятие с него отлу­чения от церкви, которое, разумеется, может осуще­ствиться только при выраженном признании решений собора.

Это означало потерю на вечные времена короны для Штауфена и его династии, проклятой в Лионе, при воз­можном снятии отлучения.

Италия — тоталитарное государство

Человек, только что хладнокровно решивший отсту­пить, бежать на Восток, опять почувствовал себя гото­вым к новым свершениям. Он так реорганизовал Италию, что почти везде страной правили его сыновья или зятья.

На севере правил его зять, маркграф Эццелино ди Романо. Манфреда, сына от Бианки Ланчии, он женил на дочери графа Амадеуса Савойского. Таким образом он породнился с Томасом Савойским, еще более привя­зав его к себе, сделав главным викарием. В Ломбардии правил король Энцио и, после его пленения, маркграф Паллавичини. Томас Савойский правил Западной Лом­бардией, позже поделенной между маркграфом Ланчии и маркграфом Каретто. В Тоскане был посажен Фрид­рих Антиохийский, тоже внебрачный сын императора. Сын императора Рихард ди Теате стал правителем Сполето, Романьи и марки. Над Витербо, опять перешед­шим от кардинала Райнера в руки императора, был по­ставлен девятнадцатилетний Генрих (Карлотто), сын от брака с Изабеллой Английской.

Генерал-капитаном над островом назначили Валь­тера ди Манупелло, к которому в качестве советников император приставил молодых зятьев, Фому ди Аквино и Ричарда ди Казерта, надеясь благодаря кровным узам обеспечить надежность и верность.

Пребывая в этой иллюзорной уверенности, весной 1247 года император покинул Сицилию, отважно пола­гая отправиться через Бургундию в Лион и добром или силой принудить папу к миру.

Благодаря новым родственным связям с савойским домом сфера влияния императора распространялась по­чти до стен Лиона. Фридрих находился в Турине, и тучи императорской власти уже сгущались над Лионом.

Но тут его настиг крик о помощи его сына Энцио. На верную императору Парму напали гвельфы, сторон­ники папы, и завоевали ее. Опять зять папы, Орландо ди Росси, стал ключевой фигурой в борьбе за власть в Италии. Король Энцио осадил крепость восставших у Брешии, Фридрих Антиохийский стоял при Перудже, а император находился в Турине.

И тут отряд из семидесяти гвельфских рыцарей из Пармы, два года назад бежавших из находящейся в ше­стидесяти километрах отсюда Пьяченцы, решился на смелый поступок. Император велел убрать внешние ук­репления Пармы, и город охранялся только цитаделью. Может быть, гвельфские рыцари из Пармы узнали в близкой Пьяченце, что начальники гарнизона Пармы празднуют йвадьбу и вино с утра льется там рекой?

Во всяком случае, отчаянный отряд рыцарей ворвал­ся в город, зарубил пьяный гарнизон вместе с импера­торским подестой и штурмовал цитадель. Согласно хо­рошо продуманному плану несколько часов спустя по­явились две сотни, а затем еще четыре сотни союзников гвельфов и обосновались на болотистой низменности, расположенной между Пармой и рекой Таро.

От нескольких выживших в бойне король Энцио получил это ужасное известие. Он срочно снял осаду с Брешии, быстро прибыл в резиденцию, в Кремону, и с местной милицией и подкреплением из Павии и дру­гих верных императору городов появился на берегу Таро. Вместо того чтобы со своим сильным войском сразу штурмовать город, он разбил лагерь и укрепил­ся. Только после столь роковой ошибки он воззвал к императору.

