ОСТАТОК ВРЕМЕНИ

Так как в огромной империи Фридриха никогда не царило полное спокойствие: повсеместно вспыхивали мятежи и конфликты, постоянно существовало проти­востояние папы и императора, неспокойно складывалась обстановка в Ломбардии, возникали нескончаемые про­блемы в германском королевстве, то можно сказать, по­следний год правления императора проходил в относи­тельной стабильности.

Поздней осенью 1249 года император, потрясенный ударами судьбы, отправился в Апулию, в столь люби­мую им Фоджию, для восстановления жизненных сил. В лиственных лесах на Монте-Вультуре он предавался своей страсти к охоте. Вероятно, он еще раз порадовал­ся благородной геометрии замка Кастель-дель-Монте, возведенного им среди апулийского ландшафта как ко­рона.

В те дни император даже подумывал о брачном со­юзе с дочерью Альбрехта I Саксонского (1212—1260 гг.) и о походе в Ломбардию и Германию. Там король Кон­рад IV, усиливший свои позиции благодаря заключен­ному в 1246 году браку с Елизаветой Баварской, не толь­ко устоял против рейнских архиепископов, но и сумел победить выставленного ими антикороля, Вильгельма Голландского. Обстановка в Италии тоже стабилизиро­валась. От Вероны до Бреннера зять императора Эццелино ди Романо жестоким насилием удерживал ситуа­цию, а породнившийся с императорской семьей граф Савойский держал в своих руках альпийские перевалы на пути в Бургундию. Преемник рыцарственного коро­ля Энцио, маркграф Уберто Паллавичини, человек твер­дый и властный, установил в Средней Ломбардии спо­койствие, подобное кладбищенскому. Ему даже удалось разбить пармские войска неподалеку от бывшего осад­ного города Виктории. Три тысячи пармцев пали в бит­ве или попали в плен, и — бальзам на сердце императо­ра — была захвачена штандартная колесница пармцев, месть за Викторию.

В папском государстве, в марке Анкона, полковод­цы императора разбили солдат папы, и города Романьи и марки Анкона подчинились воле Фридриха.

Франция и ее королевский дом отошли от папы, ког­да в апреле 1250 года король Людовик IX Святой в бит­ве при Мансуре в дельте Нила потерпел поражение и попал в плен. Не без оснований французы обвиняли папу в непримиримой враждебности к императору, сде­лавшей невозможной его помощь крестовому походу французов.

Король Людовик отправил из Акры брата, графа Ар­туа и Пуату, и через него потребовал от папы заключить мир с Фридрихом: лишь его особые отношения на Вос­токе могли спасти Гроб Господень. «Поистине наша на­дежда покоится на груди Фридриха» — так писал ко­роль. В противном случае король грозил изгнать папу из Лиона. Так далеко Людовик Святой еще не заходил.

В сложившейся ситуации папа попытался найти при­станище у короля Англии. Но и тот отказал ему в просьбе. Слишком ненавистными стали для всех сборщики цер­ковных податей. Слишком необдуманно папа злоупотреблял светскими и церковными средствами в борьбе против Фридриха. Прежде всего всех глубоко потрясла попытка покушения на императора, заставившая взгля­нуть на папу другими глазами.

Почти пророчески звучат строки письма Фридриха, адресованные зятю, греческому императору Иоанну III Дукасу Вататцесу Никейскому, в конце 1248 года:

«Если желаете знать... о Нашем триумфе, то Мы, хотя кое-кто до сих пор сдерживал Наше победное шествие яростными мятежами и хитрыми проделками, благода­ря действиям предводителя воинства, мечом справед­ливости прокладывающего дорогу королю, находимся уже в округах Аузонии (Кампании) и в скором времени ожидаем славный конец Нашего начинания и передачи Лигурии».

Однако кажущееся улучшение дел императора не должно ввести нас в заблуждение: папа не собирался менять свою политику, недвусмысленно заявив одно­му из кардиналов:

«Не бывать тому, что (подобному) человеку или его змеиному отродью и далее будет оставлен скипетр (прав­ления) христианским народом! Чрезмерная удача развра­тила его: он забыл, что тоже происходит от человека, без­жалостно лютуя против людей, уничтожая их в звери­ной ярости подобно овцам, а значит, поднялся против создателя человечества, чей образ он презирает в челове­ке и уничтожает в творении Божьем. Поэтому каждый, кто любит справедливость, должен возрадоваться и омыть руки в крови греховника: всеобщему врагу за все пришло отмщение!»