Тот понял: речь идет не просто о Парме, а обо всей Ломбардии, а возможно, и Италии. Значит, папский вое­начальник и легат, Грегор ди Монтелонго, с миланским войском, а при нем также зять папы, Орландо ди Росси, должны находиться где-то поблизости. Из всех враж­дебных императору городов на подмогу Парме спеши­ли войска, и когда император, объединившись с армией Эццелино ди Романо, прибыл спустя две недели в Пар­му, защищавшие город войска значительно усилились. Но воинство императора тоже росло. С тосканцами спеш­но прибыл Фридрих Антиохийский; подошли отряды Фридриха, с которым он собирался отправиться в Лион, состоявшие из сицилийцев, сарацин и германской кон­ницы, кроме того, подкрепление из бургундских рыца­рей, так что император располагал значительным вой­ском. Почему он не начал штурм слабо укрепленного го­рода, остается непонятным. Неужели он забыл тщетную осаду Брешии, длительную осаду Фаэнцы, или импера­тор потерял уверенность в себе и не мог отважиться на­пасть на слабо укрепленный город, а предпочел казав­шийся более надежным план осады? Видимо, часы судь­бы в его груди уже пробили его конец.

Поражение при Парме

Фридрих, не отваживаясь на штурм Пармы, прика­зал соорудить осадную крепость из деревянных и камен­ных домов. Поскольку он уже объявил о намерении сте­реть Парму с лица земли, то с учетом будущей победы назвал выстроенный городок Викторией. По примеру античных основателей городов пространство для но­вого укрепления очертили лемехом. Распланировали стены, рвы, восемь ворот и перекидных мостов, проло­жили канал для водоснабжения, и на нем построили мельницу. Здесь император построил одну из немно­гих основанных во времена его правления церквей, по­священную Святому Виктору, победителю. Возвели дома, рынок, дворцы и виллы для его сарацинок, охраняемых евнухами. Целый придворный город с канцеля­рией, государственной сокровищницей, судом и экзоти­ческим зверинцем заложили в Виктории. Прибывая в роскоши и спокойствии, император собирался ждать здесь голода, истощения осажденных и падения Пармы.

Подобное неслыханное расточительство денег, цен­ностей, материалов и человеческой рабочей силы про­исходило в период, когда Италия была охвачена восста­нием, а казна императора оскудела.

В Пьемонте маркграф Бонифаций ди Монферрат, не­задолго до этого покорившийся императору, послушав­шись заклинаний папы, вновь отрекся от императора и захватил Турин, за исключением императорского двор­ца и его гарнизона. Но двадцатилетнему Фридриху Ан-тиохийскому удалось вновь отвоевать город. В то же вре­мя сын императора, Рихард ди Теате, победил папское войско при Интерамме; императорский штатгальтер мар­ки, Ричард ди Кастильоне, к югу от Анконы нанес сокру­шительное поражение папскому легату, епископу Марчеллину ди Ареццо.

Летописцы повествуют о четырех тысячах убитых ратников папы и прежде всего о пленении епископа Марчеллина, которому пришлось претерпеть нечеловеческие мучения. После многомесячного заключения его повеси­ли по приказу императора.

Кардинал Райнер Витербоский рассказывает о смер­ти епископа. Сарацинские черти императора сначала связали святые руки и ноги епископа, затем привязали его к хвосту лошади и по грязи протащили его к месту казни. Замученный епископ запел «Тебя, Господи, хва­лим». Тут же лошадь смиренно остановилась, и даже удары хлыста не заставили ее скакать дальше. Лишь когда сарацины силой заставили епископа прекратить пение, лошадь дотащила святого человека до площади.

Там его повесили после многих мучений и спустя три дня нищенствующие монахи предали его тело земле. Но сарацинские язычники откопали его тело, осквернили его и вновь повесили на виселице.

Преступление, совершенное над епископом, потряс­ло христианский мир, и в Вюрцбурге против императо­ра проповедовался крест. Во Флоренции разгорелась борьба папистов-гвельфов против императорских гибел­линов. Это привело к тому, что гвельфы и гибеллины, в зависимости от ситуации, взаимно изгоняли друг друга из города. Каждый из изгнанных пополнял или импе­раторское войско, или войско папы. Так в Италии исчез всякий порядок, и разгорелась война всех против всех, даже и после смерти императора остававшаяся прокля­тием страны.

Чего стоили победы сына императора и его штатгаль­тера, если это еще больше раскалывало страну? Импе­ратор же веселился в городе Виктория, транжирил день­ги, время и людей, ожидая будущей победы над ненави­стной Пармой. Как будто и не было войны, император выезжал на охоту с соколами, ястребами и канюками.

О чем Фридрих совершенно не задумывался, так это о проникающей через фронт информации. Так, запер­тые и изголодавшиеся жители Пармы узнали: король Энцио находится за пределами лагеря, в походе, для вы­полнения небольшой военной задачи. 18 февраля 1248 года император в теплый день ранней весны уехал в предрассветных сумерках с шестнадцатилетним сыном Манфредом в сопровождении постоянного придворно­го общества и свиты из пятнадцати рыцарей на охоту на водных птиц в болотистую пойменную местность, на­ходящуюся по обеим сторонам реки Таро.

В лагерном городе остался лишь маркграф Ланчия со слабым гарнизоном. Тут жители Пармы предприня­ли отвлекающую атаку в южном направлении. Маркграф ответил контратакой, чем лишил Викторию почти всех войск. Настал час Грегора ди Монтелонго, вдохно­вителя городского сопротивления! Он вторгся с войс­ками в осадный город императора (за ним последовали изголодавшиеся жители Пармы с женами и детьми), поджег его и зарубил оставшихся там людей императо­ра. Эта катастрофа, должно быть, стоила трех тысяч пленных и тысячу пятьсот убитых, среди убитых нахо­дился и Таддеус Суесский, один из ближайших помощ­ников Фридриха и главный судья королевства.

Вся государственная казна оказалась в руках врагов: они заполучили не только серебро, золото, жемчуг и рос­кошную одежду, но и знаки императорской власти — жезл и королевскую печать Сицилии. Тяжелая от драгоцен­ных камней корона досталась карлику, прозванному из-за его коротких ног Кортопассо* (* Маленький шаг.), и тот с триумфом при­нес ее в Парму. Великолепно украшенный том книги Фридриха II «Искусство охотиться с ловчими птицами» тоже попал в число трофеев. Но самое главное, в голода­ющий город поступило продовольствие и — в виде осо­бой удачи — штандартная колесница Кремоны.

Император потерпел самое тяжелое поражение. Не только из-за утраты власти, солдат, друзей, всей госу­дарственной казны повергшее императора в тяжелый финансовый кризис. Гораздо хуже было другое: исчез ореол непобедимости, окружавший императора. С вы­соты небожителя он низвергся на землю как простой смертный.

Еще в молодые годы императора ходили легенды о его выдержке, выносливости в бою и в седле. Сейчас пя­тидесятидвухлетний Фридрих продемонстрировал те же самые качества. Увидев пылающую Викторию, им­ператор в сопровождении нескольких соратников про­несся до Борго-Сан-Доминго и оттуда мощным рывком до Кремоны — дистанция, равная шестидесяти километ­рам по прямой линии. Поздно ночью он прибыл в Кре­мону, находясь в седле с раннего утра, и набрал новое войско из мужчин Кремоны и Павии.

Через четыре дня после катастрофы император опять перешел По в направлении Пармы. Войска папского ле­гата Грегора ди Монтелонго, собиравшиеся штурмовать мост через По, удерживаемый королем Энцио, в беспо­рядочном бегстве устремились в Парму. Королю Энцио таким образом досталась добыча в сотню судов, везу­щих продовольствие во все еще голодающую Парму. Кроме того, к нему в плен попали три сотни военно­пленных. Их он, следуя отцовскому примеру, приказал повесить по обоим берегам реки.

Разгневанный император превратил окрестности Пармы в пустыню. Но до осады города дело не дошло. На то имелась простая причина. Потеря государствен­ной казны сделала императора неплатежеспособным. А война, как тогда, так и сейчас, требует денег.

Но небольшая удача все же улыбнулась императо­ру. В бою с пармцами маркграф Ланчия победил атаку­ющих гвельфских рыцарей, шестьдесят из них захватил в плен, более сотни было убито, среди них и родствен­ник папы, Орландо ди Росси, которого буквально рас­секли на части... «Наш отъявленный давний предатель, альфа и омега враждебной нам партии!»

Февраль 1249 года император опять провел в Кре­моне, от которой он зависел и которая всегда оставалась ему верной. Кремона когда-то открыла восемнадцати­летнему королю спасительные объятия, вместе с этим городом он праздновал в 1237 году неслыханный три­умф после победы над Миланом при Кортенуова, и те­перь ему довелось получить здесь самую глубокую рану в жизни.