Но тут в борьбу двух смертельно враждующих влас­телинов мира и их непримиримых сторонников вмеша­лось нечто более великое — сама смерть!

Во время дальнего выезда на охоту с императором случился тяжелый приступ дизентерии. Приступ, должно быть, внезапный и стихийный: его не успели доста­вить в находящуюся всего в двенадцати километрах Лючеру или в Фоджию. Больного уложили в маленьком местечке под названием Фиорентино. Когда он услы­шал это, а ему пророчествовали, что он умрет в месте с цветочным названием, поэтому он всегда избегал Фло­ренцию, и увидел свое ложе перед вмурованной в стены дверью с железными створками (также часть пророче­ства), он уже знал, что над ним исполнилось изречение прорицателей: «Здесь я умру, как мне и предопределе­но. Да исполнится воля Господня!» Маттеус Парижский прибавляет: «Умер Фридрих, самый великий из князей земли, чудо и преобразователь мира».

Цезарь и его смерть

Когда умирает великий человек или тот, кто счита­ется великим, сам себя поставив выше понятий добра и зла; тот, кто собственной волей вознесся до роли су­дии над жизнью и смертью; тот, для кого другие люди являлись лишь материалом для построения дворца его фантастической мечты, когда такой человек покидает бренный мир, после того как активно действовал в нем в течение тридцати восьми лет, почти всегда как пре­ступник, изредка как жертва, то повсюду воцаряются глубокая тишина и смутное чувство покинутости. И даже враги охвачены ощущением пустоты, поскольку исчез объект их ненависти, первопричина их сопротив­ления, против которой были направлены их борьба и устремления.

Но не хотелось бы, чтобы наши современники, пе­режившие мировую войну, унесшую миллионы челове­ческих жизней, воспринимали Фридриха II как светлую личность, ведь именно таким его часто представляет ис­торическая наука — как человека, имевшего право вес­ти народы на плаху. Преступления Гитлера и Сталина отличаются от преступлений Фридриха II Гогенштауфена лишь по количеству, но не по качеству принесен­ных страданий.

И все же можно понять сына императора, Манфреда, князя Тарента, который пишет своему брату королю Конраду IV Германскому, преисполненный общей сы­новней болью:

«Солнце народов закатилось, светоч справедливос­ти погас, погибла опора мира! Нам осталось лишь одно утешение: господин наш отец жил счастливо и победо­носно до самого конца».

Поскольку мы знаем очень мало о последних часах жизни императора, нелишним будет вспомнить письмо от 21 августа 1215 года, которое он, юноша двадцати од­ного года от роду, отослал в генеральный капитул цистерцианских аббатов:

«Так как Мы верим в великую святость достопоч­тенного ордена, то все, о чем Вы желаете попросить творца, Вы получите от полноты Его сострадания». И далее Фридрих призывает святых отцов-цистерциан­цев: «...Умоляем Вас со всей настоятельностью принять Нас в свое братство и включить в Ваше святое молит­венное сообщество».

Напомним, в более поздних правовых воззрениях Фридрих действовал исходя из принципа «commodum et utilitas» — выгода и полезность — а значит, можно предположить, что и в духовной сфере император по­ступал, руководствуясь теми же соображениями целе­сообразности, и ожидал большой духовной пользы от молитвенного сообщества цистерцианцев.

Почувствовав приближение неотвратимой кончи­ны, Фридрих приказал надеть на себя монашескую рясу цистерцианцев, дабы встретить смерть под защи­той мощного священного ордена. Верный и старинный друг, седой архиепископ Берард Палермский, как свя­щенник и духовный князь, преодолел все препятствия, созданные церковным проклятием папы для умираю­щего императора. Он соборовал умирающего друга и вопреки воле папы провозгласил над ним всепрощаю­щее «Ныне отпускаются!».

Даже в ритуале похорон отразилась двойственность натуры императора. Он принял смерть в бедной рясе ци­стерцианца, словно христианский король, преодолев­ший все мирское и оставивший позади себя весь зем­ной блеск. Но, когда Фридриха доставили к месту по­следнего упокоения в Палермо в красном порфировом саркофаге из Чефалу, он был накрыт мантией власте­лина мира, закутан в арабский шелковый наряд, укра­шенный таинственными куфическими письменами и эмблемами мирового господства.