С помощью пронотариуса и логофета, Петра из Ви­ней, он вновь сумел сделать имперскую канцелярию ра­ботоспособной. Фридрих установил новые, неслыхан­ные налоги, дабы компенсировать потерю государствен­ной казны. Прежде всего требовалось выдать жалованье германским рыцарям, на которых держалась император­ская власть.

Ведь после совета в Вероне в 1245 году никто из гер­манских имперских князей и их вассалов-рыцарей не по­казывался более в Италии. Италия была для них так же чужда, как для императора германское королевство. Ког­да он нуждался в германской военной силе, ему прихо­дилось обращаться к наемным рыцарям.

В ходе расчетов и планов о новых финансовых ос­новах государства внезапно обнаружилось: друг импе­ратора, чейовек, по словам Данте, «обладавший ключом к его сердцу», правда, не предал его ради папы, но об­крадывал его в деньгах и имуществе. Петр из Виней, нет, не предатель, хуже — вор. Император глубоко уязвлен: вопреки своей привычке он даже не разразился громки­ми обвинительными речами.

Создается впечатление, будто он стыдился того, что с ним могло такое произойти. Зятю, графу Ричарду ди Казерта, он пишет о Петре, которого называл вторым Симоном: «Он, державший мошну с деньгами и чувство­вавший ее, превратил посох справедливости в змею». О величине и масштабах случившегося Фридрих сообща­ет в том же письме: Петр из Виней «привычными об­счетами довел империю до такой опасности, из-за кото­рой и император, и империя подобно египетской бое­вой колеснице вместе с войском фараоновым исчезли бы в пучине морской».

Петр из Виней — императору: «Кто способен без при­дыхания возвещать миру о величии такого сверхмогуче­го князя, в чьей груди коренятся достояния всех добродетелей, на него облака изливают справедливость и с высоты небеса льют росу?.. Воистину его чествуют зем­ля и море, и восторженно встречает воздух; божествен­ное провидение послало его миру как истинного импера­тора, и он правит твердой рукой, как друг мира, храни­тель любви, основатель права, защитник справедливости, сын власти...

Да здравствует же, да здравствует святое имя Фрид­риха в народе, да возрастет же горячность его почита­ния среди подданных, ведь сама мать верности, образец покорности вдохновляет на верный поступок».

Высокопарные слова превратились в золу. Идеи, воз­носившие его эго, из которых он черпал силу и веру в свое мессианское предназначение, стали насмешкой и прахом. Предательство Петра из Виней было пострашнее пылающей Виктории.

Судьба уготовила ему еще несколько ударов, и все они касались его личного окружения. Примерно в то же вре­мя, когда открылись махинации Петра из Виней, было предпринято покушение на императора. Его лейб-медик, выкупленный им на собственные деньги из пармского плена, приготовил для него отравленный напиток. Во время плена лейб-медик, которому Фридрих доверял долгие годы, был подкуплен папским легатом и подвиг­нут на трусливое предательство.

При легком недомогании императора он направил его в ванну и поднес отравленный напиток. Император же, ставший в последнее время недоверчивым, прика­зал врачу самому испробовать напиток. В испуге врач опрокинул кубок. Его тут же схватили охранники, от­раву дали приговоренному к смерти, и тот умер сразу после того, как ее выпил.

После долгих пыток врача казнили. Петр из Ви­ней был ослеплен и, зная императора и его карающую длань, разбил череп о стены имперской крепости Сан-Миниато.