Завещание императора

Император завещал: «...Пока мы в силах и сохраня­ем речь и память, хотя больны телом, но здоровы духом...

Во-вторых: Далее, Мы назначаем Конрада, избран­ного короля римлян и наследника королевства Иеру­салимского, Нашего возлюбленного сына, Нашим на­следником в империи и во всех как купленных, так и обретенных владениях и в особенности в Королевстве обеих Сицилии. Если он умрет, не оставив сыновей, ему должен наследовать Наш сын Генрих. Пока Кон­рад пребывает в Германии или где-либо за пределами королевства, Мы назначаем вышеупомянутого Манфреда штатгальтером названного Конрада в Италии и в особенности в Королевстве обеих Сицилии...

В-третьих: Мы отдаем Нашему сыну, упомянутому Манфреду, и закрепляем за ним принципат Тарент... Мы отдаем ему же город Монте-Сан-Анжело со всем апанажем и со всеми городами, крепостями и владениями... И мы жалуем Манфреду содержание в десять тысяч зо­лотых унций.

В-четвертых: Наш внук Фридрих (сын короля Ген­риха (VII) и Маргариты Бабенбергской) должен полу­чить герцогство Австрийское и марку Штейер, которые он должен получить от упомянутого короля, и быть им признан; Генриху Мы определяем на жизненное содер­жание десять тысяч золотых унций.

В-пятых: Наш сын Генрих (сын Изабеллы Англий­ской) должен получить королевство Арелат или коро­левство Иерусалимское; какое из двух пожелает упомя­нутый король Конрад, то Генрих и получит; этому же Генриху мы определяем жизненное содержание в сто ты­сяч золотых унций.

Мы распоряжаемся также предоставить сто тысяч золотых унций для Святой земли во спасение Нашей души, согласно указаниям названного Конрада и дру­гих благородных крестоносцев».

И вновь Фридрих переворачивает с ног на голову всю свою политическую жизнь и деятельность, борьбу против папы и курии, даже тираническое сицилийское государство:

«В-восьмых: Мы также распоряжаемся возвратить всем церквам и монастырям их права, и они должны пользоваться своей обычной свободой.

В-девятых: Мы также распоряжаемся освободить ото всех общих податей людей Нашего королевства, как это было во времена короля Вильгельма II (1153— 1189 гг.), нашего предка (возврат во времени на более чем шесть­десят лет).

В-десятых: Мы также распоряжаемся, чтобы графы, бароны и рыцари и другие ленники королевства пользо­вались своими правами и привилегиями, как во време­на названного короля Вильгельма, в налогах и во всем остальном».

А теперь последует поворот навстречу Риму!

«В-семнадцатых: Мы также распоряжаемся возвра­тить святой Римской церкви, Нашей матери, все ее пра­ва, не ущемляя при этом прав и чести империи, Наших наследников и других наших соратников, если сама цер­ковь восстановит права империи».

Даже посмертном одре Фридрих остается верным своей двойственной натуре, с одной стороны, он вос­станавливает все права церкви, а с другой завещает: «если сама церковь восстановит права империи». Что означает это положение? Какие права церковь отняла у империи?

Складывается впечатление, будто умирающий хо­тел дать наследникам новую причину для борьбы с цер­ковью. Или привычка Фридриха расставлять ловуш­ки уже настолько стала его второй натурой, что даже сама смерть не могла ничего изменить? Тем не менее завещание представляет собой полную капитуляцию по всем позициям.

Немецкая историческая наука все время старалась представить императора Фридриха II непобедимым в войне против римского папства. Если бы он не умер, то ему наверняка была бы обеспечена победа над папой Ин­нокентием IV. Предпосылки победы императора в 1250 году были явными, как никогда ранее.

Фридрих II перед лицом смерти смотрел на свое по­литическое положение более реалистично, чем его уче­ные защитники, особенно из XIX столетия. Завещание императора является четким признанием власти папы, власти церкви как в самом широком смысле, так и в Ко­ролевстве обеих Сицилии, именно этим объясняется возврат к феодальным структурам, против которых он яростно боролся, основанным на правовых нормах вре­мен короля Вильгельма II Сицилийского.

И в далекой Германии после смерти Фридриха весь епископат склонился пред волей папы.

Истребите из имени и тела семена и побеги вавилонянина

Смерть императора Фридриха II и его завещание, воз­вращавшее церкви ее исконные права, не вполне удов­летворили папу и курию: они жаждали истребления всех отпрысков рода Штауфенов.

Единственный, кто по силе и дарованиям, физиче­скому облику и очарованию личности был способен со­хранить наследие Гогенштауфенов в Италии, король Энцио, копия императора, находился в заключении в Болонье. К чести болонцев, они содержали его в палац­цо подесты, в рыцарском заключении. Король мог при­нимать визиты, и благосклонность двух благородных болонских дам подарила ему двух дочерей — Магдалену (ум. после 1273 г.) и Констанцию (ум. после 1273 г.)

По воле судьбы во время двадцатитрехлетнего за­ключения, от которого в 1272 году его освободила смерть, Энцио пришлось пережить гибель всего своего рода.

Его брат и наследник империи, король Конрад IV, поспешил в Италию с целью начать борьбу против папы и курии. Молодому человеку слишком рано пришлось омрачить свою жизнь грузом такой ответственности. Ему не хватало сияния, высокой духовной устремлен- ности Гогенштауфенов. Сын Изабеллы Сирийской, вы­росший в далекой Германии, непривычный к южному югамату, умер в 1254 году в походном лагере при Ла-велло. Поползли злые слухи, будто сводный брат Кон­рада, Манфред, князь Тарента, приказал его убить. И другие слухи были связаны с сиятельным Манфредом: якобы он предал смерти сына английской Изабеллы, короля Генриха, с помощью главного казначея Сицилии, чернокожего Иоганна Моруса. Казалось, род Гоген­штауфенов самоистреблялся. Сын императора, Фрид­рих Антиохийский, главный викарий Тосканы, в 1256 году пал в бою с полководцем папы, кардиналом Отто-виано дельи Унбалдини за Фоджию.

Но еще раз суждено было воссиять солнцу Гогеншта­уфенов. Сына Фридриха II и прекрасной Бианки Ланчии, Манфреда, в 1258 году избрали сицилийским коро­лем и короновали 10 августа 1258 года в Палермо. Опять вокруг королевского трона Сицилии собрались поэты, певцы и ученые, зазвучали песни, раздавался охотничий шум и соколиный клич.

Король Манфред взял под свою особую защиту уни­верситет Неаполя. Именно ему мы должны быть благо­дарны за то, что до нас дошел научно-исследовательский труд его отца «Dе аrte venandi cum avibus»* (* «Искусство охотиться с ловчими птицами».). После по­беды короля Манфреда над флорентийцами при Монтаперти на Арбии корона римских императоров опять вернулась во владение Штауфена.

Но над Штауфенами тяготели неумолимые слова «Истребите из имени и тела семена и побеги вавилоня­нина».

Папа Иннокентий IV, притеснитель императора, за­вершил свой короткий понтификат 7 декабря 1254 года. Его преемник, папа Александр IV (1254—1261 гг.), про­должил антиштауфеновскую политику предшественника. В 1255 году он наделил английского принца Эдмун­да леном — Королевством обеих Сицилии, но его план разбился о волю английского парламента.

Только французский папа Урбан IV (1261—1264 гг.) нашел железный кулак, окончательно уничтоживший Штауфенов. Карлу Анжуйскому (1266—1287 гг.), бра­ту французского короля Людовика Святого, он предло­жил корону Сицилии. 6 февраля 1266 года при Бене-венте король Манфред стоял с войском перед решаю­щим сражением с Карлом Анжуйским. Когда битва была уже проиграна, он приказал старому плачущему слуге своего венценосного отца подать доспехи и бросился в бой. Лишь спустя несколько дней нашли тело короля, и после смерти не утратившего наследной красоты Гоген­штауфенов.

Месть Анжу оказалась столь же жестокой, как и лю­тость Штауфенов против их врагов. Супруге короля Ман­фреда, двадцатичетырехлетней Елене Эпирос, попавшей в руки Карла Анжуйского вместе с двумя сыновьями и дочерью, досталась милость умереть после пятилетнего заточения. Ее дочь Беатрису освободили из заключения в замке Кастель-дель-Ово близ Неаполя, где она находи­лась восемнадцать лет. Свобода досталась ей благодаря победе арагонского адмирала Рожера Лориа над флотом Карла Анжуйского, при обмене военнопленными. Сыно­вья короля Манфреда, Фридрих и Энцио, томились в клетках и застенках Карла Анжуйского. Они вышли на свободу после тридцати или сорока лет заточения уже сломленными, нежизнеспособными, ослепшими.