Попытку отравления, подстроенную папистами, им­ператор использовал для большого манифеста королям и народам. Весной 1249 года он пишет: «Внемлите, наро­ды, наполняющие мир, ужасной, неслыханной во всем мире подлости... совсем недавно... этот священник, вели­кий пастырь, миролюбивый руководитель Нашей веры попытался... тайным ударом уничтожить Нашу жизнь. И с Нашим личным врачом, который был в свое время за­ключен в Парме, он через своего легата бесчеловечно и злодейски договорился, что тот после возвращения даст нам выпить под видом исцеляющего напитка яду... Это точно подтвердилось им самим, попавшимся на месте преступления и не сумевшим лгать, а также из найден­ных писем, где ясно упоминалось об этой сделке, Нам и пребывающим при Нашем дворе высокопоставленным людям...» И император в ярости восклицает: «Ведь, же­лая подавить их высокомерие, Мы хотели святейшей цер­кви, Нашей матери, дать более достойного руководите­ля, поскольку это подобает Нашему положению и по­скольку Мы с искренней склонностью намереваемся сделать ее совершеннее для славы Господа».

В марте 1249 года Фридрих II покинул Кремону. Он с горечью оглядывался на прошлое. Поражение при Виктории, друг Таддеус Суесский, павший в битве, и еще худшая потеря — Петр из Виней, жертва челове­ческой алчности. Вскоре после прибытия императора в Неаполь, примерно в июле 1249 года, умер его сын, граф Рихард ди Теате. Перед тем он одержал еще одну победу над папским полководцем Уго Новеллусом.

Король Энцио, как представитель императора, нахо­дился в Ломбардии. В Кремоне он женился на племян­нице маркграфа Эццелино ди Романо, кровавого тирана и военного союзника в борьбе против Ломбардии.

Король Энцио, любимый сын императора и таин­ственной швабской аристократки, вероятнее всего, до­чери герцога Сполето из дома Урслингенов, во время незначительной стычки 26 мая 1249 года при Фоссате близ Модены попал в руки болонцев. Они привезли зла­токудрого короля в золотой клетке в свой город. Он уже никогда не выйдет на свободу и умрет после двадцати­трехлетнего заключения в 1272 году, пережив круше­ние династии Гогенштауфенов. С королем Энцио из борьбы в Италии выбыли те Штауфены, которым пос­ле смерти Фридриха, возможно, удалось бы изменить судьбу династии. Благородный человек заслужил лю­бовь жителей Болоньи, в особенности дам, мечтательно шептавших его тоскливые канцоны. Возможно, и эту, перекликавшуюся с его собственной судьбой:

Времена грядут, они ведут к звездам,

Времена, спускающиеся в бездны,

Время подслушивать, время учить,

Время думать и время говорить.

Император предпринял всевозможные усилия, пы­таясь добиться свободы для Энцио. Он пишет болонцам, преисполненный самоуверенности и имперской позы:

«Обдумайте с предусмотрительностью и обратите ваше внимание, даже если кажется, что величие Нашей империи подверглось бурям, все же, по справедливому приговору Господа, Мы многих из тех, кто решался бун­товать против Нашей власти, с помощью справедливо­сти привели к смерти и наказанию, дабы явить предос­терегающий пример для всех людей столетия... Поэто­му приказываем Мы вам под угрозой утраты Нашей милости освободить из темницы Нашего возлюбленно­го сына Генриха (Энцио), короля Сардинии и Галлуры, совместно с другими Нашими преданными людьми из Кремоны и Модены и всех других, кого вы захватили в плен, после получения данного письма».

Поскольку угрозы не изменили намерений болон-цев, император посулил им денег и пообещал за осво­бождение Энцио выложить круг из серебра вокруг го­рода. Самоуверенность болонцев, а также пошатнув­шийся авторитет императора нашли свое выражение в ответном послании горожан императору:

«Знайте же, мы держали, держим и будем держать короля Энцио, как нам это по праву полагается». Затем они напомнили императору старую пословицу, гласив­шую: «Часто кабана ловит маленькая собака».

Насколько сильно императора угнетало пленение сына, показывают размышления минорита Салимбене Пармского, который в числе десяти несчастий, перене­сенных Фридрихом в жизни, описывает и это:

«Его девятым несчастьем явилось взятие в плен болонцами его сына, короля Энцио, — деяние правильное и справедливое, ведь он пленил в далеком море прела­тов, ехавших на собор Григория IX. Так судили небеса: император чувствовал боль, словно от пронзившего его меча, из-за сына, в то время взятого в плен его врагами. У Фридриха отняли последнюю надежду на победу».